|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Глава 51 (май 1863 — апрель 1885)
Народ? Да!
Когда житель Советской России говорит "индеец", он представляет себе высокого и мускулистого воина, сурового и молчаливого, с орлиным взглядом и таким же носом. Ну просто вылитый Гойко Митич*(2) Подобный образ сложился благодаря творениям Фенимора Купера и ещё нескольких, не слишком знакомых с индейцами писателей и художников. В действительности, описаные Купером благородные ирокезы и злодеи гуроны представляли собой две конкурирующие торговые корпорации*(3); большинство же индейцев не высокие, суровые атлеты с лицами европейского типа, а плотные, если не сказать полные, общительные люди с заметными азиатскими чертами — выступающими скулами, раскосыми глазами.*(4)
Племена Северо-Запада не создали таких всеобъемлющих торговых корпораций, как ирокезы и гуроны, но торговать умели и любили. Реальные, а не книжные индейцы отнюдь не были гордыми бессеребренниками. Напротив, в большенстве племён высшей целью жизни было стремление разбогатеть. Разумеется, богатеть следовало лишь для того, чтобы затем щедро раздать всё накопленное, повысив этим свой социальный статус и получить ответные подарки большей стоимости. "Упорство, с которым индейцы стремятся разбогатеть, не знает границ. Они твердо убеждены в том, что деньги к ним придут, если постоянно о них думать... Сосредоточенность на мысли о деньгах является постоянным занятием в паровой бане. Юношам так же рекомендуется медетировать над этим до десяти дней подряд, все это время воздерживаясь от пищи. Ни под каким предлогом не должны они при этом отвлекаться от главной мысли и в особенности недопустимы мысли о женщине... Половое влечение и деньги несовместны."
Под это была даже подведена теологическая база. "Великий Дух, создавая Небо и Землю, создал так же и цукли. А создавая их он говорил так:
— Если у людей будут цукли и другие вещи, имеющие цену, они будут довольны и будут о них думать. У них не будет мыслей о мести, и они не будут с легкостью убивать, так как не захотят растрачивать то, что имеют."
Этот миф племени юрок, но в большинстве других племён отношение к богатству, к деньгам, было не менее почтительное, а торговля считалась занятием достойным и престижным. Бедняк, даже самого знатного происхождения, не мог претендовать на почётное место в племенной иерархии. Отважный воин вызывал уважение, но вес его слова на Совете более определялся обилием его трофеев и красноречием. Сказанное относится даже к племенам Равнины, где воины занимали ведущее положение. Что уж тут говорить о племенах прибрежных, чья социальная структура основывалась на принципах потлача?
Конечно, такие гешефтмахеры не могли пройти мимо золотого московского дождя.
Богатые комохи*(5), кув-утсун, лумми, как мы уже писали, вкладывали деньги в публичные дома, но так же покупали в Москве дома для последующей сдачи в наём; выступали легальными компаньонами на приисках для евреев-малемутов и старателей-иностранцев; занимались поставками в Москву и на прииски овощей, мяса и рыбы. Их более бедные соплеменники тоже приторговывали и нанимались рабочими на прииски.
Племена, обитавшие в низовьях Москва-реки, озолотились, они богатели и множились. Зато те племена, на чьих землях и добывалось это золото, очень скоро стали на грань полного исчезновения.
До начала злотой лихорадки лиллоет, шусвап, нлака-памух редко встречались с белыми людьми. Европейские товары они, по большей части, получали через посредничество индейских торговцев или на ежегодных ярмарках. Они не обладали никакой племенной структурой и даже не имели общих самоназваний. Имя "лиллоет"(лилват) "дикий лук" было принято компанейским приказчиком Саввой Приходько по названию одной из деревень; происхождение и значение самоназвания "сехвепмех", которое было переделано в шусвап, до сих пор не известно; а имя нлака-памух, по обоюдному согласию, сменилось на более привычное европейскому уху томпсон.
Члены этих "племён" жили большими семейными группами и кочевали в течение тёплых месяцев, а зимой объединялись с другими группами в деревнях. Деревни и были самой крупной структурной единицей этих сообществ. Летним их жилищем служили типи из коры, а зимой — дома-ямы с входом по лестнице через дымовое отверстие.
Через пять лет после начала золотой лихорадки в окрестностях приисков осталось не более 110 прежнего населения. Приказчики Компании докладывали, что "торговли на ярмарке никакой нет, потому, что малемуты с приисков скупили у тех диких все меха спаивая их иногда до смерти". Были так же сообщения о столкновениях индецев с золотоискателями из-за женщин. Но главная причина вымирания была гораздо прозаичнее.
Прииски поглощали огромное количество мяса, рыбы, ягод. За тушу лося можно было выменять ружьё или четверть водки, или пуд муки, или пять фунтов сахару. Если охота не удалась любой мужчина мог получать на прииске 4 рубля в день. Этих денег хватало для покупки выпивки, вкусной еды и всяких красивых и нужных вещей. Но приходила осень, старатели уезжали, прииски закрывались, мука и сахар заканчивались. Вдруг оказывалось, что запасов на зиму нет. Приходил голод, а вслед за ним — болезни.
Лиллоет, нлака-памух и сехвепмех могли бы вымереть полностью, как это не раз случалось с племенами на Востоке, но в 1862 году в Америку прибыл человек, сумевший изменить их судьбу.
Плеханов писал, что "в его лице русская действительность создала свое собственное отрицание", а Герцен посвятил ему одну из интереснейших глав "Былого и дум".
"Я теперь адресую свои записки прямо на имя потомства; хотя, правду сказать, письма по этому адресу не всегда доходят, — вероятно, по небрежности почты. Через каких-нибудь пятьдесят лет, то есть в 1922 году, русское правительство в припадке перемежающегося либерализма разрешит напечатать эти записки, но тогда это уж будет ужасная старина, — нечто вроде екатерининских и петровских времен, времен очаковских и покоренья Крыма. Будет только темное предание, что, дескать, в старые годы жил-был на Руси какой-то чудак Владимир Сергеев сын Печерин: он очертя голову убежал из России, странствовал по Европе и наконец оселся в Америке, где и умер в маститой старости... Народное воображение все это преувеличит, разукрасит, превратит в легенду, в сказку: чего ж лучше? Гораздо приятнее быть героем в сказке, чем в истории: исторические лица часто изнашиваются, теряют цвет и шерсть, а сказочные герои вечно юны и никогда не умирают.
Какой-нибудь говорящий по русски, но именующий себя американцем юноша 20-го столетия (а оно ведь очень недалеко) с любопытством, а может быть, и с сердечным участием, прочтет историю этой жизни, вечно идеальной, отрешенной от всякой земной корысти, вечно дон-кихотствующей, и может быть, это чтение воспламенит в нем желание совершить какую-нибудь великодушную глупость... Но если я пишу для потомства, то к чему же тут торопиться? Ведь потомство не уйдет, да к тому ж оно и подождать может — что с ним церемониться? Важная особа! 20-ое столетие! Экая невидальщина! Мы и почище вас видали. Мы жили в пресловутом незабвенном 19-ом веке!"
Почти совершенно не известный в России Владимир Сергеевич Печерин, только за спасение трёх племён, должен был бы остаться в истории. Но он совершил нечто большее. "Он открыл новый народ, русских американцев, и доказал нам самим, что мы существуем.."
Детство Печерина, сына кадрового офицера, прошло по захолустным городкам Украины и Молдавии, а история духовного развития, по собственному признанию, началось "от первых лучей разума". "Зрелище неправосудия и ужасной бессовестности во всех отраслях русского быта — вот первая проповедь, которая сильно на меня подействовала... В то время все подготавливолось к взрыву. Стихии были в брожении. Полковник Пестель был нашим близким соседом. Его просто обожали. Он был идолом 2-й армии."
В 1831г. Печерин блистательно закончил курс Петербургского университета по специальности классической филологии и в том же году дебютировал в журнале "Сын отечества" с переводами Шиллера и греческой антологии. Вследствие этих переводов он "сделался страшным любимцем" товарища министра народного просвещения С.Уварова, мнившего себя знатоком античной поэзии. По его указанию Печерин был включён в группу выпускников университета, отобранных для двухлетней командировки в Берлин, с целью "усовершенствования в науках и и приготовления к профессорскому званию". Из Европы Владимир Сергеевич вернулся крайним радикалом, убеждённым, что "Россия является оплотом... деспотизма" "с отчаянием в душе представляя себя благонамеренным профессором, насыщенным деньгами, крестиками и всякой мерзостью" и "с твердым намерением уехать при первом благоприятном случае".
Случай представился через год. "Я бежал из России, как бегут из зачумленного города... я был уверен, что если б я остался в России, то с моим слабым характером я бы непременно сделался подлейшим верноподданным чиновником или попал бы в Сибирь ни за что ни про что.."
Печерину представлялось "какое-то огромное, блистательное и героическое поприще в странах, жизнь которых я наблюдал не долго и поверностно.."
Сначала Печерин поселяется в Швейцарии, пытаясь наладить контакты с итальянскими революционерами, а когда кошелёк его полностью истощился, пешком отправился во Францию, в Париж, который в то время был главной лабораторией социально-утопических идей. В дороге странный, нищий иностранец был задержан французскими властями и выслан из страны. В итоге Печерин оказался в бельгийском Льеже, где, оказавшись в полной нищете, пробавлялся грошовыми уроками, служил камердинером, торговал ваксой. Одновременно он изучал "коммунизм Бабефа, религию Сен-Симона, систему Фурье... и собирался уехать в Америку, чтобы основать там образцовый фаланстер".*(6)
"Необычность его жизненного пути не помешала Печерину и в своем характере, и даже в своей судьбе воплотить те черты, которые были запечатлены русской литературой и российской общественной памятью — неспособность активной положительной деятельности и умением сомневаться во всем, беспощадный самоанализ и тоска по идеалу." Неудивительно, что итогом идейных исканий Печерина стал духовный кризис, в 1840г. он перешёл в католичество, а затем стал монахом, вступив в орден реденптористов.*(7) Все старые связи были прерваны, друзья забыты. "Я как будто напился воды из реки забвения: ни малейшего воспоминания о прошедшем, ни малейшей мысли о россии..." Лишь в 1953г его разыскал Герцен, в то время уже ставший эмигрантом.
В предисловии к вышедшему в Лондоне в 1861г. сборнику "Русская потаенная литература XIX столетия", где была напечатана поэма Печерина "Торжество смерти", Огарев писал: "Поэма, несмотря на ее отвлеченность, обличает сильный поэтический талант, который мог бы развиться. Каким образом автор ее погиб хуже всех смертей... погиб заживо, одевшись в рясу иезуита и отстаивая дело мертвое и враждебное всякой общественной свободе и здравому смыслу? Это остается тайной; тем не менее мы со скорбию смотрим на смрадную могилу, в которой он преступно похоронил себя. Воскреснет ли он в живое время русской жизни... Как знать?"
Печерин скоро стал известным проповедником, одним из видных ораторов ордена, пользуясь авторитетом и признанием в среде католического духовенства. Но в конце 50-х в его мировозрении произошёл резкий перелом. Вернувшись к словам Огарева: "Если внешнее чудо могло столкнуть его живого в гроб, то внутренняя сила может и вырвать из него."
"...Взором осмелился окинуть и измерить свое положение и разом увидел и постигнул весь его ужас... Я проспал двадцать пять лучших лет своей жизни. Да что тут удивительного! Ведь это не редкая жизнь на святой Руси. Сколько у нас найдется людей, которые или проспали всю свою жизнь, или проиграли ее в карты! Я и то и другое сделал: и проспал, и проигрался в пух...
Меня призвали было в Рим в 1859, незадолго до итальянской войны, с большими надеждами и ожиданиями: хотели похвастаться мною перед папою и кардиналами, а вышло напротив, совсем напротив. Для чего позвали? — для того, чтобы говорить проповедь для русских и на русском языке в день Богоявления. Я решительно отказался. Я никак не мог принять на себя такой глупой роли. Ты не можешь вообразить себе, до какой степени простирается ослепление или просто глупость русских католиков... Какое безумие! Проповедовать русским необходимость подчиняться папе — и где же? В Риме! в виду французских штыков!! Мой отказ произвел неприятное впечатление в высших сферах. Нашли, что я составлен не из такого мягкого материала, как они ожидали, а потому поспешили отправить меня назад в Англию, а в наказание за строптивость даже не представили меня папе; следовательно, я ни разу в моей жизни не целовал папской туфли, ни чего-либо другого. "Cela nuira serieusement a votre canonisation", ("Это сильно затруднит вашу канонизацию" (фр.) — сказал мне генерал ордена. Каково? мне заживо сулили канонизацию, то есть причисление к лику святых, если б был немножко погибче. Ха-ха-ха, ха-ха!... Три месяца я прожил в Риме. С пламенным сочувствием к итальянскому делу я я должен был жить в обществе закоренелых австрийцев... Я чувствовал себя славянином и ненавидел австрийцев... Ах! если бы мне как-нибудь исчезнуть, пропасть где-нибудь так, чтобы и след мой простыл, чтобы и слуху не было о моем священстве и католичестве! Но это тоже мечты, несбыточное дело. Нельзя же человеку совершенно исчезнуть. Надо примкнуть к какой-нибудь партии, к какому-либо верованию. А я ни во что не верю... Хорошо тебе: ты живешь одною нераздельною жизнью, то есть русскою жизнью. А у меня необходимо две жизни: одна здесь, а другая в России. От России я никак отделаться не могу. Я принадлежу ей самой сущностью моего бытия, я принадлежу ей моим человеческим значением. Вот уже более 20-ти лет как я здесь обжился — а все ж таки я здесь чужой... Я нимало не забочусь о том, будет ли кто-нибудь помнить меня здесь, когда я умру; но Россия — другое дело... как бы мне хотелось оставить по себе хоть какую-нибудь память на земле русской — хоть одну печатную страницу... Ты оставишь по себе... железные дороги и беломорское плавание, а мне нечего завещать, кроме мечтаний, дум и слов.*(8)
На всем неизмеримом пространстве русской империи нет нигде ни пяди земли, где бы я мог найти покой ногами своими, нет ни одной точки, где бы я мог стать твердою стопою. Тут напрасно кричать с Архимедом: "Da mihi punctum ubi consistam! — Дайте мне точку опоры!" Этой точки нет и быть не может."
Вскоре процесс изживания религиозных иллюзий приходит к своему логическому завершению и в 1861г. Печерин решается на "неслыханно скандальный поступок" — выйти из ордена редемптористов. Но иезуиты, а редемптористы были иной ипостасью этого ордена, не желали упускать такого бесценного для них человека. И если "ради вящей славы Господней" следовало найти пресловутую архимедову точку опоры, она должна была быть найдена. Точка эта обнаружилась в далёкой Америке.
"Воистину одно шпионство кругом. Шпионство за поступками, духом, даже мыслями. Я только задумывал написать прошение о снятии с меня принятых обетов, дабы покинуть конгрегацию. Dimitti servum tuum in pace, ut requiescam paululum, antequam moriar (Отпусти раба своего с миром, да успокоюсь немного, прежде чем умру.(лат.) А тут сам верховный генерал ордена Н.Морон предложил мне принять участие в новом предприятии, отправиться миссионером в русские колонии в Америке. С изрядной долей цинизма, что неудивительно, добавив: "Мы полагаем, что расчитали все возможности для выполнения вами задуманного, принимая во внимание ваш возраст и состояние здоровья, ибо следует верить, что Господь дает силы всем тем, кого он действительно призывает к подвигу."
Благодаря длительному общению с монашеской братией все эти ухищрения видны были мне.
Во-первых, конгрегация избегала скандала, связанного с моим выходом.
Во-вторых, сохранял в лоне ордена одного из лучших проповедников, каким, скажу без ложной скромности, я считался.
И, в-третьих, если русские власти в Америке меня арестуют и выпадет мне судьба упокоиться где ни будь на акатуйских рудниках, орден обзаведется новым мучеником за веру. Risum tentatis, amici! (Удержите смех, друзья! (лат.)...
В 1837 будучи в Цюрихе с разными идеями я предложил нескольким русским ехать в Америку и основать там образцовую общину и издавать при ней журнал. Несколько ночей мы протолковали об устройстве будущей республике, о распределении работ, причем оказавшийся среди нас юноша француз, подмастерье каменщика, заметил: "Novus travaillerons chacun a notre metier at vous, Monsieur, vous nous instruirez et nous aiderez de vos bons conseils" (Мы будем заниматься каждый своим делом, а Вы, сударь, будете нас учить и помогать своими добрыми советами.(Фр.) Это комплимент мне как грамотею, homme de lettres. Для этого предприятия у нас кое-чего недоставало, а именно: сметливости, предприимчивости и капитала! И вот я еду Excusez du peu! (Не взыщите! (Фр.) посланцем ордена, из которого собрался выйти, проповедовать религию, которой не верю...
Наконец я на корабле. Попутный ветер уносит меня в море. Слава богу! Я первый раз свободно вздохнул. Laqueus contritus est et nos liberati sumus! (Петля протерлась, и мы свободны!(Лат.) Сеть порвалась и птичка выпорхнула на волю... Иметь свой собственный корабль и на нем носиться по волнам неизмеримого океана, не завися ни от каких властей земных — вот идеал Байронова блаженства!
Я, не будучи моряком и не имея никакого понятия о море, так же полюбил эту безграничную свободу. Солнце всходит, солнце заходит, и ничего не видишь кроме голубого неба и синей воды."
Впервые, после двадцатипятилетнего перерыва Печерин писал стихи
Солнце к западу склонялось,
Вслед за солнцем я летел:
Там надежд моих, казалось,
Был таинственный предел.
Запад! Запад величавый!
Запад золотом горит:
Там венки виются славы,
Доблесть, правда там блестит.
Мрак и свет, как исполины,
Там ведут кровавый бой:
Дремлют и твои судьбины
В лоне битвы роковой.
За пять месяцев клипер "Лев" дошёл до Сан-Франциско. Там Печерин почти сразу пересел на почтовый пароход "Калифорния".
"Вот я и на пароходе — пароход зашипел, отчалил от берега и поплыл по синю морю, посылая струю черного дыма к берегам Китая..."
23 августа 1862г. Владимир Сергеевич Печерин впервые ступил на землю Русской америки.
"Я в России!
Дарует небо человеку
Замену слез и частых бед:
Блажен факир, узревший Мекку
На старости печальных лет.
Но что это за Россия?
Там, где море вечно плещет
на пустынные скалы.
Благорастворенный климат, где гигантские сосны растут, переплетаясь с розовыми кустами, море, сверкающее в заливах, бухтах, разных закоулках под навесом черных скал. ...Но едва успел я размять ноги на твердой земле, как привезший мешок с письмами почтовый служащий, справившись я ли frtre Petcherine (брат Печерин (фр.), вручил мне письмо. В нем, архиепископ Орегонский Ф. Бланше, изволил кратко указать, немедленно, тем же пароходом, отправляться в Московскую миссию...
Вот и завершился круг. Бежав четверть века назад из Москвы первопрестольной я оказался в Москве — столице золотого тельца. Не смотря на небольшие размеры удевительно шумном, грязном и очень американском городке.*(9) Но даже на этом фоне здешняя обитель представляет нечто замечательное в архитектурном отношении — нестройная и безобразная куча зданий, похожих на господский дом с овинами и амбарами. Я нашел там толпу людей, пришедших из чистого любопытства и без малейшего уважения к святыням. Везде шум и гам. О монашеской трапезе и помину не было, а вместо нее было несколько ресторанов с разными ценами, смотря по карману посетителей.
Мы приехали к самому обеду, то есть около 4 часов. Глава Московской миссии отец де Гельд принял меня с отверстыми объятиями. На следующее утро ему следовало говорить проповедь и теперь, имея на меня виды как на профессора красноречия, он немедленно заставил меня на деле показать мое умение. На второй день по приезде мне назначено было говорить проповедь на испанском и английском языках о выгодах истинной веры и о несчастии лишиться оной. Бездна народа собралась послушать нового проповедника. Пришлось мне поднапрячся и пошел, пошел и кончил среди слез и стенаний моих слушателей. Некоторые из братьев прислужников как-то выпрямились от восторга и смотрели на меня с особенным умилением, как будто бы они в первый раз услышали что-то досели неслыханное. На другой день вся Москва говорила об этой проповеди...
Отец де Гельд не имел дара слова для того, чтобы быть проповедником, да сверх того его ограниченное знание испанского и английского языка не позволяло ему входить в близкие сношения с народом; итак, вся обуза пастырского попечения легла на меня. Я каждый день с утра до вечера рыскал по окрестностям, отыскивая заблудших овец Израиля — и, правду сказать, это было очень паршивое стадо. В разных закоулках и лачужках гнездились люди самого низшего класса, самые дрожжи общества, la lie de la populace (отребье — фр.)... Николай называл Париж помойной ямой Европы; а Америка уж целый океан всемирных нечистот, прибежище всех скорбящих и всех негодяев... Какая там душа, дело, bisnes прежде всего. Уже через месяц такой жизни мне хотелось бросить все и бежать в пустыню, а к весне желание это стало непереносимым.
Архиепископ Бланше последние 25 лет развернул очень бурную деятельность в интересах Рима и, кроме: окормления паствы, крещения индейцев, устройства школ и пр., создал среди священников целый штат странствующих проповедников, за которыми была закреплена обязанность следовать за индейскими племенами Орегона. Я обратился к своему начальнику епископу Модесту Демерс с прошением создать в его епископате подобную же службу, предложив себя в качестве такого проповедника.
"В миссиях нас кормят, дают приют и деньги с самым великодушным гостеприимством... Это в порядке вещей. В миссиях мы живем со всеми удобствами. Но как бы то ни было, я признаюсь, что не могу примириться со смертью среди этой роскоши... Я не хотел бы умереть в этом крае, где народ по своей простоте и естественной доброте восхищается самыми посредственными качествами... Я должен быть бродягою. Для того чтобы писать проповеди мне непременно надо быть в движении. Я уверен, что мысль есть не что иное, как электричество, или жар, или что-нибудь подобное, а жар необходимо предполагает движение. "
Весной 1863 вторично бежал я из Москвы... Из всех мудрецов древних и новых я всегда блаженнейшим считал Александра Гумбольдта: он всю жизнь странствовал в пустыне — то на снежных вершинах Шимборазо, то в дремучих лесах Ориноко, вечно беседовал наедине с природою, отрешенный от всех житейских забот, и умер в маститой старости с безмятежным спокойствием высокого ума, все постигшего и нечему не покорившегося! Теперь и я наслаждаюсь целиком — полнотою жизни льющейся через край, ничем не обузданною свободою, отрешением от всех земных связей... Пустыня и воля! Подымаясь в гору, сначала чувствуешь усталость, но достигнувши снежных вершин,тут вдруг как рукой сняло, как будто сбросил с себя какую-то старую чешую, чувствуешь себя легким, обновленным, вечно юным; кажется, готов опериться — того и гляди что вырастут крылья и вдруг понесешся в лазурную даль! Какое блаженство — дышать на этих высотах!"
Через несколько дней Печерин оказался в зимней деревне нлака-памух, в которой большинство домов пустовало, как после мора. С ним случился тот же поворот сознания, ранее приведший его в монастырь и о котором Печерин писал:"В одну из тех торжественных ночей я услышал голос моего бога; тот строгий грозный голос, который потряс все струны моего сердца. Этот голос прокричал мне: "Что ты тут делаешь? Здесь — нет будущности! Встань! Возьми мое святое знамя. Возьми мой тяжкий крест и неси его, если нужно, до Голгофы. Ты падешь, но имя твое будет записано в книге живота между именами величайших мучеников человечества!" Я услышал этот голос и решился."
Последующие три года почти не освещены в творческом наследии Печерина. Ни письма его, ни дневники практически ничего не сообщают о его удивительно напряженной и плодотворной деятельности. Правда он наладил контакты с Герценым и Огаревым, вернулся к своему давнему увлечению — поэзии, читал новейшие труды евронейских филологов и философов, внимательно следил за новинками художественной литературы, изданиями римских и греческих классиков; но важнейшая часть его трудов лежала в области религии. Это и вынудило атеиста Печерина стыдливо хранить молчание.
Поставив перед собою цель — спасти вымирающие племена, Печерин постоянно нyждался в деньгах. Для финансирования своих начинаний он, ранее не раз бравировавший "недостатком одной из важнейших пружин человеческой деятельности т.е. честолюбия", "очень скоро вступил в связи и знакомства, которых я думаю ни после, ни прежде никто не имел, и овладел таким значением, которому равного, при одинаковых условиях, никто не запомнит; замечательно образованный, начитанный, ученый, чрезвычайно находчивый в разговоре и гениально-умный, он вошел в круг найболее влиятельных и богатых людей губернии и, сам ничего не сделавши, только на основании ума, любезности и ... необычайной меткости, верности и неожиданности критической сметки, успел завоевать достойнейшее место". И это о человеке, который бежал от жизни в монастырь с самым строгим уставом и который абсолютно честно писал о себе. "Я хотел бы преобразовать целый мир, но с тем, чтобы он не знал о моем существовании. Я всегда любил так называемую скрытную жизнь (vie cachee). Я хотел бы исследовать все глубины науки, но без шума слов, без битвы прений, без гордости почестей." На печеринские проповеди собиралась "вся Москва", причём не только католическая, и пожертвования на них собираемые исчислялись десятками тысячь рублей ежегодно. Очень неплохо, учитывая, что Печерин "вовсе не годился быть священником, а всего менее — монахом, потому что у меня не было дара — просить денег"...
Но главные свои проповеди Печерин читал не в московских костёлах, а в горах и лесах, "меж сосною и скалой". Его паствой там стали индейцы, те самые, которых в своих московских проповедях Печерин всячески приукрашал.
"Их мягкий, дружелюбный юмор не позволяет предположить и тени издевательства, их сплетни совсем не походят на злословие или клевету, индейцы стараются использовать свою языческую религию, которая носит очень домашний, бытовой характер, для исцеления больных и приумножения благосостояния, а вовсе не для того, чтобы причинить кому-то вред или навлечь порчу на обидчика. За все время своего пребывания у них мне не пришлось столкнуться ни с одним случаем жестокости или насилия. Даже детей своих индейцы наказывают крайне редко. Даже алкоголь почти не пробуждает в них агрессии. Под влиянием алкоголя индеец становится безудержно веселым и общительным. Конечно и среди них есть исключения, но это именно исключения."
Избавление человека от алкогольной зависимости предполагает более или менее полную перестройку личности с целью формирования у него антинаркотической установки. В современной наркологии используются методы самые разнородные: модные психоанализ и НЛП, не такая модная, но ничуть не менее эффективная гештальт-терапия, трансакционный анализ. Во всех случаях речь идет о способах "перевоспитания" больного путем словесного воздействия на глубинные слои психики без применения гипноза. В результате их применения пациент не только отказывается от наркотиков, но вполне может стать и несколько другим человеком — например, более ответственным, трудолюбивым, взвешенным в словах и поступках.
Но в любом случае, не зависимо от способа и метода лечения алкоголика эффективность лечения будет во многом зависеть от самого больного, от искренности его желания излечиться и строить будущую жизнь. Вся сложность лечения заключается в том, что большинство больных вообще не хотят лечиться.
И Печерин на десятилетия опередил своё время. Понимая, что изменение отношения индейцев к алкоголю возможно лишь в результате духовного перерождения, опытный и очень хороший проповедник мог предложить только идею христианства с его яркими и жестокими картинами ада и конечной награды для праведных. Человек, немало сокрушавшийся о том, что он "принадлежит к презренной и ненавистной касте людей, достойных наименования врагов рода человеческого", менее чем за год в совершенстве выучив язык, читал зажигательные проповеди обращая язычников.
И Печерин, не имея никаких специальных знаний и, чаще всего, действуя чисто интуитивно, совершил невозможное. Он выступал в роли психиатора, психотерапевта, социолога. По рассказам очевидцев на его проповедях запойных алкоголиков буквально выворачивало и потом долго ещё не могли они смотреть на спиртное. Для успешной работы необходима была централизация власти и Печерин. в кратчайшие сроки, в прямом смысле создал три племени, объединив их в федерацию и заключив от её имени очень выгодный договор. Согласно договора генерал-губернатор, как представитель императора, гарантировал неприкосновенность земель федерации. Кроме того прииски обязывались выплачивать племенам, на территории которых они располагались, по рублю в год с каждой десятины своей площади.
Через четыре года племена лиллоет, шусвап и томпсон стали племенами абсолютной трезвости. Ради этого, Печерин, часто комплексовавший по самым незначительным поводам, пошёл на почти прямое убийство. Несколько десятков индейцев из всех трёх племён, не способных преодольть свою страсть, были собраны в деревне Куулам. Их обеспечивали продовольствием и неограниченным количеством спиртного. Через два года в деревне не осталось ни одного живого человека.
Все члены федерации Карибу до сих пор являются фанатичными католиками. Каждый из них хоть раз в жизни обязан побывать в Риме. Но своим святым покровителем на небесах индейцы считают Владимира Сергеевича Печерина и, почитая Папу, категорически не согласны с Ватиканом, до сих пор его не канонизировавшего.*(10)
А несостоявшийся святой, приняв в 1867г. необременительные обязанности священника при московской больнице Сен-Джон, занялся этнографией.*(11)
"Все народы Европы имеют общую физиономию, некоторое семейное сходство. Вопреки огульному разделению их на латинскую и тевтонскую расы, на южан и северян — все же есть общая связь, соединяющая их всех в одно целое и хорошо видимая всякому, кто поглубже вник в их общую историю. Вы знаете, что еще сравнительно недавно вся Европа называлась христианским миром и это выражение употреблялось в публичном праве. Кроме общего характера у каждого из этих народов есть еще свой частный характер.
Спросите, например, у англичанина, для чего человек живет на свете, для чего он создан? Он вероятно будет отвечать: "to do business!" "для того, чтобы делать дело"; американец-янки прибавит: "to make money" — "для того, чтобы зашибить копейку". Но все-таки у обоих есть понятие о какой-то полезной деятельности. Теперь предложите этот же самый вопрос французу, — где бы вы его ни встретили, — хоть бы под Северным полюсом, — он непременно вам ответит: "L'homme est ne pour le plaisir" — "наслаждение — вот конечная цель человека".
Нельсон перед Трафальгарскою битвой говорит своим матросам и солдатам: "Англия надеется, что каждый из вас исполнит свой долг". Не правда ли? это кажется очень коротко и сухо, а для англичанина довольно. Русский генерал сказал бы: "Ну, теперь, ребята, постарайтесь за царя да за Русь святую!" — "Рады стараться! ваше пррррр..." — отвечает тысяча голосов и отправятся умирать потоиу, что так приказано начальством. А француза ведет безмерное, ничем не истощимое тщеславие. Чтобы удовлетворить этому тщеславию — Наполеону надо было притащить целую обузу пирамид, до сорока столетий, смотрящих с высоты их на французских пигмеев...
В Европе физиономии эти всецело сотканы из истории и традиции. Они составляют преемственное идейное наследие этих народов. Каждый отдельный человек пользуется там своею долей этого наследства, без труда и чрезмерных усилий он набирает себе в жизни запас этих знаний и навыков и извлекает из них свою пользу. Сравните сами и скажите, много ли мы находим у себя в повседневном обиходе элементарных идей, которыми мы могли бы с грехом пополам руководствоваться в жизни? И заметьте, здесь едет речь не о приобретении знаний и не о чтении, не о чем-либо касающемся литературы или науки, а просто о взаимном общении умов, о тех идеях, которые овладевают ребенком в колыбели, окружают его среди детских игр и передаются ему с ласкою матери, которые в виде различных чувств проникают до мозга его костей вместе с воздухом, которым он дышит, и создают его нравственное существо еще раньше, чем он вступает в свет и общество. Хотите ли знать, что за идеи? Это — идеи долга, справедливости, права, порядка. Они родились из самых событий, образовавших там общество, они входят необходимым элементом в социальной уклад этих стран.
Это и составляет атмосферу Запада; это — больше, нежели история, больше, чем психология: это — физиология европейского человека. Чем вы замените это у нас?...
Вследствие этого вы найдете, что всем нам недостает известной уверенности, умственной методичности, логики. Западный силлогизм нам незнаком. Наши лучшие умы страдают чем-то большим, нежели простая неосновательность. Лучшие идеи, за отсутствием связи или последовательности, замирают в нашем мозгу и превращаются в бесплодные призраки.
Такие растерянные люди встречаются во всех странах; у нас же это общая черта. Это вовсе не то легкомыслие, в котором когда-то упрекали французов и которое, в сущности, представляло собою не что иное, как способность легко усваивать вещи, не исключавшую ни глубины, ни широты ума и вносившую в обращение необыкновенную прелесть и изящество; это — беспечность жизни, лишенной опыта и предвидения, не принимающей в расчет ничего, кроме мимолетного существования особи, оторванной от рода, жизни, не дорожащей ни честью, ни успехами какой-либо системы идей и интересов, ни даже тем родовым наследием и теми бесчисленными предписаниями и перспективами, которые в условиях быта, основанного на памяти прошлого и предусмотрении будущего, составляют и общественную, и частную жизнь. В наших головах нет решительного ничего общего; все в них индивидуально и все шатко и неполно. Мне кажется даже, что в нашем взгляде есть какая-то странная неопределенность, что-то холодное и неуверенное, напоминающее отчасти физиономию тех народов, которые стоят на низших ступенях социальной лестницы. Но насколько отличаются русские в американских колониях, где физиономии так выразительны и так оживленны, что не раз, сравнивая лица недавно прибывших моих соотечественников с лицами туземцев, я поражался этой немотой наших лиц. Каждый раз тогда пронизывала меня мысль: Помилуйте, да русские ли они?...
У каждого народа бывает период бурного волнения, страстного беспокойства, деятельности необдуманной и бесцельной. В это время люди становятся скитальцами в мире, физически и духовно. Это — эпоха сильных ощущений, широких замыслов, великих страстей народных. Народы мечутся тогда возбужденно, без видимой причины, но не без пользы для грядущих поколений. Через такой период прошли все общества. Ему обязаны они самыми яркими своими воспоминаниями, героическим элементом своей истории, своей поэзией, всеми наиболее сильными и плодотворными своими идеями; это — необходимая основа всякого общества. Иначе в памяти народов не было бы ничего, чем они могли бы дорожить, что могли бы любить; они были бы привязаны лишь к праху земли, на которой живут. Это увлекательный фазис в истории народов есть их юность, эпоха, в которую их способности развиваются всего сильнее и память в которой составляет радость и поучение зрелого возраста. У нас ничего этого нет. Сначала — дикое варварство, потом грубое невежество, затем свирепое и унизительное чужеземное владычество, дух которого позднее унаследовала наша национальная власть, — такова печальная история нашей юности. Этого периода бурной деятельности, кипучей игры духовных сил народных, у нас не было совсем. Эпоха нашей социальной жизни, соответствующая этому возрасту, была заполнена тусклым и мрачным существованием, лишенным силы и энергии, которое ничто не оживляло, кроме злодеяний, ничто не смягчало, кроме рабства. Ни пленительных воспоминаний, ни грациозных образов в памяти народа, ни мощных поучений в его придании. Окиньте взглядом все прожитые нами века, все занимаемое нами пространство — вы не найдете ни одного привлекательного воспоминания, ни одного почтенного памятника, который властно говорил бы вам о прошлом, который воссоздавал бы его перед вами живо и картинно. Мы живем одним настоящим в самых тесных его пределах, без прошедшего и будущего, среди мертвого застоя. И если мы иногда волнуемся, то отнюдь не в надежде или расчете на какое-нибудь общее благо, а из детского легкомыслия, с каким ребенок протягивает руки к погремушке, которую показывает ему няня...
Взгляните на американцев, у них все иначе. Всем им не сидится на месте. Они все имеют вид путешественников. Ни у кого нет определенной сферы существования, ни для чего не выработано хороших ли или плохих привычек, ни для чего нет правил; нет даже домашнего очага; нет ничего, что привязывало бы, ничего прочного, ничего постоянного; все протекает, все уходит, оставляя следы и вне, и внутри их. В своих домах они как будто на постое, в семье имеют вид чужестранцев, в городах кажутся кочевниками, и даже больше, нежели те кочевники, которые пасут свои стада в наших степях, ибо они сильнее привязаны к своим пустыням, чем американцы к своим городам. Всеобщая деятельность, подвижность, легкость на подъем — все эти признаки юности видны в нашей Америке...
Общаются они меж собою по русски, но боже, какой это русский? Через слово что-то индейское, английское, а то и китайское... Любому приезжему из России приходится учить этот язык и различия его с русским никак не менее, чем у русского с малоросским... Зато на этом языке говорят даже в самых отсталых племенах наших колоний. Говорят, конечно, не от большой любви к империи российской. Просто в Америке бытует более ста языков*(12) и часто соседние народы совершенно не понимают друг друга. Поэтому, так же как французский в Европе, в Америке назначается некий общий язык международного общения. Ранее им служил чинук, язык самых значительных здешних торговцев. Теперь им стал русский, вобравший притом в себя весь чинук и множество слов из других американских и европейских языков...
Многие ли среди говорящих на этом "русском" языке действительно русские? Не считая креолов, прочно связанных со своими индейскими и алеутскими родственниками хорошо если 1 из 100. К этому проценту относятся офицеры и нижние чины двух драгунских полков, несколько сот казаков и моряков флота и несколько десятков чиновников. Но моряки и чиновники после 2-3 лет службы возвращаются в россию, а драгуны и казаки, женившись на туземках, очень скоро перестают походить на себя прежних.
Лучше всего это видно по офицерам, направленным на службу в полки. По первому времени они обвиняют своих ранее прибывших сослуживцев в попустительстве нижним чинам и нарушении дисциплины, даже доносы пишут.*(13) Но вскоре и сами они начинают понимать, что николаевская палка до Америки не достигает, а обиженный несправедливостью командира солдат может забыть о своей доле в артельных суммах и уйти в Калифорнию или в племя тестя, откуда, как с Дону, выдачи нет...
Люди, проживающие на какой-то территории (Англии, Польши, Алжира), приспосабливаются к ее условиям с помощью неких общих реалий — хозяйства, жилья, одежды, питания, общественной организации и т.п. Поскольку и природа этих территорий, и традиции существования человека в них различаются, различаются также и реалии, с помощью которых люди приспосабливаются к ним. А когда люди осознают это различие по принципу: наше жилье, одежда, орудие не такие, как у соседей, то есть "мы" — не такие, как "они", появляется народное самосознание. Появление же такого самосознания, наиболее четко проявляющегося в общепринятом самоназвании, и свидетельствует о рождении народа.
Но истинное развитие человека в обществе еще не началось для народа, если жизнь его не сделалась более благоустроенной, более легкой и приятной, чем в неустойчивых условиях первобытной эпохи. Как вы хотите, чтобы семена добра созревали в каком-нибудь обществе, пока оно еще колеблется без убеждений и правил даже в отношении повседневных дел и жизнь еще совершенно не упорядочена? Это — хаотическое брожение в мире духовном в поисках себя, своей физиономии, подобное тем переворотам в истории земли, которые предшествовали современному состоянию нашей планеты.
В Америке такое брожение и поиск видны по всему, даже по одежде. Например Ново-Архангельск полонизировался. Там общество щеголяет в кунтушах и венгерках и танцует краковяки и мазурки. А в Москве, напротив, в силу вошел испано-американский стиль. На излюбленные тут званые вечера-фанданго "сеньориты" очень хороши в своих белых муслиновых платьях, так накрахмаленных, что близко к ним подойти невозможно, а "благородный идальго" наряжаются в бархатные панталоны с разрезом на одной ноге, украшенные серебряными пуговицами, красные шарфы и вышитые рубашки. Но, позванивая огромными серебряными шпорами, почему-то танцуют на фанданго обычно котильоны и вальсы.
Не знаю, можно ли из сказанного сейчас вывести что-нибудь вполне безусловное и извлечь отсюда какой-либо непреложный принцип; но нельзя не видеть, что такое странное положение свидетельствует, что общество до сих пор находится в этой стадии брожения... "Гори огонь, бурли котел"...
Не смотря на малочисленность русские смогли внести в американский котел лучшие свои черты — переимчивость, податливость, уменье приноровиться ко всем возможным обстоятельствам...
Индейцы вносят спокойную мудрость и близость, почти совершенное родство с природой.
Американцы-янки — предприимчивость и упорство в достижении цели.
Американцы-испанцы — свою легкость, горячность и поэтичность.
Китайцы, которых не смогла испортить даже православная церковь — трудолюбие и почти религиозную привязанность к земле.
Евреи — эти везде блистают умом — в земледелии, в рыболовстве, в торговле. Во все века замкнутое их общество очень слабо поддавалось внешнему воздействию, приводило в отчаяние одних государственных деятелей и подталкивало других на новые решительные меры. За годы своего правления Николай издал сотни указов о евреях и ни на йоту не сумел их изменить. А в Америке, вдохнув воздух свободы, они полностью изменились, оставаясь прежними и поклоняясь тому же единому Богу Авраама, Исаака и Иаковакова...
Это еще конечно не народ, ибо нет тут еще общего духа, а для правильного суждения о народах следует изучать их общий дух, составляющий их жизненное начало, ибо только он, а не та или иная чкрта их характера, может вывести их на путь нравственного совершенства и бесконечного развития... Но дух их уже в пути и он очень юн. Это не европейский юнец, который любуется радостными красками и упивается роскошным благовонием прелестного цветочка на закраине дороги и говорит с Шиллером: "A uch ich war in Arkadien geboren!" (И я родился в Аркадии! (нем.}
"Пошел ты со своей Аркадией!" — сурово кричит ему судьба, словно какой-нибудь прусский вахмистр. — Вперед! вперед! и земля вертится под ногами. (Et la terre tourne toujours, toujours. {А земля все вертится и вертится (фр.}
...Вот молодой человек 18-ти лет, с дарованиями, с высокими стремлениями, с жаждою знания, и вот он послан на заточение в Комиссаровскую пустыню*(14), один, без наставника, без книг, без образованного общества, без семейных радостей, без друзей и развлечений юности, без цели в жизни, без малейшей надежды в будущем! Ужасное положение! А вот вам и другая картина!
В Америке — молодой человек 18 лет, преждевременно возмужалый под закалом свободы, уже занимает значительное место среди своих сограждан. Родился он, хоть в какой-нибудь Аляске или Орегоне, — все ж у него под рукою все подспорье цивилизации. Все пути ему открыты: промышленность, торговля, земледелие и, наконец, политическая жизнь с ее славными борьбами и высокими наградами. Да! Вы не ошиблись, именно политики, ибо даже в отсутствии земств, местное самоуправление в Америке играет очень значительную роль. — Выбирай, что хочешь! нет преграды... Даже самый ленивый и бездарный юноша не может не развиться, когда кипучая деятельность целого народа беспрестанно ему кричит: вперед! ...А я — в 18 лет едва-едва прозябал, как былинка, — кое-как пробивался из тьмы на божий свет, но и тут, едва я подымал голову, меня ошеломливали русскою дубиною...
В Америке знают цену хорошего образования и молодой человек может получить его даже в казенном училище, которое превратилось у нас в тюрьму для любого способного мыслить мальчика. Здесь же свежий практический народ добился преподавани практически-полезных предметов первой необходимости например, математики, физики, географии, иностранных языков. По окончание такого училища полученное образование позволяет юноше сразу идти в морские классы, заняться торговлей, бизнесом, как здесь говорят или продолжить образование в гимназии. Да и в гимназии без сухого, все мертвящего формализма преподают ему более предметы практические и не требуют: напишите-ка похвалу скромности, или расскажите сражение между Горациями и Куриациями (как мне задано было на французском экзамене). К чему это ведет? К восьмому классу он свободно говорит на трех или четырех современных языках, а от дрених латыни и греческого знает только основы. И неудивительно! Наша Америка вместе с Соединенными Штатами начинает новый цикл в истории; так из чего же ей с особенным терпением и любовью рыться в каких-нибудь греческих, римских, вавилонских или ниневийских развалинах! Она, пожалуй, сама сумеет подготовить материалы для будущих археологов и филологов...
Представитель образованного класса в Америке не выдается резко вперед над основной массой населения. Это в России образованные кружки не имели с ней почти ничего общего и до последнего времени жили своею особою жизнью, соприкасаясь с остальными слоями и классами русского общества только внешним образом и представляли посреди русского народа оазисы, в которых сосредотачивались лучшие умственные и культурные силы. В Америке же образованный человек в полном смысле человек народа, homme de peuple...
Отдельным обществом ... стоят только чиновники губернской и уездной администрации приехавшие из России, чтобы скопив за два-три года взятками хороший капиталец, вернуться обратно. Редко кто из них остается на больший срок, потому, что этим земским ерышкам, подьячим старого закала привыкшим грабить живых и мертвых, притеснять и чувствовать себя господами и хозяевами жизни в Америке не хватает власти. В американцах нет, да и не было никогда русского холопского чинопочитания. Они сохраняют достоинство человека и независимость духа. Вы спросите как соединяются независимость духа и взятки? Да нет! уж кажется, взятки — в самой природе человека. Удивительно, но есть такое сочувствие между Россиею и Соединенными Штатами: ведь, кажется, образ правления совершенно различный. Но есть коренное сходство между этими двумя странами: в обеих берут взятки. Но только вот Россия, что коренная, что заокеанская ужасно как отстала. Где же нашим бедным взяточникам, оклеветанным Гоголем, тягаться с американскими взяточниками! Там почтенные сенаторы торгуют своими голосами в Народном собрании, гуртом продают их за огромные суммы. Где же нам!...
Но и взятки эти не похожи на наши, когда проситель робко подсовывает дачу, а всесильный сатрап милостиво ее принимает. Здесь это более походит на сделку: Я тебе даю деньги, а ты за это сделаешь то-то и то-то; если не сделаешь — вернеш деньги; если же не вернешь, то momento more."
Свою книгу Печерин закончил такой фразой. "Если, любезный мой читатель, осилив сей труд ты решил, что в Америке, у тебя на глазах рождается новый народ и, может быть, ты и сам участвуешь в его рождении, знай, именно это я и хотел до тебя донести."
Мудрец и пророк Владимир Сергеевич Печерин служил при больнице Сен-Джон до самой своей смерти 17 апреля 1885г. Его скромная могила окружена почетом. Его именем названы университет, благотворительное общество, гимназия. Его считают создателем государства наровне с Шелиховым, Барановым и ван-Майером.
Вы считаете что мы не правы? Тогда прочитайте обин, полный пророческой мудрости абзац из его книги. Он про вас.
"Народы — в такой же мере существа нравственные, как и отдельные личности. Их воспитывают века, как отдельных людей воспитывают годы. Но мы, можно сказать, некоторым образом — народ исключительный. Мы принадлежим к числу тех наций, которые как бы не входят в состав человечества, а существуют лишь для того, чтобы дать миру какой-нибудь важный урок. Наставление, которое мы призваны преподать, конечно, не будет потеряно; но кто может сказать, когда мы обретем себя среди человечества и сколько бед суждено нам испытать, прежде чем исполнится наше предназначение?"
1* В главе использованы работы В.С.Печерина "Загробные записки" и "Русские американцы как современное народотворчество" и "Философические письма" П.Я.Чаадаева.
2* В Рус-Ам Г.Митич хорошо известен и фильмы с его участием до сих пор пользуются успехом особенно среди индейцев.
3* Автор в очередной раз забывает, что его читатели не проходили в школе "Историю племен", как часть курса "Общая история Америки".
Как не прискорбно звучит эта фраза для поклонников Ф.Купера в данном случае автор не грешит против истины.
Гуроны (от французского слова "хуре" — кабан, в переносном смысле — "дикарь", "грубый") сами себя называли "вендат".
Искусные земледельцы, вендаты обжили берега озера Гурон и начали торговать со своими северными соседями. Они продавали им маис, табак, индейскую пеньку в обмен на меха, выделанную кожу, медь. Очевидно торговые связи между этими регионами зародились ещё в начале XIII в., когда индейцы активно занялись огородничеством. Вскоре после прихода белых поселенцев и, соответственно начала активной торговли мехами, гуроны, в союзе с племенами оттава и ниписсинга построили настоящую коммерческую империю на территории от Великих Озёр до Гудзонова залива. Каждое из этих трёх племён имело свои торговые маршруты и "бизнес-проекты".
Иезуитский миссионер Жан де Бребёф писал в 1636г. о существовании у гуронов своеобразных "торговых домов" — семейных кланов, которые контролировали отдельные направления торговли. Главенство над таким "домом" передавалось по наследству. На какое-то время язык гуронов стал универсальным языком общения в Приозерье и восточной Канаде. До 1649 г., когда их разгромили ирокезы, гуроны являлись главными торговыми и военными союзниками французов в регионе.
Конкуренты французов: сначала голландцы, а потом англичане, в верхнем течении р.Гудзон наладили торговые отношения с другой федерацией — ирокезами. Само слово "ирокезы" — это французский вариант слова из языка алгонкинов, означающего "настоящие гадюки".
Самоназвание федерации было "Ганонсиони" ("Длинный Дом"). В XVIIв. она состояла из пяти племён.
При поддержке союзников ирокезы начали серию опустошительных и кровавых войн против своих торговых конкурентов и воспользовавшись тем, что гуроны еще не оправилась после эпидемии оспы 1640г., в 1649г. ирокезы уничтожили их конфедерацию и полностью вытеснили из бизнеса.
Очень скоро лига ирокезов превратилась в своеобразную ассоциацию торговцев и воинов, зачастую самого разного происхождения. Её даже часто сравнивают с европейскими торговыми компаниями, которые тоже совмещали в себе экономические и политические функции. По некоторым данным вскоре в Длинном Доме инородцев было уже больше, чем коренных ирокезов. В 1657г. иезуит Лалеман писал: "Если подсчитать, сколько на земле Пяти народов осталось чистокровных ирокезов, то их вряд ли будет больше тысячи двухсот."
В 1669г. 2/3 ирокезов по происхождению были уже в основном алгонкины и гуроны. Иезуиты даже жаловались, что стало тяжело проповедовать ирокезам на их родном языке.
Не смотря на столь разношёрстный состав лига продолжала вести войны против конкурентов. В 1656г. ирокезы разгромили эри. В 1675г. ликвидировали угрозу своим доходам в лице алгонкинского союза и сусквеханноков, живших в центральной Пенсильвании. В 1680 г. Пять народов напали на иллини, чтобы пресечь их торговлю напрямую с французами.
4* Интересно проследить путь становления классического образа, выведенного на экране Митичем, как символа североамериканского индейца.
В 1839г. Сэмюэл Д.Мортон, отец физической антропологии в Америке, опубликовал свою главную работу "Crania Americana". На обложке её был помещён портрет, написаный Джоном Ниглом с верховного вождя омаха Большого Лося, члена посольства с Великих Равнин в 1821г. Мортон объяснил свой выбор следующим образом: "Среди множества изученных мной индейских портретов, нет ни одного, изображающего более характерные черты: покатый лоб, низкие брови, большой орлиный нос, широкий лоб и подбородок, и угловатое лицо."
Предпочтение тем же "характерным чертам" выказали так же два художника: Дж. Кэтлин из Филадельфии, в 1832-34гг. путешествоваший на Верхней Миссури и Южных Равнинах и швед Карл Бодмер, сопровождавший принца Александра Максимилиана в его экспедиции на Верхнюю Миссури в 1833-34гг.
В 1836г. вышла книга принца Максимилиана с иллюстрациями Бодмера, а Кэтлин представил миру свою Индейскую Галлерею, которая вызывала восторги зрителей в крупнейших городах СШ. В 1840-44гг. Галлерея демонстрировалась в Лондоне, а затем переместилась в Париж и даже была специально представлена в Лувре королю Луи Филиппу.
Поэтому неудивительно, что иллюстраторы, никогда не бывавшие на Западе и даже в Америке, стали рисовать, используя для справки работы Кэтлина и Бодмера. В 1856г в Англии было опубликовано первое иллюстрированное издание "Песни о Гайавате" Г.Лонгфелло. Иллюстратор Джон Джилбер одел героев поэмы, древних оджибвеев оз. Верхнее, как индейцев Верхней Миссури и наделил их теми же "характерными чертами". В отличие от Джилберта Джон Микс Стенлей не раз встречался с индейцами, однако, когда он нарисовал "Молодого Ункаса" (мохеганин XVIIв.) и "Испытание Красной Куртки" (сенека), так же одел их в костюмы племён западных Равнин и наградил своих героев орлиными носами. Стереотип "типичного индейца" уже сложился.
5* В это время комохи уже не были тем племенем, которое описано в гл. После заключения союзнического договора 1800г. комохи, леквилток и пентлачи благодаря межплеменным бракам ассимилировали друг друга и к 1860г. фактически слились. Новое племя носило название комох, но языком общения стал кваквал леквилтоков.
6* Фаланстер — по социалистической системе Фурье, общие жилища и рабочие мастерские для фаланги, группы людей до 2000
7* Орден Искупителя (Congregatio Sanctissimi Redemptoris) Основан в 1749г.; тесно связан с орденом иезуитов, место которых они часто занимали и которым пролагали путь к возвращению в изгнавшие их страны. Вменяет своим членам в обязанность усердную проповедь католицизма. Редемтористы сновали ряд колоний и миссионерских станций в Северной Америке.
8* Большинство писем В.С.Печерина адресовано его другу Федору Васильевичу Чижову. Как и сам Печерин Чижов был человеком очень неординарной судьбы.Окончил курс в Санкт-Петербургском университете со степенью кандидата физико-математических наук и тогда же был назначен преподавателем и в качестве адъюнкта читал математические науки. Там же получил степень магистра за диссертацию: "Об общей теории равновесия с приложением к равновесию жидких тел и определению фигуры земли". Он издал первое русское сочинение о паровых машинах "Паровые машины. История, описание и приложение их". В последние годы преподавания в университете Чижов перешел к занятиям историей литературы и искусства. В 1840г. Чижов внезапно оставляет университет, где мог сделать превосходную карьеру, и отправляется за границу, в Италии, куда влекло его желание заняться историей искусства, "как одним из самых прямых путей к истории человечества". Его статьи по искусству появлялись в "Современнике", "Москвитянине", "Московском Сборнике". В Италии Чижов жил в близком общении с Гоголем и Языковым (о Гоголе он оставил ценные воспоминания). По возвращении на родину в 1847г. Чижов был арестован на границе и привезен в Санкт-Петербург, где поместили в Петропавловскую крепость и учинили допрос. Т.к. никакого преступления за Чижовым не нашли, через две недели его выпустили под секретный надзор. Чижов направился в Киевскую губернию, арендовал имение и занялся, очень успешно, промышленным шелководством. Свой опыт в этой области он объединил в капитальной работе "Письма о шелководстве". В 1858г. Чижов переехал в Москву и развил энергичную деятельность на поприще промышленном и финансовом. Он выступил сначала как теоретик торгового движения: приступив к изданию "Вестника Промышленности". Как приложение к нему, выходила газета промышленности и торговли "Акционер". Чижов деятельно защищал покровительство отечественной промышленности. От деятельности теоретической Чижов перешёл к практической. По его инициативе и при его содействии создалась первая "русская" частная железная дорога от Москвы до Ярославля и Вологды. Чижов являлся одним из главных инициаторов и руководителей Московского купеческого банка и Московского купеческого общества взаимного кредита; он встал во главе крупных капиталистов, купивших от правительства Московско-Курскую железную дорогу. Наконец, Чижов организовал Товарищество архангельско-мурманского срочного пароходства. Почти все свое состояние (около 6 млн.) он оставил на устройство в Костромской губернии профессиональных технических училищ.
9* В.С.Печерин слишком пристрастен. Большинство современников отмечали чистоту московских улиц, не смотря на постоянно идущее строительство.
10* В 70-х гг. под их влиянием в католичество перешло также племя чилкотин (цэилхкотин).
11* Не смотря на огульную критику всего российского Печерин, говоря в своей книге "мы", "нас" почти всегда имел в виду Россию.
12* На территории Рус-Ам насчитывают 82 американских языка не считая диалектов. В.С.Печерину повезло в том, что пришлось учить только один. Языки лиллоет, томпсон и шусвап близкородственные и относятся к северной подгруппе внутренних салишских.
13* Выросший в гарнизонах В.С.Печерин хорошо знал, что доносы в армейской среде вещь очень редкая. В данном случае он имел в виду донос лейтенанта 2-го драгунского полка А.К.Морозова на старшего унтер-офицера 3-го эскадрона 1-го драгунского полка В.Прошина, в котором унтер обвинялся чуть ли не в шпионаже. Донос дошёл до генерал-губернатора, но Путятин не дал ему хода, а лейтенанта вскорости отправил в Россию.
Скорее всего причиной доноса стала примитивная зависть. Хорошо разбогатевший на золотой лихорадке унтер-офицер увлекался коллекционированием оружия. Например у него были все производившиеся до 1860г. револьверы. Розничная стоимость каждого из них превосходила жалованье лейтенанта. Раздражало Морозова также то, что "нижние чины пошивают себе мундиры из самолучшего английского сукна по 7 руб. аршин, которого даже в гвардейских полках не положено". Главным доводом доносителя было наличие у Прошина "секретного прусского казнозарядного штуцера, коих в Российской Империи и прочих странах нет вотче, а есть лиш самые общие описания оного". Легко было доказать, что Прошин приобрёл прусскую, 15,44-мм игольчатую винтовку системы Дрейзе на совершенно законных основаниях. В 1855г. (во время войны!) 50 единиц этого оружия были закуплены приказчиком РАК на Парижской всемирной выставке.
14* Комиссаровская гимназия в Киеве, где В.С.Печерин учился с 1822г.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
