Научи меня жить...

Научи меня жить, научи меня что-нибудь делать

Сочтены мои ночи и дни словно сны коротки

А то что любит сквозь сон, то что дышит от имени тела

Это только тень на горячем песке у ленивой реки

Научи меня что выбирать между черным и белым

Чтоб чужое добро на твое и мое не делить

Дай мне лезвие бритвы вонзить между частью и целым

И назови мне высокую цель

Научи меня жить...

Воскресенье — Научи Меня Жить

Открываю глаза, чтоб вновь встретиться с реальностью. Вот только не понимаю, зачем? Это же не жизнь, а просто существование, вот только сердцу невдомек. Оно зачем-то продолжает гонять красную жидкость по сосудам, заставляя вновь и вновь проживать день за днем. День за днем, пока эта бессмысленная гонка не прекратиться.

А за окном начало весны...Никогда не мог понять что такого 'нежного, ранимого и прекрасного' в ней находят люди. Ненавижу весну... Это именно та пора года, когда чувствуешь не пробуждение природы от сна, а свою никчемность.

Из размышлений меня вырвал телефонный звонок. Леха — лучший друг. Единственный. Или лучший, потому, что единственный? А раньше я думал, что у меня их много и как минимум еще трое пойдут за мной в ад... Что ж, могу себя поздравить — я в нем, и я здесь совершенно один. Алексей еще правда что-то пытается изменить, усердно доказывая мне, что все просто прекрасно и ничего страшного не произошло...ага, ништяк, ЗАШИБИСЬ! Я б наверно и 'зашибся', да мать и так все глаза выплакала, причитая и скорбя о потере, а отец сидит на работе до ночи, лишь бы не возвращаться домой. Я бы тоже не возвращался.

Сброс. Снова звонок. Снова сброс. Выключаю телефон, и откидываюсь назад в объятья теплой постели, которая, увы, не может согреть душу. А с Лилькой было тепло, но 'я же должен ее понять, и не держать в душе зла'. Не спорю, я все понял. Сука.

Опять болит нога. Приподнимаюсь, беру с тумбочки стандартную дозу обезболивающего и просто глотаю, я привык уже пить его без воды, ведь вода на кухне, кухня на первом этаже в конце коридора, а звать мать я не собираюсь... Нога все также болит. Но пусть уж лучше так, чем непрекращающейся зуд. Минуты идут, лекарство начинает действовать, глаза слипаются. Боже, только бы не заснуть... Бога нет, и закрываю глаза.

Я понимаю, что это сон, все как всегда, я все в той же рубашке и потертых джинсах за рулем своей старенькой 'Бэхи', рядом непристегнутая Лилька пробует вставить свои 5 копеек в разговор Дениса и Люды, активно спорящих на заднем сидении. На улице начало февраля и сугробы навалило уже почти по пояс.

Плавно вхожу в поворот, но это совсем не важно — несущемуся на нас 'Мерсу' погода не показатель. Вжимаю газ в пол и выворачиваю руль, успеваю заметить испуганное лицо второго водителя прямо перед собственным столкновением с деревом. Девчонки кричат, как резаные, Денис громко матерится, но все живы и я счастлив. Ну, почти...Нестерпимо болит нога, кажется, педаль тормоза прошла сквозь нее. Вся толпа вываливается на улицу, у Лильки рассечен лоб и порезаны руки, сзади вроде все целы, вытянуть бы еще ногу...Мы минут 20 пробовали вынуть меня с машины, но, увы, бессмысленно — кузов искривился до неузнаваемости, и моя нога оказалась в тисках...Ну, что же, страшилка продолжается, так как телефоны в лесу, по которому мы ехали, ловить отказываются, а за помощью нужно идти... Вот именно в тот момент мне стало страшно. Конечно, по мнению моих друзей, фраза 'Ты тут посиди, Ник, а мы быстренько смотаемся за помощью' должна была меня успокоить, но как то не грело... Им, видите ли, вдвоем — уже страшно, а я один должен 'посидеть', но ни маты, ни угрозы не помогли. Я, лес, собачий холод и часы ожидания...вот бы еще нога так не болела.

Сообщение на компе будит меня. Слава Богу. Болит нога, но какого черта болит то, чего НЕТ?!

Тихо матерясь, спускаю ногу на пол, это сейчас я делаю все аккуратно, поначалу же вскакивал резво, и на обе ноги, в результате чего неоднократно летал во весь немалый рост. Делаю два прыжка до кресла и ухожу в единственное место где мне все еще хорошо...

Да, сеть творит чудеса. Я удалил все свои старые страницы, поменял мыло, круг общения — и вот я новый человек. Раньше меня выводило из себя полное имя, друзья звали меня исключительно Ником, в крайнем случае — Ники. Теперь все уменьшительно-ласкательные заставляют кипеть кровь. Я сижу на более 20 сайтах знакомств, переписок, просто блогов в которых люди говорят ни о чем. Здесь проще, никто меня не знает, меня не жалеют, не тыкают пальцем. Никогда бы не подумал что в 21 год стану инвалидом, который боится выйти на улицу.

Ну ладно, посмотрим кто там...О, все знакомые лица, Сашка, смешной паренек 17 лет, сам не знаю от чего но общаться с ним одно удовольствие. Таких позитивных людей нужно еще поискать, не помню, с чего началось наше общение, но последние три недели почти всю ночь просижую с ним в онлайне. Родители у него вполне обеспеченный народ, отец какой-то архитектор навороченный, потому они постоянно летают по миру, ну и малого за собой таскают, потому баек я наслушался, дай Боже, хоть садись да книгу пиши.

Никита: 'Привет юный путешественник, где ты сегодня?' — быстро напечатал я, увидев зеленый цветок в аське. Хорошо, хоть печатать еще не разучился. Хоть один плюс в этой никчемной жизни.

Алекс: 'Да все там же...Отец говорит на днях домой полетим...Но верится слабо, а я соскучился за сестрами и братьями до ужаса'.

Как же, полетите, только не домой. Папочка тебя, небось, вновь потащит куда-то...

Никита: 'Так от чего же они тебя с собой таскают? Остался бы дома со своими', — спрашиваю я, ожидая очередной сказки. Сказки, в которою я уже верю. Везет...

Алекс: 'Лучше ничего не говори. Я вообще в шоке. Никит, а почему ты снова дома?'

Черт. Что ему не имется? Дома. Не дома? Парень уже не первый раз с маниакальным упорством пытается вытянуть меня на улицу. Что я там не видел?

Никита: 'А с чего ты взял, что я дома, а не с телефона по инету шастаю?'.

Я ведь не соврал? Я просто ушел от ответа.

Алекс: 'Никит ты дома?'

Нет. В этот раз я не выкручусь. Вот, что в голове совсем не укладывается — я не могу ему врать, совсем. Мне почему-то кажется, что меня видят насквозь, вот и сейчас рука не подымается написать ложь.

Никита: 'Дома'. Написал я, после того, как слово 'нет' было три раза написано мной и три раза удалено. Откинувшись на спинке стула, я выдохнул. Мистика. Ведь он меня не видит. Откуда тогда уверенность, что он узнает, если я совру.

Алекс: 'Почему?'

Никита: 'Погода мерзость'.

Ну а что, почти правда. Я могу выйти на улицу, у меня даже протез есть, но даже на нем мне нужна трость и хожу я похуже своего 83 летнего деда, а слякоть и остатки льда не внушают доверия.

Алекс: 'Тоже мне проблема! Ты уже по моим подсчетам почти месяц из дому не вылезал! У тебя, что машины нет? Проехался бы, развеялся...'

Никита: 'Я не езжу на машине'. Быстрый ответ на вопрос, от которого меня бросает в жар.

Алекс: 'Прав нет? Так это не проблема сейчас — можно купить' — и смайлик в конце, а у меня вновь перед глазами стоит картина аварии. Снова зима и снова боль. А ведь на моем месте еще побывает море народа из-за уродов, которые купили права, но не приобрели умение водить, не отдали деньги за знания, ведь их купить невозможно. Золотая молодежь...

Никита: 'Ты действительно считаешь, что я могу сесть за руль, купив права?' — мой злой вопрос и тишина в ответ. Ушел? Не знает, что сказать?

Алекс: 'Прости. Мне пора — отец зовет. Я напишу'. Я не успеваю ничего ответить и спросить, как его статут уже горит красным. Испугался? Сбежал?

Отложив ноутбук, я стараюсь тихо встать, чтоб не показать семье, что я уже не сплю, но кровать безбожно скрипит и в двери показывается испуганное лицо матери.

— У тебя что-то случилось? — слышу я ее встревоженный голос и еще больше ощущаю себя ничтожеством. Что-что, а помочи, в том, чтоб справить нужду я у нее не попрошу никогда.

— Ничего, — сквозь зубы отвечаю я, чтоб не показать степень боли, которую никакая таблетка не убьет. Как с ней можно жить? Молча, скрипя зубами и считая темные точки, когда терпеть уже невмоготу. А ведь достаточно одного движения ножом, нескольких лишних таблеток, несколько шагов с лестницы... и все...кошмар, которую какой-то идиот прозвал жизнью, закончиться. Какая ж это жизнь? Существование беспозвоночного червя.

— Сынок, тебе помочь? — услужливый голос родительницы заставляет меня вновь вернуться в реальность.

— С чем? — непонимающе моргаю я, отгоняя мысли в сторону и сосредотачиваясь на вопросе.

— Может, ты спустишься позавтракать? — с надеждой в голосе спрашивает она. Сегодня выходной и по традиции вся семья собирается завтракать. Черт! Почему же я не проспал эту традицию? Тогда бы 'бедного больного мальчика' никто бы не стал будить.

— Может, — отвечаю я, отворачиваясь и нашаривая костыли.

— Мы с отцом ждем, — говорит мать, прикрывая за собой дверь.

— Отлично, — говорю я в пустоту, скорее убеждая в этом самого себя.

Беру в руки опостылевшие костыли и опираюсь на них. Они — мои единственные помощники, которые позволяют хоть как-то передвигаться по дому. Подхожу к лестнице, что едет вниз и вздыхаю. Лучше бы я не соглашался, но отказываться поздно. Выдыхаю и, стоя на ноге, спускаю костыли вниз. Они с гулким стуком падают на пол, а я начинаю свой путь вниз. Двадцать ступенек. Кажется, что я наизусть знаю каждую из них. Знаю, что пятая сверху скрипит, а шестая немного прогибается под моим весом. Надо сказать отцу, что пора ее заменить — она может обвалиться, но я не спешу. Может, хоть таким образом удастся сократить время, отведенное мне на земле, раз у самого не хватает сил свести счеты с жизнью.

Но в этот раз ничего не происходит и вот я уже в столовой. За столом сидит отец, а мать суетиться вокруг него, расставляя тарелки. Но стоит мне переступить порог и она уже бежит ко мне, то ли с желанием помочь дойти до стола, то ли чтоб я не сбежал. Отмахиваюсь рукой и подхожу к столу, если это ковыляние можно так назвать. Сажусь и беру в руки вилку. Все, нацепив дежурные улыбки, желают друг другу приятного аппетита и приступают к трапезе.

— Может тебе подать салат? — спрашивает мать, суетясь вокруг меня, словно возле грудного беспомощного ребенка. Беспомощного? Именно таким я себя ощущаю, а ее действия добавляют уверенности в этом.

— Зачем? — вопросительно приподнимаю я бровь, продолжая лениво размазывать по тарелке остатки пюре.

— Ну, тебе же неудобно его доставать... — пожимает плечами она и все же тянется к тарелке.

— Удобно, — без эмоций отвечаю я, чтоб остановить ее. Отец все это время сидит за столом, отгородившись газетой. А зачем смотреть на калеку? пускай даже этот калека — твой собственный сын.

— Давай я все же подам? — еще раз спрашивает мать, беря эту злопастную тарелку в руки и ставя ближе.

— Ты меня совсем за овощ считаешь? Думаешь, я не могу даже тарелку в руках удержать!? Так вот, все отлично! Руки у меня пока две!

— Как ты разговариваешь с матерью! Побойся Бога! — мой крик отвлек отца от любимого занятия, и он перестал представлять собой безразличную стену.

— Я Бога? Я его уже давно не боюсь! — в ответ крикнул я, подскакивая на месте, но тут же едва не упал. Чертова нога! Почему я все время забываю о том, что ее нет!? Отец тут же попытался помочь мне сесть назад на стул, но я откинул его руку, зло сверля его глазами, и взял костыли, намереваясь подняться к себе. В свой маленький мир размером три на пять метров, где на меня не смотрят с укором, с сожалением. Никто не хочет пожалеть бедного калеку и не спешит помочь, потому, что он немощь. Он сам не справиться.

Пару секунд отец сидел молча, после чего встал и ушел, едва не опрокинув стул, а мать продолжала стоять у окна. Я не мог видеть, но я знал, что она плачет. Тихо, безмолвно, вытирая слезинки руками, но ничего не мог с этим сделать...

— Спасибо, я поел, — тихо сказал я, поднявшись из-за стола и, опираясь на костыли, поскакал в свою комнату.

Если парни и девушки моего возраста часто в шутку говорят "я ускакал", "я убежала", то для меня это не шутка. Не шутка уже давно. На стене в коридоре висит картина, которую я когда-то подарил маме на день рождения. Мне тогда было всего пятнадцать и я только учился рисовать, но эту картину до сих пор считаю шедевром. Считал. Теперь мне наплевать на все. Снять бы ее, но мать не позволит. Вот и висит терпеть немым укором мне, напоминая о любимом когда-то занятии.

Время идет, все меняется. Я закончил школу, поступил в университет, выбрав профессию, связанную с любимым занятием, влюбился и почти осуществил мечту — почти стал архитектором. Я когда-то пообещал себе, что нарисую что-то лучше, чем эта роза. Я стремился к совершенству. Похоже, это был какой-то другой я из какой-то другой жизни...

* * *

*

Вновь медленно захожу в свою комнату, ощущая хоть какое-то чувство защищенности. Да сейчас я больше не человека напоминаю, а черепаху столетнюю. Мало того, что передвигаюсь с такой же скоростью, так еще и радуюсь, когда оказываюсь в своем 'дописке-панцире', словно здесь никто не сможет меня достать.

Вновь звонит мобильник, а мне даже смотреть на него не надо, чтоб понять, кто мне звонит. Лешка... Отключив вибрацию, я вновь тянусь за таблетками. Черт, оставшейся 'дозы' хватит дня на три, а потом придется просить мать, чтоб купила. Я ведь калека, поэтому приходиться клянчить деньги на все, от носков до таблеток. Хотя носков мне надо теперь в два раза меньше. Черный юмор, мать его...

Сажусь за стол, где меня ждет единственное средство связи с внешним миром, от которого я пока не в силах отказаться.

Полазив по всемирной паутине, я вновь зашел в аську. Почему вновь? Я уже, как девушка, смотрю каждые пять минут на красную ромашку аськи в слепой надежде, что она позеленеет.

* * *

Никита: 'Эй, ты куда уходил?' — спрашиваю я вместо приветствия.

Алекс: 'Мать потащила по магазинам ' — отвечает Алекс, а я прямо представляю себе его недовольную моську. Покажите мне мужчину, который бы любил ходить по магазинам! Голову могу дать на отсечение, что ни один нормальный мужик не выдержит полдня шоппинга с девушкой, мамой или еще какой-нибудь особью женского пола.

Помню, Лилька тоже любила ходить по магазинам, таская меня за собой. Почему любила? Она и сейчас любит. Только роль безголового идиота принадлежит не одному безногому парню, а другому, пока с ним тоже что-то не случиться. Такие любят сильных, красивых, а не немощных, ни на что не способных.

Алекс: 'Эй, ты чего молчишь?' — звук сообщения выводит меня из раздумий.

Никита: 'Представляю тебя с горой пакетов. Твоей мамочке что не с кем сходить?' Ухмыляюсь я.

Алекс: 'Есть. Просто она считает, что я, как будущий мужчина, должен разбираться в одежде и уметь посоветовать, какое платье больше ей подходит. Синее, или фиолетовое, а мне все равно!'

Никита: 'А ты говори, что синее и идите дальше', — предположил я.

Алекс: 'Ты плохо знаешь мою маму. Потом придется, либо описывать все прелести ее фигуры в этом чертовом синем платье, либо слышать десятиминутную тираду на тему 'я толстая, мой сын меня совсем не любит', — перечитав сообщение, я улыбнулся. Не цинично и холодно, а тепло. Я просто представил себе всю эту картину. Сжавшегося подростка с длинной светлой челкой и женщину в чрезмерно обтягивающем ее платье.

Никита: 'Да, не повезло тебе'

Алекс: 'Почему? Мама есть мама. Хорошо, что мне удается проводить с ней время хоть и в таких нелепых и утомительных походах по магазинам' — в его словах скользит грусть, поэтому я спешу перевести тему.

Никита: 'Ну, это дело святое. Познакомился с парой цыпочек?' — спрашиваю я. Всегда в магазинах замечал на себе взгляды разных девиц.

Алекс: 'С кем? Я не ел курицу' — и смущенный смайлик подростка, щеки которого покрылись румянцем.

Никита: 'Ты шутишь или действительно не понимаешь, о чем я говорю?' — пара секунд тишины, на протяжении которых я успел передумать много чего. Может, я обидел нежные чувства пацана? А, может, это ребенок, не доросший до взрослых разговоров? Нет, не может, быть. Алекс слишком мудро рассуждает, чтоб оказаться мальцом, не доросшим до четырнадцати.

Алекс: 'Понимаю, но предпочитаю оставить вопрос без ответа :Р', — Алекс попытался съехать, превратив все в шутку.

Никита: 'Ты еще скажи, что ты девственник?' — хмыкнул я, хотя все это время улыбка не сползала с моего лица.

Алекс: 'А вдруг это так? Это что-то меняет? Вот сижу и жду одну единственную' — ощетинился парень. Мы ни разу за все время нашего общения не ссорились ни разу, да и этот спор больше на шутку похож. Слишком светлым и невинным кажется он. Словно не с этой планеты — со своими светлыми мыслями, добрыми шутками и умением подбадривать других в худшие моменты.

Никита: 'Что ж, я подожду с тобой. Только долго придется ждать. Ее искать надо, а то так и до пенсии можно просидеть'.

Алекс: 'А ты нашел? — один вопрос и мне хочется ударить себя за то, что завел этот разговор. А ведь Лилька была у меня первой. Единственной, а теперь она — единственная для кого-то другого.

Никита: 'А я не ищу. Все они шлюхи', — быстро печатаю я, чтоб не видеть навязчивые картинки ее в объятиях другого.

Алекс: 'Конечно, не ищешь. Ты ведь даже на улицу не выходишь', — Алекс понял все по-своему. Как хорошо, что он не знает, что я калека. Пусть он лучше думает, что я фрик, ботаник или еще кто-то, кто боится из четырех стен выйти. Пусть лучше так, чем услышать, или прочитать слова сожаление. Ему будет жаль, как и всем остальным. А мне что толку от этой жалости? Да мне самому себя жаль! Со злости я откинул ни в чем не повинный костыль.

Никита: 'Что я там не видел' — печатаю я, хотя рука сама тянется к кнопке выключения компьютера.

Алекс: 'Вот! Действительно не выходишь ведь!'

Никита: 'Да потому, что я не могу ходить!' — начинаю писать я и быстро стираю, убирая пальцы от клавиатуры, словно боясь обжечься. Пару секунд я делаю глубокие вдохи, чтоб успокоиться и быстро пишу очередную ложь, чтоб не написать что-то правдивое.

Никита: 'Выхожу, просто сейчас не хочется. Считай меня ботаником или еще кем-то, но гулять я не пойду'

Алекс: 'Боишься, что тебя побьют?'

Никита: 'Нет'

Алекс: 'Боишься дневного солнца? Так выходи вечером!'

Никита: 'Нет!'

Алекс: 'Ну же!'

Никита: 'Нет!'

Алекс: 'Та тебе слабО сходить погулять. Сидишь дома и жалеешься на жизнь. Здоровый мужик! Иди, развейся! Слабак!'

Никита: 'Я не слабак!' — возмущенно пишу я, добавляя несколько злющих смайликов с вилами.

Алекс: 'Тогда чего ты боишься?'

Никита: 'А знаешь, ты прав! Я пойду!' — решаюсь я. В этот момент я не знаю, пойду ли я гулять на самом деле, но выглядеть слабым хотя бы в его глазах не хочется.

Алекс: 'Вот и славно! А я уже переживать начал, что ты боишься дневного света из-за страха обгореть и общества из-за запаха крови', — мои губы сами по себе сложились в улыбку. На него нельзя обижаться.

Никита: 'Ой, кто-то здесь, кажется, дневников вампиров пересмотрел?'

Алекс: 'А то ты сам не смотришь?'

Никита: 'Не смотрю!' — обиделся я. Не обязательно знать парню, ЧО мне приходиться смотреть, чтоб только не думать, чтоб не спать, ожидая кошмаров и чтоб скоротать нелепые долгие дни.

Алекс: 'А название откуда знаешь? Можешь не отвечать. Все, мне пора, но про обещание я помню — жду впечатлений о встрече с друзьями' — мне кажется, что я слышу его смех и вижу теплую усмешку с огоньком в глазах. Почему-то кажется, что у парня светлые волосы и голубые глаза. Но не небесно-голубые, а почти прозрачные с серым отливом. Серьезные и любопытные.

Никита: 'Иди уже'

Алекс: 'С подробностями!', — и значок загорелся красным, оповещая меня о том, что пользователь вышел из сети'.

* * *

Естественно, я никуда не иду. Зачем? Чтоб еще сильнее ощутить собственную никчемность? Увидеть жалось в глазах знакомых и сочувствующий взгляд Лильки? А она будет. Это я ушел из круга знакомых. Она осталась. Девочка всегда любила быть в центре внимания. Шлюха...

Вновь болит нога. Столько можно? Вот если бы у человека не было головы, она бы все равно болела? Эта мысль не дает мне покоя, как и мысли о самоубийстве. А скоро надо ехать в больницу, чтоб снять очередные швы. Это еще один мой личный ад. Больница, где море больных и немощных, где 'добрые' доктора за деньги создадут видимость лечения. Но не это страшное. Страшно, когда дети тыкают в тебя пальцами, а родители говорят: 'не будешь слушаться, а будешь переходить дорогу в неположенном месте, станешь таким же'. Злые слова и рев малышей о том, что они на все способны, лишь бы не стать ТАКИМИ. Урод. Калека. Глотаю обезболивающее и тупо смотрю в потолок, стараясь не пускать разные мысли в голову. Плохие мысли. И сам не замечаю, как медленно проваливаюсь в сон.

* * *

Почему никто не может изобрести таблетку от сновидений? Я же не прошу много? Я не прошу лекарство от СПИДа, от рака. Я не прошу вернуть ногу. Но почем так сложно избавить человека от кошмаров...

И вновь я на ледяной дороге. Вновь дерево, крики, липкое ощущение страха и холод. Холод, пронзающий до костей, когда перестаешь ощущать собственное тело. И надежда. Надежда на друзей, которые спешат за помощью. Надежда, угасшая во мне за секунду до того момента, как я потерял сознание от холода. Где-то выли волки, или это были обычные глюки? Я был готов к смерти, лишь бы не переживать эти ощущения вновь и вновь.

Как холодно...

* * *

И снова я просыпаюсь в холодном поту, а на часах еще нет шести. Глотаю таблетку и вновь откидываюсь на подушке. Я не усну. Мне нельзя. Иногда кажется, что скоро мое сердце просто не выдержит всех этих кошмаров, поэтому я просто жду. Ведь смерть принесет мне спокойствие. Не будет боли.

Бесконечный день тянется, словно жвачка. А как подумаю, что скоро придет ночь с кошмарами, еще хуже становится. И Сашка не выходит на связь... Хотя о чем это я? Это я могу днями висеть в интернете — у него захватывающая жизнь. Врет он мне, или нет, но одно я знаю точно — он не скучает, не сидит, пялясь в монитор.

Алекс: 'Привет! Ты все еще дома?' — выскакивает сообщение внизу экрана со смайликом, а я замечаю, как мои губы растягиваются в подобии улыбки. Я чертовски рад его видеть!

Никита: 'Да. Сегодня погода ни к черту', — отмахиваюсь я. Да, я вру. Я уже очень долго не могу себя заставить посмотреть в окно. Зачем? Там жизнь — ходят люди, ездят машины, бегают дети. Там жизнь, жизнь, что проходит мимо меня.

Алекс: 'Я смотрел погоду. Там плюс десять без осадков', — пишет он, не прекращая попытки меня уговорить.

Никита: 'Синоптики врут. Там мерзко и дождь идет', — вновь вру я. Мне не нравиться, куда разворачивает разговор друг, но я не могу уйти с этой 'скользкой дороги'.

Алекс: 'И отец мой врет?' — Сашка уличил меня во лжи. Не в первый раз и не в последний. У меня вспотели пальцы, а комок застрял в горле от горечи из-за лжи. Мы молчим. Я тупо пялюсь на поле для сообщений, не зная, что сказать, а он...он, наверное, делаешь то же.

Никита: 'Где ты сейчас? Где пропадал?' — пишу я, как ни в чем не бывало. И молчание в ответ. Пять долгих минут, в течении которых я успел передумать что-угодно.

Алекс: 'Я в ЮАР. А на родину вернусь не скоро', — ответ и вновь тишина.

Никита: 'Ты на меня обиделся?' — пишу я, стараясь не замечать, как дрожат мои пальцы.

Алекс: 'Нет. Это слишком много чести для тебя. Я думал, мы друзья, а ты мне врешь', — сухой ответ, словно незнакомого мне человека. Сашка — максималист, он не бросается словами. Душа парня еще незапятнанная ложью и предательствами. Чистое дитя, которого я смею предавать своей ложью. Иногда мне кажется, что я его старший брат. Который учит, наставляет. Который считает себя умнее и сильнее. Но только считает. На самом деле мне еще многому учиться у этого юноши.

Никита: 'Я просто шутил'. — Оправдываюсь я, заранее зная что никакие оправдания не вернут доверия и того хрупкого мира, что был между нами.

Алекс: 'Шутил? Мне не смешно' — парень щетинишься, а я прекрасно понимаю его чувства. Самому мерзко и противно от себя. Зачем продолжать общение, если все остальное, сказанное мною, может оказаться ложью?

Никита: 'Ладно. Я схожу погулять', — сдаюсь я. Я не хочу потерять единственного собеседника. Интересного собеседника, с которым можно поговорить обо всем.

Алекс: 'Обещаешь?' — пишет Алекс, а я прямо таки вижу искру надежды в его глазах. Почему-то я очень ярко представляю, как он закусывает губу от нетерпения, как ребенок перед тем, как развернет рождественский подарок.

Никита: 'Даю слово', — медленно пишу я, ощущая, как каждая буква прожигает душу. Душу, которой нет спасения.

* * *

Я не пытался связаться с Алексом. Я даже комп не включал, чтоб не было искушения написать ему. Так прошел день, и ночь. В этот раз кошмары были еще реалистичнее. Еще страшнее, хотя я думал, что страшнее уже некуда.

Я вновь на скользкой дороге, вновь моя машины цела, вновь я сжимаю руль и начинаю свой путь, который закончится так же, как и в ту ночь. Это все мне известно. Почему тогда так страшно? Поворачиваю голову и в жилах стынет кровь. Рядом, на сидении 'смертника', сидит Алекс. Не вижу его лица, не могу вспомнить, что он говорит, вот только снова и снова пытаюсь остановить машину, которую сносит в кювет.

Это как замкнутый круг, разорвать который мне не под силу. Я и так наказан. За все то, чего не совершал. Наказан беспомощностью, калецтвом, одиночеством. Так за что же ты, Господи, посылаешь мне новые испытания. Зачем ты мучишь меня и во сне! Да, я ж забыл, Бога нет. Меня уже ничто не спасет.

* * *

Я сдержал обещание. Когда-то в прошлой жизни, когда был человеком слова, когда изображал из себя джентльмена, человека чести, всегда исполняя обещания. А сейчас... Сейчас мне некому давать обещания.

Звонок. Звонит Лешка. Мой солнечный друг. Балагур и веселун, зад которого я не раз доставал из такой ж.... А сейчас мне хочется выбросить телефон. Выбросить, чтоб не слышать ничего, ощущая свою вину за то, что не хочу отвечать. Упиваясь этой виной, что сможет ненадолго заглушить физическую боль. Заглушить старую жалость к себе новой.

— Алло, — неожиданно даже для себя я беру трубку, хотя пальцы уже практически нажали 'сброс'. Мой голос дрожит от волнения. Так бывает. Когда долго не разговариваешь с человеком, всегда сложно сказать первые слова. Чертовски трудно взять трубку, когда это человек из прошлого. Прошлого, которым я теперь живу. У меня нет будущего... Когда-то кто-то из известных сказал: 'Не жалейте о прошлом — оно уже прошло. Не сожалейте о будущем — оно еще не наступило. Живите сегодняшним днем'. Хорошо сказано. Вот только как жить сегодняшним днем, когда я только и могу мечтать, чтоб этот дерьмовый день наконец-то прошел. Чтоб эта дерьмовая жизнь поскорее закончилась.

— Ну, наконец-то! Почему пропал? — слышу радостный баритон Лешки и хочется биться головой о стену от его радости. Нет, нельзя винить кого-то, что их жизнь не закончилась. Успокаиваюсь и беру себя в руки.

— Прости, я... — я замялся. Раньше можно было ссылаться на дела. А какие дела могут быть у инвалида?

— Ты не хотел со мной говорить, — сразу все понял Леша без объяснений. Он хорошо меня понимает...понимал.

— Нет. Тоесть, — мне не хотелось обижать парня, ведь мое затворничество и калетсво — не его вина. Только моя, — я ни с кем не хотел говорить.

— Послушай, мне..., — начал Леша.

— Нет, только не надо говорить, как тебе жаль. Мне эта жалость уже достала, так что можешь засунуть ее себе в зад и больше не звонить, как они, — разозлился я, вспоминая звонки бывших друзей, которые спешили высказать свою жалость по телефону, но сторонились на улице. Были и те, что даже не пытались сочувствовать, быстро стирая из памяти, социальных сетей и удаляя фото. Люди, с которыми я предпочитал проводить время, больше не желали тратить его со мной. И на меня.

— Никит, хоть ты и засранец, каких я не видел, но ты мой друг и, так и бать, я закрою глаза на эту фразу. Начнем еще раз. Мне надо тебя увидеть, — как ни в чем не бывало, еще раз сказал друг.

— Нет, — я не хотел, чтоб он видел меня в таком состоянии.

— А я не спрашиваю. Я буду через час и, если ты не поднимешь свою задницу с постели, и не откроешь дверь, то я ее вынесу. Ты меня знаешь, — предупредил Леша и положил трубку. Вот же черт! Нельзя даже сказать, что я куда-то ушел. Куда я могу пойти?!

Я осторожно встал и открыл форточку. Мать сегодня на работе — можно покурить. Она не узнает, значит, ругать не будет. Гроблю здоровье? А зачем оно мне? Лешка... Такой же, как был. 'Я не спрашиваю' — в той фразе весь Лешка. Друг всегда брал от жизни все. Он всегда жил по принципу нужно — возьми. И никогда не обращал внимания на средства. Как говорят, вижу цель, не вижу препятствий.

* * *

— Никита, открывай, — в дверь настойчиво стучали уже минут пять, а я все надеялся, что Лешка уйдет. Он, словно часть моей прошлой жизни, которой нельзя, категорически запрещено встречаться с новым мной. Раньше мне удавалось его избегать. Черт! Зачем я поднял эту чертову трубку?!

Встаю, беру в руки костыли и осторожно спускаюсь по лестнице. Лешка, услышав меня, затих под дверью. Я специально не одел протез. Пусть он увидит меня во всей 'красе'. Увидит и сбежит. Оставив меня с моим одиночеством.

— Привет, друг, — Лешка заходит, когда я открываю замок и пытается обнять, но я удивленно смотрю на него.

— Никит, что ты как зверек дикий? Обними своего друга! — Леша заметил, что я смотрю на него, как на диковинную зверюшку.

— Зачем ты пришел? — спросил я и, опираясь на костыли, пошел в гостиную, где упал на диван. Леша смотрела за моими манипуляциями, изучая. Он не спешил с помощью и не выказывал своим видом ни скорби не жалости. Обычный Лешка. Может, я зря от него скрывался?

— Никит, прекращай прятаться, — начал Леша, сев рядом. — Ты никуда не выходишь. Сидишь дома. Вон мать все глаза выплакала, глядя, как ее сын зарывает себя в могилу.

— Так тебя моя мать попросила прийти? — нитка доверия с треском лопнула.

— Да какой же ты придурок, Ник! — Лешка несильно ударил меня кулаком в плече. — Если ты думаешь, что оторвав себе одну конечность, перестал быть моим другом. Помнишь, я себе руку ломал не раз, ты меня бросал? — практически кричал Леша.

— Нет, и что? Рука была сломана, а ноги у меня нет! — разозлился я.

— И что? Вот если бы головы не было, то это значительно изменило бы ситуацию, а я рыдал бы на похоронах. А так. Ты жив, чувак! Жив! Перестань себя хоронить в четырех стенах!

— Я не хороню, просто ты не знаешь, как это видеть жалость в глазах близких, — покачал головой я, давая выход накопившейся боли.

— Я понимаю, брат. Я все понимаю, но нельзя вот так. Не отворачивайся от нас. Когда ты последний раз меня видел? А когда последний раз выходил на улицу? Пошли, — похлопал меня по плечу друг.

— Ты совсем как Алекс, — мягко улыбнулся я, вспоминая попытки интернет-друга вытащить меня на улицу.

— Вот видишь, я уже не знаю, с кем ты общаешься, — улыбнулся Лешка, — давай, собирайся. Я пообещал всем нашим, что 'выведу тебя в люди'. Все тебя ждут.

* * *

Через полчаса я был готов — Лешка ворчал, что я вожусь, как модница, подбирая прическу и макияж, а мне не хотелось выглядеть...жалким, что ли? Хотя как можно быть еще более жалким, если я и в машину сесть без помощи посторонних не могу? Да и скорости передвижения может разве что улитка, или парализованный ежик позавидовать!

— Поехали, — сказал я, спустившись.

Всю дорогу до кафе, где мы часто снимали отдельную кабинку, мы добрались быстро — Лешка, как мог, скрашивал нервное ожидание, ведь мы не виделись пару месяцев.

— Ник, успокойся ты! Там же все свои будут, — пытался подбодрить друг. Я вроде бы и улыбался. И даже шутил невпопад, вот только мы оба знали, что это не пройдет. Так вот, что чувствовала Золушка, когда ехала на бал. Вот только я далеко не золушка, вместо платья на мне штаны, вместо хрустальной туфельки протез, да и что-то между ног точно не сделает меня лучшим танцором в трико.

— О, смотри, машина, как у тебя был... Прости, — замялся Лешка, когда увидел, как заходили желваки на скулах.

— Ты как? — спросил Леша, когда мы припарковались возле кафе.

— А как я могу быть? — нервно спросил я.

— Не знаю. Тяжело было вновь сидеть в машине? — спросил Леша, немного помолчав. Мы медлили прежде, чем зайти — каждый преследовал свои цели. Я оттягивал момент встречи с социумом, именуемый моими друзьями, а Лешка, видимо, хотел подольше пообщаться с глазу на глаз, ведь мы давно не говорили...

— Лех, я меня возили на машине по врачам, так что у меня просто нет выбора. Нас, наверное, уже заждались, — сказал я, прерывая сложную для меня тему. Если бы я не скрывал свою немощь от Алекса, то рассказал бы ему, но он не знает и так легче, а Лешке незачем...

* * *

Встреча не принесла ожидаемой радости и облегчения. Не знаю, что было более унизительно, видеть, как меня рассматривают, словно под микроскопом? Слушать сбивчивые слова жалости бывших товарищей? А может видеть в их словах извинения, когда они рассказывали про то, что недоступно такому, как я? Экстрим. Машины. Мотоциклы. Дискотеки.

— Хватит, — тихо попросил я, когда Мишаня принялся рассказывать про свой последний поход в клуб.

— Да чего ты? Сходил бы! — Мишаня сам того не понимая пробил плотину.

— Сходил!? Да ты представляешь себе эту картинку? Парень без ноги на костылях в ночном клубе? Да меня даже охранник не пропустит

— Это я не подумал, — почесал затылок Миха. Но долго огорчаться не стал — завел новую байку. С каждым его словом становилось все паскудней и паскудней. И дело даже не в том, что мне, подобно восьмидесятилетнему старику, не о чем рассказать. Причина не в том, что "нового", собственно говоря, ничего не случилось. Паршиво то, что глядя на них, молодых и здоровых, ты как никогда чувствуешь, что жизнь проходит мимо.

Через час подоспел Кирилл. Мой одногруппник. Лучше бы он вообще не приходил. Складывалось ощущение, что вся компания в сборе. Только Лильки не хватало. Вот даже Кирилл занял мое место.

А вот и Лилька. Залетела в кафе, словно весенний ветер. Она никогда не была посредственной — веселыми звоночками своего смеха она скрашивала серый мир вокруг. Как сейчас. Ровно до того момента, как она приземлилась на колени "другу", смачно поцеловав. Парни заулюлюкали, позабыв, что недавно она была моей девушкой.

— Ну, хватит, — спасибо Лешка остановил этот фарс. Лилька, отцепившись от Валерки, сфокусировала взгляд на мне. Секунда непонимания (кажется, ей забыли сообщить про встречу) и со стыдом она опускает глаза.

— Никит, ты же не против? — победно улыбаясь, спрашивает Валера.

— С чего бы? — улыбаюсь я, а челюсть аж сводит от желания врезать ему посильнее.

— Ну, мало ли. Ты же теперь не совсем полноценный, — не мог успокоится Валера.

— Даже без ноги член у меня больше, так что уройся и не завидуй, — четко выговариваю я каждое слово.

— Валера, чего ты докапываешься? — за меня заступается Лешка. Он на взводе и яво хочет врезать 'другу', но я его останавливаю.

— Лех, отвези меня домой, — попросил я, резко поднявшись. Голова закружилась и я пошатнулся, а Лешка попытался поддержать.

— Со. Мной. Все. В порядке, — сквозь зубы, чеканя каждое слово, сказал я.

— Поехали, — коротко бросил друг, помогая сесть в машину.

Все хреново. Нельзя вернуться к жизни, когда тебя из нее вычеркнули все знакомые.

— Не звони больше, — через плечо бросаю я, направляясь к дому.

— Да пошел ты! — доносится злой голос Лешки. Захлопнув деверь любимой машины с небывалой громкостью, он резко снимается с места.

Вот и прогулялся.

Вот и развеялся.

Надеюсь, ты, Алекс, мать твою, будешь рад!

* * *

Алекс, словно чувствует, что ему нельзя выходить на связь и уже два дня не появляется в сети. Что за черт? Сначала я просто злился — играл в какую-то игрушку на компьютере, разбил мышку в порыве злости, а уже утром на столе лежала новая. Похоже, кто-то из родителей считает, что мне лучше пропадать за компом, чем ныть, или лежать.

Когда злость на Алекса прошла — ведь он не знал, что я калека, вот и спроваживал меня дышать свежим воздухом, прошел страх. А если я ему надоел? Он нашел себе новых друзей, с которыми интереснее проводить время. Или... А что если с ним случилось что-то плохое? Ведь самолеты часто падают?

Прошло три долбанных дня, а я уже перелистал все сводки новостей с авиакатастрофами и авариями в поездах, но и там было пусто. Я лежал на кровати и тупо смотрел в потолок, не давая себе заснуть. Даже кофе чертов врач мне запретил пить — ведь появились кое-какие осложнения и кофеи может привести к смерти. Неужели он думал, что я ее испугаюсь? Да я уже давно перестал ее бояться, надеясь, что с тишиной ко мне придет спокойствие. Только темнота и никакой боли.

— Сынок, ну что ты лежишь, — заглянула мать и, бегло осмотрев меня, посмотрела на ногу и опустила взгляд. Стесняется? Боится смотреть правде в глаза, что ее сын — калека?

— А что мне скакать по комнате? — огрызнулся я, приподнявшись на локтях.

— Нет, почему. Раньше ты любил рисовать, — мать незаметно утирает слезы.

— Мам, правильно. Раньше. Это было раньше, — говорю я. — Ты хотела чего?

— Сынок. Но, может, ты попробуешь? Я вот тебе папку с набросками твоими принесла, — она кладет папку на кровать рядом со мной.

— Ну, вот нахрена? — не выдерживаю я, понимая, что приношу ей боль. Зачем она носит эти рисунки? Неужели она не понимает, что как раньше уже не будет. Два таблетка анальгетика и я немного успокаиваюсь. Невозможно быт добрым и улыбчивым, когда у тебя нет ноги. Нельзя делать вид, что все хорошо, когда хочется выть от боли и зуда в несуществующей конечности.

— Сынок, я думала, то тебя отвлечет, — ее голос дрожит от слез и я беру себя в руки.

— Прости. Не надо всего этого. Мне и так нормально, — отвернувшись, говорю я, чтоб не видеть ее слез. Не показывать своих от боли из-за того, что все ненормально. Было когда-то, но уже не будет. Она выходит, а я слушаю звенящую тишину, а, когда становится совсем невыносимо, я включаю тихую музыку и перевожу взгляд на папку с эскизами. Вот почему она их не забрала?

Папка притягивает взгляд и против своей воли я все возвращаюсь и возвращаюсь к ней.

Медленно сажусь рядом и долго-долго смотрю туда, где собраны мои рисунки. Наброски, сделанные в порыве вдохновения, которые так и не стали картинами.

Не стали и никогда не станут... Последние десять лет моей жизни. Прошлой жизни, в которой мне больше нет места. Я провожу пальцами по кожаному переплету кусочка моей жизни. Бывшей жизни, в которую нет возвращения...

Открываю, долго-долго рассматриваю каждый лист. Словно впитываю каждый мазок, каждую линию, штрих и вспоминаю эмоции, которым я был подвластен в тот определенный момент.

На одном листе изображены двое людей. Девушка и парень. Она маленьким смерчем бежала к нему навстречу, скорее всего после долгой разлуки, хотя эта разлука могла быть и длинной в час. Этим двоим, однозначно, час казался вечностью. Девушка сходу запрыгнула на руки парню, а он закружил ее. Этот рисунок излучал счастье и динамику. Для этих двоих мир не существовал. Ветер развивал волосы незнакомки, а парень радостно целовал свою избранницу, держа в руках, как величайшее сокровище. В тот день я вернулся домой и нарисовал и. Карандаш сумел остановить мгновение, оставив на бумаге хоть капельку радости.

Раньше достаточно было одного взгляда, чтоб на душе потеплело, но не сегодня. Медленно, с ожесточением, я разорвал пополам тонкий лист. Затем еще и еще. Пока на месте бывшей картины не оказалась кучка обрывков.

Звук рвущейся бумаги, как звук лопнувших по шву надежд раздирал душу изнутри, а руки продолжали рвать и рвать. На душе творилось нечто странное. Словно сердце и мозг зажили отдельно и в то время, пока сердце оплакивало дорогие сердцу рисунки, мозг управлял жестокими руками, не давая слабину.

Второй листок постигла та же участь. И третий и десятый, пока на месте бывшего увлечения не оказалась куча 'снега'. Разноцветного снега, которому я посвятил всю жизнь.

Вот и все. Собрал, подполз к мусорному ведру у стола и забил его обрывками прошлого.

Все. Папка была упрятана в нижний ящик, подальше от глаз. Вот и все.

Уже хотел взять первую попавшуюся книгу, как компьютер сообщил о смене статуса пользователя. Это может быть только Алекс!

Быстро, насколько это мне позволяли физические возможности, я оказался у монитора. Так и есть. Зеленый цветок.

Никита: 'Привет! Как ты? Где пропадал?' — Злость ушла. А вместе с ней и желание высказать все, что я думаю о встрече с друзьями.

Алекс: 'Привет. Прости, дела' — туманное объяснение заставило поверить в то, что со мной, похоже, не хотят разговаривать.

Никита: 'Не буду мешать'

Алекс: 'Ты не мешаешь. Подожди' — следующего сообщения пришлось ждать минут пять. Все это время я пялился в монитор, нервно барабаня пальцами по столу, — 'Все. Теперь могу поговорить'

Никита: 'А что было?'

Алекс: 'Да так, нужно было кое-что закончить. Прости, что пропадал, отец решил меня в семейный бизнес взять. Так сказать вводил в курс дела, но после второго проваленного задания опустил руки'

Никита: 'Быстро он сдался' — быстро напечатал я. В мозгу сплыла картинка, как отец когда-то мне пытался привить любовь к машинам, чтоб днями копаться под капотом, что-то совершенствуя, доделывая, перебирая. Не случилось. Сын ни в какую не выпускал из рук карандаш и никакие уговоры заменить его на ключ десять на тринадцать не помогли.

Прошло всего десять лет, а я помню все до мелочей...

Алекс: 'Нет, это, так сказать, была последняя попытка. Я ни в какую не захотел расставаться с фотоаппаратом' — я прямо себе представил, как на лице парня играет улыбка. Как у меня раньше, когда я говорил о любимом деле.

Никита: 'Покажешь?'

Алекс: 'А ты? Мне то-то говорил, что рисует. Рисовал' — быстро поправила Алекс. А перевел взгляд на корзину со 'снегом'.

Никита: 'Показывать теперь нечего' — я даже хмыкнул и рассказал про то, что только что сделал.

Алекс: 'Ты убил их?' — мы оба понимали, что такое кощунство сродни убийству.

Никита: 'Не важно. Я не хочу больше рисовать' — разговор не заладился. Я ощущал, что Алекс что-то хочет сказать, но не решается.

Алекс: 'Ладно. Прости. Я задом чувствую, что ты покинул свой панцирь. Какая погода за окном?' — к другу вернулась его беззаботность.

Никита: 'Дождь моросит' — рассказывать про встречу с друзьями уже не хотелось. Словно я вновь готовился пережить тот позор. Злость вернулась. Но ведь Алекс не знает, что со мной. Может, стоит рассказать ему? Нет. Я отогнал эту мысль. Не хватало еще жалости от него.

Единственного, кто относиться ко мне, как к равному.

Алекс: 'Ник, прекрати. Ты знаешь, о чем я. Рассказывай, как все прошло!'

Никита: 'Плохо прошло. Друзья живы, враги тоже. Иногда я их ненавижу. Всех' — хмыкнул я, понимая, что вот так просто зачислил Лильку с ее новым парнем во враги. Сейчас я откровенен, как никогда.

Алекс: 'Почему?'

Никита: 'Потому что жизнь — дерьмо!' — пишу я то, во что верю на все сто.

Алекс ответил неожиданно жестко. Злость звучала в каждом написанном им слове:

'Не смей, слышишь, не смей больше так говорить! Жизнь — это самое замечательное, что может быть! Ею должен дорожить любой! Хоть молодой парень, хоть древний немощный старец и благодарить Бога за то, что все они просыпаются каждое утро и видят небо над головой!'

Никита: 'Эй! Я понял твою позицию. Просто не всегда есть повод для радости' — ответил как можно мягче, намекая на мои обстоятельства.

Алекс: 'Повод есть всегда, его только нужно видеть. Вот хочешь посмотреть на мир другими глазами? Съезди по адресу ул. Комсомольская, д 53. И закроем эту тему. Так расскажешь, как погулял с друзьями?' — парень немного остыл и я был рад этому. Злой Сашка как-то совсем не укладывался в голове.

Никита: 'А может, ты лучше расскажешь, что нового видел?' — я осознанно уводил разговор в другую сторону. Не хочу вспоминать.

Алекс: 'Ладно. Не хочешь, не говори' — в этой фразе не было ни обиды, ни злости. Словно Алекс отступал, давая мне время, чтоб обдумать все и высказать.

Никита: 'Давай, я тебе завтра напишу?' — предложил я.

Алекс: 'Завтра не выйдет. Я сам тебе напишу'

Никита: 'Опять улетаешь? ;)' — легкая зависть от того, что парень за не делю три страны может сменить, кольнула сердце. Мой же удел — четыре стены и осуждение пополам с жалостью...

Алекс: 'Да. До связи — мне уже пора ' — только улыбающийся смайлик в конце не вернул мне уверенности в себе, как бывало раньше. Скорее разговор оставил осадок недосказанности.

* * *

С того дня прошла неделя.

Ничего не изменилось.

Разве что на улице стало еще теплее и мать заставляла меня выходить на улицу на час, чтоб посидеть в саду. Даже пару раз ноый альбом для набросков пыталась подбросить, но я его выкинул в лужу, заявив, что не желаю больше видеть карандаши, альбомы и прочее. Мать слабо пыталась возразить, что доктор посоветовал заниматься чем-то интересным, но все без толку.

'Любимое дело поможет выйти мне из депрессии' — мысленно я перекривлял врача. Да класть я хотел на то, что этот врач говорит! Что этот старый маразматик может понимать в депрессии!? На него хоть раз указывал пальцем ребенок, спрашивая у мамы, почему у дяди ноги не хватает!?

Там, сидя в саду, среди цветущих деревьев и зелени, я, как нигде, ощущал себя стариком. Серым овощем, не способным не то, что радоваться весне, но и портящий самим своим присутствием пейзаж.

После подобных прогулок я подолгу лежал на кровати, пытаясь заставить себя встать и продолжить существование.

Никто этого не знает, но у меня даже заготовлена горстка таблеток, от которой, наверняка, мое сердце не выдержит.

Слабость. Вот, что меня бесит. Наверное, поэтому я с каждым днем все больше и больше ненавижу себя. Возможно, круто быть супергероем из дамского романа, которому все ни по чем. Почему же в этой херовой жизни тогда все так херово!?

Мать, причитая, порывалась выбросить 'снег' из моей корзины, но я ей запретил.

Это памятник.

Моим похороненным увлечениям, надеждам на понимание и признание.

Алекс тоже не писал. Даже не заходил в аську. О том, что у него могло пропасть желание со мной общаться, я не думал. Парень всегда был достаточно правдивым и искренним. Если ему что-то не нравилось, он прямо говорил об этом. И это заслуживало уважения. Может, опять куда-то улетел, увлекся каким-то приключением и скоро поделиться впечатлениями. Все, что оставалось мне — всего лишь ждать.

Однажды, когда разыгралась ужасная гроза, я решился. Решился написать о себе. Рассказать Алексу про аварию, про увечья. Я слишком долго боялся...

* * *

Дождь. На душе было так паскудно, что от боли хотелось выть. Как и всегда из-за перемены погоды болела нога. Нога, которой нет. Она зудела и чесалась, выворачивая кость наружу. Кость, которой нет. Хотелось продрать кожу и мышцы, чтоб извлечь из ноги что-то инородное. Которого нет. Ничерта нет. Смотрю, как капли барабанят по крыше, и ощущаю просто таки физическую потребность ощутить их на коже. Вспоминаю, как в грозу мы с Лилькой купались голышом в речке. Хорошо, что обошлось без молний, иначе могло все закончиться плохо. Хотя куда уж хуже? Смерть? Я уже давно не боюсь ее.

Хочется ощутить холод капель, что смогут остудить разгоряченную кожу. Чтоб холодный колючий ветер пробрался в душную комнату, избавляя меня от одиночества, от кошмаров. Все же ветер не такая плохая компания.

Рука уже тянется, чтоб открыть окно, но голос матери останавливает меня на полпути.

— Ты не спишь?

— Нет, — я отдергиваю руку, словно вор, застуканный на горячем. — Чего тебе, мать?

— Хотела спросить, может, тебе что-то нужно? Что-то принести? — в голосе слышу жалость. Жалость и вину. На кой черт-то она себя винит? Она что ли руль держала!?

— Я хоть и безногий, но не безрукий, — едко замечаю. И уже более спокойно, — Нет. Иди.

Уже когда за ней закрылась дверь и послышался тихий вздох, полон отчаянья, я осознал, что она, наверное, подумала, что я собрался сигануть из окна.

Если бы все было так просто... из второго этажа я в худшем случае переломаю позвоночник, а в лучшем... в лучшем сломаю вторую ногу. Единственную ногу. Радужно. Ахренеть, как радужно!

Алекс так и не вышел на связь. Возможно, опять таскается по миру. Возможно, не хочет слышать того, кто ему лапшу на уши вешает. Я бы точно не захотел.

А что если что-то случилось? Катастрофа? Авария? Начинаю просматривать новости в интернете о крушениях. Это похоже на срыв, манию, а я ведь даже не знаю, как он выглядит. Нет. Это паранойя. Он просто отдыхает от меня и моей лжи. Определенно с этим нужно что-то сделать. Я знаю. Я расскажу ему все. Пока моя тайна не стояла между нами, все было хорошо. Она теперь не будет между нами.

Хочется выйти под дождь, чтоб смыть всю ту грязь, что на мне налипла. Каждый раз, когда я вру Алексу, чувствую себя грязным. Сажусь у компа, где рисует геометрические узоры заставка. Нет. Нету его. Хотя обычно именно в 12 он появлялся, как солнце, что разгоняет тучи. Так и он разгонял своим позитивом мои кошмары. Нет. Его нет. Не заходил. Что же делать... Где же ты, Сашка. Бездумно вожу мышкой, пока в мозгу формулируется четкая мысль.

Друзья же должны иметь секретов? Что ж, никогда не поздно открыться. Тем более, что хуже, чем есть уже не будет. Короткий рассказ на три строчки про аварию и ампутацию занял поразительно много времени. Никогда слова не давались мне так тяжело — я писал, затем стирал, затем вновь стирал, чтоб исправить, словно напиши я 'безногий' другими словами это поменяло бы суть. Нет.

Буквально упав на кровать, я почувствовал небывалую легкость. Словно скала свалилась с плеч и выросли... нет не ноги, крылья.

Дело сделано. Когда он следующий раз зайдет в сеть, он прочитает все и сам решит, стоит ли мне писать, или нет. Руки вспотели от нервной дрожи. Он просто не может не написать. Он не предаст меня, как все. Не он...

* * *

Два дня я мучился неизвестностью. Сорок восемь часов метаний, переживания, нервов. Две ночи, полные кошмаров. Десять ссор с матерью и допитая пачка обезболивающего. Я, наверное, скоро наркоманом стану, но какая мне уже разница? Хуже, чем предательство Алекса было то, что он пропал. Он до сих пор не вышел на связь и, естественно, не читал сообщение и это напрягало. Может, до сих пор злиться?

Просматривая нашу с парнем переписку, я нашел сообщение, что оставил он мне после того, как я впервые после аварии побывал на встречи с друзьями. Паскудной встречи.

Алекс: 'Не смей, слышишь, не смей больше так говорить! Жизнь — это самое замечательное, что может быть! Ею должен дорожить любой! Хоть молодой парень, хоть древний немощный старец и благодарить Бога за то, что все они просыпаются каждое утро и видят небо над головой!'

Никита: 'Эй! Я понял твою позицию. Просто не всегда есть повод для радости'

Алекс: 'Повод есть всегда, его только нужно видеть. Вот хочешь посмотреть на мир другими глазами? Съезди по адресу ул. Комсомольская, д 53. И закроем эту тему...'

Улица Комсомольская... Это на другом конце города. Интересно, что там?

Я и думать забыл об этом адресе, оставленном мне Сашкой. Даже не посчитал нужным выписывать его, сохранять в памяти. Зачем? Еще одна глупая идея парня, которому кажется, что он может изменить мир... Что он хотел показать этим? Мою никчемность? Это мне и так известно.

Опять звонит Лешка. Черт. Ты до сих пор не понял, в какой трясине я нахожусь? Хочешь за мной? Сбрасываю, а рука автоматически тянется к тумбочке, где лежат таблетки. Пусто. Боль невозможно терпеть. Она выворачивает несуществующую ногу, щедро посыпая зудом и добавляя уколы иголкой. Сотней. Нет, тысячей маленьких иголок, что как жуки съедают твою плоть изнутри. Обычного спасения нет. Последнюю я выпил два часа назад и забыл о том, что запас закончился.

— Мать, ты таблетки купила? — кричу. Мне не нужно уточнять, что за таблетки. Она и так знает.

— Нет, закончились? — она практически в ту же секунду оказывается возле моей комнаты, будто дежурила. Как санитар у койки душевнобольного, чтоб тот с собой не покончил.

— Закончились, глухая? — едкие слова вырываются из моего рта прежде, чем я успеваю прикусить язык.

— Но ведь ты и так пьешь больше, чем разрешил доктор, — тихо мямлит мать, не решаясь посмотреть на меня. Она права. Мне бы тоже было бы противно смотреть на меня такого. Физический урод, моральным уродством, чернотой собственной души гасящий свет материнской любви. Я сам себе противен.

— А что знает этот доктор о боли? — взрываюсь я. Лишь бы заглушить боль и ломоту в ноге. Лишь бы хоть на пару часов не помнить о ней. В такие моменты меня посещает зависть к наркоманам. Хотя я не лучше — таблетки уже давно стали моей дозой.

— Я завтра куплю, — оправдывается мать.

— Завтра? А сегодня мне что прикажешь делать?! — взрываюсь я. Ненавидь меня, но не нужно смотреть на меня с жалостью. — Всю ночь скулить от боли? Или с окна сигануть, чтоб получить таблетку!?

— Там дождь. Сильный. — Ее губы дрожат, — принести тебе анальгин?

— Неси, — я сажусь в мягкое кожаное кресло в углу комнаты.

— Сейчас, — спустя минуту она возвращается с пачкой таблеток и стаканом воды.

— Унеси, — я отмахиваюсь от стакана и забираю пачку, выдавив на руку сразу четыре таблетки. Мать хочет что-то сказать, даже набирает воздух в легкие, но в последнюю секунду не решается. Тихо вздыхает и уходит, неплотно прикрыв за собой дверь. Эта опека раздражает. Ведь не случайно она оставила дверь приоткрытой. Чтоб слышать каждый шорох. Таблетки начинают действовать и вместе с болью приходит раздражение. Теперь я злюсь на себя. Но не могу иначе. Пусть они лучше меня возненавидят. Пусть так.

* * *

Адрес не хотел выходить из памяти, хотя я гнал его вновь и вновь. Можно было уже давно посмотреть в гугл, спросить у матери, может она чего знает, но я не делал этого. Сдерживался, словно мне нужно было именно воочи увидеть, что там такое.

— Лешка, привет, — сегодня впервые я перезвонил и сказать, что друг удивился — это ничего не сказать.

— У тебя что-то случилось? — заволновался Лешка. Даже голос задрожал.

— Да. Тоесть нет. Мне нужно в одно место. Отвезешь? — прочищаю горло. Голос дрожит от волнения и срывается.

— Через сколько? — вот за что люблю Леху так это за то, что он умеет в нужный момент не задавать глупых вопросов.

— Полчаса. Успеешь? — почему-то кажется, что если я сейчас это не сделаю, то больше не решусь.

— Буду, — Леха отключается, а я начинаю собираться. Футболка, кофта, штаны. Я даже почти не чувствую боли, когда ступаю на протез. Хотя может это просто таблетки, которые сегодня купила мать. Нужно еще купить, раз буду в городе. Все.

Леха поприветствовал и даже не стал дверь открывать, видя решительность и что-то еще в моем взгляде. Правильно. Сейчас не хочу быть немощным.

— Адрес?

— Комсомольская 53.

— А что там? — Лешка завел мотор.

— Не знаю...

— Странный ты, — парень пожимает плечами. — Поехали.

— Только на обратном пути заедем в аптеку, мне кое-что купить нужно. — Вспоминаю о таблетках, а нога вновь отзывается уже привычной болью. ДА не забуду я о тебе. Сама не даешь забыть. Раздражение вновь приходит и я стараюсь отвлечься, разглядывая прохожих, которые куда-то спешат.

Оставшийся путь молчу. Нервничаю. Лешка думает о чем-то, матерясь сквозь зубы на неповоротливых пешеходов и водителей. Иногда пытается шутить. Это же Леша. Молчать он попросту не умеет. Спустя сорок минут тормозим у какого-то забора. Древний забор, нужно сказать. Кое-где заботливо скреплен проволокой, кое-где заботливо окрашен, чтоб скрыть, сколько ему на самом деле лет. Лешка включает аварийку, ведь стоянки здесь не предусмотрено, пока я оглядываю забор. А что за здание за ним? На детский сад смахивает, только какой-то неблагополучный — один забор о многом говорит.

"Ему лет, наверное, втрое больше, чем мне", — автоматически отмечаю, минуя ворота. Два этажа, большие окна с окрашенными, но явно древними рамами, облупленная от времени желтая побелка самого здания. На территории чисто — ни хлама, ни веток, что обычно везде валяются после ухода зимы. Только как-то пусто — с десяток деревьев на площади больше двухсот квадратных метров, несколько лавочек, небольшая горка, наклоненная вправо и асфальтированная дорожка. Точнее когда-то асфальтированная, ведь из-за времени она потрескалась и побилась.

— Что тебе здесь надо? — даже всегда веселый Леша замолчал, нервно оглядываясь вокруг. И он чувствует, как это место давит.

— Не знаю, — искренне отвечаю я, медленно идя вперед. Протез и костыли позволяют миновать дистанцию в двадцать метров без препятствий. Вокруг дома небольшой парк с множеством дорожек. Идеально ровных дорожек. Зачем они здесь? И что это за место? Больница? Тогда зачем горка? Детское отделение? Тогда к чему дорожки? Дети любят играть, лесенки, качели — вот что должно здесь быть. И на садик не похоже...

— Я тебя здесь подожду, — из раздумий выводит меня голос друга.