"Клуб значит... сделаем зарубку." Сёмке было досадно, что он пропустил завершение беседы. Хотя, и повод для оптимизма имелся — они со Светкой, похоже, попали в цель. Что бы не имел в виду Г.П., давая подопечным головоломное задание — они, как говорят военные, "ведут действия в правильном направлении". С первой попытки услышать именно то, что нужно — разве это не успех?

Или — правильно выбранное место и время. Или... да и где уверенность, что это — именно то, что нужно? Недаром Г.П. любит повторять: "наука умеет много гитик". И особенно — наука хронофизика, это Семён крепко усвоил.

Похоже, придётся ехать в Лондон. Что ж, он ничего не имел против небольшого путешествия — лишь бы прок был...

Мальчик спрятал в карман мягкую кнопочку наушника и вслед за напарницей поплёлся в салон. Группа "Алеф" в полном составе отправляется на файф-о-клок. Британские традиции, ничего не попишешь.

"А ведь всего две недели назад мы и знать не знали ни о файф-о-клоке, ни о Лондоне, ни об этой Эскадре Специальной Службы, будь она трижды неладна! Вся эта чехарда началась сразу после урока фехтования — помнится, в спортивном зале было на редкость душно...."

II. Семён Воскресенский, студент ЛЭИ.

Подмосковье, 21 век,

Лицей Экспериментальной Истории.

Урок фехтования.

...в спортивном зале было на редкость душно, несмотря на то, что ежедневные полтора часа физподготовки только-только начались. Видимо, кондиционер разладился, ведь народу было всего ничего — мы со Светкой да Маэстро. Евгений Петрович Корф появился в лицее неделю назад и сразу же получил это прозвище. И было с чего: облик и платье нового педагога являли собой разительный контраст с адидасовским костюмом прежнего физрука.

Высокий лоб с залысинами, "мушкетёрская" бородка, тонкие стрелочки усов. Одежда под стать внешности — чёрные бриджи, чулки, кожаные башмаки, громко стучащие каблуками по полу физкультурного зала. Чёрный, наглухо застёгнутый на латунные застёжки фехтовальный жилет, простёганный мелкой клеткой, под ним — белая шёлковая рубашка. К такой нужны кружевные манжеты, но их всё равно не было бы видно под длиннющими, до локтя, кожаными крагами.

И — монокль! Как Маэстро ухитряется не терять его во время головоломных репримандов и выпадов?

— Так, довольно, молодые люди. Прошу вас запомнить — то, чем мы с вами сейчас занимаемся — это основа основ, так сказать, фундамент, на котором зиждется высокое искусство фехтования. Да, это непривычно для вас — и стойка мастера клинка, его манера перемещаться, мало напоминают свойственные обывателю позы и телодвижения. А, следовательно — пребывая в тоже же душевном состоянии, в каком обыкновенно находится обыватель, вы ни за что не сможете освоить эти премудрости!

Слово "обыватель" Маэстро произнес до того характерно, что Светка, не удержавшись, хихикнула. Педагог строго посмотрел на дерзкую ученицу, дёрнул щекой, отчего стеклянный кругляш чуть не выпал из глазницы, и продолжил:

— Представьте, что вы на молитве или исповеди; вообразите себя художником, создающим самое главное полотно всей своей жизни...

Теперь хихикнул я — про себя, разумеется. Если за мольбертом мальчик себя ещё кое-как мог представить (правда, то, что получится в результате...),то молитва и исповедь — всё это было для него пустыми словами. Ну, может, и не совсем пустыми, — он знал о том, что это такое, и даже смог бы, при некотором усилии, вспомнить слова "Отче наш" — но и только. Хотя, заходила речь о том, что ребятам предстоят визиты и в православную церковь, и в католический собор, чьё готическое, красного кирпича, громада высится на Большой Грузинской. И в лютеранский костёл, спрятавшийся в китайгородских переулках, и в расположенную там же хоральную синагогу. Программа Лицея никак не могла пройти мимо изучения религии.

— Да-да, юноша, именно так! — Маэстро пронзал меня раздражённым взглядом не хуже, чем сделал бы это клинком. — А если вас затрудняет представить себя в исповедальне, вспомните о своей первой любви, наконец, и только тогда — только тогда, повторю я вам! — встаньте на боевую линию, лицом к лицу с самым главным человеком в вашей жизни — с вашим противником! Пока что, лишь воображаемым...

Я шумно сглотнул и часто закивал. И постарался не думать о том, какую мину скорчила сейчас за его спиной Светка. А я чем виноват? Ну да, она нравится мне, и всегда нравилась — ещё со времён их первой вылазки в прошлое, да и раньше, если вспомнить — с того самого дня, когда она только появилась в школе. В той, прежней, разумеется. Но Светка предпочитает держаться с ним по-приятельски: смеётся шуткам, охотно засиживается вместе со мной корпит над непростыми заданиями по хронофизике, копается в на полках библиотеки, даже берёт под локоток во время прогулок по Москве и иногда — изредка! — по-приятельски чмокает в щёку... И всё это, чем дальше, тем больше, утверждает меня в весьма печальной мысли — мы только друзья и таковыми впредь и останемся.

Не отвлекайтесь, молодые люди! — На этот раз монокль выпал-таки из глазницы и повис бы на чёрном шнурке, пристёгнутом ко второй сверху жилетной пуговице, если бы Маэстро ловко, заученным движением не подхватил его. Это было признаком крайнего недовольства. Я сделал постную физиономию и подобрался — не хватало выслушать очередную порцию нравоучений? Хотя, Маэстро порой интересно послушать, да и его словесные обороты как-то исподволь западают в мозг — не заметишь, как начинаешь сам вставлять такие же. Ничего дурного в этом нет, изъясняется педагог изящно, грамотно, только очень уж старомодно.

— А теперь, вспомните, как Вы, уставшие, приходите домой после долгой прогулки по лесу — и опускаетесь в кресло, совершенно лишённые сил. Вот так вам и надо сейчас сесть в боевую стойку — не "встать", как Вы до сих пор пытались это делать, а именно "сесть"! Сесть, как в удобное, привычное старое кресло! Так меня учил мой наставник — а уж он знал толк и в креслах и в стойках!

Светка, вслед за мной, старательно исполнила указания. Маэстро оглядел результат, обошёл нас, разглядывая и, как манекены в магазине одежды, поморщился и несколькими лёгкими шлепками стека поправил стойки. Светлана, получив короткой чёрной тросточкой пониже спины — не отклячивайся... — недовольно дёрнулась, поджала губы, но смолчала. К методам Маэстро приходилось привыкать; ей, как барышне, доставались весьма деликатные "указания", а вот меня Евгений Петрович щадить нужным не считал...

— Что ж, недурно, недурно... А теперь — выпад. Как я показывал в прошлый раз? Потянитесь рукой вперед — мягко, но уверенно, так, как будто просите милостыню у прохожего, будто всего лишь собираетесь коснуться края его одежды. А затем резко, внезапно выстрелите ногами! Ноги должны стать взрывом пороха в стволе ружья, который выбросит снаряд — руку с оружием, — вперёд, к цели!

Я как следует замахнулся, и ринулся вперёд, на воображаемого противника, намереваясь пронзить его клинком палаша. Сегодня в руках у нас не тростинки рапир, как на прошлых занятиях, а инструмент посолиднее. "Нахимовские" палаши, как сказал Маэстро. Прямой клинок, который полагалось затачивать только с одной стороны; слегка загнутая к концу рукоять тёмной кожи; латунная "трёхдужная" гарда. Сразу видно, боевое оружие, куда тяжелее спортивных клинков — вон, как руку оттягивает, так и просится в замах...

Маэстро поморщился:

— Должен вас огорчить, молодой человек, вы выполнили никуда не годное движение. Но хуже всего то, что вместо показа укола вы сделали замах, поправ все каноны фехтовальной культуры. Извольте повторить так, как я вам показывал!

Кто бы сомневался... Я опасливо покосился на стэк в руке Маэстро и снова принял стойку. Впереди был ещё почти час издевательств.

— Группа "Алеф"? Ребята, загляните в учительскую, Григорий Петрович зовёт!

Это Танечка, лицейский секретарь. Милое, воздушное существо, которое, тем не менее, знает всё про всех. Работа такая. Мы со Светкой уже не раз пользовались этой её особенностью, и только раз потерпели неудачу. Удивительно, но всеведущая Танечка не смогла сказать нам о Маэстро совершенно ничего — кроме того, что в какой-то момент он его уроки появились в сетке наших занятий. Причём исправления появились не в лицейской базе данных, на доске с расписанием, висящей в учительской. Изменения внёс лично Г.П. С тех пор Маэстро приходил к дверям спортзала минута в минуту, к началу каждого занятия, и точно так же бесследно исчезал. Именно "исчезал" — потому что, как ни стались мы, так и не смогли выяснить даже то, каким образом Маэстро попадает в Лицей и покидает его! Ни один из допрошенных нами педагогов ровным счётом ничего не знал о загадочном учителе фехтования, а Г.П. лишь загадочно улыбался и отмалчивался.

Вообще-то, лицей, сам по себе, место довольно загадочное. Начать с того, что учеников здесь заметно меньше чем преподавателей, лаборантов и прочих сотрудников ЛЭИ. В этом плане наша новая школа напоминает, скорее, некий научно исследовательский институт, в котором, параллельно с основной работой, ещё и обучают несколько студентов — причём делают это по сугубо индивидуальной программе, строго следя за тем, чтобы учащиеся из разных групп не пересекались друг с другом. Мы первые пару месяцев обучения вообще усомнились, а есть ли здесь кто-нибудь из учеников, кроме нас? Потому что после первого знакомства, когда мы были представлены полутора десяткам ребят и девчонок, мы больше не встречались с ними — ни в учебных классах, ни в лабораториях, ни даже в столовых. И, те не менее, уроки шли, и не только по всяческим хитрым дисциплинам, типа хронофизики или сравнительной истории — мы осваивали и обычную школьную программу. А в учительской, кроме нашего, оказались ещё несколько планшетов с учебными планами — никаких имён и фамилий учеников, только безликие "группа Алеф", "группа Бейт", "группа Гимель". Наша двойка имела обозначение "Зайн", то есть седьмая по порядку буква. Выходит, что групп как минимум, семь — но этот вывод разлетелся вдребезги, после того, как, после трёх недель занятий, нам сообщили, что теперь наше расписание будет вывешиваться на планшете "группы Алеф". С тех пор, обозначение менялось раз в две-три недели, причём без всякой системы, и мы бросили попытки вычислить таким образом истинную численность учащихся. Тем более, что — откуда нам знать, что во всех этих "Бейтах", "Гимелях" и "Йудах" тоже по два человека?

А Маэстро на этот раз он не исчез, стоило нам покинуть спортзал. Нет, учитель фехтования следует за нами и Танечкой, шагах в трёх позади, небрежно похлопывая себя по ноге стеком. Интересно, интересно... что бы это значило?

А вот и учительская. Танечка остановилась и шагнула в сторону, пропуская нас в дверь. Маэстро кивнул секретарше и вошёл. Я невольно проводил его глазами, и снова царапнула меня та же мысль: безупречная осанка, отточенная чёткость движений — я определённо видел уже это!

В Лицее и до него был учитель фехтования, и он потратил немало времени, пытаясь вбить в наши пустые головы почтительное отношение к своему предмету. Изрядной частью этой науки было искусство перемещения, и я надолго запомнил скользящие, плавные, будто в танце, движения опытного фехтовальщика.

Но ведь сам Маэстро двигался не совсем так! Нет, кое-что общее, безусловно, прослеживалось, но уж очень манеры его напоминали мне тех офицеров, на которых я успел насмотреться тогда, в Порт-Артуре, в 1904-м году. Та же отточенная осанка, те же движения плеч... и вон, рука опускается к левому бедру, будто придерживая отсутствующий эфес сабли; невольное движение ступней — будто попытка щёлкнуть каблуками кавалерийских сапог.

Я помотал головой — об этом ещё будет время подумать — и, вслед за Светкой, вошёл.

Г.П. сидел, как всегда, на краю стола и болтал ногой. Такая уж у него привычка — помню, ещё вы нашей со Светкой старой школе у историка были на эту тему тёрки с тётеньками-педагогинями старой закалки. Дешёвый популизм, а как же! Попытки завоевать авторитет и дешёвый популизм... Никакой авторитет Г.П. не завоёвывал, это мы сразу поняли. А свитер грубой вязки, старые кроссовки и непринуждённая манера поведения — так привычка есть вторая натура, верно?

Г.П. — никакой не педагог. Специального педагогического образования у него нет, в школу он пришёл только из-за нас со Светланой, чтобы понаблюдать за перспективными кандидатами в Проводники для Института Экспериментальной Истории. Но тогда мы об этом понятия не имели — и всё равно все любили нового историка, и на уроки его ходили охотно.

Здесь, в Лицее — он наш со Светкой куратор. И любые перемены в нашей лицейской жизни начинаются с него. Интересно только, зачем он вызвал для приватной беседы со своими подопечными ещё и Маэстро? Никаких грешков за учебной группой "Алеф" не числится, и уж тем более, мы ни в чём не провинились лично перед учителем фехтования и его изысканной наукой. Наоборот — вон, как вчера Маэстро Светку расхваливал!

Темнит что-то Г.П., ох, темнит...

III. Группа "Алеф" на задании.

1888 год. Англия, Гэмпшир.

Поезд "Портсмут-Лондон"

"Мы едем-едем-едем..."

Старая добрая железная дорога, поезд от Портсмута до Лондона! Пышущий паром локомотив, двухосные вагончики малахитового цвета с чёрной окантовкой и крупными, жёлтой краской, буквами: London and South Western Railway. Всё здесь непривычно — двери купе открываются прямо на перрон, сквозного прохода по вагону нет. Сами купе — отсеки с двумя диванчиками и столиком. Билеты в кассе продаются без мест, куда хочешь — туда и садись. Хорошо, Сёмка вовремя сообразил, что половина вагонов поезда отправляется вовсе не в Лондон, а в Рединг, и на одной из станций их должны прицепить к другому составу...

Наконец вокзальная суета осталась позади, и за окнами вагона "Лондонских и Юго-Западных железнодорожных линий" замелькали пейзажи Гэмпшира. Ребята уже видели эти места — но то был двадцать первый век, они ехали в Портсмут из Лондона. Сёмка с упоением сравнивал недавние впечатления с тем, что мелькало за вагонными стёклами. Болота, каменистые осыпи, оплывшие холмы. И — поля, поля, прорезанные кое-где узкими каналами, на которых нет-нет, да и увидишь, барку, влекомую меланхоличным битюгом. Никаких автомобилей; опор ЛЭП и линий связи тоже нет, лишь вдоль железнодорожной насыпи тянется редкий пунктир телеграфных столбов. Сёмка припомнил вычитанный где-то метод: если от одного столба до другого можно, не торопясь, сосчитать до шести — значит, поезд разогнался до шестидесяти километров в час. С такой скоростью бегают дачные электрички. Но, то ли техника не позволяла, то ли британцы полагали, что им некуда торопиться, а только поезд "Портсмут-Лондон" плёлся как черепаха — между столбами было десять. И к тому же, останавливался на каждом полустанке, так что в дороге предстояло провести больше двух часов. В "купе" кроме них, никого не было — вагон первого класса отошёл от перрона полупустым, хотя "парламентский" третий класс трещал по швам от пассажиров.

— Уродские здесь корабли. Те, что мы видели в Артуре — красавчики, а эти — кошмар-кошмар. Приплюснутые, угловатые, ни красоты, ни изящества...