Над скаковым полем висел неумолчный гул. Публика: праздные зеваки, упорные игроки на тотализаторе, жучки-букмекеры, — знатоки разнообразных "трио", "квартетов" и "квинтетов плюс"*; дамы в шляпках, цилиндры, военные кепи, котелки. Крики, крики — горестные, разочарованные, восторженные... и все, как один — полные неподдельного азарта высшей, 99-й пробы. Поверх этого гомона — дробная россыпь галопирующих копыт; тому, кто стоит в первом ряду, возле крашеных извёсткой жердей, ограждающих по контуру поле ипподрома, слышны еще и редкие звяканья подков друг о друга — когда группа всадников, стоя над нелепыми, размером со школьную тетрадку, жокейскими сёдлами, проносится мимо.

#* Виды ставок на скачках

Вот и сейчас — они вытянулись в линейку, все, как один — в белых бриджах из плотного шёлка, в двухцветных кургузых камзольчиках. Первый, с большим отрывом — в лимонном и синем — послал лошадь на препятствие из берёзовых жердей. Рыжая легко, без натуги взяла барьер, зависнув над ним в изящном прыжке. Трибуны взревели, а впереди уже замаячил финишный столб ипподрома Лоудерри — заезд закончен!

Скаковые лошади — такой же неизменный символ Империи, как золотые кругляши соверенов, как привычка исчислять стоимость некоторых "особых" товаров — фамильных драгоценностей, скакунов, яхт, — не в фунтах, а в гинеях; такой же, как длинные силуэты лайнеров и махины броненосцев на Спитхедском рейде. Корабли, золото и... лошади. Вот оно, зримое и ощутимое великолепие ДЕРЖАВЫ, простирающей свою мощь над половиной мира.

Паддок, как и всё скаковое поле, тонул в сентябрьском тумане — старая добрая английская погода! В это молоке всхрапывали лошади, скрипела кожа, брякало железо — служители рассёдлывали скакунов, участвовавших в только что завершившемся заезде. Двое джентльменов не торопясь шли вдоль линии паддока — где ещё наслаждаться прелестями скакового уикенда, как не здесь, где это великолепие особенно близко — только руку протяни?

— Принцесса Индии могла прийти первой, если бы её не придержали перед последним препятствием — горячился высокий господин с благородным лицом, украшенным аккуратной седоватой бородкой. — Куда смотрят распорядители скачек? Это очевидное мошенничество, так вот и убивают спортивный дух! Кому захочется делать ставки, если игра сыграна заранее и все результаты известны?

Его собеседник — джентльмен с простоватым круглым лицом, украшенным пышными усами, кончики которых, вытянутые "в нитку" были слегка подкручены вверх, — тонко улыбнулся.

— Вот уж не думал, дорогой Уэскотт что вы столь азартны... на ипподроме. В конце концов, в жизни игра идёт точно так же — ходы и ставки предугаданы заранее, но в последний момент вмешивается некий фактор и все расчёты летят к черту. И тогда куш срывает тот, у кого достанет хладнокровия дождаться финала и не бросить игру, не так ли?

Уэскотт скривился, как от зубной боли.

— Я понимаю вашу иронию, лорд Рэндольф. Вы хотите сказать, что игра на востоке ещё не вполне проиграна и Братство слишком рано поддалось панике?

— Игра на востоке вовсе не проиграна, Уильям. Скажу больше — мы не потерпели даже временной неудачи. Пожертвована фигура — и противник охотно принял жертву, не догадываясь, что партия просчитана на много ходов вперед.

— Ваша страсть к шахматам хорошо известна, лорд Рэндольф. = отозвался высокий. — Хотя, не могу не заметить — в этой благородной игре нет места случайностям, а ведь именно они порой всё и определяют, когда речь идёт о человеческих страстях.

— Вы ошибаетесь, Уильям. — усмехнулся лорд Рэндольф. Случайностям есть место везде. В конце концов, шахматисты, даже великие, всего лишь люди — они могут быть нездоровы, подвержены житейским треволнениям... да мало ли? Истинное мастерство не в том, чтобы исключить случайности, а в том, чтобы вовремя ставить их себе на службу.

— И чем же нам послужит этот нелепый казус на Балтике? -ядовито осведомился Уильям. — насколько я понимаю, уж тут речь идёт именно о случайности -чем ещё можно объяснить то, как легко русские отыскали судно наших агентов в тумане, в этом жутком лабиринте прибрежных шхер? Меня уверяли, что это вовсе невозможно, однако — нате вам!

— Если и случайность — то, несомненно, счастливая. — отозвался лорд Рандольф. — Теперь русская охранка не сомневается, что пресекла враждебную — нашу с вами — вылазку. Они, конечно, удвоят и даже утроят меры безопасности — но это будет уже, как говорят охотники, "в пустой след": мы своей цели добились, не так ли? Предметы, которые переправлялись на погибшей шхуне, конечно, уникальны — но привычка не класть яйца в одну корзину в который уже раз сослужила нам добрую службу. И главный приз по прежнему в наших руках — и теперь, когда русские уверят себя, что им удалось сорвать враждебные планы, вывезти его не составит особого труда. А человек, умеющий обращаться с ним, у нас имеется. В конце концов, именно это главное, не так ли?

Высокий неохотно кивнул.

— И вот что, Уильям. — продолжил круглолицый. — я решительно отказываюсь понимать, почему вы отменили свой визит в Петербург? Ведь какие усилия не предпринимали бы наши...хм... сотрудники — без ваших связей по линии русских последователей масонства и ордена Розенкрейцеров не обойтись. Я хотел бы получить твёрдые гарантии что вы отправитесь в русскую Пальмиру в самое ближайшее время.

Уэскотт вздохнул.

— Наверное, придётся, лорд Рэндольф. Признаться, я рассчитывал дождаться здесь, в Лондоне, каких-либо результатов по второй половине нашего плана... там, в Африке. Или, на крайний случай, съездить в Брюссель.

— Сейчас сентябрь. — отозвался собеседник. — В этом году сезон дождей несколько запаздывает — так что по крайней мере до октября нечего и надеяться получить вести из Африки. Поверьте, Уильям, вы зря потеряете время.

— И всё же — вы недавно упоминали о письме, которое сумел передать ваш человек. Почему бы ему не воспользоваться прежним каналом связи, чтобы держать нас в курсе событий?

— Невозможно, дорогой Уильям. — покачал головой лорд Рэндольф. — Последнее письмо было переслано через евангелистскую миссию у Буганде, на озере Виктория. С тех пор экспедиция русского Департамента углубилась в совершеннейшую глушь — туда не то что миссионеры, туда даже арабские купцы с севера, из Судана не рискуют забираться. Да и в Судане сейчас до крайности неспокойно, поему и этот маршрут для связи нам недоступен. Но не отчаивайтесь — по нашим подсчётам примерно к декабрю русские доберутся до верховий Конго — а там уже можно встретить бельгийцев, и... в общем, не стоит терять времени. К декабрю вы успеете и уладить наши дела в Петербурге и вернуться.

За паддоками медно звякнул сигнальный колокол.

— Новый заезд. — оживился лорд Рэндольф. — Пойдёмте, Уильям, посмотрим, чем на этот раз порадует нас Принцесса Индии...

Часть третья

Право первого выстрела

Из путевых записок О.И. Семёнова.

Оправданием лишениям, которые выпадают на долю человека, обыкновенно служит целесообразность поставленной задачи — той, во имя которой и претерпевались эти лишения. Не могу сказать, что нашей экспедиции выпали какие-то уж особые лишения. Приключения — да, в том числе и весьма опасные. Но, как говорится, "они знали, на что шли" — жалоб ни от кого из спутников мне до сих пор слышать не приходилось.

А целесообразность — вот она. Неровная дыра в земляном тупике тоннеля, пробитого в недрах странного конусообразного холма на берегу безвестной речонки, в самом сердце Африки. То, к чему я стремился последние полгода; то, что углядели в хитросплетениях ино-мирных символов Евсеин и покойный ныне Бурхардт. Земляные комья с сухим шорохом осыпаются с неровных краёв дыры; оттуда, вместо сырости и плесени, которая была вполне подошла бы такому таинственному подземелью, тянет сухой, пергаментной пылью. Невольно лезут в голову байки о "проклятии фараонов"; в бытность мою редактором закадровой озвучки в Останкино, я записал чёртову уйму фильмов для телеканала "ТВ-3" — того самого, "настоящего мистического", — и уж о чем другом, а о "проклятиях гробниц", законсервированных на тысячелетия смертоносных токсинах и прочих чупакабрах, наслушался преизряднейше. Может, с тех пор выработался у меня иронический взгляд на разного рода таинственную шелуху — причём ирония эта выставляется напоказ, для внешнего, так сказать употребления. А в глубине души сидит детская, робкая мечта о том, что рухнет однажды под ударом кирки тонкая земляная преграда — и в луче походного фонаря откроется зал, набитый сокровищами неведомой расы, самая память о которой давно уже стёрлась. Но не поздновато ли на пороге полувекового юбилея предаваться мальчишеским мечтам о том, чтобы вырывать тайны у древности с помощью кнута и револьвера?

" — Ты не тот, кого я знала десять лет назад.

— Дело не во времени, детка. Дело в пробеге."*

Что ж, будем надеяться, что у меня пробег еще не успел накопиться настолько, чтобы подумывать о сдаче в утиль...

#* из ф. "Индиана Джонс: в поисках утраченного ковчега"

Похоже, смятение было ясно отразилось у меня на лице — потому что Садыков, охранявший лаз с револьвером в одной руке и с фонарём в другой, озабоченно спросил:

— Вы здоровы, Олег Иванович? А то может отложим осмотр на завтра? Сейчас прикажу Кондрат Филимонычу сколотить деревянный щит; закупорим эту нору, приставим караул — а сами отдохнём и соберёмся с мыслями. А уж завтра, со свежими силами...

Я усмехнулся.

— Ну что вы, поручик... я, конечно, благодарен вам за заботу, но поверьте — за это время я так изведу себя вопросами и сомнениями, что никакой отдых не пойдёт впрок. Нет уж, чему быть, тому не миновать. Готовы? Тогда пойдёмте!

Я извлёк из набедренной кобуры револьвер — спасибо Ваньке, который ещё в сирийской поездке приучил меня к удобному тактическому снаряжению! — и обернулся. До входа в было шагов двадцать; и солнечный свет столбом падал в полу-открытую дверь нашей импровизированной шахты. В дневном свете танцевали пылинки, мельтешила разная крылатая мелочь, а лучи мощных светодиодных фонарей бледнели и почти что исчезали. Всё, ждать больше нельзя — а то и правда, сбегу отсюда и не остановлюсь до самого океана!

Я повернулся к лазу, широко перекрестился — наверное, в первый раз после того, как за спиной у нас обрушились стены Александрийской библиотеки — и шагнул в пролом."

* * *

— И вот за этим мы пилили сюда за пол-Африки? — недоумённо спросил Садыков. — Нет, я ничего не имею против, Олег Иваныч, наверное, это вещи нужные, даже возможно, незаменимые. Но позвольте всё же осведомиться — что это?

Ещё какие незаменимые, дюша мой! — усмехнулся начальник экспедиции. — Могу поклясться — ничего подобного в целом мире больше не сыщется. А вот касательно того, что это... тут, боюсь, полезен быть не смогу. Ибо — сам не знаю. точнее, знаю, но далеко не всё.

Семёнов с офицером стояли посреди невысокой, полусферической формы залы — именно в неё привёл лаз, пробитый в конусообразном кургане. Искусственное происхождение этого элемента рельефа — как, и каверны в его недрах — не вызывали ни малейших сомнений. Зал расположился точно на уровне грунта, в основании холма, в самом его центре — и занимал, по прикидкам, от трети до половины диаметра. Ход начали бить точно с севера, как и было указано в расшифрованных Бурхардтом записях. Покойный археолог не ошибся — остается лишь удивляться, с какой точностью тоннель вывел к единственному отверстию в стене подземного помещения.

Полусферическое, идеальной формы — его стены были, как из бетона", отлиты из мутно-фиолетовой полупрозрачной массы. Точно в северной стене имелось полукруглый, вровень с полом проход — примерно в человеческий рост. Здесь можно было воочию убедиться, что толщина стенок загадочной полусферы составляла никак не меньше двух футов — при условии, конечно, что они одинаковы по всему куполу. Семёнов, поковыряв ножом стекловидный материал усмехнулся и сказал — "Ну точно, Скитальцы... вернее "Странники". Будто нарочно, всё по "Полдню", только с цветом промашка вышла*... но пояснять своё замечание не стал. Не до того было — посреди зала, на невысоком шестигранном постаменте, отлитом из той же самой зеленоватой массы стояла — ОНА. Невысокая, не более четырёх футов в высоту, фигура — точнее, скульптура, выполненная на первый взгляд из хрусталя. Фигура была закутана в некое подобие тоги — складки её ниспадали до самого пола и были, на взгляд, такими острыми,ч то о них можно легко порезаться. Лица у фигуры не было — лишь глубокий, сливающийся с тогой капюшон, под которым притаилась прозрачная мгла. Руки разведены в стороны и слегка согнуты в локтях. А в ладонях...

#* Загадочная цивилизация Странников, не раз упомянутая А.и Б. Стругацкими в эпопее "Полдень 22-й век" использовали в качестве основного материала мутно-зелёную прозрачную стекловидную массу.

В левой — чаша из того же материала, что сама скульптура. Казалось, она составляет одно целое с рукой; но хрустальная, без единой царапинки и выщербинки, полусфера просто лежала в ней; прозрачные пальцы лишь охватывали сосуд, составляя, казалось, единое целое с ним.

Чаша была наполнена тёмными, неровными зёрнышками — Семёнов их тотчас узнал. Он и сам носил одно точно такое же на шее, на крепком шёлковом шнурке. Шарик от коптских чёток, ключик, открывающий проход между мирами, волшебный "сим-сим", с которого и начались их удивительные приключения.... вот, значит, откуда он взялся? Семёнов пригляделся: возможно это был обман зрения, возможно, он просто внушил себе, что видит то, чего нет на самом деле — но поверхность массы зёрнышек как будто хранила ещё следы пальцев, которые, без излишней жадности щепотью, ухватили из хрустальной чаши несколько десятков бусин, не потревожив остальные. Да нет, это только кажется... Олег Иванович провёл пальцем по поверхности, заравнивая ямки. Но зёрнышки — наверняка те же самые, хоть вытаскивай гайтанчик и сличай. Ну да ладно, это ещё успеется, а пока...

— Господин...гхм... господин поручик! — голос Семёнова был глух, в горле отчаянно першило — они оба изрядно наглотались в тоннеле пыли. — Будьте любезны, попросите Антипа, — вон он, у входа стоит, войти не решается, — принести мою дорожную сумку. А то, признаться, меня что-то ноги не держат...

Садыков кивнул и поторопился к выходу из залы, косясь на хрустальную статую, будто та могла соскочить со своего постамента и броситься ему вдогонку. А Олег Иванович, подняв повыше мощный светодиодный фонарь, продолжал рассматривать находку.

В правой руке фигуры помещалась металлическая пластина — прямоугольник, обрезанный по верхнему краю правильной дугой. Как и чаша, пластина ловко подходила к изгибам хрустальных пальцев — и, вероятно, должна была так же легко отделяться от сжимающей её руки. Олег Иванович немедленно проверил — так оно и оказалось. Что-то не так, неправильно было в этой узкой прозрачной кисти... бог ты мой, да у неведомых Скитальцев — если, конечно, статуя изображает представителя именно этой сгинувшей в незапамятные времена расы, — по четыре пальца!

123 ... 8910

↓ Содержание ↓