Книга первая. 3: Апологет - Ересиарх

— Перечисли все, что ты делала для той бездетной семьи, — приказал он.

— Анна приходила ко мне трижды, господин, — начала травница, по-прежнему держа в руках кувшин, — и трижды я ей помочь пыталась. Водой непочатой поила, боровушку собирала да заговаривала, наставляла, как отвары мои применять.

— Не помогли твои заговоры, женщина, — бесстрастно произнес Ингер.

— Был у них малыш, — тихо сказала травница, обернувшись на отца Ульриха, делавшего вид, что ничего не слышит. — После третьего раза Анна родила девочку в положенный срок. Да только та не жилицей оказалась. Дьявольская печать в пол-лица была у младенца.

В груди захолонуло, будто не травяной настой потек в горло, а едва подтопленный лед.

— Клянусь, господин, не моя это вина, — пальцы травницы судорожно сжимали кувшин, — господом богом поклясться готова — не моя!

— Вы умертвили девочку? — быстро спросил Ингер.

— Нет, господин,— покачала головой знахарка, — Анна унесла ребенка домой. Плакали горько они вместе с мужем, и я сразу все поняла. Я узнала потом, что девочка утонула в реке. Ее не отпевали и не хоронили — сказали, что теченьем тельце унесло. У нее даже имени не было...

Ингер помолчал. Молчала и знахарка, переминаясь с ноги на ногу.

— Поклянись, — потребовал охотник неожиданно, — поклянись именем Господа, что не наводила порчи на младенца, что не строила козней бесовских и не сношалась с дьяволом!

— Клянусь! — тут же громко ответила знахарка, — именем Господа клянусь, что не виновна! Бог мне свидетель!

Ингер поставил опустевшую кружку на лавку и поднялся.

— Прощай, женщина.

И быстрым шагом направился прочь, туда, где за плетнем дожидался его отец Ульрих.

— Вы заберете ее? — пытливо заглянул в лицо святой отец. В его глазах светилась настоящая одержимость — пусть и не дьяволом, но оттого не менее опасная. — Быть может, и она здесь руку приложила, к исчезновениям-то? Знает она что-то, чует мое сердце, знает!

— Она поклялась святой клятвой, что не причастна, — резко бросил охотник.

— Ох, нечисто здесь, господин... — бормотал священник, воздевая руки, — обманула она вас, ведунья эта...

Готтшальк промолчал, но отец Ульрих не успокаивался.

— Поклялась, это уж конечно, — нудил он, семеня позади, — все они клянутся, да что ж с того? Не знаете али? Нет для них святого, богохульствуют же на шабашах дьявольских, попирают ногами нечистыми иконы святые!..

Охотник резко остановился, и Ульрих, увлекшись, ткнулся ему в спину.

— Видели ли вы лично, святой отец, чтобы эта женщина на шабаш отправлялась?— спросил Готтшальк, поворачиваясь.

— Нет, но...

— Я задал вопрос, — грубо прервал пастыря охотник, — предполагающий ответ из одного слова.

— Конечно, — отец Ульрих склонил голову, но Готтшальк успел заметить, как недобро сверкнули его узкие глазки.

— Я повторяю свой вопрос: видели ли вы лично, чтобы эта женщина участвовала в шабаше?

— Нет, господин, — клирик все еще стоял, опустив голову и не глядя в лицо приезжего.

— Имеете ли вы доказательства того, что она приложила руку к бедам, происходящим в этом селении? — продолжал Ингер.

— Нет, господин, — повторил отец Ульрих.

— Имеете ли вы доказательства того, что эта женщина является пособницей дьявола?

— Нет, господин, — в третий раз произнес Ульрих.

— Готовы ли вы свидетельствовать против нее, говоря при этом правду и помня об ответственности перед судом и совестью за лжесвидетельство?

— Нет, господин... — тихо ответил пастырь.

— У вас нет никаких доказательств в пользу богопротивных занятий этой женщины, — подвел итог охотник.

— Нет, господин, — покорно согласился Ульрих, — пока — нет...

Последние, почти неслышные, слова святого отца заглушил шорох песка под ногами Готтшалька.

Остальной путь — до местной церкви — они проделали в молчании. Возле на удивление опрятной и чистой постройки их дожидалась пожилая пара. Глаза вставшего им навстречу мужчины опухли от слез. Тяжело опираясь на суковатую палку, он неловко поклонился, то же сделала и женщина, отводя за ухо прядь седых волос.

— Господин охотник, — выговорил мужчина, — мы люди бедные, простые. Христом-богом молим вас — помогите отыскать дочку нашу. Одна ведь была, как свет в окошке, единственная отрада наша...

При этих словах женщина, не сдержавшись, заголосила и зарыдала, упав на колени и раскачиваясь.

— Ушла погостить к тетке своей да и пропала, — голос мужчины дрогнул, — сгинула, чует сердечко, вместе с домами теми, от козней ведьмы проклятой! Заклинаем вас, господин, разоблачите колдунью, верните дочку!..

Ингер молча слушал.

— Завтра, — наконец отрывисто произнес он, — после вечерней службы отец Ульрих прочтет проповедь в церкви. Уличить колдунью — наше общее дело. Каждый из вас знает больше, чем думает — если желаете вернуть дочь, мы должны действовать вместе. Пусть завтра каждый расскажет то, что видел. Идите и скажите другим то, что услышали от меня.

Мужчина часто-часто закивал, подхватывая жену под мышки и поднимая ее с земли. На грубого полотна юбку крестьянки налипли комочки земли и сухая трава.

— Да-да, господин охотник, — бормотал он, с трудом удерживая жену одной рукой, пока вторая сжимала палку. Седые волосы женщины мотались перед ее подурневшим, морщинистым лицом. Стоящий поодаль Ульрих скривил влажный рот.

Ингер не выдержал. Шагнув к пожилой чете, он взял женщину за руку, помогая мужу поднять ее. Крестьянка подняла на него глаза, ее губы мелко задрожали. Она затрясла щеками, замотала головой. Серые космы рассыпались по накрытым обрывком власяницы плечам.

— Тише, Берта, все хорошо, — зашептал ей муж, — господин просто хочет помочь.

Женщина продолжала трясти головой, но на ногах стояла уже твердо. Ингер отпустил ее, и она тут же мелко засеменила прочь, подбирая грязные юбки. Ее муж растерянно и торопливо поклонился.

— Простите нас, господин, дурная она... Я сделаю все, как вы сказали. Да хранит вас бог!

Осенив себя крестным знамением, мужчина, прихрамывая, поспешил за женой. Готтшальк взглянул на Ульриха — тот стоял, не шевелясь.

— Отец Ульрих?

— Да-да, господин, — пастырь внезапно стал самой подобострастностью.

— Вы помните о том, что ваш сан накладывает на вас определенные обязательства?

— Разумеется, но и вне всякого сана я...

— Само собой, — прервал его Ингер, — и главное из этих обязательств — быть примером. Не мне учить вас смирению и христианским добродетелям. А теперь скажите мне — в чем дело?

— Простите, господин, я не...

— Вы прекрасно понимаете, о чем я говорю.

Ледерсены охотника подняли облачко пыли, когда Готтшальк шагнул к священнику. Тот дернулся, пытаясь отшатнуться, но вовремя опомнился, застыв изваянием. В душном мареве недвижно повисли полы сутаны.

— Вам не пришлась по душе моя помощь крестьянке, — Готтшальк смотрел священнику в глаза, и кончики ножен, выглядывавшие из-под полураспахнутой котты, почти касались одежд Ульриха. Облачко пыли медленно оседало. — Так ведь, святой отец?

— Я-я... — выдавил Ульрих, облизнув губы тонким языком. Из его рта пахло луком. — Я не могу судить о поступках другого человека, — наконец нашелся он. — Эти люди — наши овцы, и долг наш — пасти их как овец...

— И стричь их шерсть, а овец заблудших возвращать в стадо, — тихо закончил Готтшальк, — все верно, святой отец. И пастырь не должен сбиваться с дороги, так ведь?

— Так говорят нам отцы Церкви.

— Иначе овцы пойдут за ним следом неверным путем, — охотник сделал шаг назад. Ульрих перевел дух. — Так вот, отец, долг служителей Священного трибунала — пасти вас, пастырей, вместе с вашим стадом, не делая различий между пастухом и овцами. И той же цели служу я, пусть и не будучи одним из братьев-инквизиторов. Ибо дьявол неразборчив, и козням его подвластны все мы.

— Господи спаси, — тут же перекрестился Ульрих.

— Вы, конечно, уже готовы к завтрашней проповеди, — произнес Готтшальк с нажимом на 'готовы'. — Помните, я по-прежнему рассчитываю на вашу помощь. Если, конечно, наши цели все еще совпадают.

— Я всецело в вашем распоряжении, господин, — смиренно произнес приходской священник, повторно осеняя себя крестом.

— Надеюсь на это, святой отец.

Когда за Ульрихом закрылись тяжелые двери церкви, Готтшальк не спеша обошел вокруг строения, привычно отмечая расположение окон (по одному на северную и южную сторону), осматривая алтарную апсиду с потемневшей крышей-конхой и две крохотные башни, приткнувшиеся по бокам от входа. Южное окно было забрано решеткой, за которой угадывался цветной витраж — немалая редкость для скромной деревенской церкви. Северное, закрытое простым мутным стеклом, выглядело достаточно широким, чтобы в него мог пролезть взрослый мужчина.

Но опасность не всегда исходит от мужчин — порой женщины, эти коварно-притягательные создания, обводят вокруг пальца, лишая самого сильного его силы, и самого умного — его ума... Козни ли это дьявола, или сама природа этих созданий такова? О, несомненно одно — даже если нечистый не приложил лапу к творению их, он испортил их своим пагубным влиянием после...

Ингер хмыкнул. Прекрасные слова для завтрашней проповеди отца Ульриха.

Не найдя больше ничего интересного, охотник закончил свой неторопливый обход и двинулся прочь по деревенской улице. В небольшом даже в лучшие времена, а ныне полузаброшенном поселении ему отвели не самый плохой угол. Хозяин, крепкий мужик с ватагой ребятни и молодой женой, поддерживающей округлый живот, уже перебрались на соседнее пустующее подворье, заняв просторный дом. На дворе мычала пятнистая корова, которую утром пришла выдоить старшая дочь хозяина. Трогательно покраснев и не смея поднять глаз, она вручила охотнику крынку с молоком и убежала — он даже не успел толком разглядеть ее лицо.

Пегая Ромке смирно отдыхала в стойле после двухдневного путешествия из города. Входя на двор, Готтшальк услышал ее ржание — кобыла почуяла хозяина.

День клонился к вечеру, и новая крынка с молоком уже ждала охотника, заботливо отставленная в тень под стеной. Готтшальк поднял крынку и отправился на конюшню.

Ромке встрепенулась, завидев фигуру вошедшего. Ингер похлопал кобылу по гладким бокам и поднес крынку к влажному носу. Ноздри дернулись, шершавый язык устремился в жирную белую жидкость.

— Ну-ну, будет, — Готтшальк осторожно убрал молоко и погладил лошадь между ушей. — Мне-то оставь.

Кобыла фыркнула и переступила тонкими ногами. Ингер выждал несколько минут, продолжая поглаживать животное и внимательно наблюдая за ним. Ничего — глаза кобылы по-прежнему блестели, бока равномерно вздымались. Ромке прядала ушами, поглядывая на хозяина.

— Умница, — охотник похлопал лошадь по крупу и, прихватив ополовиненную крынку, вышел.

Молоко оказалось вкусным. Оно еще таило в себе аромат душистых трав и выдаивавших его рук. Ингер осушил крынку, не заходя в дом, и взглянул в сторону соседнего подворья. В пыли за плетнем кувыркались детишки.

— Умница, — еще раз произнес он.

* * *

'Умница' появилась только с закатом. Оранжевый солнечный шар уже готовился прижечь кромкой горизонт, когда на двор бочком вошла тоненькая девчушка в сером полотняном платье и сером же платке. Корова доверчиво повернула к ней голову. Повернул голову и охотник, наблюдая за вошедшей из дома.

Девушка погладила корову по покатому лбу и забрала пустую крынку. Ее длинная тень протянулась через двор и коснулась порога.

— Молоко великолепно.

Крынка, глухо ударившись в утоптанную землю, покатилась по двору.

— Я напугал тебя, дитя, — Готтшальк показался на пороге, глядя, как девушка полупрозрачными руками кутает лицо в платок.

— Н-нет... — шорох листвы звучал громче, чем ее голос, — нет, господин...

— Передай мою благодарность отцу и матери, — продолжал Ингер, — этот дом стал добрым пристанищем для меня.

— Да, господин...

— Ступай, умница, — добавил охотник, глядя, как исчезает за горизонтом верхушка светила, — и да хранит тебя Господь.

— Благодарю, господин.

Девушка подхватила крынку и, поклонившись, убежала. Готтшальк смотрел ей вслед. Девица слишком юна, чтобы врать приезжему охотнику, но именно таких, наивных и юных, используют как орудие в зловредных кознях. О нет, не демоны, а обычные люди, таящие камень за пазухой. Мужчины и женщины, связавшиеся с нечистым бесом мести, запродавшие душу ему в обмен на шанс насолить неугодному человеку.

На всякий случай Ингер еще раз зашел на конюшню. Подмешанный в молоко сок белладонны умертвляет не сразу. 'Красная заря', что цветет на рассвете, будучи добавленной в пищу, тут же вызывает страшные мучения. А едкий нектар наперстянки убивает постепенно, учащая пульс, вызывая колики, рвоту и смерть.

Ромке мерно жевала сено.

Ингер постоял, рассеянно поглаживая кобылу по холке. На дворе смеркалось, и он, заперев ворота конюшни, вернулся в дом.

Минувшим утром о его прибытии не знал никто. И все время, пока охотник со священником изучали деревню, она казалась пустынной. Не бродили за ними по пятам толпы жаждущих донести на ближнего своего, никто с мольбой не бросался под копыта лошади, рискуя быть растоптанным раньше, чем выслушанным. Но не раз и не два Готтшальк замечал, как колыхались тени в подслеповатых окнах.

За ним наблюдали. И боялись — больше, чем обычно.

Ингер тщательно занавесил оконца. Завтрашняя проповедь обещала многое. Пусть Ульрих болтает языком, пугая прихожан — когда люди боятся, на их лицах написано все, что они думают. Не исключено, что кто-то из местных знает о ведьме больше, чем хочет сказать.

Охотник потер лоб. Пропала местная девица, сгинули в небытие четыре дома с семьями. Люди не исчезают в никуда и не возникают ниоткуда — но местные крестьяне, кажется, с этим не согласны.

Впрочем, не только местные. Чудовищное упрямство, как чума, поражает невежд — и они верят, что человек может появиться из пустоты. Боже всемогущий, ведь на его, охотника, долю уже выпадали точь-в-точь такие же невежды!

Ингер покачал головой. Те люди и впрямь свято верили в козни дьявола. И особенно 'еретичка' — тощая, немытая, с блестящими глазами женщина, похоронившая мужа. Она отнюдь не выглядела убитой горем и вряд ли вообще сознавала, что происходит.

— Мой Антонио, — шептала она так быстро, что он едва мог ее понять, — мой Антонио, он ведь помнит меня. Он приходит ко мне, каждую ночь приходит, и ложится со мной, как всегда ложился!..

И разражалась громогласным смехом, удивительным для такого тщедушного тельца, а по ее дряблым щекам текли потоки мутных слез.

Неудивительно, что ее сочли отступницей — один вид этой женщины прямо-таки вопил о ее связи с нечистым. Несомненно, она заключила позорную сделку, сотворив скверну. И, конечно же, ее упокоившийся муж действительно являлся ей, будучи вызванным с того света дьявольской силою.

Но хуже всего было то, что она сама в это верила.

— Не хотите ли провести у меня ночь, святой отец? — желтозубо ухмыляясь, спрашивала она. — Чтобы убедиться, что мы с моим Антонио неразлучны!