Жизнь за жизнь (+ 15-17)

— Ими весь город набит, — холодно проговорил я. — Это ничего не значит.

— Да ну? — сощурился Черер, старательно изображая мою собственную интонацию, когда я так говорю.

— Черер...

Я не договорил. По ноге лягнуло. А взгляд Черера нацелился мне за плечо.

Вот и мастер Мури.

3

— Эйк...

Но он поднялся еще раньше. Движением вроде и проворным — а вроде и так, что никто не сказажет, что вдруг заспешил куда-то. Был уже в стороне от нас.

И так же быстро, но как-то словно украдкой, как он это умеет, не притягивая чужих глаз, выскользнул наружу.

Мастер Мури заметил нас.

Я дернулся, вставая, — но Черер схватил меня за руку и удержал на лавке. Мои глаза были прикованы к обтянутой тряпьем штуке под мышкой у Мури. Черер глядел на человека, зашедшего следом за Мури.

По одежде похож на благородного — но только по одежде. Глаза у этого человека были внимательные и холодные. Два больших шрама, неровно сросшихся, — один через всю правую сторону, другой с левой скулы через лоб, уходя в волосы, — превратили его лицо в уродливую маску. Эти шрамы, бычья шея и свободный плащ не оставляли сомнений в том, что ему есть что прятать под складками одежды.

К Мури спешил мальчишка-разносчик.

Снова появился Эйк. На мастера Мури он даже не косился, будто того тут вообще не было. Плюхнулся на скамью. Буркнул:

— Все в порядке.

— Точно?

— Точно, — кивнул Эйк.

С явным сожалением. Он бы предпочел, чтобы там оказалось что-то подозрительное. Чтобы хоть что-то было не так. Это значило бы, что нам надо забыть про все и уходить — бросив мое дело. Оно Эйку не нравилось еще сильнее, чем Череру.

Как всегда, впрочем, — когда дело касалось магии. Ее Эйк терпеть не мог.

Мури дал распоряжения трактирному мальчишке. Поудобнее перехватил под мышкой объемистую штуку, тщательно замотанную в мешковину, — каким-то неуклюжим движением, словно не ловкий вор, а пьяный увалень. И двинулся по ступеням на верхний этаж.

Не глядя на мужика со шрамами, я шепнул:

— А этот бычара?

Эйк, так же не двинув и глазом в его сторону, ответил:

— Не, он точно не от дворца. У него лошади. На двор зашли раньше Мури, с ним еще один. Парень, но совсем без оружия. Его сын, может. Или паж. Тоже выглядит как благородный, но...

Эйк презрительно поморщился. Надо понимать так, от парня, который вместе с этим бычарой, никакой угрозы ждать не стоит.

— Да вон он.

В зал вошел высокий юнец. На сына парень не очень-то походил. Черты лица совсем другие. Правильные, точеные, почти как у эльфов, только без той стервозности, что обычно сквозит в их мордах. Волевой подбордок. На белоснежной коже черные глаза — живые, почти яростные. Такие же черные волосы до плеч, блестящие, будто их только что вымыли и расчесали с маслом.

Чуть отставив ногу в рыжем бархатном сапоге, он стоял, уперев руку в бок, и оглядывал зал.

Да и на пажа не очень-то похож... Одет он был получше того со шрамами. Один синий плащ с желтым шелковым подбоем чего стоит. Широкий расшитый пояс. Золоченые пуговицы на дублете... На бычару он даже внимания не обращал. Будто они вообще не вместе. Тот сел под лестницей и уже сосал вино из кувшина. Тоже не глядя на парня... и так и не сбросив капюшона. Тени совсем скрыли его черты.

И тут по лицу Эйка расползлось выражение, которое я видел на его роже всего пару раз — и которое мне жуть как не нравилось. Я скосил глаза, куда это он уставился.

Служаночка великанши, прежде сидевшая испуганным серым воробушком, — вдруг скинула капюшон. И сиделе она теперь прямо, будто стрелу проглотила. Словно благородная. А ее личико, обрамленное подвитыми белокурыми локанами...

Теперь я хорошо понял того усача-гарпию, что прошел мимо меня, не заметив. Может, он не обратил бы на меня внимания, даже если бы со мной и не сидела пророчица-побирушка.

Сейчас это ослепительно красивое личико шло красными пятна. Глаза блестели. Кажется, даже как дышать забыла. Гордо задрав подбородок, она уставилась перед собой, куда-то в стену, где висел медный лик Торуна, невидящим взором.

Поигрывая в пальцах клочком пергамента, на каких обычно пишут записки, черноглазый двинулся к ней.

— Тогда пошли, — шепнул Черер и поднялся.

— Эйк! — я дернул мальчишку, застывшего как изваяние.

Подтолкнул его к лестнице.

Черноглазый был уже рядом с девчонкой. Взял ее руку — девчонка не подала ему руки, но и не пыталась вырвать. Лишь глядела на него, и давала ему делать с ее рукой, что тот хочет. В широко раскрытых голубых глазах застыло какое-то телячье выражение.

Черноглазый коснулся ее руки губами. Сначала просто вежливый поцелуй в пальчики. Потом, не выпуская ее руку, перевернул, и приник губами в самую серединку ладошки. Девица задрожала. Когда парень увлек ее за руку, она безропотно поднялась со скамьи. Как спящая с открытым глазами, позволила вести себя.

Мы столкнулись с ними у лестницы. Черер оскалил в улыбке свои острые, словно у эльфа, зубы, и галантным жестом пропустил их вперед. Парень лишь скользнул по нам взглядом, будто иначе и быть не могло. Девица вообще нас едва ли заметила. Лицо у нее горело, глаза — как у весенней кошки. Дикие, ничего не соображающие.

Под разошедшимся плащом мелькнули кружевные оборки платья — куда дороже, чем одежда на усатой великанше. Та так и осталась сидеть за столом, цедя из очередного кувшинчика.

Парень по-хозяйски тащил девчонку за руку — вверх, верх, верх, все быстрее. Она простучала каблучками по ступенькам. Под краем простенького темного плаща мелькнули синие сафьяновые сапожки с серебрянным шитьем.

Черер двинулся следом. Я подтолкнул Эйка, вставшего столбом.

В "Коронном вепре" не было галереи, нависающей над главным залом. Лестница уводила сразу в глубину трактира. И уже там, спрятанный от общего зала, начинался длинный проход, по обеим сторонам которого шли двери в комнатки постояльцев.

Я щелкнул пальцами. Черер, уже поднявшийся наверх, замер на полшаге.

Прямо за мной по лестнице загрохотало. Кто-то спешно поднимался. Кто-то тяжелый, быстрый, сильный...

Под краем плаща я опустил руку на рукоять кинжала. Остановился, на предпоследней ступеньке, кинул взгляд назад.

Черер и Эйк, наверху, были уже по бокам от лестницы. Готовые атаковать с двух сторон первого из тех, кто выскочит по ступеням вслед за нами. Сбить его с ног, швырнуть обратно вниз, навстречу поднимающимся остальным...

Но внизу поднимался всего один человек.

Бычара со шрамами. Я оступил вбок, пропуская его. На миг его лицо напряглось, жесткий внимательный взгляд скользнул по нам троим, — будто он опасался, не засада ли это.

А его рука...

Крутанувшись на каблуках, он двинулся вперед, по коридору.

Парня и девчонки уже не было. Но он уверенно шел туда же, куда они, — третья дверь слева.

Знал, где они окажутся.

И когда он толкнул дверь, она легко подалась. Не была заперта...

Откуда-то из глубины раздался удивленный девичий вскрик. Осклабившись, бычара шагнул с порога внутрь. Изнутри снова донесся протестующий голос — и снова лишь один, девичий. Он оборвался на полуслове, будто чья-то ловкая рука быстро зажала ей рот.

Дверь за бычарой закрылась, отрезав шум судорожной возни.

Эйк, с раздувающимися как у молодго бычка ноздрями, дернулся к закрывающейся уже двери — но Черер схватил его за шкирку. Прошипел в ухо:

— Куда?

— Но...

Эйк все рвался туда — прямо пер, как наш Пенек, когда что-то вобьет в свою ослиную голову. Оттуда, через дверь, снова прорвался протестующий девичий голосок — теперь куда более тревожный. И снова оборвавшийся едва родившись, на полуслове.

— Но там... — хрипел Эйк, не замечая, что ворот стискивает его. — Их же там... А она же — благородная!.. Я видел!.. Когда на лестнице!.. У нее под плащом...

— Благородные, — зло прошипел Черер ему в ухо, — не таскаются ночами по трактирам втайне от родни, вырядив свою старую няньку госпожой. Не прикидываются ее служанкой. И не шлют записки не пойми кому только потому, что у него гладкое личико, пронзительный взгляд и подбородок, как бычье копыто... По мышке и норка!.. У нас свои дела.

Наша дверь была ближе. Вторая.

У двери Черер выпустил его воротник. Экй бессмысленно замер. Его взгляд снова уполз дальше — на следующую дверь, за которой...

— Шевелись! — Черер пихнул его в бок. — Не наше дело.

Я уже открыл нашу дверь и шагнул внутрь.

4

И замер. Мастер Мури в комнате был не один.

В самом углу слева — от входа надо было вывернуть голову почти назад, чтобы заметить его, — сидел на табурете человек в черном плаще, широко расставив ноги и положив на колени арбалет. Голова скрыта под капюшоном, видно лишь подбородок.

— Мы договаривались, — медленно проговорил Черер, — что ты будешь один.

— А вас — двое, — в тон ему заметил Мури.

Эйк проскользнул в комнату и застыл чуть сзади, правее меня, — так, чтобы я был на линии между ним и арбалетчиком. А левая рука Эйка спрятана от чужих глаз.

Человек дернул головой, сбросив капюшон. Шея у него была жилистая. Череп выбрит, выставив на обозрение с полдюжины разных шрамов. Глаза прозрачные, как у рыбы.

— Я не с ним. Я здесь глаза Хозяина. Приглядеть, чтобы все кончилось как надо. В этот раз. А то че-то тухлое с этим заказом... А почему — без поняток.

Черер прищурился.

— Барон...

Рыбьи глаза скосились на Эйка.

— Малыш. Ну-ка опусти свою звоньку, и выйди из-за спины. Чтобы я видел твои руки.

Черер оглянулся на меня. Кисло кивнул.

Вздохнув, я шагнул в сторону. Арбалетик Эйка, уже взведенный — глядел точно на лысого — нехотя опустился.

— А теперь положи его на стол, малыш. Да, рядом с этой ношриной тряпкой. А теперь два шага назад. И не лезь ему за спину. Руки на виду... Вот та-ак. В следующий раз предупреждать не буду. Усек? — Он ловил взгляд Эйка. — Я не шучу, малыш.

Его арбалет теперь был нацелен Эйку в живот.

А Черер, не отрываясь, глядел на вора.

— Ты уверен, что за тобой не шли следом?

Мури, презрительно скривив губы, открыл рот — но тут в дверь тихонько стукнуло.

В комнате все затихло. Замерло на полдвижения.

Стук в дверь повторился — теперь два быстрых удара. И, через краткий миг, еще один тихий удар.

— Нет! — тихо бросил Барон.

Я оглянулся. В руке Эйка уже блестел кинжал. Он прижался к стене за дверным косяком, — чтобы оказаться за плечом того, кто войдет.

— Убери свое перышко, парень, — велел Барон.

Дверь осторожно приоткрылась. Заглянула голова в капюшоне. Глаза быстро обшарили комнату, остановились на Бароне.

Человек проскользнул внурь, прикрыл за собой дверь и задвинул засов. Скинул капюшон.

У этого волосы были. Длинные, и зачесаны все на одну сторону — похоже, уха под ними не было.

— Все чисто, — доложил он Барону. — Хвоста нет. Ни за этими, — быстрый кивок на нас, — ни за этим, — кивок на Мури.

— Отлично. — Барон поднялся. — Тогда расплачивайтесь, и расходимся.

Черер оскалился:

— Расплачиваться? Мы еще не проверили товар.

По лицу Барона прошла тень. Его арбалет нацелился Череру в грудь.

Они глядели друг другу в глаза.

Черер осклабился.

Желваки Барона тяжело ходили.

А Мури... Вор уже чуть сдвинулся! Готовясь к...

Мой взгляд зацепился за Эйка. Он стоял... глаза — пустые! Весь ушел в уши. Здесь осталось только тело, сам он — парил где-то за стенкой, там, где через тонкую перегородку прорывалась судорожная возня. Потом резкий девичий вскрик — уже без слов, только жалоба и боль. Тут же заглушенный. И снова. И еще раз. И еще... То приглушенный чьей-то рукой, то почти вырвавшийся в полный голос. Потом совсем стих. Осталось лишь едва слышное зажатое мычание, — прорывавшееся размеренно, как лошадиный шаг. Что-то постукивало о стенку, скрипело.

Я поставил каблук Эйку на носок — и перенес вес. От души. А когда Эйк дернулся, оскалившись в беззвучном вопле, прошипел ему в лицо:

— Кобылка сами виновата, что не в то стойло забрела.

Эйк, моргнув, опомнился.

Где он. И что тут.

Я старался уследить и за Мури, и за двумя лихими. Эйк наконец-то сместился вбок. Теперь, если что, мы не будем мешать друг другу.

Мури все тихонько пятился вдоль стола. И одноухий не стоял без дела. Его руки, будто невзначай, утонули в складках плаща.

Я стиснул в кармане футлярчик. Беззвучно снял его с запора. Одно движение — и...

Барон ощерился:

— Тогда шевелись — и проверяйте!

Его арбалет опустился.

Я заставил себя дышать тихо и размеренно. Но пальцев с футлярчика не убрал.

Черер, изогнув в ухмылке краешек губ, сладко поглядел на Мури.

Вор неохотоно посторонился на шаг.

Путь к столу — к тому, что на нем! — был свободен. Я шагнул туда — взглядом уже тоня в этой мешковине, под которой...

Что-то ткнулось в плечо. Мури. Я задел его.

Вор дернулся. По его лицу прошла болезненная гримаса — чуть не зашипел.

Так вот почему там, внизу у лестницы, его движения показались мне каким-то странными и скованными?

Он уже взял себя в руки. Но из-под правого рукава по запястью сбежала струйка крови. И над локтем рукав словно раздут. Тряпкой обмотано?

— Не все ловушки в замке наш мастер вор сумел разгадать вовремя? — сладко промурлыкал Черер.

Или это уже потом, когда поднялся шум? Ноги унес, но все-таки задели?

Что там вышло? Кто-то пытался пырнуть? Или алрбалетный болт чиркнул? На ладонь левее, и остался бы во дворце...

Струйка крови добежала до кончиков пальцев. Тяжелая капля упала на пол. Мури заметил. Его губы досадливо дрогнули.

А, к Баану его! Вместе с лихими, их Хозяином, гарпиями, орденом, и всей Покрайной вместе, с ее вонючими берегами впридачу!

Склонившись над столом, я осторожно — бережно, будто сонного младенца распеленывал, — стал снимать намотанное тряпье.

5

С первого взгляда это походило на большую плоскую шкатулку, целиком закованную в причудливый бронзовый доспех, буро-зеленый от времени, с выступающим орнаментом.

Толщиной пальца в четыре. Длиной почти в локоть, и столько же шириной.

На одном углу дужка, от которой начиналась цепь — обрывок в пять звеньев. На последнем звене блестело несколько царапин, совсем свежих.

На боку крошечный горельеф: куча-мала из выползней, будто щенки под сучьими титьками. Очень искуссной работы. Словно живые: ну прямо веселые пухлые младенцы, только ручек четыре, и еще хвост. И приоткрытые рты не беззубы — там угадывались тонкие и длинные, как у мурены, иглы. Запор?

— Ты его открывал? — тихо бросил Черер.

— Ты же сказал, ничего не трогать, — пробормотал Мури сквозь зубы. — Взять как есть, и так и принести.

Черер кивнул.

Но едва я попытался коснуться, он перехватил мою руку.

И, не отпуская, пальцем другой очертил места, где в зеленой патине были бурые пятна.

Правильной формы. И орнамента в них не было. А поверхность, кажется, чуть вогнута?

— Узор... — едва слышно проговорил Черер.