Сегодняшний вчерашний день

сон 1

'Я люблю поезда. Точнее, не поезда, а само движение в них. Запах гари, смазки, монотонный перестук колес. Призрачный, будто бы смазанный свет вечера, скромно льющийся из ламп на потолке. Но самое удивительное не внутри, а снаружи. Эти мелькающие за окном панорамы. Лоскутные одеяла полей, разноцветье на полянках, колоннами марширующих солдат пролетающие рядом лесополосы. Ощущение ирреальности возникающее в эти мгновения, я тоже люблю.

Мгновениями, вспышками, образами — жизнь. Мое время внутри тянется медленно и тягуче, подобно патоке, а снаружи, кажется, мчится стрелой. Мелькает двор, дом, поселок и снова темнота, столбы один за другим и на фоне сине-черного неба зубцами силуэты деревьев.

А утром...что за божественное состояние предвкушения чуда? Идущее изнутри музыкой единственной струны, взявшей высокую ноту бесконечности.

Когда небо меняет цвет, оно словно линяет, слой за слоем, скидывает умершую плоть. А под ней проступает нежность нового мира, переплетаясь в изумительных оттенках лазури, нежно голубого, розового, лилового, цвета золота и вишневой пенки — рождая пласты, уровни, символы.

Облака плывут пушистой армадой удивительных образов. И из-за них слепящее, величественное выступает солнце. Сначала выпускает лучи, прорезающие насквозь саму ткань бытия, рассыпающуюся по земле пятнами золотистого света. А затем рождается из пены облаков, подобно Афродите.

Наступает новый день'.

Она хотела бы закричать. Но горло было схвачено судорогой ужаса, беспредельного и всеобъемлющего в тот миг, когда перед ней возникла живая тьма.

2 глава

Янат сцепила руки в замок и опустила голову, свесив меж плеч и зажмурив глаза. Она уже минут пятнадцать сидела перед выключенным экраном. Собиралась силами, желанием или мужеством? Нет, пожалуй. Просто знала, что произойдет, как только она увидит лицо отца.

Девушка тянула с разговором уже сутки, в деталях обдумывая предстоящий диалог. Он был предельно важен для принятия окончательного решения. Но нуждалась Янат не в разрешении, а в чувстве защиты и любви, которых ей, несмотря на видимое благополучие и независимость от внешних обстоятельств, порой очень не хватало.

В свое время Янат вырвалась из одной ловушки и с тех пор, даже чтобы добровольно не попасть в другие, подчеркивала состоятельность своей личности и ее обособленность от прочих, зачастую используя для этого не слишком традиционные и порядочные методы. Но за прошедшие годы человек, которого она каждое утро видела в зеркале, внутри так и не стал черствым как каменный сухарь. Скорее создал вокруг себя роговой панцирь, призванный защищать от неизвестных и подчас просто невидимых врагов.

Янат даже не догадывалась, что слой пустоты, которым она пыталась загородить свое внутреннее 'Я', точно так же отделяет от людей ее саму. Одиночество и цинизм незаметно превратились в стиль жизни.

Правда, теперь репутация бежала впереди Янат. Многие, услышав, что Яната будет с ними в команде, сознательно избегали лишних встреч и общения, априори считая ее чокнутой хамкой, которую держат только из-за работы на результат, умения вести сложные переговоры с дикарями, но главное, потому что ее отец не последняя шишка в совете.

А Янат и не пыталась оправдываться. Она действительно была эгоисткой, но это не означало, что она не любила семью, пусть их общение за последние годы свелось к сеансам спецсвязи. Однако путешествие, которое ей предстояло, все меняло. Да, можно повзрослеть, даже постареть, но для родителей ты всегда остаешься ребенком. Поэтому Янат немного трусила. Отец был авторитетом в ее глазах и сейчас, когда она давным-давно от него не зависела.

Она расцепила руки и медленно опустила ладони на стол. Расправила плечи, грудную клетку и позволила выражению уверенного упрямства снова появиться на лице. Потянулась пальцем к кнопке, но сантиметрах в двух от плоского квадрата безвольно уронила руку. Черт! Брови Янат сдвинулись, в глазах проступило серое чувство усталости. Плечи опустились, и она тихонько стукнулась лбом о гладкий пластик стола.

Этот глухой звук — бум — вызвал у нее сдавленный смешок.

Янат сжала ладони в кулаки и несколько раз, с силой, стукнула по черному пластику. У нее не получалось внятно, а главное, достоверно разъяснить себе, ради чего она так затягивает с этим разговором. Янат предполагала, что отец уже в курсе. Знала, беседа ничего для нее не изменит.

Усталость из-за бессонницы — предисловие выглядело дурацки, фальшивой маской, легшей на лицо тенью. Но под ней билась, опаляя кожу, зажигая язычки пламени в глазах, неистовым предвкушением, жажда приключений. Жажда, с которой она никогда и ничего не могла поделать.

Покусывая губы, Янат оперлась подбородком на руки и задумчиво посмотрела на прямоугольник серебристой панели прямо перед собой. Экран прямо таки манил. По лицу ее скользнула быстрая усмешка, и, не давая себе больше времени на раздумья, Янат ткнула в кнопку. Выпрямилась. Пальцы запорхали над выступившей галоклавиатурой, набирая вызов. Поза ее неуловимо изменилась. Сейчас Янат выглядела спокойным и самоуверенным человеком.

Отклик пришел мгновенно. Экран посветлел, и она увидела знакомое, такое дорогое лицо:

— Привет, пап.

Очень светлые и вместе с тем пронзительно голубые глаза смотрели на нее с привычной лаской, но в их глубине она сумела разглядеть то, чего так боялась:

— Здравствуй, Янат. Хорошо выглядишь.

— Как мама?

У нее неожиданно возникло чувство, вот прямо сейчас, они начали игру и только от ловкости игроков зависит, кто станет победителем, а кто проигравшим. Вопросы издалека...мягкое касание хищника когтистой лапой.

Отец улыбнулся:

— Может тебе стоит приехать? Повидать ее. Заодно и сестру увидишь.

— Вы уже знаете, кто у Жданы? Мальчик, девочка или оно?

Она хмыкнула, увидев, как он нахмурил брови. Эта манера у них была одинаковой:

— Янат, ты такая же язва.

— Знаю. Извини, пап. Пока не приеду. И не туда, в любом случае. Двадцать лет в подарок колонии более чем достаточно для меня. Я до сих пор каждые полгода шлю эти их долбанные анализы...

— Не ругайся, — спокойно перебил он.

— Да, папа. — Согласилась она и тут же добавила, — Я просто знаю, как будет. Поживи немного на территории лабораторий, Янат. Давай понаблюдаем смену цикла, Янат. Давай еще пару анализов, Янат. Хре...фиг им! Я полжизни провела подопытным кроликом ради великой и благой цели. Я знаменитость. Меня это бесит. Мне хочется жить, и не зависеть от желаний и настроений людишек в белых халатах. Обезьянка в пластиковой клетке...черт.

В его взгляде она видела тщательно скрываемую грусть, а на губах добрую улыбку снисходительного к шалостям дитяти родителя:

— Ты ведь сама знаешь, почему. И сейчас опять лукавишь. Тебе многое позволено.

— Потому что я наполовину человек и потому что твой ребенок, конечно. В первую очередь из-за этого, не пытаются присвоить мне статус биообъекта и не помещают пожизненно в карантин, как-то пытались проделать с мамой. Если Ждана родит шан-та, у них появится новый подопытный кролик. Возможно, только возможно, тогда они оставят в покое меня.

— Тебе должно быть стыдно, — суше, чем мог бы, произнес отец.

Янат пожала плечами. Ей было больно обсуждать эту тему. Не только за себя. За всех них.

— Папа, — попыталась она сменить тему, — я связалась с тобой не для того, чтобы выяснять отношения.

Ее известный отец, в прошлом инспектор межгалактической службы Богдан Янат, человек, снявший с планеты Янус неконтактный статус и женатый на инопланетянке-аборигенке, медлил с ответом:

— У Жданы есть дефектный ген и, по словам ученых, он гарантирует проблемы ее детям с вероятностью девяносто восемь процентов. Так что никто из них не посетит Янус в ближайшие годы. К тому же, у нее человеческий генотип. А для исследований им необходим тип шан-та. О ребенке пока мало что известно. Он слишком маленький, чтобы с уверенностью говорить о его наследственности. Ты единственная в своем роде, пока. Янат, меня удивляет, с такой легкостью ты в таком тоне говоришь о своей сестре и ее ребенке. Они часть твоей семьи.

Ей стало стыдно. Правда, лишь на мгновение:

— Я помню об этом. Правда. Эта злость не на них, ты же знаешь, — она попыталась сгладить собственную резкость в присущей ей манере. — Надеюсь, карапуз Жданы никогда не попадет в скользкие лапы ученых. Скажи маме, пожалуйста, что я люблю их всех и скучаю.

Янат на секунду прижала ладонь к губам, а затем легонько махнула пальцами в сторону экрана:

— Я приеду после этого задания, обещаю. Но не Эзарус, лучше, если мы сначала пересечемся на Янусе, у деда.

— Какого задания?

Янат с запоздалым удивлением поняла, что хватка то у отца по-прежнему железная. Он либо уже знал что-то еще, либо безошибочно вычислил в ее голосе нужные ударения.

— Ты помнишь Ингу? — спросила она.

Отец откинулся в кресле и прищурился. Его пальцы постукивали по столу, по ту сторону экрана, а Янат по эту, почувствовала в его движениях и мимике воинственный настрой. С чего вдруг, интересно? Он всегда показывал свое отношение к ее профессии однозначно — внешним неодобрением.

'Риски слишком высоки', — как-то сказал он, — 'а ты мой ребенок. Мне просто не может быть все равно'. Но, тем не менее, в эту часть ее жизни отец не вмешался ни разу:

— Вы около года не работаете вместе. До этого она шесть лет была твоей напарницей.

— Да. Мне сказали, что месяц назад Инга пропала во время экспедиции.

— Ага, — в голосе отца Янат с удивлением услышала неприкрытый сарказм, — помниться, раньше тебя ее судьба особо не волновала. Вы плохо расстались. Она избегала общения. Контактер, по ее же мнению, не может быть совсем без 'башни'. И дороги ваши из-за такой мелочи разошлись. Все это ты рассказывала мне спокойно, равнодушно и с эдакой гадкой ухмылочкой. И вдруг, ее жизнь в одночасье стала тебе небезразлична?

Янат смутилась, начала было оправдываться, прежде чем почувствовала подвох и оборвала себя:

— Все же шесть лет рядом что-то да значат, пап. Мы же какое-то время были подругами и какого черта? Я что, должна плюнуть, растереть и забыть? Эээ...стоп! Хватит ловить меня на живца. — Она насупилась и скрестила руки на груди, — Я уже достаточно большая девочка, чтобы объяснять мотивы своих поступков. В общем, дело обернулась так. Два дня назад меня вызвал Кривленко, сказал, я получаю новое задание. Вхожу в состав одной внеочередной экспедиции, чья цель найти не только Ингу, но других пропавших при таинственных обстоятельствах людей. К тому же там проводятся обширные научные изыскания, программа рассчитана на много лет. Опыты ассимиляции, контакты. Все мое.

— Планета давно изучается, говоришь? Плюс расследование несчастных случаев? В чем подвох? — внезапно голос отца стал очень напряженным, а в его взгляде (нет, не может быть) Янат разглядела хорошо скрываемый страх.

— В планете. Навь.

— Нет, — сухо и совершенно без эмоций произнес он.

— Я...

— Нет, — перебил отец, и его губы на мгновение сжались так плотно, что превратились в линию, — я приложу усилия и задействую все свои связи, чтобы ты туда не полетела.

— Ты не можешь! — Ее горячей волной накрыли гнев и раздражение. Янат сдержалась и не сорвалась на крик, но голос ее зазвучал ломко, — это моя жизнь! Мне уже тридцать. Пора бы смириться с тем, что по всем законам я сама вольна принимать решения. Папа, я не совета у тебя прошу. Я ставлю тебя перед фактом!

— Нет, — грубо и окончательно.

Вдруг, ее осенило. От понимания и ярости по коже волной побежали мурашки:

— А что ты сделаешь? — тихо спросила Янат.

Отец молчал, но она видела, как от напряжения побелели костяшки его пальцев.

— Пожалуйста, — выдавил он. Но Янат не хотела ни компромиссов, ни доводов логики. Когда на нее давили, ей срывало крышу:

— Что сделаешь? — сердито выкрикнула она, — отдашь ученым? Запрешь в лаборатории? Опять? Почему такая реакция, папа? Я связалась с тобой, чтобы ты помог мне, а не выкручивал руки. Кривленко лгал мне в глаза, говоря о поездке, как о ничего не значащей прогулке под луной. И я впервые видела, чтобы кто-то так откровенно изворачивался, обходя острые углы вопросов. Что там? Что такого страшного находится на этой планете?

сон 2

Вечер подкрадывается, словно большая кошка, тихо ступая мягкими лапами. Наплывает серебряной дрожью воздуха, лиловыми и розовыми тенями. Первые летучие мыши с пронзительным писком покидают чердак и пикируют мошкару в воздухе. От вьющейся по забору розы, чьи бутоны почти полностью закрыли собой сетку, разливается сладкий аромат. Сейчас, на изломе дня, когда остывающая земля отдает свой жар, насыщенный запахами: цветов, травы, ягод, сухой пыли, куриного помета и едва уловимый сырости, он особенно чувствуется.

Тем временем, еще недавно прозрачные и легкие тени, вбирая черноту, становятся плотными и тяжелыми. Дымка над крышами, расцвеченная золотистым сиянием тускнеет, а небо... оно еще сияет пронзительно глубокой синевой и выглядит гладким, как след от утюга на простыне.

Стремительно накатывает сумрак. Торопливо, давясь углами, поглощает улицу, дома, деревья. Последние розоватые блики на скатах крыш ярко вспыхивают и гаснут, уступая право царить ночи. От реки волной холода приходит сырой воздух, и на улице становиться неуютно. Хочется укутать плечи шалью или набросить кофту.

Небо, тем временем, меняет цвет, становясь антрацитовым. Как благодатное черноземное поле, на которое звездный пахарь щедрой рукой вот-вот кинет пригоршню алмазов. Бледная, почти белая луна, с кляксами на изнеможенном челе, неторопливо выплывает из облаков. Она круглая и яркая. Прореха на занавеске, сквозь которую лучиком бьет цыплячье желтый свет.

Мир вокруг волшебным образом изменяется. Тухнут краски, уходят цвета, но вместе с тем на место жаркой и пыльной солнечной реальности приходит другое настоящее. Мрачное, загадочное но, как ни странно, уютное.

Лягушаче-жабий хор дружно начинает песнь песней. И постепенно, то, что казалось лишь раздражающим шумом, приобретает неожиданное очарование. Каждый певец обладает своим неповторимым голосом: один квакает тихо и хрипло, другой пронзительно, надрывно, добираясь до самой высокой ноты.

Но вот где-то мяукнула, зашипела, а потом коротко рявкнула кошка. Сразу же всполошились, залаяли собаки. Беспроводной телеграф сообщений подхватила одна — другая — третья и понесло, понесло в сторону. Вскоре слышно лишь отдельное ваф-ваф, хриплое и ленивое. Затем пропадает и оно. Словно тонет во всеохватной темноте.

И тут вспыхивает маленький желтый огонек. Лампочка во дворе. Черные листья винограда окружают ее словно лавровый венок, венчающий голову мудреца.

Решетка беседки, сделанная из простой проволоки и узких, проржавленных труб, слегка прогибается под тяжестью виноградной лозы. Виноградник хорошо разросся здесь, полностью заплел проволоку и превратил неприглядную конструкцию в зеленое волшебство. Его крупные кисти, густо улепленные мелкими красно-черными ягодками, свисают с нее, мерцая под светом лампы подобно изысканным драгоценностям. Листья узорной вышивкой густо ложатся на сетку, практически закрыв небо над беседкой, а дрожащие зеленые усики отбрасывают длинные таинственные тени. Виноградная лоза пахнет терпко. Кисло и терпко. От этого запаха щиплет кончик языка и появляется сладкий привкус во рту.