Пламя на воде

Годы странствий слегка подправили его характер, хотя прежней живости он так и не приобрел. По крайней мере, когда несколько лет спустя Барсу все же пришлось вернуться в Замок, он обнаружил, что это вовсе не неприятно и даже в чем-то сродни возвращению домой — так он это для себя определил, хотя сравнивать ему было не с чем. Теперь он частенько исчезал на годы, но снова и снова возвращался, чтобы немного отдохнуть. Долго усидеть на месте не мог: неизбежно наступало время, когда он вновь становился неоправданно молчаливым, маялся несколько дней, а затем поспешно собирался в дорогу.

В Башню Барс вошел мальчишкой, которому едва исполнилось шестнадцать. Рыцарем стал в семнадцать, имея внешность тридцатилетнего и неизвестный груз за душой. Постепенно реальный возраст догнал видимый, а затем и перегнал. Вернувшиеся из Башни не менялись, как обычные люди — их продолжительность жизни увеличивалась во много раз, если только не обрывалась насильственным путем. Барс продолжал выглядеть тридцатилетним, с каждым приездом заставая в Замке новое поколение пацанов.

Барс не вел счет убитой им нечисти, но если бы кто-нибудь потрудился сделать это, счет оказался бы весьма солидным. Сверхчувствие — способность ощущать напряженность пространства, предваряющую прорыв — тоже было результатом посещения Башни, но с годами совершенствовалось. Обычно Барс работал чисто: обнаружив место будущего прорыва, он поселялся поблизости, выжидал и в нужный момент встречал тварей во всеоружии, не позволяя им разползтись и натворить бед. Таких проколов, как нынче, с ним не случалось очень давно, и теперь Барс мысленно честил себя на все лады, медленным шагом проезжая вдоль темнеющей лесной опушки. Самое обидное, что рыцарь искренне не мог понять, как это он позволил себе так расслабиться.

Барсу не очень хотелось возвращаться в таверну — он полагал, что ничего хорошего его там не ждет. Но и уехать просто так не мог тоже. Рассвет еще не наступил, и деревня по-прежнему спала, когда рыцарь Пламени в полном боевом облачении въехал в ворота таверны на норовистом арраканском жеребце.

* * *

Кара сидела перед камином в общем зале, протянув руки ко все еще тлеющим углям. Серое платье, волосы тщательно убраны под платок, спина сгорблена. Горела одна из ламп. В ее свете маслянисто отблескивали два больших пятна на полу — все, что осталось от убитых здесь тварей.

Когда хлопнула дверь, Кара вздрогнула, но не обернулась.

— Я могу побыть здесь еще, — сказал Барс. — Помочь тебе разобраться с этим всем.

— Не нужно.

— Ты хочешь, чтобы я уехал?

— Да.

— Я не виноват, что я тот, кто есть, Кара. И — мне было хорошо с тобой.

— Уезжай, — отозвалась она тихо. — Уезжай, окаянный.

И, всхлипнув, добавила еще тише:

— Пока большей беды не навел.

Барс пожал плечами. Так оно чаще всего и случалось. Поскольку рыцари чувствовали прорыв заранее, обычно в местечке сначала появлялся черный рыцарь, а уже потом — нечисть. Выводы каждый делал в меру своего понимания.

— Счастливо оставаться, Кара.

— И тебе... вам... счастливого пути.

Уже выехав за околицу, Барс строго сказал заартачившемуся было коню:

— Нам пожелали счастливого пути, Шторм.

Жеребец всхрапнул, недовольно дернул головой и размашистой рысью пошел по дороге, взбивая фонтанчики грязи крепкими шипастыми копытами.

Глава II.

— 1 —

Алина удобно расположилась на крошечной прогалинке посреди густых зарослей ежевики, сидя с ногами на стеганом атласном покрывале, тайком утащенном из спальни. Здесь было ее любимое убежище. Стена колючих кустов снаружи казалась совершенно сплошной, и нельзя было попасть внутрь, не зная потайного пролаза, в который даже Алине приходилось пробираться, став на четвереньки. Правда, в последнее время ей частенько случалось цепляться за колючки и рвать платье, и Алина с ужасом думала о том недалеком времени, когда она станет слишком большой для своих любимых развлечений и ей придется смириться с нудным взрослым существованием.

Откровенно говоря, все воспитатели Алины в один голос утверждали, что повзрослеть ей пора уж давно, и не уставали твердить ей об этом при всяком удобном случае. Четырнадцать лет — немалый возраст для принцессы, еще года два — и можно будет всерьез думать о ее замужестве. Эти разговоры были для Алины постоянным пугалом, поскольку ни становиться взрослой (вернее, взрослой она стать, возможно, и не возражала бы, но вести себя при этом так, как ее учили — увольте!), ни, тем паче, замужней она упорно не желала.

Потому при каждом удобном случае Алина сбегала от воспитателей и камеристок, находя убежище в самых неожиданных местах. Таких укромных местечек у нее с раннего детства было присмотрено немало: некоторые в самом дворце, некоторые в саду за кольцом внутренних стен. А самые любимые — во внешнем дворе, где под сенью парковых посадок (чтобы ничто не раздражало глаз гуляющих по верхним террасам) располагались многочисленные службы — конюшни, прачечные, казармы гвардейцев и прочее, прочее.

Любимых развлечений у Алины было два. Одно из них — чтение: она обожала читать все подряд, но в особенности — авантюрные романы, которые проглатывала на одном дыхании, с замирающим сердцем примеряя на себя образ главного героя. Именно героя, не героини — женские персонажи подавляющего большинства романов почему-то ни умом, ни смелостью не отличались и были Алиной глубоко презираемы, поскольку, по ее твердому убеждению, не стоили своих героев. Второе развлечение Алины состояло в том, чтобы наблюдать за людьми, но так, чтобы ее присутствие не было ими замечено. Для этого занятия существовало еще одно название — подглядывание — но Алине оно в голову почему-то не приходило, и если бы кому-то вздумалось обвинить ее в том, что она подглядывает, принцесса была бы искренне возмущена.

`'Ежевичное'' убежище располагалось во внешнем дворе. Заросли колючих кустов примыкали к монолиту внутренней стены, с этой стороны высокой и неприступной, и именно вдоль стены располагался потайной проход. Плети разросшейся ежевики поднимались высоко по стене, свисали вниз, пряча прогалинку от взгляда сверху. Единственным неудобством убежища было то, что пользоваться им можно было только в теплую пору года. Сейчас, в середине осени, листва уже прилично поредела, но пока еще выполняла свою маскирующую функцию. Несколько погожих деньков, выдавшихся после затяжного периода нудных осенних дождей, слегка подсушили землю, и Алина не преминула воспользоваться случаем, улизнув из дворца с книгой и покрывалом под мышкой.

Теперь книга была уже прочитана, но уходить не хотелось, и Алина слегка раздвинула ветви, приглядываясь к происходящему на расположенной неподалеку тренировочной площадке гвардейцев. Оттуда доносились звон оружия и азартные крики. Похоже, кто-то рискнул вызвать на состязание Бертрама, капитана гвардейцев. На это стоило посмотреть! Алина встала на колени и аккуратно, стараясь не уколоться, отогнула несколько упругих плетей, закрывающих обзор.

Действительно, зрелище того стоило! Молодой гвардеец, высокий и золотоволосый, с изумительной осанкой и гордой посадкой головы — наверное, новенький, поскольку раньше Алина его не видела, а не заметить подобную персону она не могла — вел изящную атаку, угрожая тренировочной рапирой Бертраму, опытному волку Королевской Гвардии. Бертрам отступал, не пропуская ударов, но и не переходя в нападение, и, видимо, ему приходилось нелегко. Подбадриваемые возгласами болельщиков, соперники кружили по площадке; темп ударов ускорялся.

Алина не видела движения Бертрама, когда рапира золотоволосого гвардейца вдруг взлетела в воздух, описала красивую дугу и упала на песок тренировочной площадки, прямо к ногам болельщиков. Принцесса досадливо закусила губу. Она болела за новичка. Как он держался! Алина пообещала себе, что непременно узнает, как его зовут. Еще неизвестно, чья взяла бы, если бы Бертрам не воспользовался каким-нибудь нечестным приемом из своего арсенала. На площадке Бертрам покровительственно похлопывал по плечу молодого гвардейца. Алина отвернулась и принялась сворачивать покрывало.

— 2 —

Зиму Барс решил провести в Замке. Он не возвращался туда уже четыре года, побывав за это время на территории двух королевств и одной империи — границ для Рыцарей Пламени не существовало. Его седло отягощал увесистый потайной кармашек с необработанными адамантами — кристаллами, пользующимися большим спросом у ювелиров. Возможно, популярности у адамантов поубавилось бы, если бы кто-нибудь прознал о их происхождении, но Орден тщательно хранил эту тайну, продавая камни исключительно через длинную цепочку подставных лиц. Добывались же эти пронзительно-голубые, после огранки сверкающие словно бы идущим изнутри светом кристаллы из нечисти — не из любой, разумеется, а из определенного вида больших тварей, и получить камни было нелегко. Барс считал адаманты законным военным трофеем, но оставался совершенно равнодушен к их красоте.

Следовало поторопиться, чтобы достигнуть Замка до начала зимних бурь — пребывание в деревенской таверне на окраине Шумской провинции затянулось дольше, чем Барс рассчитывал — и рыцарь выбрал путь, пролегающий через Шум, столицу графства и всей провинции, хотя в иных обстоятельствах предпочел бы, вероятно, ехать проселками. От Шума по благоустроенной королевской дороге можно было добраться до Сантии. Там — пересечь реку по знаменитому Золотому мосту. Золотым, кстати, мост вовсе не был, видимо, в названии отразилось количество денег, затраченных на его постройку. Потом сделать небольшой крюк и попасть на Долгиновский большак. Этот старый торговый путь пролегал через леса Пелозийской равнины и уводил дальше на северо-восток, к Килленийским предгорьям. Барс надеялся прибыть в Замок недель через пять — если повезет не нарваться по дороге ни на что непредвиденное.

Шум Барсу никогда не нравился — городок этот был небольшим, но каким-то чванливым. Вызывающая роскошь дворянских домов — на дворцы они все же не тянули, хотя и претендовали на это название — соседствовала с отвратительной нищетой. Лишь несколько центральных улиц города были вымощены брусчаткой, большинство же тонули в грязи. Зато площадь перед графским дворцом поражала воображение каскадом фонтанов, украшенных скульптурными группами, изображающими диковинных полулюдей-полузверей-полурыб. Буйная фантазия художника не нашла отклика в сердцах горожан, и фонтан на Центральной площади в городе иначе как `'зверинцем'' не называли. Пару раз Барсу приходилось слышать, как `'зверинцем'' — правда, втихаря, с оглядкой — называли и сам графский дворец. Возможно, из-за любви графа к скульптурному изобилию, а может быть, и по другим причинам.

В город Барс приехал под вечер и остановился в гостинице, расположенной на одной из мощеных улиц, что повышало цену за постой минимум вдвое. С дешевыми гостиницами Шума рыцарь уже был знаком по прошлым визитам и предпочел бы ночевать в поле, завернувшись в плащ. Здесь же в номерах, не шикарных, но довольно чистых, по крайней мере, не было клопов.

Начинались сумерки, когда Барс, обиходив своего жеребца (конюшенная обслуга от Шторма шарахалась за несколько шагов) и от души сыпанув ему овса, вышел на улицу. В Шуме жил адепт Ордена, и рыцарь намеревался нанести ему визит.

Не каждый человек, прошедший школу Ордена и успешно завершивший период послушничества, становится Рыцарем. Многие просто не находят в себе достаточных сил, чтобы войти в Башню; некоторых Башня не принимает сама. Адепт Вагрус оказался среди вторых. Он провел в послушниках лишние пять лет, каждый год заново пытаясь одолеть препону, и каждый раз это заканчивалось неудачей. Наконец Вагрус сдался, принял посвящение в адепты и уехал в Шум, где Орден помог ему приобрести аптеку. Было это больше десяти лет назад. С тех пор Вагрус вел тихую жизнь аптекаря, совмещая ее с функциями информационного агента и передаточного звена Ордена.

На крыше аптеки Вагрус держал голубятню — милое увлечение, позволявшее ему принимать и отсылать сообщения в Замок или из Замка, а также связываться с адептами в других городах. Еще одним хобби аптекаря был аквариум с рыбками фиу: эти маленькие экзотические рыбки по какому-то капризу природы были почти единственными живыми существами, чувствовавшими приближение прорыва и реагировавшими на это изменением поведения. Вагрус, как адепт, ни магическими умениями, ни сверхчувствием не обладал: без настройки Башни его искра, некогда считавшаяся весьма перспективной, медленно затухала, не принося никакой практической пользы.

Сообщений для Барса или значимых новостей из Замка у Вагруса не было. Тем не менее рыцарю он обрадовался, засуетился, быстро заварил какой-то странно пахнущий цветочный чай и три четверти часа донимал Барса пустыми расспросами. Сам болтал тоже, перемежая новости местного значения воспоминаниями о временах своего послушничества.

Барс, может, и рад был бы просто потрепаться с человеком, знающим, что перед ним рыцарь Пламени и не шарахающимся от этого, если бы этим человеком не был Вагрус. Барс знал многих адептов; большинство из них относились к своему положению с достоинством, некоторые — с юмором, иные вовсю наслаждались жизнью, радуясь, что их миновала судьба рыцарей. Над Вагрусом же словно навсегда повисла тень былой неудачи, и Барс постоянно чувствовал себя с ним так, будто в чем-то перед ним виноват. Это назойливое, ничем не оправданное ощущение раздражало рыцаря, и он вздохнул с облегчением, выбравшись на свежий воздух из душноватого домика аптекаря.

Вернувшись в гостиницу, Барс посетил ресторан, где отведал пресной шумской кухни по цене южных деликатесов, выпил пива в баре и уже собирался идти спать, когда его внимание привлекли двое новых посетителей. Собственно, ничего особенно примечательного в их внешности не было, если бы не тот факт, что два столь разных человека находились в обществе друг друга. Один — явный аристократ, из салонных, о чем свидетельствовала богато украшенная драгоценными каменьями, но вряд ли пригодная в бою шпага. Его дорогой, темно-вишневого бархата камзол с трудом сходился на располневшей не по годам фигуре, массивный подбородок утопал в жабо из таосских кружев, кружевные же манжеты закрывали кисть ровно до второй фаланги большого пальца. Бархатные штаны приходились под стать камзолу, обут же франт был в нечто для Шума удивительное: не сапоги, но туфли на каблуках и с острыми носами. Из туфель вызывающе торчали белые чулки. Собеседник аристократа был одет более чем скромно, в костюм из темной грубой шерсти — вроде тех, что носят приказчики или школяры. Сутулая, несмотря на молодость, спина и привычка близоруко щуриться выдавали либо человека сидячей профессии, либо книжного червя. Тем не менее держался он с несомненным достоинством и перед аристократом явно не пасовал, снисходительно кивая в ответ на громогласные реплики.

Барс кивком головы подозвал бармена.

— Не знаешь, кто эти люди? — поинтересовался он, показывая краешек зажатой между пальцами монетки.

— Нездешние, господин, — с готовностью ответил тот. — Вчера вечером приехали, в огроменной карете.