Жизнь за жизнь (+ 15-17)

Последние добавки:

2 янв. — 12, (13)

9 явн. — (13), 14, (15)

18 янв. — (15), 16, 17

1

Главное — не выдать себя. Они как псы, чуют твой страх.

Я приподнял кувшинчик с вином и прижал к губам, не отпивая.

Старая ведьма напротив меня склонилась к столу, вглядываясь в то, как легли крошки.

— Берегись своих желаний, — прошептала она. — Не стремись украсить свой меч драгоценными каменьями. Погнавшись за каменьями, потеряешь и меч...

Ее пальцы, державшие мою руку, были горячие и липкие. Или это мои пальцы взмокли?

— Не бойся, — прошептала ведьма.

Заметила, что я сижу застыв, как натянутая арбалетная струна.

Ободренная, стиснула мои пальцы:

— Не бойся. Еще не поздно исправить. Порой может спасти всего лишь пара нужных слов. Некоторые люди знают больше других о том, как устроен мир.

От пророчеств меня блевать тянет, а вот с этим я поспорить не мог. Да, иногда и пара слов может спасти. Особенно если их бормочет побирушка, подсевшая за наш стол потому, что мой приятель похрапывал, уронив голову на стол между мисок и кувшинчиков, и старая решила, что и я скоро последую его примеру.

Поэтому я сидел, покорно отдав ей на растерзание руку, и даже не морщился, хотя из шамкающего рта тянуло гниющими остатками зубов.

Те двое у входа в трактирный зал все озирались.

Оба в красных плащах, под ними рыжие нагрудники из кожаных полос внахлест. В середине у каждого — такая же красная, как их плащи, гарпия, раскинувшая крылья. Слуги ордена хранителей.

Хуже всего было то, что их рожи были мне смутно знакомы. А значит, и моя им, скорее всего, тоже... Особенно вон тот, с обвислыми усами.

Он пялился прямо на нас с ведьмой. Медленно утер рот рукавом, — а его глаза не отрывались от меня.

Он что, скалится? Я боялся скосить глаза на них, чтобы рассмотреть лучше. Все-таки — узнал?..

— И берегись женщины, — едва слышно проговорила ведьма. — Прекрасная юница. Невинная лицом, как бутон розы, но с сердцем, изъеденным черными желаниями, как кишащий червями плод...

Да, тот усач определенно скалится... Не отрывая взгляда, он двинулся в нашу сторону.

За ним и второй гарпия.

И Нзабар его дери! Кажется, за входом в трактир маячит еще один красный плащ? Их там что, целая свора?!

Гарпии надвигались.

Нас разделяла всего пара шагов, когда я понял, что смотрит усач не на меня. Чуть не споткнувшись о скамью, на которой я сидел, он прошел дальше.

Второй тоже протопал мимо. Я покосился им вслед.

Их привлек стол в самом углу зала. Над остатками бараньей лопатки, окруженной полудюжиной кувшинчиков, возвышалась дородная бабища. По виду, вроде, благородная, но одежда слишком уж простовата. Совсем скромного достатка. По ее широкой морде гуляла довольная до отупения улыбка, остекленелые глаза уставились на кувшинчики. Все уже опустели?

Ее служаночка, тихонько примостившаяся на лавочке с краю, казалась крошечной по сравнению с этой коровой в юбке. Сидела сжавшись, как воробей, накинув капюшон темного плаща, будто надеялась так спрятаться от пьяной возни вокруг.

Но, видно, усач умудрился что-то рассмотреть под этим капюшоном, — с моего-то места капюшон укрывал ее лицо совершенно, виднелся лишь краешек подвитого локона.

Гарпия протянул руку, чтобы сбросить капюшон с белокурой головки — и тут бабища ожила. По столу грохнул огромный кулак.

— Ты куда лапы тянешь, пес смердящий!

Тот ничуть не смутился. Даже, кажется, удивился.

— Э-э... Блаародная мледи... — просипел он, тупо ухмыляясь. Пьян он был не меньше великанши. — Мы тут с приятелем... Ваша прислужка, дурашка, не ценит, как вы... — он уставился на рядок опустевших кувшинчиков.

Вслед за ним и бабища. Нос у толстухи был красный и весь в прожилках. Пушок на губе сделал бы честь иному молокососу.

— Может, одолжите нам ее на часок? Мы бы поучили глупышку уму-разуму, пока вы...

Он снова протянул руку, чтобы скинуть капюшон с совсем окаменевшей от ужаса служаночки, и получил от великанши по рукам. Но словно и не заметил.

— А мы вам — еще полдюжины, а? Лучшего, которое здесь найдется...

А старая карга передо мной все бормотала:

— Опасность над кем-то, кто дорог тебе... Стараясь тебе помочь, беду и на себя, и на тебя накличет...

Я пододвинул ей тарелку с остатками пирога, чтобы она наконец заткнулась.

Старуха мигом забыла и о каменьях, и об юницах, и даже о тех, кто мне дорог. Она жадно набивала рот, работая обеими руками, будто боялась, что я передумаю и все отберу назад.

Или трактирного мальчишки? Он от входа на кухню поглядывал на побирушку так, что обязательно дал бы ей по шее и пинками гнал вон — если бы не я. На меня он глядел с презрением.

Пьяно таращясь в стол, я смиренно ждал, пока старуха доест и уберется. Сегодня она свою еду заслужила. Оба гарпии на нас даже не глядели. Не могли вообразить себе чернокнижника, который стал бы слушать пророчицу-побирушку. От которой еще и разило, как от больной козы.

Когда она, запихнув за пазуху остатки пирога, сползла с лавки и заковыляла к выходу, я под столом пнул по ноге человека, сидевшего рядом и старательно притворявшегося мертвецки пьяным.

Черер даже не шелохнулся.

— Можешь подниматься, — прошипел я.

Юную служаночку гарпии не заполучили, великанша их отогнала. Зато к гарпиям тут же приклеилась полногрудая девица, а потом и еще одна, и все четверо уплывали в дальний закуток.

Черер всхрапнул, вздрогнув. Вскинулся. И теперь очень правдоподобно таращил глаза и озирался, будто уснул так, что и не помнит, где оказался.

2

По его лицу гуляла рассеянная пьяная ухмылочка, но я-то знаю его как облупленного. Он был напряжен не меньше моего. Слишком много сейчас стоит на кону.

— Ну? — шепнул я. — И где твой мастер Мури?

— Он предпочитает, — прошипел Черер в ответ, — чтобы его звали просто Мури. Когда говорят мастер, кто-нибудь может захотеть узнать, мастер чего именно... А он человек скромный.

— Да ну? По задатку, который он затребовал, этого не скажешь.

Черер перестал скалиться.

— Он лучший, Бример. Поверь мне.

В этом я не сомневался. В этом деле мы с Черером были хоть и не на паях — все деньги были мои, — но мне уже казалось, что это его деньги. Его дело. А я тут так, сбоку припека.

— И если уж ты влез в это дело...

Я сморщился.

— Не начинай!

Только не сейчас. Не все заново! Мне уже выть хотелось от его стараний отговорить меня.

Сначала — когда я только рассказал ему, что собираюсь сделать. Потом — когда он увязался за мной. В Покрайну мы приехали вместе. А здесь — меня вообще оттерли в сторону. Он, видите ли, когда-то тут крутился пару лет. Все лучше знает.

Две недели не давал мне никого нанять. Пока сам не нашел этого Мури — и не здесь, в городе, а где-то ниже по реке. Почти на самом побережье.

— Это хитрый парень. Самый изворотливый из всех воров, каких я знаю.

Черер украдкой оглядел зал трактирчика. Заглянул в кувшинчик, поднес к губам, но не пил, просто делал вид.

— Это меня и тревожит, — сказал я. — Мы тут сидим и ждем, пока он принесет заказ — а он уже давно упорхнул из города? Со всем моим золотом.

— Нет. Нет! — Черер похлопал меня по руке. — Этого можешь не бояться.

— Да ну? Моего золота ему на год хватит, хоть барончиком живи... — Я тоже изобразил, будто глотнул вина. — А делать то, за что уплачено... Он ведь знает, что не первый, кто пытался туда залезть?

— Никуда он не сбежит. Даже если хотел бы. Тут у них... гильдия, не гильдия — но человечек есть. Хозяин.

— Это я уже слышал.

Десятина моего золота ушла его людям.

— Раз взял свое — все, — сказал Черер. — Считай, поручился. Если Мури сбежит, будет иметь дело с ним. Ну или с теми, кого он пошлет на розыски... У него тут есть, кого послать. Все местные, кто лихим промышляет — и в городе, и в округе — под ним ходят.

— А этому Хозяину на нас не плевать? Проще нас прирезать, чем Мури искать.

— На нас ему насрать и забыть. Но это не значит, что кому-то позволено нас обмануть — если Хозяин взял с нашего дела свою десятину. Он здесь всем заправляет уже лет двадцать, и собирается заправлять еще столько же. Так что такие фокусы тут не проходят.

Я пожал плечами.

— Значит, из дворца не выбрался.

Или вообще — не смог забраться.

Черер сдвинул брови. Пробормотал сквозь зубы:

— Или выбрался, но все равно далеко не ушел...

Мастер Мури не первый, кто взялся влезть в Красный дворец. За последние пару лет это пытались сделать трижды — как минимум. Это те, про кого в городе что-то знают.

Один навеки остался во дворце. Даже показательной казни не было.

Про двух других известно больше. Эти выбрались. И даже — вроде бы! — уносили с собой то, за чем шли.

— Чем больше над этим думаю... — пробормотал Черер. — Меня заботит не тот, который не смог выбраться из дворца. А те двое, которые все-таки смогли.

Я стиснул зубы, чтобы не застонать. Сколько раз мы уже ходили по этому кругу?

— Не начинай снова.

Он не оставлял попыток отговорить меня — чтобы бросил все, и вообще забыл про это дело! — даже теперь. Когда половина золота уже перекочевала в карманы мастера Мури.

Но Черер был неумолим. Все зудел и зудел над ухом:

— Обычно ведь если вора ловят, то как? Когда пытается залезть. Пока шарится по покоям. Когда вылезает. А тут выходит — вроде, и влез, и нашел, что хотел, и даже вылез, и вообще ушел от дворца — и вдруг его стража ловит?.. Уже после всего? Потом? Не во дворце, вдали от него... М-м?

Это настырное м-м не оставляло мне надежды отмолчаться.

— Ну как — потом... — процедил я. Про предыдущих воров я знал от самого же Черера. Расспросы в городе устраивал он. И знал все детали он не хуже моего. — Почти сразу же стражникам попался. Что один, что другой. Из города-то они так и не выбрались.

— Но попались... — Черер прищурился, удерживая следующие слова, словно это была величайшая тайна мира, — ...только воры? Или вместе с ними взяли и тех, для кого выносили заказ?

Узнать это ему так и не удалось.

Не смог выяснить он и того, кто именно нанимал воров.

По всему выходит, что это был один и тот же человек? Нанимал их всех троих — одного за другим. Раз за разом пытался добраться до самых охраняемых покоев Красного дворца. Заполучить то, что там хранится...

Но зачем кому-то так стремиться к этому?

Кому-то, кто ничего не знает — не может знать! — потому что не владеет тем, чем владею я?

Я хотя бы понимаю, ради чего такой риск...

— М-м, Бример? — его глаза ловили мои.

Я скривился.

— Думаешь, стражники нарочно давали уйти из дворца? Чтобы идти следом и схватить вместе с тем, кто нанял вора?

— Если нанимал один человек... — Черер буравил меня взглядом своих по-волчьи желтоватых глаз. — После Крохи — больше в Красный дворец никто не лазил. Третья попытка была последней, Бример. Четвертого раза не было.

Потому что когда поймали первого вора, выпытать имя заказчика не смогли; второму дали уйти из дворца, но когда его пытались схватить вместе с заказчиком, заказчик смог улизнуть; а вот с третьим вором — все-таки схватили и заказчика тоже?.. В это я должен поверить? И с воплем, размахивая руками, бежать из города без оглядки?

Я невинно задрал брови:

— Деньги кончились?

— Брим-мер... — оскалился Черер.

— Ну а Кроха-то? — сказал я.

Он знал, что до него уже пытались дважды. Знал, что первый вор из дворца так и не вышел. А вот второй выбрался; ушел... но недалеко.

Крохе тоже всякое в голову лезло. И пошел ко дворцу он не один. На подходах остались ждать двое. Крепкие такие ребятки, и хорошо умеют делать то, чем добывают себе на хлеб, вино и девок... Когда Кроха выбрался из дворца, отходил он так, чтобы пройти по переулку, где эти ребятки затаились в тенях. Если бы кто-то шел следом за ним от Красного дворца, то сел бы на их ножи.

Но никого не было.

Так что...

— Кроха этот — он же просто под облаву попался? На рассвете уже. Никто за ним не следил. — Я все-таки отпил вина. Губы были сухие, в горле почти саднило. — Не повезло просто...

А что облава будет... Облава! Да после того, как во дворце поднимется тревога, тут весь город поставят на уши!.. к этому я готов.

Теперь уже Черер сморщился.

— Кроха... А Цапля?

Цапля — это который был второй. Я уже почти всех здешних воров выучил. И нынешних, и прошлые легенды.

— Тоже смог все: и залез, и заказ нашел, и вылез. Но потом попался. Он как? Что, тоже просто под облаву? Тоже — не повезло?

Я пожал плечами.

Черер оскалился.

— Забавное какое получается это не повезло! Заказ из дворца успешно вынесли — да не раз, дважды! — и оба раза те, кто вынес, случайно попались? Почти сразу, как успешно ушли уже от дворца?

Если он думал, что я сейчас отстегну с пояса кошель со второй половиной золота, оставлю его тут, на лавке, а сам уйду — решив не дожидаться Мури, даже если вор все-таки выбрался из дворца, и несет заказ, — то сильно ошибался.

Но Черер не сдавался.

— И что примечательно... Товар-то. Он оба раза был все еще при ворах, когда их схватили... Покинул дворец — и вернулся. К своему владельцу. Не потерялся в кутерьме. Тоже — случайно?

— Всякие совпадения бывают.

— О, боги! — прорычал Черер, грохнув по столу кувшинчиком. — Хуже нет, чем быть обязанным жизнью барану!

— Всего лишь баран? В прошлый раз был — тупой ублюдок слепого осла и сухорукой хобицы.

— Да ты просто...

Он осекся. Под столом я врезал ему по голени.

В зал проскользнула тощая фигура, укутанная в темный плащ, — и не так давно этот плащ был мой. Впрочем, я и походку его, и все повадки знаю так, что узнал бы в чем угодно.

Покрутившись по залу, мальчишка подсел к нам. На вид он тощий, почти хрупкий, — но только это впечатление обманчиво.

— Ну? — шепнул я.

— Во дворце суета, — сказал Эйк.

Черер оскалился:

— Попался?

Эйк пожал плечами.

— Бегают. Все бойницы в факелах. Криков много.

— Если криков много, то это хороший знак, — сказал я.

Но оставаться хорошим он будет совсем недолго. Если Мури не объявится прямо сейчас...

Если Мури не схватили, то он должен был уйти от дворца раньше, чем Эйк, — Эйк следил за дворцом с площади. Ну а если ушел раньше, то и прийти сюда — тоже должен был раньше Эйка.

Ну, хорошо: пусть Эйк шел сюда с площади напрямик, а Мури пришлось делать крюк, не через площадь же ему было бежать, на глазах у дворцовых слуг... Да и на площади всегда кто-то из городской стражи... Но все равно. Либо сейчас он будет здесь — либо отсюда надо убираться.

— Собак не видел? — тихо бросил Черер.

Эйк мотнул головой.

— А эльфы?

Эйк криво ощерился.

— А этих там?.. — Черер мазнул себя по груди.

— Гарпии-то? На площади уже человек шесть было, когда я уходил. Ну и во дворце, конечно. Они там вместе со слугами. Носятся все.

— Ими весь город набит, — холодно проговорил я. — Это ничего не значит.

— Да ну? — сощурился Черер, старательно изображая мою собственную интонацию, когда я так говорю.

— Черер...

Я не договорил. По ноге лягнуло. А взгляд Черера нацелился мне за плечо.

Вот и мастер Мури.

3

— Эйк...

Но он поднялся еще раньше. Движением вроде и проворным — а вроде и так, что никто не сказажет, что вдруг заспешил куда-то. Был уже в стороне от нас.

И так же быстро, но как-то словно украдкой, как он это умеет, не притягивая чужих глаз, выскользнул наружу.

Мастер Мури заметил нас.

Я дернулся, вставая, — но Черер схватил меня за руку и удержал на лавке. Мои глаза были прикованы к обтянутой тряпьем штуке под мышкой у Мури. Черер глядел на человека, зашедшего следом за Мури.

По одежде похож на благородного — но только по одежде. Глаза у этого человека были внимательные и холодные. Два больших шрама, неровно сросшихся, — один через всю правую сторону, другой с левой скулы через лоб, уходя в волосы, — превратили его лицо в уродливую маску. Эти шрамы, бычья шея и свободный плащ не оставляли сомнений в том, что ему есть что прятать под складками одежды.

К Мури спешил мальчишка-разносчик.

Снова появился Эйк. На мастера Мури он даже не косился, будто того тут вообще не было. Плюхнулся на скамью. Буркнул:

— Все в порядке.

— Точно?

— Точно, — кивнул Эйк.

С явным сожалением. Он бы предпочел, чтобы там оказалось что-то подозрительное. Чтобы хоть что-то было не так. Это значило бы, что нам надо забыть про все и уходить — бросив мое дело. Оно Эйку не нравилось еще сильнее, чем Череру.

Как всегда, впрочем, — когда дело касалось магии. Ее Эйк терпеть не мог.

Мури дал распоряжения трактирному мальчишке. Поудобнее перехватил под мышкой объемистую штуку, тщательно замотанную в мешковину, — каким-то неуклюжим движением, словно не ловкий вор, а пьяный увалень. И двинулся по ступеням на верхний этаж.

Не глядя на мужика со шрамами, я шепнул:

— А этот бычара?

Эйк, так же не двинув и глазом в его сторону, ответил:

— Не, он точно не от дворца. У него лошади. На двор зашли раньше Мури, с ним еще один. Парень, но совсем без оружия. Его сын, может. Или паж. Тоже выглядит как благородный, но...

Эйк презрительно поморщился. Надо понимать так, от парня, который вместе с этим бычарой, никакой угрозы ждать не стоит.

— Да вон он.

В зал вошел высокий юнец. На сына парень не очень-то походил. Черты лица совсем другие. Правильные, точеные, почти как у эльфов, только без той стервозности, что обычно сквозит в их мордах. Волевой подбордок. На белоснежной коже черные глаза — живые, почти яростные. Такие же черные волосы до плеч, блестящие, будто их только что вымыли и расчесали с маслом.

Чуть отставив ногу в рыжем бархатном сапоге, он стоял, уперев руку в бок, и оглядывал зал.

Да и на пажа не очень-то похож... Одет он был получше того со шрамами. Один синий плащ с желтым шелковым подбоем чего стоит. Широкий расшитый пояс. Золоченые пуговицы на дублете... На бычару он даже внимания не обращал. Будто они вообще не вместе. Тот сел под лестницей и уже сосал вино из кувшина. Тоже не глядя на парня... и так и не сбросив капюшона. Тени совсем скрыли его черты.

И тут по лицу Эйка расползлось выражение, которое я видел на его роже всего пару раз — и которое мне жуть как не нравилось. Я скосил глаза, куда это он уставился.

Служаночка великанши, прежде сидевшая испуганным серым воробушком, — вдруг скинула капюшон. И сиделе она теперь прямо, будто стрелу проглотила. Словно благородная. А ее личико, обрамленное подвитыми белокурыми локанами...

Теперь я хорошо понял того усача-гарпию, что прошел мимо меня, не заметив. Может, он не обратил бы на меня внимания, даже если бы со мной и не сидела пророчица-побирушка.

Сейчас это ослепительно красивое личико шло красными пятна. Глаза блестели. Кажется, даже как дышать забыла. Гордо задрав подбородок, она уставилась перед собой, куда-то в стену, где висел медный лик Торуна, невидящим взором.

Поигрывая в пальцах клочком пергамента, на каких обычно пишут записки, черноглазый двинулся к ней.

— Тогда пошли, — шепнул Черер и поднялся.

— Эйк! — я дернул мальчишку, застывшего как изваяние.

Подтолкнул его к лестнице.

Черноглазый был уже рядом с девчонкой. Взял ее руку — девчонка не подала ему руки, но и не пыталась вырвать. Лишь глядела на него, и давала ему делать с ее рукой, что тот хочет. В широко раскрытых голубых глазах застыло какое-то телячье выражение.

Черноглазый коснулся ее руки губами. Сначала просто вежливый поцелуй в пальчики. Потом, не выпуская ее руку, перевернул, и приник губами в самую серединку ладошки. Девица задрожала. Когда парень увлек ее за руку, она безропотно поднялась со скамьи. Как спящая с открытым глазами, позволила вести себя.

Мы столкнулись с ними у лестницы. Черер оскалил в улыбке свои острые, словно у эльфа, зубы, и галантным жестом пропустил их вперед. Парень лишь скользнул по нам взглядом, будто иначе и быть не могло. Девица вообще нас едва ли заметила. Лицо у нее горело, глаза — как у весенней кошки. Дикие, ничего не соображающие.

Под разошедшимся плащом мелькнули кружевные оборки платья — куда дороже, чем одежда на усатой великанше. Та так и осталась сидеть за столом, цедя из очередного кувшинчика.

Парень по-хозяйски тащил девчонку за руку — вверх, верх, верх, все быстрее. Она простучала каблучками по ступенькам. Под краем простенького темного плаща мелькнули синие сафьяновые сапожки с серебрянным шитьем.

Черер двинулся следом. Я подтолкнул Эйка, вставшего столбом.

В "Коронном вепре" не было галереи, нависающей над главным залом. Лестница уводила сразу в глубину трактира. И уже там, спрятанный от общего зала, начинался длинный проход, по обеим сторонам которого шли двери в комнатки постояльцев.

Я щелкнул пальцами. Черер, уже поднявшийся наверх, замер на полшаге.

Прямо за мной по лестнице загрохотало. Кто-то спешно поднимался. Кто-то тяжелый, быстрый, сильный...

Под краем плаща я опустил руку на рукоять кинжала. Остановился, на предпоследней ступеньке, кинул взгляд назад.

Черер и Эйк, наверху, были уже по бокам от лестницы. Готовые атаковать с двух сторон первого из тех, кто выскочит по ступеням вслед за нами. Сбить его с ног, швырнуть обратно вниз, навстречу поднимающимся остальным...

Но внизу поднимался всего один человек.

Бычара со шрамами. Я оступил вбок, пропуская его. На миг его лицо напряглось, жесткий внимательный взгляд скользнул по нам троим, — будто он опасался, не засада ли это.

А его рука...

Крутанувшись на каблуках, он двинулся вперед, по коридору.

Парня и девчонки уже не было. Но он уверенно шел туда же, куда они, — третья дверь слева.

Знал, где они окажутся.

И когда он толкнул дверь, она легко подалась. Не была заперта...

Откуда-то из глубины раздался удивленный девичий вскрик. Осклабившись, бычара шагнул с порога внутрь. Изнутри снова донесся протестующий голос — и снова лишь один, девичий. Он оборвался на полуслове, будто чья-то ловкая рука быстро зажала ей рот.

Дверь за бычарой закрылась, отрезав шум судорожной возни.

Эйк, с раздувающимися как у молодго бычка ноздрями, дернулся к закрывающейся уже двери — но Черер схватил его за шкирку. Прошипел в ухо:

— Куда?

— Но...

Эйк все рвался туда — прямо пер, как наш Пенек, когда что-то вобьет в свою ослиную голову. Оттуда, через дверь, снова прорвался протестующий девичий голосок — теперь куда более тревожный. И снова оборвавшийся едва родившись, на полуслове.

— Но там... — хрипел Эйк, не замечая, что ворот стискивает его. — Их же там... А она же — благородная!.. Я видел!.. Когда на лестнице!.. У нее под плащом...

— Благородные, — зло прошипел Черер ему в ухо, — не таскаются ночами по трактирам втайне от родни, вырядив свою старую няньку госпожой. Не прикидываются ее служанкой. И не шлют записки не пойми кому только потому, что у него гладкое личико, пронзительный взгляд и подбородок, как бычье копыто... По мышке и норка!.. У нас свои дела.

Наша дверь была ближе. Вторая.

У двери Черер выпустил его воротник. Экй бессмысленно замер. Его взгляд снова уполз дальше — на следующую дверь, за которой...

— Шевелись! — Черер пихнул его в бок. — Не наше дело.

Я уже открыл нашу дверь и шагнул внутрь.

4

И замер. Мастер Мури в комнате был не один.

В самом углу слева — от входа надо было вывернуть голову почти назад, чтобы заметить его, — сидел на табурете человек в черном плаще, широко расставив ноги и положив на колени арбалет. Голова скрыта под капюшоном, видно лишь подбородок.

— Мы договаривались, — медленно проговорил Черер, — что ты будешь один.

— А вас — двое, — в тон ему заметил Мури.

Эйк проскользнул в комнату и застыл чуть сзади, правее меня, — так, чтобы я был на линии между ним и арбалетчиком. А левая рука Эйка спрятана от чужих глаз.

Человек дернул головой, сбросив капюшон. Шея у него была жилистая. Череп выбрит, выставив на обозрение с полдюжины разных шрамов. Глаза прозрачные, как у рыбы.

— Я не с ним. Я здесь глаза Хозяина. Приглядеть, чтобы все кончилось как надо. В этот раз. А то че-то тухлое с этим заказом... А почему — без поняток.

Черер прищурился.

— Барон...

Рыбьи глаза скосились на Эйка.

— Малыш. Ну-ка опусти свою звоньку, и выйди из-за спины. Чтобы я видел твои руки.

Черер оглянулся на меня. Кисло кивнул.

Вздохнув, я шагнул в сторону. Арбалетик Эйка, уже взведенный — глядел точно на лысого — нехотя опустился.

— А теперь положи его на стол, малыш. Да, рядом с этой ношриной тряпкой. А теперь два шага назад. И не лезь ему за спину. Руки на виду... Вот та-ак. В следующий раз предупреждать не буду. Усек? — Он ловил взгляд Эйка. — Я не шучу, малыш.

Его арбалет теперь был нацелен Эйку в живот.

А Черер, не отрываясь, глядел на вора.

— Ты уверен, что за тобой не шли следом?

Мури, презрительно скривив губы, открыл рот — но тут в дверь тихонько стукнуло.

В комнате все затихло. Замерло на полдвижения.

Стук в дверь повторился — теперь два быстрых удара. И, через краткий миг, еще один тихий удар.

— Нет! — тихо бросил Барон.

Я оглянулся. В руке Эйка уже блестел кинжал. Он прижался к стене за дверным косяком, — чтобы оказаться за плечом того, кто войдет.

— Убери свое перышко, парень, — велел Барон.

Дверь осторожно приоткрылась. Заглянула голова в капюшоне. Глаза быстро обшарили комнату, остановились на Бароне.

Человек проскользнул внурь, прикрыл за собой дверь и задвинул засов. Скинул капюшон.

У этого волосы были. Длинные, и зачесаны все на одну сторону — похоже, уха под ними не было.

— Все чисто, — доложил он Барону. — Хвоста нет. Ни за этими, — быстрый кивок на нас, — ни за этим, — кивок на Мури.

— Отлично. — Барон поднялся. — Тогда расплачивайтесь, и расходимся.

Черер оскалился:

— Расплачиваться? Мы еще не проверили товар.

По лицу Барона прошла тень. Его арбалет нацелился Череру в грудь.

Они глядели друг другу в глаза.

Черер осклабился.

Желваки Барона тяжело ходили.

А Мури... Вор уже чуть сдвинулся! Готовясь к...

Мой взгляд зацепился за Эйка. Он стоял... глаза — пустые! Весь ушел в уши. Здесь осталось только тело, сам он — парил где-то за стенкой, там, где через тонкую перегородку прорывалась судорожная возня. Потом резкий девичий вскрик — уже без слов, только жалоба и боль. Тут же заглушенный. И снова. И еще раз. И еще... То приглушенный чьей-то рукой, то почти вырвавшийся в полный голос. Потом совсем стих. Осталось лишь едва слышное зажатое мычание, — прорывавшееся размеренно, как лошадиный шаг. Что-то постукивало о стенку, скрипело.

Я поставил каблук Эйку на носок — и перенес вес. От души. А когда Эйк дернулся, оскалившись в беззвучном вопле, прошипел ему в лицо:

— Кобылка сами виновата, что не в то стойло забрела.

Эйк, моргнув, опомнился.

Где он. И что тут.

Я старался уследить и за Мури, и за двумя лихими. Эйк наконец-то сместился вбок. Теперь, если что, мы не будем мешать друг другу.

Мури все тихонько пятился вдоль стола. И одноухий не стоял без дела. Его руки, будто невзначай, утонули в складках плаща.

Я стиснул в кармане футлярчик. Беззвучно снял его с запора. Одно движение — и...

Барон ощерился:

— Тогда шевелись — и проверяйте!

Его арбалет опустился.

Я заставил себя дышать тихо и размеренно. Но пальцев с футлярчика не убрал.

Черер, изогнув в ухмылке краешек губ, сладко поглядел на Мури.

Вор неохотоно посторонился на шаг.

Путь к столу — к тому, что на нем! — был свободен. Я шагнул туда — взглядом уже тоня в этой мешковине, под которой...

Что-то ткнулось в плечо. Мури. Я задел его.

Вор дернулся. По его лицу прошла болезненная гримаса — чуть не зашипел.

Так вот почему там, внизу у лестницы, его движения показались мне каким-то странными и скованными?

Он уже взял себя в руки. Но из-под правого рукава по запястью сбежала струйка крови. И над локтем рукав словно раздут. Тряпкой обмотано?

— Не все ловушки в замке наш мастер вор сумел разгадать вовремя? — сладко промурлыкал Черер.

Или это уже потом, когда поднялся шум? Ноги унес, но все-таки задели?

Что там вышло? Кто-то пытался пырнуть? Или алрбалетный болт чиркнул? На ладонь левее, и остался бы во дворце...

Струйка крови добежала до кончиков пальцев. Тяжелая капля упала на пол. Мури заметил. Его губы досадливо дрогнули.

А, к Баану его! Вместе с лихими, их Хозяином, гарпиями, орденом, и всей Покрайной вместе, с ее вонючими берегами впридачу!

Склонившись над столом, я осторожно — бережно, будто сонного младенца распеленывал, — стал снимать намотанное тряпье.

5

С первого взгляда это походило на большую плоскую шкатулку, целиком закованную в причудливый бронзовый доспех, буро-зеленый от времени, с выступающим орнаментом.

Толщиной пальца в четыре. Длиной почти в локоть, и столько же шириной.

На одном углу дужка, от которой начиналась цепь — обрывок в пять звеньев. На последнем звене блестело несколько царапин, совсем свежих.

На боку крошечный горельеф: куча-мала из выползней, будто щенки под сучьими титьками. Очень искуссной работы. Словно живые: ну прямо веселые пухлые младенцы, только ручек четыре, и еще хвост. И приоткрытые рты не беззубы — там угадывались тонкие и длинные, как у мурены, иглы. Запор?

— Ты его открывал? — тихо бросил Черер.

— Ты же сказал, ничего не трогать, — пробормотал Мури сквозь зубы. — Взять как есть, и так и принести.

Черер кивнул.

Но едва я попытался коснуться, он перехватил мою руку.

И, не отпуская, пальцем другой очертил места, где в зеленой патине были бурые пятна.

Правильной формы. И орнамента в них не было. А поверхность, кажется, чуть вогнута?

— Узор... — едва слышно проговорил Черер.

Вокруг этих мест орнамент густел, как нити паутины, сходящиеся к своей сердцевине.

Черер оглянулся на Мури.

— Здесь что-то было?

— Что — было? — процедил вор.

— Выглядит, как оправа... для камней? Не знаю...

— И я не знаю! Я ему не хозяин. Что там было — мне не докладывали.

Я взялся за запор... Почти. Черер снова не дал мне.

Он пригнулся над столом, почти уткнувшись лицом в старую бронзу.

— О, Наама милостивая!.. — простонал я.

Даже теперь он с этими своими страхами? Закрыв глаза, Черер возил носом, втягивая воздух.

Что? Думает, там какой-то тайный запах? Который человек не заметит, а собака или эльф легко возьмет?

А он все водил носом, водил...

— Ну, давай! — прошипел я. — Давай же!

Я подбирался к этому почти год!

С тех самых пор, как прошлой осенью появились — сначала у столичных алхимиков, а потом пошли гулять и по другим городам, где водится наш брат чернокнижник, — копии одного сочинения, маленького, но крайне примечательного.

Оригинал в столицу привезли, вроде бы, из приграничья. Там его раздобыл то ли какой-то лихой человечек, ограбивший орденский обоз. То ли удачливый мародер, первым наткнулся на убитых в случайной стычке с орками, снял с тела белого брата...

Точно ясно одно: родилось это сочиненьице где-то в самых глубинах ордена. По сути, просто список. Где старательно перечислены все известные арканы, в которых есть хоть словечко про гаант рохор, — известные братьям ордена арканы, разумеется. Что-то из этих арканов гуляет в копиях по рукам любопытных, можно раздобыть. Но большая часть — надежно укрыты за стенами орденских замков.

Гаант рохор...

Рукавица силы...

За все время братьям попали в руки лишь две. И обе сильно повреждены. Оно и понятно: пока гаант рохор в исправности, скорее ты сам станешь трофеем рох-шамана, на руке у которого она надета.

Поэтому и родилось то сочиненьице. Братья не оставляли попыток сделать рукавицу силы самим.

Мне ее не нужно делать. У меня гаант рахор есть.

Но что толку, если ты не умеешь ей пользоваться?

Кое-что, конечно, могу... Кое-что... Можно ведь и арбалетом орехи колоть. Только делают арбалеты не для этого...

Знаю, что даже наполовину не представляю, на что способна рукавица на самом деле.

Не представляю — и не использую! Хотя мог бы!

— Ну?! — почти прорычал я.

Черер отлип от оклада.

Отпихнув его, я быстро пробежался пальцами по мордашкам выползней, — которая сдвигает запор? Ну, ну, ну!

Не тут-то было. Словно целиком отлиты. И не только головы, но и ручки, и кисточки хвостов. Ничего не шевельнулось. Все-таки с секретом запорчик...

Ну да, не просто же так здесь выползни? Маленькие ублюдки тем и славны, что обожают хитрости и обманки.

Я прикрыл глаза, чтобы остались только холодные бронзовые выступы под пальцами. Осторожно, почти лаская... Чуть нажимая то там, то тут, — где же ваша тайна?..

В том сочинении, в списке белых братьев, арканы Маардима Пепловейного в самом конце.

В числе тех, которые, может, и могут помочь, — но скорее всего, совершенно бесполезны. Составитель, идиот, вообще упомянул их только потому, что...

— Кобылку первый раз объезжают?

Одноухий. Осклабившись одной половиной рта, он косился на стенку.

— Норовистая была...

И не только он. Эйк, Нзабар его дери, опять соял столбом, провалившись куда-то!

Из-за стенки, в постукиваниях и скрипе, снова пробивался голосок. Сильная рука больше не зажимала ей рот так крепко, как прежде, — в этом уже не было нужды. Нельзя сказать, чтобы в голосе было много наслаждения, но и воплем о помощи это не было. Бессмысленные утробные звуки. Будто тяжело плескало вино в мехах, на крупе размашисто идущего жеребца.

— Эйк... — процедил я.

Его взгляд медленно переполз на меня. Глаза у него были странные.

Но мне было не до его щенячьих терзаний и удивлений.

— Твой нож.

С этими выползнями можно возиться не один день.

— Нож, говорю! Ну, живее!

Отобрав у него кинжал, я всадил лезвие в щель, постарался запихнуть его как можно более боком, — и взял на излом.

Крошечный замочек рассчитан только на то, чтобы внутрь не могли заглянуть — оставив это втайне от хозяина. Легко поддался.

Губы у меня пересохли. Враз одеревеневшими пальцами, я откинул крышку оклада.

Несколько мгновений я глядел, не веря.

Все это время я прекрасно знал, что оклад может оказаться пустым.

А если не пустым, то и не с арканами: чурка со скабрезной резьбой; или пачка пустой бересты, обвязанная белой лентой, — подснежники любят такие шутки, уж я-то знаю!

6

Но он был здесь.

Верхний лист пергамента почти бурый. Чернила сильно выцвели, староорочьи руны едва разобрать.

Я очень бережно перевернул несколько первых листов. Потом, поддев всю стопу, пропустил край под пальцами — листы пергамента тихо постукивали, опускаясь на дно оклада... и о-о, этот едва уловимый дух старого пергамента и древних чернил!

Рукопись была огромна. Среди рунных строк мелькали рисунки демонов, ветвистые древа их предполагаемого родства между собой...Перечисления полезных удов демонов, и чертежи приспособлений из них... Планы рун вызывающих, и планы рун заклинательных...

— Стой!

Черер вцепился мне в запястье.

— Да Чер-рер!.. — прорычал я.

На этот раз только чудом удержался, чтобы не схватить его за глотку и не отшвырнуть прочь. Да что ему еще — опять?!

— Стой, Бример.

Он перекинул первые листы обратно. Ко всей стопке.

Не они его интересовали. Черер смотрел на внутреннюю сторону крышки. Оторвав от стола свечу, поднес к самой поверхности.

Изнутри оклад был тускло-серого цвета. Точно такого, какого и бывает...

— Свинец... — одними губами выдохнул Черер.

...свинцовая фольга.

Изнутри оклад был выложен ею. Будто стенки дорогой кареты, способной защитить от неожиданного удара боевого шамана.

Кроме одного места в углу. Там крошечное пятнышко грязно-бурой патины...

Фольга содралась, обнажив бронзу основы?

Только, кажется, это крошечная дырочка — как раз там, где...

Черер, приставив палец к пятну, перевернул крышку — другим пальцем поймав то же самое место с обратной стороны.

И угодив в такое же бурое пятно.

Одно из тех мест на окладе, где в благородно-изумрудной патине — уродливые пятна. Потому что...

— Эй! — бросил Барон сквозь зубы. — Если что-то не так, ты...

Но Черер глядел только на Мури.

— Что здесь было? — проговорил он, ловя глаза вора.

— Я же сказал! Тут ничего не...

— Было! — рявкнул Черер, оскалившись.

Мури, тоже окрысившись, отскочил к стене. Прижался спиной к бревнам.

— Перетопчешься!

Кинжал в его руке был едва заметен — лезвие старательно закопчено.

— Мы договаривались на арканы! Что я их вынесу. Вот они! И оклад — как сказал! Не открывал. А что было на нем снаружи... — Мури ощерился как собака. — Мое! Я туда лазил! И за эти твои арканы я...

Он досадливо дернул рукой, стряхивая капли крови, — они натекали струйкой из-под рукава и висли на пальцах, как жирные мухи. Держать кинжал ему приходилось в левой.

— Что, — медленно и раздельно повторил Черер. — Здесь. Было.

— Эти камни мои!

— Покажи их.

— Я сказал — эти рубины мои!

Рубины...

Мне хотелось выть. Я уже понял, все понял, — хотя и не хотел, отказывался верить в это.

Рубины, изумруды, жемчуга — не важно, что там было. Главное, чтобы вот такой вот мури решил, что эти украшения — слишком ценные штучки, чтобы отдать их заказчику вместе со всем окладом.

— Просто покажи! — теперь и Черер скалился как пес. — Обещаю, я не буду их у тебя...

— Оправа под тем рубином была свинцовая, — сказал я.

И когда рубины были на месте, оправа нижнего камня — приходилась точно над дырой в фольге. Замыкала свинцовую оболочку. Словно крышка в ловушке для демонов.

Она и была этой крышкой...

Еще не потянув ману из кристалла, просто закрыв глаза, я уже знал, что тут что-то есть — на один миг словно яркий отсвет прошел там, где был оклад!

И снова!

И еще раз...

Я созерцал это. Созерцал даже без маны!

Стиснув кристалл — острая вершинка привычно уперлась точно в середину ладони — я потянул. Колкий поток хлынул по руке, заполняя меня, — а мир вокруг, за моими закрытыми веками, налился бурой мутью...

И вопль!

Оглушающий, рвущий голову изнутри вопль.

Кива-аува!!!

— Черер...

Кива-аува!!!

Я не слышал это — знал, что не слышу! только созерцаю! — но весь мир звенел этим воплем. Мои виски, мой череп сейчас треснут и раскрошатся, как слюдяные пластинки под каблуком...

В бурой мути мелькнул крошечный голубой огонек — где-то там, где была бы рука Черера, если бы я открыл глаза. А потом из огонька хлынул голубой поток, обрисовывая руку Черера, его грудь, голову...

Его силуэт, светящийся синим огнем.

Мои грудь и руки были такие же.

Вокруг — бурая муть, словно чуть дрожащая, как закипающее густое варево.

Но там, где оклад, внутри него — там ничего не было. Никакого сияния. Лишь клякса черноты поверх бурой мути, — свинцовая фольга, которой выстлан оклад изнутри.

И тут по этой черноте прошел ослепительный изумрудный отблеск!

Будто я стоял над зеркалом, в котором на миг отразился чей-то факел, горящий изумрудным пламенем!

И этот факел должен был быть где-то над...

Я вскинул голову...

— Черер!

Локтях в двадцати над нашими головами — там... ходило кругами... сияющее изумрудным светом... похожее на змею? рыбу? Длинное и сплюснутое с боков, с приоткрытой пастью, как у мурены...

Кружило, словно в толще воды, — и устремилось вниз! Прямо на нас!

Силуэт Черера вспыхнул — одновременно весь дернувшись вверх, искажаясь... Голубое сияние выпрыгнуло из его головы и груди, стянувшись в одну ярчайшую точку, — слепящую уже нестерпимо, прокалывая сам мир...

Черер сделал брык. И вложил в него всю ману, что была в нем, без остатка, — его силуэт пропал.

По ушам ударил тугой звон, будто где-то в небесах огромная стальная струна не выдержала натуги и лопнула.

Я невольно зажмурил глаза, как мог, тут же опуская голову — спасая глаза! Точка, куда Черер стянул всю свою ману, вспыхнула ярче солнца — и вспыхнула уже не для созерцающих, а по-настоящему...

Должна была.

Не вспыхнула.

Вместо этого вслед за тугим звоном раздался гулкий удар. Будто в зимнем лесу от мороза раскололся ствол.

Только это было прямо над моей головой! В каких-то паре локтей! Там, где не было и не могло быть никакого...

А за гулким ударом, словно эхо, что-то все трещало, что-то осыпалось, скрипело, опускаясь прямо на меня...

Оказалось, я подсел чуть не к самому полу — как и все остальные. Свет дрожал. Язычки свечей бешено мотались, словно их только что пытались задуть.

Потолок над нами просел. Балка, державшая его, — в самом деле лопнула, будто ствол на морозе.

Брык пришелся внутрь нее.

Да я бы и сам, если бы брык сделал я, тоже забыл бы, что над нами не пустота...

Даже сейчас — с открытыми глазами! на свету! — я все еще созерцал эту тварь! Будто видел ее по-настоящему, прямо сквозь просевший потолок!

— Бесплотный, — прошептал Черер.

Черер словно налился призрачным голубоватым огнем, — на то, что видели мои глаза, накладывалось то, что я созерцал. Он снова вытянул кристалл.

— Какого Нзабара вы... — хрипел Барон, но словно из другого мира, так неважно все это стало сейчас.

Эта тварь...

Брык, пусть и неудачный, все-таки испугал ее?

Изумрудная мурена убралась прочь — обратно вверх. Снова ходила кругами высоко над нашими головами. Может быть, даже выше, чем когда я ее заметил?

И, кажется, забирает вверх все сильнее?..

Но ее вопль — стал еще пронзительнее. Резал меня, как осколком стекла — по вискам, по ушам, по затылку. Рвал голову изнутри... Хотелось вцепиться руками в уши, заткнуть их.

Только я знаю, что это не поможет.

— Да что у вас!.. — все рычал Барон.

— Мастер!.. — шипел где-то Эйк.

Для них — были только внезапный тугой звон и без причины треснувшая балка.

А для меня...

— Черер.

Я стиснул его за запястье.

Снова закрыв глаза, я четко созерцал его светящийся силуэт, полный маны, — с задранной вверх головой. Черер все еще был поглощен муреной над нами.

7

Но кроме светящейся твари сверху, в бурой мути было еще что-то.

Далекое... Кроме расстояния, нас разделяли и каменные стены множества домов, оказавшихся между нами, из-за них еще тусклее. И расплывалось, как под слоем мутной воды.

И все-таки я смог различить. Это была небесно-светящаяся фигурка человека.

Как светились от маны я и Черер. Только в добрых трех сотнях шагов. Может, дальше.

— Что? — процедил Черер.

Он стоял лицом туда. Как надо. И все-таки...

— Я ничего не... Ты же знаешь, я не могу так, как ты! — прошипел он.

— Не только мы на нее глядим.

В фигурке было что-то странное.

Поза... В такой позе живой человек не может стоять...

Он и не стоит. Он сидит на лошади! Лошади кристаллов не тянут, от маны не светятся. Для созерцания ее словно и нет.

— Это?.. — нетерпеливо прошипел Черер.

Всадник, светящийся от маны, которую вытянул из кристалла совсем недавно. Неподвижно замерший на городской улочке — посреди ночи. И неотрывно глядящий сюда. На нас.

— Да, — сказал я.

На нас — и на то, что над нами.

Кива-а-аува!

Тварь кружилась так высоко, что стены домов не должны были мешать — не глушили ее сияние, не размывали ее облик. Даже если тот всадник созерцает не лучше Черера, и не может различить нас, — за тварью-то следить он может и оттуда.

Синий силуэт Черера вспыхнул — и пропал.

— Бример! — теперь уже он стиснул мое запястья, понукая. — Брим-мер...

— Нет!

В тот миг, когда я заметил всадника, мне хотелось сделать то же, что и Черер — выбросить из себя всю ману, снова став незаметным для созерцания.

Но если тот уже различил нас?.. Дать ему понять, что и мы его заметили...

Вместо этого я задрал голову вверх, — будто не было ничего интереснее твари над нами.

— Ушла?.. — прошипел Черер.

Без особой надежды.

Кива-а-аува!

Конечно же, нет. Не ушла, и не уйдет.

С того самого мига, как этот идиот Мури вырвал из оклада рубины, и выпустил ее наружу, она кружила над этим окладом. Куда бы Мури ни волок его. И будет кружить над ним и дальше. Кружить — и...

Кива-а-аува!

Как цепной пес, почуявший чужого, и заходящийся от яростного лая. Чтобы его хозяин тоже знал, что пожаловали чужаки.

— Да выблядки вы Ношрины! — рычал Барон. — Что у вас?!..

— Этот осел привел сюда орден, — сказал Черер.

— Врешь! — рявкнул Мури. — За мной хвоста не было!

Сквозь полуприкрытые глаза я пытался следить за тем, что в комнате — и не упустить ту далекую фигурку, которую созерцал.

— За мной не... — Мури, побледнев, невольно попятился.

Глаза лихого, вмиг заледеневшие, скользнули на опущенную руку Мури. На пальцы, с черной струйкой крови.

— Это, — вынес приговор Барон.

— Это? — оскалившись, Мури вскинул руку. — Это?!.. Они могли бы идти за мной. Но не могли бы прийти сюда! — Слова посыпались из него, как горох из драного мешка. — Я сделал крюк через рынок, по мясным рядам! Пусть там хоть дюжина собак! Хоть упряжка эльфов! Никто бы след не взял!

— Барон... — позвал одноухий. Качнул одними глазами, подтверждая слова Мури.

Черер не глядел ни на одноухого, ни на Барона.

— Осел... Бар-ран!.. — с ненавистью цедил он. — Тебе же сказали: ничего не трогать... Ни-че-го...

Мури щерился, как собака.

— Это. Камни. Мои! И останутся у меня! Что бы ты тут ни плел! И этот твой, — кивок на меня, — тоже!

Черер не то застонал, не то зарычал.

Он больше не глядел на Мури. Только на Барона.

— Отсюда надо уходить... — хрипло проговорил Черер. — Как можно быстрее. Нас окружают.

— Никого здесь не будет! — Мури тоже глядел теперь на Барона.

Арбалет Барона чуть гулял — с Мури на Черера, и обратно. Острие болта — словно третий глаз.

— Они просто хотят забрать и рубины!

— В глотку забей себе эти рубины, бар-ран...

Движение!

Я зажмурился, пытаясь различить четче...

Далекая призрачная фигурка — словно двоилась?..

Их теперь было двое. Второй — тоже на лошади. И теперь они оба двигались... В разные стороны? Прочь друг от друга?..

Окружая нас.

Стиснув кинжал, я впихнул лезвие за корешок, между краями листов и боковиной оклада... чертов корешок был закреплен так, что сразу не подцепить!

Но и тащить с окладом... С этим...

Кива-а-аува!!!

Тварь кружилась вверху, как стервятник над издыхающим, не переставая орать — непрестанно, как погребальный звон.

Мури рванулся ко мне:

— Что ты!..

Отчаявшись вырвать из оклада всю стопу с корешком, я просто пилил пергаменты по краю.

Мури подскочил к столу, — но не к окладу. Схватил Эйков арбалетик.

— Деньги!

Держать арбалет ему пришлось левой. Но с такого расстояния — в блестящей дужке арбалетика зияла черная дыра ложа, почти уперлась мне в переносицу, — и криворукий хобенок не промахнется.

— Сначала — деньги!

— Деньги? — прошипел Черер. — Да из-за тебя, падаль...

Мури мотнул арбалетом на него.

— Так у них нет денег! Вот для чего все эти фокусы... — Теперь в его гримасе мешались злоба и почти радость. — Все это представление... Чтобы сбежать, не заплатив! Угрем между пальцев, в мутной водичке!..

Эта мысль пришлась Барону по вкусу. Настолько, что его арбалет перестал гулять. Замерев на мне.

— Назад! — рявкнул Мури, крутанувшись на Эйка, едва тот шевельнулся.

— Деньги, — велел Барон мне.

Я похолодел.

Потому что заметил то, что было страшнее, чем рыбьи глаза Барона.

Отсвет!

Вспыхнул всего на миг — и пропал. Но это был отсвет, который я заметил не глазами.

Потому что он был где-то под нашими ногами. По ту сторону половиц.

— Покажи. Мне. Деньги.

Всего на миг он мелькнул там, внизу, — изумрудный отсвет от свечения твари, кружившей над нами.

Прямо под нами.

Точно там, куда бы пришел и я сам, если бы издали созерцал тварь, кружащуюся над крышей трактира, — и знал, что она кружит над окладом?

Где бы я начал искать этот оклад? Да прямо под тем местом, где кружит тварь... Мне было бы невдомек, что оклад в комнатке на этаж выше...

Я бы стоял там, внизу, озираясь — где оклад? Где тот, кто вытащил его из Красного дворца, — и тот, кто его забирает...

И со мной был бы футлярчик для кристаллов, — из свинца, не пропускающего свечение маны. Он надежно прячет кристаллы в себе. Но его бочка для свечения маны снаружи — лучше чем серебряное зеркало для того света, который видят глаза...

И я стоял бы там, внизу, озираясь, — пока не заметил, как прямо надо мной вспыхнули силуэты чернокнижников...

— Перо — пусти, — медленно проговорил Барон. — И покажи. Мне. Деньги.

Только его глаза не скосились на кинжал в моей руке. Его взгляд держал мои глаза — цепкий до бессмысленности, как глаза ящерицы.

Во второй руке Барона уже был нож.

У одноухого в каждой руке было по ножу. Один из них он, кажется, собирается метнуть...

А я, почти прикрыв глаза, пытался проследить путь от того места, где блеснул отсвет — к... дальний конец коридора? Там ведь еще одна лестница, ведущая наверх? Топить ее в ношриных хлябях...

Черер стоял посередине комнаты, замерев, чуть отведя руки вбок, разведя пальцы, — одноухий глядел на него.

Эйк тоже застыл, с глазам, черными от ярости — на них? на себя? на меня? Он остался и без арбалета, и без своего боевого кинжала, — кинжал был у меня в руке...

Медленно, очень осторожно, я опустил руку с кинжалом на стол.

Разжал пальцы, выпуская.

Убрал руку.

Если бы не отсвет под нами... Если бы я не вглядывался... Я бы ни за что не заметил его. Силуэт человека... Он был гораздо тусклее, — чем даже те, в сотнях шагов от нас, за дюжинами каменных стен! Этого едва можно был различить даже вблизи...

Будто в нем остались последние капли маны, которые сейчас уже выйдут, и он совсем пропадет... Или он специально оставил в себе ровно столько?

Он может созерцать, когда в нем такие крохи? А сам почти незаметен...

Он уже поднимался по лестнице.

И если это брат ордена — то он не один...

— Нам надо уходить, — просипел Черер, задыхаясь от ярости.

— Заткнись, — велел одноухий.

Рука Барона, державшая арбалет от бедра, медленно поднялась. Его правый глаз стал как двойной — зрачок над сверкающим острием болта, нацеленным мне в шею.

— У тебя. Есть. Деньги?

Я заставил себя отвести глаза от сверкающей точки.

Поглядел на Мури.

Ему в глаза.

— Хочешь расплатиться?

— Брим-мер... — прошипел Черер.

Он кинул быстрый взгляд на дверь. Считает ее за спасение...

Мана постепенно утекала из меня, но ее было еще достаточно, чтобы я продолжал созерцать.

Он приближался, — но даже теперь я едва мог различить его призрачный силуэт по ту сторону стены.

Шел уже от дальней лестницы — сюда, к нашей двери. Медленно, осторожно. Крался.

А его руки — отдавали беззвучные указания...

В ответ на взгляд Черера, я лишь чуть качнул головой. Нет. Туда уже нельзя.

И дернул головой назад. К столу, на котором лежал оклад, с почти отрезанными от него листами пергамента. К ставням за ним.

Двигаясь медленно и плавно, под рыбьим взглядом Барона, я стянул с запястья кожаный шнурок. Одними пальцами бросил его к столу — на листы пергамента.

Черер, осторожно отступавший к окну, оскалился как от боли. Не до пергаментов Маардима Пепловейного ему было.

Но все же остановился у стола.

— Мас-стер... — как эхо Череровой боли донеслось от Эйка.

Только боль в голосе мальчишки — уже по другому поводу. Из-за того, что я снял с пояса кошель.

Двигаясь медленно и плавно, не давая ни одного повода заподозрить меня в подвохе.

За стеной призрачный силуэт отступил на шаг прочь... прижался к стене по ту сторону прохода?

Дает место, перед дверью в нашу комнатку...

Я приподнял руку с кошелем, показывая Барону. В ослабленных затяжках показалось нутро — тусклый блеск золота.

Барон, прищурившись, чуть опустил арбалет.

— Живее, Черер! — прошипел я.

Щерясь, будто его жгли, Черер доотпарывал пергаменты от корешка.

Я протянул руку с кошелем — Мури.

Сначала ему пришлось освободить руку.

— Эйк! — скомандовал я.

Прежде чем отдать мальчишке арбалетик, Мури, скалясь, опустил его дужкой вниз — круглая железная пуля выкатилась с ложа и запрыгала по полу. Звонко щелкнула тетива, спущенная вхолостую.

Эйк, играя желваками, вырвал арбалет.

Мури, победно скалясь, протянул руку, чтобы забрать у меня кошель... Я не положил кошель ему в руку. И чуть отвел, чтобы его пальцы не взяли сами.

— Слад-денький... — глухо процедил Барон, прищурившись.

Его рука с арбалетом плавно поднялась, снова нацелив болт мне в шею.

— Мы договаривались только на деньги, — сказал я. — Не на кошель к ним.

— Что ты... — что-то в лице Мури изменилось.

Догадался он? Рассмотрел что-то в моих глазах? Почувствовал?

Краем глаза я видел, что Черер уже скрутил толстую пачку пергаментов, перетягивает их моим шнурком.

— Желаешь рассчитаться — здесь и сейчас?

Я чуть подкинул кошель вверх — чтобы тут же ухватить за самый низ, стиснуть одну ткань, не зажав монеты...

— Считай!

...и рванул кошель вбок, словно бил им по пустоте.

Из раскрытого горла брызнуло золото. Монеты ударили в пол, запрыгали по лавке, под ней, отлетали от стен, наполнив комнату стуком и звоном...

За миг до этого я выбросил из себя всю оставшуюся ману, перестав быть различимым для созерцающего, — когда по ту сторону стены его поднятая рука резко опустилась, давая команду. Опустевшую мошонку я швырнул в лицо вору, — оскалившись, он бросился вслед за монетами, за своим золотом...

Оглушительный удар вышиб дверь. Я только успел заметить хлынувшие в комнату алые плащи гарпий, — а дальше, за ними, белоснежный плащ брата ордена...

Вслед за Эйком я метнулся к окну. Черер был уже в распахнутых ставнях, — и пропал в темноту.

Сзади щелкнула арбалетная струна, и в тот же миг, словно ее тень — рывком взметнулась рука Одноглазого, метнув кинжал...

Что-то из этого промазало, со стуком ударив в дерево. Там, в углу под дверью, Мури накрыло под телами влетевших в комнату. Кто-то взвыл от боли, яростно орал Мури, пытаясь выбиться из каши их ног и тел...

Вскочив в проем окна, я целился, куда прыгать внизу — там почему-то не было видно ни Эйка, ни Черера!

Плащ на моем плече сграбастали сильные пальцы, утягивая вбок...

8

В последний миг я понял. Уже срываясь вниз — я успел толкнуться в сторону.

Здесь, словно галерея вдоль внешней стены, выступал навес конюшни. Эйк уже несся по нему дальше, готовый броситься на любого, кто попытается остановить нас.

Черер выпустил меня — тоже разворачиваясь, чтобы броситься по навесу... и, окаменев, снова обернулся ко мне. В его глазах была ярость, а шепот дикий, как крик:

— Это тебе зачем!..

Мои руки были не пусты. Я прихватил оклад.

— На этом же!.. — его зрачки дрожали от бешенства.

— Знаю! — так же бешено и беззвучно оскалился я.

Из лица Черера вдруг ушла и ярость, и почти вся жизнь.

— О, Ношра... — глухо простонал он.

Его взгляд — был мне за спину. Вниз.

Из-под края навеса, на котором мы стояли, в пятно лунного света выскочили люди в плащах — темных настолько, будто черных. На самом деле их цвет красный. А в руках у них были арбалеты.

Три арбалетчика, уже задиравшие их — чтобы стрелять в нас...

Из окна комнатки, из бешено метающегося света свечи, вылетел черный комок — вертящийся в воздухе, будто кот, чтобы приземлиться на лапы... только он был гораздо крупнее кота. И не ждал, что внизу, прямо под окном, окажутся люди.

Они, увлеченные нами, даже не успели дернуть головами. А сверху, на сбитых и копошащихся, уже летел второй черный комок — с блеснувшей в лунном свете бритой башкой. Барон.

Я пихнул Черера — вперед, дальше, прочь!

Метнулся и сам, но забрал к самой стене — к ближнему окну, со светящейся щелью в ставнях. Врезал кулаком, распахнув их внутрь.

На миг мелькнул полураздетый бычара, — уже насытившийся, но все еще вцепившийся девчонке в волосы, задрав ее голову к себе — он пожирал глазами ее лицо, теперь ее терзал юный красавчик... Я швырнул оклад, целясь под лавку в дальнем углу.

И дальше!

Прочь от окна! От драки внизу! От доносившегося из комнатки вопля Мури — безумного от ярости и отчаяния, вой угодившего в капкан зверя, бьющегося, но не способного вырваться.

Где-то во дворе орали новые голоса, лязгало железо на бегущих, грохотали сапоги по деревянному настилу, распахнулись двери трактирного зала, залив все внизу ярким светом... Изнутри зала тоже что-то вопили, выбегали новые люди, — но я был уже на крыше, на середине ската, Черер еще выше меня, а Эйк на коньке. Вцепился мне в руку, помогая не скатиться обратно.

— Теперь тихо! Тихо! — яростно шипел Черер.

Перевалив через конек, мы словно очутились в другом мире. Звуки во дворе, с той стороны трактира, почти отрезало.

Эйк был уже ниже нас, сползал к самому краю крыши. Скрючившись, почти распластавшись по черепице, заглянул вниз.

Когда он успел зарядить арбалетик? Струна уже натянута. И держал его Эйк дужкой вверх — чтобы пуля не выкатилась с ложа. Значит, и с пулей уже...

Эйк обернулся к нам, досадливо скалясь. Мотнул головой. Нет.

С этой стороны под домом — тоже гарпии?..

Тут тоже успели обойти?..

Черер яростно замахал Эйку — вдоль крыши! Влево!

И сам метнулся туда. Я за ним.

Этот край крыши оказался не настоящим ее концом, а лишь уступом. Под ним крыша продолжалась, только ниже. И теперь тут и там чернели аккуратные дыры, с глиняными оголовками от дождя. Мы были над дровяными запасами?

Эта навес шел до самой каменной стены, ограждавшей задний двор. Отсюда можно было просто повиснуть на руках — и спрыгнуть вниз.

— Тихо! Тихо! — шипел Черер одними губами.

Какая-то узкая улочка, зажатая между каменными кладками...

Явно не ограды, а стены домов, — над каменной кладкой была крыша. Но в стенах ни единого окна. Портовые склады?

По каким улочкам Черер водил меня, всюду вокруг трактира — до того, как все это началось?.. Кровь билась в висках, а сзади — суеты все больше, и все больше зычных команд! Сколько же их там!

Лунный свет резал узкую улочку вдоль, как ножом: одна стена на свету, другая полностью в тени.

Черер жался к ней, почти пластаясь по камням. Я за ним. Эйк теперь замыкал.

Впереди, в конце проулка, колебался свет. Там, на углу склада, локтях в пяти от земли, висела лампадка. Ее свет тускло высвечивал чье-то каменное лицо, выступавшее из стены.

На другом углу — тоже чья-то статуя, уже в полный рост, с туловищем и ногами.

Дальше, за изваяниями, угадывался то ли перекресток... или это небольшая площадь?

Там, не давая улочке продолжаться прямо, чернел угол еще одного дома — узкий, как клин. Наш проулок делился на два прохода, вдоль каждой из стен. На углу, словно статуя на носу орочьего корабля, еще один истукан. Этот прямо лицом к нам, и в его руках горела еще одна лампадка — бросая свет на каменные черты. Можно если не точно различить, то угадать, что это...

— Угол пяти Вихрисов? — шепнул я.

Черер раздраженно вскинул руку, чтобы заткнулся. Он больше не шел вперед. Он вертел головой, вслушиваясь. Даже отлип от стены.

Суета и далекие команды позади нас...

Мы ушли от трактира уже на добрых полсотни шагов — а шум сзади и не думал отдаляться!

Или он уже не сзади?..

Это с одной их тех улочек — на перекрестке впереди нас?!

Стал различим далекий стук подков по брусчатке. Он был все ближе!

— Живо туда! Живо! — зашипел Черер.

Перестав жаться к стене, он бросился вперед по середине проулка, — и в тот же миг тень на углу дома, которую я принимал за часть статуи, шевельнулась.

Блеснуло изогнутое лезвие...

Позади меня Эйк издал какой-то невнятный звук — а в следующий миг одновременно звякнули две арбалетных струны.

Одна — прямо за моим ухом, это был наш звонкий арбалетик. Вторая — там, впереди, у шевельнувшейся тени... Не лезвие, кованая дуга арбалета...

Эйк был уже впереди меня, выставив разряженный арбалет как дагу, в другой его руке на миг полыхнул лунным светом кинжал, — уже несся туда, я рванулся следом... Но гарпия валился из теней под лунный свет — ничком, вскинув руку к лицу.

А Черер передо мной как-то странно застыл, почти развернувшись боком. И оседал.

Он бы рухнул на землю, не подхвати я его.

— Черер...

Он вдруг дернулся, оскалившись. Зарычал сквозь зубы, пытаясь отпрянуть — я ощутил, что задел рукой что-то такое, чего не должно было быть.

Пришпилив плащ к его боку, торчало оперение болта. Только самый конец остался снаружи.

Эйк был уже на углу — над гарпией, выпавшим из теней... Стрелок не пытался сопротивляться. Рухнул на брусчатку как подрубленный, и так и застыл, не шевелясь...

А где-то дальше за ними грохотали по мостовой подковы.

Еще не на перекрестке, но они неслись сюда — по улочке, пересекавшей сбоку? Сюда!

Эйк, на ходу взводя арбалетик, метнулся обратно к нам.

— Нет, вперед!

Я потянул Черера, не обращая внимания на его стон, но он вдруг яростно забился.

— Нзабар меня дери! Где этот Ношрин свиток?!

Свитка из пергаментных листов у него не было.

— Здесь! — Эйк пронесся мимо.

Вон они, под стеной, отлетели на пару шагов...

Эйк схватил их и снова метнулся мимо нас — вперед. Свиток уже куда-то сунул, в руке арбалетик...

Черер, шипя сквозь зубы и сношая богов без разбора, все-таки шел.

Эйк спихнул тело гарпии с прохода, под самую стену. И не зря. Я боялся лишний раз дернуть Черера в сторону.

— К тому! К тому! — долетел чей-то хриплый вопль.

Они были рядом!

Наама милостивая, совсем рядом...

Эйк, выскочив на перекресток, оглядывался на нас — скалясь от досады.

— Вон он! — заорал новый голос.

Грохот подков, топтавшийся где-то поодаль на одном месте, снова рванулся к нам.

Они были не в пересекавшей улочке — они были впереди! В проулке, шедшем по левой стене дома-клина! Оттуда неслись два всадника с факелами.

Огонь должен был слепить их самих — но Эйк торчал прямо посреди пяти улочек, залитый лунным светом...

Всадники с грохотом неслись прямо на него — в руке первого блеснул меч, нацеленный вперед, как острие копья.

Эйк вскинул арбалетик. Наверно, выстрелил, — но за лязгом подков я не слышал звона струны. И куда ушла пуля? Мимо?.. Отлетела от доспехов, как горошина?..

Оба всадника неслись на Эйка.

До переднего было не больше дюжины шагов — когда Эйк вдруг подсел, словно наносил удар в длинном выпаде. Только вместо меча или кинжала — у него в руке был большой кошель. Его пули для арбалета...

Он размашистого удара они брызнули из кошеля, запрыгали по камням.

Под лошадиные подковы...

Первая нырнула головой к самой земле, круп взлетел вверх... Она уже неслась боком, ее тащило, волокло, ноги путались как веревки... Всадник вылетел из седла, будто из пращи, — прямо в булыжники мостовой.

Вторая попыталась перескочить, но зацепилась за торчащие вверх копыта — и как подсеченная рухнула за первой.

Ее всадник оказался между лошадиными крупами. Этот комок, несясь по булыжникам, подмял и первого...

Свет унесся вперед, обогнав изломанные тени. Факела прыгали по камням, один прямо к ногам Эйка.

Он обернувшись к нам, скалясь в досаде.

— Ну-у?... Мастер, ну-у-у!..

— Быстрее! — прошипел я.

Но Черер едва мог идти.

А за Эйком, за копошащимся на земле ломаным клубком, — еще дальше, там, откуда всадники выскочили, снова сверкал огонь, снова неслись крики.

Несколько гарпий.

Они бежали сюда...

Факел, ткнувшийся под ноги Эйку, вырывал его из темноты — словно искусно подсвеченную статую, выросшую прямо посреди перекрестка.

— Стоять!

— Здесь! Он здесь!..

— Сюда!..

Эйк оглянулся на гарпий, на нас, снова на гарпий...

Мы с Черером еще даже не вышли на перекресток.

За спиной Эйка вдруг вскочила на ноги одна из лошадей. Хрипя и мотая головой, шатаясь и оскальзываясь, она процокала мимо Эйка, словно не замечая ни его, ни факела под копытами, ничего.

Эйк дернул головой вправо, влево, — вдоль улочки, что пересекала, невидимая за углами домов.

Мне с Черером все еще было несколько шагов даже до статуй на углу!

А гарпиям, несшимся нам навстречу, до перекрестка уже...

Эйк снова уставился на них. Там с лязгом выдирали из ножен мечи, в прыгающем свете факелов — красные плащи бились за спинами, как крылья...

9

Эйк вдруг схватил факел и задрал над головой.

На миг он замер — спиной к бежавшим гарпиям. В свете факела я различал каждую черточку его лица — оскал ярости, досады и отчаяния, беззвучное движение губ:

— Я их уведу!

И снова развернувшись, он бросился прямо навстречу им...

Нет, только до статуи Вихриса на углу-клине.

Гарпии неслись вдоль левой стены, Эйк метнулся вдоль правой.

Зажав рот Череру, я рванул его к стене — в спасительную темноту. В самую гущу теней за статуей.

В ноги ткнулось что-то мягкое, округлое, спотыкая... Нзабар бы драл этого гарпию! Даже сдохнув мешает!

Я стискивал ладонью рот Черера, давя его вой.

Гарпии были уже на перекрестке. Их было шестеро! Свет их факелов залил все, как днем.

Первый всадник лежал неподвижно. Второй стонал, пытаясь выбраться из-под рухнувшей на него лошади. Она сама тоже пыталась подняться, но где-то они спутались с наездником, и раз за разом у нее не получалось, она снова и снова откатывалась на бок, трамбуя своего хозяина...

Эйк несся прочь. Выскочив с перекрестка, он швырнул факел за каменную изгородь сбоку, а сам мчался дальше вдоль стены. В лунном свете мелькнул его плащ, и затерялся в тенях.

— Ваглово семя!

— Он туда!..

Гарпии метнулись за ним.

Свет, заливший все вокруг, уносился вместе с ними.

После нескольких слепящих огней перекресток окутала тьма. Из нее неохотно выступил шипящий в луже под стеной факел, почти потухший; граница между лунным светом и тенями; трепетавшие на ветру огоньки лампадок...

Все рычал от боли всадник, угодивший под свою лошадь. Второй так и лежал кульком.

В конце квартала, куда помчался Эйк, на следующем перепутье, там тоже светилась лампадка. Еще один каменный лик на углу... Вихрис, Вихрис, так ли ты помогаешь тем, кто промышляет ловкостью и хитростью?

Гарпии бежали вслед за Эйком, свет факелов быстро полз по улочке, высвечивая каждый закуток. С одной стороны стена дома-клина, все окна наглухо закрыты ставнями. По другую — такая же неприступная каменная ограда, слишком высокая, чтобы вскочить с разбегу, и слишком гладкой кладки, чтобы вскарабкаться без подготовки, да и сверху торчат ржавые пики, и наверняка битые черепки между ними...

Я не заметил, чтобы Эйк проскользнул в конце улочки, мимо той дальней лампадки. Да и не успел бы он туда так быстро...

Гарпии были уже на середине пути.

Свет факелов вырвал из темноты вход в дом. Такой же вычурный, как статуя Вихриса на его углу: под большой нависающей аркой, стоящей на колоннах в виде в виде статуй, весь верх арки — сплошная мешанина из горгулий.

Нырнул туда?

Гарпии бросились под арку, между колонн, светя факелами.

— Нет, тут все закрыто!

— Дальше, дальше!

Гарпии снова припустили вдоль проулка, — но до конца так и не добрались.

Там загрохотали подковы, показались новые факела. Всадник в белом плаще. И еще двое гарпий бежали за ним следом.

— Назад, назад! — заорал белый брат на обыскивавших проулок.

Он ехал уверенно и неспешно, будто и не в облаве участвовал. И все медленней...

С легкой рыси его лошадь перешла шаг, а потом и вовсе встала.

Точно напротив арки.

— Там закрыто, милорд!

Белый брат не трогал коня с места.

— Здесь, — просто сказал он.

Гарпии снова стянулись к арке. Кто-то сунулся туда, поднялся по ступеням к двери. В свете факелов рябило от их красных плащей и блеска оружия.

— Но как мы попадем внутрь...

— Ломать, милорд?

Белый брат замер в странной позе: уставившись не на вход, и даже не на горгулий над аркой, — а куда-то еще выше...

Туда, куда свет факелов снизу не доставал, обрезанный мордами горгулий. Туда, где нельзя было ничего рассмотреть — глазами.

Мне даже не надо было тянуть кристалл, чтобы понять, в чем дело.

Черер застонал от досады. Под моей ладонью шевельнулись его губы.

— Листы... — прошипел он.

Тварь не осталась над окладом. Она шла за пергаментами.

— Он не внутри, — снова раздался спокойный голос всадника. Он вскинул руку, указывая на мешанину горгулий: — Здесь.

В темноте за горгульями вдруг вспыхнула огненная щель, превратившись в проем света. За распахнувшимися ставнями пылал огромный канделябр.

Одна из горгулий шевельнулась, вжимаясь в стену, прочь от света...

В светлом проеме возник черный силуэт.

— Если этот вор нужен вам, то он здесь! — прокричал новый голос, злой и напряженный. — Или мне снять его из арбалета самому?

Эйка там уже не было. Как кошка, он бросился с бока арки — вниз, целя за спины гарпиям, столпившимся на ступенях.

Проскочил мимо двоих, увернулся от еще одного, — но их было слишком много. Кто-то зацепил его, и это был конец. Эйк увяз.

Прямо перед ним выросли сразу двое. Эйк метнулся вбок. Тут же финтом в другую сторону, потом отскочил обратно к стене дома, уворачиваясь, — и оказался в углу между стеной дома и выступающей боковиной арки.

Потом все скрыли красные плащи. Сплошная стена.

— Живым! — крикнул всадник.

Бока и спины гарпий колыхались, как волна — Эйк оборонялся. Не давал им накинуться сразу. Угрожал арбалетом? Выхватил кинжал?

Что бы он ни делал, ему было не вырваться. Их было почти десяток...

Белый брат на коне даже подался прочь, к противоположной ограде, чтобы не задели по ногам его жеребца. С высоты наблюдал за суетой.

— Ты что... — прошипел Черер.

Я пихал его к стене, в самую глубину теней за статуей Вихриса.

— Бример, какого...

Тело гарпии, подстреленного Эйком, путалось у нас в ногах. Но на этот раз ты мне поможешь!

Я пригнулся, пытаясь нащупать завязки его плаща. Лицо гарпии было в черном. Вместо одного из глаз мокрая дыра.

А под аркой все колыхалась стена из красных плащей, то скучиваясь, то раздаваясь. Никто не рвался на острие кинжала Эйка.

Но и не особо боялись уже. Крики — они уже развлекались, словно дразнили молодого бычка...

Не сводя оттуда глаз, я рвал завязки своего плаща.

Я понял, в какую именно игру они играли. На арке, в свете из раскрытых ставень, снова возникла фигура. На этот раз в красном плаще. Один из них взобрался на арку с другого бока.

— Стой, баран... — шипел Черер. — Тебе его уже...

Я пихнул ему свой плащ. На себя накинул плащ гарпии.

Забравшийся на арку проскользнул за горгульями — и нырнул вниз. Туда, где под колоннами держал оборону Эйк...

Эйк отчаянно заорал, но тут же все утонуло в радостных воплях остальных. Алые спины подались к арке.

— Руки, руки ему держи!..

— Пеленай этого ублюдка!..

Снова донесся яростный придушенный вопль Эйка — он все еще пытался отбиваться, погребенный под грудой тел, но это была бессильная ярость.

— Живым! — заорал белый брат. — Живым! Хватит! Живым, я сказал!

Куча тел беспрестанно двигалась, словно дышала. Они не слышали его слов — Эйк не собирался даваться им, ни за что...

Черер вцепился мне в плечо.

— Ты его не вытащишь, — со злым отчаяньем просипел он. — Бример!

Нзабар бы драл его осторожность! Если бы не его опасения — сейчас моя сумка, со всеми вещами, была бы при мне, а не спрятана за городом!

А так у меня — всего-то...

Но мне этого хватит. Должно хватить!

— Да стой ты...

Я сбросил его руку.

Кажется, Черер попытался снова схватить меня, сзади за плащ. Но ему бы себя удержать на ногах, с болтом в боку...

Я вышел из теней на перекресток.

Вылетевший из седла так и лежал, не двигаясь и безмолвный. Если не свернул шею, то расшибся.

Второй смог выпутаться и подняться, но стоял согнувшись. Лишь кое-как удерживал за повод лошадь, и все что-то шипел, рычал сквозь зубы, не то от боли, не то проклиная животное, — ему было не до меня. А может, просто поверил, что я свой — в таком же плаще?

Крошечный свинцовый футлярчик был в моих пальцах. Запор я сдвинул, но футляр не открыл. Пока еще нельзя. Пока — слишком рано.

Этот ношрин белый брат... Если он созерцает ту тварь — то заметит и свечение кристалла, полного маны, едва я вытащу его из футлярчика.

А если его вообще выкинуть из расклада?

Уже перешагнув через неподвижного гарпию, я замешкался. Где его оружие?! Если бы по белому брату — из арбалета...

Но нет арбалета! У него же был меч...

Назад за арбалетом — к тому с простреленным глазом! У него... Но время, вре-е-емя!.. Там, впереди, они уже...

Хотя бы мечом?! Но куда он отлетел?.. А если и найти — не подойду же я к белому брату с обнаженным клинком, замахнувшись? Да и на коне он...

Факел!

Факелом — под нос коню! Проходить мимо — и вдруг факелом выпад вбок, ему в морду! Зверь ошалеет, и белый брат если и не рухнет, то будет не до меня.

А на вопль они все обернутся — и тут-то я вдарю по ним бры...

Я уже согнулся, чтобы взять факел, шипевший в луже, но еще с гулявшими язычками огня, — когда сбоку раздался голос.

Сбоку, где был же совершенно пустой проулок, куда ускакала ошалевшая лошадь того, который лежал кулем позади меня...

— Бример?..

И этот голос я знал.

Не веря своим ушам, я медленно повернул голову туда, откуда раздался этот голос — тоже такой же удивленный и не верящий, как и я, услышавший его.

За ржанием коня и проклятиями раненого я не слышал, как по пересекающей улочке сюда вышли еще четверо гарпий. И первый из них...

— Бример! — заорал он, и теперь в его голосе была ярость.

Он вскинул руку, нацелив на меня палец:

— Это он!.. Его!.. Взять!..

Он сам рванулся ко мне первым, но я не стоял на месте.

В два шага оказался у лошади — и с разбега вскочил на нее. Гарпия, еще тупой от недавнего удара и боли, лишь задрал на меня голову, — когда я оказался на его коне. Я пихнул его ногой в морду, отшвырнув от лошади, а потом ударил пятками ей в подбрюшье, разворачивая.

И еще, и еще, и еще — сильнее, быстрее!

Всхрапнув, лошадь с грохотом подков понесла меня по переулку — прочь от бегущих ко мне гарпий.

Прочь. Прочь от их воплей, от раненого Черера, от попавшегося Эйка, — прочь от всего, от этого проклятого угла пяти Вихрисов...

Впереди мелькнули факелы, плащи городских стражников — но я, не сворачивая, несся вперед, прямо на них.

— С дороги! — рявкнул я так, будто имел на это все права.

Алый плащ гарпии бился за моей спиной.

Они вжались в стены, пропуская меня. Раз, два... Четверо! Один, кажется, что-то крикнул вслед, — но за грохотом подков и стуком крови я не разобрал.

Я пронесся еще два квартала. Свернул, и снова гнал лошадь, пока не очутился на каком-то маленьком распутье между темных узких проулков.

Осадив, я спрыгнул.

Кажется, еще слышны крики... Погоня за мной? Ну, поиграем!

Я развернул лошадь прочь от звуков — и дал по крупу изо всех сил. Заржав, она пошла галопом, на ходу пытаясь лягаться, грохоча подковами на все окрестные улицы.

А я сорвал с себя плащ, и, замотав потуже, пихнул его в канаву. И нырнул в самый узкий проулок.

Сверчок, забившийся в щель...

10

Бросился Берш за мной? Ушли вместе с ним все гарпии, которые были на перекрестке?

Надеюсь.

Надеюсь, у Черера было время — отползти обратно к "Вепрю", затаиться там до того, как на вопли Берша стянулись все остальные гарпии и белые братья, и проклятый перекресток залило светом факелов и фонарей, и тени за статуями больше не были укрытием...

Тот труп гарпии, Нзабар его дери. Он под ногами мешался — наверно, на полпрохода распластался. Не могли не заметить! Значит, сразу туда, за выступ статуи. Еще больше света... На весь тот проулок... Успел Черер отступить? А даже если успел. За ним же, как за подранком, кровавый след. Ношрино вымя, хляби и захлябья! С хлюпами и всхлипами!.. Нзабар бы все драл...

Какое-то время я петлял по улочкам, стараясь держаться подальше от площадей, реки и выходов к воротам.

Ну а если Черер все-таки выбрался?

У него были шансы. Призрачные — но были.

Если болт не перебил большую жилу и не прошиб печенку, и Черер не истек кровью там же. Если смог уйти прежде, чем гарпии заметили труп за статуей. Если смог выбраться из окруженных ими кварталов. Если кровь из раны не стала следом, по которому они шли за ним, как бы он ни вилял, ни хитрил и ни таился в тенях...

Если. Если, если, если! Очень много если.

Но у него хотя бы был шанс. А Эйк?

Про Эйка я старался не думать. Я отгонял все мысли о нем.

Все, кроме одной: если мальчишка попался в руки гарпий, и еще жив, — значит, всё, что он знал, может быть известно и им.

Поэтому к трактиру у рыбной площади, где мы снимали закуток последние дни, я подходил кругами. И первый из этих кругов был гораздо шире, чем белые братья расставили своих шпиков — если устраивали там ловушку такую же, как в "Коронном вепре".

Да и второй мой круг был пошире.

Сужая круги, я крался по проулкам, замирая и прислушиваясь, вглядываясь в тени.

Два раза мне попались темные фигуры — такие же пугливые, как я сам. Явно не из гарпий и городской стражи.

Где-то вдали грохотали подковы. То с одной стороны, то с другой. И от реки, и с запада... В прошлые ночи такого не было. Белые братья носятся? Их посыльные?

Продолжают поиски. Всю городскую стражу подняли? И личных дружинников тех благородных, кто были в городе? Всех кого можно...

Кого они ищут? Все еще Черера? Или уже меня?

Берш меня узнал. Да если бы и не видел — это ничего бы не изменило. Понял бы, что я в городе, едва увидел Эйка.

Я подошел уже достаточно близко, чтобы из-за угла, вдоль улочки, следить за входом в трактир и парой окошек в его боку.

Из общего зала доносились пьяные вопли. Со второго этажа, где были комнаты, из-за приоткрытых ставень старательно стонала шлюха, с неутомимостью накатывающих на берег волн.

А если белые братья учли, что я соображу, что они могли окружить трактир? Гарпии могут ждать меня внутри, не высовываясь наружу. И в этот раз — вовсе не в своих орденских одежках...

Я стоял, вжимаясь в холодную стену, куда не доставал свет луны.

Руки предательски дрожали. Было зябко. Каждый выдох — белесое облачко. Мой плащ остался с Черером... Мысли то скакали, то вдруг пропадали, и в голове становилось совсем пусто и тоскливо.

В другом конце улочки из-за угла вывернула фигура. Человек медленно двинулся в сторону трактира, тоже прижимаясь к стене.

А потом, миновав одно пятно лунного света, в следующем так и не появился. Остался ждать в темном промежутке, где я ничего не мог рассмотреть.

Ну, вот и все.

Там — не Черер. Точно не он. Ростом похож, но Черер куда тоньше. Этот — почти бочонок. Гарпия? Кто-то из них, отожравшийся на орденских харчах, и еще кожаная броня поверх пуза.

Вот и все...

Бежать! Уходить отсюда, прямо сейчас! Пока еще у меня самого есть остается шанс уйти!

Но я стоял, почти не дыша.

Бежать, да. Но не кое-как. Надо — резко! Сорвавшись с места, потом уже нигде не мешкать. Нельзя будет остановиться ни на миг.

Едва отлипнув от стены, я окажусь в лунном свете. Он заметит меня, поднимет крик. Где-то рядом — за тем углом, откуда он выполз? — еще несколько. Наверняка и со всадниками. Я их не слышал, потому что на этот раз они сделали все, чтобы не спугнуть. Обмотали копыта лошадей тряпками.

Они ждут там. Чтобы перехватывать меня — выскочившего из трактира — когда вторая свора, которая сейчас подбирается к трактиру с другой стороны, ворвется с заднего двора, через конюшню и сеновал.

Прежде чем шевельнуться, я должен точно рассчитать свой путь дальше. Весь путь. До самого конца.

Нырну обратно за угол — куда потом?

Все городские ворота до рассвета закрыты. Значит, к реке?

А если на пути туда, на всех ближайших улочках, замерли в темноте под стенами такие же осторожные и терпеливые, — как тот, на том конце улочки? Тогда им даже всадников не потребуется. Просто вдруг выскочит на моем пути клинок, рубанув по голеням... Чем быстрее буду нестись — тем надежнее угожу в западню...

Но тогда что?!

Холод и сырость, наползавшие от реки, пробирали как в леднике.

Не к реке? Наоборот, прочь от нее?

Но ведь тот, заметив меня, поднимет крик. Будет погоня. Если я рванусь не к воде... Там, хотя бы, надежный путь из города. Если не туда... Если не выберусь сразу через стену — они же меня загонят тут. Второй раз я уже не затеряюсь на этих улочках — пешим, от всадников!

Тело деревенело. От холода? От страха? Ноги, пальцы — как чужие. Пьяная песня в трактире затихла. Из приоткрытых ставень второго этажа снова понеслись фальшивые шлюшьи стоны, размеренные и одинаковые, как ослиный шаг. Зачем, зачем я решился идти сюда?..

Сколько я так простоял, боясь шелохнуться?

Боясь выдать себя, совершить ошибку — последнюю ошибку в моей жизни, исправить которую буду уже не в состоянии...

Спасла луна. Пятно лунного света, перед которым человек затаился, незаметно наползало по стене, лишая его укрытия. Он сменил позицию, снова затерявшись в густой тени, — но на миг скользнув под серебристыми лучами.

Плащ! Милостивая Наама... Я зажмурился, закусив губу, — от жгучего стыда. Плащ, ну конечно же... Я должен был понять это сразу! И обязательно понял бы — не будь перепуган до смерти, если бы не трясся как мышь, задохнувшаяся от ужаса.

Когда этот "бочонок" вынырнул из-за угла, он же был без плаща! Какой соглядатай, собравшийся караулить тут ночью, расстался бы со своим плащом? Ради чего? И уж точно не стал бы этого делать гарпия для маскировки, — не сняв следом и свою броню из дубленой кожи, с гербом на груди... Теперь на плечах человека плащ был. А бочкообразное туловище под плащом стало стройнее.

Я выскользнул из ниши. Очень осторожно — Баан его знает, а если он подобрал арбалет того гарпии? — двинулся в другой конец улочки. К его новому укрытия.

Когда сделал несколько шагов, там шевельнулось. Он тоже вышел из тени.

И так и стоял, привалившись боком к стене, пока я подходил.

— Там гарпии? — донесся свистящий шепот. Голова дернулась на трактир.

— Не знаю.

Там они или нет, рисковать я больше не собираюсь.

11

Арбалет гарпии он не прихватил. Он себя-то едва держал на ногах.

Его била дрожь, руки ледяные. Мой плащ, намотанный на живот, намок от крови. И на его собственном, в который он сейчас кутался — до этого тоже был намотан, вторым слоем, — тут и там сырые пятна.

Когда мы добрались до "Торуньей кружки", я уже почти тащил его. Зато теперь мы были у здоровенного, в четыре этажа, трактира, и прямо у южных ворот.

Последние силы у Черера ушли на то, чтобы в одиночку подняться по лестнице в каморку под крышей, — держась так, чтобы не привлечь лишнего внимания хозяина и прислужки.

Внутри Черер рухнул на скамью, привалившись спиной в угол.

В свете свечи стало видно, что лицо у него как эльфийская простыня — белое до синевы.

Хорошо, что мы успели до рассвета. В сумраке на лестнице не заметно, что плащ в пятнах свежей крови. А под разошедшимися полами — намотанный на животе почти сочится ею.

Черер сидел, закрыв глаза. Дышал он медленно и тяжело.

Болта в ране уже не было. Вытащил сам, чтобы затянуть плащ туже?

А вошел-то болт почти посредине...

— Потроха?

— Надеюсь, нет, — с трудом проговорил он, не открывая глаз. — Не блевал... Кто это был?

— Берш.

— Берш?

— Подручный сэра Крома. Я тебе рассказывал.

— А, Кром... Тот самый подснежник, из-под носа у которого ты [spoilers were he]?..

— У нас и до этого были отношения не очень. Берш — его правая рука.

Или верный пес. Баан его разберет, что тут точнее.

— Отли-и-ично. Значит, еще и этот Кром в городе... Который теперь от этого своего Берша узнает, что ты тоже тут...

Или просто взглянув на Эйка. Жив Эйк или мертв, его приволокли пред очи сэра Крома.

Черер открыл глаза.

— А сам Кром, он ведь знает про гаант рохор? Что это ты [spoilers were here; spoilers were here; spoilers were here; spoilers were he]?

— Про [spoilers] нет. Их [spoilers w]. Про остальное...

Я пожал плечами.

Тогда я очень постарался сделать так, чтобы все выглядело, будто [spoilers were h].

Только сэр Кром не из тех людей, которые просто смотрят. Он еще и думает.

И, боюсь, догадывается... Сначала, может, еще и сомневался, — а потом, когда у него было время подумать... В конце концов, [spoilers were here; spoile] он видел.

Черер, попытавшись сесть поудобнее, застонал. А может, от моих слов. Опять закрыл глаза.

— И я так понимаю, — пробормотал он, кривясь от боли, — среди его людей не только тот Берш знает тебя?

— Не только.

С братом Кромом и его людьми я пересекался не раз. Так уж не повезло.

Черер снова открыл глаза.

— Тогда надо уходить. Прямо сейчас.

Плащ с живота он не сматывал. Сил нет? Или чует, что все еще сильно кровит?

— Ты прямо сейчас далеко уйдешь.

Он оскалился, но вышло не сильно убедительно.

— Ты наконечник выдрал — или только хвост обломал?

— Выдеру. Подожди... Дай передохнуть. Больно... И юшки будет...

Значит, еще и это...

Я поднял свой плащ — то, во что он превратился. Что с одной стороны, что с другой. Даже если наизнанку вывернуть, все равно пятна бросаются в глаза.

Человек, шныряющий по городским улочкам перед самым рассветом, в заляпанном кровью плаще... Нет уж. Лучше вообще без плаща, чем в таком.

— Ты куда? — просипел Черер.

— Сам не лезь. И вином не замывай.

В этом проклятом городе все вино сладкое, как вода с медом. Пить его, может, и приятно, но вот промывать раны лучше кислым. И чем крепче, тем лучше.

— Бример...

Я придвинул кувшин с водой так, чтобы ему не пришлось тянуться, и пошел вниз.

12

Без плаща, в подступающем рассвете — я был как голый.

Особенно когда добрался до рыбной площади. Улочки шире и прямее, все на ладони.

Где-то за домами справа пронеслись всадники.

Едва я свернул, подковы прогрохотали позади. И тоже не один, а двое или трое. Те же? Другие?

И где-то вдали, к реке, то и дело долетал цокот.

Сойду я за любовника-беглеца? Или лучше — пошатываться и чуть спотыкаться, чтобы забывчивый забулдыга?

Только если встретиться кто-то из гарпий сэра Крома, знающих меня в лицо...

Рядом с трактиром теперь было совсем тихо, — лишь изредка всхрапывала одинокая лошадь у привязей. Даже на втором этаже угомонились.

В неплотно прикрытые ставни виднелся главный зал. Почти темный, свет только от догорающего камина. За столами, вроде бы, никого.

Рассмотреть лучше я не решился. Из полутемного зала предрассветную улочку видно не хуже, чем мне внутрь. И если в одной из щелей сейчас чьи-то внимательные глаза...

От пронизывающей сырости с реки била дрожь, но я сдерживал шаг. Пошатываясь и спотыкаясь, добрел до угла. И только там перешел на рысцу. Сделав широкий крюк, выбрался к трактиру с обратной стороны.

На заднем дворе стояло несколько лошадей, а в стоге виднелись ноги. Эти драные башмаки я помнил. Пнул мальчишку.

— А?.. — из соломы показались растрепанные волосы и осоловевшие глаза.

— Из моих приятелей кто приходил?

Мальчишка сонно тер брови. Наконец узнал меня. Замотал головой:

— Не-а.

Вроде, не врет. Да и смысл — ему-то?

— И никто меня не спрашивал? Когда буду?

Снова мотанье головой.

Выходит, ни гарпий, ни соглядатаев ордена тут пока еще не было...

— Где хозяин? Мне нужно забрать наши вещи.

Я поднес руку под его мутный взгляд, щелчком с ногтя запустил в воздух сребреник — и поймал в кулак прямо перед его носом. Глаза мигом зажглись.

— Сейчас, господин!

Он живо умчался в дом.

Кроме него во дворе никого не было. Из закрытых ставень на этаже сверху — тоже никто не наблюдет, вроде. На всякий случай я все равно привалился к столбу под навесом. Чтобы не так бросалось в глаза, что левую руку я не вынимал из кармана. Ласкал свинцовый футлярчик с кристаллами. А правую держал словно бы расслабленно, но совсем рядом с рукоятью кинжала.

Значит, здесь еще не было гарпий... Хороший это знак? Или плохой?

И как тут вообще считать — что хорошо, а что плохо... Если бы это меня схватили гарпии? Что бы я сам выбрал? Для себя?

Сдохнуть зарезанным, зато сразу?

Или чтобы остался жив — но скрутили, спеленали по рукам и ногам так, что сам себя уже не прикончишь. И оттащили, тепленького, к их умельцам развязывать языки?

Эйк, Эйк...

Снова где-то вдали загрохотали копыта.

Не пора бы этому замарашке уже вернуться?

А всадники-то, на этот раз... я почти перестал дышать, вслушиваясь. Где-то сбоку проходят — или приближаются?

Кажется... сюда?..

Прямо сюда?..

Скрипнуло прямо за спиной! Я крутанулся, выдернув кинжал...

Рядом никого не было. Шалят рассыхающиеся балки?

Хотя нет. Шаги... Скрип половиц где-то за деревянной стенкой... Двое идут?

Первым показался мальчишка. За ним появился и хозяин.

Глядел он не то чтобы с подозрением, но и без радости, это точно. Но сумки они принесли. И мою, и Черера.

— Вы заплатили за комнату до конца недели, — буркнул хозяин. — Если что не так, чем-то недовольны...

— Довольны.

Я щелкнул в воздух обещанный сребреник, чтобы отвязаться от них, подхватил сумки и быстро зашагал обратно. Небо на востоке уже наливалось светом.

Ни оружия, ни чего-то магического или особо ценного в сумках нет — лишь самые обычные вещи. В основном. Не стал бы рисковать, не будь среди этих вещей пары чистых рубах — действительно чистых, с полной уверенностью. А еще там, на дне в моей сумке...

Я вдруг понял, что у меня за спиной кто-то есть. За миг до того, как в спину кольнуло.

— Тихо, тихо, — прошептало мне в затылок.

Не знаю, успел бы я среагировать, будь у меня свободны руки. Но в каждой было по сумке.

Чьи-то крепкие пальцы уже сжимали меня под локти.

О, Баан и Вихрис... После всего, что было?..

Вот так вот кончить? Настолько смехотворно? Желать арканов из Красного замка, спорить с подручными здешнего ночного королька почти до ножей, а все-таки разойтись, уйти и от белых братьев, выскользнув из их западни с бесплотной муреной, из окружения гарпий... И все это только ради того — чтобы быть зарезанным в подворотне? Случайно налетев на пару загулявших до утра бездельников. Соблазнившихся тем, что в руках у одного — целых две сумки.

— Я оставлю вещи, оставлю деньги, — тихо проговорил я, стараясь, чтобы голос звучал ровно. — У меня на поясе два отличных кинжала. Возьмите их. Я не буду сопротивляться, не подниму крик. Забирайте все.

От обоих кинжалов меня тут же избавили.

— Оставьте только две рубахи из этой сумки. И бутыль из этой. Она на дне. Все остальное забирайте.

— Бутыль, говоришь... — другой голос. Басок, совсем юный.

За сумку дернуло, вырвав из пальцев.

Зашуршало. Кто-то копался в вещах. Но правую руку по-прежнему крепко держали, а в спину давило острие.

С чпоканьем вышла пробка.

— Фу-у-у... Что это? Какая-то дерьмовая брага?

— Оставь, — раздался нетерпеливый голос.

Ношрино чрево! Этот был впереди меня! Я различил, как серый силуэт отлип от стены.

Двое сзади — это понятно. Шли следом. Но этот — впереди?

Выходит, они знали, что я буду идти здесь?.. Но как?..

Силуэт медленно подступал.

— Нам нужны не сумки, — сказал он. Говорил он как сквозь кашу. — Нам нужен ты. Не узнал?

Он сбросил капюшон. В лунном свете блестел лысый череп.

Барон...

Не узнал его голос я потому, что теперь губы с одной стороны были в кашу. И вся левая сторона лица — опухшее месиво. Как будто щитом приложили. Или налетел мордой в столб. Глаз почти заплыл.

— Теперь узнал, — сказал я.

Так сзади — это его пристяжные?

Все время, как только мы с Черером приехали в город и связались с Мури, они следили за нами? Знали, где мы на постое. Чтобы сразу найти, как только понадобилось...

Я покосился за плечо. Держал на ноже меня одноухий.

Этот, вроде, целый. Хотя нет. Правая рука, которой он сжимал нож, выше локтя перетянута какой-то тряпкой. Такой же темно-серой, как и его рубаха.

Третьего, рослого и крепкого юнца, я видел впервые. Он вырвал у меня и вторую сумку. Теперь деловито копался в ней.

— Нашел? — спросил Барон.

— Нет тут.

Барон снова уставился на меня.

— Где они?

— Они?

— Листы.

— Листы?

В спину кольнуло.

— Которые ты из оклада срезал.

Барон шагнул ближе, его глаза не отрывались от моих.

— Я гляжу, парень ты ушлый — всех решил объехать? Сначала с орденом договорился. Что сдашь им тепленьким вора, который может выкрасть их штучку из Красного дворца. Денег с них взял щедро, вора соблазнить — потом все равно все свое вернете, когда его схватите... Половину, при уговоре, ему дал, — вторую себе оставил. В морду ему пустышки швырнул. А самого, пока ничего не понял — под гарпий... И его, и нас. Двух птичек одним камнем: и с нами концы порезал, и гарпий делом занял, с хвоста скинул... Слугу Черера тоже им скормил — малец, горячий, пытался увести облаву от хозяина? Ну а самого Черера — его уж ты сам, со спины шпынул, когда не ждал... Итог увесистый. Листы, которые обратно в замок должны были вернуться — ты унес. Половину орденских денег — себе прибрал. И делиться ни с кем не надо! Один-одинешенька остался... Да только и этого тебе мало?

Целая половина его губ разошлась в ухмылке.

— Еще и вещички Черера прихватить решил? Я зна-ал, что найдем тебя тут... Под самое донышко все выскрести, ни крошки не оставить? Приде-ешь, окунек... Вот только накладочка у тебя вышла. Мы-то не под гарпиями оказались. Вывернулись. — Он перестал скалиться. — Листы — где?

— Ах, эти листы... Пергаменты — у гарпий. И мальчишка, он не Череров слуга. Мой. А деньги, за которыми Мури бросился... Ты их на зуб пробовал, что знаешь, что то было не золото?

Барон задрал одну бровь, словно какой-то благородный в десятом колене. А может, вышло так потому, что слушалась его только половина лица. Вторая — давленое тесто с коркой грязи.

— Складно плетешь... Ну, это я еще там понял, что парень ты не промах. На нож не посади, далеко пошел бы... Если хочешь по-легкому, чтобы быстро все кончилось — лучше просто скажи, где листы и деньги. И веди туда.

Юнец снова прихватил меня под локоть. Хватка мертвая.

— Мы можем, конечно, и на лодочке прокатиться, — ласково прошамкал Барон. — До нашего места. И в итоге ты все равно все расскажешь... Но если просто скажешь, то все кончится быстро. Понимаешь?

— Удар милосердия. Великодушное предложение. Понима...

Конец слова вышел сухим сипом. Удар был мгновенный. Я сначала ощутил его — и только потом сообразил, что это рука вылетела из темноты и ушла обратно. А я больше не мог вздохнуть. Очень хотел — но не мог. Под ложечкой все словно чужое.

— Болтаешь много, — его лицо теперь было так близко, что каждое слово я ощущал на коже.

Он стиснул меня за загривок, чтобы я не пытался отвернуться. В другой уже был кинжал. Острие повисло у моей брови.

— Хочешь, сейчас глаз вырежу?

Рвануться прочь я не мог — за шею сзади обхватил одноухий. Локоть вжался мне под подбородок, как удавка.

— Все не уймешься? — шипел он сзади.

Острие его ножа входило мне в спину — уже на добрый палец, наверно, — но это было далеко и неважно. Кончик кинжала Барона подползал к глазу.

— Ну? — прошамкал Барон, и не думая останавливаться.

Кое-как я все-таки смог втянуть воздух.

— Ладно! — просипел я. — Пошли.

Меня отпустили.

Я согнулся, пытаясь отдышаться. Дышать-то я уже мог, для этого сгибаться было не обязательно, — но так проще незаметно запустить пальцы в карман, где...

Еще не сунув, лишь подползая пальцами к краю кармана — я уже понял, что внутри пусто.

Одноухий что-то подкинул и поймал в руке, косясь на меня с ухмылкой.

— Так ты идешь? — прошамкал Барон. — Или не усвоишь, пока не вырежу?

— Иду.

— Птаха, сумки, — велел Барон юнцу. — Сзади.

13

Из сумки мне выдали мой старый плащ. Капюшон напихнули низко на голову. Все дорогу одноухий приятельски обнимал меня за плечи — второй рукой пихая под ребра нож.

Было уже совсем светло, когда показалась стена. Не выходя к южным воротам, мы свернули к "Торуньей кружке". На наши шаги из общего зала высунулся прислужка. Уткнулся в подбородок Барона, только и выглядывавший из-под капюшона, и любопытство с мордашки как тряпочкой стерло. Взгляд скользнул по нам, будто никого тут не было. Мальчишка снова старательно замахал метлой, сгребая старую солому.

Барон оглянулся на меня.

— Куда?

— Самая верхняя.

Он прищурился.

Слишком быстро я сказал? Ждал, что опять закочевряжусь?

Барон дернул подбородком одноухому. Тот снова схватил меня за шею, нож уперся под лопатку. Теперь совсем возле хребта. Точно там, где хватит и одного тычка, чтобы для меня все кончилось.

— Если попробуешь заорать, — прошипело мне в ухо, — или еще как-то знак подать...

— Ты, главное, не споткнись. Обидно будет.

На миг лезвие отлипло от спины — чтобы кулак, сжимавший рукоять, врезал мне по ребрам. Жало вернулось под лопатку, тыкаясь еще злее.

— Ногами шевели! Не языком.

Барон уже поднимался. Одноухий пихнул меня следом. Где-то за нами тащился и бычок, с моей и Череровой сумками.

Когда мы прошли третий этаж, я окликнул Барона — совсем тихонько, чтобы одноухий не вогнал мне нож между ребер:

— Если не хочешь, чтобы тебя убил вставший мертвец, лучше пусти вперед меня.

Шею сдавило, лишив возможности говорить.

Барон, замерев, медленно обернулся.

— Все-таки не хочешь по-хорошему? Листов там нет?

Захват чуть ослаб. Ровно настолько, чтобы я мог шепнуть ответ. Жало, как шпора, ткнуло в спину.

— Можешь зайти и сам, — просипел я. — Только не пихай дверь резко. И сначала скажи, кто это. Мертвец тебя знал.

Кольнуло сильнее.

— Че ты несешь... — прошипел одноухий. — Мертвяки вставшие не разговаривают, это даже дети знают!

Барон вдруг досадливо скривился.

— Бутыль... — пробормотал он, уже не глядя на меня. — Живая вода...

Он осторожно прошел последние ступени, приблизился к двери. Чуть стукнул костяшками. Выждав, тихонько потянул, приоткрыв на щель:

— Черер?

— Барон?..

В комнату меня затащили на ноже, но внутри отпустили. Пихнули в дальний угол.

Барон разглядывал Черера. Осунувшееся лицо, плащ, наброшенный поверх раны. Черер, прищурившись, их.

— Чьи с Ношры, Барон?.. — прошипел он.

Барон нацелил на меня палец:

— Так, ты сейчас молчишь.

Птаха бросил сумки и шагнул ко мне, готовый помочь, если я сам не справлюсь.

— А ты, — Барон нацелил палец на Черера, — отвечаешь. Листы где?

Черер кинул на меня взгляд.

— Я сказал, он молчит. Ты отвечаешь.

Черер тяжело уставился на него.

— Арканы у магов. — Не выдержав, оскалился: — Да чьи с Ношры, Бар-рон?!..

— Не люблю, когда меня хапают гарпии.

— Он думает, что мы играли нечис... — начал я, и тут же поплатился за это ударом по ребрам.

Парень хотел ударить меня под дых — точно так, как раньше, на рыбной площади, бил Барон, — но я ждал этого. Почти увернулся. Его кулак, мазнув меня по ребрам, влепился в стену, — а я вбил колено ему между ног. И пока он еще только сгибался, разевая рот в беззвучном вое — сдернул со стола кувшин и грохнул им по затылку.

Кувшин лопнул, парень рухнул на колени. Мне осталось только схватить его за волосы и задрать голову повыше, обнажая шею. Черепок, оставшийся у меня в пальцах, я острым краем вжал ему под подбородок.

И теперь не спускал глаз с Барона.

Пока мы шли, я еще сомневался, но теперь, в свете свечи, был уверен: молодой увалень хоть и гораздо крупнее, но лицо-то схоже. Глаза, подбородок, брови — все копия.

— А мне не нравится, когда меня цепляют ублюдки, — процедил я.

В руке одноухого снова был нож, но он ждал. Косился на Барона.

Сам Барон неподвижно замер. Черер тоже.

Только злые взгляды. Да чуть слышно, сквозь зубы, стонал парень, все норовя скрючиться, свиться клубочком вокруг своего паха.

— Ладно, — сказал Барон. — Отпусти его.

— Мои кинжалы.

Одноухий не шелохнулся.

— Верни ему, — велел Барон.

Одноухий, не сводя с меня глаз, выложил кинжалы на стол.

— А теперь остальное, — сказал я.

Одноухий покосился на Барона. Барон нехотя кивнул. К кинжалам добавился и футлярчик. Потом плюхнулся мой кошель.

Я стискивал парня за волосы, вжимая осколок ему в шею.

— Да убери!.. — прошипел Барон на нож одноухого.

Одноухий шагнул назад, совсем упершись в дверь. Нож исчез в складках плаща.

Я пихнул парня к ним. Он так и остался стоять на коленях, теперь уткнувшись лбом в стену — зажмурившись, все стонал сквозь зубы, стараясь сдержать вой.

Да, заехал я ему от души. Что-то много всего накопилось за эту ночь.

Барон, играя желваками, уставился на Черера.

— Если вы не в сговоре с гарпиями, откуда они там взялись?

Черер прикрыл глаза. По лбу у него струился пот.

— Этот идиот Мури... — с усилием проговорил он. — Вытащил из оклада то, что нельзя было трогать. Они именно этого и ждали... Там были не только гарпии, но и сами братья. Несколько.

Барон с сомнением поморщился, но смолчал.

Черер открыл глаза.

— Из-за его жадности они взяли мальчишку Бримера.

— Так он не твой был?

Черер уже закрыл глаза. Но даже через боль выдавил косую ухмылочку — чтобы я, да хобятину за баранину принял?

Вот только Барон, похоже, Эйка за хобятину не держал.

— Когда его брали, — сказал я, — он сопротивлялся... но он может быть еще жив.

Черер скривился. Только мне сейчас плевать. Пусть хоть все зубы себе сотрет.

Барон с любопытством уставился на меня.

— Поузнавать хочешь, как-что?

— Жив он или нет.

— И если жив?.. — Барон задрал бровь.

— Среди тюремщиков у вас есть кто на примете?

Барон спихнул со скамьи испачканный плащ, присел. Глаза-буравчики не отрывались от меня.

— Если он жив... — сказал я. — Можно как-то передать что-нибудь? Туда, где его держат.

Одноухий, подпиравший дверь, понятливо ухмыльнулся.

— Не хочешь, чтобы малой порассказал чего лишнего, когда за него возьмутся? — Барон, прищурившись, следил за мной. — Шепнуть кой-кому из тюремщиков, чтобы передал там, братишкам на подвале, чтоб... — и Барон сделал рукой движение, будто штопор ввинчивал.

Или крутил концы удавки.

Одноухий понятливо осклабился. Свесив язык набок, подмигнул мне.

— Нет.

— Нет? — Барон снова вскинул бровь.

— Есть у вас такой, чтобы смог ему кое-что передать?

— Ему-у-у...

Барон, нахмурившись, помусолил губами, будто хотел распробовать послевкусие. И это послевкусие ему совсем не нравилось.

— Побе-ег, — сказал он.

— Будет хорошее золото.

Барон и одноухий переглянулись.

— Очень хорошее золото... — сказал я. — Так есть у вас среди тюремщиков кто?

Я выложил на стол золотой.

Барон покосился на него. Забарабанил пальцами по столу, глядя на Черера. Его бледность отдавала синевой.

— Ладно. Будем считать, это была вина Мури. — Барон щелкнул ногтем по краешку золотого, заставив его взвиться — и тут же ловко подсек, сграбастав в кулак. Поднялся. — Поглядим, что можно сделать. Через часок весточка прилетит. Жди.

Он шагнул к двери, но Черер открыл глаза и позвал:

— А что с ним?

Барон остановился.

— С Мури-то? — Он улыбнулся. Только глядя на эту улыбку, всякая радость уходила. — С телом, или с головой? Тело от трактира на повозке увезли. Ко рвам. А голову в мешке вынесли и на лодке отправили. Смолой зальют. Над стеной повесят, налюбуешься еще.

— Прямо в трактире убили? — спросил Черер. — Или потом?

— Он был уже не жилец, когда я в окно лез, — подал голос одноухий. — Ему один мечом достал, и еще из звоньки засадили сразу.

— А ты рассчитывал на другое? — все с той же улыбочкой спросил Барон. Перевел взгляд с Черера на меня. — Ты ведь знал, что они за дверью, когда швырнул туда золото?

Я пожал плечами.

— Свои долги я привык отдавать. Добудешь товар — получишь золото. Принес с хвостом — получил с довеском.

Его предупреждали, чтоб ничего с товаром не делал. Ни с тем, что внутри, ни с окладом. Даже если очень захочется.

Барон хмыкнул.

— Да, кое-кто это уже заметил... — Он поглядел на парня. — А, Птаха?

— Сам же сказал, чтоб он заткнулся, — прошипел тот, все скалясь от боли. Из угла до двери он добирался враскоряку.

Глаза Барона заледенели.

— Не за то бьют, что воруют. А за то, что попадаются.

Птаха ответил ему злым взглядом. Потом, уже на самом пороге, оглянулся на меня... не люблю, когда на меня так смотрят — будто рыбину на прилавке изучают, свежая или уже стухла.

14

Я распотрошил сумки, выложил на стол чистые рубахи.

Черер угрюмо глядел, как я срезал с края стола две тонкие, но прочные щепки. Потом скрутил их с одного конца ниткой, соорудив щипчики. Черер глядел на них, не отрываясь. Лоб у него опять взмок.

Я открыл бутыль с алхимическим вином.

— Сначала бледный мох, — просипел Черер.

Я помог ему достать кисет. По комнате разлился запах — странный, будто нос забили чем-то гладким-гладким, прохладно-твердым, всю переносицу.

Скалиться от каждого прикосновения он перестал. Я распорол черную от крови рубаху. Промыл, как умел, рану. Но когда полез щепками внутрь, отыскивая наконечник, Черера выгнуло дугой. Он зарычал, глаза лезли наружу.

— Все, все... Взял... Сейчас... Все уже, все...

Ведь так положено говорить, когда никак не можешь подцепить?

Минут через пять я все-таки выудил.

— Ношрин ты ублюдок... Ношрин ты ублюдок... — сипел Черер не переставая.

Только когда я положил наконечник ему в руку, и зажал на нем его пальцы, он заткнулся.

Я снова омыл рану. Потом одну чистую рубаху наложил в несколько слоев поверх дыры, другую разодрал на перевязки. Остаток алхимического вина потратил на то, чтобы отереть кровь с рук и лица. Потом и ему. Пока я в нем колупался, он несколько раз пытался оттбить мои руки. Все вокруг кровью уделали.

Черер протащил по столку к себе кувшинчик и припал к краю, расплескивая вино струйками.

Потом, тяжело дыша, взглянул на меня.

— Надо уходить.

Я взял кувшинчик, но он был уже пуст. Все вылакал, подранок ношрин. Я плюхнулая на скамью напротив. Не спал с самого вчерашнего рассвета, а потом эта ночь...

Черер тяжело дышал, привалившись к стене, но глаз не закрывал. Пристально сморел на меня.

— Надо уходить, Бример. Ворота, наверно, уже открыли.

Из окна, если прижаться к косяку, их даже можно рассмотреть, не высовываясь.

Я кивнул.

— Открыли.

— Тогда надо уходить. Прямо сейчас.

Я пожал плечами.

— Уходи.

Черер ощерился:

— Они тебя знают! Не меня. Я-то, если без тебя, вообще мог бы тут остаться. Подождать, пока шкура затянется.

Я закрыл глаза.

Но он, конечно, не отвязался.

— Если этот твой сэр Кром и раньше подозревал, что гаант рохор у тебя... Теперь арканы... Одно с другим сложит — должен быть уверен. Так? И если теперь он точно знает, что гаант рохор у тебя...

Я открыл глаза.

— А если Эйк жив?

Черер глаз не отвел.

— А если мертв? А ты тут сидишь — и ждешь!

Я уставился в окно.

— Собрался ждать, пока они тебе ответ принесут? Часок может растянуться. На денек. А то и на два...

— Эйк может быть еще жив.

Черер отлип от стены. Теперь сидел прямо. Его взгляд жег мне щеку.

— И что? — жестко проговорил он.

И что...

Я снова поглядел ему в глаза.

— Бросить его здесь?

— Нет, сидеть здесь! Ждать! Пока тот Берш рассказывает этому твоему Крому, что видел тебя тут! Пока Кром во всех подробностях вспоминает все, что было там. Чтобы уж точно увериться, что гаант рохор у него из-под носа увел ты! — он долбанул ладонями в край стола, оскалившись на меня, — и зашипел, чуть не взвыв от боли.

Застыл, зажмурившись и рыча сквозь зубы, весь дрожа, боясь шелохнуться и снова потревожить рану.

Когда снова заговорил, голос был холодный и собранный.

— Сколько его людей знают тебя?

Я пожал плечами.

— Все.

Его-то гарпии точно. А может, еще и кто-то из людей других белых братьев. Их же в городе несколько? У "Коронного вепря" было трое созерцающих. Как минимум трое.

15

Улица внизу вела от южных ворот прямиком к главной площади. Прижавшись к косяку, чтобы видеть как можно дальше, я ждал, когда покажется кто-то из пристяжных Барона.

Но вместо невзрачной хламиды — там мелькнул алый. Красный плащ. С ним второй... Очередной патруль гарпий?

Не-ет...

Красные плащи множились и множились: уже пять, шесть... семь... девять! Трое из них были на лошадях.

Черер, провалившийся было в сон, вздрогнул. Заморгал.

— Что там за грохот?

Именно этот вопрос удержал меня от того, чтобы вскочить и броситься бежать — в глубину нижних этажей, на крышу, куда угодно, но прочь отсюда! Подальше от места, где они собрались нас взять!.. Почему они идут не скрываясь? Да еще и грохочут подковами по мостовой, ни свет ни заря?

Не будь на этих лбах красных плащей, им на головы выплеснули бы уже не одну помойную лохань и ночную вазу.

Если бы Барон или кто-то из его подручных решил продать нас ордену, — ведь тогда гарпии подбирались бы сюда тихо и незаметно?

Черер, заранее стиснув зубы, вцепился в стол. Опираясь на руки и едва переставляя ноги, чтобы не напрягать живот, подался к окну.

Если они тут не ради нас тут, то зачем? Они поравнялись со входом в "Торунью кружку", но шли дальше, даже не поглядев на трактир.

Черер зло оскалился.

— Думаешь, что такое? Так я тебе скажу. Мальчишку не бросишь? Кром тоже не даст тебе пропасть!

Гарпии шли к самым воротам. Трое стражников заранее подались в сторону, освобождая им путь.

Но гарпии не собирались покидать город. Из троих всадников двое спешились, и теперь о чем-то говорили со стражей. Один из стражников нырнул в сторожку, и вернулся вместе с сержантом. Весь пост в сборе...

Гарпии о чем-то расспрашивают их? Да нет. Похоже, наоборот, что-то втолковывают.

Один снова вскочил на коня. А второй сбросил красный плащ и спрятал его в седельную сумку. Его лошадь повели к привязи, а сам он притулился к боку сторожки, почти за ее углом.

— Спорим, — прошипел Черер, — это один из тех, кто знает тебя в лицо?

Кто-то из стражников вынес ему из сторожки темный плащ. Накинув его, человек сунулся в нишу под началом арки, почти затерявшись в тенях.

Отряд гарпий разделился. Трое спрятались в сторожку. Остальные двинулись вдоль стены, скрылись за углом.

— Там напрямик к реке? — спросил я.

Туда из нашего оконца не увидеть. Но помню, там стена идет уже уступами, спускаясь к берегу.

— Да, на причал... И спорю на все мои потроха, у северных и западных ворот сейчас то же самое! И на том берегу тоже!

Я пожал плечами.

Через ворота, может, и не уйти. И прямо через причал тоже. Только к чему идти прямо через причал, когда Шрота здесь — почти верста в ширину?

Конечно, если ты торгаш, желающий провезти товар без пошлины, это тебя не спасет. Попытаешься проскочить мимо причала, оттуда вслед пустят лодку со стражей, и по берегу всадники помчатся. Незаметно причалить и разгрузиться не выйдет. По-любому схватят.

Но это если ты входишь в город, и тебе надо разгружать товар. А если тебе не надо разгружать товар, и все что нужно — это просто вырваться за стену?

— Всегда можно нанять лодочку.

Или, если совсем уж прижмет, угнать.

Если идти вниз по течению, то даже грести не обязательно. Течение у Шроты здесь такое, что на середине несет, почти как лошадь рысью.

На южном причале только моргнуть успеют. Лодку вслед, конечно, могут послать, и всадников по берегу... Но сколько они будут за тобой гнаться? Ну, двадцать верст. Ну, пятьдесят. Хоть сто! Не до самого же моря будут спускаться? Уйти можно.

— А где твои ту... — Черер осекся.

Я тоже застыл.

Скрип был тихий, почти неприметный — но он был. Прямо за дверью.

А лестница тут кончается. Кроме как в эту каморку, под скошенными боками крыши, по ней идти некуда...

Дверь чуть заметно дрогнула. Кто-то попытался тихонько потянуть ее. Но я задвинул засов, еще как только ушли лихие.

Черер беззвучно вытянул кинжал из ножен. Я, стараясь не скрипеть половицами, снова приник к самому окну.

Но на улице было пусто. Ни людей, ни новых лошадей у привязей.

— Если это гарпии, — одними губами шепнул я, — то их немного.

В дверь снова заскреблись.

— Вы там? — тихонько позвало из-за нее. — Черер? Красотуля? Ну, давай! Я же слышу, вы там, мертвяки трепливые.

— Одноухий, — выдохнул я.

Мне стало не по себе. Пальцы как чужие, когда я сдвигал засов.

Если пришел не Барон — а его пристяжной... Это значит...

Одноухий, войдя, подозрительно принюхивался.

— Мошик? Широко живете.

Если бы намечалось серьезное дела, Барон же пришел бы сам?.. А если повода для таких разговоров нет...

— Он... — голос сел, не слушался меня. — Он жив?

Одноухий поморщился. Он словно мялся? Покосился на Черера.

Черер снова сел на скамью, в самый угол, привалившись к стене. Прикрыл глаза, будто его это не касалось.

— Он жив?

Я дернул одноухого, разворачивая к себе. Он наконец-то открыл рот...

Словно с самих небес, из неведомой дали, накатил странный звенящий звук — дум-м-м-м! — будто сшиблись два железных истукана чудовищных размеров, и звон от их удара все висел, не желая затихать, заставляя мелко дрожать и пол под ногами, и рукоять кинжала в руке, и все тело.

Одноухий, нахмурившись, оглянулся на окно.

Я крутанул лихого к себе.

— Он. Жив?

— Жив-то жив... — пробормотал одноухий, мыслями будто не здесь. — Но...

— Но?

Он покачал головой.

— Ничего не выйдет...

Он скривился. Слишком сильно я стиснул ему плечо? Ничего, перетопчется!

— Ваш тюремщик отказался? Или Барон передумал, не хочет рисковать? Я же сказал, будет золото! Много золота.

— Никто ни от чего не отказывался! — процедил он с внезапной злостью.

Я замотал головой, отказываясь понимать — что он лепечет? Если Эйк жив, и Барон не передумал — тогда что он тут несет?!

— Его не в ратушь в подвалы повезли! — одноухий дернул плечом, пытаясь высвободиться. — Гарпии его стражникам не отдали.

Дум-м-м-м!

— С собой взяли! Сразу через речку, на остров свой!

Дум-м-м-м!

— У них в замке свои каменные мешки есть, и к ним свои мастера прилагаются. Еще получше городских!

Дум-м-м-м!

Одноухий вырвал плечо. Но кривился все сильнее, будто хлебнул уксуса, и никак не мог выплюнуть. Отпихнув меня с пути, он выглянул в окно, высунулся по пояс, пытаясь заглянуть куда-то вдоль стены.

Я плюхнулся на скамью.

Жив.

Жив, но... В замок ордена...

Дум-м-м-м!

— Что это? — спросил Черер.

Одноухий, отлипнув от окна, сам досадливо хмурился.

А звук теперь пошел чаще, будто целый строй из огромных железных истуканов валился друг на друга: дум!-дум!-дум!-дум!-дум!

— Что это?! — гаркнул Черер на одноухого.

— Ну, вообще... — начал тот неуверенно, и замотал головой. — Но ведь в рога на трубили?.. И колокола не бьют... Обычно если тревогу объявляют, то...

— При чем здесь тревога?!

— Ну, как... Это же цепь пускают.

— Цепь?

— Кряжи на реке видел?

Черер вытаращился на него.

— Эту цепь?..

Я первый раз слышал, что они называют их кряжами, но понял, о чем они — те башни, торчащие прямо из воды.

Город раскинулся на оба берега. Стена полностью прикрывает каждую часть — и западную, и восточную. Река не дает стене сомкнуться, но совсем без защиты и эти места не оставили — там из воды торчат небольшие бастионы. Словно кто-то прочертил пунктиром, поперек реки, где должна быть стена, но возвели лишь опорные башни, без куртин между ними. Штук восемь в северном разрыве стены, и десяток на южном.

Но я был уверен, это просто для обстрела кораблей, если кто попытается войти в город по реке.

Дум-м-м-м!

Цепь...

— Орки, что ли, с моря поднимаются?.. — Одноухий вдруг заторопился. — Ладно, про малого я сказал? Лучше пойду узнаю, что там. Если правда орки по реке идут... И будет заварушка...

На его морде гуляла предвкушающая ухмылочка, когда он выскользнул на лестницу.

Дум-м-м-м! Дум-м-м-м!

— Сколько я здесь был, — оторопело проговорил Черер, — первый раз они эту цепь...

Дум-м-м-м!

— Ну? — сказал Черер. — Все? Теперь твоя совесть чиста? Можем уходить?

Дум-м-м-м!

— Чего ты застыл?! — он оскалился. — Давай шевелись, иди ищи свою лодочку! Пока еще цепь не выставили. Пара часов должна быть, пока до середины дотянут. Потом уж точно отсюда не выберешься. Ни через ворота, ни по реке... Давай!

Он замолк, нехорошо глядя на меня.

— Бример?

Дум-м-м-м. Дум-м-м-м. Дум-м-м-м.

— Ты меня слышишь?

Телегу, ехавшую из города, у ворот остановили. И возницу и его спутника заставили слезть. На вознице был капюшон, капюшон с него сдернули.

В нише, куда вжался сменивший плащ гарпия, шевельнулось. Подал знак? Я не мог разглядеть лучше в густой тени.

Пара стражников, запрыгнувших в повозку, все там перевернули. Путникам разрешили забраться обратно. Мул потащил повозку дальше...

— Бример! Посмотри на меня. На меня посмотри!

Я повернул голову к нему.

— Ты еще можешь уйти! Потом — уже не уйдешь!

Очень может быть.

Вот только...

— Если я сейчас уйду, — сказал я, — то потом в город мне уже не вернуться.

— А ты тут собрался жить остаться?!

— А Эйк?

— Что — Эйк?! Хочешь его тут подождать? Пока его отпустят?! — Черер оскалился, как-то странно. Наверно, должно было стать саркастической улыбкой, управляй он собой лучше. Да только щепоть бледного мха через час уже не всесильна. Теперь он морщился от каждого вздоха. — Если они перекрыли все ворота и заставили городских закрыть проход по реке, будет облава.

Дум-м-м-м. Дум-м-м-м.

— Все гарпии, какие здесь и в окрестностях найдутся! Стража — весь гарнизон... Они всех поднимут, если уж реку перекрывают! И перевернут весь город. Ты это понимаешь?

Дум-м-м-м. Дум-м-м-м. Дум-м-м-м.

— Бример!

От бледного мха глаза у него мутные.

— Ты можешь уйти и через ворота, — сказал я. — Тебя они не знают.

Если вообще догадываются, что кроме меня был кто-то еще...

Что они успели узнать от Эйка? Что они успели вытащить из него?

— Могу, — сказал Черер. — Но тебе надо уходить прямо сейчас.

Дум-м-м-м.

— Ты для него уже ничего не сделаешь. Ничего.

Дум-м-м-м...

— С ним все. Конечно. Забудь!

16

Дум-м-м-м... Ум-м-м-м... Дум-м-м-м... Ум-м-м-м...

За последним рядом домов начинались деревянные навесы над водой, мостки, причалы, лодки, ялики, корабли, баржи — крошечные и здоровенные, новехонькие и осклизлые, на ходу и так, дома на воде... Все это тянулось вдоль берега сплошной полосой, провонявшее смолой, тиной и гнилью.

А может, это была вонь от людей, сотнями толпившихся на причалах.

Дум-м-м-м!.. Ум-м-м-м!.. Дум-м-м-м!.. Ум-м-м-м!.. Над огромной гладью реки звук был еще громче. Налетал то с одной стороны, то с другой.

Кряжи тянулись поперек реки и на юге, в разрыве стен, и на севере. Невысокие башни, треугольные как корабельные носы против течения, торчали из воды через каждые сто шагов.

Южный таможенный причал был на этом берегу. Сразу за краем стены, впритык к огромной береговой башне. Напротив, на другом берегу, за тамошней береговой башней, был каменный склад. Выход из него над самой кромкой воды. Сейчас оттуда вытягивали бесконечную железную змею.

Толщина у звеньев была, наверно, с запястье, если не больше. Четверо солдат с трудом выволакивали по одному звену наружу.

Дум-м-м-м!

С другой стороны склада тащили бревна.

Под каждое звено цепи подкладывали по бревну, так оно держалась на воде. Колыхалось на волнах, словно бурая многоножка.

Канат на конце тянул многоножку вглубь реки. Голова уже миновала первый кряж, сейчас канат тянули из бойницы второго. Через грохот звеньев ветер иногда доносил скрип и лязг шестерен, будто крутили механизм подъемного моста.

На севере все было наоборот: таможенный причал на том берегу, а цепь тянули с этого. Но там пока еще не дотянули даже до первого.

Ум-м-м-м!

Внутри города на реке было несколько каменных островов.

Самый крупный почти в середине русла. Замок ордена была на нем. Черепаха...

Он и правда походил на черепаху: огромную тварь с угловатым панцирем и змеиной шеей, задранной высоко вверх. Стены то ли строили по самому краю острова, то ли саму скалу обтесали так потом, но казалось, стены уходят в воду, продолжаются и под ней. Ни пятачка земли между ними и водой.

Только в одном месте от стены отходил крошечный причал, не больше палубы баркаса. Да с южной стороны, в самом низу стены, чернел проем — словно грот, ведущий куда-то внутрь острова.

От воды высота стен локтей тридцать. Кое-где чернели бойницы, в верхней части есть уже и просто окна. А в главной башне, что задралась змеиной шеей еще на двадцать локтей выше, в огромных арочных окнах стекла — одни почти черные, в других сверкала алая заря.

На ее вершине за зубцом тоже блеснула искра — надраенный до блеска шлем какого-то гарпии.

До другого острова, ближайшего к Черепахе, сотни две шагов. И он ниже по течению. А течение там, на середине Шроты...

Ближайший островок выше по течению — шагов пятьсот от Черепахи. Но даже если выйдет проплыть такое расстояние, не попавшись на глаза дозорным, что дальше? Уткнешься в глухую стену. Не за что зацепиться. И еще течение будет тащить вдоль стены, отрывая. Если при этом выбрать правую сторону, то протащит и мимо того причальчика. Наверно, если повезет, на него даже можно взобраться... чтобы оказаться на голом каменном пятачке, торчащем из воды под перекрестным боем двух дюжин бойниц?

Алая искра меж зубцов то вспыхивала, то гасла. Часовой исправно крутил головой.

А где-то глубоко ниже, в основании одной из этих башен, где сами камни сочатся водой...

Ветер, ровный и сильный, держал флаг ордена: на белоснежном поле вздыбилась алая гарпия. Когда задеты, безжалостны.

Дум-м-м-м!

Многоножка медленно, но ползет. И скоро доползет до середины, где самое быстрое течение. Поползет дальше, суживая остаток. Пока не останется совсем крошечный проход вдоль берега, где уже почти нет течения, да и не поможет оно, пройти там можно будет только на веслах, змейкой виляя между бортов — три баржи уже бросили якоря прямо перед причалом.

Ум-м-м-м!

Наверно, еще пара часов у меня была...

Если бы я решил попытать счастья с лодкой.

Дум-м-м-м!

Страха не было. Была ярость.

Где ты там, Кром? В какой из этих башен?

Уже спишь — или все еще стоишь за плечом пыточного мастера?

Уверенный, что ваша Черепаха — неприступна? Что каждый, кто туда угодил, обречен? Ведь не в силах человеческих — если нет у тебя пары абордажных кораблей, дюжины боевых магов и пары сотен закованных в броню бойцов, способных пробиться внутрь штурмом, — превозмочь волю вашего ордена?

Дум-м-м-м!

Ну, что же...

Посмотрим, сэр Кром. Посмотрим!

Я развернулся и пошел прочь от реки. Ярость душила меня.

17

Ориентиром был высокий шпиль гномьего двора. На утреннем небе свинцовый колпак казался сгустком черноты.

Не доходя пары кварталов, я забрал левее. Тут начинался старый эльфийский квартал.

Самих эльфов тут нет уж с полсотни лет, но название осталось. Дома больше похожи на крепости — снизу вообще без окон, на верхних этажах оконца есть, но узкие как бойницы. Без единого украшения, похожие один на другой и скучные до оскомины.

Зато стены толстые. Не хуже чем в гномьем банке. Городской гам, звяканье с улицы жестянщиков, даже звон цепей с реки почти заглох.

Улочки совсем узкие, словно обрезанные с краев. В остальном городе по бокам широкие канавы — чтобы помои, которые швыряют из окон, не гнили прямо под ногами, а сбивались туда, дождь размоет и унесет. Здесь таких канав не было. Лишь едва заметные ложбинки — аккуратные, как пересохший водовод. И даже теперь совершенно чистые.

Потому ли, что эльфы не скопом съехали из города, а потихоньку тут вымирали? Дома переходили из рук в руки постепенно. Новые хозяева долго жили бок о бок с остатками длинноухих. Вынуждены были подстраиваться под их обычаи. Привыкли заставлять слуг таскать помои в выгребные бочки, и вывозить их из квартала каждый вечер, — и до сих пор так и идет? Или новым хозяевам и самим уже понравилось, что если так делать, то даже летом в дом не тянет смрадом?

Никакой вони. Словно и не в сердцевине города...

Я выбрал ту улочку, где кое-что все же изменилось. В одной из стен пробили вход в подвал, и повесили дубовую вывеску с кружкой.

Миновав кабачок, я свернул за угол, — и вот тут встал. Прижавшись к стене, вслушался.

Закрыв глаза, я стал воображать, как если бы я снова шел по той улочке. От ее начала — и где-то до того места, где в сплошной стене домов был пробит вход в кабачок...

Я резко шагнул обратно за угол.

Он был тут как тут: свободный темный плащ, капюшон натянут чуть не до подбородка, утопив под собой лицо... На миг он замер, но тут же крутанулся на каблуках и сбежал по ступенькам в кабачок — будто туда и шел.

Отлично. Мне не хотелось лишать его возможности сделать вид, что он за мной вовсе не следил. Тогда бы ему пришлось резво уходить от меня, чтобы я не догнал и не узнал, кто он. А у меня не было ни сил, ни времени носиться за ним по городу, играя в салочки.

Когда он скрылся внутри, я вернулся к кабачку, и тоже сбежал вниз. Узкая каменная лесенка словно ввинчивалась под землю.

Внутри было совершенно тихо — шум города даже не угадывался. Не было тут этого проклятого звона речных цепей.

И даже время будто изменилось — снаружи уже начинался день, а тут все еще царила ночь. Пара факелов в углах, в камине тускло светятся угли...

Три стола были заняты. За одним сидел, привалившись в угол и посапывая, лысый толстяк. За другим мрачная троица благородных юнцов, бражничавших уже не первую ночь — с посиневшими лицами и пустыми красными глазами. А в самом углу — вот и мой темный плащ.

Руки я, на всякий случай, держал чуть в стороны — чтобы складки плаща не закрывали. Пусть видит, что у меня ничего нет. Я сел на скамью напротив него.

Капюшон он не скидывал, и старательно пялился вниз, в самый стол. Лица почти не видно. Но подбородок я узнал.

А впрочем, мог бы и догадаться.

— Привет, Птаха.

Он сбросил с головы капюшон. С вызовом поглядел на меня.

— Барон сказал? — спросил я. — Для него меня пасешь? Или сам по себе? Поквитаться хочешь?

Он ничего не ответил. Лишь нехорошо, по-бараньи уперто пялился на меня.

Ладно, ублюдок мстительный. А так?

Я не спеша достал кошель. Не очень сильно его сжимая — чтобы монеты внутри тяжело звякали. Медленно растягивал завязки, прежде чем извлечь золотой. И теперь неторопливо покручивал его в пальцах.

— Я тебе, Птаха, ведь задолжал?

Он молчал.

Я усмехнулся и подмигнул.

— Ты там сумки мои тащил...

У него заиграли желваки.

Но глаза то и дело предательски скашивались на блеск золота в моей руке.

— Птаха-а-а!.. Птичка ю-юркая, птичка зво-онкая...

— Чего тебе еще? — процедил он наконец.

— Есть работенка.

— На целый золотой?

Он быстро стрельнул взглядом по залу, чуть задержавшись на спящем толстяке. Когда снова посмотрел на меня, заговорил совсем тихо:

— Прирезать кого надо?.. Этого твоего, Черера? Помочь тебе врасплох его взять?

Милые ухваточки...

Что Барон, что этот. Или они все такие?

— Для начала, кое-куда съездить.

(продолжение на подходе)