Научи меня жить...

Алекс: 'Ты плохо знаешь мою маму. Потом придется, либо описывать все прелести ее фигуры в этом чертовом синем платье, либо слышать десятиминутную тираду на тему 'я толстая, мой сын меня совсем не любит', — перечитав сообщение, я улыбнулся. Не цинично и холодно, а тепло. Я просто представил себе всю эту картину. Сжавшегося подростка с длинной светлой челкой и женщину в чрезмерно обтягивающем ее платье.

Никита: 'Да, не повезло тебе'

Алекс: 'Почему? Мама есть мама. Хорошо, что мне удается проводить с ней время хоть и в таких нелепых и утомительных походах по магазинам' — в его словах скользит грусть, поэтому я спешу перевести тему.

Никита: 'Ну, это дело святое. Познакомился с парой цыпочек?' — спрашиваю я. Всегда в магазинах замечал на себе взгляды разных девиц.

Алекс: 'С кем? Я не ел курицу' — и смущенный смайлик подростка, щеки которого покрылись румянцем.

Никита: 'Ты шутишь или действительно не понимаешь, о чем я говорю?' — пара секунд тишины, на протяжении которых я успел передумать много чего. Может, я обидел нежные чувства пацана? А, может, это ребенок, не доросший до взрослых разговоров? Нет, не может, быть. Алекс слишком мудро рассуждает, чтоб оказаться мальцом, не доросшим до четырнадцати.

Алекс: 'Понимаю, но предпочитаю оставить вопрос без ответа :Р', — Алекс попытался съехать, превратив все в шутку.

Никита: 'Ты еще скажи, что ты девственник?' — хмыкнул я, хотя все это время улыбка не сползала с моего лица.

Алекс: 'А вдруг это так? Это что-то меняет? Вот сижу и жду одну единственную' — ощетинился парень. Мы ни разу за все время нашего общения не ссорились ни разу, да и этот спор больше на шутку похож. Слишком светлым и невинным кажется он. Словно не с этой планеты — со своими светлыми мыслями, добрыми шутками и умением подбадривать других в худшие моменты.

Никита: 'Что ж, я подожду с тобой. Только долго придется ждать. Ее искать надо, а то так и до пенсии можно просидеть'.

Алекс: 'А ты нашел? — один вопрос и мне хочется ударить себя за то, что завел этот разговор. А ведь Лилька была у меня первой. Единственной, а теперь она — единственная для кого-то другого.

Никита: 'А я не ищу. Все они шлюхи', — быстро печатаю я, чтоб не видеть навязчивые картинки ее в объятиях другого.

Алекс: 'Конечно, не ищешь. Ты ведь даже на улицу не выходишь', — Алекс понял все по-своему. Как хорошо, что он не знает, что я калека. Пусть он лучше думает, что я фрик, ботаник или еще кто-то, кто боится из четырех стен выйти. Пусть лучше так, чем услышать, или прочитать слова сожаление. Ему будет жаль, как и всем остальным. А мне что толку от этой жалости? Да мне самому себя жаль! Со злости я откинул ни в чем не повинный костыль.

Никита: 'Что я там не видел' — печатаю я, хотя рука сама тянется к кнопке выключения компьютера.

Алекс: 'Вот! Действительно не выходишь ведь!'

Никита: 'Да потому, что я не могу ходить!' — начинаю писать я и быстро стираю, убирая пальцы от клавиатуры, словно боясь обжечься. Пару секунд я делаю глубокие вдохи, чтоб успокоиться и быстро пишу очередную ложь, чтоб не написать что-то правдивое.

Никита: 'Выхожу, просто сейчас не хочется. Считай меня ботаником или еще кем-то, но гулять я не пойду'

Алекс: 'Боишься, что тебя побьют?'

Никита: 'Нет'

Алекс: 'Боишься дневного солнца? Так выходи вечером!'

Никита: 'Нет!'

Алекс: 'Ну же!'

Никита: 'Нет!'

Алекс: 'Та тебе слабО сходить погулять. Сидишь дома и жалеешься на жизнь. Здоровый мужик! Иди, развейся! Слабак!'

Никита: 'Я не слабак!' — возмущенно пишу я, добавляя несколько злющих смайликов с вилами.

Алекс: 'Тогда чего ты боишься?'

Никита: 'А знаешь, ты прав! Я пойду!' — решаюсь я. В этот момент я не знаю, пойду ли я гулять на самом деле, но выглядеть слабым хотя бы в его глазах не хочется.

Алекс: 'Вот и славно! А я уже переживать начал, что ты боишься дневного света из-за страха обгореть и общества из-за запаха крови', — мои губы сами по себе сложились в улыбку. На него нельзя обижаться.

Никита: 'Ой, кто-то здесь, кажется, дневников вампиров пересмотрел?'

Алекс: 'А то ты сам не смотришь?'

Никита: 'Не смотрю!' — обиделся я. Не обязательно знать парню, ЧО мне приходиться смотреть, чтоб только не думать, чтоб не спать, ожидая кошмаров и чтоб скоротать нелепые долгие дни.

Алекс: 'А название откуда знаешь? Можешь не отвечать. Все, мне пора, но про обещание я помню — жду впечатлений о встрече с друзьями' — мне кажется, что я слышу его смех и вижу теплую усмешку с огоньком в глазах. Почему-то кажется, что у парня светлые волосы и голубые глаза. Но не небесно-голубые, а почти прозрачные с серым отливом. Серьезные и любопытные.

Никита: 'Иди уже'

Алекс: 'С подробностями!', — и значок загорелся красным, оповещая меня о том, что пользователь вышел из сети'.

* * *

Естественно, я никуда не иду. Зачем? Чтоб еще сильнее ощутить собственную никчемность? Увидеть жалось в глазах знакомых и сочувствующий взгляд Лильки? А она будет. Это я ушел из круга знакомых. Она осталась. Девочка всегда любила быть в центре внимания. Шлюха...

Вновь болит нога. Столько можно? Вот если бы у человека не было головы, она бы все равно болела? Эта мысль не дает мне покоя, как и мысли о самоубийстве. А скоро надо ехать в больницу, чтоб снять очередные швы. Это еще один мой личный ад. Больница, где море больных и немощных, где 'добрые' доктора за деньги создадут видимость лечения. Но не это страшное. Страшно, когда дети тыкают в тебя пальцами, а родители говорят: 'не будешь слушаться, а будешь переходить дорогу в неположенном месте, станешь таким же'. Злые слова и рев малышей о том, что они на все способны, лишь бы не стать ТАКИМИ. Урод. Калека. Глотаю обезболивающее и тупо смотрю в потолок, стараясь не пускать разные мысли в голову. Плохие мысли. И сам не замечаю, как медленно проваливаюсь в сон.

* * *

Почему никто не может изобрести таблетку от сновидений? Я же не прошу много? Я не прошу лекарство от СПИДа, от рака. Я не прошу вернуть ногу. Но почем так сложно избавить человека от кошмаров...

И вновь я на ледяной дороге. Вновь дерево, крики, липкое ощущение страха и холод. Холод, пронзающий до костей, когда перестаешь ощущать собственное тело. И надежда. Надежда на друзей, которые спешат за помощью. Надежда, угасшая во мне за секунду до того момента, как я потерял сознание от холода. Где-то выли волки, или это были обычные глюки? Я был готов к смерти, лишь бы не переживать эти ощущения вновь и вновь.

Как холодно...

* * *

И снова я просыпаюсь в холодном поту, а на часах еще нет шести. Глотаю таблетку и вновь откидываюсь на подушке. Я не усну. Мне нельзя. Иногда кажется, что скоро мое сердце просто не выдержит всех этих кошмаров, поэтому я просто жду. Ведь смерть принесет мне спокойствие. Не будет боли.

Бесконечный день тянется, словно жвачка. А как подумаю, что скоро придет ночь с кошмарами, еще хуже становится. И Сашка не выходит на связь... Хотя о чем это я? Это я могу днями висеть в интернете — у него захватывающая жизнь. Врет он мне, или нет, но одно я знаю точно — он не скучает, не сидит, пялясь в монитор.

Алекс: 'Привет! Ты все еще дома?' — выскакивает сообщение внизу экрана со смайликом, а я замечаю, как мои губы растягиваются в подобии улыбки. Я чертовски рад его видеть!

Никита: 'Да. Сегодня погода ни к черту', — отмахиваюсь я. Да, я вру. Я уже очень долго не могу себя заставить посмотреть в окно. Зачем? Там жизнь — ходят люди, ездят машины, бегают дети. Там жизнь, жизнь, что проходит мимо меня.

Алекс: 'Я смотрел погоду. Там плюс десять без осадков', — пишет он, не прекращая попытки меня уговорить.

Никита: 'Синоптики врут. Там мерзко и дождь идет', — вновь вру я. Мне не нравиться, куда разворачивает разговор друг, но я не могу уйти с этой 'скользкой дороги'.

Алекс: 'И отец мой врет?' — Сашка уличил меня во лжи. Не в первый раз и не в последний. У меня вспотели пальцы, а комок застрял в горле от горечи из-за лжи. Мы молчим. Я тупо пялюсь на поле для сообщений, не зная, что сказать, а он...он, наверное, делаешь то же.

Никита: 'Где ты сейчас? Где пропадал?' — пишу я, как ни в чем не бывало. И молчание в ответ. Пять долгих минут, в течении которых я успел передумать что-угодно.

Алекс: 'Я в ЮАР. А на родину вернусь не скоро', — ответ и вновь тишина.

Никита: 'Ты на меня обиделся?' — пишу я, стараясь не замечать, как дрожат мои пальцы.

Алекс: 'Нет. Это слишком много чести для тебя. Я думал, мы друзья, а ты мне врешь', — сухой ответ, словно незнакомого мне человека. Сашка — максималист, он не бросается словами. Душа парня еще незапятнанная ложью и предательствами. Чистое дитя, которого я смею предавать своей ложью. Иногда мне кажется, что я его старший брат. Который учит, наставляет. Который считает себя умнее и сильнее. Но только считает. На самом деле мне еще многому учиться у этого юноши.

Никита: 'Я просто шутил'. — Оправдываюсь я, заранее зная что никакие оправдания не вернут доверия и того хрупкого мира, что был между нами.

Алекс: 'Шутил? Мне не смешно' — парень щетинишься, а я прекрасно понимаю его чувства. Самому мерзко и противно от себя. Зачем продолжать общение, если все остальное, сказанное мною, может оказаться ложью?

Никита: 'Ладно. Я схожу погулять', — сдаюсь я. Я не хочу потерять единственного собеседника. Интересного собеседника, с которым можно поговорить обо всем.

Алекс: 'Обещаешь?' — пишет Алекс, а я прямо таки вижу искру надежды в его глазах. Почему-то я очень ярко представляю, как он закусывает губу от нетерпения, как ребенок перед тем, как развернет рождественский подарок.

Никита: 'Даю слово', — медленно пишу я, ощущая, как каждая буква прожигает душу. Душу, которой нет спасения.

* * *

Я не пытался связаться с Алексом. Я даже комп не включал, чтоб не было искушения написать ему. Так прошел день, и ночь. В этот раз кошмары были еще реалистичнее. Еще страшнее, хотя я думал, что страшнее уже некуда.

Я вновь на скользкой дороге, вновь моя машины цела, вновь я сжимаю руль и начинаю свой путь, который закончится так же, как и в ту ночь. Это все мне известно. Почему тогда так страшно? Поворачиваю голову и в жилах стынет кровь. Рядом, на сидении 'смертника', сидит Алекс. Не вижу его лица, не могу вспомнить, что он говорит, вот только снова и снова пытаюсь остановить машину, которую сносит в кювет.

Это как замкнутый круг, разорвать который мне не под силу. Я и так наказан. За все то, чего не совершал. Наказан беспомощностью, калецтвом, одиночеством. Так за что же ты, Господи, посылаешь мне новые испытания. Зачем ты мучишь меня и во сне! Да, я ж забыл, Бога нет. Меня уже ничто не спасет.

* * *

Я сдержал обещание. Когда-то в прошлой жизни, когда был человеком слова, когда изображал из себя джентльмена, человека чести, всегда исполняя обещания. А сейчас... Сейчас мне некому давать обещания.

Звонок. Звонит Лешка. Мой солнечный друг. Балагур и веселун, зад которого я не раз доставал из такой ж.... А сейчас мне хочется выбросить телефон. Выбросить, чтоб не слышать ничего, ощущая свою вину за то, что не хочу отвечать. Упиваясь этой виной, что сможет ненадолго заглушить физическую боль. Заглушить старую жалость к себе новой.

— Алло, — неожиданно даже для себя я беру трубку, хотя пальцы уже практически нажали 'сброс'. Мой голос дрожит от волнения. Так бывает. Когда долго не разговариваешь с человеком, всегда сложно сказать первые слова. Чертовски трудно взять трубку, когда это человек из прошлого. Прошлого, которым я теперь живу. У меня нет будущего... Когда-то кто-то из известных сказал: 'Не жалейте о прошлом — оно уже прошло. Не сожалейте о будущем — оно еще не наступило. Живите сегодняшним днем'. Хорошо сказано. Вот только как жить сегодняшним днем, когда я только и могу мечтать, чтоб этот дерьмовый день наконец-то прошел. Чтоб эта дерьмовая жизнь поскорее закончилась.

— Ну, наконец-то! Почему пропал? — слышу радостный баритон Лешки и хочется биться головой о стену от его радости. Нет, нельзя винить кого-то, что их жизнь не закончилась. Успокаиваюсь и беру себя в руки.

— Прости, я... — я замялся. Раньше можно было ссылаться на дела. А какие дела могут быть у инвалида?

— Ты не хотел со мной говорить, — сразу все понял Леша без объяснений. Он хорошо меня понимает...понимал.

— Нет. Тоесть, — мне не хотелось обижать парня, ведь мое затворничество и калетсво — не его вина. Только моя, — я ни с кем не хотел говорить.

— Послушай, мне..., — начал Леша.

— Нет, только не надо говорить, как тебе жаль. Мне эта жалость уже достала, так что можешь засунуть ее себе в зад и больше не звонить, как они, — разозлился я, вспоминая звонки бывших друзей, которые спешили высказать свою жалость по телефону, но сторонились на улице. Были и те, что даже не пытались сочувствовать, быстро стирая из памяти, социальных сетей и удаляя фото. Люди, с которыми я предпочитал проводить время, больше не желали тратить его со мной. И на меня.

— Никит, хоть ты и засранец, каких я не видел, но ты мой друг и, так и бать, я закрою глаза на эту фразу. Начнем еще раз. Мне надо тебя увидеть, — как ни в чем не бывало, еще раз сказал друг.

— Нет, — я не хотел, чтоб он видел меня в таком состоянии.

— А я не спрашиваю. Я буду через час и, если ты не поднимешь свою задницу с постели, и не откроешь дверь, то я ее вынесу. Ты меня знаешь, — предупредил Леша и положил трубку. Вот же черт! Нельзя даже сказать, что я куда-то ушел. Куда я могу пойти?!

Я осторожно встал и открыл форточку. Мать сегодня на работе — можно покурить. Она не узнает, значит, ругать не будет. Гроблю здоровье? А зачем оно мне? Лешка... Такой же, как был. 'Я не спрашиваю' — в той фразе весь Лешка. Друг всегда брал от жизни все. Он всегда жил по принципу нужно — возьми. И никогда не обращал внимания на средства. Как говорят, вижу цель, не вижу препятствий.

* * *

— Никита, открывай, — в дверь настойчиво стучали уже минут пять, а я все надеялся, что Лешка уйдет. Он, словно часть моей прошлой жизни, которой нельзя, категорически запрещено встречаться с новым мной. Раньше мне удавалось его избегать. Черт! Зачем я поднял эту чертову трубку?!

Встаю, беру в руки костыли и осторожно спускаюсь по лестнице. Лешка, услышав меня, затих под дверью. Я специально не одел протез. Пусть он увидит меня во всей 'красе'. Увидит и сбежит. Оставив меня с моим одиночеством.

— Привет, друг, — Лешка заходит, когда я открываю замок и пытается обнять, но я удивленно смотрю на него.

— Никит, что ты как зверек дикий? Обними своего друга! — Леша заметил, что я смотрю на него, как на диковинную зверюшку.

— Зачем ты пришел? — спросил я и, опираясь на костыли, пошел в гостиную, где упал на диван. Леша смотрела за моими манипуляциями, изучая. Он не спешил с помощью и не выказывал своим видом ни скорби не жалости. Обычный Лешка. Может, я зря от него скрывался?

— Никит, прекращай прятаться, — начал Леша, сев рядом. — Ты никуда не выходишь. Сидишь дома. Вон мать все глаза выплакала, глядя, как ее сын зарывает себя в могилу.