Падшие ангелы.

Алексей Глушановский

Падшие ангелы

Пролог первый. Цена смерти.

Есть у меня такой обычай — всегда держать свое слово. И сейчас подошел срок сдержать самое главное обещание моей неудавшейся жизни. Клятву, которую я дал четыре года назад, и, по всеобщему мнению, исполнить которую не мог никак. Никоим образом, хоть наизнанку вывернись.

Но я сдержал её. Точнее — она исполняется, начала исполняться сейчас. Я отложил кусонгобу — настоящий, японский кусунгобу, скованный в десятом веке великим Сандзе и отданный мне как плата одним из японских клиентов — и начал вспоминать то, что предшествовало ритуалу. Немного мешала боль... Но к боли я привык, приспособился и даже сдружился с ней за эти проклятые четыре года, а сейчас нужно терпеть совсем немного... Чуть-чуть. Минут тридцать, ну, максимум сорок. Ерунда. Бывало и хуже. Гораздо хуже...

Человек, отомстить которому я поклялся, — молод, силен, красив и удачлив. У него великолепная красавица-жена, двое здоровых и ухоженных детей, мать — заместитель областного прокурора и отец — генеральный директор крупнейшего в нашей области холдинга.

И что этому великому человеку может сделать какой-то калека, на лицо которого без отвращения и взглянуть-то нельзя, к тому же намертво прикованный к инвалидному креслу? Смешно даже думать о подобном, не правда ли? Для меня и из квартиры-то выбраться — подвиг... Который я стараюсь совершать как можно реже.

Просто не хочу пугать людей. То, что осталось у меня после аварии вместо лица, неспособно вызвать даже жалость. Только и исключительно омерзение. Причем даже у меня самого. Брезгливо-жалостливые гримасы продавщиц и прохожих как-то не поощряют лишний раз его демонстрировать. Некоторое время я даже о маске задумывался, но все же решил, что оно того не стоит. Теперь просто стараюсь как можно реже выходить из дома, благо есть возможность заказывать покупки с доставкой.

Впрочем, сейчас это не имеет никакого значения. Для расплаты мне осталось совсем немного, ритуал уже готов... Почти готов.

Четыре года. Четыре года я терпел это убожество, что осталось после аварии от моего, некогда далеко не самого плохого тела. Четыре года я вспоминал отца и мать, жену, дочурку... Ей было всего шесть месяцев, когда новехонький "Мерседес", выскочив на встречную полосу, со скоростью около двухсот километров в час врезался в старую "шестерку" моего отца.

Родители, ехавшие на передних сиденьях, погибли мгновенно. Катюша дожила до приезда спасателей, скончавшись в машине скорой помощи. Наша дочка упорно цеплялась за жизнь. Она боролась, яростно сражаясь с засевшими в её маленьком теле осколками стекла, и сдалась только почти неделю спустя.

Я выжил. С переломанным в трех местах позвоночником, размолотыми почти в труху ногами, тремя дырами в черепе и срезанным стеклянной картечью лицом. Я выжил, потому что мне было для чего жить, и врачи лишь разводили руками, поражаясь вначале тому, что я все еще дышу, а потом — скорости, с которой мой организм восстанавливал те повреждения, которые еще можно было восстановить.

Я выжил, потому что ненавидел. Я видел, как умирала Катя. Я видел, как отчаянно боролась за жизнь моя Настенька. Я видел тени родителей и ощущал присутствие иных, куда более могучих теней. Я мог уйти вслед за ними, и искушение сделать это частенько становилось почти непреодолимым... Но, поддавшись ему, я оставил бы безнаказанным того, по чьей вине и произошла сломавшая мою жизнь авария. И я остался.

Когда проходил суд, я только-только начал "вставать" с кровати. Точнее, конечно не вставать — ноги пришлось ампутировать более чем по колено, однако, будучи посажен в инвалидное кресло, я к тому времени уже не терял сознания каждые десять-пятнадцать минут.

Тем не менее, я настоял на своем присутствии... Впрочем, смысла в этом не было... Пленки с камер наблюдения таинственным образом исчезли, большая часть свидетелей отказалась от дачи показаний, дружно заявив, что ничего не видели и не слышали, а меньшая — все как один утверждали, что виноват мой отец, находившийся за рулем и каким-то образом ухитрившийся разогнать нашу старенькую "шестерку" до двухсот километров в час...

Так оно и получилось. Из зала суда эта тварь вышла с гордо поднятой головой и презрительной улыбкой на губах. Меня, в бессознательном состоянии, выкатили санитары. От ярости разошлись швы и открылось внутреннее кровотечение, остановить которое врачам удалось лишь с большим трудом. Но я все же успел. Успел, глядя в эту лоснящуюся, самодовольную, не несущую на себе ни единой царапинки (у его машины, увы, оказались воистину великолепные системы безопасности) рожу громко пообещать отомстить. Отомстить в полной мере и с лихвой... Чем и вызвал его презрительную улыбку.

Напрасно он улыбался... Ох, напрасно... Знай он, что я всегда держу свое слово, не пожалел бы усилий, чтобы добить меня еще тогда, в больнице, когда я практически ничего не соображал и был совершенно беззащитен. Но он не сделал этого, и скоро, совсем скоро начнет платить по счету... По самому высшему счету!

Я перевел глаза на пол, где сияла прохладным, призрачно-голубым светом пентаграмма кровного ритуала. Луч первый, руна Хэшшар. Кошель Мертвеца и Перстень Несчастий лежат по бокам этой руны. Все верно...

Вначале начнутся проблемы у Его родителей. Их судьба для него почти безразлична, они ценны Ему в основном как бездонный источник денег и гарант безопасности. Поэтому первый удар будет нанесен именно по ним. Холдингом его отца заинтересуются "большие люди". Настолько большие0 и настолько сильно, что сбежать в Англию тот не успеет.

Оставлять на прежней работе жену опального топ-менеджера никто, разумеется, не посмеет. Вскоре после того, как у старого директора начнутся проблемы, её под благовидным предлогом уволят "из доблестных рядов". Не смирившись, она начнет попытки восстановить справедливость, воспользовавшись для этого содержимым "особой папки" из своего сейфа. Впрочем, ничего серьезного слить она не успеет. Как только в печати появятся первые материалы, она умрет "от передозировки наркотиков", а во всех более-менее серьезных изданиях появятся заключения экспертов о том, что покойная была наркоманкой с большим стажем, страдавшая "острым параноидальным синдромом". Все опубликованные материалы будут на самом высшем уровне признаны умелой фальшивкой, созданной ею с использованием своего служебного положения...

О смерти своей жены некогда гордый директор крупнейшего предприятия узнает только в тюрьме. Узнает — и сломается. Удивительно, но они действительно любят друг друга, эта пара уже далеко не молодых, успешных и знаменитых людей. Пройдя через многое, они ухитрились сохранить дружбу и уважение, всегда прикрывая спину супруга, и не обращая внимания на мелкие интрижки и иные житейские неурядицы. Но это ненадолго... Ритуал уже идет, и скоро, совсем скоро...

До суда отец моего врага не доживет. Известие о смерти жены сломит железную волю прошедшего "горнило девяностых" удачливого бизнесмена, а остальное довершит скоротечный туберкулез, подхваченный в холодной камере предварительного заключения.

Нет потерь без обретений. Иногда они бывают страшными, горькими, пугающими и вызывающими отвращение у любого нормального человека, но они есть всегда. Эту истину в полной мере я осознал, лежа на застиранной до дыр серой простынке с больничным штампом. Потеряв родителей, семью, ребенка, здоровье, да, в сущности, вообще всю свою прошлую жизнь, я обрел ненависть. Ненависть, не знающую преград и сожалений. А в придачу к ней я обрел странный, но такой полезный дар — СМОТРЕТЬ и СЛЫШАТЬ. Видеть тени тех, кто жил и еще только будет жить. Отражение в воде вечностей тех дел, что свершены давно и еще не свершились. Слышать шепот тех, чей рот давно закрыт смертью, и голоса еще не пришедших в этот мир...

Кто дал мне его? Может, от удара что-то перемкнуло в моем покалеченном мозгу, какие-то цепочки нейронов, соединившись не так, как им положено от природы, и одарили меня этой странной, невероятно болезненной и также невероятно полезной способностью? А может, то дар дьявола, привлеченного полыхающей во мне ненавистью и давшего мне возможность утолить её? Или бог решил помочь убогому калеке, видя сжигающие его чувства? Хотя последнее — вряд ли... Если верить тому, что говорят в церквях, моей затеи он никак бы не одобрил, и уж тем более не стал бы предоставлять мне такое удобное средство... Ну и пусть его... С тем, кто мог, но не стал предотвращать эту проклятую аварию, мне все равно не по пути.

Вначале я считал это галлюцинациями. Галлюцинации у глупого, повредившегося умом от горя и ран инвалида — что может быть естественнее? Но... Тени нашли способ доказать мне что это не так. Мрачные, жестокие тени. Их привлекала моя ненависть, и я с радостью пускал их в себя, а они делились со мной своей смертоносной силой и знаниями, давно утерянными в нашем техногенном мире. С помощью этих сил и знаний я стал зарабатывать деньги. Очень неплохо зарабатывать. Колдун, чьи проклятья неизменно сбываются, способный с точностью предсказывать будущие неприятности и видеть события прошлого до самых малейших деталей, может легко заработать немалые суммы даже будучи безногим инвалидом, с внушающим отвращением месивом вместо лица.

Мне нужны были деньги, нужны для того, чтобы выжить и учиться у моих призрачных учителей, чтоб закупать еду и лекарства, оплачивать квартиру и услуги врачей, деньги для покупки необходимых для ритуалов предметов и ингредиентов... И я получал их. Столько, сколько было нужно.

Игра на бирже и в лотерею, поиски кладов и потерянных людей... Способов прокормиться для того, кто может ясно видеть моменты прошлого и обрывки будущего, имеется весьма немало. Потом, по мере обучения, возможностей добавилось. Грязных, черных, смердящих кровью и трупами возможностей. Но к тому времени мне это было уже безразлично. Я нуждался в тренировке своих умений, а если параллельно можно было неплохо заработать, то почему бы и нет?

Враги и конкуренты моих клиентов, такие же бандиты, как и те, кто обращался ко мне за помощью, умирали от инфаркта, выбрасывались из окон и стрелялись по неизвестным причинам. Они тонули в ванной и падали с лестниц. Травились некачественным алкоголем и заражались экзотическими заболеваниями.

Сохранив слабые остатки чести, я старался не причинять вреда невинным, тем, на душе которых не имелось чужих смертей, что вызывало гнев моих мертвых учителей и злобу и угрозы некоторых из клиентов. Но и то, и другое было мне глубоко безразлично.

Для теней я был единственным способным общаться с ними, и как бы они не гневались, отказать мне в исполнении моих желаний они не смели. А клиенты... Те из них, кто хоть на миг задумывался об исполнении своих угроз всерьез, быстро лишались любой возможности осуществить желаемое. Мертвецы, они ведь и впрямь не могут мстить живым... Пусть даже таким условно живым калекам как я.

А я... Я копил. Не деньги, нет. Что мне в деньгах. Они неспособны вернуть мне ни здоровье, ни моих родных и любимых. Я копил силу. Силу и знания. Для того, чтобы отомстить. Отомстить так, чтобы в ужасе отшатнулся даже сам дьявол, так, чтобы участь моего врага еще долго вызывала содрогания у тех, кто будет знать о ней. Я копил силу, знания и ингредиенты для этого ритуала!

Боль усилилась, заставив ненадолго отвлечься от воспоминаний. Свечение пентаграммы становилось все ярче, черпая щедро отдаваемую мной энергию и наливаясь яростным алым свечением. Я перевел взгляд на второй луч, в вершине которого мягко светилась руна Ассир, напоминающая раскинувшуюся в неге прекрасную девушку. Добрая, светлая руна. Руна любви и страсти. Вот только по бокам этой руны злым пламенем моей ненависти горели, не сгорая, Монета Предательства и Игла Болезней. Все верно. Все так и должно быть.

Второй удар будет нанесен через жену. Прелестная блондинка, законодательница мод, победительница областного конкурса красоты, на этом самом конкурсе и познакомившаяся со своим будущим мужем, который был одним из главных спонсоров, она и после двух родов не утратила ни стройности фигуры, ни нежности изящного лица. Прекрасная актриса и умница, она, оценив свой шанс, воспользовалась им на полную катушку, очаровав и влюбив в себя не только пресыщенного наследника многомиллионного состояния, но и его родителей, бывших изначально категорично против их брака.

Впрочем, поддавшись её невероятному очарованию, они довольно быстро изменили свое мнение на прямо противоположное, благословив брак своего сына с молодой юристкой. И ни разу не пожалели об этом. О такой жене и невестке можно было только мечтать.

Всегда заботливая и предупредительная, такая любящая и уютная, не претендующая ни на что, кроме возможности заботиться о "любимом", детях и "папе с мамой", как обращалась она к родителям своего мужа, она вызывала искреннюю радость своих новых родичей.

А она? Она не жалела тоже. Любовь? Позвольте, ну какая же может быть в наше время любовь. Что за детские сказки. Она выгодно вложила свою красоту, талант притворщицы и недюжинный ум, так что теперь наслаждалась счастливой жизнью на дивиденды с этого драгоценного вклада. Будучи отнюдь не дурой, она твердо знала, что дозволено, а что нет женщине её положения, и решительно избегала всего, что могло вызвать неудовольствие всемогущего свекра или мужа. Привлеченные её красотой и умом, могущественные мужчины таяли в её присутствии, но даже вездесущие журналисты не смогли найти ничего хоть мало-мальски предосудительного в поведении этой изящной светской пантеры.

Пока не могли! Ассир на втором луче пентаграммы пылала яростным светом, и скоро, совсем скоро выдержка этой прекрасной леди начнет давать сбои. Оно и неудивительно. Ведь вокруг нее вьется столько прекрасных, богатых и властных мужчин, светские приемы и рауты требуют немалых вложений, а финансовое состояние её мужа после ареста отца и смерти матери окажется изрядно подорванным.

Так что... предложение знаменитого американского актера-миллионера, кумира множества женщин, чья мужественно-небритая физиономия красуется на афишах наиболее кассовых из современных фильмов, выпущенных фабрикой грез, после тщательного рассмотрения и обдумывания не будет отвергнуто.

Стремительный бракоразводный процесс, в ходе которого ошеломленный предательством любимой, потерявший опору под ногами бывший муж лишится изрядной части своего сильно уменьшившегося после потери родителей состояния, и "прекрасная пара" отправится в предсвадебное путешествие по самым красивым местам земного шара.

А муж... Муж останется с детьми. Зачем красивой девушке, только-только обретшей свое "настоящее счастье", дети? Они ведь будут сильно мешаться во время путешествия на такой прекрасной яхте, раздражая нового супруга самим своим существованием. К тому же, бывший муж их так любит... И не скупясь, заплатил ей за право оставить их себе. Вот и пусть наслаждается. А она еще очень молода, и при желании вполне может родить еще... Ведь это такой прекрасный аргумент при разводе.

Вот только ни её нынешний муж, ни она сама, ни даже её будущий избранник еще не знают, что в его теле, прекрасном, прославленном на весь мир теле, уже угнездился и начал свое черное дело вирус. Коварный и незаметный, несущий страшную гибель своим носителям и тем, кого они любят — вирус СПИДА.

Да. Дети. Несмотря на всю ненависть, я все же готов признать за своим врагом одно несомненное достоинство. Он любит своих детей. Искренне, глубоко любит, не отказывая им ни в чем и регулярно вырывая минуты из своего плотного рабочего графика, чтобы поиграть с ними или рассказать им сказку.

Это хорошо. Очень хорошо. Я тоже любил свою дочку... Настю, Настеньку, Настюшу... Маленького ангела, осветившего мою жизнь и ярко горевшего шесть месяцев, две недели и еще семь дней. Семь дней ада, семь дней, когда боль от осколков стекла сменялась болью, причиняемой ножами хирургов, пытавшихся спасти мою дочурку. Её маленькое сердце не справилось с этой болью, отпустив чистую душу куда-то далеко, куда нет доступа моему взгляду и зову. А вместе с ней ушло все то чистое и светлое, что еще сохранялось у меня в душе.

Клянусь, если бы она выжила, смогла справиться с той болью, которой подверг её пьяный убийца, если бы она только была, я отказался бы от мщения, или, по крайней мере, воспользовался бы другим способом. Мне было бы для чего длить свое существование и помимо мести. Но она мертва. Мертва, как и моя душа. И я со спокойной радостью поднимаю взгляд на третий луч, луч, наполненный багрово-черным пламенем, в вершине которого короткими, исполненными страдания вспышками мерцает-мечется двойная руна Астрель.

Она рвется и бьется, и словно плачет, надежно спутанная невидимыми нитями, протянувшимися между лежащими слева и справа от руны Крючком Надежды и Кубком Умирания.

Вскоре после ухода жены на моего врага обрушится очередная беда. Его дети заболеют. Оба. Разом. Чем именно — я не знаю. Какая, собственно, разница? Главное, что болезнь эта будет очень мучительна и почти излечима. Почти. Ровно настолько, чтобы он не терял надежды, мотаясь по самым дорогим, самым престижным клиникам, обращаясь к целителям, иногда — вспыхивая радостью при виде улучшения после очередной сверхдорогой процедуры и впадая в отчаяние, когда после недолгого облегчения болезнь снова начнет возвращаться еще более стремительными темпами.

Забросив дела своих фирм и компаний, он будет все время и деньги тратить на детей... А это не идет на пользу финансам. Он разорится. И вот тогда... Тогда наступит время последнего удара.

Преодолевая жгущую нутро адским огнем боль, я перевожу взгляд на последний из лучей моей мести. Вот он, дымящийся тьмой ненависти, четвертый луч кровавой звезды. Руна Каргет в его вершине, и Маска Проклятого с Тавром Отчаяния лежат по её сторонам.

Когда он будет разорен и деньги, на которые он сейчас не обращает внимания, станут его главной заботой, тогда, и только тогда настигнет его мой главный удар.

Болезнь презренных. Болезнь отверженных. Проказа. Я долго думал и выбирал смерть для убийцы моих любимых, прежде чем остановился на этом варианте. И пусть мне не суждено этого увидеть, ведь к тому времени я уже давно буду пылать в адском огне в компании своих наставников... Но и там мысли об испытываемых им, заживо гниющим от быстротечной проказы, ужасе и муках будут согревать меня, принося радость в мою черную душу. Какое отчаяние испытает он, вспоминая о своих больных детях, думая об их судьбе после его смерти, не имея возможности не только помочь им, но даже обнять, увидеть как-либо, кроме как на экране или фотографии...

Еще бы... Новый штамм, очень быстротечный, превратит и без того ужасную болезнь в идеальное орудие моей мести. Такой заботливый отец как он просто не решится пугать детей своим заживо гниющим телом. И уходя в могилу, на пороге смерти, он узнает, что и кто послужил причиной его несчастий. Умирающие — очень чувствительны к подобному. Мне ли этого не знать... Ведь я сейчас тоже умираю.

Луч пятый. Источник и проводник силы, которую этот ритуал требует в просто невероятных количествах. Луч темно-алый, цвета моей крови, боли и ненависти, что струится по нему к центру звезды, превращаясь в энергию, питающую весь ритуал. Силы на подобное воздействие, на сокрушение судеб и жизней шести людей, которым богами было назначено жить долго и счастливо, наслаждаясь богатством и удачей, и которые теперь теряют все, включая и сами свои жизни, требуется много. Очень много. Куда больше, чем может дать смерть одного переполненного ненавистью калеки.

Но не больше, чем может дать мучительная смерть! Добровольные муки на весах тьмы и света стоят дорого. Очень дорого. Кусунгобу, японский кинжал для вспарывания живота, воткнут в пол, а на вершине луча силы, последнего, замыкающего луча Кровавой Звезды, сижу я. Больной сумасшедший калека, двадцати восьми лет от роду, потерявший все по вине проклятого убийцы и своей кровью и муками оплачивающий его скорые потери.

Осталось недолго... Совсем недолго. Пламя и сияние звезды уже поднялось над моей головой, еще немного, и благословенная тьма перехлестнет стержень боли, и тогда можно будет наконец-то расслабиться. Интересно, смогу ли я увидеть своих? Тех, за кого мне все же удалось отомстить!

Яростно вспыхнул начерченный на полу огромной трехкомнатной квартиры магический рисунок. Вспыхнул и угас, начав выполнять волю своего создателя. Сидящая на одном из его лучей в шикарном инвалидном кресле уродливая фигура торжествующе выпрямилась, грозя кулаком куда-то в сторону неба и совершенно не заботясь о хлещущей из глубоко распоротого живота крови. Выпрямилась и обмякла, осев мертвым, внушающим непроизвольное отвращение комком покореженной плоти.

Пролог второй. Цена жизни

— Гниль — слова предсказателя болью отдались в душе вождя. Он сжал кулак, обрывая связующую нить, и крик невыносимой боли раздался под сводами заклинательного зала.

Шехина.

Близняшка. Вторая. Она явилась сразу за ним, и с тех пор они вместе несли ответственность за Поколение. Вместе. Всегда вдвоём. На всю вечность, сколько бы её там ни было! Но это были всего лишь мечты...

Ответственность. Когда выяснилось, что единственный способ спасти гибнущее Поколение — это проклятый ритуал, выбора не было. Он — должен был вести. А она... Она встала первой, отлично понимая, что даже при самом невероятном везении вставший на первый луч септограммы всё равно обречен. Жизнь за жизнь. Этот закон был нерушим. Жизнь была отдана. И была отдана напрасно.

Душа Меторна, казалось, была готова рассыпаться от невыносимой боли — той боли, что терзала пока еще живую Шехину, чье тело сейчас осыпалось серым прахом отверженного ритуалом. Но... Он предвидел это. Первая попытка оказалась неудачной, но у них есть еще шесть. Шесть попыток. Шесть жизней. Аарин. Харот. Ланиэль. Табрис. Яска. Эскориал.

Ритуал продолжался.

Аарин. Поэт и женский угодник. Снежно-белые волосы, точёные черты лица, решительно сжатые губы. Вестник счастья, приносящий удачу. Вот только самому ему на этот раз удачи не хватило. Чуть побледнев, он протягивает тебе нить жизни — нить биения собственного сердца, нить своей судьбы — и ты берешь её. Берёшь, обращая в копье, которым пробиваешь реальность, чтобы там, в невероятном запределье, в том, чего нет и не может быть никогда, схватить что-то... Что-то, что может обернуться спасением — или гибелью, благословлением — или проклятьем. Схватить — не зная, что ты взял, что держит твоя рука... — и нужно ли это тебе. Именно для этого в заклинательном покое, где вершится проклятый ритуал, и присутствует предсказатель.

— Грязь.

Одно только слово. И слово это несёт смерть. С исказившимся лицом Меторн оборвал нить и отвел глаза, не в силах смотреть на мучение и смерть брата.

— Грязь... Это была вторая попытка. Теперь — очередь Харота.

Надменная улыбка, нить жизни, протянутая твёрдой рукой. В глазах нет ни сомнений, ни колебаний.

— Глина. — И вновь напрасная смерть. Ланиэль.

— Дерево. — Это было уже лучше. Несколько мгновений Меторн даже колебался, прежде чем оборвать связь. Но Дерево — это все же не то. Он надеялся на металл. Хотя бы Бронзу. Лучше, конечно, Железо, в идеале — Сталь. Проклятье, да сгодились бы даже Медь или Олово! Но Дерево... Это совсем не то. В лучшем случае оно могло бы отсрочить агонию, но никак не спасти. Ради Дерева не стоило идти на такие жертвы. И он вновь сжал кулак, прерывая связь с иномирьем и обрывая нить жизни девушки.

Даже рассыпаясь прахом, Ланиэль молчала. Она всегда была терпелива. Спокойная и ласковая, добрая ко всем. Пожалуй, самая светлая из всего Поколения. В который раз Меторн пожалел, что не может сам занять место на одном из проклятых лучей. Но кто бы тогда вел ритуал? Необходимыми познаниями и силой обладал лишь он — самый старший, самый опытный из всех. Вождь. Будь проклято это слово.

Табрис. Пятая попытка. Мальчишка с вечной кривой ухмылкой. Он улыбался и сейчас, подавая ему нить своей жизни, чуть смущенно, словно извиняясь за очерёдную проделку.

И вновь канал. На этот раз предсказатель молчал дольше обычного. И первое его слово наполнило душу Меторна счастьем.

— Металл.

Меторн уже совсем было собрался рвануть, вытаскивая захваченную добычу в канал, добычу, оплаченную столь великой ценой, когда был остановлен коротким жестом предсказателя. Тот прикусил губу, сосредотачиваясь и проникая в неведомое. Из-под прикрытых век ясновидца потекла тоненькая струйка крови. Прозрение несуществующего имело свою цену, и цена эта была велика. Ритуал калечил даже тех, кто не принимал в нем непосредственного участия.

Наконец провидец отмер, и его слова отдались в груди Меторна похоронным колоколом. Колоколом, отпевающим жизнь еще одного его брата.

— Золото. Красное золото.

Золото не годилось! Оно слишком мягко, слишком блистательно, слишком ярко. Золото не сможет защитить, а наоборот, лишь ускорит гибель. Табрис, прощай!

Две попытки. Яска и Эскориал. Волосы цвета пшеницы, порывистость движений и решений, готовность помочь, невзирая на цену, которую придется заплатить — такова Яска. Целительница и певунья.

Эскориал. Темные волосы и суровый лик. Мощь гранитных глыб, что готовы обрушиться на врага и защитить друга. Воин. Один из очень немногих воинов Поколения. И последний уцелевший. Он хотел идти первым, чтобы, как и полагается воину, встретить опасность грудью, пожертвовать собой в попытке прикрыть оставшихся... Но логика Ритуала неумолима, и ему пришлось встать на последний из лучей жертвы.

В протянутой тонкой ладони трепещет нить. Она не плачет, даже пытается ободрить — несмелой улыбкой, легким кивком... Она! Жертва. Ободряет тебя, который жестокой логикой ритуала вынужден быть её палачом. И тебе не остается ничего, кроме как принять эту поддержку — принять вместе с нитью жизни. И единственным утешением остается лишь осознание, что в случае, если ритуал не удастся, то совсем скоро ты последуешь за ней. Да и при удаче, задержишься не очень надолго...

И вновь копье жизни пронзает границу между реальным и несуществующим, в твоей руке бьется сердце сестры, а ты испытующе смотришь на предсказателя.

Молчание. Еще более долгое, чем в прошлый раз. Струящаяся из его глаз кровь начинает течь сильнее, по щекам провидца бегут уже кровавые ручьи... И наконец:

— Обсидиан.

Вождь замер. Решение следовало принимать немедленно. Обсидиан. Не самый лучший выбор. Слишком хрупкий и в то же время твердый, слишком темный, слишком много зла... Будь это начало ритуала, он отверг бы его без лишних мыслей. Нужен металл! Очень нужен.

Но выбора нет. Откажись он от Обсидиана — и следующая попытка будет последней. Рассчитывать на то, что в этой последней попытке, он вытащит, наконец, вожделенную Сталь — слишком глупо и наивно. А он не может позволить себе ни глупости, ни наивности. Слишком уж большую цену придется платить Поколению за его ошибки. В конце концов, несмотря на всю свою твердость, хрупкость и черноту, Обсидиан вполне возможно обрабатывать, придавая ему необходимые размеры и форму. Обсидиан тоже может стать оружием — оружием, которое позволит защитить и спасти гибнущее Поколение. А значит...

Резкий рывок. Сплетённый из жизненной силы Яски канал дрожит и колеблется, иногда даже кажется, что он готов вот-вот оборваться... Но у лучшей целительницы Поколения достает сил и жизни, чтобы выполнить свою задачу. И границы нереальности сдаются, неохотно выпуская в мир заключенную в них сущность. Мгновение — и в руке Меторна оказывается Он. И вождь понимает, как смешны и наивны были его рассуждения.

Он не нуждается в какой-либо обработке. Да и наверняка просто не принял бы её. Хищно изогнутое лезвие, казалось, было соткано из самой тьмы, и в то же время мягко блестело стеклянистым, невероятно острым даже просто на взгляд краем.

Клинок не имел рукояти, острый скол лезвия тянулся по всей длине каменного кинжала, и было видно, что это сделано намеренно. Это оружие вопьется в руку держащего его с той же охотой и кровожадной страстью, что и в тело врага.

Оружие не охотника и не воина. Подобный кинжал им ни к чему. Это оружие жреца, приносящего в дар темным духам беспомощную, скованную жертву. Оружие, требующее крайней осторожности в обращении с ним, способное мгновенно обернуться против держащего его в своей руке. Но вместе с тем позволяющее проводить невероятно тонкие и точные операции, способное своим острейшим краем-сколом резать даже кости... Оружие шамана, колдуна, врача... Или палача!

Но выбора не было. Как бы то ни было — это было оружие. То, в чём так отчаянно нуждалось Поколение. И оставалось только надеяться, что за оставшееся у него недолгое время, пока он сможет сопротивляться Зову, Меторн сможет изменить это оружие. Пусть даже совсем чуть-чуть... Не так много ему и надо. Всего лишь превратить палача — в защитника. Оружие, предназначенное нести боль и муки — сделать щитом и мечом, который прикроет и защитит уничтожаемое Поколение. И он — сделает это. Потому что другого выбора, другого оружия у него просто нет!

Ну а пока... Предстояла последняя часть. Найденному оружию было необходимо тело. Меторн аккуратно отпустил нить жизни, возвращая её хозяйке, и Яска вздрогнула, приходя в себя. Её лицо осветилось радостью и немым вопросом. Чуть кивнув, давая понять, что все прошло удачно, Меторн шагнул к ней, занося кинжал для удара.

С куда большей радостью, он вонзил бы его в свою грудь, но увы... Ведущий ритуала не может отдать свое тело вызванному. Для этого годятся только жертвы. Добровольные жертвы. Яска чуть повернулась, отводя в сторону руку, и глубоко вдохнула, подставляясь под смертоносный удар. Последняя жертва...

А в следующий миг, Меторн вздрогнул от режущей боли. Глубоко, практически до кости разрезав его руку, кинжал выворачивался из ладони, явно не желая наносить девушке смертоносный удар. Мгновенно хлынувшая кровь сделала камень невероятно скользким. Он мог бы еще удержать его, обхватив крепче, сжав со всей своей немалой силой, но... Это был обсидиан.

Хрупкий, ломкий и невероятно острый обсидиан. Попытайся он удержать его против воли, и камень просто сломается, превратившись в груду совершенно бесполезных обломков вулканического стекла. И потому оставалось только отпустить.

Наносимый им удар прошел мимо, не оставив на теле девушки ни малейшей царапины, а затем кинжал выскользнул из его ладони, как-то нелепо кувыркнулся в полете, и глубоко вонзился в охотно подставленную грудь Эскориала.

В глазах воина мелькнула радость. Ему всё-таки удалось выполнить свое предназначение и ценой своей жизни, ценой своего тела и существования спасти хотя бы одну из жертв ритуала. Спасти — заменив собой. Эта радость еще стояла в его глазах, когда воин грузно рухнул на пол заклинательного зала, всем своим весом вгоняя обсидиановый кинжал все глубже и глубже в тело.

Крови не было. Черный камень кинжала не позволял этой, столь ценной, жидкости напрасно литься, жадно впитывая её в самой ране и словно растворяясь в теле воина. Эскориал... Точнее, уже не Эскориал, а Обсидиан, дышал глухо и хрипло, лёжа в беспамятстве и даже не пытаясь пошевелиться, а вонзенный в его грудь клинок становился всё меньше, все бледнее, словно растворяясь кровью и впитываясь в тело воина.

Меторн, предсказатель и Яска, не отрываясь, наблюдали за завершением Ритуала. Сейчас от них не требовалось ничего. Только не мешать. Не мешать пришельцу из нереальности захватывать тело их брата и друга. Впрочем... сейчас, на этом этапе, они и не могли ему помешать... да и не стали бы. Каждый из участников ритуала хорошо знал, на что идет. И если бы не чудо, не упрямство Обсидиана и самопожертвование Эскориала, на месте воина сейчас была бы Яска.

Меж тем, дыхание воина становилось все спокойней. Вонзенный в грудь кинжал исчез, а страшная рана — затянулась, оставив по себе лишь грубый, уродливый и воспаленный шрам. В следующий миг тело воина неловко село, помогая себе руками и почти не шевеля нижними конечностями, словно бы находящееся в нем создание еще недостаточно овладело этой частью тела.

Открыв глаза — ранее ярко-голубые, как и у всех остальных собратьев их Поколения, а сейчас — бездонно-черные, цвета камня, что ныне заменяет ему душу, он произнес на неведомом языке:

— Gde ya? Kakogo tscherta? Dayte je mhe nakonetc-to sdohnut', svolotchy!

Глава первая. Охотник и жертва.

Ангелов стало мало.

Рогер еще помнил те времена, когда достаточно было бросить в костер какое-нибудь из отродий Р'Лега и пернатые блюстители немедленно являлись 'спасать и защищать'. Но увы. Нынче их стало слишком мало, и давно испытанные приемы по отлову носителей вечной крови давали досаднейшие сбои. Зажарить живьем единорога, высушить русалку, утопить детёныша дракона, — все испытанные и, казалось бы, надёжнейшие приемы не давали требуемых результатов.

Но сейчас... Мать самого герцога Латвейского, состарившись, хотела вернуть себе здоровье и молодость... А способ, — способ был лишь один. Кровь, сердце и печень ангела.

Кровь — каждая пинта которой продляет жизнь выпившего её на сорок лет.

Сердце, — каждая унция сердца ангела омолаживает на пять лет съевшего его. Съешь шесть унций, и ты уже не старый пятидесятилетний колдун, а молодой, прекрасный и могущественный двадцатилетний волшебник. Причем вес сердца ангела может доходить до ста унций. Представьте, сколько это будет в золоте?

Печень — восстанавливает жизненную силу и здоровье. Какой бы болезнью ни страдал человек, какие бы раны его ни терзали, каким бы ядом не был он отравлен — достаточно проглотить всего пол унции сушеной ангельской печени, чтобы забыть о них навсегда.

Кроме того, ангелы обладали и иными, ничуть не менее ценными органами — селезенкой, которая позволяла отращивать утерянные в результате травм конечности, глазами, легко приживавшимися вместо утерянных людских глаз, и дававшими невероятную остроту зрения своим носителям, мозгом, вытяжка из которого навсегда увеличивала доступный магический резерв колдунов и магов. Наконец скелетом, за кости которого некроманты готовы были платить тройной вес в золоте...

Да и все остальные части тела, стоили весьма недёшево и легко находили своего покупателя.

Выгодное дело, — охота на ангелов! Непростое, очень непростое, но крайне выгодное. Вот только жаль, что поголовье этих столь полезных созданий быстро падает! И проверенные временем, надежнейшие методы, все чаще и чаще начинают давать сбои. Напрасно кричат и молят о помощи глупые р'леги, повещенные за шею на толстой веревке. Мощные шейные мускулы этих тварей позволяют им долго оставаться в сознании, моля заступников мира о спасении. Напрасно...

Детеныши единорогов зря стенали о помощи, и серебристая кровь струилась из аккуратно вскрытой вены связанных жеребят.

Ангелы, разумеется, не могли проигнорировать искренние мольбы, — сама их природа не позволяла подобного, но ни один крылатый заступник так и не явился, чтобы спасти и излечить терзаемых.

Объяснение этому могло быть лишь одно. В зоне действия Мольбы попросту не было никого из ангелов. А радиус Мольбы у жертв, да тем более — Смертной Мольбы велик. Весьма велик. Собственно по этому свойству они и отбирались. Пожалуй, как раз размером с герцогство будет. Если не больше.

Это было плохо. Очень плохо. И вполне объясняло огромное количество нечисти, нежити и откровенных порождений зла, что обитало в герцогстве. Как минимум три нападения в день, а ночью — и вовсе носа за охранный круг не высунешь. Вначале Охотник решил было, что местный ангел отвратительно справляется со своими обязанностями, — еще успел расстроиться — опять какая-нибудь молоденькая целительница попадется, — убивать женщин, пусть и крылатых, ему не нравилось, да и навару с них меньше, но всё оказалось гораздо хуже. Ангела не было вовсе!

По хорошему, им сюда не Охотника стоило бы приглашать, а наоборот, объявить заповедную зону, и ждать, пока какой-нибудь ангел пролетая мимо, устроит расчистку. Хотя бы разовую. А еще лучше, обеспечить безопасность, да привлечь как постоянного заступника...

Но увы. Мать герцога умирала от старости. И потому в герцогство и был вызван один из лучших охотников на ангелов. Рогер д'Аальст гордился своими умениями, и тем, что всегда добывал заказанную добычу.

А то, что ангела нет в герцогстве, означало лишь одно. Требовалось привлечь свободного ангела с соседних территорий. А значит, нужна была приманка. Приманка, способная создавать смертную мольбу с радиусом куда как шире, чем р'леги, атари, и даже единороги.

Собственно, и это проблем не вызывало. Почти никаких. Лишь разве легкие моральные терзания. Охотник не любил работать грязно. Но что поделать? Заказ был сделан, и уже оплачен. Очень щедро оплачен. Рогер вздохнул, глядя на последние трепыхания агонизирующего единорога, и повернулся к герцогу.

— Ангелы слишком далеко. Они не слышат.

— Ваши предложения? — Ни криков, ни возмущений. Репутация Рогера говорила сама за себя. Он был лучшим.

Помолчав, Охотник задумчиво произнес. — Метод есть. Но, ваша милость, прошу, подумайте еще раз! Ваши территории, итак сверх меры засорены Злом. Постоянного ангела, что опекал бы герцогство нет... И похоже нет уже давно. Может быть, не стоит лишать ваших подданных последнего шанса? Если так будет продолжаться, вы можете заполучить у себя трещину... А то и полноценный Разлом Зла!

— Понимаю... — Герцог вздохнул. — Но поймите и вы меня. Это моя МАТЬ! Она умирает, и я могу ей помочь! Нет ли какого-нибудь способа сделать ЭТО негромко? Незаметно? Чтобы ангелы не поняли, — ну пропал кто-то из них, и пропал. Мало ли где? Если надо, я доплачу.

А если вы придумаете способ, как привлечь сюда еще одного ангела, — сразу после того как излечим мать, я заплачу втройне. И, разумеется, режим заповедника, чтоб ни одна сволочь к пернатым даже руку протянуть не смела!

— Увы... — Рогер вздохнул. — На месте смерти ангела остается отпечаток, который они видят издалека. Видят, и не подходят к этому месту. Даже если слышат Смертную Мольбу. Никогда не подходят. Собственно, поэтому обычно в городах никто на них и не охотится. Рано или поздно, там, где умер ангел, обязательно возникает Разлом.

Да, я понимаю. — Герцог вздохнул. — Но мать слишком стара, она не выдержит пути. Придется здесь, а мы уж как-нибудь...

— Вы точно уверены? — В последний раз Рогер попытался избежать проклятья для города, и всей страны своего нанимателя. Деньги деньгами, но вот как раз внимательность к таким мелочам и создавала охотнику его репутацию. Клиент должен точно понимать, чего он хочет, и что получит.

— Да. Если такова цена за жизнь моей матери, я готов её заплатить! — Гордо выпрямился Акрон Латвейский.

— Как пожелаете ваша милость, как пожелаете, — тихо пробормотал Рогер, и совсем другим, деловым тоном потребовал: — Тогда придется идти на крайние меры. Мне необходима девочка. Лет десять-двенадцать. Чистая, добрая, из хорошей семьи. Без грехов и зла. В идеале — из Верящих Добру. Впрочем, это лишь пожелание. В еде-питье не ограничивать, обращаться бережно. Доставить сюда, в башню. Срок — завтра, за час до полудня. Самое благоприятное время.

— Хорошо. Ребенок будет вам доставлен в срок. Но вы можете дать гарантию? Не хотелось бы чтобы эта смерть была напрасной.

В случае если на континенте остался хоть один ангел: — Мольбу он услышит. И явится. Не сможет не явиться. Это сильнее их. Ну а дальше — мою репутацию вы знаете. Так что да. Я могу дать вам гарантию. Да. Один момент. На всякий случай, во время ритуала лучше вам держаться немного поодаль. Ангелы, конечно не убивают разумных даже для самозащиты, но всё-же... Мне это безразлично, а вот вам стоит остерегаться предсмертного проклятия. Убить не убьет, но неприятностей доставит немало. А отвлекаться на вашу защиту мне будет не с руки.

— Я в курсе правил безопасности, и не собираюсь вам мешать. — Недовольно откликнулся герцог. Девочка будет доставлена вам к рассвету. Готовьте свои ловушки.

* * *

К рассвету все и впрямь было готово. Огромный зал, на вершине башни, с распахнутыми настежь окнами, был целиком исчерчен сложными фигурами высшей магии. Целиком, — означало именно целиком — пол, потолок, стены... Кое где, даже прямо в воздухе светились начертанные неизвестно чем призрачные линии сложнейших ловчих нона— и декаграмм.

Особенно густым сплетение линий было в центре зала, где, на алтарном камне из чистейшего арлисского мрамора было распростерто искалеченное детское тело.

Разумеется, магия не могла причинить ангелу, представителю одной из основных сил мира никакого вреда. Но вот замедлить, задержать на время необходимое для выстрелов из тяжелого двухзарядного арбалета с весьма непростыми стрелами, — она была в состоянии. Особенно — ангела уставшего, потратившего значительную часть своего могущества на исцеление умирающего ребенка.

— Ну что, скоро? — Тихий шепот герцога, взгляд которого скользил по комнате, старательно избегая центра, прервал размышления Рогера.

— Вам лучше удалиться, — зло произнес Охотник, навешивая дополнительную маскировку на небольшую бойницу, через которую великолепно просматривался весь зал.

Да, по самой своей природе, ангелы, даже зная о западне, не могли проигнорировать нуждающихся в помощи, и игнорируя все сети и ловушки в первую очередь бросались спасать жертву, и лишь после её излечения, изрядно ослабев, пытались уничтожить расставленные на них сети, наказать охотников и выбраться из ловушки. Разумеется, это им не удавалось, но все же... Осторожность никогда не бывала лишней!

Луч полуденного солнца, наконец, осветил залитый кровью алтарь, и Охотник, буквально нутром почувствовал, как усилилась, охватывая практически весь континент, Смертная Мольба умирающей девочки.

А в следующий миг, за Сеной башни раздались громкие хлопки гигантских крыльев, и наружная стена башни буквально испарилась в вспышке яростного света.

Прикрыв глаза, Рогер отшатнулся от бойницы, не понимая происходящего. Почему ангел не вошел через специально оставленную открытой дверь балкона? Зачем уничтожил стену? Интуиция опытного охотника буквально взвыла, сигнализируя о том, что что-то пошло не так. Но деньги были заплачены, жертва принесена, и Рогер вновь приник к бойнице.

Ангел был красив. Редчайший экземпляр. Мужчина. Воин. Однозначно воин, каких среди пернатых уже практически не осталось. Последнее время охотнику попадались все больше целительницы и певуны, он уж даже думал что воины уже и вовсе истреблены... Но нет. Могучее тело, с огромным уродливым шрамом на груди, — Рогер еще мельком задумался, что же это было за оружие, что смогло оставить такой след на бессмертной плоти. Холодный взгляд совершенно нетипичных для ангелов черных глаз, презрительно осмотревших зал — ловушку, и лишь на мгновение задержавшихся на умирающей жертве. И огромные ЧЕРНЫЕ крылья.

Черные? — Рогер вздрогнул. Почему черные? Как черные? Крылья ангелов всегда были чисты, как первозданный снег. Но у ЭТОГО ангела крылья были черней ночи. И, в отличии от своих собратьев, он вовсе не бросился первым делом к жертве, стремясь любой ценой спасти её, исцелить и утешить.

Не обращая на крики и мольбы взывающей о помощи девочки ровным счетом никакого внимания, ангел взмахнул крыльями, и зал вновь наполнился потоками какого-то злого, жалящего и какого-то — Рогер не поверил своим глазам, — какого-то ТЕМНОГО света.

И под действием этого света, все тщательно наложенные заклятья, все ловушки и защиты, все над чем охотник так старательно работал всю ночь, буквально исчезали, стирались из этой реальности.

Рогер отшатнулся, вытирая заслезившиеся глаза. Этот странный свет не исцелял, не помогал, и не облегчал душу, -как это бывало всякий раз когда он сталкивался с волшебством ангелов. Этот свет нес боль и смерть. Это был НЕПРАВИЛЬНЫЙ ангел. И наверняка, и органы у его были неправильные! Сильное желание бросить арбалет, и поскорее исчезнуть из города овладело охотником. Но... Деньги уже были заплачены, и договор заключен. И пусть этот странный ангел уничтожил его ловушки, — но он не может не исцелить жертву! А исцеление требует много сил. Особенно от воинов. И, потом когда ангел потратится, — у охотника появится возможность!

Меж тем, уничтожив ловушки, темнокрылый ангел неспешным шагом подошел к алтарю.

— Молю, помоги... — Распятая девочка молилась искренне. Она точно знала и верила — ангел спасет. Какой бы ни была беда, какой бы страшной ни было боль и раны, — если тебе удалось дозваться ангела — твои беды позади. Он исцелит, защитит и спасет. Даже ценой своей жизни. И сейчас, бледные от кровопотери губы кривились в улыбке облегчения.

— Пожалуйста, исцели меня...

Ругер поудобнее перехватил арбалет. — Вот-вот, сейчас... Пелена света вспыхнет вокруг алтаря, и через мгновенье осядет, оставив живую и здоровую, свободную от привязи девочку и обессилевшего, осевшего на колени ангела. Именно в этот момент и надо стрелять. Одна стрела — в голову, другая в сердце. Быстро, точно, надежно. Не оставляя ни малейшего шанса. Ангелы могучи и живучи, а этот, к тому же, не будет стеснен ловчими заклятиями...

— Прости. — Откуда ангел вытащил оружие, Ругер не понял. На мгновение ему даже показалось, что кривой черный клинок, выточенный из стеклянисто блестевшего, словно поглощающего свет солнца камня, тот извлек из собственной искалеченной шрамом груди.

— Я не умею исцелять, — с этими словами каменный кинжал вонзился точно в грудь связанной жертвы, обрывая её мучения.

— Зато я очень, очень хорошо умею мстить! — безумный взгляд ангела, глаза которого были наполнены той же мертвой чернотой, что и клинок в его руке, остановился точно на скрывавшей Охотника бойнице, и Ругер вздрогнул от нестерпимого ужаса.

— Очень, очень хорошо, — повторил ангел, делая первый шаг в его сторону, и разведенные крылья вновь вспыхнули злым и опасным светом.

Глава вторая. Проклятое кладбище.

Кладбище. Старое, очень старое кладбище. Казалось бы, самое естественное место для ангела. Стоит себе мраморный, над могилкой, склонив голову и скорбя над очередным усопшим. Помнится, чаще всего такие ангелы в нашем городе стояли над могилами либо особо жирных купцов, успевших помереть до революции, либо над могилами всякого рода братков. Так что ответственно заявляю. Я бы над подобными типами грустить и плакать не стал. Еще и сам помог бы им на тот свет с максимальными неудобствами перебраться. Впрочем слово 'бы' тут не уместно. Помогал. И неоднократно. Пока вот, до крылышков не допомогался.

Никогда бы не подумал, что стану ангелом. Собственно говоря, в том, что за мои художества ничего, кроме ада, мне не светит, я был уверен на все сто процентов. Можно сказать, уже котел себе присмотрел, с кочегаром договорился, и угольков прикупил.

Вот только выдернули меня из котла, уже даже оплаченного, и так, 'недоваренным', направили в ангелы. И вот, служу... Разве что крылья у меня потемнели, да служба несколько отличается от той, что для местных ангелов привычна. Но это так, небольшое своеволие.

К чему я это? Ах да, лечу я значит, над кладбищем... Вот только ангелов, кроме меня, здесь нет. Нас нынче вообще мало осталось. Собственно, поэтому меня сюда из моего, можно сказать родного котла и выдернули. Ну не именно сюда, на кладбище, а в этот мир. На кладбище это я сам, на своих крылышках по делам прилетел. Паршивое здесь надо признать кладбище. Страшное. Даже для нынешнего меня страшное.

И памятники здесь не стоят. Да и не из тех это кладбище, где стали бы их водружать. Старое, очень старое, на данный момент куда больше похожее на простое кочковатое и кое-где заболоченное поле весьма немалых размеров. В некоторых местах, правда, еще проглядывают полуутонувшие могильные плиты, — но редко, редко... И все бы ничего, уж полей и болот-то я на своем веку повидал немало, вот только безнадежностью и болью отсюда веет так, что за сотню миль ощущается. Еще бы... Прорыв зла, это не мелочи. Причем, не просто прорыв, а образовавшийся на месте убийства одного из ангелов.

Хотя... Прорыв зла, — человеческий термин. Неправильный. Это для людей — зло. Точнее было бы сказать, — прорыв смерти. Прорыв хаоса, и одновременно, — полного, могильного, абсолютного порядка. Прорыв справедливости, в которой нет места жалости и милосердию.

Собственно, почему я сюда и прилетел. Уж больно люди тут живучие были. Прорыв здесь открылся целых пять лет назад. А деревня погибла — совсем недавно. И то, не до конца. Двух живых людей я до сих пор на краю кладбища ощущаю.

В общем, любопытно. Пока тут была живая деревенька — я сюда не наведывался. Один из немногих разумных законов ангелов — никогда не приходить на место гибели одного из собратьев, пока рядом с ним есть люди.

Но сейчас деревня погибла. Вся, кроме двоих людей. И я лечу, чтобы выяснить причины, по которым они остались в живых. Выяснить причины, и исправить ошибку.

Я — нонсенс. Я — невозможное. Я — то, чего не может быть никогда. Я — ангел, который может убивать. Ангел, с черными крыльями и обсидиановым клинком вместо души и сердца.

Ангелы не могут не спасать. Это основной, базовый инстинкт, прописанный в крови, костях, сердце, — основа всего существования этого странного племени. Я получил его вместе с новым телом, невероятным, для бывшего человека могуществом, и крыльями.

Но... Спасать можно по разному. Я, обычно, использую 'спасение' применявшиеся инквизицией в моем прежнем мире.

Еретика, — на костер. (А любой, хоть косвенно виновный в смерти ангела — однозначно еретик!) Это спасет его душу. Возможно. Но делаю что могу, да... Правда, вместо костра у меня — кривой каменный кинжал, но ведь это же совершенные мелочи... Впрочем, если кто попросит, можно и костер устроить... Могущества ангела для этого более чем достаточно. Правда, до сих пор таких просьб как-то не поступало.

К чему это я? Ах да... Мне надо 'спасти' оставшихся жителей этой деревни. Тем самым, моим излюбленным методом. Пока они живы, — никто из ангелов прорыв 'зла' закрыть не сможет. Просто потому, что никто из них не может приблизиться к месту смерти собрата, пока там, рядом, есть кто-то из людей.

Опять же, теоретически, закрыть прорыв мог бы и я. Силы и умение имеется. Но... Не та душа, не тот настрой, не та мораль. Признаться, прорыв зла слишком близок мне. Моему разуму, моей воле, моей сути. Собственно, и сам я, — ни что иное, как материализовавшийся, сохранивший разум и получивший тело прорыв. С вещественным воплощением, между прочим, — обоюдоострое кривое обсидиановое лезвие без рукояти, — это и есть истинный я. Не многие могут похвастаться тем, что знают, как выглядит их душа. Я — знаю.

У меня нет необходимых для уничтожения прорыва любви, жалости и добра. Мне — не закрыть прорыв. Скорее наоборот, расширить и увеличить. Максимум того, что я могу сделать — это подготовить площадку для других. Настоящих ангелов. Но уж это-то, я могу! Это совсем несложно.

Всего лишь два взмаха черным лезвием. Всего лишь оборвать две жизни тех, кто выжил там, где они не должны были выжить. Просто. Очень просто и быстро.

Но пока — кладбище. И фальшивый ангел с черными крыльями над кочковатой пустошью. Впрочем, почему фальшивый? Я получил тело с полного согласия его прежнего владельца. Мои силы — ничуть не меньше, чем у настоящих ангелов, просто лежат в несколько иной области. Тело, как и его отдельные органы, ничуть не утратило своих свойств. Так что я не обманщик, во мне нет лжи. Я просто другой. Ангел из ада. Ангел — убийца. Падший ангел? Наверное, да. Что ж, мне не привыкать. По крайней мере, падший ангел, звучит куда лучше, чем фальшивый.

Кладбище настраивает на философские размышления.

Легкая дымка, фосфоресцирующая слабым зеленоватым светом, сгустилась над небольшой кочкой, над которой я пролетал, на мгновение приняв облик, напоминающий закованного в причудливые латы воина, после чего клубящимся облаком скользнула куда-то в сторону, быстро растворившись в стоящем над болотной прогалиной тумане. Резким взмахом крыльев, я приподнялся повыше.

Прелестно. Просто прелестно. Это оказывается не просто кладбище, а место какой-то древней битвы! Причем, тела павших были захоронены без подобающих обрядов, если их захоронением вообще кто-нибудь озаботился, а не просто бросили в болото! Интересно, это как же деревенька столько времени смогла просуществовать рядом с подобным местом? Мне, и то нынче весьма не по себе! На всякий случай, я поднялся еще немного вверх.

Оно, конечно, я ангел, и теоретически, неупокоенные духи не могут причинить мне вреда... Вот только, это та теория, которую мне почему-то совершенно не хочется проверять на практике.

Вот я и на месте. Ждите, люди, я уже близко! Полуразвалившаяся хижина, крыша которой прикрыта почти полностью сгнившей соломой, видимо, когда-то была домом местного могильщика. Давно. Очень давно. Ныне же эти продуваемые любым ветром развалины никак не могли служить обителью и укрытием для живых людей.

Не могут. Однако служат. Две живых искры, две человеческих души ощущаются именно там. Интересно, эти местные что, совсем обленились? Уж крышу то могли бы поправить, а не мокнуть под дождем!

Я опустился на гнилое крыльцо, жалобно заскрипевшее под моим весом, и вежливо постучал в довольно крепкую на вид дверь.

Изнутри хижины донесся тихий шорох, полупридушенный испуганный писк, а затем там все замерло.

Я не спешил. Представляю, какой ужас охватил обитателей хижины. Ночь, гроза, хижина на краю неспокойного кладбища, — и стук в дверь. Это страшно и само по себе. А если вспомнить, что совсем рядом — созревший Прорыв Зла, готовый вот-вот переродиться в полноценную Трещину, — что значит что живых людей не может быть рядом априори, — то страх может достигать воистину непредставимых величин.

Ничего, пусть боятся. Они виновны! И будут наказаны. Так что боятся они вполне правильно. Я не знал Леду, — ангела, которая когда-то защищала эту территорию и была убита на этом самом кладбище. Не знал лично. Но Эскориал, которому когда-то принадлежало мое тело, хорошо помнил ласковую и добрую юную целительницу. Она совсем не умела сражаться, посвятив всю себя лечению и помощи другим, — тем самым людям, что, не колеблясь, убили её ради крови, сердца, печени и прочих частей её тела. Она была беззащитна. И была убита.

Но ничего. Она будет отомщена. Я умею мстить. Пожалуй, это то, что я умею лучше всего! Перед своей смертью эти двое расскажут мне все об охотнике, что её убил. Их вина не велика, — они всего лишь не предотвратили убийство Леды — и потому перед смертью они не будут мучаться, — если, разумеется, не станут скрывать, кто был убивший её охотник.

Этот охотник расскажет о заказчике. Охотник виновен напрямую, и потому столь легко не отделается. Чем страшнее будет смерть охотника, тем меньше вероятность, что кто-то другой выберет для себя подобную профессию.

Но самая страшная участь постигнет заказчика. Умрет не только он, — долгой, ужасной смертью, — умрет весь его род, включая женщин, стариков и детей. А я полечу расследовать следующее убийство и искать виновных в смерти уже другого ангела.

И так будет продолжаться, пока человечество не поймет, что ныне ангелы не беззащитны, и за их смерть есть, кому карать. Отныне никто не сможет наслаждаться крадеными здоровьем, молодостью, могуществом, — расплата будет страшна и неизбежна. Меня призвали, чтобы спасти Поколение. И я их защищу. Самым лучшим и надежным образом. Ведь лучшая защита, — это нападение! И смертный ужас, который будет обуревать любого, кто хотя бы на секунду задумается об убийстве ангела.

Я зло усмехнулся. Смертный ужас. Примерно как тот, что сейчас одолевает прячущихся в доме. Выждав еще несколько секунд, — ровно столько, сколько требовалось для того, чтобы эти двое успели убедить себя, что мой первый стук им просто послышался, но еще не смогли хоть немного успокоиться, я вновь громко и размеренно постучал в дверь.

— Тики-так, тики-так. Ваше время истекло. Прячься лучше, прячься крепче, отыщу я всё равно! — Негромко пропел я пришедшую на ум старую детскую считалочку. Как давно это было... Какими счастливыми мы были... — Я отогнал непрошенные воспоминания, и одним коротким ударом высадил мешающую мне дверь.

Они не прятались. И на мгновение, мне даже стало стыдно. Вот уж не думал, что мое окаменевшее сердце способно на подобные чувства. Но все же... Если бы я знал, кто именно прячется в разоренной хижене, пожалуй, не стал бы входить именно таким образом.

Мальчишка. Светловолосый и бледный от страха, судя по росту и телосложению — лет тринадцати -четырнадцати, никак не старше. Отчаянно сжимая в одной руке старый, тронутый ржавчиной кинжал, и зажав в кулаке другой что-то, похожее на пук старых и перемазанных в какой-то ржавой краске перьев, он заслонял собой девочку, лет десяти, судя по общим чертам лиц — родную сестру.

Зажмурившись, он махнул в мою сторону перьями, и срываясь на фальцет отчаянно прокричал: — Изыди, порождение зла! Здесь нет тебе места и приюта!

— Слабо. Для меня — совершенно недостаточно. — Как ни странно, но это странная фраза, действительно обладала некоторой силой. Даже нет. Не силой. Тенью силы. Словно ветер, доносящий запах давно отцветших прекрасных цветов. Словно мелькнувшее в зеркале отражение когда-то смотревшейся в него прекрасной леди, давно покинувшей этот мир... Словно... Словно тень МЕРТВОГО ангела! И кажется, я догадываюсь, чьи это перья зажаты в его руке, И что за 'ржавая краска' некогда запятнала их белоснежный цвет.

Одной этой догадки оказалось достаточно, чтоб всколыхнувшаяся было при виде детей жалость, немедленно вновь заснула мертвым сном. Им не достаточно было убить Леду. И после смерти они не дают ей покоя, продолжая тянуть жалкие остатки сил из её светлой души!

— Абсолютно недостаточно! — Я слегка приоткрыл крылья, покрытые множеством матово-черных, словно поглощающих весь окружающий свет перьев.

Мальчишка приоткрыл глаза. На миг, в них мелькнуло искреннее и глубокое восхищение и робкая надежда на спасительное и доброе чудо, всегда появляющееся у людей, в первый момент когда они видят ангела. На миг. А затем оно сменилось глубоким отчаянием, когда он, наконец, разглядел цвет моих крыльев.

— Чернокрылый убийца!

— По сути, ты прав. Но я предпочитаю зваться мстителем. — Я всегда представляюсь, и всегда разъясняю своим жертвам, за что они будут наказаны.

— В твоих руках, перья ангела, которая вас защищала. И которая была вами предана. Если ты расскажешь, кто именно её убил, и как его можно найти — то умрешь без мучений. — Стандартная фраза. Сколько раз я уже произносил её... И все же, каждый раз, где-то глубоко внутри черного камня, что заменяет мне душу тлеет глупая надежда, что этот раз — последний.

Подросток понял меня правильно.

— Меня зовут ...

— Мне не интересны ваши имена. — Перебил я его. — Как и история вашей жизни, гибель деревни, причины по которым вы не защитили, или хотя бы не предупредили защищавшего вас ангела. Я знаю достаточно — Леда убита, а в твоих руках её окровавленные перья. Все, что мне надо знать, — кто её убил, откуда он, и в чьих интересах действовал. Последнего ты можешь и не знать, но если скажешь, будет лучше. В том числе и тебе. И учти, я чувствую ложь и недоговорки. Теперь — говори!

— Охотники Перрин и Брок из Лианара. По крайней мере, они так представился. Заказ от магистрата свободного города Лианара. Наш барон сильно задолжал городу, и в уплату долга был вынужден допустить на свои земли охотников. Те приехал под видом торговца и его помошника. Мы ничего не знали, до тех пор, пока они не начал приносить жертву, а вмешаться в жертвоприношение помешали воины барона! Мы ничего не смогли сделать! Первым ударом охотник немного промахнулся, и только повредил крыло. Леда успела крикнуть, чтобы мы собрали перья. Мы так и сделали... Они защищали нас от тварей и призраков...

— Кто ваш барон? — Прервал я судорожное словоизвержение.

— Вейрон дю Солей.

— Это все что мне надо знать. Прощайте. Пусть ваше следующее перерождение окажется более удачным. Боли не будет.

Я сделал шаг вперед, прикасаясь рукой к своей груди. Обсидиановый кинжал, мое сердце, моя душа, самая моя суть, послушно покинул свое вместилище, чтобы вновь напиться крови. Теперь короткий удар, — снизу вверх, под подбородок, — чтобы острие клинка пронзило мозг, — он сказал мне все, и его вина и впрямь невелика, к тому же я обещал, что боли не будет, — и...

Удара не было. От клинка, уже начинавшего свой разбег, смертельно бледного подростка заслонили крылья. Белые крылья, обильно окропленные серебристо-алой кровью. Крылья ангела. Ангела, которого я знал. Знал не своей памятью, но памятью доставшегося мне тела.

Леда стояла между мной и детьми, распахнув крылья в извечном защитном жесте, прикрывая их собой. И не важно, что сквозь тело призрака виднелись старые стены хижины. Неважно, что видеть её мог только я. Простым людям недоступно второе зрение, и перепуганные дети могли только гадать о причинах, по которым я замер на полдвижении, не завершив удара. Важно лишь то, — что не было здесь и сейчас для них защиты надежнее, чем эти призрачные крылья. Это было её право. И если она отказывалась от мести, защищая тех, кто пусть косвенно, пусть всего лишь недеянием, но виноват в её смерти, — то я терял право кары. Странно, но это вызвало мимолетное облегчение.

Я медленно, чтобы не пугать и так смотрящую на меня с ужасом, и почему-то жалостью, мертвую девушку, все так же продолжавшую прикрывать своими искалеченными крыльями детей, убрал клинок в его вместилище — свою грудь, и вопросительно посмотрел на призрака.

Благодарно кивнув, Леда сложила крылья, и проведя рукой, как будто гладя, над головой парня, долгим взглядом всмотрелась в мои глаза, после чего словно растаяла в воздухе.

— Вы невиновны. — Сухо констатировал я, глядя на замершую в ожидании смерти пару. — Советую как можно скорее покинуть эту местность. В ближайшее время образовавшийся здесь Разлом Зла эволюционирует в полноценную Трещину. После чего выжить здесь людям будет невозможно, даже с вашей защитой. И... — несколько секунд, я колебался. Но... Леда однозначно указала на их невинность. А отправлять детей в долгий поход по зараженной Злом местности, под защитой лишь истрепавшихся перьев мертвого ангела... Та же смерть... Возможно мучительная. Так что...

Три больших, эбонитово-черных пера скользнули по моим крыльям, глубоко вонзившись в прогнившие доски пола.

— Ты можешь прикрепить одно из них к палке, сделав копье. Другое, — вставь остью в рукоять, — это будет хороший, острый нож, который никогда не затупится. Третье, — разрешаю продать. Денег, что ты выручишь за него, хватит вам надолго.

— Я плохой защитник, и вряд ли мои перья кого-либо отпугнут, как данные вам Ледой, — но удар оружием, сделанным из них не переживет ни одно, даже самое живучее создание. Твое копье и нож, будут равно смертоносны как для Тварей Зла, так и для живых хищников, Воплощенных, некросозданий и даже призраков. Но будь осторожен. Для того, чтобы убить человека, — достаточно мельчайшей царапины!

С этими словами я вышел. У меня было много дел. Для начала, надо навестить барона Солей, что так любит делать долги, расплачиваясь за них чужими жизнями... Он задолжал... Сильно задолжал Поколению. А когда расплатится, — меня будет ждать вольный город Лианар, с его магистратом, охотниками, и жителями, что выбрали первых и позволяют жить рядом с собой вторым. Предстоит много, очень много работы!

* * *

— Значит, обсидиан, несмотря на всю его темноту и хрупкость, всё же может посветлеть. И в его черноте, есть место искрам добра и света. Нужно только дать им шанс, позволить вырасти... Это хорошо. Очень хорошо. Это дает шанс... Поколению, и тебе самому. Главное — быть осторожным, ничем не спугнуть, и осторожно направить. И, тогда, возможно рано или поздно найдется кто-нибудь, кому ты позволишь прикоснуться к душе, не разрезав руки острым краем твоего сердца.

Дождавшись, пока след чернокрылого ангела растает в насыщенном Злом воздухе мертвой деревни, Меторн тяжело взлетел, направляясь к полуразрушенной хибаре могильщика, где ярким цветом переливались две искры молодых жизней. Лететь было тяжело. Проведенный ритуал, медленно, но уверенно вытягивал из Первого жизнь, но Меторн не жалел об этом. Во первых, — что значит его жизнь, по сравнению с судьбой Поколения? Он взялся вести ритуал, зная о цене, которую должен будет заплатить, и не жалел о плате.

А во вторых, — умирающий, может пренебречь некоторыми законами, обязательными для всех остальных. Такими как запрет посещения места смерти сородича, пока рядом есть живые люди.

Мысль, — одна короткая мысль, наполненная Силой, — и напуганных и перенервничавших детей, что прятались в сторожке, потянуло в сон.

Когда Меторн вошел в их ненадежное убежище, — они уже спали, на старых тряпках в углу хижины, свернувшись в клубок, и обнявшись, чтоб спрятаться от промозглого холода под старым и коротковатым одеялом.

Слегка качнув головой, Меторн взглянул на засевшие в полу черные перья.

— Не стоит рисковать... — Он осторожно, двумя пальцами потянул перо, вытаскивая его из дерева. Но, как бы ни был он осторожен, острый край пера все же скользнул по руке, до крови рассекая кожу.

— Вот именно... Словно подтверждая свои выводы. Ангел качнул головой. — Твоя жажда крови, слишком велика, Обсидиан. Будь на моем месте кто-то из этих детей, — он был бы уже мертв. — пробормотал он себе под нос. Значит, копье и нож? — оставив поранившее его перо лежать на полу, Меторн осторожно вытащил два оставшихся, и вышел из хижины.

Впрочем, далеко он не ушел. Низкое, кривое деревце, росшее совсем рядом с крыльцом, было его следующей целью.

— Помоги мне, милая, — ангел осторожно погладил тоненький ствол пораненной рукой. Этого оказалось достаточно. Словно встряхнувшись, дерево начало расти с невероятной скоростью, зазеленели листья, и вот, невысокая, но стройная и пышная осинка уронила к его ногам длинную, ровную прямую ветвь, толщиной с руку ребенка и заострением на одном из концов.

Копье. — Меторн приложил перо остью к торцу палки. И та немедленно втянула его в себя, надежно фиксируя столь необычный наконечник. Еще мгновение, — и в руках у ангела было надежное, и невероятно опасное, несмотря на некоторую необычность внешнего вида копье, изготовленное как раз под руку не очень сильного подростка.

— Теперь — нож. Формирование из кусочка ветви надежной и удобной рукояти, с небольшой, но заметной гардой, чтобы могущая соскользнуть рука не соприкоснулась со смертельно опасным клинком, и деревянных ножен, так же не заняло много времени.

— Вот так то лучше. — Довольно кивнул Меторн возвращаясь в хижину, и ложа подарки рядом со спящими детьми.

Теперь у вас есть, чем нападать, не боясь за свою жизнь. Оставшееся перо было так-же аккуратно вложено в деревянный футляр. А вот это — для защиты, — несколько белоснежных перьев, выдернутых им из своего собственного крыла, легли рядом. Леде давно пора отдохнуть. Она и так сделала куда больше чем могла, — старые перья, что парень так и не выпустил из своей руки, вспыхнули холодным, необжигающим пламенем и распались невесомым пеплом. — Я еще жив, и куда сильнее Леды, даже сейчас, — так что это хорошая замена. Спите, — и пусть жизнь ваша будет долга и счастлива. Вы помогли Обсидиану увидеть свет в своей душе, и уже только за это заслуживаете удачи.

Слегка мазнув напоследок окровавленной рукой по губам спящих, ангел вышел из хижины.

Приподнявшись в воздух, он направился в сторону разлома. Сил оставалось немного, и закрыть его, особенно когда рядом находятся люди, Меторн не мог. Но мог ослабить прижать, притормозить его перерождение в Трещину на время, — которого должно было хватить этим детям, чтобы уйти из проклятого места.

— Спеши Обсидиан, — тихо произнес ангел, — спеши. Мне осталось не так много времени, а у тебя еще долгий путь. Спеши возродить свою душу, — потому что когда я умру, вряд ли еще кто либо из Поколения сможет тебе в этом помочь.