Тени Калибога (пролог, главы 1-3)

Пролог

Комната, в которую его провели, была благоразумно лишена света.

Зашторенные и, кажется, даже заколоченные окна, выходящие на пьяцца Симпатика, едва угадывались по прерывистому золотистому абрису. А тонкая свеча, зажженная в углу, служила лишь для того, чтобы глаза посетителя все время обращались к узкому, канонических пропорций лицу, грустно взирающему с простой, без позолоты доски.

Вольгова Хермаль несколько раз осенил себя путем.

Шифрованная записка с оттиском вставшего на дыбы коня гласила: 'Дорогой брат! Рыба, что ты прислал шестого числа, протухла. Навести, пожалуйста, тетушку Палому в Санта-Каланти и передай от нас привет и долгие лета. С Калибогом на устах, Бруно'.

Когда Хермаль, положив на колени 'Книгу чисел', открыл ее на шестой с конца странице и сверил четные буквы, записка в его голове приобрела совсем другой вид.

'Неотложно. Гвиронци. Завтра, четыре часа'.

Ему пришлось отсрочить намеченные дела, поручить брату Эберту найти в Сакандере Легонтини и Даго и наемным экипажем выехать в благословенный Риман.

И вот он здесь, в городе, который принял на себя власть и право говорить с народами от имени Калибога.

Хермаль пошевелился, руки огладили подлокотники кресла. Ему подумалось, что он не первый и не последний человек, кто полирует это дерево. Возможно, здесь сидели и стратиги, и префиксы, и банкиры. Время текло. Калибог с мягким упреком смотрел со стены. Хермаль еще раз перекрестил себя по всем направления света. Человек всегда идет с Калибогом: на север ли, на юг, на запад ли, на восток.

Амен.

Он неслышно выдохнул, почувствовав легкое движение воздуха. Кто-то прошел из скрытой ниши, вызвав трепет свечи, и, невидимый, в шорохе одежд устроился напротив. Чуть скрипнула обтяжка сиденья.

— Здравствуйте, брат Хермаль.

Хермаль подумал, что голос ему определенно знаком, но предпочел не высказывать догадку вслух. Мало того, и саму догадку он запрятал как можно глубже, на самое дно души.

— Здравствуйте, брат...

Собеседник уловил заминку.

— Зовите меня брат Фацио.

В имени слышалась ирония. В 'Житиях Калибога' некий Фацио был единственным человеком, о котором сам Калибог не знал ничего.

Мысли Хермаля, впрочем, уже наделили незнакомца возрастом, телом и лицом. Так Хермалю было легче беседовать. Он представил своего первого наставника — тучного отца Бенедикта Эрма, уже с полгода ушедшего в свое последнее путешествие.

— Здравствуйте, брат Фацио.

Собеседник промолчал. Темнота в глазах Хермаля приобретала то фиолетовый, то зеленоватый оттенки.

— Вы настаивали на срочной встрече, — осмелился напомнить он, когда молчание тревожно затянулось.

— Да, конечно, — собеседник вздохнул. — Вы помните стих седьмой из 'Третьего путешествия'?

— 'И каждому будет дозволено идти со мной, из начала жизни в ее конец...'

— '...и каждого ждет награда моя как на земле, так и на небесах', — закончил за Хермаля назвавшийся братом Фацио. — Знаете, как трактуют это теодолики?

— Слышал, — осторожно ответил Хермаль.

Собеседник разразился смешком.

— Не беспокойтесь. Я не обвиню вас в ереси.

— Они говорят, — выстраивая фразу, медленно произнес Хермаль, — что Калибог подразумевал, будто только те и будут допущены к путешествию с Ним, кто проводит земное время в трудах во славу Его. Ибо труд есть награда земная.

— М-м... А дальше?

— По земному труду обрящется награда небесная.

— Небесная... — повторил брат Фацио. — И что вы по этому поводу думаете?

— Это мало отличается от официальной трактовки.

— Почему же? — голос брата Фацио едва не замироточил.

— В энцикликах Феотора Гольи и Анимуса Рибори...

— Вы ошибаетесь, — резко заявил собеседник Хермаля, не дав тому закончить. — Их слова в корне отличаются от энциклик Пастырей Церкви Его.

Куда клонит? — подумал Хермаль, поддернув рукав накидки.

— И все же мы считаем теодоликов детьми Церкви, — сказал он.

— Заблудшими! Заблудшими детьми. К сожалению, эти дети играют с огнем и грозят поджечь здание, в котором живут. Вы понимаете?

— Конечно, брат Фацио.

— Что ж... Тут что имеет принципиальное значение, брат Хермаль? Имеет значение, кто оценивает твои труды. И если небесным трудам самим понятием своим определено происходить под надзором Калибога, то за земными трудами принуждена присматривать Церковь Его, раз она являет собой дом, возведенный последователями и провозвестниками славы Его. Конечно, в стихе об этой роли не сказано. Но благодаря энцикликам Пастырей, разъясняющим не ясные или сомнительные моменты канонических 'Житий' и 'Путешествий', мы понимаем, что именно это бремя и определил Церкви Калибог. Иначе и не могло быть. Кому присматривать за стадом, как не нам? Кому оценивать труды, как не стоящим на страже Его? Знал ли Калибог, что вырастет из Его 'Житий'? Помните, брат Хермаль, 'Первое путешествие', стих двенадцатый?

Хермалю показалось, что говорящий наклонился к нему — ткни пальцем и попадешь или в глаз, или в ноздрю.

Темно.

— Я помню, — улыбнулся невидимому собеседнику Хермаль. — 'Взрастет взамен Меня, но на словах Моих новая вера, и разойдется по душам, как хлеб по рукам, ибо в ней надежда и спасение, и путь ко Мне'.

— Ну и не о Церкви ли это? Она, и только она стояла заслоном арабам, а до них — еретическому многобожию! Скромные братья-адаписы несли Его имя в города и замки! Учили и труду, и смирению, и смыслу Последнего Путешествия. Их убивали в Сагоре и сжигали в Лемнотии. А что говорят теодолики? — голос брата Фацио исполнился желчи. — Что Церковь не должна стоять между человеком и Калибогом! Что вера сама подскажет выход из любого затруднения. Сама, слышите? Что теодолия — обращение человека к Калибогу — должна происходить в сердце человека, а не в храме. Что службы — это поборы, что префиксы и кардиналы купаются в золоте, что отпущение грехов — не дело Церкви, а дело самого Калибога в конце пути. И что не нам оценивать земные труды!

— Я недавно был в землях германских, — сказал Хермаль. — В Виттенберге и Ганновере. Некоторые тамошние монастыри и клапства...

— Знаю, знаю, — отозвался брат Фацио. Он вздохнул, смялись одежды, стукнуло о подлокотник кольцо на пальце. — Наслышаны. И о Батисто Прево, и о 'черной десятине'. Здесь, в Римане, в обители Пастыря, исподволь заговаривают о Реформации. Но это внутреннее дело Церкви, которое опять же нельзя выносить на паству. И прибирать храм Калибога надо всем вместе, а не объявлять о том, что храм плох и надобно переселяться в новый.

На некоторое время установилось молчание.

— Я знаю, брат Хермаль, — заговорил брат Фацио, — что вы тщетно добиваетесь клапства в провинции Меклен-Руж.

— Не прохожу экзаменацию.

— Наслышан.

— Вы хотите поспособствовать моему назначению?

— Отчасти. Насколько я знаю, вы состоите на службе у префикса Гравилье, а раньше какое-то время находились среди Путешествующих Братьев.

— Это верно, — кивнул Хермаль.

— Какие места вам хорошо известны?

— Курфюрства Саксонии, Пруссии, Померании, Лейпциг и Бранденбург. Также Фландрия, кантоны Швейцарии. Хуже — Австрия.

— Что скажете насчет Франгаллии?

— Был в Бургундии и Форэ. Один раз — в Блуа.

— Ваши впечатления?

— Грязно, если мне будет позволено так сказать, брат Фацио. Грязные деревеньки, грязные люди, грязные мысли.

— Не понравилось?

— И среди грязи надо работать, — уклончиво сказал Хермаль, взглянув на изображение Калибога.

— Генрих Франгалльский, как вы, наверное, знаете, благосклонен к теодоликам, хотя сам и калиск.

— Они тоже питают его казну.

Кресло под братом Фацио скрипнуло.

— Да. Как раз по этому поводу... В окружении Генриха зреет недовольство, потому что знатные теодолики, вроде брата короля, герцога Анжуйского Франциска или принца Людовика Конде, сорят деньгами при достаточно шатком положении Франгалльской короны. Все эти войны с Эспаньолией и Англией стоят больших затрат. К тому же мать-королева не довольна упадком местной Церкви, которая теряет свою паству. Гизы в союзе с ней выступают за то, чтобы хорошенько потрясти мошну разжиревших теодоликов.

— Это подоплека? — спросил Хермаль.

— Всем и всегда руководят деньги и власть, — вздохнул брат Фацио. — Это далеко не тот мир, о котором мечтал Калибог.

— Что же надобно от меня?

— От вас... Префикс Гравилье отзывается о вас как о надежном и думающем человеке. Умеющем решать проблемы.

— Мои способности весьма скромны.

Брат Фацио мелко рассмеялся.

— Это похвально. Так вот, — сказал он, — нам бы не хотелось, чтобы вмешательство Церкви было явным. Мы формально за Генриха и мать-королеву. Но именно при них, Церковь во Франгаллии была ограничена в своем влиянии на короля. Что, конечно, здесь, в Римане, никому не понравилось. К тому же Церковь уже подпортила себе репутацию, и усугублять негативное отношение к нам не только во Франгаллии, но и в соседних странах, половина из которых — за теодоликами, было бы в корне не верным. Теодолики хоть и объявлены еретиками, но, скажем так, даже в Пастырском конклите есть ряд кардиналов, которые им симпатизируют. Для того, чтобы прижать и их, не Церковь, а теодоликов необходимо выставить в самом жутком свете. Вы понимаете, брат Хермаль?

— Сколько у меня времени?

— М-м... Сейчас у нас что? Март? Конец марта? Я думаю, к августу, к Святому Доминику, были бы хороши народные волнения в нескольких провинциях. С виселицами и пожарами. Но все должно идти снизу, от крестьян, от печатников, от ткачей. В нужный момент включатся уже Гизы и прочие, королевская гвардия, а мы попытаемся примирить обе стороны. Когда этого не получится — а этого не получится, — Церковь выступит хранителем товаров и сбережений теодоликов, как сторона все же непричастная к вспыхнувшему насилию. Это будет маленький кивок в сторону Генриха. Мол, не можем же мы влиять...

— И, думаете, понесут?

— Ну, если не понесут, мы кое-где выступим гарантами, какой-нибудь городок подальше от Парижа спасем от разорения.

— Это цель?

— Нет, одна из целей. Первая — очистить Франгаллию от теодоликов. Вторая — вновь заполучить влияние на короля. Третья — выставить Церковь в благом свете. Четвертая — получить земли и золото.

Хермаль прищурился.

Глаза его хоть и привыкли ко тьме, но все равно едва могли различить сидящую напротив фигуру. Скорее, он все же принимал за нее обманные сгустки тьмы. Ох, Калибог, только один ты все и видишь!

— Зачем вы мне все это говорите, брат Фацио? — осенив себя путем, спросил он. — Тем более, в таких деталях?

— Затем, мой дорогой Хермаль, что поручить это дело мы планируем именно вам, и вам же необходимо знать весь, так сказать, карточный расклад. Это доверие, брат Хермаль. Я надеюсь, вы его оценили?

— Да, брат Фацио.

— Кем вас знают в миру?

— Торговцем Серрано Бользой. Во Фландрии — богословом Кристофером Людостином.

— Торговец — это замечательное прикрытие. Правда, наверное, требующее поклонения золотому тельцу, — собеседник рассмеялся.

— Бывает. Но в убыток я не торгую.

— Так вот, — сказал брат Фацио, — вы являетесь почти идеальной кандидатурой для воплощения нашего плана. В крайнем случае, если вас поймают, никто не сможет связать вас с Церковью. При пытках вам, конечно, лучше откусить язык. Но думаю, вряд ли при вашей предусмотрительности вы позволите себе попасть в плен. Теодоликов отличает слабая организация, и умных и осторожных людей среди них немного. Впрочем, опасайтесь Колиньи и Брето. У старого жука Жака Брето — нюх. Да, в приватных разговорах можете смело ссылаться на своего префикса. Гравилье давно слывет в Римане отщепенцем, удаленным с глаз Пастыря за своенравие и инициативы в вопросах реформирования. Он играет эту роль как раз для таких случаев. Скажем, это будет капкан для любвеобильного крыла Церкви, в котором состоит и префикс, назначенный на клапство в Меклен-Руж.

— А Гравилье?

— Не беспокойтесь за него, у него будет защита. Сколько людей вам понадобится?

Хермаль задумался.

— Я возьму тех, с кем работаю постоянно. Семь человек и я.

— Не маловато? Знаете, брат Хермаль, дороги Франгаллии сейчас не безопасны, леса кишат разбойниками, и я думаю, не будет лишним, скажем, нанять осторожному торговцу небольшой отряд для охраны дорогого товара. Дюжину солдат-генуэзцев.

— Это меня не демаскирует?

— Они будут держаться на расстоянии.

— И послужат еще и некоторой гарантией для вас?

— Разумеется. Так вот, к середине августа, я надеюсь, ваша деятельность всколыхнет Шампань, Берри, Пуату, Турень, Блуа и прочие герцогства и графства.

— Вы приписываете мне, брат Фацио, какие-то воистину дьявольские способности. За четыре месяца я, по сути, должен поджечь всю Франгаллию.

— Вы же знаете, что Калибог... — Хермаль уловил шелест одежды и решил, что брат Фацио тоже периодически осеняет себя путями. Голова — север, пах — юг, левое плечо — запад и правое — восток. — ...что Калибог разъяснил в неканонической проповеди у Аль-Кулум, что дьявол — это продукт чисто внутренний, что он есть все низкое, телесное в человеке, связанное с соблазнами и слабостями. И каждый своего дьявола растит сам. Как и каждого Калибога в себе. Я же не предполагаю в вас ничего дьявольского, брат Хермаль, поскольку работать вы несомненно будете не в одиночестве. Где-то пустят слух, где-то подожгут не Франгаллию, но овин, в нужный момент внутренний дьявол толкнет под локоть Гизов. Групп будет несколько.

— Я смотрю, мы работаем с размахом.

— А как иначе, брат Хермаль? Церковь тысячу лет уже идет по пути Калибога, так неужели ей, как мальчишке, увидевшему бесхозный сад, не нарвать спелых яблок?

— Аналогия, на мой взгляд...

— Пустое, брат Хермаль. Вы, я надеюсь, не сомневаетесь в благих побуждениях Церкви? Разве не Калибог — свет во тьме? Разве не Церковь подхватила факел из Его руки и организует вокруг себя народы?

— И куда ведет Церковь?

— К Калибогу, конечно же!

— В Последнее Путешествие?

— Не юродствуйте. Все мы смертны, — огорчился брат Фацио. — Но Церковь ведет не к смерти, а к просветлению, как и Калибог — к новому пути. Кстати, возьмите...

Из тьмы, наполнившейся шелестом ткани, в грудь Хермалю ткнулась свернутая в трубку бумага.

— Что это? — спросил он, нащупав выпуклое пятно застывшего сургуча.

— Это письмо к Рене Гизу, сыну Клода Гиза, в Нанси. С ним вы сможете получить помощь как деньгами, так и людьми, если она вам понадобится. Письмо на предъявителя, но с шифром. Поэтому, когда Гиз спросит, как к вам обращаться, назовитесь Хорусом.

— Хорусом?

— Да. Помните, в 'Путешествии втором' некий Хорус перед пришествием Калибога первым извещал горожан?

— Я помню, что его повесили в Хантиппе.

— Но Калибог его потом воскресил.

Хермаль хмыкнул.

— Всегда восхищался искусством поощрять и угрожать одновременно.

— На том Церковь и стоит. Гиз поможет вам, но злоупотреблять его расположением, сами понимаете... Отчеты о работе отправляйте в Лион по прежнему адресу.

— Чтобы оправдать отряд наемников, мне, пожалуй, нужно будет зеркало из Мурано. Я знаю, Церковь имеет запасы.

— Хорошо, — подумав, сказал брат Фацио. — Уже есть покупатель?

— В Мелоне. Но пока я до него доеду...

— Да, пожалуй, это возможно. Отряд соберется в Турине на следующей неделе. Их примут в монастыре Премакрино, там рядом винокурни и таверна Чезаре Граппы. Капитан Луиджи Морготта будет по вечерам ждать вас там за кружечкой бароло.

Хермаль хлопнул ладонями по коленям.

— Что ж...

— Погодите, — остановил его брат Фацио. — На выходе из дома брат Армоли выдаст вам деньги. Четыреста ливров. На первую пору.

Хермаль мысленно поблагодарил Калибога, что его накидка мешковата, и три-четыре увесистых кошеля с легкостью поместятся под ней.

— Предусмотрительность Церкви достойна восхищения. Я, надеюсь, не стеснен в методах ведения дел?

— Ни коим образом!

— Замечательно.

Хермаль, осенив себя путем, поднялся. Вместе с ним, похоже, поднялся и его собеседник.

— Кстати... — брат Фацио помедлил. — Вы не слышали в Германии или где-то еще некой новости... будто Калибог вновь путешествует среди людей?

— Периодически мне говорят, что его видели то в Лейпциге, то в Шайзмарке. Но я, честно говоря, не верю этим слухам.

— Это понятно, — быстро сказал невидимый брат Фацио. — Только это домыслы или все-таки свидетельства? Есть ли факты?

— У меня нет, — сказал Хермаль. — Его все время видели рядом безымянные и обезличенные существа. То есть, некто в Вормсе, Варбурге, Диттердорфе, но никто конкретно.

— Что ж, вы меня успокоили.

Свеча под образом дрогнула. Холодок проплыл понизу, цепляя Хермаля за ноги в легких чулках.

— С Калибогом, брат Хермаль, — пожелал, удаляясь, брат Фацио.

— На Пути Его, — отозвался Хермаль.

Какое-то время он еще постоял, вглядываясь во тьму.

Затем впустившая его сюда дверь открылась, и клирик в сутане жестом показал ему покинуть комнату. На пороге Хермаль украдкой оглянулся и успел заметить широкий стул с высокой, обитой синей тканью спинкой и темную волну портьеры, скрывающую переходную нишу в соседнюю комнату.

Значит, Франгаллия...

Глава 1

Пригожим апрельским утром из маленького городка на границе с Провансом на немолодом рыжем коньке в сторону Парижа выехал молодой человек лет двадцати пяти. Одет он был в синие штаны и вытертый простой камзол фиолетового цвета, на голове его держалась широкополая шляпа, а о бедро постукивала шпага в кожаных, с железной оковкой ножнах.

Надо сказать, лицо у молодого человека было продолговатое, достаточно выразительное, глаза — коричневые, слегка утопленные в глазницы, под хрящеватым носом темнели усы, кончиками задорно вздернутые к скулам. И видом своим, и взглядом, воинственно устремленным к горизонту, видимо, в желании поскорее увидеть Пале-Рояль или Святой Собор, он походил на всех тех не слишком наделенных удачей мелких дворян, что десятками, а то и сотнями каждый год съезжались ко дворцу короля Генриха в надежде получить придворную должность и толику венценосного внимания.

Собственно, да, именно это и занимало мысли молодого человека, которого звали Симон де Ламбрасс. Дед Симона при Франциске за доблесть, проявленную в швейцарской военной кампании, получил во владение две деревеньки, городок Пуэнн и приставку 'де' к фамилии, отстроил небольшой замок, все же более похожий на легкомысленное шато, и благополучно погиб при осаде Павии.

Его жена Луиза и сын Жером, соответственно, являющиеся для Симона бабушкой и отцом, худо-бедно поставили владение на ноги. Неспешную и размеренную жизнь провинциальных дворян, наполненную повседневными заботами рачительных хозяев, изредка разнообразили выезды в Валенс, Монтелимар и Гренобль. О, Гренобль! Шестнадцатилетний Жером де Ламбрасс, похожий на деревенского увальня, напялившего господские камзол и короткие штаны, в основном, служил там предметом обидных розыгрышей местных дворян. Впрочем, несколько дуэлей до крови, из которых он вышел победителем, уменьшили число желающих шутить над ним до нуля. Тем не менее, презрительное отношение никуда не делось и вылилось в некое подобие остракизма, и приглашения на балы, именины, Путешествия и охоту неизменно стали обходить его стороной.

Впрочем, Жером де Ламбрасс не долго страдал от этого и любовь свою нашел среди тех, кто был ему ближе по духу, чем по положению — Навьен Шамбуа, дочь низкородного торговца мясом и шерстью сказала ему 'Да'. Они обвенчались в маленькой сельской церкви. В тридцать шестом году от этого союза и родился Симон де Ламбрасс.

Надобно опять же заметить, что Жером никогда не забывал о том, как был в свое время принят в обществе, поэтому подошел к воспитанию сына со всей серьезностью. Нанятые учителя и клирик из монастыря, расположенного по соседству, обучили Симона верховой езде, манерам, житейским премудростям и 'Житиям'.

Ливр уходил за ливром, экю подгонял экю.

Мастера шпаги Жером выписал из Эспаньолии, славящейся своими фехтовальщиками, и полтора года маленький, тщедушный, с тощей бородкой Гонзало Скриба учил Симона двигаться, затем ставил руки и обучал стойкам, уклонам и выпадам.

Только после того, как Скриба удостоверился, что его наука закрепилась в голове юноши, он дозволил тому наконец взять в руку шпагу, которую ранее заменяли тому деревянный пруток или рейка.

Жером нередко экзаменовал сына после занятий и находил в своем отпрыске живой ум, упрямство и похвальное желание никому не спускать поражений.

Навьен следила с балкона, как они скачут по внутреннему дворику, поднимая пыль, и сердце ее радовалось от единения отца с сыном и тревожилось из-за опасных звона и мерцания шпаг. Мастер Скриба обычно сопровождал все сухими, непонятными для Навьен комментариями, от которых тем не менее ей становилось спокойнее. Верилось, что у мастера Скриба все было под контролем.

— Терция! Сикста! Рипост! Рипост, culo!

Видя, что ни к управлению владениями, ни к тихой жизни Симон не проявляет ни малейшего интереса, Жером решил отправить сына пытать счастья в Париж. Неплохой конь, двадцать пять экю и шпага — разве нужно что-то еще, чтобы покорить столицу? Нет, судари, этого даже много! Особенно, когда в округе не осталось не объезженных тобой красоток.

В общем, как мы уже говорили, пригожим апрельским утром Симон де Ламбрасс отправился в Париж. Напутствия отца заняли всего-ничего, поцелуй матери — и того меньше. Перекинув небольшой мешок с припасами через плечо, под короткий плащ, Симон стиснул бока конька коленями, и тот послушно потрусил по дороге, унося его все дальше от родительского гнезда.

Последним, что увидел, оглянувшись, шевалье, было материнское напутствие — щепотью она осеняла спину сына.

Север, юг, запад, восток...

Эх! Туаз за туазом потянулись знакомые места, но грусть, одолевавшая Симона при расставании с родными, постепенно сошла на нет. Молодое тело переполнили волнующие запахи весны. В груди возникло восторженное предчувствие новой жизни, целого мира, который обязательно падет к его ногам, и, возможно, сам Генрих восхитится его храбростью и отвагой.

Все впереди!

Повеселевший, полный надежд Симон пустил конька рысью. Женщины в его грезах отдавались ему как герою Франгаллии по первому же желанию, пистоли и экю сыпались золотым дождем прямо в карманы и за пазуху, враги падали ниц.

Деревеньку Бренвен он миновал, не останавливаясь, и направился по петляющей среди дубов и каштанов дороге на Монбрисон. Деревья шелестели молодой зеленью, жаркое солнце пробивалось сквозь кроны резными узорами, пропадающими под копытами конька. Симон представлял, как парижане срывают шляпы при его появлении.

За Валенсом он дал животному отдых, перекусив на постоялом дворе. Местное вино, даже разбавленное водой, оказалось сносным и обошлось совсем не дорого. Девчонка, бывшая в услужении, положила на него глаз, но Симон решил не задерживаться.

Миновав развилку на Гренобль, в окрестностях которого, по слухам, стояла лагерем королевская гвардия, он добрался до границ графства Форэ. В деревеньке Птиберон Симон попал на похороны и, считая это дурной приметой, повернул конька в объезд. День перевалил за свою половину. Кружная дорога пролегла мимо полей, с которых крестьяне вывозили камни. Несколько раз Симону пришлось сводить конька на обочину, пропуская кареты и верховых с королевскими цветами в одежде. Совершенно невольно он придерживал кошель и беззвучно молился Калибогу, хотя опасаться вроде бы было и нечего — сборщики налогов уж точно катили не по его душу. Но тут ведь лучше подстраховаться...

За полями раскинулись луга, на которых паслись козы. Из-за пологого, поросшего буками холма выглянула деревенька под названием Можертон с часовней и теодолической церковью, и Симон решил, что таверна 'Приют путешественника', встретившая его на окраине, как нельзя лучше подходит для того, чтобы служить завершением первого дня пути.

Возможно, это была судьба.

Мы ведь только по прошествии определенного времени, оглянувшись назад, можем сказать, что то или иное действие роковым образом отразилось на нашей жизни.

Вот и Симон этого еще не знал.

Таверна представляла из себя небольшое помещение с дощатым полом, сложенным из крупных камней очагом, пятью столами и стойкой трактирщика в углу. Кухня пряталась за занавеской из грубой ткани. Косые колонны света чертили воздух. Шаткая лестница вела на второй этаж, где для путешественников были приготовлены узкие, похожие на гробы комнатки.

— Хозяин!

Шевалье звучно подбил порог каблуками. Конька он оставил во дворе, привязав к столбу коновязи.

— Э-эй!

Таверна была пуста, правда, присмотревшись, Симон заметил в дальнем углу привалившуюся к стене фигуру в темном — то ли клирика, то ли путешествующего монаха. Клирик, похоже, спал. Что он, интересно, станет делать ночью?

— Есть кто?

Симон прошел к стойке и стукнул по дереву ребром выуженной из кошеля монеты. Ему снова никто не ответил.

— Клянусь Калибогом, это начинает раздражать!

Шевалье покрутился на месте.

Дьявольщина какая-то! Чуткий слух молодого человека уловил слабое шевеление за кухонной занавеской, и он одним ловким движением преодолел стойку. Слабо звякнули бутылки на низких полках.

— Ну-ка!

Симон отдернул полотно, ожидая увидеть трактирщика, тискающего кухарку, но открывшаяся картина заставила его похолодеть.

— Каналья!

Ощерившись, молодой человек схватился за эфес шпаги.

В узком пространстве, образованном плитой, посудными полками и котлом с примыкающей к нему поленницей, лежал человек. Светлая рубаха его намокла чернотою. Лицо было разбито. Правая рука подрагивала, и пальцы бездумно скребли по полу. Именно этот звук и услышал Симон несколько мгновений назад.

В это время над головой его раздался скрип.

— Эй!

Выдернув шпагу из ножен, шевалье кинулся в зал и поспешил к лестнице. Тень мелькнула наверху. Затем в стену, разлетаясь на осколки, ударил глиняный горшок.

— Убийца! — взревел Симон.

Второй горшок оставил на стене мокрое пятно рядом с его макушкой. Нечистоты брызнули во все стороны. Шевалье отпрянул. Тень, до глаз замотанная в черный плащ, прыгнула вниз через несколько ступенек. Де Ламбрасс успел встретить ее направленной в горло шпагой.

— Прочь! — прошипела тень, отбивая острие кинжалом.

Наверху, за ее спиной, озаряя стену, взвились сполохи огня. Завитки дыма прозрачными змеями потекли по лестнице.

— Я неплохо владею шпагой, — сказал Симон, не давая злодею спуститься. — Вам лучше сдаться, сеньор. Ради Калибога.

Тень хохотнула.

— Дерзкий мальчишка! Здесь все сгорит дотла!

— А вас повесят как убийцу и как поджигателя!

Симон сделал выпад, но злодей отбил атаку, правда, слегка попортил плащ.

— С кинжалом против шпаги? — улыбнулся шевалье. — Я проткну вас.

— Не уверен.

Дым пошел гуще. Дерево на втором этаже затрещало, пожираемое огнем. Что-то с грохотом обвалилось.

— Я не буду с вами играть, сеньор, — сказал Симон. — Если вы не сдадитесь, я раню вас в плечо, а затем в бедро.

— Да, — кивнула тень, — не будем запускать это дело!

Человек в плаще отступил, приглашая шевалье последовать за ним. Де Ламбрасс поднялся на одну ступеньку.

— Смелее, — сказал убийца.

— Вот как! Вы обвиняете меня в тру...

Закончить фразу Симон не успел — трехногий табурет обрушился на его затылок, и заготовленная острота, кстати, удачная, канула во тьму беспамятства.

В роду де Ламбрасов у мужчин были крепкие черепа, вдобавок, поля шляпы как смогли смягчили удар, но ни первое, ни второе все же не спасли шевалье от унизительной потери сознания. Он сполз по стене на пол, и человек в плаще выбил шпагу из его безвольной руки.

— Во имя Калибога, Стефан! Ты мог и поторопиться! — сказал он раздраженно своему припозднившемуся спасителю.

— Значит, не мог.

Ударивший Симона табуретом, подоткнув рясу, присел и повернул голову шевалье, взявшись пальцами за подбородок. Если бы наш герой внезапно очнулся, то непременно заподозрил бы в этой фигуре клирика, дремавшего за дальним столом.

— Храбрый сеньор, — прокомментировал Симона присевший. — Будет случайной жертвой?

— Калиск?

— Иконку не носит.

— Значит, теодолики вместе с семьей тавернщика сожгут и случайного проезжего. Стали бы они жечь своего!

— Что ж, пусть так.

Названный Стефаном без зазрения совести пошарил у де Ламбрасса за пазухой и нашел в тайном кармашке кошель с экю. Присвистнув, он показал его напарнику в плаще.

— Бери, — кивнул тот. — Сеньору деньги уже не понадобятся.

— Добить?

Человек в плаще задумался.

— Нет, Стефан. Оставим это в ведении Калибога.

Пожар наверху разгорался. Дым потек сквозь потолочные перекрытия. Балки принялись чернеть на глазах.

— Разлей-ка еще вина, — сказал человек в плаще. — Пусть полыхнет погуще.

— Это мы ми...

Стефан не договорил — снаружи раздался свист.

— Вот дьявол! — выругался человек в плаще. — Нет времени! Все, уходим. Надо будет завтра отметиться в Пуа-де-При.

Убийцы быстро направились к дверям.

Если бы им, выскакивающим во двор, случилось оглянуться, то они б увидели, как Симон, очнувшись, прижимает ладонь к затылку. Но увы, беглецы были слишком заняты: одного ждало место на повозке, а другого — низкая пегая кобыла, украшенная цветастой попоной. И Стефан, и его напарник в плаще, и сидящий спереди повозки третий участник поспешили скрыться с места разгорающегося пожара по той самой дороге, которая не более, как полчаса назад, привела к таверне де Ламбрасса.

С другой стороны, из Можертона, уже спешили жители, правда, было их едва два десятка, в основном женщины и дети, и только у двоих имелись деревянные ведра. Учитывая, что колодец находился во внутреннем дворе, со стороны жарко пылающей стены, участь таверны была предрешена.

Огонь ревел, пожирая крытую соломой крышу. Внутри обваливались перекрытия. Жители глазели, переговариваясь и сходясь на том, что сам Калибог наказал жадного тавернщика-калиска. Отблески плясали на лицах. Мошкарой вились искры.

Выбросившийся из дверей, курящийся дымом Симон де Ламбрасс сначала был принят за дьявола, покинувшего пекло, а затем за нерасторопного поджигателя, чуть не поджарившего самого себя.

Множество рук вцепились в еще не оправившегося от удара шевалье, кто-то съездил ему по скуле, кто-то рванул ворот рубашки. С кличем: 'Повесить поджигателя!' его потащили в Можертон, где на площади перед домом прево как раз имелся подходящий столб.

Чуть очухавшись, Симон, конечно, стал сопротивляться, но много ли повоюешь в тесной толпе схваченным за руки?

— Канальи! Ублюдки! Куда вы меня тащите? — закричал он.

— На небесный путь! — со смехом ответил ему кто-то.

Народу по дороге прибавилось. Поимка поджигателя внесла разнообразие в сонную жизнь деревни. Даже одноногий инвалид Кюстен выбрался из своей халупы. Шевалье подхватили за руки и за ноги и понесли словно охотничий трофей.

Соблюдая законность, постучали к прево, и тот вышел, грозно хмуря брови. Он был толст и мордат. Сержант гвардии, вытирая жирные губы, встал за его плечом.

— В чем дело? — рявкнул прево, оглядывая толпу, вобравшую в себя уже и столяра Шарголи, и его подмастерьев, и кузнеца Морше.

Большинство людей, собравшихся на площади, были теодоликами, и благоверному калиску, которым считал себя господин Буженло, это зрелище не доставило удовольствия, хотя, будучи честным малым, он вынужден был признать, что хлопот зломерзские еретики ему доставляют мало, налоги платят исправно, а в церковные праздники не забывают поблагодарить его то жареной курицей, то копченым свиным боком.

Хотя, конечно, болтаться бы им всем...

Мысли этой прево ходу не дал, потому что разобрал в разноголосице ответов на свой вопрос, что таверна 'Приют путешественника' у дороги на Боже сгорела дотла вместе с ее хозяином Гаспаром Брие и его женой.

— Что?!

Надо сказать, по уговору Гаспар делился с господином Буженло частью выручки. Конечно, в Париже несчастный десяток ливров — тьфу, искры под копытами, но прево, как человек рачительный, был рад и этому. Теперь же...

— Кто это сделал?!

Прево счел себя униженным и обокраденным и взмолился о прижизненной каре тому, кто лишил его дохода. Поэтому брошенного к его ногам Симона воспринял как подарок небес. Есть Калибог среди людей!

— Он?

— Да, господин Буженло, — ответили из толпы. — Выбегал из таверны.

— Вздернуть его! — крикнул кто-то, вызвав общий одобрительный гул.

Сипя от удара поддых, шевалье, увы, ничего не мог на это возразить. Он скреб землю пальцами и мутным взглядом смотрел на туфли прево.

— Поднимите его, — распорядился господин Буженло.

Симона встряхнули и, придерживая, заставили стоять перед представителем власти на подгибающихся ногах.

— И кто ты такой? — мягко спросил прево, оценивая небогатую одежду незнакомца и молодое, в царапинах лицо. — Какой веры?

— Отвечать господину прево! — рявкнул сбоку сержант и наградил де Ламбрасса ударом по уху.

Удар вышел настолько замечательным, что Симон на несколько мгновений узрел тьму среди бела дня и услышал звон колоколов с Парижского собора.

В силу упрямого характера шевалье решил: 'Ах, так?!' и намертво сцепил зубы. Общаться с изначально настроенными против него канальями он посчитал выше собственного достоинства. Пусть даже он задохнется в петле, но не уронит чести де Ламбрассов малодушными оправданиями. Вообще, с чего он должен оправдываться?

— Ну же, — улыбнулся прево, приняв решительный блеск в глазах шевалье за испуг, — вы, сеньор, никак язык проглотили? Это прискорбно. Я просто буду вынужден вас повесить. Здесь не высокий суд, следовательно, не будет и долгих разбирательств. В конце концов, вас поймали на месте преступления.

Так как виновный промолчал и на это, господин Буженло обернулся к сержанту:

— При нем что-нибудь было? Документы, письма?

Сержант сделал шаг к толпе.

— Кто-нибудь обыскивал поджигателя? — гаркнул он, уперев руки в бока. — Ну! И упаси вас Калибог утаить это от меня! Вы меня знаете, не будь я Луи Кремон!

Местные жители действительно успели узнать как нрав сержанта, так и его кулаки, поэтому среди них возникло легкое, сродни паническому движение, и через несколько рук до него живо дошла шпага нашего героя.

— И ни денег, ни бумаг? — свел брови сержант, разглядывая хитрованские лица.

— Даже денье не было, господин Кремон, — сказала старуха Беренвиль, и многие закивали, подтверждая ее слова.

— Что ж, мне все понятно, — объявил господин Буженло. — Этот негодяй пообедал в таверне и за неимением денег, чтобы расплатиться, убил и Гаспара, и его жену. А чтобы скрыть убийство, поджег дом. Но, видимо, не рассчитал, что огонь отрежет и ему путь наружу. Не так ли было на самом деле, сеньор?

Прево обратился к шевалье, но тот отвернулся и стал смотреть на вечернее солнце, просвечивающее сквозь крону платана.

Как ни странно, Симон де Ламбрасс твердо решил умереть и таким образом выразить свое презрение к творящемуся беззаконию. Молодой человек попросту еще не знал цену ни своей, ни чужой жизни.

— Напрасно, — вздохнув, произнес господин Буженло. — Видит Калибог, я давал вам шанс оправдаться, сеньор. Но раз вы настроены молчать...

Он сделал паузу, рассчитывая, видимо, что незнакомец все-таки опомнится, но поднявшийся гул заставил его махнуть рукой:

— Готовьте веревку, Кремон.

Сержант хохотнул.

— Это я мигом, господин прево.

Скалясь, он исчез в доме.

Симона подвинули ближе к столбу. Кто-то выкатил бочонок и перевернул его вверх дном, создавая постамент для висельника. Один из мальчишек, будто ловкая цирковая обезьянка, забрался на столб и повис на поперечном брусе, чтобы принять и закрепить веревку.

Толпу охватило радостное возбуждение.

Шарголи, Морше и примкнувший к ним молочник Пассек делили камзол, трико и короткие штаны неубитого шевалье. Девочки, пуча глаза и царапая горло, изображали, как поджигатель будет биться в петле. Розмари Седамм шепотом делилась с подругами, что если бы шевалье был гол, то они б увидели, как из него в предсмертной жажде любви брызнет семя.

Вернувшийся сержант был встречен криками: 'Виват!' и 'Наконец-то!'.

Веревка перехлестнула через перекладину, мальчишка накрутил ей второй оборот, петля на конце спустилась к Симону окончанием земного пути. Де Ламбрасса подтолкнули к бочонку, сержант помог ему взобраться и словно воспарить над толпой.

— Накинете петлю сами, сеньор? — спросил шевалье прево.

Симон одарил его презрительным взглядом. Поддернув веревку, он позволил ей захлестнуть шею. Узел растрепавшимися волосками защекотал ухо.

— Итак, — сказал господин Буженло, — сегодня, девятого апреля года одна тысяча пятьсот шестьдесят второго от начала Пути, я, прево деревни Можертон, согласно возложенной на меня королем Франгаллии обязанности...

— Стойте! — раздался зычный голос с края площади.

Надо заметить, что уже некоторое время из знакомого нам фургона, остановившегося рядом с площадью, и с низкой пегой кобылки за готовящейся казнью наблюдали три человека. Отъехав едва с четверть лье от горящей таверны, они развернулись, чтобы нагло, не узнанными, проследовать через Можертон в Пуа-де-При.

Пойманный крестьянами Симон де Ламбрасс серьезно расстроил их планы.

Собственно, здесь нам необходимо привести разговор, состоявшийся между Стефаном и человеком-тенью прямо перед тем, как шевалье взобрался на бочонок.

Человек, которому де Ламбрасс попортил одежду, успел сменить свой темный плащ на светло-синий, с меховой оторочкой, и открыл лицо. Из-под плаща выглядывал коричневый, с шелковыми лентами пурпуэн, являющийся неброским нарядом то ли торговца, то ли слуги, пользующегося доверием господина.

Разговор вышел следующий.

— Не наш ли это горемыка? — поинтересовался человек.

Привстав в стременах, Стефан разглядел камзол на пленнике и кивнул.

— Он самый, сеньор Ризи.

— Его, кажется, собираются вешать?

— Вздернут за милую душу, сеньор.

— Получается незадача, Стефан, — вздохнул негодяй, по всему являющийся старшим в трио. — По решению прево-калиска сержант-калиск сейчас повесит дворянина-калиска за сожжение таверны, которую опять же содержал калиск. Ты слышишь? Я ни разу не сказал о теодоликах. В то время, как виновными должны стать они.

— Что же делать, сеньор?

— Выручать нашего дурачка, — сказал негодяй и легко спрыгнул с козел.

Здесь-то и раздалось 'Стойте!', нарушившее плавное течение правосудия. Ризи рассек толпу своим крепким телом и остановился напротив господина Буженло.

— Господин прево, — сказал он, — у меня есть достоверные сведения, что человек, стоящий на бочонке, не виновен.

Господин Буженло выпятил живот.

— Назовитесь, сеньор, — важно произнес он.

— Доменико Ризи, — слегка поклонился негодяй, — сенешаль графа Дюнуа. Здесь проездом.

— Хм... — усомнился господин Буженло. — Цвет вашего плаща, положим, сходен с цветом герба вашего господина, но этого мало не только для таких заявлений, но и для представления королевской власти в моем лице.

— Как, вы не верите моим словам? — улыбнулся Ризи.

— Увы, сеньор, — сказал прево, — проходимцы наводнили Франгаллию. За вас может кто-нибудь поручиться? Или, возможно, у вас есть письма, рекомендующие вас?

— То есть, вы и с Калибога потребовали бы рекомендацию?

Прево осенил себя путем.

— Думаю, я узнал бы его.

— Без рекомендации, сеньор, — сказал, надвинувшись, сержант, — мы можем решить, что вы пытаетесь спасти своего подельника.

Он тронул эфес висящего на перевязи палаша.

— Что ж, — Ризи, смиренно вздохнув, полез рукой за пазуху, — какой недоверчивый у нас стал народ. Надеюсь, кто-нибудь из собравшихся здесь знает грамоту и гербовую печать дома Дюнуа.

Он достал свернутый в трубочку лист бумаги.

— Вы напрасно иронизируете, сеньор, — с укором сказал прево, принимая письмо. — Кроме меня в Можертоне прочесть это смогли бы еще патер Савантен из местного прихода пути и наш молодой нотариус.

— У вас удивительная деревня, — кисло заметил Ризи.

Господин Буженло развернул бумагу и углубился в изучение написанного.

Симон де Ламбрасс тем временем разглядывал Ризи, удаляющего траур из-под ногтей, и никак не мог вспомнить, где и при каких обстоятельствах слышал его голос. Лицо его, скуластое, смуглое, с короткой бородкой, точно было ему не знакомо.

Но голос!

Петля натирала шею. Платан шелестел листвой. Толпа дышала, сопела, недовольно морщилась и с вожделением ждала повешения.

В прорехе между домами, за оградой, сгрудились овцы.

Симон нашел в них сходство с крестьянами Можертона — они также бессмысленно таращились на шевалье.

— Что ж, — поднял голову от размашистых чернильных букв прево, — вы описаны верно и печать Дюнуа, с лилиями, я узнаю. — Он вернул письмо Ризи. — Так вы говорите, что человек, которого мы собираемся повесить, невиновен?

— Истинно так, — подтвердил негодяй, пряча бумагу.

Толпа разочарованно выдохнула, столяр Шарголи сплюнул, а сержант отвязал конец веревки. Несколько человек предпочли покинуть площадь, не желая и дальше участвовать в фарсе, который того и гляди закончится ничем, оставив их в дураках.

— Как же так вышло? — спросил господин Буженло.

— По поручению графа я был в Провансе по закупкам бандоля и лаванды. Сейчас я, собственно, спешу обратно, в замок хозяина в Шатодене. Мы хотели ехать через Ла Тур, но нас напугали разбойниками в лесах. Поэтому мы двинулись безопасной дорогой через Ле Пюи и, получается, вашу деревеньку.

— Прекрасно, — кивнул господин Буженло, — но каким образом...

— Как вы нетерпеливы, господин прево! — воскликнул Ризи. — Я как раз и хочу объяснить, что у самого Можертона на нас выскочили двое конных в темных плащах. Лица их по бандитскому обычаю были закрыты платками. Я подумал грешным делом, — негодяй осенил себя путем, — что разбойники, от которых мы свернули с Ла Тура, настигли нас и здесь, но они промчались мимо. Один, правда, едва не зашиб моего подручного, столкнувшись с ним на узкой дороге. И вот что у него выпало...

В ладонь прево опустился кошель с вышитыми инициалами. Как можно догадаться, этот самый кошель Стефан часом назад украл у шевалье.

Господин Буженло ослабил шнур на горловине.

— Здесь деньги! — удивленно сказал он, заглянув внутрь кошеля.

— Насколько я знаю, там двадцать пять экю. Сеньор, — подбоченясь, обратился Ризи к Симону, — вам что-нибудь говорят эти инициалы?

С этими словами богатство уплыло из рук прево и, искусительно звякнув, закачалось перед глазами де Ламбрасса.

— Это мои инициалы, сеньор, — нарушил обет молчания шевалье. — Большая эс, маленькая дэ, большая эль. Симон де Ламбрасс, к вашим услугам.

— Ну вот, — обернулся к толпе Ризи, театрально взмахнув руками, — наш убийца и не убийца вовсе. А жертва. Его ограбили вместе с тавернщиком.

— Это скоропалительное решение, — упрямо заметил прево.

— Вы опять сомневаетесь в моих словах?

В голосе негодяя лязгнул металл.

— Нет, сеньор Ризи, — осторожно сказал господин Буженло, — но вы ведь не были при пожаре? А господина де Ламбрасса, позволю заметить, схватили прямо в дверях таверны.

Женщины, в том числе и Розмари Седамм, закивав, выразили свое согласие с доводом прево.

— Я поймала его, — сказала старуха Беренвиль, — вцепилась и не отпускала.

Ризи улыбнулся ей самой очаровательной улыбкой.

— Он был с факелом?

— Нет, — мотнула головой старуха.

— Может, в саже?

— Этого не могу сказать.

— Сеньор де Ламбрасс своим молчанием лишил нас какого-либо понимания, — произнес прево. — Проглотил язык...

— Каналья! Я был едва жив! А затем ты со своим кретином заткнули мне рот!

Раздувая ноздри, Симон наконец сдернул петлю с шеи и сошел с бочонка. Сержант после короткой заминки вернул ему шпагу. Толпа благоразумно отступила от пышущего праведным гневом шевалье.

— А кто были эти негодяи? — спросил Ризи, заглядывая де Ламбрассу в глаза.

— Не знаю, — признался Симон. — Один был в черном плаще.

— Что ж, все сходится! А конь у вас был, сеньор?

Шевалье кивнул.

— Гнедой. Уже не молодой, но вполне быстрый.

— Не этот? Мы нашли его пасущимся недалеко от пожарища.

Толпа, повинуясь жесту Ризи, раздалась в стороны, открывая взору де Ламбрасса фургон, здоровяка Стефана, застывшего на своем маленьком рыжем коньке, и еще одного коня под седлом, с уздечкой, привязанной к заднику фургона.

-Фенир! — обрадовался Симон.

Конь коротко заржал, услышав голос хозяина.

— Ваши деньги, сеньор, — Ризи кинул шевалье кошель.

— Благодарю.

— Канальи ж вы, канальи! — шагнул к толпе не на шутку разгневанный господин Буженло. — А ведь я с вашей подачи чуть не повесил невинного человека! Все, идите по домам, молитесь и кайтесь, видеть вас не хочу. И пути не желаю!

— Ну-ка, освободили площадь! — проорал сержант Кремон.

Собравшиеся стали поспешно расходиться. Мальчишка скинул веревку и слез со столба. Овцы глазели все также.

— Сеньор Ламбрасс, не составите мне компанию? — спросил Ризи шевалье. — Вы куда едете?

— В Париж! — ответил Симон.

— Завоевывать парижанок?

— И славу!

Как бы невзначай Ризи взял де Ламбрасса под локоть, оставляя господина Буженло утирать пот со лба.

— А что вы скажете, мой друг, на ленивую беседу под пологом фургона и на сладкое вино?

— С удовольствием! — сказал Симон. — Если у вас еще есть, что перекусить... Я не успел пообедать в таверне.

— Найдем. Господин Буженло, — обернулся Ризи, — вы бы отправили в Монбрисон или Фер за солдатами. Негодяев-поджигателей все-таки надо изловить.

— Конечно-конечно! — замахал руками прево.

Больше всего господину Буженло хотелось чтобы и несостоявшийся висельник, и его внезапный освободитель, как можно скорее покинули Можертон. Ради этого он был даже готов пообещать, что сам пойдет в ночь с фонарем на поиски.

— Скоро стемнеет, — сказал де Ламбрасс, поглядывая на небо. — Честно говоря, я не привык ночевать в седле или фургоне.

— Понимаю, друг мой, — улыбнулся Ризи. — В часе езды будет еще одна деревенька, Блуалон, думаю, тамошний постоялый двор придется вам по душе.

Они подошли к фургону.

— А его не сожгут? — спросил Симон.

Ризи расхохотался.

— А вы шутник, шевалье! Знакомьтесь, — он показал на восседающего на коньке Стефана, — это мой помощник С... Фабьен Келюш.

Представленный Фабьеном Стефан изобразил короткий поклон.

— Здравствуйте, сеньор, — прогудел он.

— А это второй мой помощник — Жюль, — сказал Ризи.

Возница приподнял песочного цвета шляпу с мятыми полями, открывая угрюмое усатое лицо с пустыми глазами.

— Что ж, я рад, — заявил Симон, после возвращения Фенира и денег пребывающий в прекрасном расположении духа.

— Замечательно! — сказал Ризи. — Забирайтесь в фургон.

— А вы?

— А я за вами! Только дам указания помощнику.

Ризи хлопнул Симона по плечу и шагнул к Стефану.

— Через полмили, как углубимся в лес, присоединишься к нам, — шепнул он напарнику, наблюдая, как прево с сержантом скрываются в дверях дома. — Я этого дурачка подпою, ты всадишь стилет под лопатку. Труп сбросим в овраг, усек?

— Зачем же вы его спасали, сеньор? — нахмурился Стефан.

— Затем, что в Можертоне он нужен был мне живым.

— А-а. Через полмили?

— Да, скажешь, что устал находиться в седле.

— Понял, — кивнул Стефан. — Я действительно устал.

Ризи погрозил ему пальцем.

— Сеньор де Ламбрасс, как вы здесь? — он вернулся к фургону и, завернув ткань, проник внутрь. — Прощу прощения, если заставил вас скучать!

Фургон после этих слов, качнувшись, тронулся, заскрипели колеса, свет вечернего солнца, врываясь в многочисленные прорехи, заплясал на матерчатых стенках. Пофыркивая, сзади забухал копытами Фенир.

— Эта деревня — сборище ублюдков и каналий! — сказал Симон.

Наш герой устроился на душистой соломе, которой было выстлано дно фургона. Над его головой, на дуге, трепетала газовая занавесь и покачивался не зажженный фонарь. Он успел пересчитать деньги в кошеле и убедился, что ни одного экю не пропало. Его спаситель оказался честным человеком и не прикарманил ни монеты. Редкость по нынешним временам.

Да, определенно, шевалье проникся к Доменико Ризи глубокой симпатией.

— Будьте же снисходительны, мой друг, к бедным крестьянам, — сказал Ризи, украдкой поглядывая в глубину фургона. Там, среди бутылей бандоля в плетеных корзинах, ковров и тюков с лавандой были похоронены плащи и оружие. — Замечу, вы лишили их развлечения, которое редко случается в их скудной жизни.

— Я бы с радостью лишил их чего другого! А именно заносчивости и тупости, — сказал Симон, махнув шпагой в ножнах.

— Ну-ну, — рассмеялся Ризи, отклоняясь. — Вы, мой друг, чересчур кровожадны.

— Нисколько! — возразил шевалье. — Меня, вообще-то, хотели повесить.

— Ну, если с этой стороны...

Ризи перебрался к заднику и, покопавшись в сене и тряпках, выудил кожаный мешок. Размотав стягивающий горловину шнур, он сунул в мешок руку и достал сначала несколько луковиц, затем неровный круг хлеба, а далее — два куска серого козьего сыра.

— Ловите, мой друг.

Съестное запрыгало по полу фургона.

— Это очень кстати, сеньор.

Симон, отламывая куски, споро набил рот хлебом и сыром вперемешку с соломинами. Ризи, привстав и придерживаясь за дуги, подтащил к шевалье одну из бутылей с вином и вручил тому глиняную кружку.

— Надеюсь, мой друг, вас не сильно оскорбляет простота угощения?

Де Ламбрасс мотнул головой.

— Ничуть, сеньор. Мне бы еще хорошо прожаренную куриную ножку, и я посчитаю ваш фургон замечательным заведением.

Он сочно хрупнул луковицей.

За окраиной деревни Стефан-Фабьен на своем коньке вырвался вперед. Жюль свистом и щелчком кнута придал двойке запряженных лошадей живости. Впереди, расцвеченный красно-золотым угасающим солнцем, показался лес.

Колесо фургона неожиданно подскочило на камне, и Симон пролил на себя только что с трудом налитый бандоль.

— Негодяйство! — не удержался он от ругательства.

— Увы, дорожные издержки, — состроил печальное лицо Ризи, помогая шевалье с новой порцией. — Ваш камзол, мой друг, боюсь придется сменить.

— Ерунда! — сказал де Ламбрасс. — Главное, что я познакомился с таким замечательным человеком, как вы! Мне вдруг пришло в голову, что эти канальи действительно могли вздернуть меня на виселице как какого-нибудь воришку!

— Значит, меня прислал к вам сам Калибог, — сказал Ризи.

— Неисповедимы пути его! — поднял палец Симон.

— Воистину.

Ризи скупо расчертил себя путем.

— Жюль! Жюль! — крикнул шевалье. — Не выпьете со мной?

Он попробовал подняться, но не удержался на ногах.

— Не могу, сеньор, — отозвался возница. — Если я стану пить с вами, мы не попадем в Блуалон. А за это мне влетит!

— Каналья! Тогда вы, Доменико! — Симон приветственно поднял кружку к своему спасителю.

— С удовольствием, — сказал Ризи.

Он добыл из соломенного вороха еще одну кружку, и они, примостившись так, чтобы ход фургона не мешал им разливать, стали пить бандоль и закусывать остатками сыра.

— Я счастлив! — сказал шевалье после третьей кружки. — Знакомство с вами уже искупило те неприятности, что со мной произошли!

— За вас! — провозгласил Ризи.

— Не-не-не! — пьяно возразил Симон. — Как же за меня? Кто я такой? Без пяти минут висельник — вот кто! А пить мы будем за вас, Доменико. За человека, встретившегося мне на Пути!

— Хорошо.

Кружки стукнулись глиняными боками.

Ризи отпил немного, острым взглядом встречая первые буки и каштаны. Фургон въехал в лес.

— А почему так темно? — вскинул голову де Ламбрасс.

— Лес, — ответил Ризи. — А за лесом сразу будет Блуалон.

— А у нас нет... — шевалье что-то неопределенное показал рукой. — Чтобы посветлее, сеньоры!

— Сейчас зажгу фонарь, — поднялся Ризи.

— Во-во, неуютно мне...

— Жюль.

По кивку Ризи возница остановил лошадей. Под их фырканье, используя огниво и трут, он мастерски поджег два факела над козлами.

Симон уставился на просвечивающие сквозь ткань огни как на чудо.

— О-о-о!

— Сейчас и внутри будет посветлее, — усмехнулся Ризи.

Он перевесил фонарь с задней дуги поближе к шевалье, вынул свечу, свернув полог, поджег ее от факела и вернул обратно за резную дверцу. По матерчатым стенкам заплясали пятна света, перемежаемые тенями.

— Замечательно! — воскликнул де Ламбрас.

Он склонился над бутылью.

— Сеньоры, — заглянул в фургон Стефан-Фабьен, — сеньор Ризи, мой Тервиль совсем выдохся. Разрешите, я дам ему отдых, а сам поеду с вами?

— Это уж как наш друг скажет, — сказал Ризи.

— А я не возражаю! — мотнул головой Симон. — Только! — Он протянул кружку. — Только если вы, Фабьен, не откажетесь от вина!

— Это сколько угодно.

Стефан глотнул бандоля, и под крики шевалье: 'Да здравствует Фабьен!', 'Да здравствуют люди на Пути!', перелез через козлы.

Повозка снова тронулась.

Стефан, обойдя бутыль, сел рядом с шевалье, они потолкались плечами, Симон захохотал, но хохот окончился икотой, которую исправила новая порция вина.

Ризи переместился ближе к передку фургона, поглядывая на де Ламбрасса с непременной полуулыбкой.

— А что вы думаете о своей судьбе, Симон?

— Я? — спросил беспечный шевалье. — Я думаю, она ко мне благосклонна. Как на духу вам, друзья... Это превосходный бандоль!

Ризи сложил руки на груди.

— Но ведь жизнь полна сюрпризов.

— Ха! — де Ламбрасс ткнул Стефана локтем в ребра. — Были бы вино да шпага! Горечь заливается вином, враги, приносящие горечь, протыкаются шпагой. Вот и все! Погодите...

Он на коленях прополз к заднику, чтобы в прореху поговорить с конем.

— Когда? — одними губами спросил у Ризи Стефан.

Стилет на мгновение вынырнул из складок накидки.

— Отъедем еще чуть-чуть, — прошептал тот.

— Фенир, Фенир мой, — сюсюкал с конем Симон и протягивал руку, чтобы тот носом ткнулся ему в пальцы.

— Шевалье, бандоль ждет! — крикнул ему Ризи.

— Да-да.

Де Ламбрасс на заплетающихся ногах разворошил солому и, чудом не упав, добрался до спутников. Те подняли кружки.

— За Путь!

— За счастливые случайности!

— За Доменико и Фабьена!

Симон опрокинул вино в рот.

— Мой друг, — сказал Ризи, — а у вас есть, где остановиться в Париже? Не скажу, что ваши двадцать пять эко являются маленькой суммой, но в столице, увы, они растают быстро. Дай Калибог, если вы снимете комнату за три ливра в день.

Говоря это, он чуть заметно склонил голову, давая понятный знак своему подручному.

— Меня не пугают трудности, сеньор! — сказал шевалье, не замечая, что за спиной у него медленно скользит из рукава трехгранное жало.

— Что ж, это приятно.

Ризи уже хотел кивнуть Стефану, как Жюль резко осадил лошадок. Фургон встал. Бутыль опрокинуло на солому. Брызнуло вино. Не подозревая о новой отсрочке собственной смерти, Симон де Ламбрасс бросился спасать бандоль.

— Каналья!

Стефан спрятал стилет и за Ризи пробрался к козлам.

— Что случилось, Жюль?

Они вместе выглянули за полог.

— Человек, — сказал возница, не шевелясь, — и дерево на дороге.

— Разбойник? — спросил Стефан.

— Скорее всего.

— Где, где разбойник? — кисло дыша в затылки попутчиков, навалился на них Симон.

— Осторожнее, друг мой, — отпихнул его Ризи.

Шевалье с готовностью упал.

За лошадиными крупами, облитыми жаркими факельными отсветами, ни черта видно не было. Лишь выбравшись из фургона и Ризи, и Стефан обнаружили каштан, обрушившийся с обочины на дорогу, и сидящего на нем незнакомца.

— Один? — шепнул Стефан.

— Не похоже, где ты такое видел? — ответил Ризи и крикнул уже громко: — Сеньор, вы что-то хотели?

Человек, поправив берет, украшенный пером, поднялся.

— Хуан Кальедо Рауль-и-Румоза, к вашим услугам.

— Эспаньолец, — сказал Стефан.

— Вы один? — спросил незнакомца Ризи.

— Я не настолько безрассуден, — усмехнулся тот. — Со мной мои братья.

— Может, они покажутся?

— Хосе в кустах слева, а Марко...

Что-то свистнуло, и ткань фургона пропорола тонкая самодельная стрела.

— Вот это Марко, — сказал Рауль-и-Румоза.

— Понятно, вас много, — сказал Ризи. — Чего же вы хотите от нас? Денег? Я могу поделиться лишь лавандой и бандолем.

— Где? — попытался раздвинуть спины попутчиков Симон. — Дайте я разберусь с этой канальей!

— Думаю, все же, что деньги у вас есть, сеньоры, — повысил голос разбойник. — Но я не хочу оставаться в вашей памяти бесчестным грабителем. Поэтому предлагаю дуэлировать один на один. Побеждаю я, вы отдаете половину своих сбережений. Побеждаете вы, мы отпускаем ваш фургон без всяких претензий.

— А если среди нас нет человека, владеющего шпагой? — крикнул Ризи, оглядываясь.

— Тут уж ничего не поделаешь, сеньор, — был ответ.

— Сеньоры, дайте мне-то! — Симон просунул ножны между Стефаном и Ризи. — Я угомоню эту каналью!

Стефан посмотрел на пожавшего плечами старшего и слез на землю, открывая шевалье вожделенный выход.

— Брагодалю!

Де Ламбрасс кое-как выбрался из фургона на козлы и едва не свернул себе шею, запутавшись шпагой в упряжи. Грохнувшись вниз, под ноги Стефану, он, впрочем, довольно живо встал.

— Где ты, каналья?

— Здесь.

Рауль-и-Румоза обошел лошадь, встречая противника.

Ни он, ни Симон не слышали, как возница шепнул Ризи и забравшемуся обратно на козлы Стефану, что фургон, пожалуй, пройдет по каштану, ствол тонкий и почти лежит на дороге, лошадкам не препятствие.

Ризи посмотрел на пошатывающегося шевалье.

— Ладно, — произнес он, — как отойдут на три-четыре шага в сторону, гони. Будем считать, что жизнь этому идиоту — наш подарок.

— Это если его не убьет эспаньолец, — вздохнул Стефан.

— Тебе его жалко? — с усмешкой спросил Ризи.

— Мне жалко двадцать пять экю.

— Калибог дал, Калибог взял.

Между тем у сошедших на обочину эспаньольца и шевалье в свою очередь тоже завязался разговор. Рауль-и-Румоза, имея тонкий, аристократический нос над короткими усиками, учуял, что его предполагаемый соперник влил в себя пожалуй что полпинты, а то и пинту вина.

— Сеньор, вы пьяны? — с некоторым удивлением спросил он.

— Это не помыш... — язык у Симона заплелся, и он предпочел начать заново: — Это не помешает мне проткнуть вас, любопо... любопытный сеньор!

— Да вы едва стоите на ногах!

— Как вас там? Рауль-и-Мимоза! Вас не должно это волновать!

Эспаньолец неожиданно рассмеялся.

— Наверное, это будет забавно.

— Не вижу... — де Ламбрасс икнул. — Не вижу ничего забавного.

— Сеньоры, — повернул голову разбойник, — если позволите, мы с вашим другом пройдем на полянку. Ее вам будет видно сквозь ветви.

— Конечно, — кивнул Ризи. — Кстати, все деньги у нашего приятеля. Мы молимся за него.

Садящееся солнце делало лес черно-красным.

— Осторожно, — сказал эспаньолец Симону, — здесь канава.

Впрочем, шевалье уже оступился и упал, едва не сломав шпагу.

— Какого дьявола вы грите мне под ногу, сеньор? — разозлился он, пытаясь подняться. — Я все перкрасно вжу.

Под ним захрустела ветка.

— Так вы идете?

— Ха! А что я, по-вашему, делаю?

— Ползаете на четвереньках, сеньор.

— Ну так помогите мне, каналья!

И именно в тот момент, как Хуан Кальедо Рауль-и-Румоза наклонился, подавая руку Симону де Ламбрассу, Ризи тихонько шепнул:

— Гони.

Жюля не надо было долго упрашивать. Возница щелкнул кнутом, лошади рванули с места, фургон с ходу взял рукотворное препятствие и покатил дальше, сопровождая бегство огнями факелов, а за ним потянулись и исчезли за деревьями Фенир шевалье и Тервиль Стефана.

— Ях-ха! — прозвенел в красноватом сумраке подгоняющий упряжку крик.

Стук копыт, короткое ржание и скрип колес еще слышались некоторое время, но скоро стихли. Оба дуэлянта уставились на то место, где только что был фургон, с немалым изумлением. Эспаньолец почесал затылок под беретом. Симон ожидаемо икнул.

— Канальи, — сказал он.

— Мне кажется, вас бросили, — заметил Рауль-и-Румоза.

— Трусы и канальи! — шевалье, качаясь, плюнул на колесный след.

— Что будем делать?

Де Ламбрасс дернул шпагу из ножен.

— Будем биться!

— А вы в состоянии? — чуть отступил эспаньолец.

— Как никто!

Шевалье криво отсалютовал клинком.

Сделав выпад, он вдруг опрокинулся на спину и через несколько мгновений захрапел.

Глава 2

Проснулся Симон от настырной апрельской мухи, считающей возможным ползать то по щеке, то по носу.

— Дьявол!

Он махнул рукой. Муха взлетела и, сердито покружив, отправилась искать более безопасное место. Шевалье, приоткрыв глаза, сел. Оказалось, что укрытый собственным плащом, он спал на охапке веток. Шпага в ножнах лежала рядом. За нее де Ламбрасс схватился первым делом и сразу почувствовал себя намного увереннее.

— Каналья.

Оглянувшись, он заметил эспаньольца, расположившегося под каштаном в рубашке и трико и беззаботно жующего травинку. Рядом с разбойником желтел в траве походный мешок.

— С пробуждением, — покосившись, сказал Рауль-и-Румоза.

Симон кивнул.

— А где ваши... эти... Хосе, что ли?

— А нет их, — ответил эспаньолец.

— Как? — удивился шевалье. — Я их заколол?

Рауль-и-Румоза расхохотался.

— Вы веселый человек, сеньор! Вчера вечером вы не смогли бы убить и муравья. Нет, ни Хосе, ни Марко просто никогда не существовало. То есть, где-то, определенно, люди с такими именами живут, и их много, я даже знаком с несколькими, но вчера на дороге я был один.

Измученный словоизлиянием эспаньольца Симон мотнул головой.

— Постойте, сеньор, я сам видел человека в кустах.

— Видимо, вот этого, — Рауль-и-Румоза с усмешкой показал на прислоненное в стволу каштана неказистое соломенное чучело.

— А кто же тогда стрелял из лука?

— Закрепить лук и выбить в нужный момент деревяшку, сдерживающую тетиву, — невеликое мастерство.

— Да вы пройдоха, сеньор!

— У меня, честно говоря, не было другого выхода.

— Вы бедствуете? — прищурился Симон.

— Увы, сеньор, — сказал эспаньолец. — Был изгнан из дому, лишен наследства, поссорился с приближенным советником короля...

— Короля Генриха?

— Сеньор, иногда вы кажетесь непроходимым тупицей. Короля Эспаньолии, Божьей милостью, Филиппа, конечно же!

— За тупицу вы мне сейчас ответите! — вскочил шевалье.

Рауль-и-Румоза выплюнул травинку и сел.

— Может, сначала поедим?

— К дьяволу!

Де Ламбрасс встал в стойку.

— Как хотите.

Эспаньолец лениво поднялся и, пошарив в траве, поднял свою шпагу. Она оказалась весьма простой и явно видавшей виды. Симон, поглядев на его костюм, расцепил крючки плаща, снял вслед за ним камзол и легкий шерстяной дублет и остался в одной рубашке.

— По какому кодексу желаете дуэлировать? Музио? Поссевино? Может, по Брантому? — спросил Рауль-и-Румоза.

— Каналья! — вскипел Симон. — Я тебя сейчас...

— Стоп-стоп, — отступил соперник. — Должен предупредить: я до смерти не бьюсь.

— Что?

— До крови и за половину всех денег. Помните, у меня были такие условия, сеньор?

— Вы смеетесь надо мной!

Шевалье ринулся в атаку, но все его попытки ранить эспаньольца пропали в пустую — тот ускользал с линии укола, неожиданно легко перемещаясь на своих тонких ногах. Несколько раз он парировал выпады де Ламбрасса, но только когда уклониться было уже невозможно.

— Дьявол, сеньор!

Симон взял передышку и мелким шагом двинулся по дуге, оставляя между собой и противником расстояние в длинный выпад. Эспаньолец следил за его перемещениями, поворачиваясь на месте. Кончик его шпаги целился шевалье в левое плечо.

— Так вы принимаете мои условия, сеньор?

— Каналья!

Де Ламбрасс, сделав несколько финтов, попытался достать противника в живот, но Рауль-и-Румоза парировал атаку, впрочем, не став развивать свою.

— У вас неплохая техника, — сказал он.

— Меня учил мастер Скриб, — Симон в азарте закусил ус. — Не знаю, известен ли вам этот трюк.

Он шагнул от эспаньольца в сторону и, перехватив шпагу, извернулся ему навстречу и ударил в открытый бок.

В последний момент, когда Симон уже готов был прокричать: 'Туше, каналья!', Рауль-и-Румоза отвел шпагу шевалье своим клинком.

— Вы определенно имеете задатки, — улыбнулся он. — Гибкая кисть, напор, склонность к импровизации...

Он легко отбил еще одну атаку шевалье с попытками укола в локоть и в колено и добавил:

— Но, атакуя, вы чересчур открываетесь. У меня уже было три возможности ранить вас.

— Ха! — воскликнул Симон. — Вы еще и лгун, сеньор!

Эспальолец вдруг потемнел лицом и взгляд его карих глаз приобрел твердость. Клинок звякнул о клинок.

— Я никогда не лгу. Никогда! Это мой обет. Если вам угодно сомневаться, сеньор, то я к вашим услугам. Защищайтесь!

Рауль-и-Румоза атаковал.

Шпага его сновала так быстро, что шевалье лишь лихорадочно отбивался и не помышлял о том, чтобы контратаковать. Несколько тонких лоскутов один за другим отлетели от его рубашки. Затем острие эспаньольского клинка укололо волан рукава, к счастью, не задев руку.

— Каналья!

Симон закрутил занывшей кистью, едва Рауль-и-Румоза отступил, давая ему возможность прийти в себя.

— Как вы, сеньор? — насмешливо спросил эспаньолец.

— Не дождетесь!

Собрав оставшиеся силы, шевалье провел атаку и едва не достиг успеха — острие шпаги разминулось с шеей спесивого эспаньольца меньше, чем на дюйм. Правда, де Ламбрасс и сам схватился за левый бок. Рубашка оказалась распорота, режущий удар вскользь, косо прошел по ребрам. Ткань, алея, принялась пропитываться кровью.

— Кажется, я выиграл, — заметил Рауль-и-Румоза.

Тяжело дыша, Симон посмотрел на противника.

— Пусть так. Видит Калибог, в следующий раз я буду удачливей.

Он с размаху воткнул шпагу в землю и подобрал свой камзол. Высыпав из кошеля монеты на разложенный платок, шевалье честно разделил их на две части — дюжина и чертова дюжина.

— Выбирайте.

Рауль-и-Румоза, подойдя, почесал висок.

— Знаете, сеньор, пожалуй, я возьму большую часть...

— Каналья!

— Но за это предлагаю вам помощь в перевязке раны и свою кампанию. Вы куда направляетесь?

— Первоначально — в Париж! — с вызовом сказал Симон.

Эспаньолец, присев, по монете собрал свой выигрыш. Шевалье с горечью наблюдал, как золото с профилем короля пропадает в поясных кармашках.

— Первоначально? Значит, ваши планы претерпели изменения?

Де Ламбрасс зажмурился, вспоминая, что сказал один негодяй другому в горящей таверне.

— Да, мне нужно... мне нужно в Пуа-де-При.

— Хм... — Рауль-и-Румоза взглянул на шевалье. — Нескромно ли мне будет спросить, что у вас там за дела?

— Там сегодня будут канальи, из-за которых меня чуть не повесили!

— Сегодня? — эспаньолец присвистнул. — Боюсь, вы не успеете на рандеву. Здесь нужна или лошадь, или крылья.

Симон ссыпал в кошель оставшиеся монеты.

— У меня была лошадь!

— Которую прихватили ваши друзья?

— Это не друзья, а тоже канальи!

— В страшном мире вы живете, шевалье. Все у вас канальи.

— Увы, сеньор Хуан, так и есть. За прожитые мной годы, а это целых двадцать пять лет, приличные люди попадались мне весьма редко.

— Мне кажется, вы далеко не правы, — сказал Рауль-и-Румоза твердо. — Причина, возможно, в вашем характере.

— Каналья!

Симон вскочил, хватаясь за шпагу. Впрочем, эспаньолец был готов к такому повороту событий и легко выбил клинок из кисти шевалье.

— Я на четыре года вас старше и, думаю, хотя бы по признаку старшинства вы, сеньор, можете проявить толику уважения к моим словам.

— К дьяволу!

Симон потряс рукой, но поднимать вновь шпагу не решился. Он стоял напротив смуглокожего эспаньольца, и щеки его раздувались, а глаза сверкали гневом.

— Вы можете проткнуть меня, но знайте, что это не прибавит вам чести!

— Я знаю, — сказал Рауль-и-Румоза.

Несколько мгновений шевалье испепелял эспаньольца взглядом, перебирая все известные ему колкости и ругательства, затем ткнул в грудь тому пальцем.

— Ваше старшинство в четыре года вовсе не является для меня старшинством!

— А если мне известна короткая дорога в Пуа-де-При?

— Это...

— Ну-ну, я слушаю, сеньор.

Симон поиграл желваками.

— Тогда, возможно, вы можете считать себя старшим.

— А вы...

— Каналья! А я не прав! И хватит об этом!

— Очень хорошо, — сказал Рауль-и-Румоза и сел под каштаном.

— Сеньор! — тут же подскочил к нему шевалье. — Вы, кажется, ясно сказали...

— Сказал.

— Тогда Пуа-де-При... Вы должны отвести меня туда!

Эспаньолец кивнул.

— Отведу. Но сначала я поем.

— Каналья! — Симон обежал вокруг дерева, пиная башмаками траву. — Вы нарочно злите меня?

— Нисколько, — сказал Рауль-и-Румоза. — Но без завтрака я не двинусь с места. У вас был выбор. Вы выбрали дуэль.

— Дьявол и все сковородки ада!

Эспаньолец покивал.

— Кстати, Калибог вроде как говорил, что и ад, и дьявола человек растит в себе сам. Злом и нетерпением. Поэтому, возможно, вы сейчас призываете их исключительно себе на голову.

Он достал из мешка засохшую лепешку, несколько оливок и полукруг колбасы.

— Каналья!

— Сядьте уже, — приглашающе похлопал ладонью по траве Рауль-и-Румоза. Он добавил к припасам небольшую фляжку из тыквы-лагенарии. — Десять минут в вашем случае ничего не решат. Тем более, думается мне, вашим негодяям пришлось заночевать или в Блуалоне, или в Сабуази и до Пуа-де-При им скакать еще часов шесть.

Шевалье втянул носом мясной запах.

— В Блуалон отправились другие канальи. Но пообещайте мне...

— Обещаю! — приложил руку к груди эспаньолец.

— Как только поедим!

— Ручаюсь!

Потоптавшись, Симон опустился рядом с недавним противником.

— Вы умеете уговаривать, сеньор.

Рауль-и-Румоза захохотал. Шевалье под его смех разломал лепешку и приблизительно пополам поделил колбасу. Набив рот, несмотря на сомнительное соседство, он почувствовал себя довольно сносно.

Спустя несколько минут от припасов эспаньольца остались только воспоминания.

— Признаю, сеньор, идея с завтраком была хороша, — дожевывая колбасу, сказал де Ламбрасс. — Вы колбасу также выиграли, как и мои экю?

Рауль-и-Румоза выплюнул косточку от оливки.

— Вам не откажешь в сообразительности. Но это была честная сделка.

— Еще бы промочить горло.

— Вас устроит вода из ручья, сеньор?

Эспаньолец подкинул шевалье фляжку.

— Благодарю, — Симон выдернул затычку и присосался к горловине.

Вода потекла по подбородку.

— Теперь повернитесь, — сказал Рауль-и-Румоза, разматывая кусок чистой ткани.

— Зачем? — с подозрением посмотрел на него де Ламбрасс.

— Затем, что ваша рана кровит.

— Это мелочи, сеньор.

— В жизни нет мелочей, — сказал Рауль-и-Румоза. — Вы знаете, мой друг...

— Я вам не друг! — возразил Симон, тем не менее задирая рубашку.

— Хорошо, мой недруг, знаете ли вы, сколько славных рыцарей и солдат умерло от казалось бы пустяковых царапин?

Эспаньолец, надавив на порез, промыл рану водой.

— Это я еще не говорю про королей и полководцев! Достаточно вспомнить хотя бы Мильтиада или Бонифация.

— Кого? — вытаращил глаза шевалье.

— Впрочем, это не важно. Дотянитесь-ка до моего мешка, сеньор.

— Каналья! От ваших слов мне уже кажется, что мне плохо! — со стоном сказал де Ламбрасс. — Рана не почернела, нет?

— Нет. Успокойтесь.

Рауль-и-Румоза, порывшись в мешке, вытащил из него круглый глиняный сосуд с плотно прилегающей крышкой.

— Что это? — спросил Симон, увидев, как эспаньолец двумя пальцами зачерпывает из сосуда бурую мазь.

— Семейное средство. Календула, в основном.

Рауль-и-Румоза нанес мазь в рану и около, затем, заставив шевалье приподняться, плотно обернул порез тканью и заколол булавкой ее конец.

— Что-то теснит, — поморщился де Ламбрасс.

— Ну и замечательно!

— Каналья!

— Еще бы! — рассмеялся Рауль-и-Румоза.

Собрав мешок, он подвесил на кольцо перевязи шпагу и помог Симону подняться. Шевалье пошевелил плечами.

— Вы стянули меня, как женщину корсетом.

Морщась, он продел руки в рукава камзола и подхватил плащ. Рауль-и-Румоза с легкой иронией наблюдал, как де Ламбрасс, кособочась, ходит кругами.

— Сеньор, рана же пустяковая.

— Вы убедили меня в обратном!

— Так мы идем?

— Дьявол побери, да! — сказал Симон и направился к широкому просвету между деревьями.

Эспаньолец вздохнул.

— Сеньор, нам в другую сторону.

— Каналья!

Какое-то время они шагали молча. Де Ламбрасс держался чуть позади, раздраженно пыхтя и обламывая попадающиеся под руку ветки. Солнце, прорываясь сквозь кроны зацветающих каштанов и буков, весело пятнало землю.

Лес медленно спускался к реке, усыпая путь пушистыми, желтоватыми соцветиями, и скоро попутчикам стал слышен клекот воды в теснине.

— Дорога забирает левее, — нарушил молчание Рауль-и-Румоза, — там, дальше, речка разливается широко, а мост построили еще дальше, севернее. Чтобы добраться до Пуа-де-При, конному придется сделать изрядный крюк.

Они выбрались к самому берегу, заросшему осокой. Черное зеркало воды морщилось золотистой рябью. В узком месте течение реки пересекала цепочка плоских валунов, окаймленных брызгами и пеной. Часть валунов, насколько можно было судить, пряталась под водой.

— Камни скользкие, — предупредил эспаньолец шевалье.

— Де Ламбрасс не тонет! — самоуверенно заявил Симон, следуя за попутчиком к перекату.

Рауль-и-Румоза, сняв кожаные туфли и скрутив трико к коленям, ступил на камни босиком. Шевалье, подумав, стянул свои башмаки на деревянной подошве.

— Течение сильное.

Эспаньолец забалансировал на втором камне, затем легко скакнул на третий. На пятом ноги его по щиколотку ушли под воду.

— Седьмой камень шатается! — сообщил он, перепрыгивая с последнего валуна на противоположный берег.

— Я сам разберусь, сеньор!

Симон, взяв по башмаку в каждую руку, ступил на перекат. Прыгать как эспаньолец он не решился и выбрал осторожную тактику, предпочитая скорости надежную устойчивость. Да, по дюйму, по два, пусть не быстро, но соскользнуть с камня и отправиться сразу на небесный путь — уж простите!

Вода лизала ступни.

— Вы можете быстрее, сеньор? — спросил Рауль-и-Румоза.

— Каналья! Не говорите под ногу!

Симон едва не оступился и с трудом перебрался на следующий валун. Солнце слепило бликами. Притопленный, едва угадываемый камень впереди, казалось, готовил каверзу.

— Вы казались мне смелее, сеньор, — сказал эспаньолец.

— Дьявол!

Шевалье кинул башмак, но Рауль-и-Румоза со смехом увернулся. Второй башмак тоже не достиг цели. Де Ламбрасс скрипнул зубами и сполз ногами в неизвестность. Подводный камень оказался склизок. Течение забурлило. Взмахнув руками, Симон уцепился за валун номер шесть, но далее, увы, все же последовало шумное падение, и на берег шевалье выбрался мокрым до пояса и злым как тысяча дьяволов и каналий.

— Эти валуны складывал законченный мерзавец! — заявил он, выжимая плащ.

— Легионеры Цезаря, скорее всего, — сказал Рауль-и-Румоза.

— Тем более!

— Вы говорите так, будто они были обязаны предусмотреть, что вам, мой э-э... недруг, случится пройти этим перекатом через полторы тысячи столетий.

— Они все равно были отъявленные мерзавцы!

— Возможно, кстати, что вы их далекий потомок.

Симон обул башмаки.

— У меня — франгалльский нос!

Рауль-и-Румоза цокнул языком.

— Это да. Риманские носы прямее и без горбинки.

— Каналья!

Шевалье с шелестом потянул шпагу из ножен.

— Ради Калибога, сеньор, — вздохнул эспаньолец, — прекращайте вы чуть что хвататься за оружие, проживете дольше.

— Вы оскорбили меня, сеньор!

— Чем?

— Вы оскорбили мой нос и смеялись на перекате.

— Знаете, — сказал Рауль-и-Румоза, щуря глаза на де Ламбрасса, — мне уже удивительно, что вы дожили до двадцати пяти.

— То, что вы с таким языком дожили до двадцати девяти, удивительно не менее, — парировал Симон, сбивая со лба мокрую прядь волос.

Эспаньолец задумался.

— А вы знаете, вы правы, сеньор, — сказал он. — Наверное, меня должны были убить. Герцоги де Борха обычно такого не прощают.

— Ого! А чего вы такого наговорили? — бестактно спросил Симон.

— Поспорил о применении инквизиции во славу Калибога на крещеных Путем маврах и евреях.

— И что же?

— Как видите, пришлось бежать.

По едва заметной тропке попутчики углубились в лес.

Неподалеку от них прыснул, мелькнул между стволами вспугнутый олень. Солнце поднималось все выше, прорезая кроны лучами. То тут, то там попадались следы диких свиней. Симон, поотстав, атаковал воображаемого противника — шпага его со свистом кроила воздух и срезала листву с веток.

— А так? — азартно взрыкивал он. — Не нравится, сеньор? А укол в плечо? Подставили клинок? Хорошо! Мы можем и в горло.

Фить, фить.

Шпага ловила солнце, будто пускала кровь из невидимки.

— Вы сейчас со мной ведете поединок, сеньор? — спросил взобравшийся на небольшой взгорок Рауль-и-Румоза.

— Нет, с негодяями, что стукнули меня в таверне, — ответил шевалье и провел очередной прием, уколов пустоту.

— Вы видели их лица?

— Сеньор, негодяя я чую за тысячу туазов! — воскликнул Симон.

— Значит, не видели, — констатировал эспаньолец.

— Каналья! Я видел его глаза! И его кинжал! И я ранил его плащ!

— Ранили плащ?

— Э-э... повредил, оставил отметину.

— Которую очень легко заштопать, наверное.

— Не важно, — вернув шпагу в ножны, де Ламбрасс поспешил за попутчиком, скрывшимся за могучим, кряжистым дубом. — Главное, вовремя попасть в Пуа-де-При.

Они вместе вышли к покинутой хибарке лесорубов и по заросшей папоротником тропке заторопились к просвечивающему сквозь деревья простору. Солнце брызгало золотом, над головами перепархивали птицы, голосами передавая друг другу весть о нарушающих их покой путешественниках.

— А что вы думаете о теодоликах? — спросил вдруг Рауль-и-Румоза, перепрыгнув попавшийся на пути ручей.

— Ничего, — сказал Симон.

Башмак его поехал на скользком бережке. Эспаньолец подал ему руку.

— И все же — вы не считаете их ниже себя?

— Благодарю. — Одолев ручей, шевалье пристроился вровень с попутчиком. — Я, сеньор, привык делить людей на мерзавцев и... э-э... не мерзавцев.

— Интересно! И кем же вы считаете меня?

Де Ламбрасс пощупал края подсыхающего плаща.

— Изначально, сеньор, вы были каналья, потому что остановили фургон. И дважды каналья вы стали, когда победили меня на дуэли. За завтрак и короткий путь я по справедливости простил вам оба этих случая, поэтому теперь вы — единожды каналья.

— Вы явно слабы в арифметике, сеньор.

— Нисколько, — возразил Симон, — вы забыли франгалльский нос!

— Ах, да! Тогда вы правы.

Шевалье кивнул, принимая признание.

Скоро они вышли на опушку и по лугу направились в сторону легких белесых дымков, колеблющихся над холмами.

— Это уже Пуа-де-При? — спросил Симон.

— Да. Замок Фер позади. Рона слева. Солнце над головой. Стало быть, впереди Пуа-де-При.

Попутчики обогнули пятнистое коровье стадо, лениво взмахивающее хвостами, и пастуха, разлегшегося в тени одинокого каштана.

— Когда я расквитаюсь с канальями, — сказал шевалье, — вы не откажетесь от того, чтобы я угостил вас обедом или ужином?

— Если мы найдем ваших каналий, — уточнил Рауль-и-Румоза.

— Вы сомневаетесь, сеньор?

Земля дышала теплом. По небу плыли легкие облачка, не делая даже попыток затмить солнце.

Симон щурился на слепящую высь и думал, что удивительно, как в такой благодати произрастают конокрады и любители лупить по затылку. Нет на них Калибога. Разве таким образом ступишь на небесный Путь? Нет.

Эспаньолец оглядывался с легкой улыбкой.

— Кстати, — сказал он, — у вас есть хоть какой-то план действий?

Де Ламбрасс фыркнул.

— Зачем?

— Ну, хотя бы затем, что Пуа-де-При совсем не маленькая деревенька и постоялых двора в ней два. Кроме того, чуть в стороне от нее есть монастырь искателей Пути, который, как ни странно, носит сходное название.

Симон нахмурился.

— Это не проблема.

— Почему же?

— Вряд ли ублюдки сунутся в святое место.

Рауль-и-Румоза рассмеялся.

— Только не обижайтесь, сеньор, но иногда вы производите впечатление малого дитя. Где вы росли?

— Дома.

— Далеко отсюда?

— Пуэнн. Замок де Ламбрасс.

— И ничего не слышали об инквизиции?

— Слышал. Но у нас в Пуэнне не было ведьм.

— В Эспаньолии каждая вторая женщина — ведьма.

Симон встал как вкопанный.

— Неужели?

По лицу Рауля-и-Румозы пробежала тень.

— Орден калибаситов, близкий к королю Эспаньолии, считает именно так, ибо женщина и следование искупительному Пути суть — несовместимые вещи.

— А причем здесь мавры и евреи?

— Ну, сеньор, когда это мавры и евреи были ни при чем?

Шевалье зашагал снова.

— Сдается мне, вы водите меня за нос.

— Нисколько. По мнению короля Филиппа и герцога де Борхе, если извести женщин, мавров и евреев, то Эспаньолия стремительно превратится в Небесный Край на земле. И не важно, раскаялись они в собственной ереси или нет.

— Да? — Симон недоверчиво качнул головой и замолчал.

Справа выдвинулся холм, на вершине которого белели на солнце давние развалины. В направлении показавшихся путникам желтых, красных и коричневых черепичных крыш с него сползла и запетляла дорога.

— Нет, я понимаю, король и прочее, — сказал де Ламбрасс, — но почему женщины?

Рауль-и-Румоза пожал плечами.

Спрямляя путь, они спустились в низинку. Из земли, будто зубы, то тут то там торчали стесанные, прямоугольные камни — остатки то ли древней риманской стены, то ли еще какого-либо укрепления. Симон уже почти одолел подъем к тонким, подрастающим сосенкам на взгорке, как эспаньолец потянул его обратно.

— Тише, — шепотом не дал он возмутиться шевалье. — Неужели не чувствуете? Дым!

— Дым? — де Ламбрасс, принюхиваясь, закрутил головой и скоро уловил не только запах костра, но и, кажется, женский вскрик.

— Вы слышали? — спросил Рауль-и-Румоза. — Похоже, дело нечисто.

Присев, он взял левее и осторожно, на корточках, поднялся к деревцам. Симон последовал за ним, следя, чтобы шпага эспаньольца не вонзилась ему в бедро.

— Каналья!

Вид, открывшийся шевалье сверху, возмутил его до глубины души.

Под криво растущими сосенками на растрескавшихся каменных плитах, выложенных неровной площадкой, творилось непотребство, прекратить которое де Ламбрасс посчитал своим немедленным долгом. Совершался, собственно, разбой: пятеро пестро одетых мужчин не самой приятной наружности (один — в круглом английском шлеме на голове), вооруженных кто дубиной, кто мечом, а кто и мясницким ножом, хохоча, измывались над парочкой стоящих на коленях путников в коричневых шерстяных плащах.

Третий путник, немолодой бородатый мужчина, был уже раздет до нижнего белья и мертвыми глазами смотрел в небо.

У остатков стены потрескивал костер, неподалеку стояла простая телега с запряженным в нее мерином рыжеватой масти.

— Остановитесь, канальи!

Конечно, кто бы стерпел? Горящий праведным гневом шевалье спрыгнул с вершины холма и, лавируя между сосенок, сбежал по склону прямо к приготовившимся его встречать грабителям.

— Куда? — прошипел Рауль-и-Румоза.

Но пальцам его не хватило какого-то дюйма, чтобы поймать Симона за полу плаща.

— Насколько храбр, настолько безрассуден, — пробормотал эспаньолец, продолжая скрытно огибать площадку по высоте. — И ведь убьют, дурака...

Де Ламбрасс между тем, оказавшись внизу, выдернул шпагу и нацелил ее острие в объемный живот ближайшему бандиту.

— Я советую вам отпустить несчастных!

Одетый в линялую котту высокий, тощий грабитель провел рукавом под носом и огляделся.

— Сеньор, — сказал он вкрадчивым голосом, — нас пятеро, а вы один. Шли бы вы отсюда подобру-поздорову.

Тиская мясницкий нож, фыркнул толстяк.

— Я совершенно не шучу! — нахмурился Симон.

— Мы тоже, сеньор. Нам, конечно, не привыкать брать кровь на душу, но, видит Калибог, сегодня вам выпала прекрасная возможность сохранить свою жизнь.

Высокий грабитель отступил к пленникам, остальные четверо сомкнулись перед шевалье. Де Ламбрасс оценил решительность на грязных, заросших физиономиях. Впрочем, это его ни мало не смутило.

— Что ж, сеньоры, — расставил ноги он, — подходите по одному.

— Ага, щас, — сказал толстяк.

Грабители начали медленно расходиться в стороны.

— Это вам не поможет, — самоуверенно заявил Симон, сделав несколько круговых движений кистью, — меня обучал мастер Скри...

Дослушивать его не стали. Крепыш в английском шлеме, подскочив, махнул дубиной, и фамилия знаменитого мастера так и не прозвучала полностью.

— Каналья!

Шевалье едва успел отклониться, спасая неразумную голову. Рипост! Тренированная рука послала шпагу в живот нападающему. Острие иглой вошло в тело. Крепыш от боли зачем-то привстал на цыпочки и, засипев, повалился вбок.

— Получите!

Симон расхохотался, отступил, принял на клинок мясницкий нож и, сверкнув глазами, уклонился от удара мечом.

— Что ж вы, сеньоры!

Не давая зайти за спину четвертому грабителю, он легко перескочил через скрючившегося на земле члена банды и отбежал к телеге.

— Не возитесь с ним, — недовольно кривя рот, сказал высокий.

— Так он это, сеньор Эгю... — пропыхтел толстяк, осторожно подступая к шевалье. — Как бы ловкий...

Отпугивая его, Симон взмахнул шпагой.

— Прочь, каналья!

Вскинув голову, де Ламбрас разглядел за спиной предводителя Рауля-и-Румозу, спускающегося к остаткам стены, и, приковывая внимание к себе, сделал несколько неосторожных выпадов, узрев которые мастер Гонзало Скриба, пожалуй, и вовсе отказался бы от ученика. Как в таких случаях и бывает, тут же раздалось 'дзонг!' — и пойманная на кромку меча шпага потеряла большую часть клинка.

— Вот такая неприятность, сеньор, — сказал мечник.

— Здесь вы удивительно правы.

Симон кинул остатки шпаги ему в лицо и, ловко забравшись на телегу, перебежал к ее началу и к помахивающему хвостом мерину. Жалко, что грабитель с дубиной, заросший, длинноносый малый в камзоле без рукавов, оказался быстрее и преградил шевалье путь.

— Вам же говорили, сеньор, чтобы вы шли отсюда.

Он ощерился, показывая плохие зубы.

— Знаете, я решил последовать вашему совету, — сказал Симон, оглядываясь за спину, на залезающего на телегу обладателя мясницкого ножа. — Вы были убедительны, и я даже могу принести вам свои извинения.

Мечник гоготнул.

— Это ты, сеньор, припозднился.

— Ага, — сплюнул под ноги малый с дубиной. — Сабаза проткнул — и, типа, ничего такого. Ну, мы тоже...

— Эй, сеньоры! — раздался вдруг голос. — Потрудитесь оставить моего приятеля в покое!

Шевалье, уже выбиравший способы героической смерти, с облегчением выдохнул.

— Сеньор Хуан!

Грабители обернулись.

Казалось, тонконогий эспаньолец совершенно по-дружески, с доброй улыбкой, приобнял их высокого предводителя сзади, и только кинжал, упирающийся господину Эгю в горло, неожиданно портил благодушную картину.

— Оружие, сеньоры, попрошу опустить на землю.

— Чего-чего? — малый с дубиной, позабыв про шевалье, шагнул от телеги к площадке.

— Неужели я не убедителен? — негромко произнес Рауль-и-Румоза, обращаясь больше к главарю, чем к остальным разбойникам.

— Убедительны, — просипел тот, задирая подбородок.

— Так в чем же дело?

— Бросьте оружие, идиоты! — скомандовал сеньор Эгю.

Глаза его выпучились, когда Рауль-и-Румоза подвел острие кинжала к кадыку.

Толстяк сполз с телеги и первым, сплюнув, откинул мясницкий нож в сторону. За ножом полетели дубина и, помедлив, меч.

— Направо, к сосне! — скомандовал эспаньолец.

Грабители, мрачнея, отошли от телеги.

— Симон, вы в порядке? — крикнул Рауль-и-Румоза.

— Да, сеньор, — сказал в ответ шевалье, — но вы, дьявол вас побери, не особо торопились.

— Посмотрите там веревку.

Де Ламбрас, присев на корточки, закопался в тряпье на дне телеги.

— Есть?

— Да!

Отбросив неприятного вида нижнее белье, Симон потянул веревку за хвост и выбрал, наверное, туаза четыре длины, пока она не кончилась.

— Замечательно! — крикнул Рауль-и-Румоза. — Киньте ее нашим визави, пусть сами себя свяжут.

— Слышали, канальи?

Спрыгнув с телеги, Симон бросил веревку к ногам грабителей. Лишившийся оружия мечник с ухмылкой ее поднял.

— И что дальше, сеньоры?

— Ничего, — сказал Рауль-и-Румоза. — Мы не станем вас убивать. Мы оставим вас здесь и оповестим представителя королевского суда о вашем предосудительном поведении.

Мечник присвистнул.

— Ха! Это пожалуйста.

Он передал веревку толстяку, и тот сноровисто обмотал ее вокруг себя, затем тоже самое сделал длинноносый грабитель. Мечник обернулся последним и отдал свободный конец шевалье. Прижав в подмышке поднятую дубину, де Ламбрасс крепко стянул остатком веревки компанию в единое целое.

— Отдыхайте, канальи!

Он пинком опрокинул грабителей на землю.

— Дьявол! — вскрикнул один из них, ударившись коленом о ствол сосны. — Это было совершенно не нужно, сеньор!

— Заткнитесь!

Посвистывая, шевалье миновал уже не подающего признаков жизни Сабаза, торопыгу в английском шлеме, и взошел на каменные плиты площадки. Главарь постарался отодвинуться, но, понятно, с Раулем-и-Румозой за спиной ему это не удалось.

— Ах, сеньор! — постукивая по ладони концом дубинки, произнес Симон. — По глазам вижу, вы уже здорово жалеете о прежних своих словах.

— Д-да, — выдавил высокий грабитель.

— Честно, так и отправил бы вас на Небесный путь, скостив остаток земного.

— Симон, — укоряюще качнул головой эспаньолец, — мы не будем его убивать.

— Почему нет? — поинтересовался де Ламбрасс.

— Потому что я против убийства без необходимости.

Шевалье шмыгнул носом.

— А, по-моему, так будет лучше.

— Но тогда вам придется убить и его подручных, — Рауль-и-Румоза показал глазами на вяло копошащихся грабителей. — А это будет бесчестно, так как они связаны и не могут оказать вам должного сопротивления.

— Ваш друг совершенно прав, — вставил фразу бледный сеньор Эгю.

— Каналья! — раздражился Симон. — Но их по одному можно вызывать на дуэль!

— Я думаю, вам будет не по чину дуэлировать с людьми низших сословий.

— А вы?

— А я, хоть и сделал это добычей пропитания, — вздохнул Рауль-и-Румоза, — все же, как вы знаете, являюсь сторонником поединков до первой крови.

— Дьявол!

От избытка чувств Симон постучал деревянной подошвой башмака по камню.

— Эй, вы там, канальи! — прикрикнул он на связанных. — Только попробуйте сбежать! Хватит шевелиться!

— Простите, сеньор! — подали голос оттуда.

Де Ламбрасс посмотрел на забирающееся в зенит солнце и подумал, что дело, должно быть, идет к полудню. Канальи, оглушившие его в таверне, наверное, уже часов пять в пути, если, конечно, спешат на встречу с — без сомнения — такими же канальями. Ха, он, возможно, еще встретит их на дороге!

— Благодарите Калибога, сеньор, — напыщенно сказал Симон предводителю бандитов, — что у нас мало времени. Я думаю, сеньор Хуан, его тоже можно связать.

— Согласен. Сеньор разбойник, будьте добры, сведите запястья.

Шевалье сбегал к телеге и, не найдя еще одной веревки, оторвал полосу темной ткани от какой-то юбки. Вернувшись, он перекрутил полосу и в несколько оборотов туго стянул поданные руки.

— Готово.

Грабитель поморщился, но ничего не сказал.

— Ну вот, — Рауль-и-Румоза убрал кинжал. — Прошу к остальным.

Сеньор Эгю, оглядываясь, неуверенно шагнул к сидящим у сосны подчиненным.

— Я могу...

— Можете, можете, — эспаньолец жестом, которым отгоняют мух, согнал бандита с площадки. — Сядьте, подумайте о жизни, о Пути.

— Каналья!

Симон только сейчас заметил, что две фигуры, ради которых он, собственно, и выскочил один против пятерых, все также стоят на коленях в своих коричневых балахонах и не спешат подниматься. То ли потрясение от неожиданного плена помутило их разум, то ли они благоразумно руководствовались терпением и распространяющейся на подобные случаи волей всемогущего Калибога.

— Сеньоры...

Он наклонился, чтобы заглянуть в темноту опущенного капюшона.

Фигура сидящего чуть приопустилась, а рукава, наоборот, пошли вверх, и будь Рауль-и-Румоза менее расторопен, здесь повествование о шевалье де Ламбрассе и завершилось. Заметил эспаньолец в глубине рукава металлический блеск или действовал по наитию, но когда по горлу Симона уже готово было полоснуть лезвие миниатюрного кинжала, он с ювелирной точностью отбил его в сторону.

— Каналья!

Шевалье от неожиданности упал.

Его благородные намерения были так глубоко оскорблены, что в глазах, после секундной оторопи, зажглись огоньки гнева.

— И это благодарность!? — взревел он.

Пушечным ядром его выстрелило вверх. Мысленно Симон уже видел, как кроит подлый череп несостоявшегося убийцы, но тут с головы фигуры упал капюшон, и де Ламбрасс растерял весь свой пыл и желание расправы. Мало того, шевалье вдруг захотелось иного: стукнуть дубиной по себе, набрать цветов, почистить одежду, спрятать куда подальше пустые ножны, задрапировать фон с грабителями большой цветной занавеской и подкрутить усы.

Последнее соображение задержалось у Симона в мозгу, и он по-простецки, двумя пальцами, загнул кончик левого уса, при этом совершенно забыв про правый. Осталось добавить ошарашенному виду де Ламбрасса идиотскую улыбку, медленно раздирающую его франгалльские челюсти, и любому читателю не составит усилий сделать вывод о природе увиденного молодым шевалье.

О, да, Симон одновременно был пленен, убит, счастлив, несчастен, разделен, разорван в клочья, сожжен, воскрешен, наставлен на Небесный путь, околдован и поражен молнией.

В общем, влюбился со всей горячечной страстью неискушенного в амурных делах человека.

— Простите меня, сеньор, прошу вас!

Шевалье открылись уложенные в тугое плетение волосы цвета спелой пшеницы, высокий лоб, разделенный снизу тонкой морщинкой, светлые брови и чудесные, восхитительные, полные беспокойства и любви серые глаза, в которых он с упоением утонул.

Ах, этот прелестный овал! А ресницы? А остренький подбородок? А цвет щек?

Губы девушки шевелились, но до слуха Симона слова добирались почему-то избирательно, и он с трудом извлекал из них смысл.

Она, конечно же, думала, что он — один из грабителей, покусившийся на ее честь, а он — спаситель, и было бы жутко печально, если бы ее кинжал... потому что она дала слово... Хвала Калибогу, что ваш приятель...

— Каналья, — прошептал де Ламбрасс первое, что пришло ему на язык.

— Что?

В серых глазах застыло такое теплое внимание, что шевалье смешался и забыл не то что об учтивости, но и откуда родом, какой сейчас день и как его зовут. Что уж говорить о Пуа-де-При и планах!

— Чтоб я сдох, — сказал Симон и улыбнулся.

— Сеньора, — пришел ему на выручку Рауль-и-Румоза, — позвольте представиться.

Он поклонился.

— Хуан Кальедо Рауль-и-Румоза, вынужденный странник, к вашим услугам.

— Колет де Кюсак.

Девушка поднялась с колен, за ней потянулась и вторая, все еще скрытая капюшоном фигура, полная и, судя по очертившейся груди, тоже женская.

— Очень приятно.

Эспаньолец легко прикоснулся губами к тыльной стороне ладони поданной ему руки. Симон в приступе ревности скрежетнул зубами.

— А это мой спутник, — обернулся к нему чуткий Рауль-и-Румоза.

— Прошу еще раз извинить меня, — перевела взгляд своих серых глаз на шевалье Колет. — Я, право, могла совершить страшную ошибку.

— Не стоит. Я, собственно, еще жив! — браво произнес де Ламбрасс.

Он впился губами в ладонь Колет, ощущая ее легкий цветочный запах.

— Сеньор, вы не назвались...

Девушка мягко вытянула руку из настойчивых пальцев.

— Симон, Симон де Ламбрасс, — выпятил грудь шевалье. — Путешествую в Париж!

— Мы удачно пересеклись, — улыбнулась Колет.

Симон покраснел.

— Собственно, сначала меня хотели повесить...

— Вас?

На лице девушки отразился неподдельный испуг.

Дьявол знает почему, но Симон, воспринявший волнение на свой счет, почувствовал себя едва ли не мифическим героем, и в голове его сама собой сложилась целая (но далекая от действительности) история, в которой он, противостоя злобным темным силам, был пленен, но не сдался, убил одного негодяя, затем — натурально, через решетку — другого, вырыл подземный ход и бежал.

Сколько-нибудь развиться повествованию, впрочем, не дал Рауль-и-Румоза.

— Сеньора Колет, — сказал он, — нам, пожалуй, стоит покинуть столь не гостеприимное место. Вы не против?

— Нет, сеньор Хуан.

Девушка побледнела, когда взгляд ее упал на раскинувшегося в траве убитого, раздетого до нижнего белья мужчину. Она бы, верно, упала без чувств, но сзади ее поддержала то ли подруга, то ли служанка и не дала потерять сознание.

— Бедный Ламбер!

— Я отомстил за него! — подскочил шевалье, указав дубинкой на скрючившегося в пяти шагах еще одного мертвеца.

Колет, впрочем, это не обрадовало. Она побледнела еще больше.

— Вы приехали на телеге? — спросил эспаньолец.

— Что? Да, да, я совершенно без средств.

Рауль-и-Румоза бросил удивленный взгляд на замерших грабителей.

— Зачем же они напали на вас?

— Это длинная история, сеньор, — прошептала Колет.

Несчастный вид девушки зажег в душе де Ламбрасса жажду мщения и он, подбежав, не разбирая, наградил бандитов пинками.

— Мы запомнили вас, сеньор, — прошипел сеньор Эгю, которому достался один из ударов. — Теперь берегитесь.

— Каналья! — воскликнул Симон. — Ты еще грозишься?

Он стукнул предводителя грабителей дубинкой по плечу.

— Дьявол!

— Каналья!

— Оставьте их, сеньор, — устало попросила Колет. — Лучше помогите мне с Эсмир забраться в телегу.

— Я всецело у ваших ног, сеньора.

Шевалье, впрочем, успел погрозить грабителям кулаком. Он подсадил девушку, легко прихватив ее за талию. Спутница Колет оказалась тяжелее, и Симон подставил колено импровизированной ступенькой.

— Прошу.

Из-под капюшона выглянуло круглое недовольное лицо пожилой женщины, толстые пальцы вцепились шевалье в плечо, а каблук туфли будто нарочно поелозил по ноге, выискивая, где нажать побольнее.

Эспаньолец в это время оглаживал мерина.

— Ваша служанка не говорит? — спросил он девушку.

— Эсмир немая, — ответила Колет.

— И куда вы сейчас?

— Конечно же, в Пуа-де-При! — громко сказала девушка.

— Нам по счастливой случайности — туда же, — запрыгнул на телегу де Ламбрасс. — Ваш конь вывезет четверых? А мы теперь будем вашим эскортом, и вы можете ни о чем не беспокоиться. Правда, моя шпага... Эх, к чертям шпагу! Я готов драться за вас голыми руками, сеньора!

— Вы очень любезны, — качнула головой Колет.

— Но вы зря громко объявили о цели своего путешествия, — сказал Симон. — А что если эти канальи освободятся и кинутся вас преследовать?

— Это я улажу, — сказал Рауль-и-Румоза и шагнул к уныло сидящим на земле грабителям.

Его шпага с визгом покинула два кольца, притворяющихся ножнами.

— Эй-эй-эй, сеньор! — заволновались бандиты.

Их предводитель предпринял недвусмысленную попытку сбежать, но был крепко прихвачен своими же подельниками.

— Вы обещали, сеньор! — задушено вскрикнул он, когда острие шпаги уставилось ему в лицо.

Рауль-и-Румоза сощурился.

— Я никогда не лгу! Но ситуация в следующем, сеньоры: освободиться от веревки вам хватит и пяти минут. А нам с Симоном не хотелось бы, чтобы сеньора де Кюсак и в дальнейшем тревожилась по вашему поводу. Кстати, что вам понадобилось от бедной девушки?

— Ничего! — тряхнул головой сеньор Эгю. — Мы случайно...

Кончик шпаги, приблизившись, уколол его лоб над бровью.

— Я не лгу, сеньор, но ложь чувствую, — сказал эспаньолец.

— Нам заплатили, — буркнул сбоку мечник. — Описали повозку, сеньору, сказали, что при ней будут всего два человека прислуги и что пропажа ее будет угодна самому Калибогу.

Рауль-и-Румоза хмыкнул.

— Вот как? Не замечал за Калибогом такого интереса.

— Сеньор, мы не спрашивали, — сказал Эгю. — Времена смутные, англичане стоят на берегах Нормандии, пикардийцы бузят на севере, эспаньольская Бургундия собирает войско, то ли чтобы воевать с Карлом германским, то ли чтобы идти на нашего Генриха, каждый более-менее состоятельный сеньор держит от десятка до сотни наемников-головорезов, предпочитая швейцарцев или итальянцев. Солдаты короля пощипывают теодоликов. Сборщики налогов возят должников в клетках. Крестьяне Гиени, говорят, уже потихоньку вешают сборщиков. Кто в таком густом бульоне, заварившемся во Франгаллии, будет интересоваться пропавшей девушкой?

Эспаньолец покивал, оглянувшись на Колет, съежившуюся на дне телеги.

— Ясно. А лошади ваши где?

Грабители заулыбались.

— А мы местные, сеньор. Нам лошадки без надобности. Здесь пол-мили всего-то.

— Вот что, местные, — Рауль-и-Румоза повел шпагой перед глазами разбойников, — или вы обещаете мне час сидеть у этой самой сосны, или я каждому делаю дырку в правой или левой ноге, на выбор.

Подавшись к эспаньольцу, грабители наперебой принялись уверять его, что не сдвинутся с места, и святые Лука, Матфей и Павел тому свидетели.

Рауль-и-Румоза отвернулся, едва они стали неуклюже осенять себя Путем. Причем сеньор Эгю умудрялся делать это связанными руками.

С жалостью посмотрев на мертвецов, эспаньолец сел на телегу. Эфес шпаги стукнул о доски. Колет тронула плечо сидящей впереди Эсмир, и та натянула вожжи, вынуждая мерина медленно побрести к ложбинке, обозначающей выезд на дорогу.

— Берегите здоровье, сеньоры! — насмешливо крикнул кто-то из грабителей.

Симон де Ламбрасс, похожий на петуха, обхаживающего наседку, ощерившись, завертел головой, высматривая наглеца. Не высмотрел, но подсел к девушке поближе.

— Не волнуйтесь, Колет, я рядом.

Рауль-и-Румоза вздохнул и обернулся:

— Сеньора, я думаю, нам было бы небезынтересно послушать вашу историю.

Глава 3

Колет де Кюсак сцепила пальцы.

— Я пока, сеньоры, не смогу вам рассказать все обстоятельно — слишком многое не ясно и мне самой, с другой стороны, возможно, я просто излишне предполагаю то, чего не было в действительности.

— Мы разберемся, — сказал Рауль-и-Румоза.

— А у меня, сеньора, нюх на негодяев! — похвалился Симон. — Будете вы о ком-либо рассказывать, я сразу скажу, каналья он или нет.

Девушка улыбнулась.

— Хорошо. Я начну с того, что почти двадцать лет назад мой отец, Людовик Констан, стал владельцем небольшого поместья Кюсак, пожалованного ему Гаспаром Колиньи за отличие в войне с итальянцами. Отца тогда ранило, и скоро он с тяжелым сердцем оставил армию, вступил во владение сеньорией и женился на дочери купца из Монтобана. Дела у него пошли хорошо, он разбогател, выкупая землю у крестьян и обедневших сеньоров. Родилась я. Надо сказать, меня облекли на земной путь по теодолической вере.

Колет пристально поглядела на мужчин.

— Не вижу здесь ничего плохого, — пожал плечами Рауль-и-Румоза.

— А мне вообще без разницы! — категорично заявил Симон. — У меня свой подход к людям!

Девушка с облегчением выдохнула.

— Сеньоры, я очень рада, что вы не так ревностно относитесь к вероисповеданию, как Генрих или его мать.

— Ну, говорят, Генрих изменился после дуэли, — сказал Рауль-и-Румоза. — Когда осколком копья тебе выбьет глаз и порвет ухо, кому только не взмолишься, чтобы выжить. Ходят слухи, что он скормил свою душу внутреннему дьяволу.

— Сеньор Хуан, — с неодобрением выговорила ему Колет, — хоть я и не высокого мнения о нашем короле, все же будьте добры не оскорблять его домыслами и кривотолками, которым цена денье на рынке Палю.

— Как скажете, сеньора, — качнул головой эспаньолец.

Обод колеса стукнул о камень.

На пологом склоне справа в окружении хозяйственных построек возник монастырь, из-за низкой стены всплыла башенка колокольни, растянулось вспаханное, коричнево-серое, с редкой прозеленью ростков поле. Солнце играло на позолоченном перекрестии путей на шпиле.

Мимо с садками на пруд или на протоку пробежали трое мальчишек в коротких, до середины бедра, штанах.

Симон привстал, придерживаясь за дощатый тележный борт, и попытался высмотреть погоню.

— Кажется, эти канальи послушали вас, сеньор Хуан, — сказал он, усевшись обратно, но удивительным образом оказавшись на несколько дюймов ближе к Колет. — Не вижу, чтоб они следовали за нами.

— На чем я остановилась? — нахмурилась девушка.

Рауль-и-Румоза улыбнулся.

— На вашем рождении, сеньора.

— Ах, да... Мой отец, как и его сюзерен, был ревностным теодоликом. У нас в поместье часто собирались люди одного с ним круга и обсуждали последние королевские эдикты и жизнь общин. Периодически бывал кто-нибудь из принцев Конде.

— Клянусь Калибогом! — воскликнул Симон. — Ваш отец был очень непрост!

— Возможно. Он всегда старался держаться в тени. Не знаю, правда это или нет, но, кажется, он собирал деньги на армии для Колиньи и Конде. Я помню, что не было и недели, чтобы к нему не приезжали из Орлеана, Монтобана или Монпелье теодолики из торговцев, цеховых мастеров или держателей мануфактур.

— Очень интересно, — сказал Рауль-и-Румоза. — А ваш отец вас любит?

— Любил.

Девушка сделалась грустной, и шевалье состроил бестактному эспаньольцу укоряющую гримасу. Солнце рассыпало лучи сквозь листву растущего у дороги орешника. Эсмир стегнула мерина, и тот, коротко заржав, затрусил чуть быстрее.

— Ваш отец умер? — не успокоился Рауль-и-Румоза.

— Да, — чуть слышно прошептала Колет.

— Как это случилось?

— Не знаю, его тело нашли на дне небольшого оврага. Папа любил обходить поместье. Обычно он делал это с Карфалем, своим слугой. Он опасался, что Гизы или Сент-Андре подошлют к нему убийц, а Карфаль здорово управлялся со шпагой. Но в тот раз папа почему-то отослал его в дом.

— А кто его учил? — ревниво спросил Симон.

— Кого?

— Слугу вашего отца? Итальянец или эспаньолец?

— Сеньор, разве это важно? — спросила Колет.

— Ну, я подумал, такой ли он мастер... — смутился де Ламбрасс. — Впрочем, раз его не было при вашем отце...

— Продолжайте, сеньора, — сказал Рауль-и-Румоза.

Крыши Пуа-де-При тем временем скрылись за небольшим взгорком. Стены монастыря на холме обрели четкость и вместе с ней — унылый, неухоженный вид, а в поле забелели фигурки крестьян. С колокольни ударил колокол, и густой звук прокатился над дорогой.

— Час! — определил шевалье.

— Перед оврагом есть площадка, по краям заросшая остролистом, — сказала Колет. — Небольшая, но достаточно уединенная. С нее открывался замечательный вид на поле и буковую рощу, которые отец все мечтал перекупить у сеньора де Пеньяра, но тот никак не соглашался, хотя и бедствовал. Иногда отец встречался там с доверенными лицами, которые хотели сохранить свои визиты в тайне от лишних глаз и ушей. К площадке по краю оврага подходит отдельная тропка, сворачивающая от дороги и вполне пригодная для всадника на послушной лошади. Возможно, в тот вечер отец кого-то ждал и потому Карфа...

— Каналья! — привстал, оглянувшись назад, Симон.

— Ага! — прищурился, повернув голову, и Рауль-и-Румоза, — похоже, это по наши души.

В какой-то сотне туазов позади, вынырнув из-за буковых зарослей, обозначились конные силуэты. Шесть, семь всадников. Они быстро нагоняли повозку.

Пальцы Колет нашли плечо шевалье.

— Будьте, пожалуйста, рядом.

— Это несомненно! — воскликнул де Ламбрасс.

Рауль-и-Румоза наблюдал приближение всадников со спокойствием, достойным самого Калибога. Ладонь его, впрочем, как бы сама собой накрыла эфес шпаги.

— Зря вы не взяли меч, — сказал он Симону.

— Я плохо с ним управляюсь, — ответил шевалье. — Каналья! Я думаю, они еще не лишились чести, чтобы не наделить меня оружием для честного поединка!

— Посмотрим.

По знаку Колет Эсмир остановила телегу.

Первым к ним вылетел сеньор на гнедом жеребце, в синем берете, в голубом плаще, накинутом на красно-зеленый пурпуэн, в светлых шоссах с буфами на бедрах. Был он, пожалуй, моложе Симона, на тонком, бледном, будто утомленном лице пробивались светлые усики и бородка, состоящая едва из десятка волосинок. Глаза его были светло-зелеными, но маловыразительными, в них не светилось ни ума, ни какого-либо интереса к сидящим в телеге людям.

Мгновение — и к нему присоединились отставшие на десяток туазов спутники, наполнив пространство вокруг повозки хохотом, топотом, звоном сбруи, запахом лошадиного пота, взглядами, оскалами и пестрыми одеждами.

— Сеньора.

Зеленоглазый всадник в синем берете спрыгнул с жеребца, но, увидев прилипший к дощатому борту телеги мазок навоза, передумал подходить ближе.

— Сеньора, я рад вас видеть в добром здравии.

Поклонившись, он махнул снятым беретом перед коленом.

— Вы рады? — фыркнула Колет, выпрямив спину.

Она проделала это с таким достоинством и надменностью, что перед Симоном вместо жалкой деревенской повозки на миг возник тронный зал. Возможно, что-то такое привиделось и зеленоглазому, поскольку он дернул щекой и усмехнулся.

— Да, я рад, и сожалею о поступке своего сюзерена. Пусть и с опозданием, но сеньор де Шамб и сам осознал свою вину и просит прощения о той вспышке гнева, что позволила ему так обойтись с вами. Это его извинения.

Молодой человек извлек бумагу, украшенную оттиском печати на сургуче, из отворота перчатки.

— Он хотел заколоть меня, как свинью! — произнесла Колет дрожащим от негодования голосом. — Вы слышите, виконт де Морсан?

Рука виконта повисла в воздухе.

— Я слышу, сеньора.

Из шести спутников де Морсана трое спешились, оказавшись напротив Рауля-и-Румозы и шевалье. Один, мордатый, с пушистыми усами, настоящий мерзавец, Симону особенно не понравился.

— Он посадил меня в телегу и отправил домой без денье в кошельке! — промолвила Колет.

Глаза ее сверкнули.

— И все же, сеньора, — кривя губы, виконт де Морсан подкинул письмо в телегу, — как только я об этом узнал, то постарался усовестить барона, а потом с его разрешения спешно бросился за вами в погоню.

— Зачем?

— Чтобы служить эскортом. Дороги Франгаллии небезопасны. Мы, кажется, воюем с Эспаньолией, италийскими герцогствами, Бурбонами, Англией, императором Карлом, немного в Лотарингии, чуть-чуть в Пикардии, чуть-чуть между собой, я имею ввиду религиозные противоречия, — виконт посмотрел на девушку с непонятным выражением лица. — Войска наемников и королевские войска необходимы то на севере, то на юге, то защищают Лион, то атакуют Парму, то стоят у Кале, то идут маршем оттуда сюда. Добавьте к тому же мародеров, цыган и разбойников, алчущих поживы. Хорошенькой девушке на простой телеге в обрисованном мной положении трудно будет не попасть в историю.

— Тогда вы припозднились, сеньор!

Виконт де Морсан приподнял брови.

— Неужели?

— Да, на нас уже напали. Верный Ламбер бросился меня защищать, и его... его подло закололи в спину.

Колет спрятала лицо в ладонях. Симон свирепо посмотрел на виконта. Тот вяло, будто извинительно, улыбнулся.

— Интересно, — сказал де Морсан, обернувшись к своим приятелям, — не те ли это негодяи, что встретились нам неподалеку?

— Возможно, Шарль, что это и так, — ответил пышноусый.

— Их было четверо? — спросила Колет.

— Да, — кивнул де Морсан, — и при виде нас они, как тараканы, прыснули в подлесок. Мы уж не стали за ними гоняться. А эти два сеньора, что сидят с вами рядом, они какими путями оказались в повозке?

— Они спасли меня.

Виконт хмыкнул.

— Странствующие сеньоры? Может, они назовут себя?

Рауль-и-Румоза спрыгнул на землю.

— Хуан Кальедо Рауль-и-Румоза, к вашим услугам.

— Заблудившийся эспаньолец? — наклонил голову де Морсан. — Эспаньолия — в той стороне.

Он показал рукой за спину. Его приятели загоготали.

— Каналья! — не утерпел Симон.

Он спрыгнул тоже. Виконт де Морсан смерил его насмешливым взглядом.

— А вы из какой деревни?

— Из Пуэнна. Шевалье де Ламбрасс! — вздернул подбородок Симон.

Де Морсан покрутил перчаткой в воздухе.

— Это, я так понимаю, где-то на юго-востоке?

— Почти Прованс.

Виконт скривился.

— И какого дьявола вас забросило так далеко от привычных мест?

— А какого дьявола не представятся ваши друзья? — раздувая ноздри, поинтересовался шевалье.

— Не переходите границы, шевалье, — сказал де Морсан, но отступил, давая назвать себя своим спутникам.

Пышноусый оказался виконтом де Пар, еще двое спешившихся в одинаковых, черных с фиолетовым камзолах — сеньорами де Пелюж и Консари, конные — виконтами де Сен-Ломм, де Боргонь и де Жакеран. У всех на одежде так или иначе присутствовали цвета сюзерена — барона де Шамба, белые лилии на голубом поле. Вставший на задние лапы лев украшал, правда, лишь притороченный к седлу круглый щит самого виконта де Морсана.

— Вы удовлетворены? — спросил он.

— А вы убедились, что сеньоре ничего не угрожает? — спросил в ответ Симон.

— Не совсем, — улыбнулся виконт.

Он чуть наклонил голову, и де Пелюж, Консари и де Пар мгновенно достали шпаги. Они оттеснили шевалье и Рауля-и-Румозу от телеги на несколько шагов.

— Канальи! — прошипел Симон, по привычке схватившись за опустевшие ножны.

— Сеньоры! — вскрикнула Колет.

Между ними на жеребце вклинился еще и де Сен-Ломм, смуглый брюнет с ледяными глазами и шрамом, стянувшим правую щеку.

— Теперь, — де Морсан приблизился к девушке, — когда сеньоры не могут вам навредить, вы можете все честно рассказать мне.

— Что вам рассказать?

— Они захватили вас?

— Нет!

Де Морсан подался вперед, но Эсмир, замычав, заслонила Колет собой.

— Что ты мычишь, курица! — досадливо произнес виконт. — Не собираюсь я ее убивать! Помочь хотел!

— Вы уже очень помогли, Шарль, — возвращая себе спокойствие, сказала Колет.

— Значит, я могу надеяться на вашу благосклонность? — понизил голос де Морсан. — В конце концов, я ничего не имею против жены-теодолички.

— То же самое говорил ваш сюзерен, виконт. Год назад.

Симон, слушая тихий разговор, тянул голову и вставал на цыпочки. Рауль-и-Румоза, напротив, из-под полуприкрытых век изучал друзей виконта, их стойки, положение рук, мысленно выделяя наиболее опасного фехтовальщика. Пока он склонялся к тому, что это де Пелюж, узколицый, горбоносый, где-то одного с ним возраста молодой человек. Кончик шпаги его, нацеленный эспаньольцу в адамово яблоко, едва подрагивал.

Твердая рука.

— Политика, сеньора, — тем временем пожал плечами де Морсан, продолжая негромко говорить. — Под губернаторством моего господина и так достаточно теодоликов. Но я пользуюсь его расположением и могу предоставить понравившейся мне девушке надежную защиту.

— Если она выйдет за вас?

— Разумеется. Я не благотворитель.

— Я могу подумать над вашим предложением?

Виконт улыбнулся.

— Месяца вам хватит? Поверьте, и Колиньи, и Конде, и Кастельно с Лаварденами скоро не смогут защитить даже самих себя.

— И это вы без страха говорите той, кто исповедует ту же веру? — спросила Колет.

— Пути Калибога неисповедимы, сеньора, — нахлобучил берет и качнул перьями де Морсан. — Захочешь жить, и соловьем запоешь... Это насчет веры. А раз у вас объявились заступники, я, пожалуй, отправлюсь обратно, в Шален, хотя, честно говоря, мог бы...

Он, не договорив, усмехнулся.

— Калибог подскажет вам дорогу, — сказала Колет.

— Да-да, — виконт хлопнул по крупу коня де Сен-Ломма и, сунув ногу в стремя, легко вскочил на своего жеребца. — В Шален, сеньоры! — крикнул он.

— Что? — огорчился пышноусый де Пар. — И никого не проткнем?

— Я дам вам время погонять тех четверых!

— Это дело! — повеселел де Пар.

Приятели де Морсана отправили шпаги в ножны (де Пелюж — с видимым сожалением) и взобрались в седла.

— Счастливой дороги, сеньора! — виконт развернул жеребца. — И думайте, сильно думайте!

Колет не ответила.

Жеребец под де Морсаном заржал, и виконт сразу пустил его рысью. За ним, гикая и хохоча, рванули его приятели. Гнедой де Пара при этом уронил в пыль несколько 'яблок'.

— Канальи! — Симон, скрипя зубами, залез обратно в телегу.

На девушку он старался не смотреть. Ему было стыдно, что он не смог ее защитить. Эспаньолец, наоборот, еще постоял, сквозь прищур вглядываясь в поднятую всадниками пыль.

— Очень интересно, — пробормотал он.

— Хуан, ну их к дьяволу! — сказал шевалье.

— Не скажи...

— Сеньор! — нетерпеливо позвала уже Колет.

Эсмир стегнула мерина, и повозка медленно покатила по дороге. Колеса, поскрипывая, повели новую колею. Рауль-и-Румоза мотнул головой, словно отбрасывая лишние мысли, и, пробежавшись, ухватился за борт.

— Залезайте!

Де Ламбрасс помог эспаньольцу сесть. Рауль-и-Румоза уместился на тряпках и соломе, едва не порезавшись о свою шпагу.

— У вас опять кровит, — сказал он Симону.

Шевалье посмотрел на проступающую сквозь полотно рубашки красноту.

— Ерунда. Это от злости.

— Доброго Пути вам, братья и сестры. Благослови вас Калибог! — раздалось спереди.

Через мгновение телега поравнялась с говорившими. Человек десять монахов, босых, в коричневых рясах, подвязанных веревками, сгрудились на обочине. Один был лет сорока, остальные — остриженные 'горшком' мальчишки лет семнадцати.

Все они истово осеняли себя путем.

— Куда идете, братия? — крикнул им Симон.

— В аббатство Сен-Керюзан, что рядом с Лионом, — ответил старший. — И для меня, и для новых послушников, что я веду с собой, это есть испытание веры и благочестия на земном Пути.

— Калибог в помощь!

Фигуры монахов, удаляясь, слиплись в темное пятно на фоне яркой зелени.

— Симон, а вам не показалось, — произнес, помолчав, Рауль-и-Румоза, — что сеньор виконт и сеньор Эгю, тот, из грабителей, рассказали нам об опасности нынешних путешествий одними и теми же словами?

— Неужели?

— Один в один.

— Каналья! И что это значит? — спросил шевалье.

— Что оба они пели с одного голоса.

Симон нахмурился.

— Погодите, как это? То есть... Эй-эй-эй! — воскликнул он, заметив, что на развилке телега свернула в объезд монастыря, а не к деревне. — Сеньора, Пуа-де-При в другой стороне!

— Мы не едем в Пуа-де-При, — объявила Колет, — мы едем в Рошефон, это на милю севернее. Там большая теодолическая община.

— Но нам нужно в Пуа-де-При!

— Я специально объявила об этом погромче, — сказала девушка, — чтобы грабители, если они надумают меня преследовать, остались с носом.

— Сеньора, — вздохнул Симон, — я готов простить вам все, но в Пуа-де-При меня зовет голос чести оскорбленного дворянина!

— Его стукнули по голове в одной таверне, — пояснил Рауль-и-Румоза. — И он ищет, кого бы стукнуть в ответ.

Колет с серьезным видом выслушала эспаньольца и чуть сдавила плечо немой служанки. Телега остановилась.

— Тогда я не смею вас задерживать, сеньоры.

Рауль-и-Румоза спрыгнул на землю.

— Вам точно не нужно сопровождение?

— В Рошемоне меня знают, — улыбнулась Колет. — И даже такой дряхлый мерин, которым меня одарил несостоявшийся жених, думаю, доберется туда за полчаса. Так что не беспокойтесь за меня, сеньоры.

— Сеньора! — Симон на коленках подполз ближе. — Видит Калибог, я оставляю вас с тяжелым сердцем. Пообещайте несчастному шевалье скорую встречу!

— Я приглашаю вас в Кюсак, шевалье.

— А я могу надеяться...

Колет лукаво улыбнулась.

— Вы очень нетерпеливы, сеньор.

— Да, я такой! — выпятил грудь де Ламбрасс. — Ха! Да если б я был терпелив...

— Сеньор, — прервала его девушка, — вашего голоса пугается даже конь. А мне совсем не нравятся торопыги.

Симон побледнел.

— Но...

— Но у вас чистая и честная душа, сеньор, — сказала Колет, глядя шевалье в глаза. — И это многое искупает.

— Слышал? — стукнул по плечу эспаньольца Симон, когда телега с Колет скрылась за изгибом дороги. — У меня — чистая душа. Ей нравится!

Рауль-и-Румоза покивал.

— Это очень не простая девушка.

— Приеду в Париж, — мечтательно вздохнул шевалье, — представлюсь королю, получу должность при дворе, титул. И женюсь!

— Разумные желания, — сказал эспаньолец.

— Я, пожалуй, средоточие добродетелей, — подумав, заявил Симон.

— Это не очень самонадеянно?

— Дорогой Хуан! Кому как не нам в этом жестоком мире, кому как не нам! — шевалье хлопнул Рауля-и-Румозу по плечу. — Вы все еще со мной?

— В Пуа-де-При?

— Да! Клянусь Калибогом, я должен наказать негодяев! В этом жестоком мире есть, по крайней мере, две вещи, за которые я без оглядки ринусь в бой. Первая — это Колет. А вторая — это справедливость.

— Тогда вам нужна шпага.

— Каналья! — де Ламбрасс схватился за ножны. — Вы не одолжите мне свою?

— Увы, мой друг, это единственное, что у меня осталось. Но, думаю, в Пуа-де-При найдется оружейная лавка. Или кто-нибудь из живущих там сеньоров согласиться обменять лишнюю шпагу на звонкий экю.

— И чего мы стоим?

Еще не друзья, но уже добрые приятели (во всяком случае, по мнению Симона), они зашагали по дороге, оставляя по правую руку монастырские поля.

По небу плыли барашки облаков, но день был светлый и яркий. Ветерок шелестел листвой и доносил то голоса, то треньканье колокольца.

Пуа-де-При начался с небольших огородиков по обочинам, вытоптанного цветника и нескольких хилых домиков, отбившихся от прочих зданий, отстроенных за городской стеной. Стена, впрочем, судя по всему, давно уже исполняла чисто номинальные функции. Была она каменной, невысокой, и Симон вполне мог бы заглянуть за нее, привстав на носки. Туазов на десять влево, и ее верхний край становился неровным, с выемками, будто чей-то гигантский палец несколько раз, пробуя, надавил на нее сверху. Десять туазов вправо — и неряшливая кладка, обвитая плющом, пропадала, упираясь в неодолимый, видимо, для нее холмик.

Зато первые два дома, встречающие путешественника за воротами, тянулись вверх на три этажа добрыми крепостными башнями с узкими, будто бойницы, окнами. Это черепицу их крыш, в основном, и видели де Ламбрасс и Рауль-и-Румоза по пути.

В одном из строений, судя по решеткам на окнах, находилась тюрьма. В другом слитно стучали ткацкие станки.

Приятели пропустили выезжающего из ворот водовоза и, назвавшись сонному стражу, с его любезного разрешения, выразившегося в ленивом взмахе руки, вошли в Пуа-де-При.

С телег сгружали пряжу, за подмастерьями, перекидывающими тюки в широкий проем второго этажа, зорко следил цеховой мастер.

Канавы между домами пованивали. Висели тряпки. С самодельных кривых лотков предлагали рыбу и зелень. Визжало железо, рассыпая искры под точильным камнем.

Симон крутил головой, высматривая черные плащи и фигуры определенной комплекции. Каналья! Каждый третий, если не каждый второй горожанин казался ему подозрительно похожим на мерзавца из таверны. Хоть догоняй, поворачивай, приставляй к горлу...

Ах, каналья, шпаги-то нет!

Шевалье посторонился, пропуская мусорщика с тележкой, нагруженной неаппетитным тряпьем.

— Дьявол!

Ему пришлось отскочить и в другую сторону, опасаясь быть сбитым всадником на черном жеребце с белыми бабками.

— Сеньор! — сердито прикрикнула на него женщина с хлебной корзиной, которую он случайно притиснул к стене. — Смотрите, что делаете!

— Шевалье де Ламбрасс! — представился Симон, но разговор завязать не успел, поскольку эспаньолец выдернул его в переулок.

В переулке было грязно и темно. В подклети под присмотром сидящей на узких ступеньках чумазой девочки гуляли курицы.

— Ищете комнату, сеньоры? — спросил приятелей сверху старческий голос.

Симон, подняв голову, разглядел лишь шершавые доски балкона.

— Нет, — сказал Рауль-и-Румоза, — мы ищем лавку, где можно было бы купить хорошую шпагу.

— В Пуа-де-При хороших лавок — днем с огнем, — пожаловался голос.

На шевалье сверху сыпнуло пылью, и он благоразумно отступил в сторону, чтобы, если человек с балкона решит обрушиться вниз, то не на него.

— Они все отсюда, значится, к северо-западу, — продолжил голос, — но этим переулком вы туда не доберетесь. Если же вы решитесь подняться ко мне, то я, возможно, смогу предложить вам несколько занятных вещиц.

— Извините, мы спешим, — сказал де Ламбрасс.

— Постой, — Рауль-и-Румоза поймал шевалье за рукав. — Сеньор, — выкрикнул он вверх, — вы можете хоть намекнуть нам, что это за вещицы?

Голос разразился смешком.

— Недоверчивые сеньоры. Де Альман и де ла Горта — эти имена вам о чем-нибудь говорят?

Глаза эспаньольца заинтересованно блеснули.

— Как к вам подняться? — спросил он.

Из балкона высунулась худая рука.

— Налево. Там дверь и лестница на второй этаж. Хе-хе, недоверчивые сеньоры. А я пока, с вашего позволения, облегчу ночной горшок. Посторонитесь.

— Каналья!

Под смех девочки Симон скакнул из-под плеснувшей сверху мутной жижи.

— Пошли, — потянул его Рауль-и-Румоза.

— Ну его к дьяволу! — с чувством произнес шевалье, осматривая рубашку на предмет брызг. — Он нас дурит! Подумаешь, знает имена толедских мастеров, я тоже их знаю. У мастера Скриба был клинок самого Мартинеза.

— И все же.

Эспаньолец подтолкнул Симона к темному проему.

В доме пахло мочой и тушеной капустой. Слева, за перегородкой, раздавался монотонный звук, словно кто-то не переставая стучал в стену пяткой. В конце короткого коридора, покачивалась в кресле, перекрывая занавешенный оконный свет, безучастная сухая фигура. Свет прорывался мутными наплывами.

Едва их глазам обрисовалась шаткая лестница, приятели поспешили подняться.

— Сюда, сеньоры.

Старик ждал их у двери в свою комнатку. На нем были грязные нижние штаны и замызганный шерстяной дублет. Седые и спутанные волосы его давно не знали инструмента цирюльника, но, похоже, он подравнивал их самостоятельно.

Запавший рот. Крючковатый нос. Круглые, серые, в окружении морщин глаза.

В комнатке, тесной, зябкой, бедно обставленной, с продавленным лежаком, грубо сколоченными столом и лавкой и гравюрой 'Калибог идущий' на пустой стене, он оставил приятелей у самой двери.

— Сейчас, недоверчивые сеньоры.

Его ноги в вязаных сандалиях прошлись по облысевшей медвежьей шкуре, должно быть составлявшей самый шик жилища. Опустившись у лежака на колени, старик вытянул из под него длинный деревянный ящик в полтора туаза длиной.

— Смотрите, — он откинул крышку и отступил в сторону. — Жерар Пинье никогда не говорил неправду.

Шевалье и Рауль-и-Румоза шагнули вперед.

В ящике на грубом шерстяном полотне лежали шпага в ножнах и толедская дага с характерной треугольной защитной пластиной.

Эспаньолец присел.

— Как вам, Симон?

Он подал де Ламбрассу извлеченную из ножен шпагу. Видно было, что хранили ее бережно, подтачивали, на клинке не было ни зазубрин, ни сколов.

— Слегка тяжеловата, — сказал шевалье, выписав оружием восьмерку.

— О, вы, сеньор, легко к ней привыкнете, — сказал старик, двинувшись к Симону. — У нее прекрасный баланс. А значок де ла Горта видите?

Он чуть не наколол себя на шпагу, спеша показать выбитые на пятке буквы.

— И сколько вы за нее хотите? — как бы нехотя спросил Симон.

Клинок ему понравился, рукоять сидела в ладони, как влитая, но он не спешил показывать свой интерес.

— Два ливра, — вздохнул старик. — Все-таки работа большого мастера.

— Сорок су? Старая ты каналья! — возмущенно крикнул Симон. — Я больше десяти су не дам! Десять су! Может быть, одиннадцать.

— Два ливра.

— А дага? — спросил от ящика Рауль-и-Румоза.

— Ливр, — ответил старик.

— Где же ваша скромность, сеньор? — улыбнулся, поднимаясь, эспаньолец.

— Видит Калибог, — сказал старик, — Жерар Пинье задолжал за комнату за полгода и должен много кому еще.

— А тебе-то чего? — спросил шевалье, пуча глаза. — Жерар Пинье задолжал, вот он пусть и платит. Кто это такой, Жерар Пинье? Мы вообще-то с тобой разговариваем, а не с каким-то неведомым Жераром Пинье!

— Извините, сеньор, Жерар Пинье — это я, — старик развел руками. — Просто я уже привык говорить о себе несколько отстраненно.

— А-а... Ну, ты старик это... — Симон почесал нос. — Раз ты Пинье... Двенадцать су.

— Предлагаю полтора ливра за обе вещи, — сказал эспаньолец. — Думаю, Жерар, вы еще где-то на десять су будете в прибытке.

— Жадные вы, сеньоры, — обиженно произнес старик. — А на что жить?

— Каналья! — воскликнул де Ламбрасс. — Его проще убить!

— Два ливра за шпагу и дагу, — сказал Рауль-и-Румоза.

Он достал из поясного кармашка экю. Старик, схватившись за сердце, приземлился на край лежака.

— Я знал, я всегда знал, что судьба будет благосклонна ко мне, — прошамкал он. — Но, сеньоры, у вас нет монеты помельче? Если я и дойду до меняльной лавки, то, боюсь, мне ни за что не вернуться обратно, не будучи ограбленным...

— Тьфу! — шевалье, успев повесить упрятанную в ножны шпагу на перевязь, хлопнул ладонями по бедрам. — Все ему не так! Клянусь, Жерар Пинье сейчас получит!

Старик успокаивающе выставил худые руки.

— Сеньоры, сеньоры!

— Хорошо, Жерар, — сказал Рауль-и-Румоза, — я оставлю тебе экю в залог. Завтра мы придем с серебром, а с собой пока возьмем оружие. Так пойдет?

Старик торопливо кивнул, и золотая монета легла ему в сухую ладонь. Пальцы тут же сомкнулись, заключив желтый блеск в тайне кулака.

— Вы — щедрые сеньоры.

— Только попробуй встать на неверный путь, — мрачно сказал, выходя, Симон. — Обеспечу переход на Путь Небесный.

— А ведь чистая душа, — произнес Рауль-и-Румоза, когда приятели двинулись из переулка в поисках постоялого двора.

— Кто, старик? — фыркнул Симон.

— Вы, мой друг.

Эспаньолец прицепил дагу справа и несколько раз испытал, быстро ли она достается.

— А я причем? — удивился шевалье.

— Ну как? Колет, кажется, вам так и сказала: 'чистая душа', а вы старику угрожать...

— Каналья! — рассердился де Ламбрасс. — Я его просто предупредил. Он, может быть, думал сбежать с вашим экю.

— Сбежит — увидим.

Рауль-и-Румоза пропустил двух конных офицеров королевской гвардии. Грязь из-под копыт обрызгала штанины. Симон успел прикрыться плащом.

Из окон пахло мясом и хлебом, и прогорклым жиром, и дерьмом, и мышами, и еще Калибог знает чем.

— Я смотрю, вы тратите деньги направо и налево, — сказал шевалье, перешагивая упавший с телеги в грязь мешок. — Вам не жалко?

— Легко пришло — легко ушло, — пожал плечами эспаньолец.

Они разминулись с румяными девушками, несущими на пару одну корзину со снедью, и Рауль-и-Румоза проводил их заинтересованным взглядом.

— На самом деле, это деньги мои, — сказал Симон.

— Увы, увы, вы проиграли мне их в честном поединке.

— Каналья! — взорвался шевалье. — Я бы вызвал вас снова, но кроме моих три... двенадцати экю, боюсь, у вас нет ни денье, Хуан!

— Здесь вы как никогда правы, мой друг. Но посмотрите на это с другой стороны, — Рауль-и-Румоза приобнял приятеля. — Вы познакомились с прекрасной девушкой и спасли ее, вы обрели спутника в моем лице, наконец, обновили свой арсенал славным толедским клинком. Стоит такое проигранной дуэли?

Симон засопел, раздумывая.

Улица, раздавшись в стороны, вывела приятелей на площадь, заставленную лотками и дощатыми лавками. По рядам, между покупателей и зевак, бегали собаки и мальчишки, пугая служанок, посланных за продуктами и подныривая под юбки гуляющих с сеньорами матрон. Кто-то зычно предлагал свежеубитую свинью, торговец в робе тряс склянками с душистой водой, звучала лютня. С колокольни при церкви, стоящей чуть в стороне, пробили три часа пополудни.

— Дьявол!

Шевалье, привстав на носки, зашарил глазами по вывескам на другой стороне площади.

— Кажется, слева, — сказал Рауль-и-Румоза.

— Где?

Эспаньолец вскинул руку к вывеске, частично закрытой деревянным навесом. '...людо' — значилось там.

— Не люди, а канальи, — пожаловался Симон, расталкивая прохожих и успевая бить по грязным рукам малолетних воришек. — Что за куча!

— Это вы еще в Париже не были!

— Там же король.

— П-ха! — выразил свое мнение Рауль-и-Румоза. — Свернем?

Приятели продрались между занозистыми стенками лавок булочника и мясника. Увязавшемуся за ними мутному типчику эспаньолец показал дагу, и тот, понятливо ухмыльнувшись, предпочел выбрать другой маршрут.

Полностью вывеска читалась как 'Оловянное блюдо'.

Зданьице было кургузое, стиснутое с одной стороны магазином тканей, а с другой — нотариальной конторой, и худоба, как это случается и у людей, пошла в рост. Четыре этажа по пять окон с балконами тянулись вверх, и только крыша, утыканная каминными трубами, казалось, сдерживала это стремление к небу.

Сбоку Симон приметил узкую арку с проходом на задний двор.

— Ну как? — спросил Рауль-и-Румоза. — Думаете, здесь?

Шевалье шагнул к двери.

— Почем я знаю?

Внутри 'Оловянного блюда' несмотря на день было темновато. Красноватые отблески камина придавали заведению мрачный вид. Пахло кислым вином и жареным мясом.

— Сеньоры...

Из-за стойки к приятелям, согнувшись в поклоне, выступил худой, узколицый молодой человек в темных чулках и короткой куртке.

Показывая кривые зубы, он улыбнулся.

— Сеньоры хотят комнаты?

— У сеньоров вопрос, — сказал Рауль-и-Румоза, замечая лестницу на второй этаж. — Мы кое-кого ищем.

— Денье.

— Каналья! — тут же вскипел Симон.

Он схватил парня за грудки.

Эспаньолец, закрывая собой некрасивую сцену, лениво осмотрел зал с полудюжиной длинных столов, за одним из которых сидела грузная сеньора в сиреневом и голубом платье с кружевным воротником и в обществе худосочных то ли подружек, то ли родственниц поглощала жареного поросенка.

— Я сейчас заплачу тебе! — тем временем пообещал Симон просителю, оттащив того в темный угол под лестницу.

— Сеньор!

— Получи!

Раздался звучный удар.

Молодой человек задушено всхлипнул и, удерживаемый шевалье в вертикальном положении, мгновенно отказался от идеи стяжательства и наживы на благородных сеньорах.

— Простите, — пискнул он. — Не надо платы!

— Ты уверен? — встряхнул его де Ламбрасс и на всякий случай еще раз ткнул кулаком в бок.

— Совершенно уверен.

— Ну вот, — шевалье оправил на парне куртку, — это другое дело. Ты тут смотришь за всем?

— Да, сеньоры. Пока хозяин в отлучке — смотрю.

— Как зовут?

— Люсьен Лабю, сеньоры.

— Очень хорошо, — сказал Симон и, набычившись, посмотрел парню в глаза. — А теперь вопрос. В твою гостиницу должны были явиться два человека.

Собеседник закивал.

— Что ты киваешь? — рыкнул шевалье, снова скручивая рубашку на груди у бедолаги. — Ты знаешь их?

— Сеньор... — захрипел Люсьен. — Я... нет.

— Какого дьявола ты тогда киваешь?

— Се...

— Так, — присоединился к разговору Рауль-и-Румоза, успокаивающе кладя ладонь на плечо шевалье, — друг мой Симон, ты не мог бы уступить мне возможность расспросить этого молодого человека?

Прижатый к стене Люсьен мелко закивал, желая раскрыться именно эспаньольцу. Шевалье фыркнул и отпустил руки.

— Каналья! Пожалуйста!

— Благодарю, — Рауль-и-Румоза заступил на место де Ламбрасса и даже поправил бедному, растрепанному Люсьену воротник рубашки. — Думается, мой юный друг, вы несколько поспешили с объявлением цены на свои услуги. Попробуем сначала?

— Да, сеньор.

— Мы не какие-нибудь герцоги или принцы крови! — добавил от стойки Симон.

— С них я взял бы не меньше су, — сказал Люсьен.

Рауль-и-Румоза рассмеялся.

— Вам не откажешь в остроумии, мой друг. Но к делу. Сегодня в час дня или чуть позже в вашей гостинице могли остановиться два человека...

— В черных плащах, — сказал шевалье. — И в масках!

— Возможно, в черных плащах. Скорее всего, конные. У вас наверняка есть заезд со двора.

— Есть, сеньор, — сказал Люсьен, косясь на де Ламбрасса. — Но ваши сеньоры скорее всего остановились в 'Королевской лилии'.

— Это почему? — спросил Рауль-и-Румоза.

— Позвольте, сеньор, я перечислю наших постояльцев, и вы все поймете без дальнейших объяснений?

— Валяйте, — разрешил эспаньолец.

Люсьен, вытянув шею, заглянул в зал с сеньорой, угощающейся поросенком, удовлетворился увиденным и принялся загибать пальцы.

— Подвал. Столяр, две прачки с детьми, старьевщик и монах. На первом этаже кухня и комнаты хозяина, моя и другой прислуги. На втором этаже две комнаты для себя и для жены снимает пожилой кондотьер, а еще за четыре комнаты заплатили офицеры Его Королевского величества, но они сейчас в войсках. Одну комнату занимает старик-портной. В двух последних — ремонт после небольшого пожара. Третий этаж у нас отведен под людей более денежных, четыре комнаты, увы, пустуют, в остальных разместились купцы, приказчики и один нотариус. Собственно, рынок у них как на ладони — в окно выгляни и узришь. А весь четвертый этаж сняла вон, сеньора.

Люсьен кивнул на сиренево-голубое платье.

— Весь?

— Весь. Сеньора богата, здесь проездом, но уже вторую неделю сидит в нашей гостинице. Ждет кого-то.

— А 'Королевская лилия'?

— Она больше и, не к чести моего хозяина, лучше. На окраине и воздух чище, и не так тесно. Мне все больше кажется, что Пуа-де-При из маленькой деревушки с открытием ткацкой мануфактуры превращается в маленькую копию Парижа.

— Ха! Вы были в Париже? — подскочил Симон.

— Я там родился, сеньор, — с достоинством ответил Люсьен.

— И променяли его на Пуа-де-При? Не поверю ни за что!

— Увы, сеньор. Так и есть. Я обязан своим появлением повитухе на улочке у Сен-Жак-ла-Бушери, если это название вам о чем-то говорит.

— Каналья!

Симон наставил на Люсьена палец, но Рауль-и-Румоза, подхватив под локоть, вывел его из гостиницы в толпу на рынке.

— Поспешим, Симон, — проговорил эспаньолец.

— Каналья, этот Люсьен — лжец!

Работая локтями, они пересекли площадь.

— Возможно, но скажу вам, мой друг, я тоже не в восторге от Парижа.

Чтобы шевалье его услышал, Раулю-и-Румозе пришлось соревноваться с лужеными глотками торговцев.

— Ну, конечно! Толедо вам милей!

— С прошлого года Мадрид — столица Эспаньолии.

Приятели пропустили сеньору в светло-синем, которую четверо слуг несли над толпой на стуле с прибитыми к нему оглоблями. Сеньора улыбалась и прятала нижнюю половину лица под веером.

Эспаньолец проводил ее заинтересованным взглядом.

— Слушайте, Симон, — сказал он, когда они быстрым шагом двинулись по узкой улочке. — Что вы будете делать, если найдете ваших мерзавцев?

Над низкими крышами домов торчал церковный шпиль с путевым перекрестием. Он и был выбран ориентиром.

— Как что? — удивился де Ламбрасс. — Вызову на дуэль!

— Но судя по их поведению, они достаточно бесчестные люди.

— И что?

— Вряд ли они будут следовать дуэльному кодексу и вообще каким-нибудь понятиям о благородном поединке. Я к тому, есть ли у вас план?

Симон на мгновение задумался.

Они отбежали под навес одного из домов — по улочке на рыжем жеребце проскакал всадник.

— Тогда я дам и тому, и другому каналье в рыло и вызову гвардию!

Рауль-и-Румоза раскланялся с пышной девушкой, несущей корзину с бельем, затем отступил от тачки с углем, которую споро тащил чумазый мальчишка лет пятнадцати.

— Симон, я думаю, вы донельзя наивны.

— Да? — шевалье напутствовал мальчишку с тачкой легким пинком. — Что вы хотите этим сказать, Хуан?

— Что вам всадят наваху в бок прежде, чем вы успеете, как вы выразились, дать в рыло, — ответил эспаньолец.

Мимо них, крича ругательства, видимо, в адрес только что проскакавшего всадника, пробежал худой сеньор в узких штанах, рубашке и высоких, выше колен, сапогах. Сеньор был взбешен и грозен, и шпага его танцевала в вытянутой руке, задевая клинком вывески и стены домов.

— Гасконец, — прищурился Рауль-и-Румоза.

— Дьявол, он так кого-нибудь проткнет, — сказал Симон.

— Вы с ним похожи, — эспаньолец несколько секунд смотрел бегущему сеньору вслед.

Прохожие шарахались от безумца в стороны.

— Чем же?

— Тоже спешите, не имея понятия, что делать потом.

Они обошли дом, углом вылезший в проход. Улочка за домом расширилась, сделалась вполне добротной и насколько возможно — прямой. Под слоем грязи отозвался камень.

Впереди и чуть правее показался конус церковного купола.

— Дьявол! — сказал шевалье. — Вы предлагаете сразу идти за сержантом?

— Я предлагаю пустить вперед меня, — сказал Рауль-и-Румоза.

— Вы же не знаете, как выглядели эти канальи!

— Плащи и маски.

— Да, но...

— Не беспокойтесь, Симон. Я только выясню, находятся ли в 'Королевской лилии' личности, подходящие под описанных вами мерзавцев, а дальше уже со всем своим пылом вступите вы. Я, так и быть, прикрою вам спину.

— Сеньор Хуан, это благородно.

Де Ламбрасс пожал приятелю руку.

'Королевская лилия' представляла из себя длинное, побеленное и кое-где подкрашенное желтой краской здание за низкой плетеной изгородью. Второй этаж опоясывала деревянная галерея с лестницей у торцевой стены. Широкий двор был посыпан сеном. Пристройка слева, должно быть, являлась конюшней.

С расположенной через улицу церковной колокольни ударил колокол.

— Четыре!

Симон готов был рвануть к гостинице, но встретился глазами со спокойным лицом эспаньольца и умерил шаг.

— Встаньте подальше от входа, — сказал Рауль-и-Румоза.

— Зачем это?

— Чтобы не опознали раньше времени.

Во дворе складывали вязки соломы. В пристройке звенело железо. Двое рабочих колотили то ли раму, то ли короб.

— Каналья.

Симон, подкрутив усы, встал у длинного корыта с водой. Рауль-и-Румоза, незаметно ему кивнув, скрылся в гостинице.

Солнце плавало в весеннем небе, разогретое, спелое, как круглый хлеб.

Шевалье зачерпнул воды, плеснул на лицо, поглядывая на дверь, проговорил про себя: 'Вот мы и встретились, каналья!'.

Да, пожалуй, так и стоит сказать.

Тот: 'Как? Вы живы?'. А он: 'Как видите'. Тот побледнеет, заерзает глазами. Тут-то он и освободит шпагу: 'Вот мы и встретились, каналья!'.

Жилистый, невысокий слуга подвел к корыту расседланного коня, и де Ламбрасс сместился к изгороди, а потом, освобождая место вешающей мокрое белье тучной прачке, отошел к лестнице с галереи.

Надо сказать, не случись этого, возможно, наша история так и закончилась бы, у 'Королевской лилии', или же продолжилась самым рядовым образом, где шевалье де Ламбрасс отправился бы в Париж и пал на дуэли где-нибудь в Тюильри или на набережной Сены, а Рауль-и-Румоза, простившись с ним, пустился в скитания по дорогам Франгаллии и Нидерхауза, где однажды напоролся бы на стилет, как на послание от мстительных де Борха.

Но Калибог был благосклонен к Симону, Раулю-и-Румозе и, соответственно, к повествованию.

Шевалье наблюдал за дверью в гостиницу, когда с галереи, надеясь выйти по тропинке сразу на задний двор, где его ждал фургон, стал торопливо спускаться человек, вызвавший в сердце де Ламбрасса живейший отклик.

— Сеньор Ризи! — воскликнул Симон. — Ха! Сеньор Ризи!

Человек на мгновение застыл на ступеньках, словно наткнулся на стену, затем глаза его нашли шевалье, а губы, помедлив, сложились в широкую улыбку.

— Сеньор де Ламбрасс!

Доменико Ризи нарочито вальяжно спустился к шевалье, мысленно кляня собственную неудачу. Какого дьявола этот дворянчик взялся его преследовать?

— Вы сохранили моего Фенира? — спросил Симон.

— Кого?

Ризи стрельнул глазами по сторонам — чертовски много свидетелей.

— Моего коня!

— Ах, коня! — Ризи рассмеялся. — Ну, конечно! Он там, на заднем...

Он не договорил, уткнувшись взглядом в изменившееся лицо шевалье, и побледнел сам. Увы, он слишком поздно сообразил, что на нем тот самый плащ, что скрывал его в таверне бедного Брие, и, что хуже, этот плащ до сих пор пахнет пожарищем.

Но вдвойне, втройне, в десять раз хуже было то, что в спешке ни Ризи, ни Стефан не зашили дурацкую, памятную, проделанную шпагой прореху.

— Ха! — сказал Симон. — Вот мы и встретились, каналья!