Караван, однако, став солиднее, как ни странно начал двигаться быстрее. Вечерами у костра уже не только рассказывали сказки, но и пели песни, загадывали загадки и даже немножко танцевали.

На этих — то танцах гибкую худощавую девочку приметил метатель ножей. Сплясав вместе с нею заводную джигу, он оценил ее ловкость. И, вдохновленный, показал присутствующим свое искусство на большом деревянном щите, втыкая ножи с завязанными глазами, веером, из-за спины.

Когда зрители уже начали улюлюкать от восторга, метатель поставил к щиту смущенную Аннелору и воткнул ножи вокруг ее головы, завершая выступление. Потом пригласил девочку к костру и рассказал о ножах часть того, что знал.

Приятно когда тебя слушают, открыв рот! Циркач разливался соловьем, и к утру пообещал взять худышку в ученицы. Правда то же самое пообещали сделать и гибкая невысокая акробатка, и довольно высокий, массивный канатоходец, и дрессировщик и даже карлик, которого канатоходец во время выступлений носил на плечах.

Обеспокоенная интересом незнакомых людей девочка придумала себе новое имя, красивое и необычное как ей казалось: 'Кайтанира'. Взрослые таинственно улыбались, произнося его. И только спустя почти две недели, она узнала, что это имя означает 'военный летний лагерь'. Красная от смущения Аннелора узнав о значении выбранного имени, сократила его до 'Иниры', и постепенно это имя прижилось.

Итак, караван неспешно ехал, ехал, и... приехал в карантин. Сначала Аннелора расстроилась — свидание с женихом откладывалось на месяц. Однако скучать и бездельничать она не привыкла, а потому быстро оценила новые возможности и принялась осваивать искусство метания ножей, не предполагая, что оно ей когда-нибудь пригодится.

Через две недели ее учитель заболел корью. Анни проводила с ним в фургоне долгие часы, обтирая горящее в лихорадке тело, подавая воду и поправляя повязку на лице — даже тусклый свет вызывал резь в глазах.

Вокруг уже лежали его друзья, а поблизости на телегах стонали крестьяне, ехавшие на свадьбу. Через несколько дней заболел каждый второй, еще через пару дней в дальнем конце карантина начали копать ямы и засыпать их негашеной известью.

На глазах у юной герцогини огромная толпа людей, скопившихся в карантине, начала впадать в панику. Слова 'переехал на тот конец карантина' стали синонимом смерти.

При появлении малейших признаков заболевания несчастный начинал искать помощь, хватать за руки всех, проходящих мимо: солдат, сиделок, докторов в просмоленных костюмах. С такими безумцами поступали довольно жестко: пеленали в простыни и поили успокоительным настоем. Если не было успокоительного, вливали стакан крепкого вина.

Увы, в этой пустынной местности для такого количества людей не хватало даже предметов первой необходимости: тюфяков, посуды, корыт для стирки грязного белья. Но еще больше не хватало людей способных подать стакан воды и утереть лицо. Несколько женщин потерявших в карантине близких служили сиделками, за остальными практически ни кто не ухаживал.

Тут-то и пригодилось Аннелоре вбиваемое матушкой умение ухаживать за больными и ранеными. Как знатная дама, получившая отличное образование, Аннелора умела парить травяные отвары, унимающие лихорадку и боль, поить лежачих с помощью ложечки и перевязывать раны.

Но еще больше ей пригодилась хорошая память и любовь к литературе. Лежать в фургоне было скучно не только метателю ножей — рядом в телегах метались в бреду дети и взрослые, остановленные королевской заставой. И Аннелора напоив всех теплым отваром, принималась вслух читать любимые древние легенды, петь старинные баллады и пересказывать сказки и пьесы, которые читали ей самой. Порой ее голос был единственным, звучащим над карантином, даже солдаты старались тише двигаться между рядами телег, выбирая из толпы трупы.

Через неделю метателю кинжалов стало лучше, а герцогиня свалилась с жесточайшей лихорадкой. Болезнь усугубило то, что циркач не сразу догадался пригласить лекаря, сваливая недомогание девочки на усталость. К тому же на лагерь упала последняя августовская жара.

Под душным пологом, от жара и волнений светлые волосы заполонили вши и лекарь безжалостно велел отрезать длинные локоны, дабы не мучить больную. Метатель кинжалов Сигизмунд, сам уже сверкая чисто выбритой макушкой, вздыхая от сожаления, намылил светлые прядки щелочным мылом и срезал их своим лучшим кинжалом. Анни этого даже не заметила. Лихорадка только усиливалась с каждым часом.

Одна из пришедших в себя крестьянок подсказала растерянному циркачу, что нужна ледяная вода, лучше всего с уксусом и много травяного отвара. Мужчина решительно велел женщине присмотреть за больной и отправился искать в жару ледяную воду и травы.

Нашел. Просидев рядом с малышкой почти две недели, метатель ножей заставил болезнь отступить.

Однако убегая, болезнь взяла с девочки немалую плату: худощавая фигурка стала еще более тощей, истратив на борьбу с жаром последние силы. А светлый пушок, появившийся на бритой голове, окончательно побелел. Нормально ходить и говорить Аннелора смогла только в начале осени.

Изможденная, с короткими, едва начавшими отрастать волосами, одетая в слишком просторные рубаху и штаны, она бродила среди телег и повозок. Поила больных, обтирала, меняла им одежду и варила кашу измотанным лекарям.

Метатель ножей и канатоходец ходили с ней — больше никто из цирковой группы не выжил. Подносили ведра, переворачивали раненых, иногда напоминали, что надо есть и спать, если сами не падали рядом, на затоптанную землю.

Еду и одежду и лекарства им выдавали присланные королевской школой медики. Они же платили по медяку в день за помощь. Солдаты, охранявшие карантин, обращали внимания на странную компанию, но в карантине никому не было дела до окружающих.

Никому и в голову не могло прийти, что изящная, словно куколка, пропавшая герцогиня и всклокоченное существо с покрасневшими руками и безумно горящими глазами — одно лицо.

За время, проведенное в карантине, Аннелора видела столько боли и смерти, что родной дом потускнел и воспоминания о нем отступили. Забылись родные стены и любимые люди, мягкие постели и фарфоровые блюда.

Ежедневный труд и ужасный запах, который она перестала замечать на третий или четвертый день; стоны и слезы, от которых ее сердце оледенело; беспросветно — серые дожди, накрывшие обитель скорби в сентябре, — выбили все воспоминания о близких.

Ей казалось, что так было всегда — серый мир вокруг, тяжелая, но уже привычная работа, знакомая круговерть докторов, солдат и больных.

До бездорожья солдаты успели выстроить навесы, под которыми складывали больных. Холодные дождевые капли залетали под парусиновые пологи и охлаждали руки, обнаженные закатанными рукавами. Щекотали шею, которую не прикрывали больше локоны изысканной прически, смачивали затоптанный пол, делая его еще грязнее.

Поддерживать чистоту в этом скопище тел было практически невозможно. Но Инира старалась. Мыла полы, раскладывала по углам пучки полыни, собирала грязное белье и уносила таким же усталым прачкам, с утра до ночи стоящим над корытами и котлами.

Иногда она засыпала стоя, привалившись к опорному столбу навеса, тогда Сигизмунд укладывал ее в опустевшей повозке, укрывая плащами и куртками. Проснувшись от чьих-то стонов, она даже не успевала высказать метателю ножей благодарность — снова бежала к навесам.

Постепенно народу становилось меньше. Король распорядился близлежащим помещикам выделить часть урожая в пользу больных, и похлебка стала гуще. Все больше людей поднимались на ноги и бродили унылыми тенями, не зная, как им дальше жить.

Тогда на помощь вновь пришел королевский указ: солдаты и уцелевшие крестьяне принялись торопливо строить более теплые помещения, выкладывать печи, сколачивать нары — приближалась зима.

Из карантинного ада Аннелора вырвалась только с первым снегом. Однажды, выскочив из душной избы с ворохом белья в руках, увидела, что все вокруг укрывает тонкий слой белоснежной глазури. И в голове неизвестно откуда всплыли слова самого старого и опытного доктора: зараза уйдет с морозами.

Вернувшись в дом, девушка огляделась: часть докторов уже уехала, потому что больные выздоравливали, а новые не появлялись. Освободились холодные лавки у дверей. За столом спокойно сидел старенький доктор и потягивал травяной отвар из большой глиняной кружки. Бросив белье в корзину, Аннелора присела рядом с ним и удивленно услышала:

— Очнулась, красавица? Куда ехала-то? Завтра сможешь дальше ехать, снег выпал, карантин закрывается.

— Все? — в голосе девушки прозвучало удивление.

— Все, — подтвердил доктор. — Я там тебе премию выписал, у писаря забери, да хоть платье себе купи, а то девушка, а вид, как у кошки бродячей.

Доктор сказал это все так отечески ласково, что Анни не обиделась, но сочла нужным глянуть в небольшое оклеенное бумагой зеркальце, стоящее на приступке: мужчины перед ним брились, а она так ни разу и не заглянула.

Оттуда на нее взглянуло привидение: бледное, лохматое, и неизвестного пола. Анни в ужасе отшатнулась, но к счастью в этот момент в дом зашел мужчина в потрепанном кафтане.

Его зовут Сигизмунд, вспомнила она, вглядываясь в спокойные карие глаза вроде бы знакомого мужчины. Циркач должно быть что-то заметил в ее взгляде и спросил:

— Инира?

Я Аннелора! Хотелось закричать девушке, но язык не поворачивался. И хорошо, что лавка была широкой и твердой — ноги явно тряслись.

Сигизмунд заметил эту дрожь и совсем растерялся. К счастью доктор, выслушав пульс побледневшей девушки ласково посоветовал ему:

— Своди девочку в баню и купи ей платье, пока в себя пришла.

Циркач едва ли не на руках вытащил Иниру на белый снег. Оставляя в снежной глазури черные следы привел в женскую баню и велел бывшим там селянкам вымыть ее и пропарить:

— Белье и платье сейчас принесу! — добавил он, закрывая за собой дверь предбанника.

Часа через два Аннелора снова смотрела в зеркальце и вздыхала: добрые женщины помогли ей, чем могли: вымыли, смазали потемневшую кожу душистым маслом, облачили в принесенные Сигизмундом вещи, даже короткие волосы спрятали под кокетливый чепчик с оборками. Но она по-прежнему ничем не напоминала сероглазую куколку из отцовского поместья.

Впрочем, долго в бане сидеть не будешь, нужно идти. Распахнула дверь и сделала шаг в изрядно потоптанную снежную глазурь. В лицо дохнуло холодом, смывая сонную одурь последних месяцев. Кровь быстрее побежала по жилам.

Рядом раздалось вежливое покашливание. Инира оглянулась. На завалинке ее поджидали двое: Сигизмунд и его приятель, канатоходец по имени Кварт. Они молча подвинулись, уступая ей кусочек домотканого коврика, а потом Сиг заговорил:

— Инира, мы тебя не спрашивали о твоем прошлом, и спрашивать не будем, не наше это дело. Но благодаря тебе мы выжили и готовы помочь. Прежде чем мы все тут оказались, ты же куда-то направлялась?

— Да, Сиг, я ехала к жениху, — Анни спрятала взгляд.

-Тогда мы тебя проводим. Все равно сейчас выступать здесь негде. Так, может, хоть на твоей свадьбе погуляем.

Анни бледно улыбнулась и согласилась:

— Спасибо, Сиг, Кварт! — на глазах девушки вскипели слезы благодарности и мужчины смущенно отвернулись.

— Идем? — Сигизмунд протянул девочке руку.

— Идем! — улыбнувшись Инира шагнула вперед.

К вечеру они все вместе вычистили старый скрипучий фургон покрытый расписной холстиной. Краски выцвели, дерево потемнело, в углах от осенней сырости завелась плесень, но в целом цирковой 'домик' вполне годился для путешествия.

Лошади пережили время карантина вполне мирно — только наели себе 'сенные животы' да обросли густой 'зимней' шерстью. Смешные, похожие на медвежат жеребята дичились людей и прятались за маток, увидев решительно настроенного канатоходца.

Кварт все же привел упирающихся коней к фургону, потом долго ласкал и уговаривал дичащихся животных. Добившись относительного спокойствия косматых, по-зимнему светлых лошадей, Кварт навесил им торбы с овсом и пока Ини скребла деревянный пол и стены фургона щелоком, перебирал покоробившуюся упряжь.

Все это заняло удивительно много времени. В конце концов, почти в обед, трое уцелевших сунули в фургон мешок с провизией, прожаренные одеяла, запас угля для жаровни и мешочек с заработанной мелочью. Потом простились с докторами и солдатами и тронулись в путь.

Глядя на заиндевевшие деревья вдоль дороги, Аннелора словно оживала, пропитывалась чистотой и покоем зимнего леса. Рядом хлюпал носом Кварт — парень уже позабыл ветер дорог, и теперь едва ли не с умилением взирал на старые кострища, поломанные телеги и обрывки сбруи в придорожных канавах.

Ехали, впрочем, недолго — верст через пять остановились в трактире и долго озирались, привыкая к обилию незнакомых здоровых людей.

Хозяин быстро догадался, что они из карантина, но получив серебряную монету, промолчал, только подал ужин в комнату, да в горячее вино сыпанул изрядно перцу, защищаясь от заразы.

Комнату циркачи сняли одну на всех: Анни, как единственная дама, улеглась на узкую кровать с бугристым соломенным тюфяком, а мужчинам достались точно такие же тюфяки, раскатанные на полу.

Ночью девушка несколько раз просыпалась от непривычной тишины: циркачи спали тихо. И стены в трактире были довольно толстыми, ей не хватало стонов, хрипов, кашля. Корь часто осложнялась воспалением легких. Из глаз медленно ползли слезы, и она подушкой заглушала всхлипы.

Так все же: Инира или Аннелора? У нее появилась возможность рассказать о себе новым друзьям. Но как они примут такую новость? Тощая девчонка, едва не отправившаяся на радужный мост — знатная девица? Нет, пока рано, нужно увидеть Фредди, и попросить его наградить циркачей по-королевски!

Под утро Анни все же забылась тревожным коротким сном и увидела выплывшее из небытия лица родителей, графа, и сердце тревожно забилось: она вспомнила, что ее, скорее всего, ищут!

Мужчины проснулись только к завтраку и удивились: их спутница сидела за простым деревянным столом и с аппетитом ела кашу с салом. Рядом истекали паром еще две тарелки накрытые ломтями серого деревенского хлеба, и кувшин с горячим сбитнем.

— Доброе утро! — Девушка строго посмотрела на мужчин, один из которых был старше ее почти вдвое. — Умывайтесь — и завтракать. Сегодня ветра нет, лучше выехать пораньше.

Сиг, удивляясь себе, едва не поклонился тощей пигалице. Подобрав снятый вечером колет, он устремился к общей умывальне, расположенной в конце коридора. Канатоходец же, ухмыльнувшись, подскочил к столу и попытался схватить миску с кашей, минуя неприятные утренние процедуры, за что и получил ложкой по руке:

— Умываться! — Анни нахмурила светлые брови. — Или на голову миску надену!

— Достань сначала, девчонка! — Парень, которому едва стукнуло восемнадцать, постарался вытянуть завтрак силой — и, действительно, получил миску на едва начавшие отрастать волосы.

Сиг, вернувшийся уже из умывальни, рассмеялся: