Легенда о черном рыцаре (фэнтези, попаданство)

— Граф Дракула, что ли?

— Господарь он был, в Валахии правитель именно так назывался...

Алекс хмыкнул:

— Недаром его Колосажателем прозвали...

— После смерти. Это типичный пример, когда история искажается. Владу Дракуле приписывали страшные злодеяния и массовые казни, но он не мог бы их осуществить чисто математически: у него подданных было слишком мало. Нескольких солдат, посаженных на кол, превратили в сонмища невинно убиенных кровожадным 'сыном Дракона'. А все потому, что письменные источники о нем написаны исключительно его врагами. Или древняя Спарта. Спартиаты, снискавшие славу тираноборцев, сами тиранили илотов, для чего им каждый год устраивалась криптия, во время которой спартиаты убивали всех илотов без разбору. А чтобы иметь оправдание, илотам ежегодно перед криптией объявлялась война. Кстати, их обычай бросать в пропасть слабых младенцев — тоже плод враждебной пропаганды: скала и пропасть были на самом деле, да только внизу археологи нашли останки взрослых. Там преступников казнили, а малышей никто не убивал. Увы, как я уже говорил, мир соткан из серого разных оттенков. Борьба Добра и Зла — идеальный случай, а идеальных случаев, как мы знаем из школьного курса физики, не бывает. Черное и белое не может разделиться идеально, всякое зло имеет в себе что-то хорошее, а всякое добро — что-то плохое. И потому борьба добра со злом невозможна по определению: меньшее зло борется с большим и наоборот, такие вот дела.

После этого разговора Алекс несколько дней ходил задумчивый и неразговорчивый, и я даже опасался, что попытку вырвать его из матрицы красивой пропаганды в грязный и уродливый, но реальный мир он мне не простит, но ошибся. Много позже за чашкой кофе на каком-то корпоративе Алекс невзначай обронил, что моя версия его действительно задела по живому, но конструктивных аргументов в противовес он так и не нашел. А я мысленно записал ему плюс одно очко за адекватность и рациональное мышление, способное превозмочь дурман пропаганды.

Я допил чай и пошел на кухню. Надо бы себе сварганить чего-то, пельменей сварить или пиццу в микроволновке разогреть. Или есть вариант получше: заглянуть к соседям. Кристинка варит такие супчики, что пальчики оближешь, а ведь мелкой всего семь лет.

С соседями мне крупно повезло во всех смыслах: на редкость порядочные, интеллигентные и культурные люди, и у нас с ними сложились замечательные отношения. Пару раз Петр Степанович давал мне взаймы, пока я сидел без работы, а когда однажды слег с тяжелейшей ангиной и температурой под сорок — навещали меня и приносили отвары чего-то там его жена Жанна Ивановна и мелкая — Кристинка. В то же самое время моя Светка, в которой я души не чаял, за целую неделю навестила меня аж один раз, а так только звонила. Работа, котик, завал, котик, ну ты же понимаешь, котик...

'Котик' только слушал — выговорить слово при такой ангине задача не из легких — и все отлично-преотлично понимал. Неделей спустя я поднялся на ноги и сделал оргвыводы: раз для нее карьера — это все... что ж, мешать не смею. Светка пыталась оправдываться, но была послана далеко и навсегда.

В общем, соседи попались чуткие и доброжелательные, ну а я за добро отплатить добром всяко рад. Так уж вышло, что Петр Степанович и Жанна Ивановна часто работают в ночную смену, причем только вместе. Он — хирург, она — ассистент, и не где-нибудь, а в реанимации и травматологии, и работать порознь им совсем не вариант. Там счет часто идет на минуты, и от того, насколько хорошо врач сработался с помощниками — тут секунда на понимании с полуслова выиграна, там несколько на предугадывании без слов — зависит здоровье, а иногда и жизнь человека. Счет вытащенных из объятий смерти у Петра Степановича и его супруги давно уже идет на десятки, они попадали в газеты и на местный телеканал, и я сам искренне не понимаю, почему эти превосходные специалисты все еще не в США или Германии.

А ответ оказался прост. Кристинка очень боится двух вещей: оставаться дома ночью одна и чужих людей. А в тех же Штатах маленького ребенка оставить одного — по закону запрещено, у них даже специальная профессия имеется — бэбиситтеры. Хочешь с женой на пару часиков в ресторан пойти? Даже днем? Звони бэбиситтеру, который посидит с твоим ребенком, пока взрослых дома нет. Но как быть, если мелкая этих самых бэбиситтеров боится?!

И тут на сцене появился я. Сосед по лестничной площадке — уже не чужой, особенно с учетом того, что Кристинка вхожа в мою квартиру, носила мне лекарства и видела меня в весьма жалком, едва ли не полумертвом состоянии. А сосед и пациент — уж никак не чужой.

В общем, поскольку по вечерам я всегда дома, то соседи доверили мне приглядывать за Кристинкой, пока они на ночной смене. Да и то, приглядывать — сильно сказано. В свои семь мелкая в плане самостоятельности даст фору кому угодно, включая очень многих вдвое старших. Так что я в лучшем случае разок загляну, особенно если супца хочется.

Вообще, я часто ловлю себя на мысли, что если бы бог предложил бы мне пожелать чего угодно — я пожелал бы родиться на двадцать лет позже своего дня рождения и жить в этом же доме, с родителями: без родаков ведь в 'нормальной' школе учиться нельзя. В первом классе я учился бы строго на двойки, чтобы остаться на второй год и попасть с Кристинкой в один класс, будучи на год старше ее, и вообще всегда быть с ней. А дальше... Но увы. В инопланетян верю, в снежного человека — тоже кое-как, а вот в бородатого дедка на небе — ну никак и все тут. Так что лет через пятнадцать мелкое чудо станет чьим-то счастьем, да только не моим, к огромному моему сожалению.

Практически ни одна знакомая мне женщина не выдерживает ни малейшего сравнения с Кристинкой. Не по годам умная, не по годам самостоятельная, милая, веселая, добрая, трудолюбивая — это только малая толика ее добродетелей. Вечером она варит родителям суп, чтобы те, вернувшись под утро со смены, поели горяченького, причем такую здоровенную кастрюлю, и не забывает мне позвонить, чтобы я зашел отведать. И это такие супы, которые моей бывшей не снились.

Еще она, приходя из школы, успевает выучить уроки, убраться по дому — даром что пылесос побольше нее будет — собрать ранец на следующий день и выбежать на улицу покормить бездомных кошек и птиц, которые уже на память заучили расписание кормежек. Когда Кристинка умудряется шить и стирать армии своих кукол — я просто без понятия.

В общем, 'ангелочек' — как ни странно, прозвище прилипло к Кристинке не за ангельскую доброту, а за кулончик в виде ангелочка — вполне себе такой идеал женщины. Только пока маленький. И я искренне завидую тому, чьей женой она станет. И этому кому-то стоит соответствовать, если он не хочет себе проблем в моем лице.

И это не пустая угроза.

Моя главная 'бэбиситтерская' обязанность — быть на связи. Кристинка ложится спать с телефоном под подушкой, чтобы, чуть что, звонить 'дяде Максиму'. Эксцессы случаются редко, обычно днем и вечером, и, как правило, поводом звонков становятся почтальоны, люди, ошибившиеся адресом, а как-то раз — и участковый.

Но как-то Кристинка позвонила ночью — часа в два — и дрожащим голосом сообщила, что в квартиру ломятся чужие. Беру фонарик, такой, какой у американских полицейских, длинный и с тяжелой ручкой, иду поглядеть. Фонарь несу именно так, как его носят в фильмах копы: дело в том, что если держать его у самой лампы в поднятой полусогнутой руке, то его длинная прочная ручка с батарейками внутри — по сути, уже занесенная для удара дубинка.

Ба, и правда, у двери два каких-то типчика, стоят и трезвонят, стремные причем: рожи сволочные, сразу видно. Вообще у мразей порой бывают лица приличных людей, но вот приличного человека с лицом подонка я в жизни еще не встречал.

Немая сцена — они щурятся на свет фонаря, я гляжу на них — длится одну секунду, ровно столько надо ручке фонаря, чтобы долететь до ближайшей головы. Ее владелец, получив неслабый такой удар, сползает по стенке на пол. Второй пытается высказать свое возмущение трехэтажным матом, но я переключаюсь на него.

Взмах и удар!

Я слышу хруст руки, которой он пытался закрыть голову, и вой, полный боли. Уронив на пол нечто, смахивающее на нераскрытую выкидуху, паскуда то ли бежит, то ли катится вниз по ступенькам. Решаю за ним не гнаться: первый начинает ворочаться на полу, а поле боя и так за мной.

Достаю мобилку, не спуская глаз с лежащего.

— Кристинка, это дядя Макс. Я тут разобрался, спи дальше спокойно.

— Дядя Максим, а кто это кричал?

— Нехороший человек кричал, после того, как я ему всыпал. Спи ложись, он больше не вернется.

Сам перевожу взгляд на свой фонарик: тут уместнее, пожалуй, не 'всыпал', а 'вломил'. И надо бы ментам позвонить, пойманный — наверняка их 'клиент'.

Пока наряд ехал, оглушенный пришел в себя достаточно, чтобы рассказать мне много нового про меня и мою родню, особенно мать, бешеную суку, породившую бешеного ублюдка.

— Я не бешеный, — сказал я ему, — просто детдомовский. Ну а если ты таким образом пытаешься напроситься на лишний перелом — нормальным русским языком попроси, сломаю что-нибудь, мне не трудно.

Затем на лестничную клетку начали потихоньку выглядывать соседи.

— Запоздали вы, — ухмыльнулся я, — самое интересное уже кончилось.

Потом приехал наряд, и я сдал им и пленного, и предмет, который действительно оказался выкидухой. А еще у него прямо на месте нашли вторую выкидуху, его собственную, и пару вещичек, которые я видел первый раз в жизни, но сразу понял, что это арсенал домушника.

А опосля, два дня спустя, ко мне даже наведался участковый, пожать мою руку: второго тоже поймали, со сломанным предплечьем он подался в травмопункт, ну а там уже были о вероятном облике 'пациента' оповещены. Оба — в розыске за многочисленные квартирные кражи. Как оказалось, на квартиру соседскую они наводку получили, что добра хватает и родители в ночную смену работают, но не знали, что мелкая остается дома, думали — у бабушки ночует. Так что я могу собой гордиться: вор должен сидеть в тюрьме.

— А вы теперь думайте, кто из ваших знакомых или сотрудников мог слить информацию о вас и вашем расписании, — сказал я Петру Степановичу наутро.

Само собой, что из доброго соседа я сразу перебрался в разряд друзей семьи. В общем, и мне с ними повезло, и им со мной. Ну а что, элементарная человеческая взаимовыручка и взаимопомощь.

Я открыл холодильник, размышляя, что бы тут такого скушать, что бы тут такого оставить на ужин и утро, а также когда наведаться к соседям, сейчас или вечером.

И в этот момент рвануло так, что дом вздрогнул и стекла моего окна осыпались с жалобным звоном. Словно авиабомба среднего калибра взорвалась... Хотя я, в общем-то, без понятия, как взрываются бомбы, не приходилось видеть, но еханый же бабай!

— Хренасе! — сказал я вслух и выглянул в окно.

Моему взору предстал соседний дом, зияющий выбитыми к чертям собачьим окнами. Что ж так долбануло-то? Газ? Похоже на то...

И в этот миг за окном показался черный-черный дым. Ведь горим же!

Документы и скромные сбережения я храню в небольшой папочке, собранной специально на случай, когда квартиру надо покидать в экстренном порядке. Реальных ценностей у меня — только документы, деньги да мой компьютер, причем не столько само железо, сколько многие мои дизайнерские наработки. Но компьютер не унести, времени вынимать жесткий диск нет, остается только папка. Выскакиваю в коридор — и первая мысль о Кристинке. У ее родителей сегодня дневная смена, она дома одна.

Выскакиваю на лестничную площадку — да мать же его в бога душу, а тут дыма — ад тихонько отдыхает в сторонке, дышать нечем, жара — ужас.

Судя по всему, рвануло аккурат на третьем этаже. Беглый взгляд вниз, через перила — и я вижу дверь одиннадцатой квартиры, лежащую на лестничной площадке, а из дверного проема сифонит на всю катушку пламя и дым.

Я сразу же вспомнил соседа из одиннадцатой — очкарик, типа студент, но постарше, периодически я видел в его руках какие-то бутылки и канистрочки, все думал, что он такое мутит... А оказалось — бомбу, террорист чертов, мутил... Взорвался-то, поди, не газ. На кой ляд? Выживу — узнаю, а пока надо выжить.

Колочу в дверь, ору — не-а, ноль эмоций. Кристинка ведь знает, что в дверь стучат и звонят только чужие люди, а дядя Максим всегда звонит по телефону вначале. Да и не исключено, что она сидит сейчас в шкафу или под кроватью, испуганная взрывом, пожаром и всей этой катавасией. До моего слуха долетает откуда-то истошный вопль. Кто и где вопит — не знаю, но разделять судьбу вопящего совсем не хочется... Ключи!

У меня есть ключи от соседской квартиры, на всякий случай, как и у соседей — от моей. Коридор, комната, тумбочка — вот и ключи.

Бегу обратно, трясущимися руками вставляю ключ в скважину, поворачиваю. Замок щелкает и впускает меня.

В квартире уже пахнет дымом.

— Кристинка! Кристинка!!!

Я нашел ее, как и думал, под кроватью. В слезах, трясется и прижимает к себе пару любимых кукол. Хватаю ее вместе с куклами — и со всех ног на лестничную клетку. Пылающий третий этаж проскочить — не проблема.

Только не получилось. Стоило мне выскочить из квартиры, как в одиннадцатой рвануло так, что у меня бетонный пол ушел из-под ног, на миг показалось даже, что дом рассыпается. Снизу ударил мощнейший поток раскаленного воздуха, вся лестничная клетка на третьем этаже превратилась в натуральное пекло.

И следом за этим из двери показалась человеческая фигура, с головы до ног охваченная огнем. Судя по росту и комплекции — сосед-очкарик. Видать, не террористом он оказался, а жертвой своих химических экспериментов. С момента первого взрыва прошло всего секунд шестьдесят, хотя для него, очкарика — не 'всего', а 'аж целых шестьдесят немыслимых секунд'. Потому что я не понимаю, как можно пережить первый взрыв в своей квартире, затем минуту пожара, потом еще один взрыв, мощнее первого — и вот он все еще жив и двигается, хотя это уже ненадолго. Вот объятая пламенем фигура идет, шатаясь, вперед, к ступенькам, падает и замирает. Все это — в жутчайшем молчании, словно я немое кино смотрел. Почему не кричал? Наверно, легкие сгорели. Почему еще двигался после этого? Ну, человек тварь живучая, и не такое бывает...

И в тот момент, когда я, полупарализованный кошмарным зрелищем, собираюсь с силами и открываю рот, чтобы велеть Кристинке закрыть глаза, вдохнуть и не дышать, пока я буду прорываться сквозь ад третьей лестничной площадки на вторую, что-то рвануло снова, и теперь уже ниже. На первом или втором, точнее не определить, и весь лестничный колодец превращается в жерло вулкана. Вот это, видимо, уже газ начинает рваться, хотя ведь не должен, по идее...

Кристинку колотит дрожь, она от ужаса мычит, не открывая рта, да и мне тоже впервые стало по-настоящему страшно: теперь уже ясно, что прорваться по лестнице вниз и не сгореть не получится.

Две мысли в голове вспыхивают в голове почти мгновенно. Первая — чердак. Вторая — черта с два. Еще пару лет назад, зимой, на чердачный люк повесили колодку, потому что чердак наш бомжи облюбовали. И я понятия не имею, у кого из соседей ключ, знаю точно, что не у Петра Степановича. То есть, вернейший путь из этой западни — на чердак, а с чердака — в соседний подъезд. Или даже в самый дальний подъезд, а оттуда уже вниз, вон из горящего дома. Но чтобы вынести плечом массивный люк, да еще и снизу вверх, да еще и без разгона, стоя на приставной лестнице — мне просто не хватит силы. Знай я, у кого из соседей ключ и где он лежит — можно было бы еще попытался высадить дверь, но я не знаю, не интересовался никогда чердаком.