Хдк. Глава 16.

Чревато, как есть чревато...

Силы потихоньку возвращались, и Себастьян сел. Кружилась голова. Притихшие было огоньки вновь очнулись, завели хороводы, правда, теперь они еще и дребезжали, а от звука этого мутило.

— Учили, — Себастьян слюну сглатывал, а она все одно лилась.

И выглядел он, надо полагать, донельзя жалко.

Хорошо, что не видит никто... Аврелий Яковлевич — свой.

Да и сам не лучше. Кровь из носа идти перестала, но ведьмак не спешил подниматься, прищурившись, глядел на звезды, и выражение лица его было нехарактерно мечтательным.

— Есть хотелось очень, — признался Себастьян, поднимаясь. Сплевывал в фонтан, водою же кое-как умылся. Полегчало. — Вы-то понимаете, во что мне этот маскарад обходится... я ж не могу на листьях салата жить... голодный я.

Прозвучало жалобно, но Аврелий Яковлевич сочувствием проникаться не спешил, хмыкнул, дернул себя за бороду и поинтересовался:

— А где то, что я приносил?

— Так... когда ж то было-то! Съел и забыл... а эта, с-сколопендра в юбке... говорит, дескать, у вас аппетит неприличный... посмотрел бы я на нее, ежели бы ей чужую личину денно и нощно держать пришлось бы... у меня волосы выпадать стали!

Он дернул себя за темную прядку, которая, впрочем, не выпала. Да и незаметно было, чтобы грива Себастьянова хоть сколько бы поредела.

— Ноет и ноет... ноет и ноет... то я не так делаю, это не так... и главное, ни к кому-то больше не цепляется, только к нам с Тианой...

— Себастьянушка, осторожней.

— В смысле?

Он кое-как пристроился на краю фонтана. Мрамор был прохладен, над водою держалось еще зеленоватое марево ведьмаковских чар, и Себастьян тыкал в марево пальцем, отчего туман шел яминами, морщился, а с ним и вода.

— Раздвоение личности плохо поддается лечению.

— Ай, вам бы все шуточки шутить, Аврелий Яковлевич... а я уж не знаю, куда мне от этой... панны Клементины деваться.

Вздохнул и поскреб подмышку.

— В общем, голодные мы были очень... а тут эта коробочка, бантиком перевязанная. Розовым. Пышным... на столике стоит.

— Погоди, — Аврелий Яковлевич вставать не спешил, но от созерцания звездного неба все ж отвлекся. — То есть, тебе ее прямо в комнату отнесли?

— Да.

— И кто?

— А никто... — вынужден был признать Себастьян, и эта мелочь, еще тогда его царапнувшая, ныне вовсе мелочью не казалась.

Кто бы ни принес коробку, но запах должен был остаться.

Не тот, который человеческого тела, духов или пудры, иной, отпечатком не то души, не то сути — Себастьян так для себя и не решил, что именно ощущает. Но коробка была чиста... именно, что чиста, старательно избавлена от всех следов, призрачных ли, настоящих.

Должно было насторожить.

А он... дура, как есть дура... и не оправдывает то, что коробка эта нарядная, темного картона с позолоченными уголками, с короной на крышке, восхитила Тиану.

Она и бант-то снимала бережно... и мелькнула мысль, что надо бы поделиться, к примеру, с эльфиечкой... и с Лизанькой, пусть она держится холодно, отстраненно, но все не чужой человек... и с Иолантою, которую зеркала зачаровали.

Трюфеля, обернутые тонкой папиросной бумагой, манили.

Каждый папиросною бумажкой обернут, ленточкой перевязан. И запах шоколада лишает воли... и Себастьяну, в отличие от Тианы, сама мысль о том, что этим богатством делиться надобно, ненавистна.

— Сколько съел? — Аврелий Яковлевич вытер нос и поднялся. Умывался он тоже из фонтана, уже не боясь замочить рубашку, которую следовало признать испорченной окончательно — этакие пятна крови ни одна прачечная не выведет.

Фыркал.

И воду, зачерпывая вместе с колдовским маревом, пил. А она текла по рукам, в набрякшие рукава, на брюки...

— Три...

Хотелось больше, чтобы все и сразу. Но, слава Вотану, хватило благоразумия остановиться, не потому, что почувствовал Себастьян отраву, нет, просто испугался, что если съест все и сразу, то на утро ничего не останется... а энергия нужна была.

Мало ему овсянки, на воде сваренной.

И шпината, которым давится, но ест, подбирая крупицы пальцами...

— Повезло, — Аврелий Яковлевич больше не злился. Сумку поднял, которая стояла под фонтаном, раскрыл и вытащил флягу. — На вот. Ушица. С травками...

О том, что за травки, Себастьян спрашивать не стал: так оно спокойней.

— Пей-пей... вот оно как, значит... как понял?

— Да... поплохело...

...шкура засвербела, и головокружение опять же случилось, которым ни Себастьян, ни Тиана не страдали. А еще непонятная резь в животе.

— Я пальцы в рот сунул, вывернуло, что еще осталось... ну и вашего... средства принял...

...безоаров камень, который достался Тиане в простеньком серебряном ожерелье, Себастьян не растолок, как требовалось, но грыз, сглатывая горькую вязкую слюну.

— Чутка полегчало... я и пошел... если связной, то в больничку... а тут вы... и вот.

— И вот, — Аврелий Яковлевич присел рядом и по плечу похлопал. — Ты пей ушицу, пей... тебе полезно. Завтра еще принесу. Мяса тебе пока нельзя... сумку-то возьмешь, но поостережись, бурштыновые слезы — дрянь редкостная... дорогая... на Серых землях добывают из мертвых сосен.

Себастьян кивнул, так, поддержания беседы ради. Про мертвый янтарь ему доводилось слышать, и благо, что до сего дня лишь слышать. Но постепенно отпускало. А с ухой, терпкой и несколько солоноватой, но явно сдобренной от души не только травами, жизнь налаживалась.

— Запретные обряды, на крови... да все одно находятся охотники... дураки... толкуешь им, толкуешь...

— Аврелий Яковлевич... — Себастьян одного такого дурака лично знал, но в свете последних событий вынужден был признать, что дурость эта — семейного свойства. — У меня к вам просьба будет... личная...

— Бабу приворожить?

— Да нет... другое... Лихо глянуть, братца моего... проклятие подцепил, да так, что говорят, будто бы снять никак. И что от него вреда нету, да...

— Не веришь.

— Не верю. Он... неправильно выглядел. И пахло от него не так... а еще тут объявился... ну да сами знаете, читали, небось, послание мое...

Аврелий Яковлевич хмыкнул.

— Читали. От вместе с Евстафием Елисеевичем и читали. Очень оно у тебя душевным вышло, Себастьянушко. Прямо так на слезу и пробило...

Смеется. А вот Себастьяну вовсе не до смеха.

— Так, значит, редкого яду на меня не пожалели?

— Тут, Себастьянушка, за бурштыновы слезки алмазами платят... ты-то метаморф, тварь свойства полумагического, вот тебя сразу и скрутило...

На тварь ненаследный князь не обиделся.

— А был бы человеком, то и не почуял бы... дня два не почуял бы, а там и слег бы с простудой... лечили бы, да... лечили, — Аврелий Яковлевич снова себя за бороду дернул. — Только без толку все лечение было бы... простуда перешла б в пневмонию... или в чахотку... ну а дальше, сам понимаешь... сгорел бы за недели две-три... и главное, что пакость эту так просто не обнаружить. В первые сутки — это еще да, остается мертвый след, а вот дальше... только если искать направлено.

— В первые сутки никто себя отравленным не чувствует... и вправду мерзость.

— Еще какая... одно радует, что обряд на янтарь сложный, не каждому по зубам, а кровят сосны мало, вот и получаются сущие капли...

Аврелий Яковлевич потрогал переносицу и иным, деловитым тоном, велел:

— Коробку и конфеты завтра передашь. Утром скажешь, что родне... через знакомого... следа, конечно, не возьмем, но для порядку пусть будет оно. Теперь, что до остального, то... дело такое, Себастьянушка. Придется тебе потерпеть.

— Я уже терплю. Куда боле?

— На хельмовку ты не вышел... и боюсь, что так просто не выйдешь. Пока держись, приглядывайся, а я... старая она, мил мой друг. Настолько старая, что... меня постарше будет.

Он-таки вырвал из бороды курчавый седой волос, который в раздражении кинул в фонтан.

— Мы, мил друг Себастьянушка, про Миндовга уже беседовали... но ничего, еще побеседуем... Вот что интересно... до павильона этого Цветочного он еще в разуме был... а потом сдал и быстро так... стремительно... о том уже позабыли... и память-то трогать не след, Себастьянушка, короли того крепко не любят. Но порой надобно...

Себастьян кивнул и, зачерпнув воды, позволил ей просочиться сквозь пальцы, в ладони осталась муть колдовского тумана.

— А вот еще информация интересная. Аккурат в это время фавориткою Миндовга становится некая Эржбета Баторова... княжна... — Аврелий Яковлевич продолжил терзать бороду. — Только вот упоминаний о роде князей Баторовых я не нашел... и портретов ее не осталось, хотя ж и известной женщиной была. Описаний и тех мало... упоминают, что была женщиной красоты необыкновенной, белокожа, темноволоса...

— Эржбета...

— Не туда мыслишь, Себастьянушка. Имя-то нередкое... может статься, что нынешняя Эржбета к той отношения не имеет... а может, и наоборот. Смотри. Думай. Не мне тебя учить. Я только рассказать могу... да и то немного.

Себастьян взмахом руки отогнал особо наглого комара, уже пристроившегося на плече. Пусть бы и кожу ненаследного князя он бы не пробил, но все одно было неприятно.

— Откуда та взялась — не понятно. Если и был кто-то, кто знал правду об этой... княжне, — Аврелий Яковлевич сплюнул, наглядно демонстрируя, что именно думает об Эржбете Баторовой, — то унес эту правду в могилу... ты не подумай, я допросил людишек...

Пальцы хрустнули, и звук этот заставил Себастьяна дрогнуть. Допрашивать Аврелий Яковлевич умел, и что и с того, что беседовать приходилось большей частью с трупами?

...значит, минулой ночью на кладбище местное наведался.

— ...но те, кто поднялся, ничего толкового сказать не могли... а вот те, которые могли бы, тех упокоили славно... с полным, так сказать, благословением... Те же, кто говорить могут... нет, не боятся, там, за гранью, страхи отступают, но говорят неохотно... и помнят мало, точно еще при жизни память им вычистили. Однако на одном сошлись, что с этой женщиной неладно было. Поначалу Миндовга очаровала... а там и зачаровала. Это непросто, Себастьянушка... в нем та же древняя кровь, что и в Радомилах, течет... помнит она Вевельских цмоков и не только их. Чай, не зря короли меж собой роднятся, берегут богами даденое... нет, простой колдовке королю глаза застить не удалось бы... а эта сумела. Не сразу, думаю, но капля камень точит... источила и сердце, и разум, и душу...

Он тяжко вздохнул и пригладил растрепанную бороду.

— Как бы там ни было, но в Цветочном павильоне она обжилась крепко... тянула из девиц силы... а как Миндовга... скинули, то и она исчезла. Куда? Не известно. Тогда ее сочли мертвою, жертвой... хотя не жертва она, думаю, что не одного короля заморочила...

— Для чего?

— Как знать... кто ж их, колдовок, поймет... Миндовг-то Хельмовы храмы прикрыл. Может, она возвернуть все хотела, да не выпало. А может и чего иного... возилась же с павильоном не один год. Чего ради? Уж с Хельмовыми жрецами быстро бы вопрос решила... да и решила, многие высшие спаслись, но чтоб веру возродить, то нет. А после сынок Миндовга сторицей за отцовские обиды разыгрался... ни одного храма не осталось...

— Кроме Подкозельского.

— Верно, Себастьянушка, кроме Подкозельского. Но о нем короли предпочли... забыть.

— Интересно получается.

— А то...

— Нет, Аврелий Яковлевич... смотрите, эта ваша...

— Не моя.

— Ладно, не ваша, а наша колдовка, — Себастьян ныне пребывал в том настроении, когда соглашался легко. — Добирается до короля... высшая власть... возможности огромные. И она вроде как пользуется, позволяет Хельмовым жрецам от королевского гнева скрыться, но и только... храмы по-прежнему закрыты, а потом и вовсе их с землей равняют. И глядишь, не будь ее и Миндовгова безумия, жрецы сумели бы с короной договориться.

Аврелий Яковлевич кивнул. Он поднял с земли камушек и теперь вертел его в пальцах.

— Потеснили бы их из Познаньска, обложили данью, но все б в живых оставили. Я, конечно, не великий историк, но помню, что по той смуте Хельмовы служки за королевское безумие кровью платили за... зачем ей это надо было?

— Думаешь, нарочно?

— Думаю... не знаю... а может не в том дело? Она красивой была... рядом с Миндовгом... и яркая женщина... знаете, как каталы работают? Которые шарик под наперстком прячут? Вроде бы и следишь, и глаз с того наперстка не сводишь, а не знаешь, что шарик давно уже в рукаве... нет, Аврелий Яковлевич, неспроста она тут концерту устроила... отвлекала от чего-то... чего-то очень важного... такого, что жрецы, которые опосля на плаху пошли, это мелочь... не говоря уже о девицах.

Себастьян потер саднящее горло.

— И выходит, что вернулась она...

— Вернулась, — признал ведьмак.

— Одной это цепи звенья... одной... что возвращение ее, что Цветочный павильон с гнилью... не чертежи монитора ей нужны, а...

— Королевич, — завершил Себастьянову мысль ведьмак.

— Хольм окреп и давно уже поглядывает по-за границу Серых земель...

Себастьян кивнул.

Понимал.

Он никогда-то особо не любил политику, почитая ее делом чересчур уж сложным, запутанным и куда как более бесчестным, чем воровская Веселая слобода. Однако же эта не любовь не мешала ему быть в курсе основных событий.

Хольм окреп.

Он возрождался медленно исподволь, если не былое могущество восстанавливая, то выстраивая новое. Давила внутреннюю смуту, избавлялась от инакомыслия, обрастая пирамидами Хельмовых храмов. До Себастьяна доходили слухи и о Черной верфи, со стапелей которой сползали бронированные корабли, пусть и уступашие королевским в силе и вооружении, но закованные в панцири хельмовских проклятий... об оружейных заводах... о фабриках и городах, о самой идее хольмского превосходства над теми, кто отринул тьму истинной веры.

Тревожные слухи, пусть и далекие.

Между Хольмом и королевством, памятью о старой войне, лежат Серые земли... и казалось — надежная защита, а если не они, то ожерелье королевских крепостей, уланские полки, острые штыки пехоты... и собственные заводы, которые, верно, хольмских не хуже.

А тут...

...король не стар, но и не сказать, чтобы молод, и случись что — сама мысль о подобном была сродни измене, но Себастьян подозрения отринул — и на трон взойдет Матеуш.

Плохой король?

Хороший?

Король и это главное... а вот кто будет править, он или же та, что встанет за троном...

...ох и дерьмовое дельце выходит.

...и если так, то Себастьян не просто мешает...

— Правильно понял, — кивнул Аврелий Яковлевич, смачно сплевывая. — Очень вовремя Анелия своего негоцианта встретила... прямо аж злость берет, до чего вовремя...

— Полагаете, помогли?

— Проверяют, но факт, что колдовке надобно к королевичу поближе подобраться. Она, хоть и сильная, но не всесильная. Королевскую кровь с ходу не переломить.

— Влезла к конкурсанткам... видать, расчитывала крепко на королевское внимание...

— А тут я...

— А тут ты... и Матеуш ясно дал понять, кого выбрал... от же ж... удачно получилось.