Я умею прощать

— Ну, что, великий теоретик, докажешь мне сегодня ночью на практике, что Кирюша не права?

И эта девица постаралась на славу. Весь дом полночи "наслаждался" ее страстными стонами и восторженными воплями. Нам с Веркой повезло вдвойне. Серега, добрая душа, разместил нас в "самой лучшей комнате", забыв предупредить о "соседях" и не иначе как фанерных стенах.

Меня хватило часа на полтора. Целых полтора часа безуспешных попыток спрятаться от звуков, доносившихся из соседней комнаты, под подушкой. По щекам нескончаемыми потоками текли злые, унизительные слезы. Грудь сотрясали беззвучные рыдания. Виски сдавило чугунными тисками ревности. Слепой. Иступленной. Но самое мерзкое — бессильной. Отвратительные ощущения.

Под звуковое сопровождение очередной серии страстных воплей: "О, да-да! Еще-еще", "Ты лучший! Да! Еще!" я резко откинула одеяло и, на ходу натягивая джинсы и свитер, рванула из комнаты. Терпение иссякло. Мне просто необходимо было проветрить мозги. Бегом спустившись по крутой винтовой лестнице на первый этаж, я наконец-то перевела дыхание.

Помню, как стояла на темной веранде, досадуя на свою беспомощность. За окном отчаянно завывал ветер, почти заглушая страстные стоны, доносившиеся со второго этажа. По карнизу барабанил дождь. Я оглянулась вокруг в поисках куртки. Может быть, что-то там и было, но в темноте ничего кроме гитары, забытой на старой кушетке, обнаружить не удалось. Возвращаться в дом в мои планы пока не входило. Из двух зол я выбрала... Не уверена, что меньшее, но по крайней мере гораздо более приятное.

Я не очень люблю дождь. Но иногда звук барабанящих по крыше капель действительно успокаивает. Особенно когда ты сидишь, тихонько бренча на гитаре и чуть слышно напевая себе под нос что-нибудь совершенно не современное, а вокруг ни души. И не надо никому ничего доказывать. Никому и ничего! В такие моменты даже быть слабой не очень унизительно. Скорее наоборот. Уютно. Главное не переступить тонкую грань между меланхолией и депрессией, и не начать себя жалеть.

Вот и в ту ночь я удобно устроилась с гитарой на порожках. С шиферного козырька обильно стекали струи воды, подобно шторе из стекляруса отгораживая меня от осеннего сада. Пальцы машинально нащупали струны и стали наигрывать грустную мелодию. Я плохо помню, что именно пела в ту сентябрьскую ночь, но вряд ли мой репертуар был полон жизнерадостных нот.

Мне кажется, в ту ночь я словно заблудилась во времени. В детских сказках мое состояние описали бы фразой "долго ли, коротко ли сидела Кира на порожках". В современной интерпретации все звучит гораздо более лаконично — "не в адеквате". В любом случае смысл фактически идентичен. Итак, "долго ли, коротко ли сидела неадекватная Кира на порожках и пела под аккомпанемент гитары и дождя грустные песни, которых теперь уже и не вспомнит". Очень хорошая отговорка — несовершенство человеческой памяти. На нее можно списать любые перерывы в биографии. Вот и я списываю.

Помню, за моей спиной скрипнула дверь. Я замолчала на полуслове, резко отпустив струны. Меньше всего на свете мне хотелось в тот момент кого-то видеть, а тем более выставлять свое "музицирование" на всеобщее обозрение. Изобразив на лице бесшабашную улыбку, я обернулась. Чего-чего, а вот этого я никак не ожидала. В дверном проеме, недоуменно воззрившись на меня, замер Матвей.

— Кирюша? — Сказать что его голос звучал удивленно, все равно что назвать Шампанское газировкой. — Ты?

— Я, — зло отрезала я и отвернулась. Пальцы свело судорогой. Голос осип от негодования.

— Не спится?

— Нет.

— Я не знал, что ты играешь на гитаре.

— Я и не играю.

— А то, что я только что слышал, как называется?

— Это так... издевательство над аккордами.

— Не думаю, мне понравилось. Сыграешь еще? — Он уселся рядом со мной на ступеньке и закурил.

Криво усмехнувшись, я снова взяла в руки гитару и стала наигрывать "Кузнечика".

— Неее! Я так не играю! — протянул Матвей. — Давай то, что только что пела!

Ну что ж... погибать так с музыкой... Это я сейчас так думаю. А тогда я уже распрощалась со всеми призрачными надеждами на покорение сердца Матвея. Кому, спрашивается, интересна девушка, распевающая дождливой осенней ночью жалостливые песенки с замашкой на глубокую философию. Но... кинув на Матвея обреченный взгляд, я запела:

Он ревновал ее к дождю

И укрывал джинсовой курткой

Ее июневые кудри,

А зонтик прижимал к локтю.

День дожидался темноты,

Жизнь начиналась с середины,

И закрывали магазины

Свои разнузданные рты.

Ветра стояли на своем,

Шатая цепь священнодейства,

И пошлое Адмиралтейство

Сдавало ангелов в наем,

Но их надежно берегли

Два добрых духа Джин и Тоник,

И мир, казалось, в них утонет,

Едва дотронувшись земли...

Отзвучал последний аккорд. Я угрюмо наблюдала, как капли дождя разбиваются о зацементированный пятачок перед крыльцом.

— Кирюш, ну, ты даешь. Не ожидал... Ты замерзла, наверное. — Матвей снял с себя куртку и накинул мне на плечи. Я подняла на него обреченный взгляд и замерла.

Он смотрел на меня совсем по-новому. И в его глазах не было ни жалости, ни презрения... Ничего даже близко напоминающего эти эмоции. Лишь удивление с легкой примесью недоверия. Словно я была внезапно заговорившим витринным манекеном. До сих пор не понимаю, что же все-таки его удивило, но именно с того момента наши отношения стали все больше напоминать приятельские. Только девушку он во мне почему-то категорически отказывался видеть. Кирюху, Кирюшу, Кирилку... Своего в доску парня, в общем, но никак не красивую и умную девушку.

Не могу сказать, что в нелегком деле покорения сердца Матвея, это был худший из возможных вариантов. Ведь те швабры, в которых он все-таки мог разглядеть девушек, приходили и уходили, часто не отложив в его памяти даже своего имени, а я оставалась...

Шло время. Близился к концу учебный год. Трудный. Полный самоистязаний, неоправдавшихся надежд и упущенных возможностей. Совершенно неправильный год.

Я изо всех сил старалась доказать Матвею, что лучше меня ему девушки не найти. Он это и сам отлично понимал без дополнительных подсказок с моей стороны. Я точно знаю. Не мог не понимать. Но все равно с каким-то маниакальным упорством искал одноразовую любовь на стороне, стараясь не выводить наши отношения за рамки дружеских. Да, именно дружеских. Уже даже не приятельских.

За тот год он стал неотъемлемой частью нашей компании. Да и я органично влилась в круг его друзей и более того стала частой гостьей в его доме.

Иногда казалось, что еще совсем чуть-чуть... еще полшага и все встанет на свои места. И мы будем вместе. Но жизнь тут же делала "потрясающий" кульбит, закидывая в постель Матвея очередную пустоголовую девицу. А я снова отступала, ехидничала над его похождениями и улыбалась... улыбалась... улыбалась... От этих улыбок порой сводило челюсть. Немели лицевые мышцы. Натянутые до предела нервы, готовы были лопнуть в любой момент, не оставив камня на камне от моей выпестованной репутации.

В память о той сентябрьской ночи, я с упрямством шизофреника разучивала новые песни, которые могли бы ему понравиться. Они ему и, правда, нравились. Читала его любимого Мураками, чтобы при случае козырнуть перед ним своей начитанностью. Козырнула. Он прилюдно назвал меня идеальной девушкой. Я была на седьмом небе от счастья. А на следующий день в нашей компании появилась некая Маша. Тринадцатая по счету со времен Купидончика. Одна из немногих его девушек, чье имя я запомнила.

К тому моменту я уже привыкла к любвеобильности и непостоянству своего избранника. Точно так же, как люди со временем привыкают к непрекращающейся головной боли... к буйным соседям сверху... к назойливой рекламе по телевизору... Вероятно, именно поэтому я сначала не придала новой зазнобе Матвея никакого значения и по традиции стала именовать ее Нэкстом. Я всех его девушек так называла. Абсолютно всех. Но Маша была другой. Хрупкая. Миниатюрная. Почти прозрачная нимфа, которая могла достойно противостоять моим язвительным нападкам. Я видела, что он восхищается ею. Видела, как он любуется ее искренними, полными эмоций и неприкрытой сексуальности движениями на танц-поле. И самое отвратительное, она и мне начинала нравиться.

По вечерам, закрывшись в ванной, я тренировала улыбку. Включив воду, проговаривала новые едкие замечания, которые могли бы ее задеть. Могли бы задеть его. А на утро, надев несокрушимую броню гордости и самоуверенности, выходила из дома, чтобы доказать всему миру, что я лучшая. У меня неплохо получалось.

Месяц! Целый месяц самоистязаний подошел к концу также неожиданно, как и начался. Я и сама не знаю, что послужило причиной их разрыву, но однажды на вопрос Сереги "где же Маша?" Матвей ответил: "Живет своей жизнью. И тебе того же желаю". Я должна была испытать облегчение, но легче почему-то не стало. Вероятно, я тогда поняла, что для покорения сердца Матвея мало заставить его восхищаться тобой. Нужно было что-то еще. Но что?

Однажды я все-таки набралась то ли смелости, то ли безрассудства и решила поговорить с Матвеем начистоту. Нет, не о моих к нему чувствах. Упаси меня бог от нелепых признаний такого рода. Они дают желаемый эффект только в бульварных романах, а в реальной жизни могут привести лишь к жалости и отторжению. Меня такой исход операции не устраивал ни при каких обстоятельствах. Мне всего лишь нужно было узнать отношение Матвея к слову "любовь".

Мы валялись у него дома на диване и смотрели "Титаник". Очень удачный повод для разговоров о добром и вечном. Слюнявый красавчик Ди Каприо невероятно душещипательно погрузился в воды Атлантики, а рыжеволосая Кейт спаслась и до конца жизни осталась верна своему безвременно отошедшему в мир иной прекрасному принцу из низших слоев общества.

— Моть, а ты веришь в любовь? — затаив дыхание, спросила я, наблюдая за ползущими по экрану титрами, словно ничего занятнее в жизни не видела.

— Верю, конечно. Почему нет?

— В одноразовую?

— Кирюш, одноразовыми бывают шприцы, посуда, ну и презервативы, конечно. А любовь... она... — он вроде бы не мог подобрать нужного слова.

— Вечная? — по традиции съязвила я.

— Не люблю крайностей. Да и нет ничего вечного.

— Это поэтому ты девушек меняешь вместе с презервативами?

— Нет, потому что не хочу им давать обещаний, которых не смогу сдержать.

— А зачем обязательно их давать?

— Потому что все девушки по сути одинаковые. Им подавай большую и чистую любовь. И обязательно до гроба.

Я хмыкнула, не найдя что ответить.

— Вот ты, например, почему всех кавалеров отшиваешь?

— Потому что не согласна на компромиссы.

— Вооот! Большую любовь ждешь!

— Не факт.

— Факт. А может быть она совсем рядом, а ты ее не замечаешь. Считаешь компромиссом. А все, что не компромисс, всего лишь иллюзия.

— Ну, тогда я могу тоже самое сказать и о тебе. Может быть она рядом?

— Рядом. Просто пока этого не понимает.

— То есть?

— Ладно, Кирюш. Что еще будем смотреть? — Он встал с дивана и двинулся к полке с кассетами, всем своим видом показывая, что не намерен развивать эту тему. И я трусливо отступила. Слишком иллюзорной казалась вспыхнувшая вдруг надежда.

Я вообще в тот год была склонна к нелепым фантазиям. Часто видела скрытый смысл там, где его не было. А падать с высоты собственных иллюзий было ой как больно.

Одно знакомство с его матерью чего стоит.

Я не слишком удачно открыла весенний роллерский сезон. Умудрилась в первый же день позорно растянуться на площадке, слетев с трамплина. Матвей ринулся отскребать мое бренное тело от асфальта и, убедившись в целости всех конечностей неудачливой каскадерши, сгреб меня в охапку и поволок к себе домой обрабатывать раны. Я уже давно привыкла к проявлению его заботы. Он вообще заботился обо всех на свете — о младшем брате, о бабушке с дедушкой, о друзьях, о бездомных собаках и обо мне заодно. Но в тот день я все-таки вообразила себе невесть что. Да и как не вообразить? Все те пятнадцать минут, которые мы добирались до его дома, он отчитывал меня словно первоклашку. За вечное отсутствие защиты, за бестолковость и за позерство.

А потом мы пришли к нему домой, и нас встретила его мама. Она стояла в дверях кухни и, склонив голову на бок, наблюдала, как Матвей снимает с меня ролики.

— Привет, ма. Познакомься, это Кирюша, — бросил он через плечо. — Дай перекись водорода, пожалуйста, вату и йод. А, ну, и бинты.

Реакция его мамы была очень неожиданной. Она засмеялась. Громко. Открыто. Заразительно. Точно также как всегда смеется он. Они вообще очень похожи. Красивые. Харизматичные. Целеустремленные. Но в тот момент я видела только красивую смеющуюся женщину. Радостно смеющуюся.

— Так вот ты какой... северный олень, — сквозь смех проговорила она. — Кирюша. А я-то уже заподозрила своего отпрыска в нетрадиционной сексуальной ориентации.

— Ма! — гневно выпалил Матвей и опасливо покосился на меня. — Дай перекись водорода, пожалуйста!

Я сидела на табуретке как громом пораженная. Он рассказывал обо мне своей маме! Да так, что она заподозрила его... в теплых чувствах ко мне! Он рассказывал обо мне! Он испугался за меня, когда я слетела с трамплина! Он!

А на следующий день появилась очередная Некст! Очередное... уже почти привычное крушение надежд...

Теперь все было иначе. Речь шла вроде бы не обо мне, а о совершенно посторонней... почти мифической девушке. Я перебирала в голове все возможные варианты, но подходящей кандидатуры на роль таинственной возлюбленной Матвея не находила. Почти не находила. На эту роль подходила только одна особа. Я.

Тем временем, приближался день моего отъезда в Англию. Я не хотела ехать. Боялась. Боялась, что замаячившие на горизонте призрачные перспективы — нет, еще не перспективы, а лишь шанс — романтических отношений с Матвеем рассеются, как утренний туман. Но выхода у меня не было.

Мать все решила за меня. Никогда еще я не чувствовала себя такой беспомощной. Передо мной на кухонном столе лежали документы, где черным по белому было написано, что я целых два месяца не увижу Матвея. Я, стараясь сохранять спокойствие и в то же время смотреть матери прямо в глаза, заговорила:

— Я не поеду.

— Поедешь. Это не обсуждается. Хватит ломать свою жизнь из-за нелепых капризов.

— Мама, я не поеду.

— Я сказала, хватит. Ни один мужик не стоит того, чтобы ради него отказывались от своего будущего. Ты думаешь, Матвей оценит твою жертву? Слабость нынче не в моде, моя дорогая. Запомни это! Раз и навсегда!

— Ма!

— Что "ма"? Я не для того вкалываю с утра до ночи, чтобы ты... Слышишь меня? Чтобы ты ломала свою жизнь! Хочется тебе изображать из себя несчастную жертву обстоятельств, давай! Но только после совершеннолетия! Поняла меня? А пока что ты будешь делать так, как я сказала!