Zemlya za okeanom(16)

"Воистину одно шпионство кругом. Шпионство за поступками, духом, даже мыслями. Я только задумывал написать прошение о снятии с меня принятых обетов, дабы покинуть конгрегацию. Dimitti servum tuum in pace, ut requiescam paululum, antequam moriar (Отпусти раба своего с миром, да успокоюсь немного, прежде чем умру.(лат.) А тут сам верховный генерал ордена Н.Морон предложил мне принять участие в новом предприятии, отправиться миссионером в русские колонии в Америке. С изрядной долей цинизма, что неудивительно, добавив: "Мы полагаем, что расчитали все возможности для выполнения вами задуманного, принимая во внимание ваш возраст и состояние здоровья, ибо следует верить, что Господь дает силы всем тем, кого он действительно призывает к подвигу."

Благодаря длительному общению с монашеской братией все эти ухищрения видны были мне.

Во-первых, конгрегация избегала скандала, связанного с моим выходом.

Во-вторых, сохранял в лоне ордена одного из лучших проповедников, каким, скажу без ложной скромности, я считался.

И, в-третьих, если русские власти в Америке меня арестуют и выпадет мне судьба упокоиться где ни будь на акатуйских рудниках, орден обзаведется новым мучеником за веру. Risum tentatis, amici! (Удержите смех, друзья! (лат.)...

В 1837 будучи в Цюрихе с разными идеями я предложил нескольким русским ехать в Америку и основать там образцовую общину и издавать при ней журнал. Несколько ночей мы протолковали об устройстве будущей республике, о распределении работ, причем оказавшийся среди нас юноша француз, подмастерье каменщика, заметил: "Novus travaillerons chacun a notre metier at vous, Monsieur, vous nous instruirez et nous aiderez de vos bons conseils" (Мы будем заниматься каждый своим делом, а Вы, сударь, будете нас учить и помогать своими добрыми советами.(Фр.) Это комплимент мне как грамотею, homme de lettres. Для этого предприятия у нас кое-чего недоставало, а именно: сметливости, предприимчивости и капитала! И вот я еду Excusez du peu! (Не взыщите! (Фр.) посланцем ордена, из которого собрался выйти, проповедовать религию, которой не верю...

Наконец я на корабле. Попутный ветер уносит меня в море. Слава богу! Я первый раз свободно вздохнул. Laqueus contritus est et nos liberati sumus! (Петля протерлась, и мы свободны!(Лат.) Сеть порвалась и птичка выпорхнула на волю... Иметь свой собственный корабль и на нем носиться по волнам неизмеримого океана, не завися ни от каких властей земных — вот идеал Байронова блаженства!

Я, не будучи моряком и не имея никакого понятия о море, так же полюбил эту безграничную свободу. Солнце всходит, солнце заходит, и ничего не видишь кроме голубого неба и синей воды."

Впервые, после двадцатипятилетнего перерыва Печерин писал стихи

Солнце к западу склонялось,

Вслед за солнцем я летел:

Там надежд моих, казалось,

Был таинственный предел.

Запад! Запад величавый!

Запад золотом горит:

Там венки виются славы,

Доблесть, правда там блестит.

Мрак и свет, как исполины,

Там ведут кровавый бой:

Дремлют и твои судьбины

В лоне битвы роковой.

За пять месяцев клипер "Лев" дошёл до Сан-Франциско. Там Печерин почти сразу пересел на почтовый пароход "Калифорния".

"Вот я и на пароходе — пароход зашипел, отчалил от берега и поплыл по синю морю, посылая струю черного дыма к берегам Китая..."

23 августа 1862г. Владимир Сергеевич Печерин впервые ступил на землю Русской америки.

"Я в России!

Дарует небо человеку

Замену слез и частых бед:

Блажен факир, узревший Мекку

На старости печальных лет.

Но что это за Россия?

Там, где море вечно плещет

на пустынные скалы.

Благорастворенный климат, где гигантские сосны растут, переплетаясь с розовыми кустами, море, сверкающее в заливах, бухтах, разных закоулках под навесом черных скал. ...Но едва успел я размять ноги на твердой земле, как привезший мешок с письмами почтовый служащий, справившись я ли frtre Petcherine (брат Печерин (фр.), вручил мне письмо. В нем, архиепископ Орегонский Ф. Бланше, изволил кратко указать, немедленно, тем же пароходом, отправляться в Московскую миссию...

Вот и завершился круг. Бежав четверть века назад из Москвы первопрестольной я оказался в Москве — столице золотого тельца. Не смотря на небольшие размеры удевительно шумном, грязном и очень американском городке.*(9) Но даже на этом фоне здешняя обитель представляет нечто замечательное в архитектурном отношении — нестройная и безобразная куча зданий, похожих на господский дом с овинами и амбарами. Я нашел там толпу людей, пришедших из чистого любопытства и без малейшего уважения к святыням. Везде шум и гам. О монашеской трапезе и помину не было, а вместо нее было несколько ресторанов с разными ценами, смотря по карману посетителей.

Мы приехали к самому обеду, то есть около 4 часов. Глава Московской миссии отец де Гельд принял меня с отверстыми объятиями. На следующее утро ему следовало говорить проповедь и теперь, имея на меня виды как на профессора красноречия, он немедленно заставил меня на деле показать мое умение. На второй день по приезде мне назначено было говорить проповедь на испанском и английском языках о выгодах истинной веры и о несчастии лишиться оной. Бездна народа собралась послушать нового проповедника. Пришлось мне поднапрячся и пошел, пошел и кончил среди слез и стенаний моих слушателей. Некоторые из братьев прислужников как-то выпрямились от восторга и смотрели на меня с особенным умилением, как будто бы они в первый раз услышали что-то досели неслыханное. На другой день вся Москва говорила об этой проповеди...

Отец де Гельд не имел дара слова для того, чтобы быть проповедником, да сверх того его ограниченное знание испанского и английского языка не позволяло ему входить в близкие сношения с народом; итак, вся обуза пастырского попечения легла на меня. Я каждый день с утра до вечера рыскал по окрестностям, отыскивая заблудших овец Израиля — и, правду сказать, это было очень паршивое стадо. В разных закоулках и лачужках гнездились люди самого низшего класса, самые дрожжи общества, la lie de la populace (отребье — фр.)... Николай называл Париж помойной ямой Европы; а Америка уж целый океан всемирных нечистот, прибежище всех скорбящих и всех негодяев... Какая там душа, дело, bisnes прежде всего. Уже через месяц такой жизни мне хотелось бросить все и бежать в пустыню, а к весне желание это стало непереносимым.

Архиепископ Бланше последние 25 лет развернул очень бурную деятельность в интересах Рима и, кроме: окормления паствы, крещения индейцев, устройства школ и пр., создал среди священников целый штат странствующих проповедников, за которыми была закреплена обязанность следовать за индейскими племенами Орегона. Я обратился к своему начальнику епископу Модесту Демерс с прошением создать в его епископате подобную же службу, предложив себя в качестве такого проповедника.

"В миссиях нас кормят, дают приют и деньги с самым великодушным гостеприимством... Это в порядке вещей. В миссиях мы живем со всеми удобствами. Но как бы то ни было, я признаюсь, что не могу примириться со смертью среди этой роскоши... Я не хотел бы умереть в этом крае, где народ по своей простоте и естественной доброте восхищается самыми посредственными качествами... Я должен быть бродягою. Для того чтобы писать проповеди мне непременно надо быть в движении. Я уверен, что мысль есть не что иное, как электричество, или жар, или что-нибудь подобное, а жар необходимо предполагает движение. "

Весной 1863 вторично бежал я из Москвы... Из всех мудрецов древних и новых я всегда блаженнейшим считал Александра Гумбольдта: он всю жизнь странствовал в пустыне — то на снежных вершинах Шимборазо, то в дремучих лесах Ориноко, вечно беседовал наедине с природою, отрешенный от всех житейских забот, и умер в маститой старости с безмятежным спокойствием высокого ума, все постигшего и нечему не покорившегося! Теперь и я наслаждаюсь целиком — полнотою жизни льющейся через край, ничем не обузданною свободою, отрешением от всех земных связей... Пустыня и воля! Подымаясь в гору, сначала чувствуешь усталость, но достигнувши снежных вершин,тут вдруг как рукой сняло, как будто сбросил с себя какую-то старую чешую, чувствуешь себя легким, обновленным, вечно юным; кажется, готов опериться — того и гляди что вырастут крылья и вдруг понесешся в лазурную даль! Какое блаженство — дышать на этих высотах!"

Через несколько дней Печерин оказался в зимней деревне нлака-памух, в которой большинство домов пустовало, как после мора. С ним случился тот же поворот сознания, ранее приведший его в монастырь и о котором Печерин писал:"В одну из тех торжественных ночей я услышал голос моего бога; тот строгий грозный голос, который потряс все струны моего сердца. Этот голос прокричал мне: "Что ты тут делаешь? Здесь — нет будущности! Встань! Возьми мое святое знамя. Возьми мой тяжкий крест и неси его, если нужно, до Голгофы. Ты падешь, но имя твое будет записано в книге живота между именами величайших мучеников человечества!" Я услышал этот голос и решился."

Последующие три года почти не освещены в творческом наследии Печерина. Ни письма его, ни дневники практически ничего не сообщают о его удивительно напряженной и плодотворной деятельности. Правда он наладил контакты с Герценым и Огаревым, вернулся к своему давнему увлечению — поэзии, читал новейшие труды евронейских филологов и философов, внимательно следил за новинками художественной литературы, изданиями римских и греческих классиков; но важнейшая часть его трудов лежала в области религии. Это и вынудило атеиста Печерина стыдливо хранить молчание.

Поставив перед собою цель — спасти вымирающие племена, Печерин постоянно нyждался в деньгах. Для финансирования своих начинаний он, ранее не раз бравировавший "недостатком одной из важнейших пружин человеческой деятельности т.е. честолюбия", "очень скоро вступил в связи и знакомства, которых я думаю ни после, ни прежде никто не имел, и овладел таким значением, которому равного, при одинаковых условиях, никто не запомнит; замечательно образованный, начитанный, ученый, чрезвычайно находчивый в разговоре и гениально-умный, он вошел в круг найболее влиятельных и богатых людей губернии и, сам ничего не сделавши, только на основании ума, любезности и ... необычайной меткости, верности и неожиданности критической сметки, успел завоевать достойнейшее место". И это о человеке, который бежал от жизни в монастырь с самым строгим уставом и который абсолютно честно писал о себе. "Я хотел бы преобразовать целый мир, но с тем, чтобы он не знал о моем существовании. Я всегда любил так называемую скрытную жизнь (vie cachee). Я хотел бы исследовать все глубины науки, но без шума слов, без битвы прений, без гордости почестей." На печеринские проповеди собиралась "вся Москва", причём не только католическая, и пожертвования на них собираемые исчислялись десятками тысячь рублей ежегодно. Очень неплохо, учитывая, что Печерин "вовсе не годился быть священником, а всего менее — монахом, потому что у меня не было дара — просить денег"...

Но главные свои проповеди Печерин читал не в московских костёлах, а в горах и лесах, "меж сосною и скалой". Его паствой там стали индейцы, те самые, которых в своих московских проповедях Печерин всячески приукрашал.

"Их мягкий, дружелюбный юмор не позволяет предположить и тени издевательства, их сплетни совсем не походят на злословие или клевету, индейцы стараются использовать свою языческую религию, которая носит очень домашний, бытовой характер, для исцеления больных и приумножения благосостояния, а вовсе не для того, чтобы причинить кому-то вред или навлечь порчу на обидчика. За все время своего пребывания у них мне не пришлось столкнуться ни с одним случаем жестокости или насилия. Даже детей своих индейцы наказывают крайне редко. Даже алкоголь почти не пробуждает в них агрессии. Под влиянием алкоголя индеец становится безудержно веселым и общительным. Конечно и среди них есть исключения, но это именно исключения."

Избавление человека от алкогольной зависимости предполагает более или менее полную перестройку личности с целью формирования у него антинаркотической установки. В современной наркологии используются методы самые разнородные: модные психоанализ и НЛП, не такая модная, но ничуть не менее эффективная гештальт-терапия, трансакционный анализ. Во всех случаях речь идет о способах "перевоспитания" больного путем словесного воздействия на глубинные слои психики без применения гипноза. В результате их применения пациент не только отказывается от наркотиков, но вполне может стать и несколько другим человеком — например, более ответственным, трудолюбивым, взвешенным в словах и поступках.

Но в любом случае, не зависимо от способа и метода лечения алкоголика эффективность лечения будет во многом зависеть от самого больного, от искренности его желания излечиться и строить будущую жизнь. Вся сложность лечения заключается в том, что большинство больных вообще не хотят лечиться.

И Печерин на десятилетия опередил своё время. Понимая, что изменение отношения индейцев к алкоголю возможно лишь в результате духовного перерождения, опытный и очень хороший проповедник мог предложить только идею христианства с его яркими и жестокими картинами ада и конечной награды для праведных. Человек, немало сокрушавшийся о том, что он "принадлежит к презренной и ненавистной касте людей, достойных наименования врагов рода человеческого", менее чем за год в совершенстве выучив язык, читал зажигательные проповеди обращая язычников.

И Печерин, не имея никаких специальных знаний и, чаще всего, действуя чисто интуитивно, совершил невозможное. Он выступал в роли психиатора, психотерапевта, социолога. По рассказам очевидцев на его проповедях запойных алкоголиков буквально выворачивало и потом долго ещё не могли они смотреть на спиртное. Для успешной работы необходима была централизация власти и Печерин. в кратчайшие сроки, в прямом смысле создал три племени, объединив их в федерацию и заключив от её имени очень выгодный договор. Согласно договора генерал-губернатор, как представитель императора, гарантировал неприкосновенность земель федерации. Кроме того прииски обязывались выплачивать племенам, на территории которых они располагались, по рублю в год с каждой десятины своей площади.

Через четыре года племена лиллоет, шусвап и томпсон стали племенами абсолютной трезвости. Ради этого, Печерин, часто комплексовавший по самым незначительным поводам, пошёл на почти прямое убийство. Несколько десятков индейцев из всех трёх племён, не способных преодольть свою страсть, были собраны в деревне Куулам. Их обеспечивали продовольствием и неограниченным количеством спиртного. Через два года в деревне не осталось ни одного живого человека.

Все члены федерации Карибу до сих пор являются фанатичными католиками. Каждый из них хоть раз в жизни обязан побывать в Риме. Но своим святым покровителем на небесах индейцы считают Владимира Сергеевича Печерина и, почитая Папу, категорически не согласны с Ватиканом, до сих пор его не канонизировавшего.*(10)