Афина

В июне я был достаточно близок к разгадке происхождения культа Афины, имея на руках хоть и двусмысленные, но всё же достойные внимания упоминания в нескольких десятках античных, средневековых и арабских текстах о змеиной деве-воительнице. Причем этот первобытный культ в своем первичном виде уже тогда внушал неизъяснимую тревогу ‒ ее причину я осознаю много позже. Либеркрафт помог мне в поисках, указав на несколько источников критского происхождения со ссылкой на таинственную и до конца непознанную кикладскую культуру4, которая не оставила после себя ни письменности, ни городов, хотя ее расцвет приходится на тот же исторический период, когда египетские фараоны возводили Великие пирамиды.

Гости профессора в начале лета стали проявлять признаки беспокойного оживления — в те немногие моменты, когда я невольно пересекался с кем-нибудь из них, я угадывал в их лицах сосредоточенность и нетерпеливость. К тому же, я ловил на себе странные взгляды, и мне казалось, что все эти сомнительные маги и философы чего-то ожидают от меня. Приходилось мириться с этим гнетущим положением — мне нужно было закончить начатое дело. Я даже заставил себя не обращать внимания на то, что зловещие маги, с которыми я делил одну крышу, стали одеваться подобно древним ахейцам в тоги и туники. Самое странное, их причудливый вид вполне гармонировал с внутренней атмосферой особняка — теперь я ощущал себя чем-то инородным в этом месте. Вопросов Либеркрафту я не задавал — и его это устраивало.

Поздними июньскими ночами мне не давали спать странные кошмары, и я иногда не мог понять, не снятся ли они мне наяву. Напрягая слух какой-нибудь спокойной, тихой ночью, я слышал странный подземный гул, разносимый как будто под особняком. Мне чудилось то ли хоровое пение, то ли сольная декламация одного мощного голоса, а иногда и вообще предсмертный животный хрип. В такой обстановке мои нервы постепенно расшатывались: я стал бояться всякой тени, мелькающей в слабо освещенном коридоре. От еретических и богопротивных древних текстов мое воображение приняло нездоровое развитие — во снах я то и дело сталкивался с циклопическими чудовищами, которых до этого не смел бы и представить.

В особняке творилось что-то мистическое и пугающее. У меня не оставалось сомнений, что всему виной — проклятые оккультисты-каббалисты, но я не смел высказать свое недовольство профессору, боясь выглядеть неблагодарным за его гостеприимство. Поведение гостей казалось в высшей степени странным и отталкивающим, от некоторых порой исходило неописуемое зловоние. Они, почти не скрываясь, проводили в доме различные обряды, которые я мог наблюдать впервые в жизни. О природе и значении этих обрядов мне оставалось только догадываться, но всякий раз, лишь краем глаза заметив, как маги в центральном зале первого этажа служат свои мессы, меня передергивало от отвращения, презрения и страха. Атмосфера дома, и до этого не слишком радужная, стала совсем невыносимой, враждебной, а я не имел возможности сбежать. Куда бы я направился, если вокруг — древний лес со своими неведомыми опасностями? Лишь один раз, обезумевший от страха, я чуть не выскочил из особняка и не сбежал.

В конце июня, безлунной ночью, кошмары вновь не давали мне уснуть, и я бродил по коридорам словно сомнамбула, не ведая покоя. Я хотел найти профессора и попросить у него снотворное, но вместо этого наткнулся на богохульную ночную службу, проводившуюся на первом этаже. Противные слуху песнопения и неразличимые заклинания оскверняли воздух, заставляли дрожать от изумления и ужаса. Я хотел было, раздраженный, спуститься вниз и, наконец, высказать всё, что я думал об этих чудовищных людях, но резко остановился в страхе, когда дьявольские напевы прервались женским истеричным воплем. Не знаю, сколько я стоял на месте, позабыв даже о том, что не дышу, но в какой-то момент мне захотелось тут же вырваться из обители неведомого и больше никогда не возвращаться обратно, где сами стены пропитались доисторическим безумием. Спонтанный побег не удался — я наткнулся на Либеркрафта и между нами произошел неприятный разговор. Мы оба знали, что я стал нежелательным свидетелем чего-то запретного, но вслух никак не упомянули произошедшее. Профессор тогда с плохо скрываемым недовольством провел меня в свой кабинет, всячески минуя некоторые комнаты, где я мог столкнуться с его гостями, дал мне снотворное и отослал прочь.

Да, Либеркрафт не обращал внимания на мое нервное расстройство — он был озабочен гораздо более важными вещами. Иногда я ловил себя на мысли, что профессор ждет от меня чего-то, как и его странные и отвратительные друзья. В июле он стал чаще интересоваться продвижением исследования, а узнав, на какой стадии они находились, уходил раздосадованный, с еле сдерживаемым разочарованием, хотя на словах выражал поддержку и понимание. К концу июля лишь вся разодетая под ахейцев братия магов и оккультистов даже не пыталась скрывать свою неприязнь ко мне. Что ж, я с легкостью отвечал им тем же.

III

В августе тревожное ожидание, витавшее в воздухе, сменилось гневным ропотом. Я слышал, как Либеркрафт ссорился со своими гостями, между ними разгоралась ожесточенная полемика, о сути которой мне оставалось только лишь догадываться. Многие из этих людей не были немцами (например, моя соотечественница из Санкт-Петербурга, знаток теургии и гоетии5, Марина Геннадьевна Белова), разговоры велись на английском и греческом и некоторые беседы я мог немного понять, а в особенности — уловить их тон. Один из таких подслушанных мной разговоров и вовсе лишил меня сна — настолько суть его казалась и пугающей, и неразгаданной.

Был поздний вечер 10-го августа, когда я заканчивал работать с древнеиндийскими текстами IV века. Находясь в уединении в одной из апсид дома, я услышал за закрытыми дверями жаркий спор между Либеркрафтом и его венгерским другом, которого звали Вазул Риес. Мне не хотелось отвлекаться на них — я выписывал необходимые мне сведения, которые обещали стать последними кусочками паззла. Однако слова Риеса заставили меня вздрогнуть. Я подошел к дверям, чтобы прислушаться. На хорошем английском Риес говорил: "Йозеф, у нас осталось очень мало времени. Мальчик не оправдывает наших ожиданий. Мы не можем ждать так долго. Ты и сам знаешь, что этот идеальный момент нельзя пропустить. Нам явлены знаки благоволения, Марина уже готова и преисполнена похвального рвения исполнить предначертанное. Твой протеже сейчас может быть лишь Ганимедом, но сомневаюсь, что и это у него получится". Он замолчал, видимо, выслушивая реплику Либеркрафта, которую не смог разобрать я, уловив лишь недовольный тон профессора. "В нем нет искры, которую ты хотел в нем разжечь, Йозеф, — заговорил Риес после недолгой паузы. — Поэтому ты сам исполнишь то, что должно. Ритуал должен быть осуществлен на этой неделе. Топор уже привезен Фергюсом. Наберись мужества, брат, ведь это — великая честь". Я чувствовал, что Либеркрафт был сильно взволнован в эту минуту и не мог возразить ничего своему собеседнику. Профессор что-то недовольно буркнул и поспешно зашагал прочь, в сторону своего кабинета, а Вазул Риес торопливо последовал за ним.

Итак, назревало что-то поистине пугающее. Та серьезность, с которой венгр рассуждал о таинственных, не поддающихся рациональному объяснению материях, ставила меня в тупик. Находясь под сильным впечатлением от тех тайных, еретических знаний, что я почерпнул за это время, а также от проводимых магами тлетворных песнопений, мой расшатанный разум готов был принять на веру возможность существования в материальном мире неизвестного, опасного, великого зла. И угроза рождения подобного зла вдруг явственно предстала передо мной как вполне реальная. Сознание само по себе подбрасывало мне подсказки, которые накопились за год исследований, но я всё еще не мог составить цельную картинку. Испытывая нужду в хорошем сне, я немедленно отправился к себе, чтобы утром со свежей головой заново обдумать произошедшее.

В последующие несколько дней обитатели дома потеряли ко мне всякий интерес. Казалось, мне бы испытывать облегчение, но нет. Я знал: катастрофа скоро грядет в ненавистных стенах проклятого дома. Оставалось лишь уповать на то, что спасение не минует человечество. Я тщетно складывал известные мне факты, но истина упорно ускользала в тот самый момент, когда я почти поймал ее. От меня не скрылось то, что в эти дни странные и внушающие необъяснимый трепет гости Либеркрафта заняты таинственными приготовлениями к чудовищному ритуалу, о котором говорил Риес. Как бы много я отдал за то, чтобы никогда не проникать в тайны, рожденные еще задолго до появления первого человека! Подобные знания не несут человечеству ничего, кроме бездны безумия и невыразимого ужаса. И, к моему сожалению, мне пришлось вскоре столкнуться с этой порочной бездной, коснуться первобытного разумного зла, отпрыска иных измерений и вселенных.

14-го августа, не в силах уснуть, я сидел возле окна и всматривался в чистое ночное небо, и звезды с тревогой шептали мне о неминуемой гибели, но я не мог разобрать их безмолвный язык. От тревожных мыслей я оторвался, услышав нарастающий шум внизу. Моя комната находилась на втором этаже, а ритмичное и временами монотонное гудение раздавалось где-то под полом первого этажа. Я никогда не видел в особняке подвальных помещений и почему-то только в этот момент задумался о том, почему бы они не могли существовать. За время пребывания в грозном, дьявольском особняке Либеркрафта мне ни разу не пришла в голову мысль спуститься вниз и найти источник непонятного шума всякий раз, когда я его слышал. Мной овладевал страх, парализующий волю, так что я не мог заставить себя пуститься на поиски сводящего с ума кошмара. Но теперь, предчувствуя неизбежность стигийской угрозы, я решился выйти из комнаты и понять, наконец, невольным участником какой дьявольской истории я стал.

В коридорах особняка царил предательский полумрак, и я, вооружившись карманным фонариком, осторожно ступал среди неосвещенных стен, боясь наткнуться на кого-нибудь из обитателей дома. Всё вокруг словно вымерло: пока я бродил из комнаты в комнату, мне никто не попался. И лишь шум снизу, словно из адских недр, не утихал. На первом этаже он звучал отчетливее: я различал отдельные слоги некоего напева, но не мог сложить их в слова. Иногда им вторили два голоса, но они производили что-то совершенно нечленораздельное. Я вошел в центральный зал, где горел высокий камин — его огонь придавал помещению потусторонний, нереальный вид. Словно из потаенного жерла, со стороны камина доносились неразличимые песнопения и два голоса, вскрикивающих в такт. Я неуверенно приближался к камину, напрягая слух изо всех сил и предчувствуя неотвратимую опасность — даже мой страх не унял пробудившуюся жажду истины. Ужас сразил меня в тот момент, когда я понял, что это были за крики — в одно мгновение пугающего озарения я понял всё, что здесь творилось с самого начала и какую цель преследовали Либеркрафт и его омерзительные маги. От сильнейшего шока я тотчас потерял сознание и провалился в небытие.

Пробуждение не принесло мне облегчения. В голове проносились варварские и безумные видения ритуальных оргий, извращенных обрядов и нечеловеческих по своей жестокости жертвоприношений. Я очнулся в своей постели, лишенный сил — меня лихорадило. Богопротивные гости Либеркрафта заботились обо мне и кормили во множестве супом и мясом, а я не мог противиться. С невыразимым отвращением я принимал еду, надеясь лишь поскорее избавиться от своего болезненного состояния и сбежать из особняка.

Всё дело в том, что в ночь с 14-го на 15-ое августа тогда, возле камина, в двух голосах, ритмично выкрикивающих нечленораздельные звуки, я признал голоса Либеркрафта и Марины. И я без колебаний утвердился в мысли, что эти двое издавали порочные, сладострастные стоны, предаваясь греховному ритуальному соитию. Сомнений в том, какой обряд проводился культистами, быть не могло. Не знаю, какую роль должен был сыграть я в их планах, но в итоге они решили обойтись без моего участия. Так же, как и многие идолопоклонники по всему свету, эти опасные безумцы вызывали к жизни богиню, которую древние греки именовали Афиной. Их извращенный ритуал копировал связь между Зевсом и Метидой, и я мог только догадываться, что последует дальше — согласно "Теогонии6" Зевс проглотил Метиду из страха, что будущий ребенок свергнет его. Каким образом культисты собирались воспроизвести эту часть мифа, оставалось для меня вопросом, ответ на который я не жаждал получить.

Вечером 18 августа кошмар, навсегда сломавший мою жизнь, стремительно завладел проклятым домом Либеркрафта. Меня, всё еще лишенного сил, подняли с кровати и насильно потащили вниз, в центральный зал. Повсюду горели в бронзовых светильниках свечи, и зловещие тени корчились вокруг, словно души грешников. Не в силах оказать сопротивление, я покорился судьбе и с нарастающим трепетом ожидал дальнейшей своей участи.

В центральном зале, преисполненном порочного величия, собрались все его отвратительные обитатели, торжественно одетые в тоги и туники. Лишь Марины в этом дьявольском сборище не было, на что я не сразу, но обратил внимание. Либеркрафт сидел посередине помещения, внешне лишенный сил и мучимый, насколько я мог судить со стороны, сильнейшей головной болью. Лицо его багровело на глазах, он еле сдерживался, чтобы не закричать. Собравшиеся монотонно восклицали "Атхена! Атхена!", а Вазул Риес лишенным интонаций голосом шептал мне: "Это последняя воля профессора. Ты воочию увидишь претворение нашего плана в реальность". Но то, что последовало дальше, явно никак не предусматривалось культистами.

Словно в безднах ада проснулись все демоны, дом сотрясли мириады нечеловеческих воплей. Испуганные маги попадали на пол, а меня перестали держать. Земля под нами тряслась, а пламя в камине само по себе разгоралось, переваливая наружу и достигая потолка. Глаза Либеркрафта побагровели, он из последних сил страшно завопил: "Вазул, топор!" Но Риес лежал на полу, скованный ужасом и безумием. Отделанный золотом и самоцветами ритуальный топор валялся близ венгра — никто не мог заставить себя встать и исполнить задуманное Либеркрафтом. Профессор схватился за голову, и его глотка исторгла совершенно неописуемый, животный вопль предсмертного отчаяния. Череп Йозефа Либеркрафта с отвратительным треском раскололся и залил кровью пол и близлежащих культистов. Воцарилась паника: каждый осознал, что на свет Божий они вызвали то, что не принадлежит нашему миру. Уродливая, непостижимая, порожденная нечеловеческим разумом иных миров, из разорванной наполовину головы профессора лезла тварь, и лишь один ее вид повергал в безумие слабых духом. Она наполнила воздух невыносимым зловонием и мерзкими возгласами, от которого у некоторых культистов полилась кровь из ушей. Кто-то падал в обморок от перенесенного шока, кто-то молился всем богам сразу, прося о прощении — вокруг воцарилась вакханалия зла.

Оброненные на пол свечи подожгли центральный зал в нескольких местах. Пламя вскоре грозило охватить весь дом, сотрясаемый космическими судорогами. Собрав остаток воли в кулак, я ринулся к выходу. За спиной я слышал, буквально чувствовал на себе злобный вопль инфернальной бестии, желавшей выбраться на свободу. Впопыхах я запирал за собой двери, уповая на то, что это задержит монстра на достаточно долгое время, пока пламя не поглотит особняк целиком. Вырвавшись наружу, я кубарем покатился по земле, глотая воздух, а сзади меня, внутри дома, что-то взорвалось и из всех окон выбило стекла. Еще один раз землю сотряс яростный крик чудовища — я заметил, что оно еще и смеялось... А после этого я услышал чей-то жуткий вопль, который навсегда врезался в мою память.