Мы были солдатами

Хозяин молча смотрел на раненых. На лице его не отражалось ровным счетом ничего.

-Думаю, есть смысл оставить тут самых тяжелых, — сказал, помолчав, Дегре. — Все равно не довезем, а так, может...

-Здесь самим есть нечего, — произнес внезапно хозяин. Голос был невыразительный, будто тому редко приходилось разговаривать.

Капитан хотел возразить, что для армии страна не должна жалеть ничего, но осекся. Он видел, как тут живут. Да, они оторвут от себя последнее ради раненых солдат, но...

Он ничего не сказал. Ему было неприятно разговаривать с этим человеком.

В дом вошел печальный толстенький человечек, врач, судя по нашивкам, занялся перевязками. Комната наполнилась стонами и руганью. Только один лежал молча — тот, с контузией.

-Боюсь его даже трогать, — сознался врач капитану. — Как бы хуже не сделать...

"Куда уж хуже," — читалось у того на лице.

-У вас холодно, — сказал он хозяину. — Ночью будет еще хуже, а раненым нужно тепло. Можете затопить?

-Могу, — отозвался тот. — Только нечем.

-Хм... — капитан задумался. — Можно свалить сосну...

-Нельзя, — ответил хозяин и так посмотрел на военного, что тот невольно отшатнулся. — Лучше разберите сарай.

Солдаты действовали быстро — вскоре в очаге заполыхал огонь. Дровяной сарай лишился части кровли, но сосна уцелела.

...Ночевать в доме он не стал: жарко, душно, нестерпимо пахнет потом, кровью, тянет разложением — у кого-то уже началась гангрена, — надрывно стонет один из раненых... Вышел, сел на крыльцо. Тишина... такая тишина, что слышно, как вдалеке погромыхивает — видно, идет бой. Сюда война вряд ли докатится...

Неправда.

Уже докатилась. Эти раненые, которых везут в тыл, эти измученные солдаты, голод... скоро придут болезни. Удивительно, что до сих пор нет чего-нибудь вроде тифа. И хорошо, если обоз не затащит в деревню эту дрянь...

Подошел пес, встряхнулся, сел рядом. Он машинально протянул руку, взъерошил серую шерсть. Пес удивленно оглянулся — хозяин прежде не позволял себе такой фамильярности, — но не стал возражать. Хозяина что-то гнетет, это он почувствовал и снова удивился: он ведь выбрал этого человека именно потому, что ощущал в нем глубокий душевный покой. Рядом с ним всегда было хорошо, но теперь... Пёс повернулся и поддал носом руку, лежащую на колене. Просунул голову под ладонь хозяина, прижал уши, посмотрел вопросительно. Хозяин ответил самую малость удивленным взглядом, потом все-таки погладил пса. Неловко и неумело, будто никогда раньше такого не делал.

Они сидели так до утра, а на рассвете Дегре, вышедший на двор, едва не споткнулся о хозяина дома.

-Вы что, всю ночь тут... — начал он. Тот взглянул искоса, отвернулся, не желая подтверждать очевидное. — Гхм... Благодарю за гостеприимство... э-э...

Хозяин опять не пожелал назваться. А капитан так и не спросил, почему он не на фронте. Может, потому, что рассмотрел, наконец, как следует этого человека. Если он и не был на этой войне, то уж точно попадал в переделки. Этот взгляд... Дегре не часто видал подобные. И опасался таких людей.

-Господин капитан! — окликнул кто-то с соседнего двора. — Беда!

-Что еще?..

Оказалось, пал один из мулов — изможденное животное доконала тяжелая дорога. Выругавшись в бессильной ярости, Дегре приказал разделать тушу и часть отдать деревенским — все равно с собой тащить смысла нет, протухнет...

-Что с ранеными? — спросил он врача.

-Двое, как я и предполагал, скончались, — мрачно ответил тот. — Третий... вот-вот. Кое-кого, боюсь, все же не довезем.

-Кюре позвали? — Дегре оглянулся. — Есть в деревне кюре?

-Умер зимой, — отозвался хозяин дома. Он так и сидел на крыльце, гладя собаку.

-Ладно... кто-нибудь, прочитайте молитву, — сказал капитан. Даже похоронить бедолаг толком не придется... — Времени мало.

Пока двое возчиков копали могилы — выходило скверно, земля еще не оттаяла, — остальные укладывали раненых обратно на подводы.

Цветочник поднялся и бесшумно вошел в дом, пропустив двоих солдат с носилками. Третий рассматривал что-то на полке. Почувствовал, что сзади кто-то стоит, резко обернулся...

-Это откуда у тебя такая штуковина? — спросил он с любопытством.

-Положи на место, — хозяин смотрел на него в упор, смотрел так, что солдатик невольно попятился.

-Да я же только спросил...

-Положи на место.

-Всё, кладу, кладу... — парень бочком протиснулся мимо хозяина дома и выскочил на улицу. Странный тип! С головой у него что-то неладно, это точно! Всего-то посмотреть взял красивую вещь...

Хозяин осмотрелся. Ну конечно. Свинарник. Двоих еще не забрали: того, что стонал всю ночь, а теперь умолк (видно, это о нем врач говорил, что он "вот-вот"), и другого, с перевязанной головой. Этот вовсе не подавал признаков жизни, только ткань одежды на груди едва заметно приподнималась, давая понять, что раненый еще дышит.

Он наклонился, отогнул край бинта — лица все равно было не разглядеть, так замотано, только подбородок и рот со страдальчески опущенными углами, губы растрескались и почернели. Кое-где из-под повязки торчат волосы, грязные, слипшиеся. И жар, конечно. До госпиталя не дотянет. Туда еще дня три тащиться, говорили возчики.

-Последний! — гаркнул кто-то от порога.

-Забирайте, — сказал капитан, входя в дом. — И поживее.

-Оставьте, — произнес хозяин внезапно. — Все равно не довезете.

Капитан посмотрел на него удивленно.

-Не вы ли говорили, что вам самим есть нечего? — спросил он, стараясь уязвить. — Впрочем... у вас вон пес сторожевой. Это чем же вы его кормите, если даже люди голодают?

-Он сам себя кормит, — ответил хозяин и внезапно улыбнулся. От этой улыбки Дегре стало как-то неуютно.

-Ладно, — произнес он. — Если вы готовы выхаживать раненого...

-Родина меня не забудет, — закончил тот. — Простите. Мне это неинтересно. Я не отсюда родом.

-Тогда...

"Не ваше дело," — так ясно читалось по лицу хозяина дома, что Дегре проглотил свой вопрос. Какая разница, почему? Если раненый выживет — хорошо, а нет... что ж, не он один такой. Может, до госпиталя и другие не доедут.

Деревенские вышли провожать. Кое-кто порывался оставить особо "тяжелых" у себя, но тут уж не позволил Дегре. Одно дело — молодой и здоровый, хоть и странноватый мужчина, а другое — пожилые, выбившиеся из сил люди. Им за собой-то бы присмотреть, где уж выхаживать раненых! Это он уже хорошо понял, посмотрев на здешний быт...

...Когда последняя подвода, отчаянно скрипя несмазанными колесами и громыхая (на такой и здорового растрясет, что говорить о покалеченных!), скрылась из виду, он вернулся в дом. В нем никогда никто не бывал, кроме давно умерших хозяев да него самого, а теперь...

Брезгливо поморщившись, он распахнул окна настежь, впустив свежий воздух, осмотрел комнату. Придется мыть и скоблить, но это после. Есть более важное дело.

Согреть воды — дело недолгое. Без сарая можно обойтись, а горят старые доски хорошо...

Раздевать раненых ему было не впервой. Только вот сейчас приходилось делать над собой усилие, чтобы не отворачиваться — таким запахом шибало от давно не мытого тела. Несвежие заскорузлые бинты пришлось отмачивать — похоже, врач из опасения "сделать хуже" перевязывал раненого не так уж часто. А может, просто не было перевязочного материала... У него, кстати, тоже не было, но он разрезал на бинты чистые полотняные простыни — в сундуках на чердаке сохранилось кое-что от старых хозяев, даже соседи не растащили, — а уж нащипать корпии дело несложное.

Да... действительно — заштопали. По животу раненого тянулся уродливый шов, рана успела воспалиться, но до заражения дело, похоже, не дошло. Уже хорошо. Может, и обойдется.

Перелом был скверный, лубок сместился — о гипсе, видно, и речи не шло. Парню повезет, если не останется хромым на всю жизнь. Впрочем, ему повезет, если он просто выживет.

Бинты на голове тоже пришлось едва ли не отдирать. Удар, видимо, был немалой силы, а может, зацепило осколком. Тут тоже... заштопали, кое-как выбрив половину головы. С другой стороны грязные волосы торчали сосульками — пришлось остричь, не то, чего доброго, вшей разведешь. Лица бы и родная мать не узнала: верхняя часть — сплошной кровоподтек, уже потемневший, половина лица запухла.

И ожоги, да. По сравнению с остальным — ерунда, но тоже приятного мало.

Возиться пришлось долго. Раненый казался безвольной куклой, находился в глубоком беспамятстве. Оно и к лучшему — обезболивающего не было, а на крики сбежалась бы вся деревня. А он не желал излишнего внимания, никак не желал...

Сложнее, чем перевязать, оказалось напоить раненого. Пришлось цедить травяной отвар по капле, долго и терпеливо, потому что глотать нормально тот не мог. Впрочем, терпения цветочнику было не занимать.

Только после этого он взялся за уборку — находиться в пропахшем кровью и болью доме было невозможно. Подумал, достал из кладовки и повесил под потолком несколько пучков полыни. Она еще не выдохлась, пахла тонко и горько. Нужно будет свежей набрать...

Хлопотливый выдался день. Он привычно устроился на крыльце — уже сгустились сумерки. Пришел пёс, принес крысу, тощую, облезлую. Похвастаться решил, что ли? А дело скверно. Крысам в деревне сейчас поживиться нечем, но вот занести какую-нибудь заразу они могут вполне.

Крысу он выбросил за ворота. Пес посмотрел недоуменно, фыркнул и улегся у ног. Хозяин чудил, но пес не был в обиде. Подобрать крысу всегда можно, кто еще на нее польстится? Вороны разве что, да их не видно...

-Пойдем спать, — сказал вдруг хозяин, и пес удивленно дернул ушами. Тот никогда не заговаривал с ним вслух. Он и с другими-то людьми говорил редко. И не впускал к себе никого. А теперь вот оставил одного из тех, от кого скверно пахло болезнью и болью. Зачем, интересно?

Хозяин ушел в дом, а пес остался на крыльце. Подумал и отправился в лес — ну ее, крысу. В лесу попадется что-нибудь повкуснее...

3.

День шел за днем без особых перемен. Правда, забот прибавилось, но не так уж сильно. Прежде все время отнимали цветы, а теперь он высадил только немного неприхотливых бархатцев и петуний, да еще не удержался — с десяток тигровых лилий. Розы — те, что зимовали снаружи, — только пошли в рост, он их держал для себя, спроса особого никогда не было: в городских оранжереях розы были куда лучше, не то что эти, полудикие. Но он все равно их любил и каждую осень укрывал кусты как мог лучше.

Пес пропадал в лесу. Приходил иногда, сидел рядом на крыльце и снова отправлялся на охоту.

Соседки возились на огородах — скоро пойдет салат и редис. Козы объедали молодую траву подчистую, двух удалось раздоить. Снова начался клев, и жить стало чуть легче. Соседи порой заглядывали к цветочнику — знали уже, что у него остался тяжело раненый, дивились, любопытствовали, приносили что-нибудь съестное. Цветочник держался по-прежнему неприветливо, даров не принимал и не пускал никого на порог.

А раненый так и лежал без памяти. Таял, как свечка, — накормить его не было никакой возможности. Пришлось, бросив хозяйство, наведаться в лес. Силки цветочник ставить умел — попалась пара лесных голубей. Для себя и даже для соседей он не ловил птиц, тем более таких, совсем неосторожных по весне, но тут выбора не было. Если удастся влить раненому немного бульона, уже хорошо... (Пес получил нежные птичьи косточки и снова удивился: хозяин никогда его не кормил, и пес считал это нормальным. Но ему было приятно.)

Раны понемногу затягивались, но в сознание парень не приходил. Цветочнику доводилось слышать о подобном: человек несколько лет может пролежать вот так, полутрупом. Если раньше не умрет от истощения.

Что ж... Корявая раскидистая сосна покачивала ветвями, ветер тихо посвистывал в ее кроне. Между корнями нашлось хорошее место для могилы...

Но рыть могилу не пришлось. Во время очередной перевязки раненый вдруг застонал — раньше не издавал ни звука. Еще через пару дней произнес что-то на незнакомом языке. Не английском, не французском, не немецком... Немецкого цветочник не знал, но мог отличить на слух, как и несколько других языков. А этот был вовсе неизвестный — гортанный, со странными тягучими гласными. Потом раненый заговорил на испанском или португальском. Потом умолк.

А на следующее утро, когда цветочник подошел к нему, вдруг спросил по-английски совершенно отчетливо, хотя и очень тихо:

-Где я?

-В Сен-Люре, — ответил ему цветочник по-французски.

-А война... — раненый тоже перешел на французский. Говорил он с легким акцентом.

-Идёт.

-Что со мной? — разговор давался раненому тяжело, он запинался после каждого слова.

-Контузия, — был ответ. — Перелом. Ожоги. Осколочное ранение. Жить будешь.

Он присел рядом, занялся перевязкой.

-Как твое имя? — сказал раненый после долгой паузы.

-Ян, — помолчав, ответил тот. — А твое?

-Рене, — будто запнувшись, ответил раненый.

-Ты не француз.

-Ты тоже.

Снова воцарилась тишина, прерываемая только хриплым дыханием Рене. Ему было больно, но он сдерживался.

-Совсем скверно? — спросил он. Губы кривились в неестественной усмешке.

-Уже нет, — ответил Ян, сматывая грязные бинты.

-А что... — Рене умолк, но ясно было, о чем он хочет спросить.

-Пока не зажило, — сказал Ян. — Рано снимать повязку.

-Вот как... — Глаз Рене не было видно под бинтами, но цветочнику казалось, будто тот смотрит на него. — Можно... воды?

Ян встал, вскоре вернулся с кружкой.

-Пей. Попозже накормлю.

Придется, должно быть, все-таки принять у соседок хотя бы пару рыбешек. Самому сидеть на берегу с удочкой некогда. Сам он мог не есть долго, но у Рене оказался волчий аппетит, и немудрено. Хорошо еще, и на поправку он шел быстро. Временами порывался поговорить, но Ян отмалчивался. Отвык разговаривать за много лет. Да и не знал он ничего о ходе войны. Пока никто не врывался в дом с оружием, крича на незнакомом языке, его это не волновало. Он вообще не хотел думать о войне.

Пес повадился в дом. Теперь тут время от времени ему бросали что-нибудь вкусное. Рыбий хвост, к примеру, или птичьи кости. И этот, который не хозяин, а второй, свистел ему, незряче шарил в воздухе рукой, отыскивая острые уши и лохматый загривок, запускал в шерсть длинные пальцы. Пес не возражал, иногда сам подходил, клал морду на одеяло. Осторожно клал — он знал, что человек болен. Хозяин пропадал в лесу, и пес считал, что в его отсутствие должен заботиться о госте.

-У тебя знакомый голос, — сказал как-то Рене Яну, устав молчать. Он понял уже, что хозяин дома открывает рот только по необходимости, но неизвестность мучила его и заставляла задавать вопросы.

-Тебе кажется, — ответил тот.

-Мы раньше не встречались?

-Я этого не помню.

Рене провел рукой по затылку. Заживающая рана под плотной повязкой чесалась, остриженные волосы непривычно кололи ладонь. Ян умудрялся как-то менять бинты, не давая ему раскрыть глаз.

-Сними, — попросил он тихо.

-Рано.