— Да что им будет, альвийским яблоням-то? У Фаргори и в скверные лета дивные яблоки вызревали. И сидр лучший во всём Аллигране, — Лэй вздохнула. — Недаром ведь к королевскому двору везут.
Мариэль промолчала.
Лишь морщинки у сжатых губ вдруг проступили отчётливее.
— И чего ты наше величество так не любишь? Славный король, — от Лэй не укрылась ненависть, звеневшая в этом молчании. — Всё злишься, что теперь не благородная лэн*, какой при Бьорках была?
(*прим.: уважительное обращение к незамужней девушке (алл.)
— Я уже говорила, — спокойно произнесла Мариэль. — В моём отношении к Его Величеству нет ничего личного.
— Тебе бы век Богиню благодарить, что тебя тогда Альмон подобрал. И Фаргори приютили. В такой-то мороз — померла бы, верно померла! Уже помирала! А так... вон, жива, замуж вышла, доченек родила. Мужика отхватила — всем на зависть. Ещё и дело Фаргори твоё. А что память потеряла — нужна она больно, память эта! В Кровеснежную ночь столько благородных из столицы бежало, вон как ты, а выжило много, думаешь?
— Думаю, нет, — тихо ответила хозяйка дома. — Лэй, у меня есть право не любить людей, которые прошли к трону... таким образом.
— Да слышала, слышала. Узурпатор он, незаконный, резню во дворце устроил... а по мне, на ком корона, тот и законный. И Бьоркам с их прихвостнями по заслугам воздали. К тебе не относится, — снисходительно добавила Лэй. — Тоже мне, короли, избранники Богини! Народ пытали, денежки наши на празднества безумные просаживали, пока простой люд вымирал. А теперь мы и голода не знаем, и налоги мизерные, и...
— Не лучшая тема для разговора за вечерним чаем, — мягко произнесла Мариэль. — Пушок нашёлся?
— Пушок? Да придёт, куда денется! Он у нас по весне загульный, сама знаешь. Не впервой. А не вернётся — другого возьмем, вон у Онванов кошка скоро окотится... дети только выть будут, но ничего, переживут, — залпом опорожнив свою чашку, Лэй поднялась из-за стола. — Ладно, пойду я. Ещё домой топать от самой окраины.
— Что поделаешь. Фаргори издавна живут близ своих садов. — Мариэль пожала плечами. — Увидимся.
— И тебе не хворать.
Под весом Лэй крылечко жалобно скрипнуло — но, ступив на мощёную камнем дорожку, женщина обернулась.
— Ты Таше про отца так и не сказала, да?
Лицо Мариэль почти не изменилось.
— Нет.
— А что скажешь?
Соседка смотрела на Мариэль неожиданно цепко, но взгляд хозяйки дома был бесстрастным. Свет не отражался в затенённых ресницами глазах, терялся в чёрной глуби с едва заметным вишнёвым оттенком.
— Скажу, что нам досталось всё имущество, без лишнего рта заживём только лучше, да к тому же... — Мариэль осеклась. То ли вспомнив о чём-то, то ли заметив вытянувшееся лицо Лэй. — Имеешь что-то против?
Её собеседница опустила взгляд, разглядывая свои потрёпанные башмаки.
— Ну... это... жестоко.
— Зато плакать долго не будет. — Мариэль улыбнулась дочери, уже бежавшей к крыльцу. — Хорошо покаталась, малыш?
— Здорово, мам! — девочка птичкой порхнула по ступенькам: кудряшки светлым шлейфом летят следом, серые глаза сияют серебром. — Принц меня почти слушается!
— Не сомневалась, что вы поладите.
Махнув рукой соседке — в решительном прощании — Мариэль кончиками пальцев коснулась медной оправы светильника, и когда Лэй удалилась по направлению к калитке, шар золотистого света погас, погружая террасу во тьму.
— Теперь мыться, пить чай и спать.
— А я хотела на ночь краеведение поучить. — Таша молитвенно сложила тонкие ладошки. — Мам, можно я карту расстелю, можно?
К тяжести вздоха Мариэль явно примешалось удовлетворение.
— Можно.
— Ура! — с воинственным воплем девочка упрыгала в дом. — Сегодня у меня эти цверги* своё получат!
(*прим.: цверги — немецкое именование гномов)
Яблони что-то шептали в спину Мариэль, когда она перешагнула порог следом за дочерью. Шептали, пока щелчок двери не сменил скрежет засова.
А потом сад остался наедине с лунным светом, лившим серебро на беспокойную листву и звёздочки яблоневых цветов.
* * *
Когда Таша открыла глаза, небо было выкрашено блеклыми красками предрассветья.
Спросонья она не сразу поняла, что делает на заднем дворе. Без одежды? И почему ладони стёрты в кровь? Почему...
А потом — вспомнила.
Лёжа на земле, она сжалась в комок и заплакала снова. Боль была почти физической, ноющей в сердце, рвущей его глухой безысходностью.
Боль — и вина.
Если бы только она вчера не ушла, если бы только вернулась раньше, если бы...
...и вдруг поняла нечто очень важное. То, о чём напрочь забыла в безумии отчаяния.
Непозволительно. Непростительно.
Таша резко распахнула глаза.
Они увезли Лив.
И, вскочив, опрометью метнулась в дом.
В детскую она ворвалась, почти задыхаясь. Жадно втянула носом воздух. Кровь, пот, промасленная кожа... табак, хмель, лошади — самую капельку...
А ещё...
Таша рухнула на колени. Сунула руку под тумбочку рядом с её кроватью.
И вытянула оттуда золотой круг на длинной цепочке.
Сначала она решила, что это часы. Потом откинула блестящую крышку, но вместо циферблата увидела отражение своих испуганных глаз.Значит, зеркальце-кулон: в закрытом виде легко умещается на ладони, на серебристом стекле ни царапины, крышка испещрена рунной филигранью.
Откуда оно у наёмников? Такие зеркала...
Хотя ладно, об этом можно подумать позже.
А сейчас, стиснув зеркальце в ладонях, невзирая на боль — Таша невидящим взглядом уставилась в стену.
Лошади. Они прибыли на лошадях. Даже если б это не подсказали запахи, это было логично; а дождя не было давно, и что вчера, что сегодня сухо, пыльно...
Таша кинулась из комнаты. Через террасу в сад, бегом до калитки — и точно: земля на дороге истоптана копытами.
Тройной цепочкой следов, уходившей в сторону тракта.
Сборы не заняли много времени. Наспех перевязать руки, смазав ладони целебной мазью. Надеть первое, что попадётся в шкафу. Выгрести из тайника под каминной полкой кошель с деньгами и украшениями. Покидать в сумку всю снедь, что найдётся на кухне.
А потом, навесив на входную дверь тяжёлый замок, со всех ног рвануть к конюшне.
Она найдёт сестру. Неважно, как, неважно, где, неважно, кто её украл. Найдёт, и точка. А мама просто уехала, безумно далеко; уехала, только и всего. Поэтому и не может помочь — не в этот раз. И могила на заднем дворе не имеет к ней никакого отношения.
Да. Так и надо думать.
Потому что теперь Таша не имела права плакать.
Оседлав и выведя за калитку сонного Принца, она вспрыгнула на коня. Хорошо, что старенького пони мама давно отпустила на вольный выпас, и нет у них ни коров, ни кур, ни иной живности — вполне могут себе позволить покупать еду у соседей. Если б сейчас ещё о них думать пришлось...
Таша окинула взглядом море листвы, сердечки незрелых яблок, прячущиеся в зелёных волнах, и тихий светлый дом. Дом, в котором она выросла.
Дом, который видела, возможно, в последний раз.
Но об этом думать как раз не надо — потому что бояться Таша теперь тоже не имела права; и, рывком отвернувшись, она хлопнула Принца по боку, чтобы конь покорно зашагал вперёд.
Поравнявшись с домом тёти Лэй, Таша направила Принца к самой калитке и — мяукнула. Призывно, прочувствованно, до дрожи правдоподобно. Какое-то время во дворе было пусто, затем из-под поленницы вылез косматый рыжий кот, уставившись на незваных гостей фонарями янтарных глаз.
Вытащив из сумки тонкий кусок солонины, Таша мяукнула вновь.
И, задумчиво почесавшись, Пушок изволил приблизиться.
Была у него одна занятная причуда: каждую ночь, охотясь, кот доходил до Долгого тракта — и там залегал в траве на обочине, наблюдая за путниками, возвращаясь домой лишь ближе к рассвету. Пару раз Таша даже прогуливалась с ним, хоть в человеческом облике это было довольно неудобно. Просто в кошачьем обличье рядом с любвеобильным Пушком лучше было не находиться, оборачиваться птицей Таша по понятным причинам не рисковала — а третья ипостась у неё ещё не пробудилась.
Но чтобы общаться со зверьми, оборотням не требовалось перекидываться.
Глядя в блюдца кошачьих глаз, Таша сосредоточилась и представила...
...чёрные кони мчатся в ночи, тёмные плащи вьются за спинами всадников, в руках одного безвольной куклой обмякла Лив...
По крайней мере, именно эту картинку ей подбросило воображение.
Пушок лениво моргнул — а затем окрестности поблекли, и Таша увидела...
...ветер несёт стук копыт...
...трое коней несутся мимо...
...силуэты исчезают в сумеречной дымке...
Когда Таша вновь увидела соседский двор, окрашенный алым светом восходящего солнца, она благодарно мяукнула. Кинула Пушку честно заработанное мясо. Израненными руками перехватив поводья, направила Принца на тропинку меж лугов.
И теперь знала, куда повернули похитители.
Равнинная провинция. Они скачут в сторону Равнинной провинции. Остаётся нагнать их — и молиться, чтоб они не свернули с тракта.
О том, что будет дальше, Таша пока не задумывалась, но почему-то была уверена, что выход найдётся. В конце концов, у неё нет иного выхода, кроме как его найти.
Ей хотелось попросить помощи. Хотелось рассказать всё соседям, деревенскому старосте или пастырю, передать слова прощания единственному другу... но слишком долгими выйдут прощания и объяснения. Слишком изворотливыми. Слишком опасными. И пусть эти объяснения всё равно предстоят, если она вернётся — нет, когда она вернётся — думать об этом безнадёжно рано.
А пока Таша старалась гнать мысль, что эта погоня — глупость, и на самом деле выследить похитителей почти невозможно.
Хотя...
Когда Принц рысью выбежал на тракт, он явно не обрадовался тому, что увидел. Во всяком случае, встал конь так резко, что Таша едва не вылетела из седла.
— Ничего не поделаешь, Принц. — Она склонилась вперёд, прижавшись к белой шёлковой гриве. — Надо. Во весь дух.
Конь покосился на неё. Посмотрел вперёд: на ленту дороги, вьющуюся за горизонт средь туманных лугов с редкими перелесками и пятнами мелких озёр.
Мужественно фыркнул.
И когда он всё же припустил по тракту — ровной, мягкой иноходью, которой славились льфэльские жеребцы — Таша попыталась удобнее устроиться в седле.
Так вот... выследить похитителей почти невозможно; но Таша предпочла склониться к выводу, что не стоит видеть проблемы в своих задачах. Лучше видеть задачи в своих проблемах.
Потому что там, где есть задача — поблизости обязано обитать решение.
* * *
— ...Джеми!
Опознав своё имя, он неохотно вынырнул в окружающую действительность из манящей реальности книжных страниц.
— Да?
Серебристые альвийские искры блеснули в зрачках Герланда отблесками далёких звёзд:
— Я понимаю, что сказочные небеса предпочтительнее, однако порой полезно спускаться на нашу грешную землю.
Джеми непроизвольно вжал голову в плечи, и веснушки на его щеках скрыл виноватый румянец.
Пылающий камин жарко натопил маленькую гостиную — но холодок зимней ночи, сквозивший в голосе альва*, кого угодно заставил бы поёжиться.
(*прим.: альвы — по сути то же слово 'эльфы', только в произношении некоторых германо-скандинавских языков)
— Особенно уместно здесь слово 'наша', — скептически подметил Алексас. — Не припоминаю, чтобы альвы считали Подгорное королевство своей землёй.
Джеми удержался от ответа старшему брату, в который раз порадовавшись, что Алексаса больше никто не слышит.
— Итак, повторяю, — процедил Герланд. — Послезавтра ожидается очередной совет, и ваше с Алексасом присутствие весьма желательно.
В книжках Джеми встречал выражение 'мраморные черты', но лицо Герланда точили даже не из мрамора — из белого льда. В глазах альва темнел пронзительный холод сумеречного неба, чёрные кудри соткали из красок ночи.
Странная, нечеловеческая, почти пугающая красота Звёздных Людей.
Джеми гордился, что их с Алексасом воспитал один из них. В конце концов, багаж знаний и умений Герланда был воистину неисчерпаем. Но иногда...
Иногда они с братом всерьёз опасались опекуна.
И не без причин.
Джеми заложил страницу пальцем. Прикрыл книгу, дабы не было соблазна отвлечься. Оттягивая ответ, посмотрел в окно — на вечную ночь Камнестольного, великого града цвергов; сами цверги именовали свою столицу Хапстаддэрштайн, но Джеми предпочитал распространённый аллигранский перевод.
Из окон особняка открывался прекрасный вид на главную улицу 'людного' округа: фонари цветного стекла на высоких ножках, светлая брусчатка, невысокие дома серого камня и пёстрые витрины лавок. Где-то над курящимися дымоходами смыкались каменные своды гигантской пещеры — так высоко, что подгорная тьма скрадывала их, маскируя под мглу ночного неба.
В этом округе Камнестольного селились все люди, по какой-то причине задержавшиеся в Подгорном королевстве, и от наземных городов его отличала разве что вечная темнота. Вот другие округа щеголяли типичной архитектурой цвергов с затейливой резьбой по стенам низких домишек... но в другие округа людям лучше было не соваться.
— Ты уже не ребёнок, — сумеречный взгляд Герланда был столь же непреклонен, сколь его голос. — Пришла пора активно участвовать в делах сообщества. Даже если ты считаешь, что не готов.
— Но я готов! — выпалил Джеми. — Готов участвовать! Правда!
И, подумав, честно добавил:
— Наверное...
День Джеми Сэмпера, колдуна-недоучки шестнадцати лет отроду, не задался с самого начала.
На утренней тренировке ему удались лишь шесть боевых каскадов из семи. И учителя могли сколько угодно уверять, что в его возрасте и это освоить — гениально, а заклятия выше пятой ступени истощат его магический резерв: Джеми подобное не утешало. Если ты за что-то взялся, ты должен сделать всё, что требуется, без всяких скидок. Не можешь сделать — не берись. И никаких отговорок в духе 'не дорос', 'болен' или 'устал'.
Джеми предпочитал брать пример с солнца. Солнце, может, тоже человек. Может, ему тоже бывает плохо. Может, ему тоже иногда не хочется вставать. Только солнце никогда и никто не спрашивал, может ли оно светить: для него не существует 'хочу' или 'могу', есть одно лишь 'нужно'.
Вот оно и светит вопреки всему...
После настало время уроков литературы и языкознания, а потом Алексасу, любимому до зубовного скрежета старшему братцу, пришла пора отправляться на тренировку по фехтованию. Джеми не оставалось ничего, кроме как два часа наблюдать за его потугами. Всё лучше, чем сидеть в темноте, где компанию составляют лишь собственные мысли.
У Алексаса дело тоже не особо спорилось. Нет, он мог побить, пожалуй, любого смертного, причём вне зависимости от возраста, умения и весовой категории противника... но сражаться с альвом — дело неблагодарное. Щадить их Герланд никогда не собирался, даром что был их опекуном; так что по завершении тренировки Алексас в который раз зализал раны с помощью баночки целительной мази, а после выразил желание прошвырнуться в город.
