Пламя на воде

ПРОЛОГ.

Традиция завершать собрание кафедры застольем в ближайшем кабачке родилась в Умбрийском университете в незапамятные времена и соблюдалась неукоснительно. По такому случаю несколько столов в зале сдвигались в один ряд. Научная братия с достоинством рассаживалась, вкушала яства, позволяла себе поддержать усталый мозг изрядной толикой алкоголя; постепенно голоса ученых мужей становились все громче, суждения — все категоричней. Случалось даже — прежде, не нынче — что заканчивались эти посиделки потасовкой, настолько входили в раж коллеги по кафедре в стремлении отстоять истину.

Рассказывали, что иной раз в этих сварах истина и впрямь странным образом рождалась. Но то было давно.

Нынешние посиделки тянулись не первый час. Тянулись, впрочем, вяло и без огонька; общий разговор постепенно увял, рассыпавшись на мелкие очаги. Мерно капало со столешницы на пол разлитое кем-то вино. В воздухе висел сизый дым от множества раскуренных трубок.

— Вы, сударь мой Ракис, не иначе как самоубийца, — втолковывал один из заседавших, расплывшийся, но еще сохраняющий внушительный вид мужчина средних лет, другому, съежившемуся на неудобном табурете. — Профессиональный самоубийца, вот как это называется! На собрании кафедры! Во всеуслышание! Заявить, что магия существует, и вы хотите ее изучать. Нет, ну это как же надо себя не ценить, а?

— Я, уважаемый Кассий, себя как раз ценю, — вяло огрызнулся Ракис. — А потому привык говорить, что думаю.

Бакалавр и ассистент кафедры — пока еще ассистент кафедры — знаменитого Умбрийского университета Ференц Ракис был худ, невысок, черняв и носат. И молод. Даже возмутительно молод, по мнению многих коллег, а молодости свойственно легкомыслие. Тем не менее, сегодня в глазах Ракиса поселилось тоскливое выражение гонимой отовсюду дворовой собаки, и чем дольше бакалавр пил, тем более унылым становился его вид. Собеседник нависал над ним, обдавая крепким винным духом; Ракис ерзал на табурете, но отодвинуться было некуда, и он только все больше ссутуливал плечи.

— Вот и потеряете место. А могли бы взять приличную тему, как вам умные люди советовали, спокойно защититься через годик-другой...

— Лучшие ученые умы в истории считали магию вполне реальным явлением.

— Несомненно, — согласился Кассий. — А еще они утверждали, что земля плоская.

— Существует Орден Пламени. Рыцари, владеющие магией.

— Пфф! Фокусники, шарлатаны. Вон, рифийские Мастера Света какие чудеса демонстрируют — вы видали? Столбы света, фонтаны огня, фейерверки! И, между прочим, честно заявляют, что магии никакой в том нет — чистая наука. Отчего вы не хотите их секреты изучать?

— Рифийцы свои секреты хорошо берегут.

— Какие-то изделия они же на сторону продают. Вот и занялись бы исследованиями. Под это, между прочим, и финансирование недурное можно было бы получить.

— Я не понимаю, — Ракис потряс головой и тяжко вздохнул. — Ну не понимаю я! Почему тайные техники рифийских Мастеров Света пытаться изучить можно, а о магии и заикаться не следует?

— О-о... А вот это, друг мой, вопрос политический.

Кассий придвинулся еще ближе; воздетый кверху мясистый палец старшего коллеги многозначительно закачался прямо перед носом Ракиса. И сразу бросилось Ракису в глаза, что ногти его собеседника хоть и ухожены, но по-крестьянски широки, да и рукам с квадратными кистями-лопатами больше под стать был бы плуг. Так вот нет же, мягки руки, нежны и розовы, и владелец их не виды на урожай обсуждает, а озвучивает менторским тоном позицию университетских верхов.

`'Такие вот крестьяне от науки ее и угробят'', — грустно подумал Ракис и в очередной раз вздохнул.

— Вопрос политический и масштаба государственного, — вещал тем временем Кассий. — А то и более того. Камень преткновения здесь — именно так называемый Орден Пламени, совершенно справедливо вами упомянутый. Если допустить существование магии, то и наличие такой структуры, как Орден, делается оправданным. Собственно, предки наши так и считали. И посмотрите, что из этого получилось: Орден — самостоятельная организация, не подчиняющаяся даже главам государств, привилегий массу рыцари так называемые имеют... А зачем, собственно? Как используют бесконтрольность эту? Какие цели преследуют? Какие планы там могут зреть? Не знаете? То-то. Теперь понимаете, мой юный друг, в какое болото вы угодили со своим выступлением о магии?

— Декларируется, что они борются с нечистью.

— Ха! — Кассий откинулся всем телом на спинку сиденья, всплеснул руками. — Вот этого даже от вас, юноша, не ожидал! Вы еще заявите, что нечисть существует! Нет, дорогой мой, нет. Пора вытравить из умов эти крестьянские страшилки. Время Ордена ушло. Кончилось их Пламя.

И, помогая себе жестикуляцией, Кассий неожиданно экспрессивно продекламировал строфу модного в этом сезоне столичного поэта:

— Кончилось все.

Пепел плывет по водам.

Воды уносят вдаль

Сгоревшее время мое...

После чего резко махнул рукой, словно ставя точку в разговоре, и потянулся налить себе вина.

— Нечисть существует, — беззвучно, одними губами прошептал Ракис. — Я знаю.

Однако, наученный горьким опытом, повторять свое утверждение вслух не стал и тоже взялся за кувшин.

Глава I.

Маленькая деревенская таверна, в меру убогая, в меру грязная, основательно пропитавшаяся за свой долгий век ароматами перебродившего пива и вареной капусты, закрылась на ночь. Не горели масляные лампы, развешанные над столами на вбитых в стену железных крюках. В темноте отсвечивал багровым лишь зев огромного камина, полного неостывших углей.

В углу чуть поодаль от камина, на охапке соломы, устроился на ночлег работник, местный дурачок по прозвищу Нелюд. Вообще-то обычно Нелюд ночевал на конюшне, но нынче там жил конь постояльца — огромный, черный, со страшными шипастыми копытами — и дурачок боялся на конюшню заходить. Потому спал здесь и ворочался с боку на бок, и вздрагивал беспокойно, не слыша сквозь сон привычных конюшенных звуков.

На втором этаже таверны, в тесной комнатке со скошенным потолком, не спали. Обнаженный мужчина, раскинувшийся на кровати среди сбитого, перекрученного белья, лежал, подперев голову кулаком. Сухое поджарое тело усыпали бисеринки пота; темные волосы сосульками липли ко лбу. На левом плече мужчины виднелась странная татуировка — раскинувшая крылья диковинная птица, ало-золотая, даже при слабом свете свечи переливающаяся яркими красками.

Сидящая в изножье женщина, тоже обнаженная, расчесывалась, склонив голову к плечу. Была она немолода, но миловидна и щедро одарена по-деревенски упругими формами. Настоящим богатством выглядели ее волосы, пшеничные, длинные, густые; женщина это, несомненно, понимала и нарочно красовалась, медленно проводя гребнем по всей длине роскошной гривы.

— Ты ведь уедешь, Барс, — грустно сказала она, словно продолжая начатый ранее разговор. — Что тебе, молодому, благородному, делать в нашей глуши. Вот пересидишь здесь свои неприятности — или что там у тебя стряслось — и уедешь. Уедешь ведь, честно скажи?

— Уеду, — согласился Барс.

— Вот видишь. Даже имени мне не назвал, прозвищем обошелся... Уедешь и забудешь, а я даже по имени тебя вспомнить не смогу...

— Кара, я ж тебе говорил уже. Нет у меня другого имени.

— Врешь, — припечатала Кара и хлюпнула носом.

— Ну что ты, в самом деле. Сырость-то не разводи.

— Барс, миленький... А возьми меня с собой? — Кара отбросила гребень, склонилась к лежащему, заговорила жарко: — Я тебе век благодарна буду. Обузой не стану, ни в жизнь. Что за доля тут вдовья у меня? Всегда одна, за работой света не вижу. Все брошу, кем скажешь поеду с тобой. А хочешь — таверну продадим, хоть какие гроши, но дадут за нее. Тебе все отдам, только возьми.

— Да ты думай, что говоришь, женщина!

— А что? — оскорбилась Кара. — Никакой грош лишним не бывает.

— Не могу я.

— Не нужна я тебе, вот и не можешь, — Кара всхлипнула, всхлипнула громче, а потом и вовсе заревела в голос, невнятно причитая сквозь слезы что-то про неладную бабскую долю.

— Тихо! — рявкнул Барс, моментально каменея.

— А что-о? Что я такого сказа-а-ла-а?

— Да тихо! — заорал Барс, слитным движением вскакивая с кровати.

С долгим звоном из окошка вылетело запотевшее стекло, и внутрь комнаты хлынул ночной кошмар.

Позже, когда Кара пыталась восстановить в памяти происшедшее, ей вспоминались лишь отрывки, яркие куски, стремительно сменяющие друг друга. Вот Барс на ногах, в его руке — слегка изогнутый меч с совершенно черным лезвием, татуировка на плече ярко пульсирует. Под потолком загорается шар голубого света, нестерпимо резкого, слепящего глаза. Белесые щупальца лезут в окно, заполняют комнату шевелящимися пупырчатыми извивами, шелестят змеиным клубком.

Барс танцует с мечом; кажется, будто он находится одновременно в нескольких местах, и лезвие пляшет черной неуловимой струной, вспыхивает отблеском пламени то тут, то там, почти невидимое в движении.

Паутина тягучей слизи повисает в воздухе; там, где она касается стен или пола, дерево чернеет и съеживается. Вот по вздрагивающим, будто живые, мерзким нитям бежит веселый оранжевый огонек, и от них остается только смрадный запах.

С грохотом вылетает дверь, еще что-то лезет оттуда, что-то большое и жадно чавкающее заполняет проем. Барса нигде не видно. Вот Барс снова рядом, его кожа запятнана красным, а из двери уже ничего не лезет, только по косякам и стенам медленно оползают бесформенные сопливые шматки.

И самое страшное: в комнату вплывает огромный моргающий глаз, просто глаз, висящий в воздухе, без тела, и Барс по самую рукоять вгоняет меч в его зрачок.

И только тогда Кара опомнилась и дико, истошно завизжала.

* * *

Все закончилось очень быстро.

Еще двух тварей, похожих на зубастых жаб, если бы бывали жабы размером с добрую свинью, Барс прикончил в общем зале. К сожалению, прежде те успели добраться до Нелюда, и от дурачка остались лишь кровавые пятна и невнятные ошметки по стенам: даже похоронить будет нечего.

В конюшне двух мелких тварей, немного похожих на летучих мышей, стоптал копытами жеребец, и Барсу осталось лишь добить их магией. Еще одна дрянь с четырьмя когтистыми лапами спикировала с покатой крыши конюшни, но лишилась головы и смачно шлепнулась в глубокую, по щиколотку, грязь, покрывавшую двор. Барс остановился и прислушался.

Ночь тихо шелестела мелким моросящим дождем. Деревня спала. Нигде не мелькнул огонек; никто не орал, не бежал с факелами. В ближайшем к таверне дворе коротко и зло взлаяла собака, но скоро смолкла и она. Если кто-то в деревне и слышал какой-то шум, то явно счел его недостаточным поводом, чтобы покинуть теплую постель. Нечисти поблизости больше не было, но на северо-западе, примерно в полумиле, отчетливо ощущался крупный очаг напряженности. Вот-вот вылупится что-то действительно неприятное. Барс хмыкнул и пошел одеваться.

Кара все еще была наверху, жалась в уголок кровати и бессмысленно пыталась завернуться в платок, явно слишком маленький для такой цели, когда туда поднялся Барс. Изрубленные белесые щупальца медленно таяли, растекаясь по всей комнате лужами зловонной жижи. Посреди луж валялась опрокинутая свеча, которая, как ни странно, помаргивала, но горела.

— Ты так еще и пожар устроишь, — сказал Барс, поднимая свечу и пристраивая ее на уцелевший сундук. — Успокойся, встань, оденься. Зажги побольше света, камин растопи. Все страшное кончилось.

Кара икнула. Барс погладил ее по щеке, взъерошил волосы — Кара напряглась.

Барс внимательно посмотрел на нее.

— Извини, лапочка, некогда мне тебя успокаивать. Тут еще одно дельце есть неподалеку. И нагишом туда не поскачешь.

Под кроватью лежала седельная скатка, небольшая, но увесистая. Кара в свое время не удержалась полюбопытствовать, что в ней, но ничего не поняла: то, что находилось внутри, больше всего напоминало груду обгоревших черепков. Теперь она изумленно наблюдала, как Барс торопливо развернул скатку, быстро пробежал пальцами по черепкам, ощупывая, словно бы даже лаская их, и они ответили на его движения, вырастая, видоизменяясь на глазах. Через пару минут перед ним лежал полный рыцарский доспех, сделанный из странного металла, совершенно черного и гибкого, почти как кожа. По глянцевой поверхности пробегали редкие огненные сполохи, как отблески пляшущего пламени несуществующего костра. Глаза у Кары округлились, из груди вырвался протяжный вздох.

— Ты черный рыцарь, — бесцветно, едва слышно выговорила она.

— Ну да. Рыцарь Пламени. Ты ведь и раньше видела татуировку.

Барс надевал доспех, отчаянно извиваясь, чтобы застегнуть все нужные пряжки. Завершил наряд черный шлем, украшенный витыми рогами; прежде чем опустить забрало, Барс повернулся к Каре.

— Я — не нечисть, Кара, — сказал он мягко. — Я дерусь с нею, но сам я — человек. Не надо на меня так смотреть, пожалуйста.

Он помедлил еще несколько мгновений, ожидая ответа, потом вышел, на ходу опуская забрало.

* * *

Большую тварь Барс подстерег в сырой тенистой лощинке, заросшей орешником. Шипастые копыта коня взрывали толстый слой слежавшихся прелых листьев; пахло гнилью и плесенью. Тварь оказалась не только здоровенной, но и на редкость неудобной, успешно сопротивлялась и магическому, и физическому воздействию. Пару раз чуть не пробила доспех, а однажды даже оглушила Барса магическим ударом — спас его жеребец, державший оборону, пока хозяин очухивался. Усиль тварь в тот момент напор — и, возможно, достигла бы своего. Убивал ее Барс очень грязно, отсекая конечности и ложноножки, пока не смог, наконец, продавить центральную защиту. Ни одного кристалла добыть не удалось. В общем, это был явно не лучший бой рыцаря, да и не лучший день.

В таверне он практически прозевал нападение, которое ждал больше трех недель. Дрался без доспеха, получил кислотные ожоги, и теперь все тело горело огнем. Голова после удара кружилась и гудела. Барс пошатнулся в седле и усмехнулся посетившей его мысли: свалиться с лошади было бы, пожалуй, закономерным завершением его сегодняшних приключений. С лошади он не падал лет эдак с шести.

Барс не просто воспитывался в Замке Ордена Пламени, как бывает обычно — он родился и вырос в нем. Будущим ученикам случалось попадать в Замок разными путями. Чаще всего подбирались рыцарями по всему миру и привозились на обучение сироты и беспризорники, явившие искру магического таланта. Выкупалось потомство нищих, а иногда — и дети-бастарды, сбытые аристократической родней под большим секретом. Изредка приходили своим ходом подростки-романтики.

Мать Барса явилась в Замок сама, будучи на последнем месяце беременности; категорически отказалась что-либо кому-либо объяснять, родила сына и уже через два дня бесследно исчезла, не оставив ребенку ни имени, ни памяти о себе. Мальчика выкормили козьим молоком. Был он вначале хилым, часто болел и несколько раз чуть не отправился к праотцам, но выжил и годам к двум окреп. К четырем уже имел на ферме — так называли часть Замка, где жила малышня — прочную репутацию задиры. Учился Барс легко, но долгие годы штудий вспоминать не любил. По необходимости суровая школа Ордена к сентиментальностям не располагала. Этап послушничества пролетел быстро, как и год обязательного странствия, и в Башню Барс отправился, будучи на несколько лет младше принятого возраста. Возможно, это было ошибкой. То, с чем сталкивается послушник в Башне, обсуждать не принято ни с кем, и Барс тоже ни с кем не делился, но вышел он оттуда совсем другим человеком. Проведя в Башне год, Барс постарел внешне лет на пятнадцать, навсегда распрощался с юношеской задиристостью и стал замкнутым и молчаливым. Его магическая искра развернулась после Башни в талант выдающейся силы, но даже это, как, впрочем, и возведение в ранг рыцаря, не доставило ему ожидаемой радости. Изготовив доспех и оружие — каждый рыцарь делал это для себя сам — Барс покинул Замок Ордена, втайне надеясь никогда не возвращаться в него.

Годы странствий слегка подправили его характер, хотя прежней живости он так и не приобрел. По крайней мере, когда несколько лет спустя Барсу все же пришлось вернуться в Замок, он обнаружил, что это вовсе не неприятно и даже в чем-то сродни возвращению домой — так он это для себя определил, хотя сравнивать ему было не с чем. Теперь он частенько исчезал на годы, но снова и снова возвращался, чтобы немного отдохнуть. Долго усидеть на месте не мог: неизбежно наступало время, когда он вновь становился неоправданно молчаливым, маялся несколько дней, а затем поспешно собирался в дорогу.

В Башню Барс вошел мальчишкой, которому едва исполнилось шестнадцать. Рыцарем стал в семнадцать, имея внешность тридцатилетнего и неизвестный груз за душой. Постепенно реальный возраст догнал видимый, а затем и перегнал. Вернувшиеся из Башни не менялись, как обычные люди — их продолжительность жизни увеличивалась во много раз, если только не обрывалась насильственным путем. Барс продолжал выглядеть тридцатилетним, с каждым приездом заставая в Замке новое поколение пацанов.

Барс не вел счет убитой им нечисти, но если бы кто-нибудь потрудился сделать это, счет оказался бы весьма солидным. Сверхчувствие — способность ощущать напряженность пространства, предваряющую прорыв — тоже было результатом посещения Башни, но с годами совершенствовалось. Обычно Барс работал чисто: обнаружив место будущего прорыва, он поселялся поблизости, выжидал и в нужный момент встречал тварей во всеоружии, не позволяя им разползтись и натворить бед. Таких проколов, как нынче, с ним не случалось очень давно, и теперь Барс мысленно честил себя на все лады, медленным шагом проезжая вдоль темнеющей лесной опушки. Самое обидное, что рыцарь искренне не мог понять, как это он позволил себе так расслабиться.

Барсу не очень хотелось возвращаться в таверну — он полагал, что ничего хорошего его там не ждет. Но и уехать просто так не мог тоже. Рассвет еще не наступил, и деревня по-прежнему спала, когда рыцарь Пламени в полном боевом облачении въехал в ворота таверны на норовистом арраканском жеребце.

* * *

Кара сидела перед камином в общем зале, протянув руки ко все еще тлеющим углям. Серое платье, волосы тщательно убраны под платок, спина сгорблена. Горела одна из ламп. В ее свете маслянисто отблескивали два больших пятна на полу — все, что осталось от убитых здесь тварей.

Когда хлопнула дверь, Кара вздрогнула, но не обернулась.

— Я могу побыть здесь еще, — сказал Барс. — Помочь тебе разобраться с этим всем.

— Не нужно.

— Ты хочешь, чтобы я уехал?

— Да.

— Я не виноват, что я тот, кто есть, Кара. И — мне было хорошо с тобой.

— Уезжай, — отозвалась она тихо. — Уезжай, окаянный.

И, всхлипнув, добавила еще тише:

— Пока большей беды не навел.

Барс пожал плечами. Так оно чаще всего и случалось. Поскольку рыцари чувствовали прорыв заранее, обычно в местечке сначала появлялся черный рыцарь, а уже потом — нечисть. Выводы каждый делал в меру своего понимания.

— Счастливо оставаться, Кара.

— И тебе... вам... счастливого пути.

Уже выехав за околицу, Барс строго сказал заартачившемуся было коню:

— Нам пожелали счастливого пути, Шторм.

Жеребец всхрапнул, недовольно дернул головой и размашистой рысью пошел по дороге, взбивая фонтанчики грязи крепкими шипастыми копытами.

Глава II.

— 1 —

Алина удобно расположилась на крошечной прогалинке посреди густых зарослей ежевики, сидя с ногами на стеганом атласном покрывале, тайком утащенном из спальни. Здесь было ее любимое убежище. Стена колючих кустов снаружи казалась совершенно сплошной, и нельзя было попасть внутрь, не зная потайного пролаза, в который даже Алине приходилось пробираться, став на четвереньки. Правда, в последнее время ей частенько случалось цепляться за колючки и рвать платье, и Алина с ужасом думала о том недалеком времени, когда она станет слишком большой для своих любимых развлечений и ей придется смириться с нудным взрослым существованием.

Откровенно говоря, все воспитатели Алины в один голос утверждали, что повзрослеть ей пора уж давно, и не уставали твердить ей об этом при всяком удобном случае. Четырнадцать лет — немалый возраст для принцессы, еще года два — и можно будет всерьез думать о ее замужестве. Эти разговоры были для Алины постоянным пугалом, поскольку ни становиться взрослой (вернее, взрослой она стать, возможно, и не возражала бы, но вести себя при этом так, как ее учили — увольте!), ни, тем паче, замужней она упорно не желала.

Потому при каждом удобном случае Алина сбегала от воспитателей и камеристок, находя убежище в самых неожиданных местах. Таких укромных местечек у нее с раннего детства было присмотрено немало: некоторые в самом дворце, некоторые в саду за кольцом внутренних стен. А самые любимые — во внешнем дворе, где под сенью парковых посадок (чтобы ничто не раздражало глаз гуляющих по верхним террасам) располагались многочисленные службы — конюшни, прачечные, казармы гвардейцев и прочее, прочее.

Любимых развлечений у Алины было два. Одно из них — чтение: она обожала читать все подряд, но в особенности — авантюрные романы, которые проглатывала на одном дыхании, с замирающим сердцем примеряя на себя образ главного героя. Именно героя, не героини — женские персонажи подавляющего большинства романов почему-то ни умом, ни смелостью не отличались и были Алиной глубоко презираемы, поскольку, по ее твердому убеждению, не стоили своих героев. Второе развлечение Алины состояло в том, чтобы наблюдать за людьми, но так, чтобы ее присутствие не было ими замечено. Для этого занятия существовало еще одно название — подглядывание — но Алине оно в голову почему-то не приходило, и если бы кому-то вздумалось обвинить ее в том, что она подглядывает, принцесса была бы искренне возмущена.

`'Ежевичное'' убежище располагалось во внешнем дворе. Заросли колючих кустов примыкали к монолиту внутренней стены, с этой стороны высокой и неприступной, и именно вдоль стены располагался потайной проход. Плети разросшейся ежевики поднимались высоко по стене, свисали вниз, пряча прогалинку от взгляда сверху. Единственным неудобством убежища было то, что пользоваться им можно было только в теплую пору года. Сейчас, в середине осени, листва уже прилично поредела, но пока еще выполняла свою маскирующую функцию. Несколько погожих деньков, выдавшихся после затяжного периода нудных осенних дождей, слегка подсушили землю, и Алина не преминула воспользоваться случаем, улизнув из дворца с книгой и покрывалом под мышкой.

Теперь книга была уже прочитана, но уходить не хотелось, и Алина слегка раздвинула ветви, приглядываясь к происходящему на расположенной неподалеку тренировочной площадке гвардейцев. Оттуда доносились звон оружия и азартные крики. Похоже, кто-то рискнул вызвать на состязание Бертрама, капитана гвардейцев. На это стоило посмотреть! Алина встала на колени и аккуратно, стараясь не уколоться, отогнула несколько упругих плетей, закрывающих обзор.

Действительно, зрелище того стоило! Молодой гвардеец, высокий и золотоволосый, с изумительной осанкой и гордой посадкой головы — наверное, новенький, поскольку раньше Алина его не видела, а не заметить подобную персону она не могла — вел изящную атаку, угрожая тренировочной рапирой Бертраму, опытному волку Королевской Гвардии. Бертрам отступал, не пропуская ударов, но и не переходя в нападение, и, видимо, ему приходилось нелегко. Подбадриваемые возгласами болельщиков, соперники кружили по площадке; темп ударов ускорялся.

Алина не видела движения Бертрама, когда рапира золотоволосого гвардейца вдруг взлетела в воздух, описала красивую дугу и упала на песок тренировочной площадки, прямо к ногам болельщиков. Принцесса досадливо закусила губу. Она болела за новичка. Как он держался! Алина пообещала себе, что непременно узнает, как его зовут. Еще неизвестно, чья взяла бы, если бы Бертрам не воспользовался каким-нибудь нечестным приемом из своего арсенала. На площадке Бертрам покровительственно похлопывал по плечу молодого гвардейца. Алина отвернулась и принялась сворачивать покрывало.

— 2 —

Зиму Барс решил провести в Замке. Он не возвращался туда уже четыре года, побывав за это время на территории двух королевств и одной империи — границ для Рыцарей Пламени не существовало. Его седло отягощал увесистый потайной кармашек с необработанными адамантами — кристаллами, пользующимися большим спросом у ювелиров. Возможно, популярности у адамантов поубавилось бы, если бы кто-нибудь прознал о их происхождении, но Орден тщательно хранил эту тайну, продавая камни исключительно через длинную цепочку подставных лиц. Добывались же эти пронзительно-голубые, после огранки сверкающие словно бы идущим изнутри светом кристаллы из нечисти — не из любой, разумеется, а из определенного вида больших тварей, и получить камни было нелегко. Барс считал адаманты законным военным трофеем, но оставался совершенно равнодушен к их красоте.

Следовало поторопиться, чтобы достигнуть Замка до начала зимних бурь — пребывание в деревенской таверне на окраине Шумской провинции затянулось дольше, чем Барс рассчитывал — и рыцарь выбрал путь, пролегающий через Шум, столицу графства и всей провинции, хотя в иных обстоятельствах предпочел бы, вероятно, ехать проселками. От Шума по благоустроенной королевской дороге можно было добраться до Сантии. Там — пересечь реку по знаменитому Золотому мосту. Золотым, кстати, мост вовсе не был, видимо, в названии отразилось количество денег, затраченных на его постройку. Потом сделать небольшой крюк и попасть на Долгиновский большак. Этот старый торговый путь пролегал через леса Пелозийской равнины и уводил дальше на северо-восток, к Килленийским предгорьям. Барс надеялся прибыть в Замок недель через пять — если повезет не нарваться по дороге ни на что непредвиденное.

Шум Барсу никогда не нравился — городок этот был небольшим, но каким-то чванливым. Вызывающая роскошь дворянских домов — на дворцы они все же не тянули, хотя и претендовали на это название — соседствовала с отвратительной нищетой. Лишь несколько центральных улиц города были вымощены брусчаткой, большинство же тонули в грязи. Зато площадь перед графским дворцом поражала воображение каскадом фонтанов, украшенных скульптурными группами, изображающими диковинных полулюдей-полузверей-полурыб. Буйная фантазия художника не нашла отклика в сердцах горожан, и фонтан на Центральной площади в городе иначе как `'зверинцем'' не называли. Пару раз Барсу приходилось слышать, как `'зверинцем'' — правда, втихаря, с оглядкой — называли и сам графский дворец. Возможно, из-за любви графа к скульптурному изобилию, а может быть, и по другим причинам.

В город Барс приехал под вечер и остановился в гостинице, расположенной на одной из мощеных улиц, что повышало цену за постой минимум вдвое. С дешевыми гостиницами Шума рыцарь уже был знаком по прошлым визитам и предпочел бы ночевать в поле, завернувшись в плащ. Здесь же в номерах, не шикарных, но довольно чистых, по крайней мере, не было клопов.

Начинались сумерки, когда Барс, обиходив своего жеребца (конюшенная обслуга от Шторма шарахалась за несколько шагов) и от души сыпанув ему овса, вышел на улицу. В Шуме жил адепт Ордена, и рыцарь намеревался нанести ему визит.

Не каждый человек, прошедший школу Ордена и успешно завершивший период послушничества, становится Рыцарем. Многие просто не находят в себе достаточных сил, чтобы войти в Башню; некоторых Башня не принимает сама. Адепт Вагрус оказался среди вторых. Он провел в послушниках лишние пять лет, каждый год заново пытаясь одолеть препону, и каждый раз это заканчивалось неудачей. Наконец Вагрус сдался, принял посвящение в адепты и уехал в Шум, где Орден помог ему приобрести аптеку. Было это больше десяти лет назад. С тех пор Вагрус вел тихую жизнь аптекаря, совмещая ее с функциями информационного агента и передаточного звена Ордена.

На крыше аптеки Вагрус держал голубятню — милое увлечение, позволявшее ему принимать и отсылать сообщения в Замок или из Замка, а также связываться с адептами в других городах. Еще одним хобби аптекаря был аквариум с рыбками фиу: эти маленькие экзотические рыбки по какому-то капризу природы были почти единственными живыми существами, чувствовавшими приближение прорыва и реагировавшими на это изменением поведения. Вагрус, как адепт, ни магическими умениями, ни сверхчувствием не обладал: без настройки Башни его искра, некогда считавшаяся весьма перспективной, медленно затухала, не принося никакой практической пользы.

Сообщений для Барса или значимых новостей из Замка у Вагруса не было. Тем не менее рыцарю он обрадовался, засуетился, быстро заварил какой-то странно пахнущий цветочный чай и три четверти часа донимал Барса пустыми расспросами. Сам болтал тоже, перемежая новости местного значения воспоминаниями о временах своего послушничества.

Барс, может, и рад был бы просто потрепаться с человеком, знающим, что перед ним рыцарь Пламени и не шарахающимся от этого, если бы этим человеком не был Вагрус. Барс знал многих адептов; большинство из них относились к своему положению с достоинством, некоторые — с юмором, иные вовсю наслаждались жизнью, радуясь, что их миновала судьба рыцарей. Над Вагрусом же словно навсегда повисла тень былой неудачи, и Барс постоянно чувствовал себя с ним так, будто в чем-то перед ним виноват. Это назойливое, ничем не оправданное ощущение раздражало рыцаря, и он вздохнул с облегчением, выбравшись на свежий воздух из душноватого домика аптекаря.

Вернувшись в гостиницу, Барс посетил ресторан, где отведал пресной шумской кухни по цене южных деликатесов, выпил пива в баре и уже собирался идти спать, когда его внимание привлекли двое новых посетителей. Собственно, ничего особенно примечательного в их внешности не было, если бы не тот факт, что два столь разных человека находились в обществе друг друга. Один — явный аристократ, из салонных, о чем свидетельствовала богато украшенная драгоценными каменьями, но вряд ли пригодная в бою шпага. Его дорогой, темно-вишневого бархата камзол с трудом сходился на располневшей не по годам фигуре, массивный подбородок утопал в жабо из таосских кружев, кружевные же манжеты закрывали кисть ровно до второй фаланги большого пальца. Бархатные штаны приходились под стать камзолу, обут же франт был в нечто для Шума удивительное: не сапоги, но туфли на каблуках и с острыми носами. Из туфель вызывающе торчали белые чулки. Собеседник аристократа был одет более чем скромно, в костюм из темной грубой шерсти — вроде тех, что носят приказчики или школяры. Сутулая, несмотря на молодость, спина и привычка близоруко щуриться выдавали либо человека сидячей профессии, либо книжного червя. Тем не менее держался он с несомненным достоинством и перед аристократом явно не пасовал, снисходительно кивая в ответ на громогласные реплики.

Барс кивком головы подозвал бармена.

— Не знаешь, кто эти люди? — поинтересовался он, показывая краешек зажатой между пальцами монетки.

— Нездешние, господин, — с готовностью ответил тот. — Вчера вечером приехали, в огроменной карете.

— Вместе?

— Так точно.

— Странная парочка, не правда ли?

— Совершенно верно, господин. Тот, что в красивом платье — барон, а второй — какой-то ученый. Вроде бы из самой Умбры. С ними еще два лакея и кучер. Номера сняли на двое суток, говорили, с дороги отдохнуть. По отдельному номеру для барона и для ученого, и еще для кучера с лакеями каморку. А завтра с утра пораньше и съедут.

— Путешествуют вместе, значит?

— Совершенно так.

— Чего в жизни не бывает, — удивился Барс, отдавая монетку бармену.

— Ваша правда, господин, ваша правда.

На следующий день Барс покинул гостиницу на рассвете. Выводя из конюшни своего жеребца, увидел кучера, запрягающего шестерку лошадей в действительно огромную — целый дом на колесах — и богато украшенную карету. Странная парочка уже топталась на крыльце. Барон низко надвинул широкополую шляпу с пышным перьевым плюмажем и запахнул бутылочно-зеленую с алым подбивом накидку. Школяр-ученый зевал, прикрывая рот ладонью, и зябко кутался в простой коричневый плащ с капюшоном. Барс снова подивился разнообразию загадок, которые подкидывает порой жизнь, и выехал за ворота.

— 3 —

Королевская дорога отличалась от обычной тремя вещами. Во-первых, она была засыпана каменной крошкой, за годы эксплуатации так плотно втоптанной в почву, что представлялась почти монолитным полотном. Во-вторых, через промежутки, равные примерно дню пути всадника или экипажа, были расположены станции. Каждая станция непременно имела заставу, постоялый двор и конюшню, где можно было взять внаем или поменять лошадей. И в-третьих, на каждой заставе за путешествие по королевской дороге надо было платить.

Жеребец Барса был быстрее и выносливей обычной лошади, что позволяло рыцарю от рассвета до темноты проходить по два перегона. Постоялые дворы как близнецы походили один на другой; Барс приезжал затемно, наскоро ел, отсыпался и с первым светом вновь пускался в путь. Движение на дороге к зиме становилось менее оживленным, но пока еще не замерло; почти каждый день встречались торговые караваны — вереницы крытых возков, охраняемых хмурыми стражами. Купцы торопились вернуться домой до холодов. На одном из перегонов Барс обогнал почтовую упряжку: пару лошадей, запряженных в легкий возок на больших подрессоренных колесах. Возница проводил рыцаря недовольным взглядом — королевская почта ревностно поддерживала свою славу самой скоростной службы.

Крестьянские телеги на королевской дороге были редкостью — плата за проезд, хоть и небольшая, по мужицкому карману била крепко, и рачительные крестьяне, везущие на рынок овощи или мешки с зерном, предпочитали передвигаться проселками. Потому-то и привлекла внимание Барса большая неуклюжая телега, стоявшая обочь дороги и нагруженная горой невообразимых клумков. Не то четверо, не то пятеро ребятишек резвились рядом, выскакивая на дорогу и затем с визгом ссыпаясь в канаву; средних лет женщина в крестьянской одежде то и дело шикала на них, настороженно поглядывая по сторонам. Подъехав поближе, Барс увидел и причину остановки: перед телегой, выпряженная из оглобель, лежала на боку павшая лошадь. Судя по всему, умерла она от старости; непонятно было, как вообще кому-то пришло в голову запрячь подобного одра в телегу, да еще большую и тяжело груженую.

На придержавшего жеребца Барса женщина посмотрела с опаской: судя по всему, она предпочла бы, чтобы он поскорее проехал мимо. Однако Барс остановился и спешился.

Женщина поспешно встряла между ним и телегой. Выглядела она довольно комично, пытаясь загородить своей широкой грудью драгоценные пожитки.

— Муж сейчас вернется, — торопливо сообщила она. — Он пошел на станцию за лошадью.

Барс с сомнением посмотрел на протянувшую ноги древнюю клячу.

— А ты уверена, что у вас есть на это деньги?

— Денег нет, господин, — встревоженно зачастила женщина. — У нас нет денег. Мы бедные путники, господин, откуда у нас деньги?

— Да ты что, баба, за разбойника меня держишь? — оскорбился Барс.

— Мы люди простые, — заныла женщина. — Вы уж простите, господин, коли что не так.

— Тьфу ты, пропасть! Вот же дуреха. Как же вы возьмете лошадь, если у вас денег нет? Твой муж кто?

— Кузнец.

— И он запряг такую клячу? Я был лучшего мнения о кузнецах. Что вообще кузнец с семейством делает на дороге?

— Переезжаем мы.

— Почему?

Женщина опустила голову и затеребила концы клетчатого шерстяного платка.

Существовало, конечно, множество причин, которые могли бы заставить сняться с места семью незадачливого кузнеца, но Барс считал себя обязанным выяснить одно — не было ли тут чего-то, связанного с его специальностью. Он не чувствовал следов прорыва, но кто знает, насколько издалека могла приползти эта несуразная повозка? Однако добиться от женщины вразумительного ответа оказалось делом практически невозможным. Она мямлила, отмалчивалась и с тоской поглядывала на дорогу; в конце концов Барс плюнул и решил поговорить с кузнецом.

До станции было мили две — расстояние, не столь большое даже для пешего, и Барс ожидал встретить кузнеца по пути, но этого не произошло. Рыцарь обнаружил его на станции: разложив перед собой холстину, кузнец — кряжистый дядька с грубым неправильным лицом и необыкновенно широкими плечами — скрестив ноги восседал прямо на земле. На полотне были выложены четыре меча. За открытыми воротами постоялого двора виднелись тесно сгрудившиеся купеческие возки; вокруг них бродила охрана. Сам купец в компании двух стражей стоял возле кузнеца, вертя в руках и придирчиво рассматривая еще один клинок. Здесь же находился и станционный смотритель; по его подобострастному виду можно было предположить, что купец здесь известен и является важной шишкой. Барс спешился и незаметно присоединился к компании.

— Дешевый товар, — заключил наконец купец, небрежно бросая меч на холстину. — Грубая работа. Даже и не знаю, зачем бы мне такие понадобились.

— Клинки хорошие, господин, — прогудел кузнец. — Поглядите, какая закалка. А заточка? Волос режут!

— Пф. Грубые и баланс плохой. Мечей я не видел, что ли?

— В наших краях лучшей ковки вы не найдете, — кипятился кузнец. — В наших краях вообще оружие редко кто делает. Хоть у кого спросите, лучше, чем Филантий, мечи никто не кует.

— Вот и ковал бы, как все, серпы. Филантий, говоришь? Никогда не слыхал. Я, брат, на торговле собаку сьел, и уж бросовый товар от хорошего как-нибудь отличу. Дерьмо твои мечи, Филантий.

Кузнец обиделся.

— А ты чужую работу не хули, господин хороший. Не хочешь — не покупай, а оскорблять-то зачем?

— По-моему, неплохие клинки, — поспешил вмешаться Барс, пока торговля не переросла окончательно в ссору. — Что просишь за них?

Мечи на самом деле были качества среднего, действительно грубоватые, но и не настолько уж бросовые, как утверждал купец. Выручить за них сумму, необходимую для уплаты залога и найма лошади — не лучшей, но сносной — представлялось вполне реальным.

— А ты кто таков? — возмутился купец, поворачиваясь к Барсу. — Зачем без спроса в чужую торговлю влезаешь?

— Так тут у вас торговля? — изумленно поднял брови Барс. — Мне показалось, вы не заинтересованы в покупке.

Обнаружив, что рявкнул не просто на какого-то проезжего, а на благородного, купец слегка сбавил обороты.

— Я — торговец, благородный господин, но я не могу торговать себе в убыток. Этот кузнец заломил за свои мечи совершенно несуразную цену.

— Да? И сколько же?

— По динару за каждый.

У городских оружейников мечи подобного качества шли не меньше чем по три динара, и трудно было предположить, что купец об этом не знает. Барсу пришла в голову озорная идея.

— А знаете, кажется, я что-то слышал о мечах мастера Филантия, — задумчиво протянул он. — Говорят, такой меч с удара перерубает бревно толщиной с человеческое бедро.

Кузнец изумленно крякнул и вытаращился на Барса.

Торговец бросил быстрый взгляд на полотно и недоверчиво прищурился.

— Не может быть. Только не эти.

— Мне тоже сомнительно. Но интересно было бы провести эксперимент.

— Эксперимент? Хм, — в глазах торговца появилась заинтересованность. — Может быть, пари?

— Охотно.

— Милейший! — обратился торговец к станционному смотрителю. — Где мы можем найти соответствующее бревно?

Вскоре охранники притащили и врыли одним концом в землю бревно, оказавшееся несколько толще, чем рассчитывал Барс. Кузнец сопел и с несчастным видом переминался с ноги на ногу.

— Каковы ваши условия? — поинтересовался Барс у торговца.

— Хм. Скажем, так: делаем три попытки. Если хотя бы один удар перерубает бревно полностью, ставка — ваша.

— А кто будет наносить удар?

Торговец огляделся, кивком головы подозвал одного из охранников.

— Полагаю, Пелен. Он лучший из моих людей.

Барс неодобрительно поджал губы.

— Мне это кажется не совсем справедливым. Он может быть заинтересован.

— Что вы предлагаете?

— Я сделаю это сам.

— Но вы тоже лицо заинтересованное.

— Однако мы проверяем качество меча, а не мастерство фехтовальщика. Если я ударю слишком сильно, а меч не столь хорош, он просто сломается. Вашему же охраннику достаточно придержать удар.

Торговец задумался.

— Пожалуй, вы правы, — признал он наконец. — Но у меня дополнительное условие. Испытываем три меча, по три попытки на каждый, и выбираю мечи я сам.

Кузнец застонал.

— Тогда и ставки на каждый меч в отдельности, — заметил Барс. — Плюс процент за второй и третий результативный удар одним мечом.

— Согласен.

Барс приподнял брови.

— А хватит ли нам бревна?

Торговец проиграл два пари из трех. Мог бы и все три, но Барс остыл и решил не зарываться. Он брал меч, который подавал ему торговец, осматривал со всех сторон, быстро проводя пальцами по кромке лезвия, примерялся к балансу и наносил точный удар, посылая вместе с движением легчайший магический импульс. Первыми тремя ударами он, слегка увлекшись, снес с верхушки бревна три примерно равной толщины колечка. Вторым мечом Барс сделал один хороший удар и два — разрубивших бревно лишь на две трети; последний меч все три раза застревал в бревне, не доходя до края на толщину пальца.

Самым ошарашенным человеком в компании выглядел кузнец.

— Пожалуй, я куплю эти мечи по динару за штуку, — заявил Барс, вытирая со лба пот и пряча в кошелек полученные с купца монеты.

— Э-э, позвольте, господин. Со всем уважением, но я первым приценился к этому товару, — возмутился торговец. — Я согласен даже дать по полтора динара, но будьте любезны не сбивать мне торг!

И тут кузнец, все это время ошалело пялившийся то на рыцаря, то на торговца, вдруг очнулся, шагнул вперед, расправив плечи, прокашлялся и хриплым голосом выпалил:

— Два динара!

— А ты не пропадешь, приятель, — заметил Барс.

— 4 —

Продолжить свой путь Барсу удалось лишь на следующее утро.

Накануне он потерял еще уйму времени. Сначала, чтобы отделаться от торговца, который на радостях от удачной, по его мнению, сделки решил непременно угостить Барса выпивкой. Затем пришлось возвращаться, чтобы поговорить все-таки с кузнецом, который под шумок обзавелся ладненькой каурой кобылкой и быстренько слинял. И все это лишь для того, чтобы выяснить, что семью кузнеца заставила сняться с насиженного места примитивная бытовая ссора. Что староста деревни жизни кузнецу совершенно не давал, поскольку рассчитывал отдать кузню своему старшему сыну, каковой бездельник и подпалил кузнецу овин, а день был ветреный, и огонь перекинулся на дом, но не кузнецов, а соседний, и в результате всего этого выгорело полдеревни и кузня в том числе. Выслушав все это и озадаченно покрутив головой, Барс пожелал кузнецу удачи на новом месте, благо рекламу его имени рыцарь невзначай сделал весьма недурную, и вернулся на станцию, где и был вынужден остаться до утра, поскольку ехать дальше было уже поздновато.

Зато наутро распогодилось, выглянуло солнце, а к полудню стало даже прилично припекать. Тянущиеся вдоль дороги унылые поля вскоре сменил густой смешанный лес, слегка поблекший, но еще сохраняющий осенние краски; через дорогу летели сверкающие на солнце паутинки, и Барс неожиданно поймал себя на том, что насвистывает под нос неизвестно когда и где слышанную мелодию, и слегка смутился своему открытию.

Хорошая погода продержалась дольше, чем можно было рассчитывать в это время года. Несколько дней Барс откровенно наслаждался жизнью, выбросив из головы все, что угнетало его в последнее время. Он наплевал на постоялые дворы и ночевал где придется, чаще в лесу, завернувшись в плащ и подложив под голову седло. В лесу пахло прелью и грибами, и ковер из палой листвы казался на удивление мягким, а утренний холодок приятно бодрил. Иногда ранним утром Барс съезжал с дороги и заворачивал в ближайшее село, чтобы купить кувшин парного молока и пару караваев душистого теплого хлеба. Молоко он выпивал на месте, а хлеб брал с собой и отщипывал от него по кусочку прямо на ходу, неторопливым шагом возвращаясь на дорогу. Потом он пускал жеребца галопом, и мили летели под копыта, и Шторм тоже наслаждался стремительным движением, заразившись бесшабашным настроением всадника.

Однажды Барс устроился на ночевку на опушке светлого, наполненного воздухом березнячка. Остановился раньше обычного — еще только смеркалось, но очень уж глянулся оседлавший взгорок прозрачный лесок. Рыцарь с удовольствием доел еще сохраняющий запах печи хлеб, запил водой из фляги — а потом просто сидел и смотрел, как густеют сумерки над покрытой островками леса луговиной, как в лощинке меж пригорками появляется и ползет все выше молочный туман. В вышине загорались звезды; улегшись на спину среди улетающих ввысь белых стволов, Барс еще долго видел над собой звездное небо, бездонное и близкое, необычно яркое.

Спалось на мягком мху удивительно хорошо. Когда рассвет окрасил розовым стройные мачты берез, когда нежаркое осеннее солнце заиграло в просветах оголившихся ветвей, рыцарь все еще продолжал дрыхнуть. Разбудило его ржание Шторма. Следом раздался женский визг, тонкий и истошный; Барс подскочил, словно подброшенный пружиной, первым делом рявкнул на жеребца, потом огляделся.

На земле неподалеку от копыт волнующегося коня лежало перевернутое лукошко, какие-то сверточки рассыпались среди моховых кочек, зарылись в палую листву. Тоненькая девушка испуганно прижималась спиной к березовому стволу; из-под цветастого крестьянского платка выбивались пряди волос цвета спелого колоса.

— Что ж ты лезешь, — беззлобно сказал ей Барс — после того, как облегченно перевел дыхание. — Арраканцев не видала? А прибил бы?

— Я и не подходила, — пожаловалась крестьяночка. — Я мимо шла. А он кинулся.

— Если б кинулся — ты бы не жила уже, — пробурчал рыцарь. — Он пуганул только. Это ж надо — мимо шла! Смотреть же надо, куда идешь, детка.

— Я не детка, — внезапно обиделась девушка. — Я через месяц замуж выхожу.

— Поздравляю, — усмехнулся Барс. — А в лес зачем подалась?

— Бруснику позднюю собирать. На вино.

— На вино, значит. Да ты не жмись к дереву, невеста. Просто к коню близко не подходи — и все. При мне он кидаться не будет.

— Напугал, окаянный, — проворчала крестьяночка, бочком обходя жеребца. — Вон, лукошко уронила, всю снедь рассыпала. А мне, между прочим, еще до темноты лес топтать.

— Серьезное дело, как я посмотрю, бруснику собирать, — подивился рыцарь. — Ладно, давай подберу.

Он быстро побросал в объемистое лукошко раскатившиеся сверточки, протянул крестьянке.

— Ой, не стоило вам трудиться, — зарделась девушка. — Я бы после сама, что ж вам спину-то гнуть.

Барс резонно возразил:

— После могло бы и не остаться. У тебя там что?

— Пирожки с капустой. Пара картофелин, сальца кусок. Еще лук и хлеб. Ой, да вы, чай, голодный? Я сейчас, сейчас.

Девушка принялась энергично разворачивать свертки.

— Заверни, ты что, — смутился Барс. — Я так просто спросил. Я на лошадь сяду, в деревне буду через пять минут, а тебе весь день ходить, сама сказала.

— Вы уж не побрезгуйте, господин, — проговорила крестьянка жалобно, раскладывая салфеточки прямо на земле. — Мне столько много не нужно, правда. Это мне мама завернула, все ей кажется, что у меня тела не хватает. А пирожков с капустой вкуснее, чем у моей мамы, вы нигде не попробуете.

— Ладно, — сдался рыцарь, ощутив запах свежих пирожков. — Возьму, коли не шутишь.

Барс сел на землю, скрестив ноги, надкусил еще теплый, хрустящий пирожок с тающей во рту начинкой — и опомнился, только съев штуки четыре.

— Очень вкусно, — сказал он чуть виновато, оглядывая расстеленные салфетки — в попытке оценить нанесенный урон. — Действительно, вкуснее нигде не ел. А ты что же, тоже такая мастерица?

— А вы хлеб попробуйте, — с готовностью предложила девушка. — Хлеб я пекла.

— Повезло твоему будущему мужу, — констатировал Барс, продегустировав душистый каравай. — Хороший хоть мужик-то?

— Я за старосту замуж выхожу, — смущенно похвасталась крестьянка.

— Ух ты. А он тебе нравится?

Она кивнула головой, при этом, правда, совсем запунцовев.

— Он хороший, добрый. И меня любит. Весь год мне подарочки носил. Платочек вот этот — его подарок, видите, с кистями!

— Красивый платок, — кивнул головой Барс. — А лет старосте сколько?

— Он мужчина зрелый, — серьезно сказала девушка. — Не сопляк какой-нибудь. У него лет пять тому жена родами померла, и младенчик тоже помер, поздний был первенец. Как он убивался, ой-ей-ей! Четыре года бирюком жил, не глядел даже ни на кого. А потом я дивиться стала: как к колодцу иду, так все старосту встречаю, что ж такое, думаю? А мать мне и говорит: запал на тебя староста наш, оттаял, скоро, гляди, свататься станет. И правда — поначалу в гости зачастил, да все с подношениями, потом и сватов заслал. Через месяц вот свадьба.

— А сама-то ты как к нему относишься?

— Жалею я его, — тоненьким голоском призналась девушка. — Хороший он. Я ему ребеночка рожу, крепенького, здорового. Такому мужику должна ж судьба счастья отмерить?

— Должна, — согласился рыцарь. — Да и тебе, красавица, тоже. Зовут-то тебя как?

— Рада. — Потупилась она.

— И имя у тебя такое, светлое.

— Ой, вы ж пирожки-то доедайте, — спохватилась девица. — Что ж вы стесняетесь? Они в самом вкусе, пока свежие.

— Да я уж наелся, — покривил душой Барс. — А знаешь что, Рада? Сделаю-ка и я тебе подарок к свадьбе.

Порывшись в поклаже, рыцарь вытащил голубой, как глаза девушки, круглый камешек. Необработанный адамант не сверкал так, как ограненный, и не производил впечатления драгоценности — просто большая бусина, но отливающая глубокой переливчатой голубизной.

— Какой красивый, — выдохнула Рада, когда Барс протянул ей подарок на раскрытой ладони. — Прелесть какая. А в нем можно дырочку провертеть и на шею повесить?

— Вот дырочку, боюсь, не получится, — улыбнулся рыцарь. — Да и не нужно. Это камешек на счастье. Хочешь — носи на шее, только сшей тогда под него мешочек маленький. И береги его, не показывай никому, пусть будет наш с тобой секрет. А вот если, не приведи судьба, беда какая случится, плохо тебе станет — тогда езжай в город Сантию, иди на улицу Верхнюю, запомнишь? Верхняя, потому что на высоком берегу, над рекой. Там есть книжный магазинчик, называется `'Книгочей''. Вот хозяину магазина талисман свой и покажешь. Поняла, не перепутаешь?

— Поняла, — серьезно ответила Рада.

— А лучше — живи со своим старостой, рожай ему детей, пусть ваш дом будет — полная чаша. И все беды вас минуют.

— Спасибо, господин, — проникновенно сказала девушка.

Барс тепло попрощался с Радой. Ей удалось все же всучить ему оставшиеся пирожки и краюху хлеба — просто не отставала, пока не взял, и рыцарь наконец сдался. Тем более, что и пирожки, и хлеб действительно были несравненными — видать, выпекались с душой.

И опять мили летели под копыта Шторма, и золотился и багровел остатками листвы лес, и рыцарь насвистывал незатейливые песенки, посылая жеребца в галоп, и с наслаждением подставлял лицо острому осеннему ветру.

Только одна мысль, промелькнув по краешку сознания, подпортила Барсу настроение, хоть он и поторопился сразу затолкать ее куда-то на задворки. По своему многолетнему опыту Барс твердо знал: если когда-то и бывает хорошо, то потом непременно становится очень-очень плохо.

Приближалась Сантия.

Глава III.

`'Поскольку Орден провозгласил своей главной и единственной задачей защиту человечества от нечисти, подчинение Ордена любой власти, ограниченной территориальным или этническим признаком, является по определению невозможным`'.

(из Устава Ордена Пламени)

— 1 —

Арестовали Барса сразу по прибытию в Сантию.

Он не сопротивлялся, поскольку никакой вины за собой не знал и полагал все случайным недоразумением, которое неизбежно и очень быстро должно разрешиться. Только меч отдать отказался и вместо этого сунул его под седло, зная, что в отсутствие хозяина к Шторму вряд ли кто решится подойти, а если и решится, то очень о том пожалеет.

И действительно, все разъяснилось быстро. Оказалось, что Барса приняли за разбойника, уже долгое время терроризирующего королевскую дорогу, появляющегося в самых неожиданных местах и бесследно исчезающего под носом у гвардейских разъездов. Опровергнуть это подозрение было несложно: Барс объявил о том, что он — Рыцарь Пламени, предъявив в доказательство татуировку на левом плече — пылающего феникса.

Судебный пристав сразу стал исключительно любезен и рассыпался в многочисленных извинениях, однако отпускать Барса не торопился, заведя какую-то пустопорожнюю беседу. Потом, опять-таки принеся извинения, вышел и отсутствовал более часа, оставив рыцаря на попечении хмурого лейтенанта гвардейцев. Барс то сидел, то ходил по кабинету, бросая на дверь нетерпеливые взгляды; пытался завести разговор с лейтенантом, но тот на контакт не шел, отвечал односложно и посматривал на рыцаря с опаской. Собственно, Барсу ничего не стоило покинуть помещение — лейтенант никакой проблемы не составил бы, но уходить таким образом почему-то казалось недостойным. Особенно после того, как Барс представился. В общем, ситуация сложилась самая идиотская.

Наконец пристав вернулся, пробормотал что-то о многочисленности дел, вверенных его попечению. Спросил, не согласится ли Барс — а это было бы очень любезно с его стороны, и он, пристав, почти не осмеливается просить, но дела, дела зовут, проблемы не решаются, а тут как раз такой удобный случай — так вот, не согласится ли Барс помочь ему решить одну небольшую проблемку, так, мелочевочку, но немаловажную.

— Сколько времени это займет? — уточнил Барс.

— Не более четверти часа, заверяю вас.

— И что это за проблема?

— О, я объясню вам по пути.

Пристав повел Барса по многочисленным переходам и лестницам, все время спускаясь вниз, на ходу не переставая тараторить о некоем деле, в котором консультация Рыцаря Пламени будет просто неоценима, поскольку оно такого деликатного характера и связано с некоторыми, как бы это сказать, особыми свойствами, в которые нынче, между нами говоря, человек цивилизованный не может позволить себе верить, и все же лучше, только поймите меня правильно, перебдеть, чем недобдеть, и потому...

Барс слушал этот бесконечный треп, пытаясь вычленить из него крупицы информации, а где-то в глубине души зарождалось и росло странное чувство, похожее на предощущение опасности, но какое-то ненаправленное, размытое и тем более удивительное, что никакой возможной опасности для себя в этой ситуации он не мог представить.

Потому, когда пристав любезно распахнул перед рыцарем очередную дверь, Барс спокойно шагнул в проем, спинным мозгом уловил резкое движение позади, с опозданием понимая, что происходит, отчаянно рванулся вперед и в сторону, уходя из под удара — почти успел, почти! — получил мощный удар чем-то тяжелым в основание шеи и кулем свалился на пол.

* * *

Барс пришел в себя в полной темноте, и первым его ощущением стал внезапно затопивший сознание дикий, иррациональный ужас. Он не чувствовал своего тела, не мог шевельнуться, ничего не видел, не мог даже определить, есть ли у него вообще еще тело или остался лишь бесплотный разум, обреченный медленно сходить с ума в вечной пустоте. Наследие Башни — воспоминания, которые Барс столько лет насильно и упорно загонял на самые глубокие задворки сознания — хлынули в мозг, сметая остатки самообладания, и на несколько долгих мгновений Барс перестал быть человеческим существом, оставаясь лишь обнаженным беспомощным клубком нервов. Он, наверное, завопил бы, если бы мог, если бы то, что от него в тот миг осталось, умело кричать. Потом Барс почувствовал солоноватый привкус крови во рту, бешеное биение собственного сердца и зацепился за эти спасительные ощущения, потащил себя из омута паники, приходя в чувство и возвращая способность ясно мыслить.

Некоторое время он просто лежал, тяжело дыша, глотая кровь из прокушенной губы пополам с потом и слезами. Медленно возвращалось ощущение тела. Заболели плечи, напряженные из-за неудобно сведенных за спиной рук, заныла шея. Напряглись мышцы живота. Дольше всего Барс не чувствовал ног, затем, поерзав, сумел слегка согнуть колени, но этим его возможность движения и ограничилась — вероятно, ноги были туго связаны.

Лежал рыцарь на спине, на жесткой поверхности, в каком-то замкнутом пространстве. Плечи справа и слева упирались в твердые стенки, а когда Барс сумел с трудом приподнять голову, сразу наткнулся лбом на преграду. Упираясь плохо гнущимися ногами, Барс попытался протолкнуть тело повыше и тут же ударился затылком. Тупик. Извиваясь всем телом, сполз немного ниже, потолкался в стороны. Тупик. Итак: ящик? Гроб? Показалось ему, или воздух действительно стал более спертым?

Кисти рук у Барса онемели совершенно, что лишало его возможности применить магию. Большинство магических умений Рыцарей основано на движении или прикосновении; в жарком танце боя все тело участвует в магических плетениях, но инициируют заклинание, как правило, пальцы рук. Барс попытался подвигать скрученными за спиной локтями, стиснул зубы от мучительной боли в плечах, выровнял дыхание и занялся утомительными упражнениями, напрягая и расслабляя определенные группы мышц, разогревая и разгоняя кровь.

Бездну времени спустя Барс все еще продолжал это занятие. Собственно, прекратить ему не позволяло только природное упрямство; насколько это бесполезно, он понял очень быстро — пальцы не удавалось почувствовать, что делало невозможным даже самое простенькое заклинание. Несколько раз он испытывал на прочность стены своей тюрьмы; пытался разорвать путы — все безуспешно.

Воздуха уже явно не хватало; время от времени Барс забывался, но приходил в себя и начинал все по новой — с прежним упорством. Упорство — а вернее, отчаянное упрямство, порой вплоть до полного нежелания смириться с доводами рассудка — всегда оставалось его последним прибежищем, еще с тех времен, когда он ребенком валялся на соломенном тюфяке на `'ферме `', с лихорадкой и кровавым кашлем, сжигающим внутренности, но упорно не желая умирать. Именно упрямство, вопреки всему, позволило ему выжить и не лишиться рассудка в Башне. Впрочем, о Башне он не думал. Старался не думать. Приступ безумной паники был еще свеж в памяти; нельзя было позволить ему повториться. Нельзя думать о Башне.

Свет резанул по глазам, когда прямо перед лицом Барса открылось маленькое, не больше ладони, окошко. Свет не был ярким, показавшись таким только после полной темноты ящика. Проморгавшись, Барс смог различить невысокий потолок, по которому бродили тени, и отблески пламени свечи.

— Ну как он там, живой? — раздался совсем рядом незнакомый голос.

— Живой вроде, моргает, — отозвался второй.

Барс не мог видеть лиц — только мелькающие в квадратике света тени.

— И не такие уж они страшные, как говорят, — заметил первый.

— Любого засунь в ящик — и станет совсем нестрашным.

— Ты бы ему дырки провертел, что ли. Задохнется ведь по дороге.

— Дырки нельзя. Вдруг шуметь надумает. Я иногда открывать буду. Ничего, сдюжит, они выносливые.

— Воды ему давай, а то не довезем.

— Ладно.

— Ну, посматривай здесь. Завтра на рассвете выезжаем.

— Хорошо.

Вскоре тень заслонила окошко, и в отверстие потекла тонкая струйка воды. Барс с готовностью ловил ее ртом, торопливо глотал. Затем струя иссякла, стукнула тугая крышка, и Барс вновь остался в темноте.

— 2 —

Сегодня приглянувшийся Алине золотоволосый гвардеец стоял в карауле у входа в Большой Зал. Алина уже второй раз прогуливалась мимо высоких двустворчатых дверей с книгой в руках и отстраненно-задумчивым выражением лица, которое выбрала после долгих репетиций перед зеркалом. Несмотря на льстивые заверения маминых фрейлин, она была твердо убеждена, что улыбка ей не идет, а вот выражение задумчивости придает ее простоватому, в общем-то, лицу некий поэтический оттенок.

Накануне Алина долго размышляла, как ей обратить на себя внимание молодого дворянина. Задача эта была ей внове; еще недавно она могла запросто подойти к любому из гвардейцев, попросить показать ей саблю или продемонстрировать какой-нибудь фехтовальный прием или, не терзаясь сомнениями, скомандовать сопровождать себя на прогулку в сад. Но теперь, когда ей наконец встретился человек, с которым она действительно хотела бы прогуляться в саду, Алина почему-то не могла заставить себя так поступить. Это слегка смущало юную принцессу, но сдаваться она не привыкла и с энтузиазмом принялась решать возникшую проблему, вооружившись опытом большого количества прочитанных ею книг.

Идею своевременного падения в обморок Алина рассмотрела, но отвергла. Хотя в романах героини в обморок падали регулярно, но с самой Алиной такого пока не случалось, и она сомневалась, что сумеет сделать это достаточно достоверно. Кроме того, подобные проявления слабости всегда казались Алине чем-то недостойным. Проще всего, наверное, было бы завести с гвардейцем разговор на какую-нибудь общую тему (перечень тем принцесса предусмотрела заранее), но для этого он должен был проявить инициативу. Дело осложнялось тем, что дворцовый устав в общем-то запрещал гвардейцам разговаривать на посту, хотя это правило часто нарушалось.

Решение Алины было простым, но, на ее взгляд, сработать должно было непременно. Она вооружилась книгой — одной из своих любимых — и стала прогуливаться по коридору, кольцом окружавшему Большой Зал, всякий раз проходя мимо гвардейского поста. На ходу она не отрывала глаз от книги, выражение лица сохраняла, как уже было сказано, одухотворенно-задумчивое, порой поднимала глаза к потолку или начинала покусывать губки. Алина полагала, что зрелище столь увлеченно читающей принцессы неизбежно возбудит любопытство гвардейца и он, как минимум, обязательно спросит, что же она читает; развивать же литературную тему Алина могла почти до бесконечности.

Однако первые два прохода успеха не принесли. На третьем Алина оторвала глаза от книги и бросила на офицера задумчивый, как бы случайный взгляд. Он действительно смотрел на нее с интересом, но заговаривать не торопился. А уже на следующем проходе произошло нечто, Алиной не предусмотренное — она действительно зачиталась. Открытая наугад на середине любимая книга сыграла с принцессой плохую шутку, завладев ее вниманием. Для сегодняшней `'прогулки'' Алина специально надела бальные туфли, имевшие непривычную для нее высоту каблука, и в самый неподходящий момент — как раз в поле зрения гвардейцев — ее каблук зацепился за складку, образовавшуюся на ковровой дорожке. То, что произошло дальше, было настоящей катастрофой. Еще когда Алина обдумывала вариант `'обморока'', она представляла себе, как, изящно покачнувшись, падает спиной прямо на подставленные с готовностью руки офицера, как откидывает голову, открывая длинную тонкую шею, как расслабленно обвисают ее руки. Теперь же она просто рухнула лицом вперед, пропахав и сбив ковровую дорожку; книга со звонким хлопком отлетела к стене, с ноги свалилась туфля. Старательно сооруженная прическа рассыпалась, локоны упали на лоб, закрывая глаза; принцесса пребольно ударилась локтями и коленями, и в довершение всего, как последний аккорд свершившейся катастрофы, ее юбки задрались, обнажая не самую приличную часть тела. В книгах, которые любила читать Алина, такого с героинями никогда не происходило.

Подобного позора Алина еще не переживала. От горькой обиды лицо ее скривилось, на глаза навернулись и уже потекли по щекам слезы. Сидя на полу, она шмыгала носом и со злостью одергивала юбки, когда со всех сторон к ней потянулись услужливые руки, предлагающие помощь и поддержку. И подумать только, что среди них были и руки того, чье внимание она так стремилась привлечь! Алина огляделась, увидела участливые лица, губы, произносящие какие-то бессмысленные вопросы и слова сочувствия, и вдруг, неожиданно для себя самой, закричала тонким, отвратительно истеричным голосом:

— Уйдите от меня все! Не трогайте меня! Убирайтесь все, убирайтесь, видеть вас не могу!

Вечером Алина долго и безутешно рыдала у себя в спальне, повалившись ничком на широкую кровать под роскошным балдахином. Она, всю жизнь так гордившаяся тем, что никогда не плачет, вытирала рукавом ночной сорочки покрасневшие, как у кролика, глаза, хлюпала носом, глотала слезы и снова и снова заходилась в судорожных рыданиях. А на следующий день, когда она смогла наконец-то привести свое лицо в относительный порядок и выйти прогуляться в зимнюю оранжерею, к ней подошел высокий золотоволосый гвардеец.

— Лейтенант Клавдий Мор, Королевский гвардейский полк, — представился офицер. — Добрый день, Ваше высочество. Как Вы чувствуете себя сегодня?

Лицо Алины стало пунцовым.

— Хорошо, спасибо, — ответила она и попыталась обойти гвардейца, направляясь к выходу из оранжереи. Однако офицер пошел рядом.

— Вы позволите немного рассказать Вам об орхидеях, Ваше высочество? — спросил он. — Мой отец весьма серьезно увлекается этими удивительными цветами, и я научился разбираться в них с детства. Зимний сад в нашем поместье, конечно, не чета Вашему, тем не менее некоторые интересные сорта есть и у нас. Позвольте обратить Ваше внимание на этот вот цветок. Не правда ли, он свеж, как раннее летнее утро? А посмотрите, какая изящная форма лепестков. Что Вы о нем думаете, Ваше высочество?

— 3 —

Барс растянулся прямо в одежде на покрытом галькой дне крошечной речушки, почти ручейка, выставив из ледяной, весело журчащей воды только лицо. Рыцарь наслаждался. От пронзительного холода зубы уже выбивали мелкую дробь, ломило все тело, и все равно это было невыразимо приятно. Прошло три дня с тех пор, как его засунули в ящик-гроб, и чуть менее часа с тех пор, как он оттуда выбрался.

Вышло так, что похитители перехитрили самих себя. Понадеявшись на ящик, они не проверяли состояние веревок, и Барсу в конце концов удалось-таки их ослабить. Положительную роль сыграло даже то дополнительное унижение, которое вначале более всего выводило Барса из себя: за три дня его не выпустили из ящика ни разу, в том числе и по нужде. Отмокшие со временем веревки стало легче растягивать; правда, рыцарь чуть не задохнулся в спертом и провонявшем мочой пространстве ящика. Наверное, он смог бы освободиться и раньше, если бы не проводил почти половину времени в забытьи. Иногда Барс всерьез задумывался, в самом ли деле его хотят довезти до цели живым или просто изобрели такой особенно изощренный способ убийства. Он не знал, сколько времени должна была занять дорога, но отчетливо сознавал, что на третий день его силы были уже совершенно на исходе. И уж во всяком случае рук, по крайней мере кистей, он лишился бы точно. Он и так их едва не лишился: даже сейчас, столько времени спустя, кисти были совершенно черными.

И все же еще в ящике Барсу удалось восстановить чувствительность пальцев в степени, достаточной для некоторых простейших заклинаний. Помогли, очевидно, те упражнения, которые он сам считал бесполезными и, тем не менее, делал постоянно, все время, которое находился в сознании. Скорчившись в три погибели, Барс сполз в нижнюю часть ящика, оказавшись вне поля зрения из окошка, и стал ждать. Момент, когда окошко наконец открылось, он едва не пропустил, снова впав в забытье; к счастью, дуновение свежего воздуха привело его в чувство.

Барс не надеялся поразить похитителя вслепую, через отверстие, однако был шанс ошеломить его, возможно, ослепить, если тот будет достаточно неосторожен и приблизит к окошку лицо. Все, чего рыцарь добивался — это чтобы отверстие некоторое время оставалось открытым; он мог попробовать разбить ящик, но для этого ему жизненно необходим был приток свежего воздуха. Однако все оказалось еще проще.

— Ох, елки, — ошарашенно пробормотал похититель, не обнаружив рыцаря в ящике. Он засунул в отверстие руку, пошарил там, снова повторил:

— Ох, елки!

И Барс услышал звук открывающихся засовов.

Послышался топот копыт, раздался голос второго похитителя:

— Ну, что у тебя там еще?

— Его здесь нет! — совершенно обалдевшим голосом сообщил первый.

— Не открывай, придурок! — заорал второй. — Что ты делаешь!

Но было поздно. Как только крышка с легким щелчком отошла, Барс распрямился, как пружина, выталкивая свое тело из ящика. Ему удалось всего лишь неуклюже перевалиться через край, но одновременно он сделал простое движение пальцами, выпуская подряд несколько огненных шаров.

Огненный шар, против большинства видов нечисти совершенно неэффективный, против человека сработал безотказно. Первый похититель повалился навзничь с прожженной, дымящейся дырой в груди. Второй имел шанс сбежать, если бы сразу развернул лошадь. Вместо этого он двинулся на Барса, занося для удара меч; один сгусток пламени ударил его в бедро, заставив потерять равновесие, второй попал прямо в лицо.

Ящик, в котором везли рыцаря, стоял на телеге, со всех сторон окруженный плетеными клетками с живыми курами. Плотная, грубая дерюга была сейчас откинута в сторону; вероятно, ею в дороге накрывали ящик. Пузатая флегматичная лошаденка неодобрительно косила на Барса глазом, но стояла спокойно. Лошадь второго похитителя, к сожалению, ускакала.

В телеге Барс обнаружил завернутыми в холстину некоторые свои вещи. Сапоги были очень кстати, но более всего он обрадовался кинжалам. Рыцарь немного сожалел, что пришлось убить обоих похитителей: сейчас он охотно задал бы им несколько вопросов. Ни их одежда, ни оружие ничего определенного Барсу не сказали. Скорее всего, это были обычные наемники, за деньги выполнявшие чей-то заказ. Впрочем, расспросить можно было еще судебного пристава в Сантии.

Телега находилась посреди леса на какой-то проселочной дороге, не дороге даже, а так, слегка намеченной колее. Барс открыл клетки, выпустив всех кур — к клеткам у него в последнее время образовался солидный счет, — выпряг лошаденку, с трудом вскарабкался на нее и, усевшись без седла, тронулся в путь, придерживаясь направления, откуда приехала телега. Толька мимо крошечной, поросшей по берегам ракитником речушки он проехать не смог, привязал лошадь к дереву и с наслаждением залез в ледяную воду.

Отмокал Барс долго, и на берег выбрался сотрясаемый частой и неудержимой дрожью. Несколько энергичных упражнений помогли слегка согреться, размяли мышцы, одеревеневшие от долгого лежания в ящике и все еще не вернувшие прежнюю подвижность. Уже почти чувствуя себя человеком, Барс снова сел на лошадь — на этот раз сия немудреная процедура далась ему легче — и ударил ее пятками. Кобыла поднялась в мелкую, тряскую рысь; большего ожидать от нее, очевидно, не приходилось.

— 4 —

Адепт Ордена в Сантии был веселым, жизнерадостным человеком. Он содержал книжную лавку и делом своим был весьма увлечен, тратил массу времени на каждого покупателя или даже просто любопытствующего, завернувшего в лавку, и о книгах мог говорить часами. Еще он имел большую семью — жену и четверых детей, троих сыновей и дочку — и массу связанных с этим хлопот и проблем. Звали его Пурим. Источником постоянных трений Пурима с Орденом было то, что его младший сын имел магическую искру, но отец категорически отказывался отдавать мальчика в Замок.

— Кого я вижу! — радостно взревел Пурим, когда Барс появился на пороге лавки. — Как дела? Где пропадал столько лет, бродяга? Ну, проходи же, рассказывай!

В маленьком магазинчике царил полумрак, посетители сегодня не баловали Пурима вниманием, и он подремывал за прилавком, подняв голову только на звук хлопнувшей двери. Увидев Барса, Пурим вскочил, полез из-за прилавка навстречу.

— Сейчас я Елену позову, обед организуем, — радостно басил Пурим и вдруг осекся на полуслове, пригляделся к Барсу, разом посерьезнел.

— Что с тобой случилось?

— Мерзейшая вещь, — сказал Барс, присаживаясь на табурет. — Потом расскажу. У тебя переодеться не найдется? И еще хорошо бы меч какой-нибудь. У меня еще дела есть.

— Могу себе представить. Мечей не держу, а одежду сейчас подберем. М-да, попахивает от тебя. Может, воды нагреть? Помоешься. И поесть наверняка не мешало бы. Что я тебе скажу, дружище — отложи-ка ты свои дела ненадолго. Ты же сам на себя не похож.

Барс поразмыслил.

— Ладно, воды нагрей, — согласился он. — И поесть. Только если быстро.

— Вот и ладушки. А я пока старшего пошлю к оружейнику. Он у меня на оружие смышлен, сорванец, выберет — не пожалеешь.

— Там еще кобыла стоит возле крыльца, день ее куда-нибудь с глаз долой.

— Кобыла? У тебя? А Шторм где же?

— Несколько дней назад был в конюшне при здании суда.

— Суда? М-да, похоже, у тебя найдется много чего интересного мне рассказать.

— Найдется. Ты меня только не торопи.

Жилые комнаты в доме Пурима располагались наверху, над лавкой. Пока Барс отмокал в лохани с мыльной горячей водой, старший сын книготорговца принес от оружейника меч — вполне, надо признать, приличный. Пурим притащил наскоро собранный женой поднос с горой снеди. Сама Елена заглянула в комнату с ворохом разнообразной одежды, мило засмущалась, свалила вещи на ближайший стул и, улыбнувшись, вышла. Адепт не мучал рыцаря вопросами — принял к сведению краткое изложение событий, втиснутое Барсом в одну емкую фразу, помолчал задумчиво, похмыкал и решил, видно, отложить выяснение подробностей до лучших времен. Только когда рыцарь, одевшись, стал пристегивать к поясу меч, Пурим спросил осторожно:

— Ты уверен, что тут есть такая срочность?

— Есть.

— А я бы не стал торопиться, — мягко возразил адепт. — Я бы сказал, что сейчас тебе нужно отдохнуть и отоспаться. Завтра пойдем разбираться, Барс; послушай меня, никуда они от нас не денутся.

— Что значит `'пойдем`'? — удивился Барс.

— А ты полагал, я тебя одного отпущу? После того, как тебя чуть не ухайдокали? Ты на себя в зеркало посмотри, герой.

— Не стоит тебе вместе со мной светиться.

— Плевать. Пусть думают, что хотят.

— О семье вспомни. И потом, ты когда в последний раз оружие в руках держал, Пурим?

— Да лет уж скоро двадцать тому, и что? Оно мне надо? Тут оружием потрясать — больше вреда выйдет, чем пользы. Нет, одного я тебя не пущу, и не мечтай. Хоть на стреме постою, понаблюдаю, чтоб тебя опять в ящик не засунули.

— Ладно, на стреме постоишь, — сдался Барс. — Но только наблюдай, договорились? И давай собирайся, не то один уйду.

— Все-таки хочешь сейчас идти?

— Надо, Пурим. Если узнают, что я сбежал — мигом свернутся, никаких концов не найдешь. А мне, знаешь ли, любопытно.

— Только горячку-то не пори, — недовольно пробурчал адепт.

Спешка оказалась напрасной. В суде очень удивились, увидев Барса: серьезный пожилой клерк внушительно объяснил рыцарю, что его дело было полностью разъяснено и закрыто уже (позвольте, сверюсь с бумагами) пять дней назад, все подозрения сняты, задержания личности не проводилось. По нелепому совпадению пристав, допрашивавший Барса, ночью того же числа скоропостижно скончался в своей постели, предположительно — от сердечного приступа. Гвардейский лейтенант, карауливший Барса, был убежден, что пристав сам вывел рыцаря из здания суда. В общем, никто ничего не знал. Зато конюх в казенной конюшне встретил Барса с искренней радостью.

— А я-то гадаю, что ж вы своего жеребчика никак не забираете, — тараторил он, ведя рыцаря по проходу между стойлами. — И стоит ведь, бедняга, оседланный уж сколько времени. Я уж к нему и так, и сяк подойти пытался, так он чуть дверь в стойле не вышиб. Я ему корма на лопате подбрасывал. Хорошо еще хоть поилка у нас общая, желобом, можно снаружи воды налить, а то б сгубился жеребец. И то сказать, корм ведь у нас казенный, а на вашего жеребца разнарядка не вышла, а жрет он — просто прорва, ей-богу. Я уж собрался бумагу начальству сочинять, жалко ведь животинку, да только не мастак я бумаги писать.

— Спасибо, приятель, — Барс сунул в широкую ладонь конюха несколько монеток. — Ты все сделал правильно. А скажи, разве за жеребцом не приходили?

— Приходили, а как же, — с готовностью согласился конюх. — Да только с чем пришли, с тем и ушли.

— Двое? Один коренастый такой, рыжеватый, а второй высокий и чернявый? — Описал Барс своих ныне покойных похитителей.

— Верно, эти ваши приятели и были. Только конь их не признал.

— А раньше ты их не встречал?

Конюх искренне изумился.

— Ваших знакомых-то? Откуда?

Глава IV.

`'Магия дается Рыцарю Пламени для борьбы с нечистью. Не уподобляйся нечисти, применяя магию против людей''.

(из Устава Ордена Пламени)

— 1 —

— Я там порасспрашивал вокруг суда, — говорил Пурим вечером того же дня, сидя за бутылкой вина в комнате, которую гордо называл своим кабинетом. — Никто ничего не видел, никто ничего не слышал. Там позади есть такая неприметная дверка из подвальчика, но она обычно закрыта. Никто не помнит, чтобы там что-нибудь грузили.

— Повезло сволочам, — подытожил Барс. Был он изрядно пьян и сидел, развалившись в кресле, закинув ногу на подлокотник.

— Ну, я бы не сказал, что им так уж сильно повезло, — резонно возразил Пурим.

— Тоже верно, — согласился Барс, вспомнив дымящиеся, опаленные тела и поморщившись.

— Я, конечно, еще поднапрягу своих людей, разузнаю, что смогу. Вокруг пристава этого стоит поразведать: с кем общался, чем дышал. И умер он, конечно, излишне своевременно. Полагаю, отравили.

— Угу.

— Беспокоит меня еще один вопрос. Создается полное впечатление, что в городе тебя ждали. Сам подумай: один только ящик найти, подготовить, доставить — это ведь не один час нужен.

— Не говори мне о ящиках.

— Ну, извини. Но ты подумай лучше: кто мог узнать, что ты приедешь в Сантию? Ведь даже я не знал.

Барс поразмыслил.

— Узнать меня, в принципе, и в Шуме могли, и по дороге. Но предупредить? Разве что голубями. Кстати, о голубях. Почему ты не знал, что я еду? Разве Вагрус тебе сообщение не присылал? У вас же, вроде, так положено?

— Я ничего не получал.

Собеседники некоторое время молча смотрели друг на друга, потом Барс заскрежетал зубами.

— Вагрус! Я ж его задавлю, собаку! Он же...

— Тихо, тихо, охолони! — прикрикнул на рыцаря Пурим, резко и повелительно. От неожиданности Барс замолчал.

— Ты только не заводись, — сказал Пурим уже мягче. — Спокойней. Я понимаю, что тебе сейчас хочется глотку кому-нибудь порвать. Только не факт, что это Вагрус. Голубя могли поймать, сообщение перехватить, да он мог просто не долететь. Сам же говоришь, видели тебя многие, мог кто-то и узнать. Голубей, опять же, не один Вагрус держит.

— Пару вопросиков я ему все же задам.

— Ничего ты ему не задашь, и в Шум не поедешь, — убедительно заявил Пурим. — Послушай хорошего совета. Дело это деликатное, а ты напортачишь только. Вопрос ведь даже не в Вагрусе, в конце концов; он может быть только наводчиком, а где-то есть еще заказчик, и вот он-то мне наиболее интересен. К таким делам, дружище, опыт нужен, так что предоставь-ка все это мне. Если уж я ничего не выясню, то и никто не выяснит. Кстати, стоит еще разузнать, кто дал ориентировочку на того разбойника, с которым тебя перепутали, и когда. Очень уж описание его тебе подходит.

— Тебе бы расследователем работать, Пурим, а не книготорговцем.

Пурим хохотнул.

— Не хочу. Там одна бюрократия, а я бумажки писать не люблю. Я уж лучше так, потихоньку, своими силами.

— Ну-ну.

— Ты лучше спать иди, мститель. Завтра наговоримся. И не рассчитывай, я тебя раньше, чем дня через три, никуда не отпущу. По-хорошему, тебе б вообще отлежаться недельку.

— Належался уже, спасибо. И знаешь, Пурим, не хочу я никому глотки рвать. Мне обидно просто. Налей-ка еще вина.

— По-моему, тебе уже хватит, дружище, — мягко, но решительно заметил Пурим. — Спать иди. Помочь тебе, что ли? Эк тебя, дружище, развезло.

* * *

Барс действительно прожил у Пурима три дня. Расследование зашло в тупик: все ниточки, которые находил Пурим, неизменно обрывались на безвременно почившем судебном приставе. Однако кое-какие детали узнать все же удалось. Например, ориентировка на разбойника изменила приметы за день до приезда Барса в город, но двое `'приятелей'' рыцаря засветились возле пристава уже месяц назад, и тогда же был заказан ящик. Поскольку месяц назад рыцарь еще и сам не знал, что будет проезжать через Сантию, напрашивался вывод: охотились не за Барсом персонально. Вероятно, ловушку готовили на Рыцаря Пламени — любого, который появился бы в городе. Что заставляло предположить возможность существования и других ловушек.

— Это уже не твое личное дело, это компетенция Ордена, — серьезно заявил Пурим. — Я послал сообщения в Замок и другим адептам; Вагрусом тоже займутся. Так что не вздумай влезать в это со своими инициативами. Вы, Рыцари — элита, ваше дело — нечисть, а черновую работу оставьте нам. Единственное, что могу обещать — это держать тебя в курсе.

Так что Барс отдыхал — не столько телом, сколько душой, отсыпался в чистой постели, отъедался домашней кухней, с удовольствием вникал в атмосферу семейной жизни, вечерами пил с хозяином вино и вел долгие полупьяные беседы. Жена Пурима, Елена, Барса сначала немножко побаивалась, но на второй день уже чувствовала себя свободней, а вскоре и вовсе освоилась и стала вопросы задавать. Прожив четырнадцать лет с адептом Ордена, она о Рыцарях Пламени знала многое, но с самими Рыцарями общалась мало и редко (Пурим старался держать жену подальше от этой стороны своей жизни), от природы же была любопытна. Однажды Пурим даже вынужден был прикрикнуть на жену — после того, как заметил, как помрачнел от одного из ее вопросов Барс. А на четвертый день дом Пурима вдруг опустел.

— А где Елена, дети? — изумился рыцарь, встав после полудня и не услышав привычного уже звона голосов.

— В деревню отправил, к ее родителям. Давно уже не были, пусть проведают стариков.

— Это ты из-за меня? — помолчав, спросил Барс.

— Не бери в голову. Есть будешь? Со вчерашнего еще курица осталась.

За едой Барс молчал, старательно дробил зубами куриные косточки. Поев, встал, вежливо поклонился.

— Спасибо, Пурим. И за еду, и... За все. Хороший ты мужик, а что засиделся у тебя — извини. Пора мне, в самом деле.

Пурим хмыкнул.

— Да ты, никак, обиделся. Говорю ж тебе — не бери в голову.

— Но мне и правда пора.

— Да не в тебе тут дело! Ты про мальца моего младшего знаешь?

— Знаю. Это трудно не заметить.

— Ну вот. А какими глазенками он на тебя смотрел, это ты заметил? И Елена, вопросики эти ее с подковырками. Думаешь, так просто? Поди угадай, что там в ее голове женской варится. А я сына в Замок не отдам!

— Если ты думаешь, что я кого-то стану уговаривать...

— Ты-то, может, и не станешь. А из Замка посланец уже четыре раза приезжал! Торопятся они! Возраст, видишь ли, поджимает!

— Извини. Я не знал, что на тебя так давят.

Но Пурима уже понесло.

— Сына в Замок я ни за что не отдам! — горячился он. — Только через мой труп! Я на вас, дураков, насмотрелся за свою жизнь достаточно. Рыцари! Маги! Знаю я. Из послушников романтика так и прет. Где после Башни та романтика?

— И где же? — напряженно поинтересовался Барс.

Адепт не подметил ни этой напряженности, ни холодка в голосе. Он и на рыцаря-то не смотрел, багровел лицом, споря с невидимым оппонентом.

— Входит человек, выходит — оружие! Живое оружие, нацеленное на нечисть. У вас есть жизнь, скажи мне? Да вы, если нечисти рядом нету, и девать-то себя не знаете куда! Не предназначены вы для другого! И такую судьбу моему сыну?

— Спасибо, друг, уважил.

— А сколько ребят и вовсе не выходит? Хоть кто-нибудь знает, что с ними со всеми там стало? Вот ты там был, скажи мне — ты знаешь?

Скороговорка адепта прервалась как-то вдруг, иссякла, разбившись о каменную тяжесть взгляда рыцаря. Пурим почувствовал его, этот взгляд, не мог не почувствовать, а увидев — осекся, замолчал растерянно, вся бравада слетела с него моментально. Адепту с многолетним стажем, общавшемуся с неисчислимым количеством рыцарей Пламени, сейчас сильнее всего хотелось отвернуться, не смотреть в потемневшие прищуренные глаза — но он не находил в себе сил сделать это.

Барс дождался, пока отпустит, схлынет накатившая волна темного морока. Потом сказал хмуро:

— Знаешь, Пурим, по-моему, ты нашел себе не того слушателя. Не хочешь отдавать сына — так не отдавай, насильно никто не заберет. А мне ехать надо.

И пошел на конюшню.

Рыцарь уже оседлал жеребца, когда в широком дверном проеме показался мнущийся Пурим.

— Извини, Барс, — сказал он смущенно. — Я завелся, наболтал лишнего. Извини. Просто это все так болезненно, понимаешь?

— Понимаю.

— Язык мой, что помело. Виноват я перед тобой. Может, останешься все-таки?

— Никогда не говори о таких вещах с рыцарями, — глуховато заметил Барс, возясь с тугой застежкой подпруги. — Никогда, слышишь? Живое оружие не всегда бывает достаточно уравновешенным.

— Прости меня.

Барс вздохнул.

— Да хватит извиняться уже. Все правильно ты сказал.

— Не держи обиды, Барс.

Рыцарь улыбнулся немножко ненатурально.

— Не держу, забыли. Но ехать мне все-таки надо.

— Завтра с утра поедешь. Ну, хоть на обед останься, а?

— Не могу, — качнул головой Барс.

И отчего-то Пурим вдруг со всей отчетливостью понял: действительно, не может. Сегодня — нет.

— Ты в Замок?

— Ага. Хочу успеть добраться до холодов.

— Я сообщу тебе, если что-нибудь узнаю.

— Ладно.

— Ну, счастливого тебе пути.

— Счастливо оставаться, Пурим. Привет Елене.

— Будь осторожен, Барс.

— Бывай.

`'Типун мне на мой длинный язык'', — сказал себе адепт, возвращаясь в опустевший дом. Нехорошо было у него на душе, давила на сердце тоскливая тяжесть. `'Завтра же пошлю за Еленой с детьми'', — подумал Пурим, поднимаясь в кабинет и доставая из потайного шкафчика початую бутылку.

— 2 —

Золотой мост был действительно сооружением впечатляющим. Река Сана разливалась в этом месте широко и полноводно, и мост на изящных арочных опорах выглядел ниточкой, протянутой с одного берега на другой. Казалось, его должно смести первым же половодьем; тем не менее, он стоял здесь вот уже вторую сотню лет. Прежде тут была паромная переправа, и мощные каменные быки с вСротом все еще торчали на берегу. Мост построил в прошлом веке король Арсании Беркарам II, вообще отличавшийся неуемным тщеславием и пренебрежительным отношением к состоянию государственной казны. Другим памятником его тщеславию стала огромная, не имеющая аналогов в мире по размерам статуя Геррита-победоносца на центральной площади Умбры. В отличие от статуи, мост, по крайней мере, был сооружением полезным.

Пошлину за проезд по мосту взимал немолодой разговорчивый служащий, разнообразивший свою скучную работу своеобразной игрой: по внешнему виду каждого из путешественников он пытался определить маршрут и цель их поездки, задавал несколько наводящих вопросов и искренне радовался, если догадки оказывались правильными. На Барса он посмотрел многозначительно.

— Молодой господин, несомненно, едет в Дарс? — сказал служащий, отсчитывая рыцарю сдачу с динара, и по интонации не совсем ясно было, вопрос это или констатация факта.

— Почему непременно в Дарс? — удивился рыцарь.

— Ну как же, как же. В вас, господин, если вы позволите мне сказать, боец виден сразу. А разве может такой видный боец пропустить осенний турнир в Дарсе? Нынче там собираются лучшие фехтовальщики королевства. В этом году, я слышал, будут также бойцы из Зандора и даже саблисты из Таоса. Победителю назначен денежный приз в тысячу динаров — каково, а?

— Я не еду на турнир.

— Победитель получает памятный кубок из рук представителя королевской семьи, — продолжал болтать служащий. — Вы ведь знаете, что королевская семья непременно присутствует на турнире? В прошлом году кубок вручала сама королева Элеонора. Но я слышал разговоры, что юная принцесса Алина подросла уже достаточно, и может быть, в этом году вручение кубка доверят ей. Говорят, она красавица, наша принцесса. Каждый молодой аристократ в Арсании мечтал бы получить кубок из ее рук.

— Только не я, — хмыкнул Барс.

Служащий бросил на рыцаря недоверчивый взгляд.

— Может ли быть так, что я ошибся? Вы действительно не едете в Дарс? Ох, что я говорю. Простите мне мой дерзкий язык, господин, я не думал, конечно же, сомневаться в ваших словах. Просто я немного расстроен из-за своей ошибки. Возможно, какие-то неотложные дела не позволяют вам отправиться на турнир?

— Именно так. Неотложные дела.

— Желаю вам разрешить их благоприятным образом, господин.

— Непременно.

Удалившись от моста на несколько миль, Барс свернул с королевской дороги и углубился в череду живописных проселков, пересекающих поросшие лесом холмы. Можно было, конечно, ехать по дороге до самого перекрестка с Долгиновским трактом, но это означало дать приличный крюк, а срезая путь через холмы, Барс рассчитывал выбраться на тракт уже завтра.

Переночевал рыцарь в деревеньке, вовремя, уже в сумерках, подвернувшейся на пути. Постоялого двора в деревне не было, и Барс попросту постучал в один из домов и попросился на ночлег. Приняли его не то чтобы охотно, но несколько монеток сделали свое дело, обеспечив рыцарю сносную постель и приличный завтрак. Наутро заморосил мелкий дождик, и Барс запахнул плащ и натянул капюшон, а Шторм недовольно фыркал и всякий раз, выезжая из-под сени леса на открытое пространство, начинал мотать головой, стряхивая с гривы капли влаги.

Было уже далеко за полдень, когда за очередным холмом обнаружился, наконец, Долгиновский тракт. Был он не столь благоустроен, как королевская дорога, грешил многочисленными выбоинами и не просыхающими даже в летнюю жару лужами. Однако и теперь, осенью, был все-таки проходим и даже позволял верховому ехать с приличной скоростью. Повозкам, разумеется, приходилось потруднее, и торговое движение по тракту в эту пору года практически прекращалось.

Тем удивительнее показалась Барсу картина, представшая перед его глазами за очередным поворотом тракта. Красивая зеленая с золотом карета, огромная, совершенно не приспособленная для путешествий по таким дорогам и непонятно каким ветром сюда занесенная, стояла накренившись, двумя колесами плотно засев в полной илистой грязи выбоине. Ось была сломана. Пять лошадей — очевидно, выпряженные из кареты — мирно паслись обочь дороги, лениво выбирая что-то среди мха и прелой листвы. Шестую вел под уздцы человек в ливрее кучера; лошадь тащила волоком вязку неочищенных длинных жердей. Карета показалась Барсу смутно знакомой.

— Не подскажете ли вы нам, сударь, далеко ли отсюда до какого-нибудь населенного пункта?

Барс обернулся на голос. С ближайшего сухого пригорка навстречу рыцарю спешила странная парочка. Та самая странная парочка, что привлекла его внимание и возбудила любопытство в Шуме. Аристократ, одетый словно на дворцовый прием — правда, теперь он был обут в сапоги, но любви к изысканной одежде и ярким расцветкам не изменил — и школяр-ученый, в том же — или таком же — темном костюме и плаще.

— Прошу прощения, я не представился, — заметил аристократ, подходя к Барсу. — Барон Карл Альгейм, из западных Альгеймов, к вашим услугам. Мой спутник — Ференц Ракис, бакалавр метагностических наук.

— Барс, — представился Барс.

— Весьма приятно. Хм. Так вот. Мы, как вы уже, вероятно, поняли, попали в пренеприятнейшую ситуацию. Кучер утверждает, что починка кареты займет не менее нескольких часов. Это при оптимальном варианте. Ночевать же на дороге нам категорически не хотелось бы. Нет ли здесь поблизости населенного пункта, где можно было бы получить приличный ночлег и, возможно, договориться о ремонте кареты?

— Если вы поедете верхом, к ночи до постоялого двора как раз доберетесь.

— Верхом? М-да. Видите ли, сударь, тут есть проблема. Лошади у нас, конечно, имеются. Но, к сожалению, у нас нет к ним седел.

Барс пожал плечами.

— Если вы хотите идти пешком, то ночевать вам придется в лесу. Вы никогда не ездили без седла, барон?

— Эта планида меня, с счастью, миновала, — с удовлетворением заявил барон Альгейм.

— Уже не миновала, — заметил Барс. — Впрочем, вы можете ночевать в карете.

— В карете? Да что вы! Это и в обычной-то ситуации не удобно, а уж когда она стоит накренившись, как палуба корабля в шторм... Нет-нет, это совершенно исключено!

— А вам случалось плавать на кораблях, барон? — с интересом спросил Барс.

— Я видел корабли, — с достоинством ответствовал тот.

— Мы теряем время, Карл, — вмешался в беседу бакалавр Ракис. — Раз нет другого выхода, придется ехать верхом. Оставим здесь кучера и лакеев, пусть чинят; получится — пришлем им помощь.

— Ты прав, Ференц, как всегда.

* * *

Три лошади неторопливо трусили по разбитой дороге.

— Меня, мой друг, мучает странное чувство, — говорил Барсу барон Альгейм. — Я убежден, что мы с вами прежде встречались, но не могу припомнить, где и когда.

Надо отдать барону должное: без седла он держался вполне прилично, с лошади не сползал и вообще для своей комплекции был скорее ловок, чем неуклюж. Он оказался способен даже вести на ходу беседу. Спутник же его, бакалавр каких-то там наук, ехал позади, все свое внимание отдавал езде, лежал у лошади практически на шее, вцепившись в гриву, и периодически тихонько ругался сквозь зубы.

— В гостинице, в Шуме, — напомнил Барс аристократу.

— Конечно же! — радостно воскликнул барон. — Именно там я обратил внимание на вашего великолепного арраканского жеребца. Немного хлопотно иметь такую лошадь, не правда ли?

Барс пожал плечами.

— Мы с ним нашли общий язык.

— Я заметил. И это производит впечатление, доложу я вам! У меня в поместье имеются два экземпляра — отличные образчики арраканской породы, страшно вспомнить, сколько они мне стоили. Выпасаются в шикарном загоне, специально оборудованном, практически в природных условиях. Все соседи приезжают посмотреть. Я из Умбры выписывал конюха, который умеет с ними обращаться, плачу ему бешеные деньги. Но даже он не может их оседлать! А уж ездить на них — б-ррр, увольте!

— Так зачем вам все эти хлопоты?

Барон искренне изумился.

— Ну как же! А престиж? Все Альгеймы за последние два века имели арраканских жеребцов.

— И ездили на них, надо полагать?

— А вот это, сударь мой, совсем не обязательно.

Сзади раздался звучный шлепок и следом — взрыв ругательств.

— Ох, Ференц! — всполошился барон. — Ты как, мой друг? В порядке?

— Какой тут может быть порядок? — зло сказал Ракис. Он копошился в грязи почти под копытами переступающей ногами лошади. — Я, кажется, что-то себе подвернул. Ой! До ноги не дотронуться. Ай! Я знал, что этим кончится. Вся идея этой поездки с самого начала была идиотской!

Барон спешился и бросился на помощь другу. Барса поразила его искренняя озабоченость и готовность вымазать в грязи свой великолепный наряд. Покачав головой, рыцарь соскочил с коня и отправился собирать дрова для костра.

— 3 —

— Вы можете смеяться, если хотите, но я точно знаю, что нечисть существует! — убежденно втолковывал Барсу бакалавр Ференц Ракис, полулежа у шипящего потрескивающего костерка. — Я собрал массу фактического материала! Я опрашивал людей, я разыскивал свидетелей. У меня целый том одних статистических наработок. Я доказал существование магии! Да, да, не сомневайтесь! Я специально консультировался с профессиональными цирковыми фокусниками. Так вот, то, что у меня описано — не фокусы! Ну, хорошо, пусть я не сумел представить прямых доказательств. Но такое количество свидетельств — это что, не повод хотя бы назначить тему в разработку? А когда я заявляю об этом, меня выгоняют с факультета! Выгоняют! Как мальчишку-первогодка! И дают понять, что это, дескать, противоречит государственной политике. Государству не нужно существование магии! А если государству не нужна будет смена времен года, позвольте вас спросить? Ее тоже запретят?

— Прискорбная история. А как это связано с вашей поездкой? — поинтересовался Барс.

— Эту идею подал Карл. Я не очень верю в то, что из этого что-нибудь выйдет, но хотя бы попробовать обязан. Видите-ли, мы хотим обратиться к Ордену Пламени. В конце концов, это ведь в их интересах — убедить общественность, что их политика оправдана реальными причинами, а не чьими-то амбициями. Возможно, нам удалось бы уговорить представителей Ордена провести какую-нибудь внушительную демонстрацию.

— Зачем же тащиться в такую даль? Я слышал, у Ордена есть официальная миссия в столице.

— Были мы там, — пробурчал барон. — Чинуши, дипломаты. Не те люди, что нам нужны.

— А вы полагаете, демонстрация, пусть даже весьма эффектная, смогла бы убедить ваших университетских мэтров?

— Не уверен, — грустно признался Ракис. — Но попробовать бы стоило. Не могу же я сдаться просто так, верно?

Барс поразмыслил.

— Вам не приходило в голову, что для этого не обязательно ехать в Замок? — Спросил он задумчиво. — Достаточно найти одного Рыцаря, уговорить — или заставить — его продемонстрировать свои способности, и дело в шляпе?

— Весь мой опыт, сударь, подсказывает — если хочешь чего-либо добиться, обращайся сразу к старшему, — наставительно заметил Альгейм. — Иначе рискуешь попасть в ситуацию, м-м-м... недостойную. Трудно все же предположить, что нам удалось бы соблазнить Рыцаря Пламени деньгами. А уж заставить? Странная мысль.

— Да и где ж его найдешь, — вздохнул Ракис.

— Ну, можно, скажем, нанять людей, — Барс посмотрел на барона. — С вашим богатством, барон, и с вашими возможностями это было бы несложно, а готовность помогать другу вы продемонстрировали весьма похвальную. С Рыцарями, конечно, дело иметь рискованно, но можно предусмотреть определенные предосторожности, как-то обезопасить себя. Вы не рассматривали, барон, подобную идею?

— Что-то я вас не очень понимаю, сударь, — нахмурился потомок Альгеймов. — Звучит так, будто вы что-то предлагаете, а что — не ясно. Будьте-ка любезны выразиться поточнее.

— Я возьмусь сделать для вас эту работу. За определенную сумму, разумеется.

— Какую работу?

— Что ж, если вы настаиваете, назовем вещи своими именами. Я возьмусь за некоторую сумму — ее мы обговорим позднее — отловить и доставить вам Рыцаря Пламени. При этом я возьму на себя гарантии, что он не сможет причинить вам вреда. А уж как заставить его сотрудничать, будете решать сами.

На некоторое время у костра воцарилась тишина.

— Сударь, — заговорил наконец барон, и голос его подрагивал от сдерживаемого гнева. — Когда вы представились нам странным именем, похожим скорее на прозвище, я предположил, что вы — аристократ, имеющий веские причины настоящее имя скрывать. Теперь же я считаю, что вы либо бастард, позорище своего отца, либо вовсе безродный разбойник. Но как вы посмели предлагать мне — мне, Альгейму в двенадцатом поколении! — подобную бесчестную сделку! Возможно, похищение людей является вашей профессией — мне нет до этого дела. Но я не считаю возможным находиться далее в вашей компании. Будьте любезны покинуть нас. Впрочем, это ваш костер. Мы уйдем сами. Извини, Ференц, но нам придется это сделать; позволь, я помогу тебе подняться.

— Может быть, у Ференца другое мнение? — спросил Барс.

— Я согласен с Карлом, — отозвался Ракис, морщась от попытки опереться на больную ногу. — То, что вы предлагаете, мерзко и недостойно. Даже ради науки я не опущусь так низко.

Барс нахмурился. Оба попутчика, по его мнению, говорили совершенно искренне, а значит, либо были кристально честны и к похищению абсолютно непричастны, либо являлись выдающимися актерами, во что, по правде говоря, верилось с трудом. И вот теперь он совершенно испортил с ними отношения. А ведь идея казалась такой логичной. Да, прав был Пурим — опыта расследователя Барсу явно не хватало.

— Вы меня неправильно поняли, — попытался он исправить положение. — Я вовсе не имел в виду кого-то похищать.

— Как же еще, позвольте спросить, вас нужно было понять? — едко поинтересовался барон. — Не бойтесь, я не побегу докладывать гвардейцам. Доносчики мне не менее мерзки, чем разбойники. Но от своего присутствия мы вас избавим.

— Оставайтесь. Я уйду сам.

— Благодарю, но в вашей милости не нуждаюсь. Мы сможем продолжить путь.

— Ваш друг Ракис свалится в первую лужу.

— Это не ваши проблемы, сударь.

Барс вздохнул.

— Ваше упрямство достойно уважения, барон. Ладно, слушайте: я смогу вам все объяснить. Дело в том, что я сам — рыцарь Пламени.

— Вот как? — поднял брови барон. — И вы можете это доказать?

Барон оказался весьма недоверчив. Барсу пришлось последовательно предъявить: татуировку, черный меч и в конце концов — черный доспех с пробегающими по поверхности отблесками пламени. Когда Барс восстанавливал доспех из `'черепков'', Ракис, забыв о больной ноге, навис над рыцарем, буквально приклеившись носом к его рукам; потом общупал и обстукал доспех.

— Ну, если это их не убедит, то они просто сборище старых идиотов! — удовлетворенно заключил бакалар, закончив осмотр. — Весьма эффектно, но самое главное — все можно проверить, измерить и пощупать! Мы исключим саму возможность обвинения в шарлатанстве!

— Подожди, Ференц, не торопись, — охладил пыл ученого барон. — Итак, сударь Барс. Кстати, это действительно ваше имя?

— Другого не имею.

— Так вот. Вы доказали, что являетесь рыцарем Пламени. Объяснитесь теперь, в чем был смысл вашей странной эскапады. Означает ли это, что вы согласны ехать с нами в Умбру?

— В Умбру я ехать не собираюсь, — признался Барс.

— А что может вас переубедить? — встрял Ракис.

— Помолчи, Ференц. Итак, я все еще не понимаю вашего поведения.

— Видите ли, в Сантии меня пытались похитить, — со вздохом объяснил Барс.

Барон сощурился.

— И вы, услышав нашу историю, предположили, что мы можем быть к этому причастны?

— Приношу вам свои извинения, барон.

— И решили попробовать нас спровоцировать?

— Вы необычайно проницательны.

Несколько мгновений барон молчал, напряженно глядя на Барса, потом нахмурился — и вдруг губы его неудержимо скривились, лицо перекосилось, и достойный представитель аристократической фамилии огласил поляну и молчаливо внимающий лес раскатистым, заразительно искренним громовым хохотом.

Барс облегченно перевел дыхание. Он очень опасался, что барон полезет в ссору, начнет хвататься за свою игрушечную шпагу — для гонора потомка Альгеймов, похоже, авторитетов не существовало, в том числе даже авторитета Ордена Пламени. В общем, барон Барсу нравился.

— По крайней мере, похитители получили по заслугам, я надеюсь? — отсмеявшись, спросил барон.

— Несомненно. Как вы совершенно верно заметили — по крайней мере.

Барон принял серьезный вид.

— Ну что ж, сударь. Если бы вы были лучше знакомы с историей рода Альгеймов, я был бы вынужден считать вашу промашку оскорблением. Но ваша очевидная непросвещенность вас в некоторой мере оправдывает. Я принимаю ваши извинения. А кроме того, надо признать — ваша идея была остроумной.

Барс поклонился.

— Хотя и мальчишеством.

Барс развел руками.

Барон помялся, потом добавил:

— В свою очередь, приношу вам извинения за высказанные мной оскорбления.

— Не стоит извинений.

— Если вы закончили расшаркиваться, я могу, наконец, прилечь? — брюзгливо поинтересовался бакалавр.

* * *

Ракис не оставил своих попыток убедить Барса ехать в Умбру. Рыцарь сначала отнекивался, потом просто отмалчивался. И наконец изложил бакалавру свое мнение об этой идее.

— Я вас уверяю, Ракис, если, как вы говорите, государству не нужно существование магии, то магия в государстве существовать не будет, и никакие демонстрации этого не изменят. Ну, переубедите вы пяток ученых лбов, ну, десяток. Полагаете, они с легкостью откажутся от своего положения, от привилегий и понесут в народ свет истины? Не смешите меня. Да и не нужно никому это подвижничество. Меня гораздо больше интересует вопрос — а почему, собственно, государству не нужно существование магии? И кому конкретно оно не нужно?

— И кому, как вы полагаете?

— Если б я знал. Возможно, кому-то мешает наш Орден. Впрочем, Ракис, Ордену и прежде случалось переживать плохие времена. Ерунда все это. Наша проблема — нечисть, а вся эта политика — как накипь на чайнике: и не избавишься от нее, и мешает не сильно.

— Да вы истинный фаталист, Барс. Мне бы ваше спокойствие.

— Дело опыта.

— У меня такое впечатление, что ваш Орден вообще не стремится афишировать свои возможности. Почему?

— Это другая сторона проблемы, Ракис. Нас и так боятся, а вот это уже мешает. Я сталкивался даже с такими мнениями, что не то нечисть является делом рук Ордена, не то мы сами — нечисть не лучше прочей. И эти мнения довольно распространены.

— Весьма серьезная проблема, — согласился бакалавр. — И весьма странно соотносится с полным отрицанием магии на государственном уровне. Полагаю, мне все же необходимо пообщаться с руководством вашего Ордена.

— Это долгий путь, Ракис.

— Вот-вот починят нашу карету, — вмешался в разговор барон.

— Вы действительно рассчитываете проехать по Долгиновскому тракту в карете? — удивился Барс. — В эту пору года?

— Разве дальше дорога не становится лучше?

— Она становится хуже, барон. Если хотите знать мое мнение, доедете вы, в лучшем случае, до следующей колдобины.

— Нам необходимо попасть в Замок, — твердо заявил Ракис. — Теперь я от этого дела так просто не отступлюсь.

— Скоро зима, а у вас больная нога.

— С моей ногой ничего серьезного. Уверен, через несколько дней я смогу держаться в седле.

— Я видел, как вы ездите верхом.

— Тем не менее я объездил пол-Арсании.

Барс посмотрел на ученого с уважением.

— В таком случае, я вижу один выход. Оставить карету на постоялом дворе, купить седла, взять из вещей только самое необходимое. И ехать верхом.

— Надо — значит, надо, — жизнерадостно заявил барон Альгейм. — Один из моих предков верхом добирался даже до Таоса.

— Очень смело с его стороны, — заметил Барс, проживший в Таосе весь предыдущий год.

— Вы согласитесь быть нашим проводником, Барс? — спросил Ракис.

Барс окинул взглядом всерьез загоревшихся новой идеей приятелей и усмехнулся.

— Куда же я теперь от вас денусь. Надеюсь, нам все же удастся успеть до начала зимних бурь.

— А если не удастся? — насторожился барон.

— Тогда поедем в бурю.

— А это очень страшно?

— Не для потомка двенадцати поколений Альгеймов, барон.

— Что-то подсказывает мне, что вы надо мной смеетесь.

— Как можно, барон. Вы мне просто симпатичны.

— Благодарю, мой друг.

— 4 —

Дорога между столицей Арсании, Умброй, и вторым по величине городом — Дарсом — была, несомненно, самой благоустроенной дорогой королевства. Широкая, прямая и идеально ровная, она представляла собой шедевр строительного мастерства и неизменно поддерживалась в отличном состоянии. Причиной создания этого совершенства послужила традиция, сложившаяся в давние времена и неуклонно с тех пор поддерживавшаяся. Дважды в год королевская семья следовала по этой дороге из Умбры в Дарс и обратно: осенью — чтобы поприсутствовать на ежегодном осеннем турнире фехтовальщиков, проводившемся на огромной крытой арене Дарса (ее было принято называть просто Ареной — с большой буквы), и весной — чтобы посетить турнир поэтов, менестрелей и сказителей в Дарсийском Поющем дворце. Предметом особой гордости арсанийских патриотов являлся тот факт, что турниры проводились с неизменной регулярностью даже во время длившейся почти пятьдесят лет и закончившейся в начале века Южной войны, и ни разу за это время королевская семья не пропустила праздник.

Готовить дорогу к проезду королевского кортежа начинали задолго. Ее заново ровняли огромными скребками, каждый из которых тащила шестерка лошадей, подсыпали привезенной из карьеров гранитной крошкой, укатывали при помощи гигантских тяжелых барабанов. Движение на дороге перекрывалось; обычным путешественникам приходилось довольствоваться объездными путями. Перед самым проездом кортежа по обочинам дороги выставлялись рядами мощные масляные фонари. Гвардейские части держали вдоль дороги оцепление, не позволяя жаждущим хоть одним глазком глянуть на проносящийся мимо выезд подходить слишком близко к дорожному полотну.

Королевский кортеж мчался днем и ночью, останавливаясь только для смены лошадей. Впереди в легком открытом возке, запряженном тройкой лошадей, стоя, держась одной рукой за обвитый лентами двухметровый витой посох, ехал человек, исполнявший роль герольда. Герольды сменялись на каждой станции, но за честь проехать несколько часов впереди кортежа молодые люди из числа доверенных семей боролись по пол-года. Возок герольда украшался колокольцами, а в темное время суток или при плохой погоде по бортам его зажигались фонари. За возком следовал разъезд гвардейцев Королевского полка, с горнистом, знаменами и при полном параде. Подменные разъезды высылались вперед кортежа заранее и сменяли друг друга прямо на полном ходу, эффектно перестраивались и церемонно передавали знамена, демонстрируя великолепную выездку и слаженность действий.

Гвардейский разъезд уже скрывался вдали, когда на дороге появлялась вереница экипажей. Восьмерные упряжки влекли богато отделанные, странной конструкции кареты: необычайно длинные, на восьми или даже двенадцати колесах, они казались скорее отправившимися по какой-то иронии неведомых сил в путь домами. И действительно, каждая карета вмещала в себя спальный отсек, салон и умывальню, содержащую некоторые необходимые в дороге удобства. Это и был королевский поезд, растягивавшийся порой почти на милю в длину и скрывавший за занавешенными тяжелой парчой окошками королевскую семью и значительную часть двора. Завершал кортеж еще один гвардейский разъезд.

Для Алины выезд в Дарс на турнир всегда был долгожданным событием, но в этом году — особенно. И не только потому, что ей предстояло вручать кубок победителю. Был и более весомый повод для волнений: Клавдий Мор, лейтенант Королевской гвардии, собирался принять участие в турнире.

Алина не забыла его поражения на тренировочной площадке и, будучи девушкой практичной, намеревалась принять ряд мер, чтобы этого не повторилось. В частности, она подлизалась к Бертраму, первому клинку Королевской гвардии, и, чередуя убеждение с задабриванием, отговорила его от участия в турнире. Старый солдат похмыкал в усы, чему-то хитро улыбнулся и наконец признался, что для турниров действительно, пожалуй, староват. Удалился он, покачивая головой.

Затем Алина тщательно изучила турнирную сетку и по возможности навела справки о каждом из заявленных бойцов. Она не жалела времени, выспрашивая у кого только могла об их сильных и слабых сторонах, привычках, предпочтениях, прошлых боях и знаменитых ударах. Помогало ей то, что Алина и прежде живо интересовалась всем связанным с боевыми искусствами. К моменту выезда в Дарс принцесса уже имела весьма солидную подборку информации.

Всю дорогу Алина усердно просчитывала варианты. Знаменитые бойцы, фавориты соревнований, представляли серьезную проблему, но таким мэтрам фехтования в крайнем случае не стыдно и проиграть. Еще несколько соперников из числа Королевских гвардейцев беспокойства у Алины не вызывали: двое самых сильных из них неожиданно сняли свои заявки, остальные же хоть и были хороши, но препятствием к победе Мора не являлись. Больше всего волновали Алину `'темные лошадки'': бойцы, о которых ничего не известно, и те, что пока не подали заявок, но сделают это в день начала турнира. Особенно — приехавшие из-за границ королевства, с непривычным оружием и подчас совершенно незнакомой техникой боя. Алина решила позаботиться, чтобы Мор не встречался с `'темными лошадками'' — хотя бы на первых этапах соревнования. И еще разведать все, что возможно. И на все это — сутки между прибытием в Дарс и началом турнира! Никогда еще дорога до Дарса не казалась принцессе такой длинной.

В Дарсе она сразу развила бурную деятельность. К счастью, в толчее и суматохе, связанной с размещением и обустройством двора, никому не было дела до юной принцессы, и Алина была предоставлена сама себе. Прямо в дорожной одежде она носилась по дворцу, находила нужных людей, заводила светские беседы, легко переводила разговор на турнир. Она охотно, разыгрывая легкое смущение, рассказывала всем желающим слушать, как взволнована тем, что ей предстоит играть роль `'дамы турнира'', как озабочена связанной с этим высокой ответственностью. После этого ее пристальное внимание к деталям устройства турнира воспринималось, как правило, благожелательно, а робко сделанные предложения вызывали отношение покровительственно-снисходительное (на что Алине было наплевать), зато некоторые из них одобрялись (что было важно). Сделав, что могла, во дворце, Алина отправилась в штаб турнира в Арену. Оказалось, как ни странно, что большинство вопросов гораздо проще решать на нижнем уровне: местные распорядители-дарсийцы, не будучи приближенными ко двору, к особам королевской крови относились трепетно и внимание юной принцессы ценили гораздо больше, чем какие-то малозначащие детали будущего турнира. Мысль, что принцесса может действовать по собственной инициативе, не одобренной старшими членами семьи, им, по-видимому, просто в голову не приходила. Самой значительной победой Алины на этом поприще было отстранение заявки одного из безусловных фаворитов. Алина помнила его по предыдущим турнирам — отвратительный, мрачный тип, и жестокий к тому же, он ей вовсе не нравился. Стоило всего лишь в непринужденной беседе невзначай выразить сомнение в его благородстве! Окрыленная успехом, Алина долго размышляла, не попробовать ли ей провернуть похожий фокус в отношении одной из иностранных делегаций, но все же не рискнула: тут потребовалось бы приплетать политику, а принцессе вовсе не хотелось ненароком начать какую-нибудь войну.

За этими хлопотами день пролетел незаметно, и уже наступили ранние осенние сумерки, когда Алина задумалась, как же она будет возвращаться во дворец. Днем этот вопрос ее не волновал совершенно: озабоченная предстоящими делами, она просто пролетела по многолюдным улицам, завернувшись в плащ, неотличимая от множества горожанок, гуляющих вдоль вереницы разнообразных лавок или спешащих по делам. Но теперь ей пришло в голову, что одно дело ходить по улицам при свете дня, и совсем другое — когда вот-вот станет совсем темно и улицы опустеют. Не то что бы она боялась — нет, такого предположения Алина даже допустить не могла — но городские улицы всегда были для принцессы неизведанной землей со своими таинственными правилами. Попасть сейчас в какую-нибудь идиотскую ситуацию — что могло бы быть глупее!

Алина поразмыслила, не обратиться ли с этой проблемой к кому-нибудь из распорядителей, но это могло вызвать ненужные вопросы и нанести урон ее тщательно создававшемуся образу. Принцесса уже приняла решение просто приказать одному из младших служащих доставить ее во дворец — если держать себя достаточно непринужденно, авось пронесет и никто этим сильно не заинтересуется — когда на первом этаже административного здания Арены увидела Клавдия, увлеченно беседующего с одним из распорядителей. Это было подарком судьбы: решался вопрос возвращения во дворец, но главное — это была великолепная возможность поделиться с Мором кучей кропотливо собранной информации. Надо было только дождаться, пока лейтенант останется один.

Алина уже теряла терпение, а разговор все продолжался; наконец собеседники раскланялись и лейтенант двинулся к выходу. К досаде Алины, распорядитель остался на месте. И он знал ее в лицо! И конечно, захочет проводить до экипажа. Лейтенант был уже в дверях. Алина закусила губу. Мысли заметались. А если завернуться в плащ? Узнает ли ее распорядитель? Или это вызовет подозрения, и ее схватят как воровку? Может ли быть в здании посторонняя женщина в плаще?

Мгновения уходили, лейтенант удалялся, а Алина никак не могла принять решения. И тут — когда уже было почти поздно — распорядитель повернулся наконец и направился вглубь по коридору, пройдя в двух шагах от прячущейся за колонной Алины. Не теряя времени, принцесса двинулась к дверям. Стражники отсалютовали ей, и она наконец-то оказалась на погруженной в темноту улице города. К ее ужасу, лейтенанта нигде видно не было. Какое-то мгновение Алина в растерянности стояла на крыльце. Она вдруг обнаружила, что готова даже вернуться обратно, пройти через все неприятности объяснений со служащими, лишь бы не оставаться наедине с этими молчащими темными улицами. Но вдали в квадратике тусклого, падающего из окна света мелькнул гвардейский эполет, мгновение слабости прошло, и Алина бросилась туда, на бегу поплотнее запахивая плащ.

Она мчалась по мощеной улице, громко стуча каблучками о брусчатку и уже запыхиваясь, когда в глубокой тени возле одного из домов что-то шевельнулось, зашипело, сгустком темноты выплеснулось прямо под ноги Алине. Сердце ёкнуло, проваливаясь в какую-то бездонную дыру; Алина шарахнулась, споткнулась о что-то мягкое, зашипевшее в ответ, почти теряя сознание от ужаса, вылетела на середину улицы, увидела впереди смутный силуэт человека и, забыв о всех своих прежних опасениях, с отчаянным визгом бросилась прямо к нему.

— Ваше высочество? Что Вы здесь делаете?

— Ох, Клавдий, — пробормотала Алина, тяжело дыша и почти не сознавая, что несет. — Какое счастье, что это вы.

— Вам кто-то угрожает? Как Вы здесь очутились? Да что вообще происходит, позвольте спросить?

— Ох, Клавдий, — повторила Алина и, слегка опомнившись, добавила:

— Лейтенант Мор.

Она немного отдышалась; страх куда-то уходил, оставляя по себе только смутные воспоминания.

— Ничего страшного, в общем-то, не произошло, — сказала она наконец. — Я чуть-чуть испугалась; там было что-то живое в темноте и выпрыгнуло мне прямо под ноги. Возможно, кошка. Не случись это столь неожиданно, я бы никогда себя так не повела. Все уже прошло, и вообще не стоит об этом говорить.

— Но, Ваше высочество. Что вообще Вы делаете на улице, да еще в темноте?

— У меня были дела, — гордо заявила Алина, отстраняясь от Клавдия и выпрямляя плечи. — Я ведь буду Дамой турнира, вы разве не знаете? Я была в Арене.

— Одна? Без экипажа, без сопровождения?

Алина недовольно поморщилась.

— Так было надо. А вы, лейтенант Мор, лучше не вопросы задавайте, а слушайте. У меня много чего есть вам рассказать. И можете заодно проводить меня до дворца.

— Слушаюсь, Ваше высочество, — как-то не очень весело ответил лейтенант.

— Итак. В первом туре вы встречаетесь с Тобосом из Кеоры. Его оружие — прямой меч, и у него есть привычка...

Алина говорила и говорила, деловито выкладывая кропотливо, по крохам собранную информацию, и не сразу заметила, как нахмурился лейтенант. Поэтому, когда он вдруг резко остановился прямо посреди улицы, она прошла еще несколько шагов и только тогда обернулась, недоуменно спросила:

— Ну что же вы?

— А зачем вы мне все это говорите, Ваше высочество? — каким-то нехорошим, непривычным голосом поинтересовался Мор.

Алина растерялась.

— Ну как же. Вам ведь нужно это знать, правда?

— Зачем?

— Затем. Что за глупость? Вы же хотите победить на турнире?

— Допустим. А вы?

— Что я?

— Вы очень хотите, чтобы я победил?

Алина смутилась, и потому ее голос прозвучал особенно звонко:

— Это нескромный вопрос, лейтенант. Но я отвечу: да, мне будет приятна победа Королевского гвардейца.

— Любого?

— Простите?

— Я спрашиваю, любого гвардейца? И если да, почему сняли свои заявки трое лучших бойцов Королевской гвардии?

— Откуда я знаю, — Алина фыркнула и отвернулась.

— А вот мне кажется, что я теперь знаю, — зло сказал лейтенант, и глаза его сощурились. — Что Вы делали в Арене, Ваше высочество? Продолжали расчищать мне дорогу?

— Как вы смеете!

— Я смею? Я себе места не нахожу, все гадаю, почему весь гарнизон при виде меня начинает хитро ухмыляться! Вы, надо полагать, считали это хорошей идеей — выставить меня на посмешище? Да я не знаю, как в казармы вернуться после этого! К кому Вы обращались? Говорили с капитаном, надо полагать? С кем еще? Хотя, какая разница! Расписание моих боев! Такой благоприятной сетки никому не выпадало, наверное, с основания турнира! И этот хихикающий чинуша в Арене! Ваших рук дело, а? Вы подсуетились?

— Вы... Вы наглец! Думайте, что говорите!

— Думать? О, я думаю. Я думаю, что вы заигрались, Ваше высочество. Решили от кукол перейти сразу к живым людям? И не пугайте меня — мне, похоже, в Королевском полку все равно не оставаться, так что я уж скажу вам все, что думаю, а вы поступайте, как знаете. Так вот, я думаю, что вы просто маленькая избалованная эгоистка, для которой чувства, гордость других людей ничего не значат. Вы хоть понимаете, что уничтожили меня, смешали с грязью? Что этот турнир! Я завтра же сниму заявку, первым делом, с утра. Но дальше? Сколько людей были свидетелями вашей безумной активности, Ваше высочество? Сколько еще в курсе? Смогу я хоть когда-нибудь чего-нибудь достичь — и не услышать этого мерзкого шепотка за спиной?

Алина из последних сил сдерживала слезы; она боялась, что если позволит прорваться наружу хоть слезинке, то взорвется водопадом рыданий. Нет, только не это, только не рыдать перед ним — лучше умереть.

— Как вы можете, — проговорила она слабым голосом — слезы давили на язык, мешая выговаривать слова. — Это же все... ради вас.

— Ищите себе другие игрушки, Ваше высочество, — поклонился лейтенант.

Алина не помнила, как попала в тот вечер во дворец. Очевидно, ее все же привел Мор, но все, что было после ссоры, исчезло из ее памяти. Пришла в себя она уже в спальне и рыдала на кровати до утра.

Открытие и первые два дня турнира Алина пропустила, сказавшись больной. На третий день принцесса появилась в Королевской ложе и выглядела слегка бледной, но необычайно величественной. Все гости турнира были впечатлены вдохновенным достоинством и королевской статью юной принцессы.

На турнире победил таосийский боец, выступавший с двумя изогнутыми короткими саблями. Когда Алина вручала ему кубок, она мило улыбалась.

Глава V.

— 1 —

Антрацитово-черный валун, формой слегка напоминающий лежащего на боку медведя, ярко выделялся посреди занесенной снегом равнины. Снега намело много, коню по бабки, но на шероховатой поверхности камня не было ни снежинки.

— Почти приехали, — сказал Барс, спрыгивая с коня и похлопывая ладонью по бархатистому боку черного камня. — Отсюда до самогС Замка — миль шесть, не больше.

Камень в ответ на прикосновение рыцаря глухо зарокотал.

— Это еще что? — слегка испуганно спросил барон.

— Это — Страж, — Барс улыбнулся. — Он меня узнал и приветствует — как умеет, конечно.

— Вот как? А как бы он нас приветствовал, если бы мы были одни?

— Да никак. Просто в Замке узнали бы, что едут чужие. Стражи — они мирные.

— Умгм. Магия, разумеется, — сказал барон тоном человека, этой самой магией донельзя пресыщенного.

— Реликт древних времен.

— Господа, — покашливая, подал голос Ракис, — это все, безусловно, очень интересно, но может быть, продолжим путь?

— Как, Ференц? — изумился барон. — Ты не хочешь даже взглянуть на магический валун?

— Я охотно взгляну на этот магический валун, и на другие тоже, как только станет немножко потеплее. Ох, Карл! Да у меня сейчас руки-ноги поотваливаются! Этот камень, я надеюсь, никуда отсюда не денется!

— Вообще-то, они перемещаются, — задумчиво заметил Барс.

— Ох, Мать-покровительница всех студентов! Вы меня разыгрываете, Барс?

— Вовсе нет.

— А что это глазки у вас так хитро заблестели? Барс, если вы меня разыгрываете, немедленно признавайтесь. Имейте в виду, если сейчас я слезу с этой лошади, сегодня я на нее уже больше не сяду! Я после позавчерашней бури еще не оттаял!

— Тогда не будем рисковать, — согласился Барс, легко вскакивая в седло.

— Так вы меня надули? Нет, вы уж объясните мне, пожалуйста. Я не понял — так они все-таки двигаются или нет?

— Не волнуйтесь, бакалавр. Они никогда не уходят далеко.

Озадаченный бакалавр еще долго крутил головой и оглядывался.

Вот уже несколько дней путники двигались по равнине, примыкающей к Килленийским хребтам. На востоке горизонт щетинился островерхими льдисто-снежными пиками; к северу горы немного сглаживались, заворачивали навстречу путникам невысокие, изъеденные ветрами отроги. Где-то среди этих отрогов и находилась долина, с трех сторон обнесенная зубчатой стеной, заполненная мрачноватого вида постройками — очень древними, из темного, грубо тесаного камня и относительно новыми, в которых угадывались знакомые архитектурные стили; объединяла их несомненная функциональность. С четвертой стороны долину венчала невероятных размеров и совершенно немыслимой высоты монолитная Башня. Все это — от зубчатых стен до Башни — и было местом, которое Барс называл домом. Замок Ордена Пламени.

Путь, который рыцарь вместе с двумя спутниками проделал от места памятной встречи на Долгиновском тракте до Килленийских предгорий, нельзя было назвать легким, но Барс считал его благополучным — уже просто потому, что они все-таки добрались. Разумеется, дорога заняла чуть не в два раза больше времени, чем могла бы. Разумеется, спутники Барса умудрялись влипать — вместе и поочередно — во все те мелкие (и не очень) неприятности, которыми грозит дорога путникам, не приспособленным к длительным верховым переходам и ночевкам в лесу. Спектр проблем колебался от стертых бедер и застуженных поясниц до случая, когда Ракис ночью отошел от бивака помочиться и всерьез заблудился на обратном пути. Барс искренне радовался, что удалось отговорить барона брать с собой в путешествие лакея — все же одной проблемой меньше.

Когда на землю плотно лег снег, путников стали беспокоить волки — пока не очень наглые, они, тем не менее, пугали лошадей и действовали на нервы попутчикам Барса. Пришлось распределить дежурства и караулить всю ночь, поддерживая огонь. В свою очередь, это потребовало более ранних остановок — чтобы успеть собрать дрова и более поздних побудок — поскольку спутники Барса, откровенно не высыпаясь, днем сильно рисковали выпасть из седла. В конце концов Барс не выдержал и объявил, что будет дежурить сам, используя магию. Это подействовало, хотя и было — в том, что касалось магии — чистейшим враньем: Барс просто отвязывал на ночь Шторма и тихонько кимарил, вполуха прислушиваясь к ночным звукам. Этот вариант он предлагал и раньше, но доверить свою безопасность тренированному чутью опытного боевого коня попутчики Барса не соглашались; магии же почему-то доверять были готовы. Днем Барс временами ненадолго задремывал в седле. Потерять направление он не боялся: на этом расстоянии рыцарь уже чувствовал Башню.

Однако Барс признавал, что кроме ожидаемых неприятностей спутники принесли ему и нежданные удовольствия. Они оказались яркими и — каждый по-своему — интересными собеседниками. За преувеличенной въедливостью Ракиса скрывался острый ум, демонстрирующий порой совершенно неожиданные по смелости суждения. Кроме того, несмотря на постоянное ворчание и неиссякающий поток жалоб, ученый имел достаточно мужества, чтобы не быть обузой на переходах, а на привалах браться за любую тяжелую работу — как бы не был вымотан за день. Что же касается барона, Барс быстро пришел к выводу, что его снобизм — скорее привычная маска, над которой сам барон не прочь был порой посмеяться. Карл Альгейм находил некое изощренное удовольствие в том, чтобы казаться глупее, чем есть, и трусливее, чем есть, но эта странная блажь сочеталась в нем с честностью, прямодушием и редкой отзывчивостью. Кроме того, барон был просто феноменальным лентяем и обладал своеобразным чувством юмора.

С погодой путникам повезло: хотя снег и лег довольно рано, он не принес с собой тех обжигающих ветров и снежных бурь, которых опасался Барс. Удивленный нехарактерным для этой местности затишьем, рыцарь как-то заметил, что `'сумасбродам даже погода подыгрывает''.

— Не погода, — важно поправил Барса барон. — Сумасбродам, как известно, подыгрывает сама судьба.

Потом помолчал и, поморщившись, добавил:

— Впрочем, в нашей местности почему-то принято говорить — дуракам. Но я никогда не считал это правильной трактовкой.

Серьезную бурю путешественникам довелось пережить только одну. Правда, к этому моменту они уже выехали из леса на открытую местность, и впечатлений им хватило надолго. Пик бури пришлось пережидать, уложив лошадей в снег и обмотав им головы мешками. Лежа за лошадиными крупами, путники обрастали снежным одеялом — пока Барс не решил, что ветер стих достаточно и двигаться дальше безопасней, чем продолжать лежать. Еще долго они ехали цепью, соединив уздечки одной веревкой; кони ученого и барона с мешками на мордах вслепую шли за Штормом. В этом приключении лошадь барона подстудила легкие. К счастью, до Замка оставались считанные дни пути.

Замок открылся взгляду, как всегда, неожиданно. Вот только что вокруг расстилалась привычная равнина, слегка взрезанная цепочками пологих холмов — и вдруг за холмами развернулась панорама долины, окруженной скалистыми пиками и увенчанной Башней.

— Ох, ничего ж себе, дух тебе в печенку! — высказался барон.

— Не понимаю, — изумился Ракис. — Этакую громадину мы должны были видеть уже много дней. Или это какой-то оптический обман?

Барс только пожал плечами. Он был рад, что снова вернулся — несмотря ни на что.

Послушник, крутивший открывающий ворота барабан, посмотрел на Барса и его спутников с интересом, но первым с рыцарем не заговорил — как и было положено по этикету.

— Найди Барата, — сказал ему Барс. — Пусть посмотрит вон того гнедого, он кашляет. И теплую попону ему сразу же.

— Попали в бурю третьего дня? — обрадовался возможности поговорить послушник.

— Именно.

— А мы уж думали, до весны больше никто не приедет.

— Тебя как звать?

— Кальвин.

— Поторопись, Кальвин. Жалко конягу. После поговорим.

— Бегу, господин...?

— Барс.

О Барсе послушник, похоже, что-то слышал — глаза его заблестели.

— Уже бегу.

`'Этого Башня уже ждет'', — глядя вслед послушнику, вдруг подумал Барс и тряхнул головой, отгоняя непрошеные мысли.

Через гостевой двор вовсю спешил человек, из-под плотной шерстяной накидки виднелись ярко-желтые полы длинной мантии.

— Барс! — закричал он еще издалека. — Наконец-то соизволил явиться, бродяга! Мы уже решили, что ты где-то крепко застрял.

— Ничего серьезного, — улыбнулся Барс. — Рад видеть тебя, Сорш. Какие новости?

Сорш поморщился.

— Давай о новостях попозже. Тебя ждут в Доме, так что пошевеливайся. А эти люди с тобой? Представь меня.

— Пожалуйста. Сорш Эгер, Желтый Магистр Ордена Пламени. Барон Карл Альгейм, из западных Альгеймов. Ференц Ракис, бакалавр метагностических наук из Умбры.

— Вот можете же все нормально выговорить, когда хотите, — пробурчал Ракис.

— О чем это он?

— О названии своего факультета, — вздохнул Барс. — Оно мне долго не давалось.

— Охотно верю. Барс, тебе и правда надо поторопиться. Я позабочусь о твоих гостях.

— 2 —

Бранигал Сэвиш, Алый Магистр Ордена и член Совета, был очень стар. Лишь двое членов Совета превосходили его по возрасту; сам Верховный Магистр был намного моложе. Тем не менее Бранигал был быстр в движениях, крепок телом и лишь немного сед в висках. Незнакомый с Магистром человек дал бы ему при первой встрече лет сорок-сорок пять — пока не встретился бы с тяжелым взглядом холодных серых глаз, а тогда, поежившись, мог бы дать и сотню. Впрочем, и в этом случае он был бы далек от истины: на самом деле Магистр Бранигал разменял уже седьмую сотню лет. Прежде Бранигал был Рыцарем. Почти три века назад он участвовал в подавлении печально известного Зангарского прорыва — тогда там погибли восемнадцать Рыцарей. Вернувшись живым, Бранигал навсегда снял доспех и одел алую мантию Магистра. Чуть больше пятидесяти лет назад Бранигал имел возможность быть выбранным Верховным Магистром, но объявил о своем решительном отказе и продолжал носить алую мантию. Именно Бранигал в свое время добился для Барса разрешения войти в Башню, не дожидаясь установленного возраста. Теплых чувств Барс к Магистру не испытывал, но относился к нему с уважением.

Бранигал встретил Барса, сидя в глубоком кресле у жарко растопленного камина. Рядом стояло второе кресло — пустое.

— Явился, наконец, — проворчал Магистр, грея руки у огня. — Можно подумать, ты от Сантии пешком шел.

— У меня были интересные попутчики.

— Вот как? — скептически проронил Бранигал. — В другой раз расскажешь. Садись. Дело есть.

— Было что-то от Пурима? — спросил Барс, усаживаясь в кресло.

— Было и от Пурима. Но тебя сейчас должно волновать не это.

Барс поднял брови.

— Что тогда?

— Подбрось-ка еще дровишек. Холодно мне.

Бранигал молчал, пока Барс подбрасывал в пылающий огонь сухие поленья и поправлял их длинной кочергой.

— Все, что произошло с тобой в Сантии — эпизод поучительный, но мелкий, — заговорил наконец Магистр. — Что попался — сам виноват, что выбрался — хорошо. Сделай выводы и больше к этому не возвращайся.

— Что кто-то отлавливает рыцарей Ордена — это так, мелочь?

— Мелочь, — веско припечатал Бранигал. — Не мелочь, если рыцари Ордена позволяют себя отлавливать, но об этом я сейчас говорить не стану. А люди, не любящие Орден, всегда были и всегда будут. Или тебе всенародной любви захотелось?

Не дождавшись ответа, Магистр заключил:

— Размяк ты, Барс. Раньше злее был. Я, старый дурак, радовался, что ты оживаешь — а ты размяк. Попутчиков вон каких-то приволок. Бабу не завел еще бочок греть? Ладно, все, эта тема закрыта. Скажи мне теперь — за какое время ты сможешь добраться до Северной Кеоры?

— В это время года? Месяц, не меньше.

— Ох, размяк. Нет у тебя месяца. И трех недель нет. Если за две — тогда успеешь, а больше... там каждый день на вес золота.

— Ближе никого нет?

Бранигал скривил губы.

— Почему же, есть. Наших туда уже человек двадцать отправлено. Но они не справятся.

— Двадцать?

Барс снова принялся шуровать кочергой в камине — ему внезапно тоже стало холодно.

— Что же там такое, в Северной Кеоре? — спросил он тихо.

— Там старый прорыв. Знаешь, что это такое?

Барс молча кивнул.

Старый прорыв был извечным кошмаром каждого Рыцаря. Из открытого отверстия нечисть лезла непрерывно. Не уничтоженная сразу, она набирала силу, приобретала неожиданные магические свойства. Обычно прорыв или серия точечных разрывов, что бывало чаще, зарастали, как только была уничтожена вся попавшая `'на эту сторону'' нечисть; соответственно, чем больше ее успевало вылезти, тем труднее становилось закрыть прорыв. Как ни странно, меньшую проблему в такой ситуации представляли крупные твари: они хоть и обладали приличной свободой передвижения, но и отслеживались довольно легко. Мелочь предпочитала не удаляться от отверстия, но рано или поздно неизбежно начинала `'выдавливаться'' из области прорыва прибывающими полчищами нечисти. И пока оставалась в живых хотя бы одна, пусть даже самая ничтожная тварь, канал продолжал действовать. Потому-то на точечный прорыв, изначально закрываемый без особых усилий любым новичком, через пару недель уже приходилось идти двоим-троим ветеранам. Но еще хуже было другое. Ткань пространства вокруг отверстия со временем как бы истоньшалась; это провоцировало новые и новые прорывы, с каждым разом все более мощные и обширные.

— К счастью, местность там гористая, — заговорил Бранигал. — Людей немного, живут кланами. Городов нет. По нашим оценкам, ареал прорыва сейчас — примерно пятьдесят квадратных миль. Учитывая плотность населения, это несколько сотен жертв. Эпицентр — на склоне хребта, поблизости от селения Ганим.

— Мощность?

— На момент прорыва — четвертой категории.

— Давность?

— Тебе повезет, если успеешь до вторичных прорывов.

— Регионального уровня.

— Не меньше.

Барс длинно и со вкусом выругался.

— Что-то новенькое, — заметил Бранигал.

— Жизнь такая. Как же это прошляпили-то?

— Не тебе спрашивать. Не ты ли годков этак восемь назад полез в одиночку закрывать прорыв четвертой категории в Рифии?

— Не было тогда никого поблизости. Стал бы ждать — не успели бы.

— Рассказывай кому другому эту сказку. Злость ты срывал — вот и все твои рассчеты. Только тебе тогда повезло — и вот ты герой, и в учебнике твой бой расписан по минутам.

— Не знал.

— Сорш постарался. Сколько он тебя тогда выспрашивал?

— Месяц мучал.

— Ну вот. Только Краску, в отличие от тебя, не повезло. И теперь мы имеем большую проблему.

— Краск?

— Из молодых. Ты его, может, и не знал.

— Надо сказать Соршу — пусть спалит учебник.

— Не твоя забота. Об учебниках пусть Магистры беспокоятся. А ты думай, что будешь делать, когда приедешь в Кеору.

— Это-то как раз ясно.

— Это как раз не ясно, — Бранигал заерзал в кресле, словно пытаясь найти положение поудобней. — Думаешь, мне удовольствие доставляет дополнительное мясо на бойню посылать? Знаю, знаю, за кого меня держишь. За старую сволочь. Ай, не возражай, знаю я, не трать время. Но не до такой все ж степени? На этот масштаб мне сотня Рыцарей нужна — а где взять?

— Что ты предлагаешь?

— Хочу тебе один фокус показать. Смотри внимательно.

Алый Магистр вытянул руки к огню и быстро-быстро задвигал пальцами, словно плетя некую невидимую глазу паутину. Каждый палец контролировал несколько нитей; Барс едва успевал следить за плетением.

— Потом стягиваешь все нити вместе и вяжешь простой узел, как на щите, — на словах закончил Бранигал.

— И в чем суть?

— Ты кладешь заплатку на место прорыва. Делать это надо обязательно в эпицентре — постарайся вычислить его поточней. Чем точнее, тем надежней заплатка. А потом уже можно спокойно разбираться с оставшейся нечистью.

— А в чем подвох?

— В момент завязывания узла у всех, находящихся внутри ареала, есть равные шансы оказаться по эту или по ту сторону заплатки. Включая тебя.

— Какая приятная неожиданность. Рассчитываешь на мою везучесть, Бранигал?

— Отнюдь. Просто из всех находящихся в пределах досягаемости Рыцарей ты единственный, у кого хватит силы связать отверстие такого размера. Так что не обессудь. Кроме того, ты там будешь не один.

— Вот как?

Бранигал резко хлопнул ладонью по подлокотнику кресла.

— И думать не смей! Один ты к эпицентру не пройдешь — и не пойдешь, об этом я позаботился. Двадцать Рыцарей будут ждать тебя у периметра. Их задача — провести тебя к центру. Невредимым! Или ты думаешь, что вязать заплатку — легкое дело? Хорошо, если ты до конца на ногах устоишь!

Слегка сбавив тон, Магистр продолжил:

— Всяческий сопливый героизм ты оставь, пожалуйста, гвардейцам. Ты не можешь этого себе позволить. Пожалеешь несколько жизней сейчас — позже мы расплатимся тысячами. Ты меня понял, Барс? Я серьезно говорю. Двадцать человек эскорта — и ни одним меньше. А было бы больше, я бы больше дал.

— Да не кипятись ты так, — устало проговорил Барс. — И не собирался я один идти. Не мальчик уже, шансы прикинуть умею.

— Но мысль ведь была? — прищурился Бранигал.

— Мало ли мыслей у меня бывает.

— Ну, это уж я не знаю, — усмехнулся Магистр. — Но вот что я думаю, Барс. Возьму-ка я с тебя Клятву.

— Зачем?

— А тебе спрашивать не положено. По закону ты не можешь отказать члену Совета, требующему Клятву, Рыцарь.

— Клянусь Пламенем, — негромко проговорил Барс. — Клянусь выполнить твой приказ в точности по букве и по духу. Да поможет мне Пламя Очищающее.

— Да поможет тебе Пламя, Барс.

— Теперь доволен, Магистр? Могу я идти?

— Иди. Заскочи на кухню, там тебе припасов подготовили.

— Спасибо.

— Да не куксись ты! Клятву я потребовал не из недоверия, ты ж понимаешь.

— Мне понимать не положено.

— Балда! О тебе же забочусь!

— Спасибо.

— Вот заладил, — недовольно проворчал Бранигал. — Кристаллы казначею сдать не забудь!

— Не забуду.

— Сегодня можешь переночевать в Замке. Выедешь перед рассветом.

— Это приказ?

— Это на твое усмотрение.

— Тогда я еду сейчас.

— Ладно. Удачи, Барс.

Когда Барс уже ушел, в комнату заглянул Силай Хум — тоже Алый Магистр и член Совета.

— Как прошел разговор? — Поинтересовался он.

— Нормально, — поморщился Бранигал.

— Он сделает?

— Разумеется.

— Ты ему все рассказал?

— Почти. Приврал, что шансы у них равные. У всех. Что смотришь неодобрительно? Ты хотел, чтобы я рассказал ему, что шансы есть только у него, остальные — смертники?

— Это твое решение, Бранигал.

— В Зангаре я остался один. Но когда я делал это, я еще не знал, что получится. Если бы знал — может, и не смог бы.

— Я тебя не осуждаю.

— Да уж, — Бранигал потянулся к кочерге, оставленной Барсом у камина, снова принялся ворошить дрова.

— Я взял с него Клятву, — сказал он через некоторое время. — Он обиделся.

— Зачем ты это сделал?

— Ты тоже не понимаешь?

Бранигал аккуратно поставил кочергу, подпер подбородок кулаком, внимательно глядя на пляшущие языки огня, задумчиво проговорил:

— А вот он, боюсь, поймет. Потом. Когда останется один.

— Если останется, — спокойно заметил Силай. — Слишком чувствительным ты стал, Бранигал. Не заводи себя. Это просто работа.

— Ты прав, — вздохнул Бранигал. — Что-то я тоже размяк. Может, это заразно?

* * *

Во дворе Барса поджидал Кальвин.

— Ваших гостей разместили в гостевом доме, — радостно сообщил он. — Барат посмотрел гнедого, долго ругался, но взялся лечить. Теперь какие-то травы заваривает.

— Хорошо, — сказал Барс. — Послушай, Кальвин. Сгоняй-ка на кухню. Скажешь там, что для меня.

— Это я мигом, — улыбнулся послушник. — Сегодня рагу готовили. Вкусное. А куда принести?

— На конюшню.

Лицо Кальвина вытянулось.

— Куда?

— На конюшню. И не рагу, а сумку с припасами. Там должно быть собрано. Впрочем, рагу тоже прихвати.

— Вы уезжаете? Так сразу?

Рыцарь только молча пожал плечами.

Шторм уже был вычищен и оседлан, когда Кальвин притащил две объемистых сумки, какой-то крупный сверток и большую миску, накрытую плотной крышкой. Из-под крышки сочился заманчиво пахнущий пар. Сумки Барс не глядя приторочил к седлу, а есть рагу уселся на тугую связку соломы.

— Тут еще хлеб. Свежий, — полез в карман Кальвин.

— Спасибо. А в свертке что?

— Одеяло. Из овчины. Очень теплое.

— Ух ты. Где взял?

Послушник смутился.

— Родственники прислали.

— Вот даже как, — удивился Барс. — Не забывают, значит. А чего ты смущаешься? Тут радоваться надо. Есть еще нормальные люди. Ты откуда родом?

— Из Северной Кеоры.

Барс поперхнулся куском мяса, натужно закашлялся. Кальвин хлопал его по спине, потом принес откуда-то полную кружку воды.

— Спасибо, — просипел Барс, когда снова смог говорить.

— А куда вы едете-то? — спросил послушник. — Или не можете сказать?

— Извини. — Покачал головой Барс.

— Если так срочно — значит, что-то серьезное, — рассудительно заметил Кальвин. — Большой прорыв, да?

— Извини, — повторил Барс.

— Да ладно. Одеяло-то возьмете?

— Возьму.

— Вот и хорошо. Оно вам пригодится, увидите.

Барс вычистил куском хлеба миску из-под рагу, отдал ее Кальвину. Потом спохватился:

— Да, чуть не забыл! — полез под седельные сумки, порылся там и вытащил тугой мешочек; распустив завязки, продемонстрировал содержимое послушнику.

— Ого! — отреагировал тот.

— Отдашь казначею.

— Это сколько ж кристаллов здесь?

— Хочешь — сам считай.

— Вот так и доверите? — хитро прищурился Кальвин.

— Не хами, пацан.

— Мне всего год остался до странствия, — похвастался Кальвин. — Вернусь — и сразу в Башню. Я ведь войду туда, как вы думаете?

— Ты — войдешь, — серьезно ответил Барс. — Только не торопись.

Прошло меньше двух часов с момента приезда Барса в Замок, когда тяжелые ворота снова открылись. Шторм заупрямился, когда ветер швырнул навстречу горсть снежной поземки.

— Ну, извини, дружище, — сказал ему Барс, давая коню шенкеля. — Придется тебе поработать.

Шторм неохотно поднялся в галоп.

— 3 —

Арраканские жеребцы были самыми выносливыми скакунами в мире, но даже их выносливости имелся предел. Четыре дня Барс гнал коня днем и ночью, останавливаясь только на пару часов вечером — когда опускалась ранняя зимняя тьма, но на небе еще не появлялись звезды, и на столько же перед рассветом — когда звезды уже исчезали. На пятый день небо затянуло тучами, задул резкий встречный ветер; вскоре после полудня Шторм категорически отказался подниматься в галоп, кося на хозяина злым темно-карим глазом и всем своим видом демонстрируя готовность к бунту. До вечера Барс, выдерживая характер, заставлял коня идти скорой размашистой рысью, по скорости почти не уступавшей галопу, а потом решил устроить полноценную ночевку.

Стелющийся кустарник, росший по склонам холмов, приходилось тащить из-под снега; его упругие колючие лапы ломались со звонким, далеко слышным хлопком, зато горели ярким, жарким пламенем. Скоро в маленькой лощинке пылал веселый костерок. Барс отогрелся, и даже Шторм подошел поближе к огню, подставляя ему то один, то другой дымящийся паром бок. Травяной чай с несколькими каплями красного вина пили оба: Барс, обжигаясь, глотал терпковатый настой из глиняной кружки, Шторм громко тянул в себя уже слегка остывший напиток из поставленного на снег котелка. На ночь Барс укрыл коня подаренным одеялом, большим и действительно очень теплым, сам же отгреб в сторону угли прогоревшего костерка и устроил на этом месте уютное лежбище, набросав под бока лапника и завернувшись в плащ.

Ночью началась буря. Неглубокая лощинка давала слабую защиту от ветра, но все же это было лучше, чем ничего; опытный Шторм сам подошел и улегся возле всадника, прижимаясь к нему теплым брюхом. К утру возле коня и его хозяина намело здоровенный сугроб; несколько раз за ночь Барс разгребал снег, отвоевывая себе и жеребцу пространство для дыхания. О наступлении рассвета можно было только догадываться: все окутала серо-синяя мгла.

— И как мы с тобой сегодня поедем? — спросил Барс у коня, поправляя прикрывающую их головы мешковину.

Шторм фыркнул в ответ.

— Когда все это кончится, уедем обратно в Таос, — сказал Барс. — Там, по крайней мере, жарко.

Тем не менее он принялся откапываться из сугроба и поднимать на ноги недовольно мотавшего головой коня.

До полудня Барсу несколько раз приходилось определять направление при помощи магии. Шторм шел тяжелым неуклюжим галопом, глубоко проваливаясь в снег. В середине дня немного развиднелось, ветер поутих и уже не сбивал дыхание. А к вечеру потеплело, и ночью на небе опять появились звезды.

На следующий день Барс проехал мимо прилепившегося к склону невысокой горы селения. Над глинобитными домиками курились дымки; людей видно не было. Заезжать в селение Барс не стал. Местность становилась гористее, но снега здесь было меньше, и Шторм воспрял духом, а его галоп приобрел прежнюю резвость. Барс сократил вечерние и утренние остановки, наверстывая упущенное из-за бури время. Хороший темп удавалось выдерживать два дня. Селения стали попадаться чаще, и в одном из них Барс пополнил запас зерна для Шторма. Накануне рыцарь начал чувствовать прорыв: ткань пространства словно бы теряла натяжение, ослабевала, съедаемая расползающейся из центра невидимой гнилью. Вторичный прорыв назревал, но время до него еще оставалось. При таком масштабе прорыва трудно было определить расстояние, но Барс прикинул, что успевает.

На десятый день пути местность стала еще тяжелее, бесчисленные подъемы и спуски — круче, а Барс понял, что должен дать себе несколько часов нормального сна. В этот раз он сдался раньше, чем конь. Впрочем, Шторм был только рад долгожданному отдыху. Оба с наслаждением проспали ночь и тронулись в путь перед рассветом.

Вскоре Барсу начали встречаться биваки беженцев.

Грубо связанные шалаши, крытые где шкурами, где соломой, а где и вовсе ничем, представляли собой весьма приблизительные подобия жилища. Горели костры. Суетившиеся возле огня люди выглядели по-разному: кто-то испуганным и потерянным, кто-то уже более-менее освоился на новом месте и деловито налаживал быт. Барса удивило, что так много людей спаслось от прорыва. Впрочем, горцы всегда были людьми суеверными, что в данном случае было скорее плюсом, поскольку помогло им быстрее отреагировать на ситуацию. Некоторые группки шалашей были окружены частоколом или `'ежами'' из остро заточенных кольев: может быть, от волков, а может быть, и не только. Целый бивачный городок расположился в распадке между двумя горными склонами и протянулся чуть не на милю в длину; здесь были даже небольшие стада животных и загоны для них. Поджарые рыжие коровы и лохматые овцы провожали всадника флегматичными взглядами.

Барс так и не понял, откуда взялась та злополучная телка, что вылетела прямо под копыта Шторму. Вероятно, она уже гуляла вне загона, выбравшись из наспех сделанной загородки, когда стук копыт идущего в хорошем темпе жеребца заставил ее заполошно рвануться, скакнув не в ту сторону, и оказаться посреди дороги между двумя линиями забора. Шторм даже не изменил аллюра. Одного молниеносного движения шипастым копытом — на излете, прежде чем Барс успел натянуть узду — хватило, чтобы телка повалилась на истоптанный снег с распоротым брюхом, напоследок пронзительно взревев. Перелетев через тушу одним длинным скачком, жеребец глубоко врылся копытами в землю, послушно останавливаясь.

Еще не отзвучал в воздухе крик телки, как раздался другой, не менее громкий вопль — от ближайшего шалаша. Голосила укутанная во множество слоев невообразимого тряпья тетка; четверо ребятишек — мал мала меньше — испуганно присели за частоколом, посверкивая на Барса округлившимися глазенками.

— Чтоб тебя волки драли, — в сердцах заявил Барс коню. — Что теперь делать прикажешь?

Жеребец оскорбленно вздернул голову.

В Замке Барс из-за поспешности не пополнил свой запас наличности, а покупая давеча зерно, не жадничал, и теперь в его кошельке болталась только медь да еще несколько мелких серебряных монеток — явно недостаточно, чтобы заплатить за телку. Тем не менее он высыпал деньги в пригоршню и слегка тронул коня коленями.

— Не подходи-и! — дико завизжала тетка, стоило жеребцу сделать пару шагов по направлению к шалашу. Барс остановил Шторма.

— Это вышло случайно, — сказал он примирительно. — Я заплачу.

— И чем это ты платить собрался? — раздался низкий голос.

В проходе между рядами загородок появился крупный мужик в овчинной накидке и круглой островерхой шапке; в руках он держал топор. За его плечами будто нарочно выстроились по росту еще трое детинушек помоложе, с кольями наперевес.

— Денег у меня сейчас немного, — признался Барс. — Но все, что есть, ваше. Позже привезу еще.

— Позже мои дети с голоду сдохнут твоей милостью, — хмуро сообщил мужик.

— Я очень спешу. Что вы хотите?

— Куда это ты так спешишь, бла-агородный господин? — протяжно, с издевкой выговорили сзади.

Барс обернулся: с другой стороны прохода подходила еще группа мужчин с кольями.

Барс нахмурился.

— Мужики, — сказал он серьезно и спокойно. — Я действительно очень спешу. Вот деньги — все, что есть. Возьмите и отойдите с дороги.

— А то что? — задиристо выкрикнул молодой парень из-за плеча хозяина телки.

— Куда спешишь-то? — снова спросили сзади.

— А ты нам свою конягу взамен оставь! — предложил кто-то.

Толпа стремительно росла: со всего лагеря собирались, сбегались люди, заходили даже со стороны загонов, расталкивая коров и овец. Большинство были с кольями, некоторые — с топорами или секачами. Момент, когда можно было просто удрать, был безнадежно упущен, и Барс выругал себя последними словами.

Потом вздохнул. Бросил на землю пригоршню мелочи.

И зажег в воздухе над собой яркий шарик голубого огня — безвредный, дающий только свет.

— Я спешу на прорыв, — выговорил он, раздельно роняя слова. — Драться с нечистью, от которой вы бежали. Я рыцарь Пламени. Отступите с дороги, и никто здесь не постарадает.

Это вызвало реакцию, но совсем не ту, на которую расчитывал Барс. Позже он спрашивал себя — что заставило его ожидать от этих людей толики здравомыслия? Тот факт, что они совсем недавно пережили нашествие нечисти? Или приятное впечатление, оставшееся от слов Кальвина? Или прав был Бранигал, и он действительно размяк и стал ожидать от людей невесть чего — хотя бы от тех, за которых ты вот сейчас идешь драться и, может быть, отдавать жизнь — свою и товарищей?

Пес с ней, не надо ему их любви. Пусть бы хотя бы не мешали.

В толпе глухо заворчали. Кто-то выкрикнул:

— Он из этих, из Черных!

— Черный Рыцарь! — подхватил другой.

И побежал кругом, разрастаясь, ширясь, как снежный ком, отчетливый шепоток:

— Нечисть!

— Нечистая сила!

— С дороги! — рявкнул Барс, трогая коня.

Толпа ощетинилась кольями.

Уже потянув из ножен черный меч, Барс подумал — а где же, к псам, их страх? Пусть не здравый смысл, страх-то где?

И сам себе ответил. Остался там же, где и их дома. Где большая часть имущества, где родственники и соседи.

В прорыве.

Отчаянно мерзко убивать людей, вся вина которых — в их заблуждении.

Храбрых людей, лезущих с кольями против меча и магии, против обросших роговыми шипами копыт боевого коня.

Пусть даже лезущих толпой.

Отчаянно погано себя потом чувствуешь.

Барс вырвался из кольца, прорубив себе дорогу, разрезав толпу, как режет масло острый нож. Проскакал, стараясь не видеть кулем оседающие позади тела. Он не знал, скольких убил — надеялся, что немного, он очень старался не убивать, отсекая колья и перерубая древки топоров. Не всегда это удавалось. Толпа сгрудилась в плотную массу, толкающуюся, орущую, целящую остриями в брюхо коню. Они мешали друг другу, мешали Барсу, не всегда успевавшему увидеть, во что погружается его меч. И не было возможности поставить щит — тогда рыцарь не смог бы прикрывать Шторма. Длинные заточенные колья угрожали коню больше, чем всаднику; без коня же на прорыв не успеть. Барс пытался пугануть горцев магией, вспомнив самые эффектные приемы, но они не произвели ни малейшего впечатления, разве что добавили мужикам злости. Очевидно, эти люди действительно потеряли страх — или он, перейдя какую-то грань, превратился в свою полную противоположность. И в какой-то момент злость, обида, отчаяние от нелепости происходящего перехлестнули через край, затопили сознание, выплеснулись наружу, взметнувшись мельницей бешено вращающегося меча — момент, всего мгновение, когда Барс перестал сдерживать руку. Всего мгновение работающего на полную мощь боевого тандема, натасканного на нечисть одушевленного оружия — мало ли это в плотной толпе?

Под ногами, в мешанине из снега, грязи и крови порой поблескивали затоптанные монетки.

Оставив позади окровавленный снег и вопящую толпу, Барс погнал коня бешеным галопом — так, что ветер свистел в ушах и бил в грудь, и от упругого потока слезились глаза, а сердце дико колотилось. Обернуться он не отважился, потом, уже на выезде из лагеря, все же бросил назад один взгляд — к счастью, рассмотреть успел немногое, но и этого хватило. Закусив губу, Барс удержал себя от повторного взгляда.

Рыцарь пришпоривал коня, и лишь когда давно стихли последние отзвуки оставленного позади, позволил Шторму перейти на рысь. В этот день Барс больше не останавливался и встречающиеся поселения и биваки объезжал стороной.

— 4 —

Утром следующего дня Барс миновал последнюю деревушку, в которой еще были люди. Дальше он видел лишь села брошенные — не разоренные, просто оставленные предусмотрительными хозяевами. А к вечеру тринадцатого дня пути рыцарь достиг пограничной зоны прорыва.

Эта местность ничем не отличалась от окружающей — ничем, кроме спектра отвратительных ощущений на уровне магического восприятия. Те же рощицы деревьев на горных склонах, те же поросшие кустарником распадки и журчащие под камнями крошечные быстрые речушки, не замерзающие даже зимой. И никакие особенные признаки не указывали на то, что менее чем в миле отсюда кишмя кишит и беснуется нечисть. Довольно быстро Барс нашел множественные следы шипастых копыт — и довольно старые, и почти совсем свежие — и вскоре выехал к небольшому лагерю, со знанием дела устроенному в удобном распадке подле маленькой стремительной речки. Шестеро арраканцев были привязаны к вбитым в землю колышкам поодаль друг от друга, занимая периферию лагеря. В центре возвышалось строение — по форме нечто среднее между навесом и шалашом переселенцев, оно имело крышу, собранную из вязок хвороста и крытую лапником, с отверстием-дымоходом посередине; крыша опиралась на врытые в землю грубо очищенные бревна, стены же, плетеные из ветвей и опять же обвязанные лапником, доходили лишь до половины высоты. Удобство конструкции было очевидным: она давала защиту от непогоды, не стесняя свободу маневра в случае нападения. Внутри строения горел костер, сизый дымок тянулся из отверстия в крыше, стелился над лагерем. Пахло чем-то вкусным.

— Чревоугодничаете? — спросил Барс, подъезжая прямо к навесу. — На мою долю осталось?

— И не думай, что подобрался к нам незамеченным, — раздался голос из глубины строения. — Мы о твоем приближении уже полчаса как знаем. Что касается чревоугодия, так мы бы тут с голоду опухли, тебя дожидаючись, если бы не Зрак — он тут у нас специализируется по баранине.

— Чистенько у вас в пограничной зоне, — заметил Барс, спешиваясь.

— Патрулируем. Семь парных разъездов одновременно, как видишь. Восьмой тебя высматривал. Вообще-то работы тут до хрена, но нам приказали внутрь периметра не лезть, ждать тебя. Вот и загораем. Кстати, что за приказ такой идиотский, не объяснишь? Или ты у нас нынче копье рыцарей заменяешь? Тут и месяц-то назад работы было мечей на полсотни, а нынче и сотни на полторы наберется.

— Это ты что ли, Беркет, старый рубака, месяц здесь торчишь? — удивился Барс.

— А то кто ж. Я первый прибыл, когда общий сбор кликнули. И тут же гонец с приказом — не соваться, ждать тебя. А ты где был, что столько добирался?

— В Замок я ехал. Не один был, вот и не заезжал ни к кому после Сантии.

— Оба-на! — Беркет высунулся из строения, облокотившись на пружинящую под его весом стенку. — Так мы тебя тут ждали, а ты об этом еще и не знал?

— Выходит, так. Кто ж мог ожидать, что тут на меня все завяжется?

— Ты колись давай, почему на тебя? — подал голос один из Рыцарей.

Барс узнал его — Комин, вояка опытный и маг не из последних. Еще когда сам Барс ходил в учениках, ему приходилось слышать о Комине, Рыцаре Пламени. Позже они познакомились, хотя и не сблизились.

— Все расскажу, — отмахнулся Барс. — Дайте коня привязать. И присесть неплохо бы с дороги.

— Не больше трех суток до вторичного прорыва, — как бы между прочим заметил Беркет совершенно безразличным тоном.

— Знаю. Чувствую. Все успеем.

— Как скажешь, — согласился тот.

Вскоре Барс уже отогревался у огня, держа на коленях миску с горячей похлебкой. Под навесом, кроме Беркета и Комина, находились еще четверо Рыцарей — троих из них, Самуса, Корпа и Дереку, Барс встречал раньше, но хорошо не знал, еще одного ему представили только сейчас. Этот парнишка явно был зеленым новичком, в компании ветеранов больше помалкивал, держась на заднем плане. Звали его Бруно.

— За сколько ж ты доехал от Замка? — поинтересовался Беркет, когда Барс сделал небольшой перерыв в жевании и глотании.

— Тринадцать дней.

— Ого, — присвистнул Беркет уважительно. — Небось, с ног падаешь?

— Не без того, — сознался Барс.

— Сегодня собираешься что-то делать?

— Только спать. Вообще, сегодня отсыпаемся — одного дозора будет более чем достаточно.

— Нечисть разбежится.

— Далеко не убежит. Завтра с утра двигаем прорыв закрывать. Нетрадиционным способом.

— Это каким же? — заинтересовался Комин.

Барс рассказал.

— Слышал я что-то подобное когда-то, — задумчиво протянул Комин.

Дерека согласно кивнул.

— А потянешь такой масштаб? — спросил Корп.

Барс пожал плечами.

— Бранигал считает, что потяну. Ты ж понимаешь, это не узнаешь, пока не попробуешь.

— Будто у нас есть выбор, — проворчал Беркет. — Сильнее Барса здесь никого нет. Да и кого ты знаешь сильнее? Разве что Белфор, так о нем уже лет двадцать ничего не слышно.

— Вроде, он был тогда в Арракане.

— Какая разница? Здесь и теперь его нет.

— Может быть, еще Зрак.

— Зрак слабее. Я знаю, я с ним закрывал прорыв в Басиндаре.

— А кто еще здесь? — спросил Барс, прерывая диспут.

— Из стариков — Баус, Кеннет и Халиф, — охотно отозвался Беркет. — Про Зрака я уже говорил. Не знаю, знаком ли ты с Броком — он скоро подъедет из дозора. С ним Филиган, новичок. Так, кто там у нас еще? Волос и Симур — эти из молодых.

— Волоса я знаю, — заметил Барс. — Отважный парень.

— Каф, Винса, Гай, — подсказал Самус. — Ежка и Лабрефор.

— Кого-то забыли.

— Еще Филис, — подал голос новичок Бруно. — Мы с ним учились вместе. На два года меня старше.

— Бруно у нас из ранних, — пояснил Беркет. — Как и ты, Барс. Девятнадцати еще не стукнуло, когда в Башню вошел. Ты ведь тоже где-то так, верно?

Барс досадливо поморщился.

— Чего ты лезешь, Беркет? — неожиданно возмутился Комин. — Какое твое дело, кто во сколько вошел? Вернулся — и ладно. И вообще, кончай базар. Пора ехать патрули собирать.

— Да не бухти, — недовольно отозвался Беркет. — Уже иду. Кто со мной?

— Самус с тобой, — отозвался Комин. — А Корп и Дерека — в другую сторону. Мы с Бруно караулим лагерь в первую смену. Ты, Барс, отсыпаться вроде хотел? Вот и устраивайся. Бруно, поди проверь наших жеребцов — не отвязались ли. Да не красуйся, к моему близко не подходи!

— Знаю, — буркнул новичок.

— Он все думает — раз вместе в дозор ездим, так уже и мой конь его признавать должен, — проворчал Комин, когда они с Барсом остались у костра вдвоем. — А мой Черныш — сволочь еще та, ты ж знаешь. Особенно когда меня рядом нет.

— Спасибо тебе, — негромко сказал Барс.

Комин махнул рукой.

— Да ладно.

Помолчал, глядя на огонь. И, отвернувшись, продолжил:

— Ты, может, не помнишь. Я ведь был там, когда ты в Башню пошел.

— Не помню, — согласился Барс.

— И специально вернулся через год — посмотреть, выйдешь ли.

— Я не знал.

— Еще бы. Я ж смылся, когда ты в кузне заперся. Подойти к тебе, знаешь ли, побоялся. И дожидаться побоялся — вдруг после ты сам подойдешь.

— Неужели так страшно все выглядело? — тихо спросил Барс после паузы.

— Видел бы ты себя. Знаешь, по-моему, из ребят, что тогда послушниками были и на тебя посмотрели, никто в Башню так и не попал.

Барс молчал с минуту, грея руки у огня. Потом повторил:

— Я не знал.

— Извини, — вдруг сказал Комин. — Я Беркета окоротил, а сам что-то разболтался.

— Ничего, — пожал плечами Барс. — Дело прошлое.

— Все равно извини.

— А новичок твой как?

— Бруно? — переспросил Комин. — Да неплохо. Досталось, конечно, парнишке. Ну да ожил уже. Сильный. С месяц плакал по ночам. Потом перестал.

— Сильный, — согласился Барс. — Я два года спать не мог. Вообще.

Последнюю фразу он, впрочем, проговорил так тихо, что Комин даже не понял, слышал ли что-то, или показалось.

Раздалось ржание, появился Бруно, тянущий на поводу своего упирающегося жеребца.

— Хочу поближе привязать! — крикнул он рыцарям. — На всякий пожарный!

— Молодец, — одобрительно хмыкнул Комин. — Еще лагерь обойди!

— Ладно!

— Что ты знаешь об этом методе, с заплаткой? — быстро спросил Барс.

— Вроде кто-то когда-то это делал. Прорыв закрыли, но никто из ребят не выжил.

— Бранигал сказал, шансы равные — выйти или остаться. Только не нравится мне здесь что-то. Зачем он с меня Клятву взял?

— Клятву? — поднял брови Комин. — Действительно, дело редкое. Так ты что, не веришь ему?

— Не то, чтобы не верю. В том, что другого выхода нет — он, видимо, прав. Я, по крайней мере, не вижу, а ты?

— Не знаю. Если нет возможности собрать здесь вовремя как минимум копье.

— Согласен. И все же в чем-то он приврал. Очень уж убедительно разыгрывал, будто не верит, что я не попробую при первой возможности проскользнуть в одиночку.

— Он рехнулся? Или ты дал ему повод думать, что ты рехнулся?

— Вроде нет.

— Бранигал считает, что ты его ненавидишь, — заметил Комин. — За Башню.

— Что за глупости, — возмутился Барс. — Ну, может быть, недолюбливаю слегка. Но на мое отношение к делу это не влияет.

Комин кивнул.

— Это он должен понимать. Сам был рыцарем, знает, что когда нечисть рядом, все остальное — побоку. Это даже не навык, это уже инстинкт, его в сторону не отодвинешь.

— Если недоверие как причина отпадает, что остается?

— Какой-то подвох, — задумчиво проговорил Комин. — Да, какой-то подвох.

— И что ты думаешь?

— Что-то в заклинании. Сопутствующий дефект, скажем.

— Почему?

— Бранигал страхуется не от того, что ты что-нибудь не выполнишь, а от последствий.

— Что-то в заклинании, — повторил Барс. — Что?

— Думай. У тебя ночь впереди.

— Сукин ты сын, — ругнулся Барс. — Я спал в последний раз, уж не помню, когда. Давай я тебе покажу, вместе помозгуем?

Комин покачал головой.

— Не стоит. Вблизи от прорыва — не стоит. Еще инициируешь нечаянно какую-нибудь дрянь. Мозгуй сам, Барс. На тебя вся надежда.

Барс вздохнул.

— Как отвратительно это звучит.

— Ничего не попишешь.

Рыцари надолго замолчали, пригревшись у костерка. Барс незаметно для себя начал покусывать губу; Комин изредка бросал на него заинтересованные взгляды, но молчания не нарушал.

— Эй, старики! — заорал Бруно откуда-то с краю площадки. — Я лагерь обошел. Вы наговорились уже или мне еще раз пройтись?

— Надо же, — удивился Барс. — А казался таким тихим.

— Замерз — вот и оборзел, — рассудительно заметил Комин и громко крикнул:

— Ладно, иди сюда, искреныш!

— Искреныш? — недоуменно переспросил Барс.

— Ну, рыцарь Пламени, только такого ма-аленького, — показал пальцами Комин.

— А-а. Сам придумал?

— В мое время так всех новичков дразнили.

— А потом что же? Забыли, или надоело?

Комин пожал плечами.

— Да новичков как-то меньше стало. Опять же, посмотрел бы я на того, кто вздумал бы тебя так подразнить в свое время.

— Ну, ты уж из меня совсем-то пугало не делай.

— Тут и делать ничего не надо, — хмыкнул Комин.

— Давно мечтал мне это сказать, да?

Старый рыцарь довольно ухмыльнулся.

— Да ну тебя, — рассмеялся Барс, толкая Комина плечом.

— Так вы еще драться будете? — спросил подошедший в этот момент Бруно. — Может, я все же прогуляюсь еще кружочек?

— Я тебе прогуляюсь, — рыкнул Комин. — Здесь люди будут с минуты на минуту. Живо ставь чай!

— Слушаюсь! — карикатурно-тонким голоском пискнул Бруно.

Впрочем, котелок схватил и за водой побежал очень быстро.

— А ты говоришь — тихий, — тяжело вздохнув, пожаловался Комин Барсу.

— Да пусть резвится.

— Кто бы был против.

— Что-то ребят и правда долго нет.

— Не волнуйся. Небось сбились в кучку и обсуждают последние новости. Рыцари Пламени, а посплетничать любят не хуже деревенских бабуль.

— Ладно. Тогда я спать ложусь, — сказал Барс и тут же подкрепил свои слова действием, заворачиваясь в шикарное кальвиновское одеяло.

— Ух ты, — изумился Комин. — Спать, значит? Да еще в одеяле? А мозговать когда же?

— А мозгование все это выеденного яйца не стоит. Я сейчас два динара на двоих не разделю.

— Врешь ты, Барс. Была у тебя мысль какая-то.

— Ну, была. Только полный ли это бред или не полный, я лучше завтра прикину. На свежую голову.

— Что-то ты сильно веселый. Неужто и правда придумал что? Про Клятву не забыл?

— Не беспокойся. Пусть даже я рехнулся, но все же не настолько. Просто мы еще поборемся, Комин — вот и все.

— В этом-то можешь не сомневаться.

— И не сомневаюсь, — пробормотал Барс, засыпая в тепле — первый раз за много дней.

— Ну-ну, — удивленно покачал головой Комин, глядя на крепко спящего уже через минуту рыцаря. — Ну-ну.

И задумчиво добавил:

— Молодой ты еще.

Глава VI.

Застыло солнце на гребне гор

И равнодушно глядит на нас,

И чем закончится этот спор,

Узнает точно на этот раз.

Поверь нам, солнце — мы будем жить,

И ты увидишь еще не раз,

Как злую нечисть мы будем бить,

А нечисть будет бояться нас!

Бруно, рыцарь Ордена Пламени.

— 1 —

Кому и когда принадлежало изобретение построения `'вложенным ромбом'', узнать теперь трудно. Вероятно, задумывалось оно для эскортирования в боевых условиях неких важных особ, но не исключено, что и для каких-нибудь других, совершенно неожиданных целей — кому дано заглянуть вглубь веков и познать образ мыслей предков. И честно говоря, никого из собравшихся перед периметром прорыва Рыцарей Пламени подобные вопросы не беспокоили. Гораздо важней было другое: этот способ построения давал возможность двигаться довольно плотной группой, в то же время оставляя каждому из воинов достаточно пространства для эффективной работы мечом. Максимально прикрытым человеком в построении был тот, кто находился в центре, и он же имел самую большую свободу маневра, позволявшую использовать как веерную, так и круговую технику защиты — разумеется, при условии достаточно слаженных действий команды. Первоначально `'вложенный ромб'', скорее всего, задумывался для пешего строя. Для конного его пришлось слегка модернизировать, переместив парочку узловых точек — с учетом выучки и возможностей боевых скакунов. Построение стало чуть менее жестким, но более мобильным и для конкретной ситуации в эффективности выиграло.

Ударный кулак Рыцарей Пламени — двадцать один человек в полной боевой выкладке, с оголенными мечами, антрацитовые доспехи отблескивают огненными сполохами — двинулся вглубь периметра, как только полностью рассвело. Не было ни громких команд, ни пения труб или барабанного боя, не было и вдохновляющих речей перед выступлением. Была обычная побудка и легкий быстрый завтрак, перемежающийся добродушным пикированием. Были деловитые сборы и спокойное построение. Было несколько минут молчаливого ожидания, пока ярко-красное солнце отрывалось от порозовевшего бока заснеженной горы, сокращая тени. Была работа.

В центре `'ромба'' отдохнувший Шторм возбужденно поигрывал под Барсом, предвкушая азартную схватку. Жеребец знал, что означает доспех, и любил бой — его никогда не приходилось горячить специально. Барс привычно разминал чуткие пальцы, лаская рукоять меча — сам клинок при этом оставался неподвижным, как замершая, но готовая ужалить змея. Справа тихонько насвистывал себе под нос Беркет — то ли застарелая привычка, то ли собственный способ настройки. Слева легко поводил плечами Комин. Вместе со Зраком и Кеннетом они составляли четвеку `'стариков'', образующую внутренний ромб — ядро построения. На ударном острие шла пара — Баус и Халиф, в арьергарде — Самус и Дерека. Корп и Лабрефор закрывали левый фланг, Ежка и Брок — правый. Остальные занимали промежуточные позиции.

Первая волна нечисти накатилась на линию усиленных магией клинков, когда арьергард отряда еще не пересек периметр. Это даже не было боем: атакующее острие сделало свою работу красиво и экономно, не тратя лишних усилий. Отряд ускорил темп, торопясь закрепить крошечную, но первую победу. Начало было положено.

Поросшую кустарником долину отряд пересек на скаку. Передний клин расчищал дорогу, не замедляя галопа; на долю фланговых приходились остатки, задним же не доставалось ничего. Выбирая дорогу к эпицентру прорыва, Рыцари старались избежать крутых подъемов и узких неудобных ущелий, способных сломать строй. Но местность диктовала свои условия, и первый подъем пришлось преодолевать серпантином, на каждом участке отбивая атаки с верхнего яруса. Это разогрело кровь — поработать здесь уже пришлось всем — но почти не замедлило продвижения вошедшего в единый ритм отряда. Короткий, но крутой участок взяли на галопе, и вскоре разгоряченные кони вынесли всадников на длинный, изогнутый гребень, слегка понижающийся впереди и изящной петлей выводящий почти к самому эпицентру. На этом отрезок пути, который можно было считать легким, закончился.

Гребень тянулся на мили и мили вперед и был похож на хребет невиданного животного, прилегшего отдохнуть на пуховую перину меж подушек-гор и оставшегося здесь навечно. Снежное одеяло искрилось всеми оттенками голубого и синего, расшвыривая пучки отраженного утреннего света. Здесь было очень красиво — если бы только кто-то из находящихся здесь людей способен был сейчас замечать красоту. Если бы не приходилось отвоевывать с боем каждый метр пространства. Если бы это пространство не кишело неимоверным количеством пестрящих отвратительным многообразием тварей. Мили, оставшиеся до эпицентра, растянулись в десятки, сотни миль, каждая из которых стоила крови и пота, и натянутых как струна жил, и бешеной скорости принятия решений, и напряжения всех обострившихся до остроты клинка чувств. Движения и магия слились в единый танец, и их уже нельзя было разделить, и нельзя было понять, чей клинок и чей магический импульс достигли цели — твой или того, кто за твоим плечом, и только коротко мелькала мысль: раз за плечом кто-то есть, значит, все хорошо. Еще живем.

Барс не слышал звуков, кроме свиста своего клинка, работая в предельном режиме — сколько? Минуты? Часы? Дни? Он уже не помнил, не понимал, сколько они уже прошли и сколько осталось, когда сквозь блок одурманенного горячкой боя сознания пробились слова, бросаемые, как удары меча, молодым звонким голосом.

— По горным склонам, взрывая снег,

Прошли копыта боевых коней.

Под зимним солнцем упавших нет,

Нет места страхам прошедших дней.

`'Что за хреновина?'' — изумился Барс в каком-то запредельном далеке, вне сиюминутной монотонной круговерти движений.

— Светло и ясно взошел рассвет,

И мы с рассветом вощли в прорыв.

На горных склонах упавших нет,

Мечи замИршие ждут поры.

Завораживающий ритм слов вплетался в узор битвы, подчинял его себе, озвучивался тяжелой поступью копыт и ударами бешено бьющегося сердца.

— Под зимним солнцем запел клинок,

Нет места страху, и боли нет,

Здесь нет упавших, пролился пот,

Но мы увидим другой рассвет...

`'Да это же Бруно'', — вдруг понял Барс. И следом за этой мыслью пришла другая: `'Да это же стихи!'' И настолько диким ему показалось сочетание отчаянной мясорубки боя и ритмичного речитатива неумелых, неправильных, но обладающих примитивной красотой фраз, что он расхохотался, запрокидывая голову к ослепительно сияющему в вышине солнцу — а потом меч в его руке запел с новой силой, и каждое движение выгрызало, выдирало еще один кусок пространства из расстояния, отделявшего его от цели.

— Застыло солнце над склоном гор

И равнодушно глядит на нас,

И чем закончится этот спор,

Узнает точно на этот раз.

`'Уже близко, — почувствовал Барс. — Вот он, эпицентр, рукой подать''. И подал — рукой, и клинком, и всем телом, и под продолжающий звенеть голос Бруно вырвал у судьбы этот последний отрезок необходимого ему пространства.

— Прикрывайте меня! — громко крикнул Барс. — Я в центре!

Тут же вокруг него вырос веер сверкающих клинков — Барс не считал, скольких, и не присматривался, чьих. Он вложил в ножны свой меч — впервые за много часов; несколько раз глубоко вздохнул — и начал плести заклинание, очень спокойно, не торопясь, отчетливо понимая, до какой степени не может позволить себе сейчас упустить какую-нибудь нить. Заключенный в кокон спокойствия, Барс больше не был частью боя, и только голос Бруно по-прежнему проникал в сознание, отзываясь болезненными ударами в груди.

— Поверь нам, солнце — мы будем жить,

И ты увидишь еще не раз,

Как злую нечисть мы будем бить,

А нечисть будет бояться нас!

`'Сделано!'' — выкрикнул Барс, затягивая узел, и солнце завертелось безумным хороводом, словно сорвавшись со своего места на небосклоне, а рыцарь почему-то кубарем полетел на снег с приличной высоты, прокатился по склону, взрывая жесткий снежный наст, и замер, оглушенный не столько падением, сколько обрушившейся вдруг на него тишиной.

— 2 —

— Ты этого ожидал? — спросил сам себя Барс, когда поднялся на ноги и увидел пустой горный склон, взрыхленный наст, покрытый следами копыт, пятнами крови и усеянный тающими на глазах трупами нечисти.

При падении рыцарь потерял шлем, и теперь холодный ветер зло трепал его волосы. Выше Барса простирался отсверкивающий голубым гребень, и в нескольких местах на нем что-то темнело, но ничто не шевелилось, ничто не двигалось в пределах видимости. Ни единой живой твари. Ни одного рыцаря. Впрочем, последнее не совсем верно — Барс быстро поднялся к ближайшему чернеющему пятну, и это оказался Зрак, ничком растянувшийся на снегу. Он без всякого сомнения был мертв: Барс как раз успел увидеть, как превращается в черепки и с глухим стуком осыпается с неподвижного тела потерявший магический заряд доспех. Дальше рыцарь подниматься не стал: не время считать трупы. Вывод для себя он уже сделал — никого живого на склоне не осталось. Если уж даже Шторм умудрился испариться прямо из-под всадника...

— Нет. Не этого, — ответил Барс на свой собственный вопрос. — Да, я ждал, что мы все окажемся за барьером. Разве не в этом должен был заключаться твой подвох, Бранигал? Почему же меня отделило от ребят? Или ты знал и об этом, старый хрыч? Не о моей ли совести ты беспокоился, когда брал Клятву?

Барс хрипло рассмеялся.

Бывший прорыв продолжал ощущаться — как-то смутно, словно бы за стенкой, но он не схлопнулся сразу, как бывало обычно, а просто медленно терял отчетливость. Однако это давало возможность попробовать сделать еще кое-что. Барс опять нашел точку эпицентра.

— Клятва выполнена, Бранигал, — сказал он отсутствующему собеседнику. — Теперь у меня есть свобода действий. И я еще натяну тебе нос. И не нужна мне твоя сопливая забота.

Барс опять начал плести заклинание — вторая заплатка поверх первой. Руки слегка дрожали, подрагивали и ноги в коленях, но с этим можно было справиться. Не время беспокоиться о мелочах.

— Узел как на щите, так ты сказал, Бранигал? — продолжал рыцарь односторонний разговор. — Верно. Это единственное статичное заклинание, которое мы все знаем. И единственный вид узла. Но ведь это не значит, что не существует других, правда?

Ткань пространства легонько подергивалась под пальцами.

— Я могу окружить себя щитом, но не могу даже прикрыть им своего коня, — Барс говорил вслух — так ему почему-то было легче. — Щит — это пузырь вокруг меня, он защищает, но не позволяет мне атаковать. Однако двигаться я все же могу, верно? Могу, к примеру, что-то взять — если не делать резких движений. А вот до меня нельзя даже дотронуться. Значит — что? Значит, щит — вещь односторонняя. И внутренней стороной направлен ко мне — это ведь логично? Конечно, логично. Он ведь более проницаем с моей стороны.

Плетение сопротивлялось, давалось плохо, но это было одной из тех досадных мелочей, на которые Барс решил не обращать внимания. Как и на усиливающуюся боль в груди. Он просто сделает то, что нужно, и все. Остальное не имеет значения.

— А если я захочу поступить совсем не логично? — вопросил он окружающую его пустоту. — По-идиотски, прямо скажем, поступить? Повернуть щит внешней стороной к себе? Дурость, правда? Даже и не придумаешь, зачем бы это могло кому-то понадобиться. Ну, допустим, я рехнулся и захотел вот этакое вытворить. Так какой бы узел я связал тогда?

— А вот примерно такой, — ответил Барс на движение собственных пальцев.

Внешне ничего не изменилось. То же солнце, тот же горный склон. На магическом уровне все воспринималось совершенно иначе — Барс оказался как бы внутри линзы меж двух барьеров, чьи края смыкались где-то на линии периметра.

Рыцарь облегченно вздохнул. Собственные рассуждения казались ему до смешного нелепыми, надуманными — в другой ситуации он не стал бы делать на них ставку. Однако эту схватку он выиграл. И принялся распускать первую заплатку.

Это было еще более сложным делом, чем само плетение. Обычно использовался другой метод — заклинание снималось контрзаклинанием, например, тот же щит убирался двумя движениями мизинца. Заплатка была организована таким образом, что никакого видимого контрзаклинания Барс не нашел. И если снять заклинание мог и другой человек, владеющий магией — с чужими заклинаниями работать сложнее, но это осуществимо — то распустить плетение имел возможность только тот, кто его создал.

Скользкие нити вели себя, как живые, извивались под пальцами, не давали себя ухватить. Закусив губу, Барс аккуратно распускал нить за нитью, не замечая, что стоит уже на коленях.

Звуки пришли первыми, взорвали тишину гор какофонией боя. Еще несколько ослабленных нитей — и заплатка расползлась прямо под руками, а рыцарь оказался среди своих товарищей. Здесь продолжала кипеть схватка. Нечисти стало явно больше, и она продолжала прибывать. Какая-то тварь сразу бросилась на Барса, цапнула доспех, к счастью, не пробила.

— Прикройте меня, — прохрипел рыцарь.

— Какого лешего ты здесь делаешь?! — услышал Барс голос Комина, в то же мгновение оказываясь под защитой свистящего клинка. — Решил с нами за компанию подороже продать свою жизнь? Или все же придумал что-то дельное?

— Прикрывай, — попросил Барс почти шепотом. — Все должно получиться.

И принялся плести третью заплатку. С новым узлом.

Барсу казалось, что земля под ним ходит ходуном, пляшет, как взбесившаяся лошадь. Солнечный свет то исчезал, погружая рыцаря во тьму, то до слез слепил глаза. Каждый вдох превратился в пытку, отнимая непозволительно много сил. Но значение имели только напряженные нити пространства под пальцами.

Звуки боя растворились за барьером, и опять Барс остался один. Но теперь горный склон не был пустым. Здесь была нечисть, много нечисти — однако какой-то вялой, словно заторможенной. Твари потерянно топтались на месте, скалились отвратительными мордами, но Барса будто бы не замечали. Нечисть прибывала: то здесь, то там появлялись новые существа, вылупливались из пространства и тоже принимались ошеломленно топтаться, толкаясь в невидимую стену.

— Прорыв — это не просто дыра, — сказал Барс. — Это канал, туннель. Сейчас я в нем на уровень ниже. Я могу поставить еще один барьер, с обычным узлом, как на щите. Я останусь выше барьера. И тогда смогу распустить все остальные. И мы соединимся. А прорыв будет закрыт. Вот что нужно сделать. Всего лишь еще одна заплатка. Совсем несложно. Лишь бы эти твари не очухались раньше. А уж поставить еще одну заплатку я смогу.

Нестерпимая боль огнем разливалась в груди.

Закончив вязать узел, Барс опустился на четвереньки, потом медленно лег ничком в снег. Нечисть вокруг исчезла — это он почувствовал, не увидел, тьма опять застилала глаза. Шершавый наст царапал щеку, когда рыцарь хватал губами колючие снежные крупинки, слизывал их языком. Лежать на холодном было очень приятно.

— Дело почти сделано, — сказал себе Барс. — Там, на верхнем уровне, остались, наверное, твари. Но с этим ребята разберутся. А вот мое плетение они не распустят. Поэтому надо работать дальше. Я только немножко полежу. Совсем чуть-чуть.

Сколько-то биений сердца спустя Барс сумел опереться на локти, потом с трудом приподнял тело. Долго не мог оторвать от земли руки — на плечи давила неимоверная тяжесть. Наконец, выпрямился. Поморгал, отгоняя упрямую темноту. И взялся за плетение — то, что по его самодельной классификации находилось `'сверху''.

Он расплел его — успел понять, что расплел, успел мельком увидеть коней и кого-то из рыцарей — и снова повалился на снег, теряя сознание.

* * *

Уважаемые читатели! Приношу извинения, но значительная часть текста удалена из открытого доступа по договору с издательством.