Падшие ангелы.

Вот только ни её нынешний муж, ни она сама, ни даже её будущий избранник еще не знают, что в его теле, прекрасном, прославленном на весь мир теле, уже угнездился и начал свое черное дело вирус. Коварный и незаметный, несущий страшную гибель своим носителям и тем, кого они любят — вирус СПИДА.

Да. Дети. Несмотря на всю ненависть, я все же готов признать за своим врагом одно несомненное достоинство. Он любит своих детей. Искренне, глубоко любит, не отказывая им ни в чем и регулярно вырывая минуты из своего плотного рабочего графика, чтобы поиграть с ними или рассказать им сказку.

Это хорошо. Очень хорошо. Я тоже любил свою дочку... Настю, Настеньку, Настюшу... Маленького ангела, осветившего мою жизнь и ярко горевшего шесть месяцев, две недели и еще семь дней. Семь дней ада, семь дней, когда боль от осколков стекла сменялась болью, причиняемой ножами хирургов, пытавшихся спасти мою дочурку. Её маленькое сердце не справилось с этой болью, отпустив чистую душу куда-то далеко, куда нет доступа моему взгляду и зову. А вместе с ней ушло все то чистое и светлое, что еще сохранялось у меня в душе.

Клянусь, если бы она выжила, смогла справиться с той болью, которой подверг её пьяный убийца, если бы она только была, я отказался бы от мщения, или, по крайней мере, воспользовался бы другим способом. Мне было бы для чего длить свое существование и помимо мести. Но она мертва. Мертва, как и моя душа. И я со спокойной радостью поднимаю взгляд на третий луч, луч, наполненный багрово-черным пламенем, в вершине которого короткими, исполненными страдания вспышками мерцает-мечется двойная руна Астрель.

Она рвется и бьется, и словно плачет, надежно спутанная невидимыми нитями, протянувшимися между лежащими слева и справа от руны Крючком Надежды и Кубком Умирания.

Вскоре после ухода жены на моего врага обрушится очередная беда. Его дети заболеют. Оба. Разом. Чем именно — я не знаю. Какая, собственно, разница? Главное, что болезнь эта будет очень мучительна и почти излечима. Почти. Ровно настолько, чтобы он не терял надежды, мотаясь по самым дорогим, самым престижным клиникам, обращаясь к целителям, иногда — вспыхивая радостью при виде улучшения после очередной сверхдорогой процедуры и впадая в отчаяние, когда после недолгого облегчения болезнь снова начнет возвращаться еще более стремительными темпами.

Забросив дела своих фирм и компаний, он будет все время и деньги тратить на детей... А это не идет на пользу финансам. Он разорится. И вот тогда... Тогда наступит время последнего удара.

Преодолевая жгущую нутро адским огнем боль, я перевожу взгляд на последний из лучей моей мести. Вот он, дымящийся тьмой ненависти, четвертый луч кровавой звезды. Руна Каргет в его вершине, и Маска Проклятого с Тавром Отчаяния лежат по её сторонам.

Когда он будет разорен и деньги, на которые он сейчас не обращает внимания, станут его главной заботой, тогда, и только тогда настигнет его мой главный удар.

Болезнь презренных. Болезнь отверженных. Проказа. Я долго думал и выбирал смерть для убийцы моих любимых, прежде чем остановился на этом варианте. И пусть мне не суждено этого увидеть, ведь к тому времени я уже давно буду пылать в адском огне в компании своих наставников... Но и там мысли об испытываемых им, заживо гниющим от быстротечной проказы, ужасе и муках будут согревать меня, принося радость в мою черную душу. Какое отчаяние испытает он, вспоминая о своих больных детях, думая об их судьбе после его смерти, не имея возможности не только помочь им, но даже обнять, увидеть как-либо, кроме как на экране или фотографии...

Еще бы... Новый штамм, очень быстротечный, превратит и без того ужасную болезнь в идеальное орудие моей мести. Такой заботливый отец как он просто не решится пугать детей своим заживо гниющим телом. И уходя в могилу, на пороге смерти, он узнает, что и кто послужил причиной его несчастий. Умирающие — очень чувствительны к подобному. Мне ли этого не знать... Ведь я сейчас тоже умираю.

Луч пятый. Источник и проводник силы, которую этот ритуал требует в просто невероятных количествах. Луч темно-алый, цвета моей крови, боли и ненависти, что струится по нему к центру звезды, превращаясь в энергию, питающую весь ритуал. Силы на подобное воздействие, на сокрушение судеб и жизней шести людей, которым богами было назначено жить долго и счастливо, наслаждаясь богатством и удачей, и которые теперь теряют все, включая и сами свои жизни, требуется много. Очень много. Куда больше, чем может дать смерть одного переполненного ненавистью калеки.

Но не больше, чем может дать мучительная смерть! Добровольные муки на весах тьмы и света стоят дорого. Очень дорого. Кусунгобу, японский кинжал для вспарывания живота, воткнут в пол, а на вершине луча силы, последнего, замыкающего луча Кровавой Звезды, сижу я. Больной сумасшедший калека, двадцати восьми лет от роду, потерявший все по вине проклятого убийцы и своей кровью и муками оплачивающий его скорые потери.

Осталось недолго... Совсем недолго. Пламя и сияние звезды уже поднялось над моей головой, еще немного, и благословенная тьма перехлестнет стержень боли, и тогда можно будет наконец-то расслабиться. Интересно, смогу ли я увидеть своих? Тех, за кого мне все же удалось отомстить!

Яростно вспыхнул начерченный на полу огромной трехкомнатной квартиры магический рисунок. Вспыхнул и угас, начав выполнять волю своего создателя. Сидящая на одном из его лучей в шикарном инвалидном кресле уродливая фигура торжествующе выпрямилась, грозя кулаком куда-то в сторону неба и совершенно не заботясь о хлещущей из глубоко распоротого живота крови. Выпрямилась и обмякла, осев мертвым, внушающим непроизвольное отвращение комком покореженной плоти.

Пролог второй. Цена жизни

— Гниль — слова предсказателя болью отдались в душе вождя. Он сжал кулак, обрывая связующую нить, и крик невыносимой боли раздался под сводами заклинательного зала.

Шехина.

Близняшка. Вторая. Она явилась сразу за ним, и с тех пор они вместе несли ответственность за Поколение. Вместе. Всегда вдвоём. На всю вечность, сколько бы её там ни было! Но это были всего лишь мечты...

Ответственность. Когда выяснилось, что единственный способ спасти гибнущее Поколение — это проклятый ритуал, выбора не было. Он — должен был вести. А она... Она встала первой, отлично понимая, что даже при самом невероятном везении вставший на первый луч септограммы всё равно обречен. Жизнь за жизнь. Этот закон был нерушим. Жизнь была отдана. И была отдана напрасно.

Душа Меторна, казалось, была готова рассыпаться от невыносимой боли — той боли, что терзала пока еще живую Шехину, чье тело сейчас осыпалось серым прахом отверженного ритуалом. Но... Он предвидел это. Первая попытка оказалась неудачной, но у них есть еще шесть. Шесть попыток. Шесть жизней. Аарин. Харот. Ланиэль. Табрис. Яска. Эскориал.

Ритуал продолжался.

Аарин. Поэт и женский угодник. Снежно-белые волосы, точёные черты лица, решительно сжатые губы. Вестник счастья, приносящий удачу. Вот только самому ему на этот раз удачи не хватило. Чуть побледнев, он протягивает тебе нить жизни — нить биения собственного сердца, нить своей судьбы — и ты берешь её. Берёшь, обращая в копье, которым пробиваешь реальность, чтобы там, в невероятном запределье, в том, чего нет и не может быть никогда, схватить что-то... Что-то, что может обернуться спасением — или гибелью, благословлением — или проклятьем. Схватить — не зная, что ты взял, что держит твоя рука... — и нужно ли это тебе. Именно для этого в заклинательном покое, где вершится проклятый ритуал, и присутствует предсказатель.

— Грязь.

Одно только слово. И слово это несёт смерть. С исказившимся лицом Меторн оборвал нить и отвел глаза, не в силах смотреть на мучение и смерть брата.

— Грязь... Это была вторая попытка. Теперь — очередь Харота.

Надменная улыбка, нить жизни, протянутая твёрдой рукой. В глазах нет ни сомнений, ни колебаний.

— Глина. — И вновь напрасная смерть. Ланиэль.

— Дерево. — Это было уже лучше. Несколько мгновений Меторн даже колебался, прежде чем оборвать связь. Но Дерево — это все же не то. Он надеялся на металл. Хотя бы Бронзу. Лучше, конечно, Железо, в идеале — Сталь. Проклятье, да сгодились бы даже Медь или Олово! Но Дерево... Это совсем не то. В лучшем случае оно могло бы отсрочить агонию, но никак не спасти. Ради Дерева не стоило идти на такие жертвы. И он вновь сжал кулак, прерывая связь с иномирьем и обрывая нить жизни девушки.

Даже рассыпаясь прахом, Ланиэль молчала. Она всегда была терпелива. Спокойная и ласковая, добрая ко всем. Пожалуй, самая светлая из всего Поколения. В который раз Меторн пожалел, что не может сам занять место на одном из проклятых лучей. Но кто бы тогда вел ритуал? Необходимыми познаниями и силой обладал лишь он — самый старший, самый опытный из всех. Вождь. Будь проклято это слово.

Табрис. Пятая попытка. Мальчишка с вечной кривой ухмылкой. Он улыбался и сейчас, подавая ему нить своей жизни, чуть смущенно, словно извиняясь за очерёдную проделку.

И вновь канал. На этот раз предсказатель молчал дольше обычного. И первое его слово наполнило душу Меторна счастьем.

— Металл.

Меторн уже совсем было собрался рвануть, вытаскивая захваченную добычу в канал, добычу, оплаченную столь великой ценой, когда был остановлен коротким жестом предсказателя. Тот прикусил губу, сосредотачиваясь и проникая в неведомое. Из-под прикрытых век ясновидца потекла тоненькая струйка крови. Прозрение несуществующего имело свою цену, и цена эта была велика. Ритуал калечил даже тех, кто не принимал в нем непосредственного участия.

Наконец провидец отмер, и его слова отдались в груди Меторна похоронным колоколом. Колоколом, отпевающим жизнь еще одного его брата.

— Золото. Красное золото.

Золото не годилось! Оно слишком мягко, слишком блистательно, слишком ярко. Золото не сможет защитить, а наоборот, лишь ускорит гибель. Табрис, прощай!

Две попытки. Яска и Эскориал. Волосы цвета пшеницы, порывистость движений и решений, готовность помочь, невзирая на цену, которую придется заплатить — такова Яска. Целительница и певунья.

Эскориал. Темные волосы и суровый лик. Мощь гранитных глыб, что готовы обрушиться на врага и защитить друга. Воин. Один из очень немногих воинов Поколения. И последний уцелевший. Он хотел идти первым, чтобы, как и полагается воину, встретить опасность грудью, пожертвовать собой в попытке прикрыть оставшихся... Но логика Ритуала неумолима, и ему пришлось встать на последний из лучей жертвы.

В протянутой тонкой ладони трепещет нить. Она не плачет, даже пытается ободрить — несмелой улыбкой, легким кивком... Она! Жертва. Ободряет тебя, который жестокой логикой ритуала вынужден быть её палачом. И тебе не остается ничего, кроме как принять эту поддержку — принять вместе с нитью жизни. И единственным утешением остается лишь осознание, что в случае, если ритуал не удастся, то совсем скоро ты последуешь за ней. Да и при удаче, задержишься не очень надолго...

И вновь копье жизни пронзает границу между реальным и несуществующим, в твоей руке бьется сердце сестры, а ты испытующе смотришь на предсказателя.

Молчание. Еще более долгое, чем в прошлый раз. Струящаяся из его глаз кровь начинает течь сильнее, по щекам провидца бегут уже кровавые ручьи... И наконец:

— Обсидиан.

Вождь замер. Решение следовало принимать немедленно. Обсидиан. Не самый лучший выбор. Слишком хрупкий и в то же время твердый, слишком темный, слишком много зла... Будь это начало ритуала, он отверг бы его без лишних мыслей. Нужен металл! Очень нужен.

Но выбора нет. Откажись он от Обсидиана — и следующая попытка будет последней. Рассчитывать на то, что в этой последней попытке, он вытащит, наконец, вожделенную Сталь — слишком глупо и наивно. А он не может позволить себе ни глупости, ни наивности. Слишком уж большую цену придется платить Поколению за его ошибки. В конце концов, несмотря на всю свою твердость, хрупкость и черноту, Обсидиан вполне возможно обрабатывать, придавая ему необходимые размеры и форму. Обсидиан тоже может стать оружием — оружием, которое позволит защитить и спасти гибнущее Поколение. А значит...

Резкий рывок. Сплетённый из жизненной силы Яски канал дрожит и колеблется, иногда даже кажется, что он готов вот-вот оборваться... Но у лучшей целительницы Поколения достает сил и жизни, чтобы выполнить свою задачу. И границы нереальности сдаются, неохотно выпуская в мир заключенную в них сущность. Мгновение — и в руке Меторна оказывается Он. И вождь понимает, как смешны и наивны были его рассуждения.

Он не нуждается в какой-либо обработке. Да и наверняка просто не принял бы её. Хищно изогнутое лезвие, казалось, было соткано из самой тьмы, и в то же время мягко блестело стеклянистым, невероятно острым даже просто на взгляд краем.

Клинок не имел рукояти, острый скол лезвия тянулся по всей длине каменного кинжала, и было видно, что это сделано намеренно. Это оружие вопьется в руку держащего его с той же охотой и кровожадной страстью, что и в тело врага.

Оружие не охотника и не воина. Подобный кинжал им ни к чему. Это оружие жреца, приносящего в дар темным духам беспомощную, скованную жертву. Оружие, требующее крайней осторожности в обращении с ним, способное мгновенно обернуться против держащего его в своей руке. Но вместе с тем позволяющее проводить невероятно тонкие и точные операции, способное своим острейшим краем-сколом резать даже кости... Оружие шамана, колдуна, врача... Или палача!

Но выбора не было. Как бы то ни было — это было оружие. То, в чём так отчаянно нуждалось Поколение. И оставалось только надеяться, что за оставшееся у него недолгое время, пока он сможет сопротивляться Зову, Меторн сможет изменить это оружие. Пусть даже совсем чуть-чуть... Не так много ему и надо. Всего лишь превратить палача — в защитника. Оружие, предназначенное нести боль и муки — сделать щитом и мечом, который прикроет и защитит уничтожаемое Поколение. И он — сделает это. Потому что другого выбора, другого оружия у него просто нет!

Ну а пока... Предстояла последняя часть. Найденному оружию было необходимо тело. Меторн аккуратно отпустил нить жизни, возвращая её хозяйке, и Яска вздрогнула, приходя в себя. Её лицо осветилось радостью и немым вопросом. Чуть кивнув, давая понять, что все прошло удачно, Меторн шагнул к ней, занося кинжал для удара.

С куда большей радостью, он вонзил бы его в свою грудь, но увы... Ведущий ритуала не может отдать свое тело вызванному. Для этого годятся только жертвы. Добровольные жертвы. Яска чуть повернулась, отводя в сторону руку, и глубоко вдохнула, подставляясь под смертоносный удар. Последняя жертва...

А в следующий миг, Меторн вздрогнул от режущей боли. Глубоко, практически до кости разрезав его руку, кинжал выворачивался из ладони, явно не желая наносить девушке смертоносный удар. Мгновенно хлынувшая кровь сделала камень невероятно скользким. Он мог бы еще удержать его, обхватив крепче, сжав со всей своей немалой силой, но... Это был обсидиан.