Тени Калибога (пролог, главы 1-3)

— Чтобы оправдать отряд наемников, мне, пожалуй, нужно будет зеркало из Мурано. Я знаю, Церковь имеет запасы.

— Хорошо, — подумав, сказал брат Фацио. — Уже есть покупатель?

— В Мелоне. Но пока я до него доеду...

— Да, пожалуй, это возможно. Отряд соберется в Турине на следующей неделе. Их примут в монастыре Премакрино, там рядом винокурни и таверна Чезаре Граппы. Капитан Луиджи Морготта будет по вечерам ждать вас там за кружечкой бароло.

Хермаль хлопнул ладонями по коленям.

— Что ж...

— Погодите, — остановил его брат Фацио. — На выходе из дома брат Армоли выдаст вам деньги. Четыреста ливров. На первую пору.

Хермаль мысленно поблагодарил Калибога, что его накидка мешковата, и три-четыре увесистых кошеля с легкостью поместятся под ней.

— Предусмотрительность Церкви достойна восхищения. Я, надеюсь, не стеснен в методах ведения дел?

— Ни коим образом!

— Замечательно.

Хермаль, осенив себя путем, поднялся. Вместе с ним, похоже, поднялся и его собеседник.

— Кстати... — брат Фацио помедлил. — Вы не слышали в Германии или где-то еще некой новости... будто Калибог вновь путешествует среди людей?

— Периодически мне говорят, что его видели то в Лейпциге, то в Шайзмарке. Но я, честно говоря, не верю этим слухам.

— Это понятно, — быстро сказал невидимый брат Фацио. — Только это домыслы или все-таки свидетельства? Есть ли факты?

— У меня нет, — сказал Хермаль. — Его все время видели рядом безымянные и обезличенные существа. То есть, некто в Вормсе, Варбурге, Диттердорфе, но никто конкретно.

— Что ж, вы меня успокоили.

Свеча под образом дрогнула. Холодок проплыл понизу, цепляя Хермаля за ноги в легких чулках.

— С Калибогом, брат Хермаль, — пожелал, удаляясь, брат Фацио.

— На Пути Его, — отозвался Хермаль.

Какое-то время он еще постоял, вглядываясь во тьму.

Затем впустившая его сюда дверь открылась, и клирик в сутане жестом показал ему покинуть комнату. На пороге Хермаль украдкой оглянулся и успел заметить широкий стул с высокой, обитой синей тканью спинкой и темную волну портьеры, скрывающую переходную нишу в соседнюю комнату.

Значит, Франгаллия...

Глава 1

Пригожим апрельским утром из маленького городка на границе с Провансом на немолодом рыжем коньке в сторону Парижа выехал молодой человек лет двадцати пяти. Одет он был в синие штаны и вытертый простой камзол фиолетового цвета, на голове его держалась широкополая шляпа, а о бедро постукивала шпага в кожаных, с железной оковкой ножнах.

Надо сказать, лицо у молодого человека было продолговатое, достаточно выразительное, глаза — коричневые, слегка утопленные в глазницы, под хрящеватым носом темнели усы, кончиками задорно вздернутые к скулам. И видом своим, и взглядом, воинственно устремленным к горизонту, видимо, в желании поскорее увидеть Пале-Рояль или Святой Собор, он походил на всех тех не слишком наделенных удачей мелких дворян, что десятками, а то и сотнями каждый год съезжались ко дворцу короля Генриха в надежде получить придворную должность и толику венценосного внимания.

Собственно, да, именно это и занимало мысли молодого человека, которого звали Симон де Ламбрасс. Дед Симона при Франциске за доблесть, проявленную в швейцарской военной кампании, получил во владение две деревеньки, городок Пуэнн и приставку 'де' к фамилии, отстроил небольшой замок, все же более похожий на легкомысленное шато, и благополучно погиб при осаде Павии.

Его жена Луиза и сын Жером, соответственно, являющиеся для Симона бабушкой и отцом, худо-бедно поставили владение на ноги. Неспешную и размеренную жизнь провинциальных дворян, наполненную повседневными заботами рачительных хозяев, изредка разнообразили выезды в Валенс, Монтелимар и Гренобль. О, Гренобль! Шестнадцатилетний Жером де Ламбрасс, похожий на деревенского увальня, напялившего господские камзол и короткие штаны, в основном, служил там предметом обидных розыгрышей местных дворян. Впрочем, несколько дуэлей до крови, из которых он вышел победителем, уменьшили число желающих шутить над ним до нуля. Тем не менее, презрительное отношение никуда не делось и вылилось в некое подобие остракизма, и приглашения на балы, именины, Путешествия и охоту неизменно стали обходить его стороной.

Впрочем, Жером де Ламбрасс не долго страдал от этого и любовь свою нашел среди тех, кто был ему ближе по духу, чем по положению — Навьен Шамбуа, дочь низкородного торговца мясом и шерстью сказала ему 'Да'. Они обвенчались в маленькой сельской церкви. В тридцать шестом году от этого союза и родился Симон де Ламбрасс.

Надобно опять же заметить, что Жером никогда не забывал о том, как был в свое время принят в обществе, поэтому подошел к воспитанию сына со всей серьезностью. Нанятые учителя и клирик из монастыря, расположенного по соседству, обучили Симона верховой езде, манерам, житейским премудростям и 'Житиям'.

Ливр уходил за ливром, экю подгонял экю.

Мастера шпаги Жером выписал из Эспаньолии, славящейся своими фехтовальщиками, и полтора года маленький, тщедушный, с тощей бородкой Гонзало Скриба учил Симона двигаться, затем ставил руки и обучал стойкам, уклонам и выпадам.

Только после того, как Скриба удостоверился, что его наука закрепилась в голове юноши, он дозволил тому наконец взять в руку шпагу, которую ранее заменяли тому деревянный пруток или рейка.

Жером нередко экзаменовал сына после занятий и находил в своем отпрыске живой ум, упрямство и похвальное желание никому не спускать поражений.

Навьен следила с балкона, как они скачут по внутреннему дворику, поднимая пыль, и сердце ее радовалось от единения отца с сыном и тревожилось из-за опасных звона и мерцания шпаг. Мастер Скриба обычно сопровождал все сухими, непонятными для Навьен комментариями, от которых тем не менее ей становилось спокойнее. Верилось, что у мастера Скриба все было под контролем.

— Терция! Сикста! Рипост! Рипост, culo!

Видя, что ни к управлению владениями, ни к тихой жизни Симон не проявляет ни малейшего интереса, Жером решил отправить сына пытать счастья в Париж. Неплохой конь, двадцать пять экю и шпага — разве нужно что-то еще, чтобы покорить столицу? Нет, судари, этого даже много! Особенно, когда в округе не осталось не объезженных тобой красоток.

В общем, как мы уже говорили, пригожим апрельским утром Симон де Ламбрасс отправился в Париж. Напутствия отца заняли всего-ничего, поцелуй матери — и того меньше. Перекинув небольшой мешок с припасами через плечо, под короткий плащ, Симон стиснул бока конька коленями, и тот послушно потрусил по дороге, унося его все дальше от родительского гнезда.

Последним, что увидел, оглянувшись, шевалье, было материнское напутствие — щепотью она осеняла спину сына.

Север, юг, запад, восток...

Эх! Туаз за туазом потянулись знакомые места, но грусть, одолевавшая Симона при расставании с родными, постепенно сошла на нет. Молодое тело переполнили волнующие запахи весны. В груди возникло восторженное предчувствие новой жизни, целого мира, который обязательно падет к его ногам, и, возможно, сам Генрих восхитится его храбростью и отвагой.

Все впереди!

Повеселевший, полный надежд Симон пустил конька рысью. Женщины в его грезах отдавались ему как герою Франгаллии по первому же желанию, пистоли и экю сыпались золотым дождем прямо в карманы и за пазуху, враги падали ниц.

Деревеньку Бренвен он миновал, не останавливаясь, и направился по петляющей среди дубов и каштанов дороге на Монбрисон. Деревья шелестели молодой зеленью, жаркое солнце пробивалось сквозь кроны резными узорами, пропадающими под копытами конька. Симон представлял, как парижане срывают шляпы при его появлении.

За Валенсом он дал животному отдых, перекусив на постоялом дворе. Местное вино, даже разбавленное водой, оказалось сносным и обошлось совсем не дорого. Девчонка, бывшая в услужении, положила на него глаз, но Симон решил не задерживаться.

Миновав развилку на Гренобль, в окрестностях которого, по слухам, стояла лагерем королевская гвардия, он добрался до границ графства Форэ. В деревеньке Птиберон Симон попал на похороны и, считая это дурной приметой, повернул конька в объезд. День перевалил за свою половину. Кружная дорога пролегла мимо полей, с которых крестьяне вывозили камни. Несколько раз Симону пришлось сводить конька на обочину, пропуская кареты и верховых с королевскими цветами в одежде. Совершенно невольно он придерживал кошель и беззвучно молился Калибогу, хотя опасаться вроде бы было и нечего — сборщики налогов уж точно катили не по его душу. Но тут ведь лучше подстраховаться...

За полями раскинулись луга, на которых паслись козы. Из-за пологого, поросшего буками холма выглянула деревенька под названием Можертон с часовней и теодолической церковью, и Симон решил, что таверна 'Приют путешественника', встретившая его на окраине, как нельзя лучше подходит для того, чтобы служить завершением первого дня пути.

Возможно, это была судьба.

Мы ведь только по прошествии определенного времени, оглянувшись назад, можем сказать, что то или иное действие роковым образом отразилось на нашей жизни.

Вот и Симон этого еще не знал.

Таверна представляла из себя небольшое помещение с дощатым полом, сложенным из крупных камней очагом, пятью столами и стойкой трактирщика в углу. Кухня пряталась за занавеской из грубой ткани. Косые колонны света чертили воздух. Шаткая лестница вела на второй этаж, где для путешественников были приготовлены узкие, похожие на гробы комнатки.

— Хозяин!

Шевалье звучно подбил порог каблуками. Конька он оставил во дворе, привязав к столбу коновязи.

— Э-эй!

Таверна была пуста, правда, присмотревшись, Симон заметил в дальнем углу привалившуюся к стене фигуру в темном — то ли клирика, то ли путешествующего монаха. Клирик, похоже, спал. Что он, интересно, станет делать ночью?

— Есть кто?

Симон прошел к стойке и стукнул по дереву ребром выуженной из кошеля монеты. Ему снова никто не ответил.

— Клянусь Калибогом, это начинает раздражать!

Шевалье покрутился на месте.

Дьявольщина какая-то! Чуткий слух молодого человека уловил слабое шевеление за кухонной занавеской, и он одним ловким движением преодолел стойку. Слабо звякнули бутылки на низких полках.

— Ну-ка!

Симон отдернул полотно, ожидая увидеть трактирщика, тискающего кухарку, но открывшаяся картина заставила его похолодеть.

— Каналья!

Ощерившись, молодой человек схватился за эфес шпаги.

В узком пространстве, образованном плитой, посудными полками и котлом с примыкающей к нему поленницей, лежал человек. Светлая рубаха его намокла чернотою. Лицо было разбито. Правая рука подрагивала, и пальцы бездумно скребли по полу. Именно этот звук и услышал Симон несколько мгновений назад.

В это время над головой его раздался скрип.

— Эй!

Выдернув шпагу из ножен, шевалье кинулся в зал и поспешил к лестнице. Тень мелькнула наверху. Затем в стену, разлетаясь на осколки, ударил глиняный горшок.

— Убийца! — взревел Симон.

Второй горшок оставил на стене мокрое пятно рядом с его макушкой. Нечистоты брызнули во все стороны. Шевалье отпрянул. Тень, до глаз замотанная в черный плащ, прыгнула вниз через несколько ступенек. Де Ламбрасс успел встретить ее направленной в горло шпагой.

— Прочь! — прошипела тень, отбивая острие кинжалом.

Наверху, за ее спиной, озаряя стену, взвились сполохи огня. Завитки дыма прозрачными змеями потекли по лестнице.

— Я неплохо владею шпагой, — сказал Симон, не давая злодею спуститься. — Вам лучше сдаться, сеньор. Ради Калибога.

Тень хохотнула.

— Дерзкий мальчишка! Здесь все сгорит дотла!

— А вас повесят как убийцу и как поджигателя!

Симон сделал выпад, но злодей отбил атаку, правда, слегка попортил плащ.

— С кинжалом против шпаги? — улыбнулся шевалье. — Я проткну вас.

— Не уверен.

Дым пошел гуще. Дерево на втором этаже затрещало, пожираемое огнем. Что-то с грохотом обвалилось.

— Я не буду с вами играть, сеньор, — сказал Симон. — Если вы не сдадитесь, я раню вас в плечо, а затем в бедро.

— Да, — кивнула тень, — не будем запускать это дело!

Человек в плаще отступил, приглашая шевалье последовать за ним. Де Ламбрасс поднялся на одну ступеньку.

— Смелее, — сказал убийца.

— Вот как! Вы обвиняете меня в тру...

Закончить фразу Симон не успел — трехногий табурет обрушился на его затылок, и заготовленная острота, кстати, удачная, канула во тьму беспамятства.

В роду де Ламбрасов у мужчин были крепкие черепа, вдобавок, поля шляпы как смогли смягчили удар, но ни первое, ни второе все же не спасли шевалье от унизительной потери сознания. Он сполз по стене на пол, и человек в плаще выбил шпагу из его безвольной руки.

— Во имя Калибога, Стефан! Ты мог и поторопиться! — сказал он раздраженно своему припозднившемуся спасителю.

— Значит, не мог.

Ударивший Симона табуретом, подоткнув рясу, присел и повернул голову шевалье, взявшись пальцами за подбородок. Если бы наш герой внезапно очнулся, то непременно заподозрил бы в этой фигуре клирика, дремавшего за дальним столом.

— Храбрый сеньор, — прокомментировал Симона присевший. — Будет случайной жертвой?

— Калиск?

— Иконку не носит.

— Значит, теодолики вместе с семьей тавернщика сожгут и случайного проезжего. Стали бы они жечь своего!

— Что ж, пусть так.

Названный Стефаном без зазрения совести пошарил у де Ламбрасса за пазухой и нашел в тайном кармашке кошель с экю. Присвистнув, он показал его напарнику в плаще.

— Бери, — кивнул тот. — Сеньору деньги уже не понадобятся.

— Добить?

Человек в плаще задумался.

— Нет, Стефан. Оставим это в ведении Калибога.

Пожар наверху разгорался. Дым потек сквозь потолочные перекрытия. Балки принялись чернеть на глазах.

— Разлей-ка еще вина, — сказал человек в плаще. — Пусть полыхнет погуще.

— Это мы ми...

Стефан не договорил — снаружи раздался свист.

— Вот дьявол! — выругался человек в плаще. — Нет времени! Все, уходим. Надо будет завтра отметиться в Пуа-де-При.

Убийцы быстро направились к дверям.

Если бы им, выскакивающим во двор, случилось оглянуться, то они б увидели, как Симон, очнувшись, прижимает ладонь к затылку. Но увы, беглецы были слишком заняты: одного ждало место на повозке, а другого — низкая пегая кобыла, украшенная цветастой попоной. И Стефан, и его напарник в плаще, и сидящий спереди повозки третий участник поспешили скрыться с места разгорающегося пожара по той самой дороге, которая не более, как полчаса назад, привела к таверне де Ламбрасса.

С другой стороны, из Можертона, уже спешили жители, правда, было их едва два десятка, в основном женщины и дети, и только у двоих имелись деревянные ведра. Учитывая, что колодец находился во внутреннем дворе, со стороны жарко пылающей стены, участь таверны была предрешена.

Огонь ревел, пожирая крытую соломой крышу. Внутри обваливались перекрытия. Жители глазели, переговариваясь и сходясь на том, что сам Калибог наказал жадного тавернщика-калиска. Отблески плясали на лицах. Мошкарой вились искры.