— Однако это только когда есть семья, чтоб ее поддерживать. Видел внизу мою благоверную с дочкой? Уже день, как они так лежат, но еще не завоняли. А ведь сентябрь, считай, лето, и в холодильник я их не сложил, не влезли — хотя я не очень старался. Я хотел как-то управиться, пока соседи не начали жаловаться, — ну а впрочем, все это уже неважно. То есть это с самого начала было неважно, но почему-то обе умерли заодно со мной. Вот бессмысленный эскорт. В результате семья до самого конца осталась моим бременем.
Господин Кидзаки понемногу оборачивается. Взгляд через зеркало медленно перемещается, становится прямым.
В то же время...
— Ну, тебя я беспокоить не стану. Чтобы больше никого не убивать, я убью себя. Я вообще-то давно уже умер, но почему-то не могу умереть как следует. Вчера вечером я тоже крутил свою шею.
Шея.
Моя голова одновременно с поворотом господина Кидзаки уползает вбок.
— Я хотел умереть один. Женушке не говорил, что я уже неделю как не работаю. Устал, я устал. Я настолько устал, что до сих пор не замечал, что устал. Мне ведь уже за пятьдесят. Пора подумать о свободе, как считаешь?
Если взять за ноль градусов поворот головы Кидзаки, сидевшего ко мне спиной, сейчас она повернулась на двадцать пять градусов. Дело плохо. Я примерно понял устройство этой одержимости.
— Но она была против... Мол, не вздумай бросить работу, ты-де не только себе принадлежишь, ты должен нас кормить, все такое. Жутко взъярилась. Ну, мы столько лет вместе, но тут такое дело, Арика-кун, женщины всегда неподражаемо гробят весь интерес. Я даже думаю, это особенность всех женщин. Мы, мужики, только на гордости стоим, и вот так вернуться в детство не можем.
Сорок градусов, шестьдесят градусов. Словно прибитая к голове господина Кидзаки, моя собственная голова все поворачивается. Напомню, девяносто градусов — это прямо вбок. А дальше — да, как ни пыжься, а предел около ста двадцати.
— Сразу скажу, я тоже не хотел семейного самоубийства. Я всего лишь хотел остаться один. Потому что... а-а, почему же, почему... Почему я вообще работу-то бросил, ах да, с возрастом начал делать смешные ошибки. Старался цифры подправить, схитрил, да только еще больше напортачил. Начальство мне — давай сам себе шею мыль, а на заем у меня шея не гнется, и я не мог все это разгрести, покуда жив.
Девяносто градусов, сто.
Хр-р! — потрескивает шейный столб.
Моя голова дальше не крутится. Так уж устроено тело. Но шея господина Кидзаки была весьма гибкой. Наверно, у него там внутри образовались подшипники. Всенаправленный обзор на 360®.
— Поэтому я думал умереть один, но благоверная с дочкой были против. Ну, вроде, если уж умирать, то хоть умри так, чтоб деньги остались, в общем, возражали. Вот бред. Я сказал, что умираю потому, что мне это вот надоело, но они до самого конца не поняли. Так что я молча убил себя перед благоверной, но бес попутал, я думаю. И благоверная, и дочка свернули себе головы заодно со мной.
Ты это сам устроил, мужик.
Сто двадцать градусов. Сто тридцать градусов. Голова поворачивается. Головы окружающих крутятся заодно с одержимым по имени Кидзаки.
Синдром, приобретенный господином Кидзаки в становлении одержимым. Пораженный орган — шея, порожденное в связи с этим новообразование — способность вызывать подражание. Причина — переутомление, вроде так.
Пошел ты в ад. Господин Кидзаки отгородил сознание от собственной болезни и продолжал самоубийства с чужим летальным исходом. Человек, встретившийся взглядом с этим мужиком, ограничивается в движениях теми, которые делает сам Кидзаки. Офигеть. Мужик с головой на подшипнике, ему все как с гуся вода, но человеческая шея так не крутится.
Умру. Через несколько секунд я...
— Но я вот что подумал. Если мой долг — кормить семью, то долг семьи — умереть со мной. То есть если меня не будет, они не выживут? Значит, они должны умереть со мной. Благоверная с дочкой, видимо, так и сделали. Как же тяжело. Подумать только, зачем они связали жизнь со мной. Вот уж действительно... крепкие узы семейной любви — это ад самоотречения.
Лицо господина Кидзаки повернулось.
Его голова описала строго сто восемьдесят, а моя неловко сверн... хрясь.
"""
Сопение.
Черный пес ищет шею-подшипник.
В комнате темно, но это мелочи. Черный пес и так слеп, свет ему не нужен.
Левая рука, потерявшая протез, снимает оформившуюся бесформенность с потерявшей голову шеи.
Хорошая собачка...
Ну, Ненависть (имя временное), пора обедать.
1/junk
Небо было так близко.
В момент пробуждения мир окутался водой.
— А... э?..
И небо стало морем.
Солнце белого цвета. Свет переливался в потоках, омывая меня, омывая каменное помещение. В яркую синеву вдруг выметнулась черная рыбья тень.
В море над головой плавала огромная рыбина.
Скользила по белым солнечным лучам. Больше двух метров в длину. Если судить только по силуэту, это натуральная акула. Но что за рыба на самом деле — непонятно. Если спросите, бывают ли пресноводные акулы, я не найдусь что ответить. Да и понять бы сперва — оно и правда рыба?..
Рыбья тень начала удаляться. Может, ей не понравился мой взгляд? И вот она совсем пропала — в еще более глубоких водах.
Небо с землей поменялись местами. Но это привычный вид.
Ничего такого. Потолок стеклянный, а вверху — аквариум, вот и все. Или лучше сказать, что эта комната располагалась под огромным аквариумом. Это подземелье, и море над головой — никакое не море, а просто старый водный резервуар. Безумная подземная комната с потолком-водоемом как будто сошла со страниц учебника по истории — словно комнату средневекового замка взяли и как есть перенесли сюда.
Это окраина города Сикуры. Вокруг — лес, и здесь живет Карё Кайэ.
— О, Арика, ты проснулся?
В самом центре комнаты стояла кровать с балдахином, откуда донесся бесполый голос.
Лица отсюда не было видно, оно в тени, но голос принадлежал хозяину помещения. Если не смотреть вплотную, не увидишь — с таким расчетом и была установлена его кровать.
Подземелье квадратное, выполненное в виде огромной коробки. Потолок из стекла, кругом каменные стены, словно выложенные кирпичом. Во всех стенах есть двери, но я открывал только южную, потому что она выход. Интерьер выглядит практически нежилым, из электроприборов — только маленький холодильник в углу. По всей комнате разбросан антиквариат без всякого порядка, и выглядит это скорее как груда хлама в сарае.
— Прости, я спал. Что-нибудь нужно?
— Ничего. Но раз проснулся, поработай. У меня горло пересохло, подай воды.
Должно быть, из-за дурного сна, я проверил, на месте ли шея. Потом поднялся с софы.
В этой комнате не было водопровода. Под "водой" подразумевалась дистиллированная вода из холодильника, ее там было много. В углу комнаты горой лежали глобусы, через них я неспешно пробрался к холодильнику, открыл одной рукой дверь... Блин, почему тут все желтое?
— Тут только химия осталась!
— Сойдет. Бери грейпфрутовую.
Жизнерадостная личность, хоть и лежит все время. Еще поэнергичней меня, что может объясняться нежеланием заставлять меня чувствовать неловкость. Если человек во всем придирчив, то мне с моими привычками лопать все подряд осталось недолго. Ну люблю я джанк-фуд, люблю. Быстросуп вдвойне вкусней, если это дешевле и умрешь молодым.
С тоской вспоминая цену разбавленного газированного сока в фастфуде, я налил в дорогущий бокал что-то уныло-желтое. В зеркале рядом с холодильником отразился однорукий парень. Картина печальная. У него — меня — не хватает левой руки, а должна бы быть... От предплечья вниз пусто. Пришло в голову: "О, однорукий бандит!" — но шуточками неудобство инвалидности не исправить. Я потерял левую руку два года назад. Потерял так начисто, что хочется спросить, как же так красиво вышло. К счастью, я отделался лишь рукой, и моему здоровью больше ничто не угрожало. Полтора года реабилитации — и я свободен. Поиски работы раздражали, но однорукому мне жаловаться было не на что. Я понемногу стал копить на старость, и мне кажется, что с этим местом мне весьма повезло. Единственное что меня бесило — это невозможность самостоятельно завязать шнурки.
— Скорей, скорей! Арика-экшн запаздывает!
Я закрыл холодильник и поспешил к ноге эгоистичного босса. Как-то неприятно мне. Похоже, шею отлежал.
— Спасибо. Последний раз я пил пять часов назад.
Владелец комнаты чуть приподнял голову и принял бокал. Черная искусственная правая рука. Карё Кайэ в один глоток, непрерывным движением влил в себя желтую жидкость.
— Благодарю. Так, тебе что-то плохое снилось, что там было?
— Что... Ощущение, словно пересмотрел скучный ночной сеанс... Хотя, гм, ты не поймешь такое сравнение.
— Посочувствовать, наверное, не смогу. В кино я не ходил, да и вообще — разве ночные сеансы бывают веселыми?
Бывают, сэр, полно таких. Думаешь, ночью крутят третьесортные киношки, которые только за полночь выгодно показывать? Дурак, что ли. Последнее время мне как раз тупо интереснее смотреть ночное... Хотя не буду же я все это рассказывать тому, кто вообще про кино не знает.
— Ладно, плохой пример. Просто приснилась старая гнусная история.
— Гм.
Кайэ, хозяин подземного помещения, озадачено посмотрел на меня.
С первого взгляда ясно, что рука у него — протез. Изящная, как у манекена, чернильного цвета искусственная рука. То есть он такой же безрукий, как я, однако балагур и баловник из него на несколько ступеней выше.
По возрасту ему можно дать четырнадцать-пятнадцать лет. Шелковистые длинные черные волосы и сногсшибательные для любого парня точеные черты лица. Увы, мужского пола. Я сам сногсшибленный, знаю, о чем говорю.
Зовут его Карё Кайэ. Говорить неудобно, я сглаживаю до "Кайэ". Вот этот сходящий за настоящую принцессу, когда молчит, мелкий засранец — произведение искусства по капризному попущению бога. И заодно — улика в деле дурного вкуса того же бога.
— Ну, и о чем этот гнусный сон? Интересно ведь, когда такое несколько часов показывают. Ты так морщился, Арика; я вообще удивился, как ты можешь при этом спать.
Он развлекался. Он только и делал, что скучал весь этот год, а потому цеплялся за любую интересную мелочь.
— Я же сказал, гнусный сон. До сих пор в груди колет, не заставляй вспоминать. Я там чуть не помер.
Да помер наверняка, после такого-то. Шея этак кр-руть.
— О, ты видел сон о своей смерти? А-а, вот почему ты орал "спасите" и "хватит". Эх, мог бы еще немного поспать, было бы интереснее...
В смысле — ты хотел послушать мою предсмертную агонию?
— Гад ты. И вообще, если понял, что у меня кошмар, так разбуди. Или что, тебя забавляет смотреть, как люди мучаются? Вставляет от мужских стонов?
— Гм-м, раз на раз не приходится, но да, это было забавно. Не знаю, что за старая история, но ты во сне говорил бессвязно и забавно. О-хо, эта бесстыдная и нескромная, прекрасная истинная суть меня вполне удовлетворила.
Радостно заулыбался, мол, спасибо, было вкусно.
...Блин, я опять засмотрелся. Что меня злило, так это то, что я засматривался. Но ведь восхитительная улыбка! Мужику ничего с этим не поделать. Я его ненавижу, но его улыбку обожаю. Когда-нибудь эту дилемму надо будет решить.
— Как так можно вообще? Если подумать, что же получается — я два часа кряду подвергался насилию? Ах ты садюга, устроил тут извращенную игру в игнор. Лучше раскошеливайся на премиальные, если не хочешь на нары!
Двухчасовой отдых в отеле стоит пятьдесят тысяч иен. Стоп, пятьдесят тысяч за человеческое достоинство — это много или мало? Хотя ценник не налепишь...
— Это моя фраза. Послушай, я купил твое дневное время. Как я его использую — мое дело, а ты должен отвечать ожиданиям нанимателя. А Арика совершенно не общается со мной! Есть же у меня право убивать время, анализируя твою сонную болтовню?
Недовольно хмыкнув, он отвернулся.
Убивать время. Для Карё Кайэ это, наверное, проблема всей жизни. Он не мог выйти из этой комнаты. То есть без чужой помощи он и с постели не поднимется.
Причина проста. Все четыре конечности Карё Кайэ — искусственные имитации. У бога черный юмор: дав Кайэ до предела прекрасный облик, он дал ему до предела несвободное тело. Если я без одной руки — робот-злодей, то Кайэ без конечностей вообще — наверное, президент империи зла.
На данный момент моя работа состояла в том, чтобы по утрам прикреплять к Кайэ протезы, а вечером снимать. Так я зарабатывал на 80% жизненных расходов. Круто, такое мог делать даже однорукий я, но как-то все это нездорово, перед людьми стыдно. В каком-то загородном подземелье обкрадываю ребенка, который сам о себе не может позаботиться... звучит похуже сутенера.
Впрочем, этот президент империи зла родился в богатой семье, так что моя зарплата ему — что подачка уличному музыканту. Кайэ до самой смерти не будет стеснен в одежде, еде и крове, у него даже есть идеально подходящие ему протезы, и если он их надевает, то может делать почти все. Он в первый день вообще хотел сам потопать в туалет. Вот такие качественные протезы и использовал наш папенькин сынок, но их потенциал и ощущения от их носки — разговор особый. Похоже, никакие протезы рук и ног Кайэ не подходили, и обычно он вот так лежал в постели.
Да, искусственная рука — тяжелая, болезненная штука. Сегодня Кайэ особенно не в духе: он надел только левую ногу и правую руку. А значит...
Я посмотрел в угол комнаты... Ага. В углу сидел черный пес. Видок как в книжках с картинками про демонов. От рождения лишенный глаз, черный пес за всю жизнь ни разу не видел света.
Но не следует его недооценивать. Когда этот пес загоняет добычу, то движется, пользуясь чужими глазами...
— Арика?.. Ну же, ты правда в норме? На тебе лица нет, попей, расслабься, ладно?
— Есть, есть на мне лицо. Можешь не носиться со мной, спасибо. В детском холодильничке, где ни минералки, ни пива, мне ловить нечего.
— Тогда, я не знаю, поешь? Ты наверняка голодный.
— Ты что-то не то говоришь. Если мне плохо и я поем, что будет? И вообще, ты ж с меня деньги возьмешь.
— Естественно! Напитки и еда вычитаются из заработной платы.
— Во-во. Садист, змеюка хладнокровная, скряга, довлеющий угнетатель из господствующего класса. Ну и ладно, все равно день. Ночью успокоюсь, только не трогай, — отмахиваюсь от него рукой, мол, давай, до свидания.
Ну, Кайэ с постели не слезет, и в итоге я присел обратно на софу. Самое доброе в этой чокнутой темнице — это мягкая софа. Она обалденная, даже без шуток. Дай мне волю — трое суток подряд на ней продрыхну, я уверен.
— Так что, сон был про Кидзаки? Тот эксторцизм месячной давности, ночью.
Кайэ надувается — мол, мог и не скрывать. Это мне бы дуться, какой он наглый.
— Вообще-то да. Как ты понял?
— Ты ж орал во сне. Хвати-ит, Кидзаки-и, пришибу-у! Ты тогда чуть не умер, но угрожать всегда мастак!
