Семёнов усилием воли подавил внезапную дрожь. Вот оно, первое реальное доказательство "нечеловеческой" сущности древних хозяев порталов. Ну да, всё правильно — четыре пальца, как и на другой руке... на месте мизинца вбок и слегка к запястью торчит остроконечный отросток — не палец, а скорее шпора — ни у одной из известных рас не было ничего подобного. Да и запястья какие-то... нечеловеческие — узловатые и вместе с тем слишком тонкие, жилистые. Или — это следствие того, что существо, послужившее моделью древнему скульптору, уже старо и дряхло? Ладно, сейчас не время гадать, да и смысла пока тоже не густо — всё равно ничего не понятно.

Материал пластины он узнал сразу — тот самый загадочным металл — титан, не титан? Из которого были сделаны пластины "картотеки Скитальцев". Кстати, и размеров находка оказалась вполне подходящих — пластины из картотеки была почти точно такого же размера. Поверхность "планшета" — так Олег Иванович решил пока именовать артефакт — оказалась шершавой. Поднеся артефакт поближе к свету, он разглядел, что он покрыт узорами из крошечных отверстий — меньше миллиметра в глубину, но не сквозные. Семёнов ощупал края; щелкнуло, верхняя кромка подалась — и выехала вверх, вытягивая за собой металлическую пластину, такую же, как и те, что отыскал когда-то Бурхардт. Только вот надписей на ней не оказалось — во всяком случае, на первый взгляд.

Зато нашлось нечто другое — при извлечении пластины из "планшета", сквозь отверстия, которыми была испещрена его поверхность, стал виден свет — он оказались сквозными, а вставленная на место пластина перекрывала их, не давая свету пробиваться насквозь. Олег Иванович поставил лампу на постамент, рядом с ногами статуи, потом раздвинул "планшет" и, посмотрев на свет сквозь бесчисленные дырочки, начал осторожно вдвигать "вкладыш" на место. Что-то это ему напоминало... что-то до боли знакомое и совершенно здесь неуместное...

Вернувшийся Садыков передал Семёнову экспедиционную сумку. Покосившись на дырчатую пластину, он заложил руки за спину и принялся осматривать статую. Было видно, что молодой офицер ожидал чего-то поотчётливее, попонятнее, что ли -может быть, стопки рукописей, свитки папируса, или какие-то древние золотые, украшенные драгоценными камнями изделия. А тут — тёмные, неровные зёрна, более всего похожие на прошлогодние, высохшие ягоды и некое странное приспособление!

Поручик, конечно, знал историю путешественников во времени — ещё на пути в Александрию Семёнов посветил его в кое-какие детали готовящегося путешествия. Знал он и об особой роли коптских чёток; самолично видел загадочную "картотеку Скитальцев" — и даже помогал вытаскивать её из подземелья. Садыков знал, что цель экспедиции — поиск некрего артефакта, оставленного таинственной расой скитальцев между мирами. Но уж очень неромантично выглядели находки — горсть зёрнышек и странная дырчатая штуковина!

Зал озарила ослепительная мертвенно-белая вспышка. Поручик поморщился от неожиданности прикрыл глаза ладонью — вспышки следовали одна за другой с секундным интервалом. Начальник экспедиции поднял на уровень лица маленькую, отливающую серебром коробочку, направил её на статую. Садыков знал что это такое — фотографическая камера будущего, немедленно показывающая сделанное цветное изображение на задней, стеклянной стенке. Семёнов уже запечатлел на неё и членов экспедиции, и много из того, что попалось им на пути. Поначалу и сам Садыков, и казачки, и попутчики — Берта с ее стюардом, — надивиться не могли на это техническое чудо. Но потом привыкли — уж очень много таких диковин имелось в закромах у начальника экспедиции.

Вспышки беспощадными лучами пронизывали хрусталь фигуры — и та будто на мгновение преображалась в звенящий контур, одетый в слепящий ореол магниевого света. Это продолжалось, наверное, с минуту — Семёнов снимал фигуру с разных сторон — то отходя к стенке, чтобы захватить общий план, то поднося камеру ближе к руке или голове фигуры, скрытой прозрачными складками хрустального капюшона. Потом вспышки прекратились, но в глазах у поручика ещё долго плавали фиолетовые и зелёные пятна, а лучи мощных фонарей представлялись тускло-ничтожными в сравнении с ослепляющей точкой на удивительном аппарате. Семёнов, убрав фотокамеру, принялся делать пометки в блокноте, время от времени сверяясь с плоской коробочкой компаса.

Смотрите, как интересно, поручик! — обратился он к офицеру. — Компас— то здесь — того-с... врёт.

Садыков с интересом прингляделся. Верно — стоило подойти шагов на пять в загадочной фигуре как, стрелка принималась крутиться как сумасшедшая, показывая куда угодно, только не на север. Поручик с недоумением огляделся. Станно.. ничего похожего на массы железа или на гальванические устройства нет? И вряд ли в прозрачной массе статуи скрывается сильный магнит. Может, ниже?

Поручик обошёл фигуру, присел, ковыряясь в основании постамента.

— Олег Иванович! У вас не найдётся ножа? Тут щель узкая, никак подцепить на могу.

— Да, разумеется, сейчас... — Семёнов торопливо завозился в экспедиционной сумке. Извлёк блестящий мультитул, щёлкнул лезвием:

— Вот, прошу вас...

Садыков засунул лезвие в узкую щель в вертикальной поверхности цоколя статуи и осторожно — не сломать бы нож! — нажал. Брусок мутно-фиолетовой стекловидной массы подался; за ним обнаружилась узкая ниша. Поручик завозился и торжествующе вскрикнул: — Есть!

Олег Иванович наклонился поближе — офицер вытаскивал их тайника длинный узкий футляр, плотно набитый металлическими пластинами — такими же как и те, "картотеки Скитальцев".

— Ну вот, дюша мой, — Олег Иванович широко улыбнулся. — А вы сомневались! Нет, ради такого стоило подальше и забраться...

— Да уж куда дальше-то! — проворчал Садыков. Он по локоть засунул руку в нишу, шаря в тайнике. — И так уж забрались к людоедам и... как там у Тредиаковского? "Элефанты и леонты и лесные сраки" — мама дорогая, за что ж нам такая жисть?..

Семёнов усмехнулся — он-то знал, что поручик в полнейшем восторге от выпавших на их долю приключений, и лишь неистребимая ирония не позволяет демонстрировать восторги. Ну ничего, господин военный топограф, то ли ещё будет...

-Всё, пусто. — Садыков поднялся на ноги и стал отряхивать измазанные пылью колени. — Кстати, любопытно — а что находится под этой залой? Что-то не верится мне, что купол этот просто так стоит на грунте...

— Да и мне не верится. — кивнул Олег Иванович. — Вот вытащим отсюда статую — и прикинем, как бы нам под него подкопаться. Или хоть выясним, глубоко ли это уходит сооружение в землю. А вдруг там ещё залы, только уже на подземных уровнях?

— Сомнительно. — отозвался Садыков. — Если даже они там и есть — то запечатанные, так просто туда не попасть. Сами посудите, Олег Иванович — холмик-то стоит на берегу ручья, а значит — водоносные слои прямо у самой поверхности. Мы и трёх футов не прокопаем, как наткнёмся на воду. Нет, если тут под землёй имеются такие же залы — они давным-давно затоплены. Так что, думается мне, ничего подобного мы там не найдём. Другое дело, что покопать, конечно надо — очень уж интересно, что там внизу? Кстати, вы уверены, что стоит сего идола отсюда вытаскивать? — и он кивнул на хрустальную фигуру. — Увесистая статуэтка-то, пудов на семь потянет, не меньше...

Уверен. — кивнул Семёнов. — Что-то мне подсказывает, поручик, что иных диковин не будет; так уж постараемся вывезти то, что есть. Может эта статуя и вовсе не играет никакой роли — так, подставка для настоящих артефактов — и он кивнул на аккуратно сложенные в стороне от статуи предметы. — А может самая суть как раз в ней! Ну не тащиться же нам снова сюда, в Африку, сами посудите?

— Кстати, Олег Иваныч, а как мы теперь будем выбираться-то отсюда с эдаким неудобным грузом — не подумали? — поинтересовался Садыков. — если идол этот прозрачный так магнитный компас путает, то останется нам, пожалуй, только на Николу Угодника надеяться да на солнце со звездами небесными...

Семёнов озадаченно посмотрел на фигуру.

— А ведь вы правы, поручик! Если источник магнитного возмущения — статуя, то это может создать нам изрядные проблемы в дороге. Да и позже, на корабле — надо будет предупредить капитана и держать эту штуковину подальше от компасов. Одна надежда — что дело всё же не в ней самой, а в том, что скрыто под полом, или в основании статуи.

— Мсье Семенофф, какая красота, мон дьё!

Мужчины обернулись. В проходе — на фоне лаза, подсвеченная со спины фонарями урядника и Кондрат Филимоныча, — стояла Берта.

"Наверное, это у неё на уровне инстинкта — подумал начальник экспедиции. — Выбрать самый выигрышный ракурс, отчётливее всего подчеркивающий ее красоту и прелесть. Даже здесь, в подземном тайнике... хотя — почему "даже"? Обстановка тайны, светящийся ореол вокруг силуэта женщины создавал ощущение неизъяснимой прелести— а отблески света со стороны хрустальной статуи лишь усиливали его. Две прекрасные фигуры, одна — из глубины веков, изваянная из хрусталя, другая — живая, из крови и плоти... из такой прекрасной и доступной плоти, стоит только руку протянуть..."

"Да что это со мной? — тряхнул головой Олегу Иванович. — Нашёл время и, главное, место, — восхищаться женскими прелестями!"

Берта шагнула в сторону — волшебный ореол исчез. Вместо него из лаза били, как и раньше, лучи светодиодных фонарей — да торчали любопытные физиономии забайкальцев. Отблески хрусталя метались по стенам в такт перемещениям лучей.

— Изумительно! — Берта обошла статую. Садыков предусмотрительно отшагнул в сторону, освобождая дорогу. — Это и есть ваши гости из другого мира, мсье Олег?

Пару недель назад, еще до того, как путешественники покинули плато Серенгети и земли Буганды, Семёнов решился открыть спутникам — и поручику и мадемуазель Берте — правду. Известие о том, что его непосредственный начальник на самом деле — пришелец из будущего, поручик принял сдержанно. Слишком уж много накопилось вокруг него загадочных неурядиц; а может и Корф перед отправлением поделился с Садыковым кое-какими соображениями — Олег Иванович не знал. Берта же наоборот, пришла в полнейший восторг и смотрела теперь на Семёнова не вежливо-свысока, как и подобало богатой аристократке и владелице роскошной яхты, замка и бог его знает чего еще, — а восторженно-наивно, как на рыцаря в сияющих латах, сошедшего со страниц приключенческого романа в гости к перелистывавшей его гимназистке. Отношение бельгийки к экспедиции с этого дня резко поменялось. Если раньше она не забывала лишний раз заметить, что её участие в путешествии — всего лишь каприз, хобби, возможно, во исполнение некоего пари, заключённого в лондонской аристократической гостиной, подобие восьмидесятидневного странствия Филеаса Фогта — то теперь не было в экспедиции большего энтузиаста чем она. Мадемуазель Берта и раньше-то не досаждала Семёнову и его спутникам жалобами на тяготы пути, подтверждая рассказы о сафари, навыках верховой езды и прочих полезных в дороге умениях; теперь же, отбросив в сторону показное высокомерие, она запросто общалась даже с казаками и кондуктором. Единственный человек, по отношению к которому она оставалась той же надменной, холодной леди из высшего общества — её стюард и камердинер; но эти отношения, сложившиеся за долгие годы службы мсье Жиля у Берты, не могли изменить никакие сторонние обьстоятельства.

— Как интересно! — щебетала Берта, в третий раз обходя статую. — И как жаль, что лицо этого таинственного монаха скрыто капюшоном! Как вы думаете, мсье Олег, нам удастся разглядеть его черты — или хотя бы потрогать... да и есть ли там вообще лицо?— и женщина вспрыгнула на краешек постамента статуи. — Ой, а это что такое?

И она потянулась к чаше с зёрнышками.

— Это.... не торогайте, Берта, дорогая, я потом вам всё подробно расскажу. — Олег Иванович поспешно отвёл её руку и извлёк чашу из прозрачной ладони. Завозился, шаря в сумке, потом извлёк полиэтиленовый пакет и ссыпал туда содержимое. Освобождённая от тёмных шариков, чаша ярко блеснула. И вообще — давайте-ка подумаем, как будем извлекать это сокровище. Господин поручик, как полагаете — мы вчетвером сумеем приподнять статую с постамента?

— Боюсь — хрупкая она очень. — отозвался Садыков. — Хотя, если обвязать верёвками, да сколотить хороший ящик...

— Так ить ни досточки нет, вашсокородите! — подал голос их лаза хорунжий. Ни он, ни остальные забайкальцы, не решались войти в подозрительный зал, предпочитая наблюдать "с порога". — Хотя, конешное дело, можно напилить деревцев потоньше, да и сколотить из них клеть. Тяжелее, чем из досок — зато крепко. А чтобы не побилось — мы пальмовых листьев напихаем, которые в палатках под одеяла кладём — чтобы, значит, не на голой земле спать. Опять же, у ручья тростник сухой — его нарубим. И поедет ентот ваш статУй как у Христа за пазухой до самого Санкт-Петербурга...

— Вот, братец, и займись. — кивнул Семёнов. А мы с вами, господин поручик, давайте прикинем — как бы нам под купол подкопаться? Может вы и правы насчёт водоносных слоёв — но попробовать всё-таки надо. Вы со мной согласны?

Садыков лишь вздохнул в ответ.

II.

— Знаете, Евгений Петрович, в наше время в определённых кругах считается хорошим тоном презирать интеллигенцию и либерализм в любой его форме. Считается, видите ли, что именно от них исходит всё то, что разлагает государство; то, что привело к развалу сначала Российской Империи, а потом и Советского Союза... ну да я вам рассказывал. И знаете, что самое в этом любопытное? Формируют это мнение тоже представители интеллигенции — только упорно открещивающиеся от своего "сословия". Дошло до того, что слово "интеллигент" стало не то чтобы ругательным — унизительным, что ли... вроде как "недотыкомка". Или того хуже — циничный подонок, который продаёт Родину за "иностранные гранты"; это средства, выделяемые зарубежными спонсорами... простите, меценатами — на всякого рода творческую, научную, не очень научную и псевдонаучную деятельность. Или на общественную; скажем — правозащитную. Отсюда и стереотип — раз интеллигент или, паче того, либерал — то непременно предаёт Россию за зарубежные деньги.

— Но это же нонсенс, простите меня, Андрей Макарыч! — возмутился Корф. — Подобная позиция годится для армейского офицера, или, скажем, гвардионца. Но ведь любой культурный, образованный человек должен понимать, что без интеллигенции — врачей, инженеров, учёных — невозможно развитие державы?

Двое мужчин сидели в кабинете Корфа. Обстановка была не вполне казённой — на Петербург опустились сумерки, и по этому случаю в комнате ярко пылал камин. Зная любовь Каретникова к живому огню, Департамента Особых Проектов велел развести не жалеть дров пожарче — в сентябре под вечер было уже прохладно — и принести канделябры со свечами, прикрутив, предварительно газовые рожки. И теперь барон с доктором предавались полюбившемуся им с некоторых пор занятию — рассуждали о высоких материях за бутылочкой коньяка.

— А вот здесь-то и кроется ещё одно явление нашего века, барон. — продолжал Каретников. — Это в ваши благословенные времена любой человек с университетским или институтским образованием — а пожалуй даже и с гимназическим — уже причисляется к интеллигенции. У нас же в некий момент граница эта стала проходить не по степени образования, а по... готовности к недовольству властями, что ли. Даже не к протесту — скорее к эдакому брюзгливому фрондерству. Другой непременный признак — упёртость и неспособность слушать кого-то кроме себя, любимого. Не поверите — даже в "Британике" в статье о русской интеллигенции, отмечается что для неё характерна "неспособность к компромиссам, признание только своей точки зрения".