— Не дрейфь, Катя! Мочись смелее! То мешки с солью для страны заготовлены, теплые еще. Сам Премьер распоряжение дал. Дал, а керосину на доставку забыл. Поэтому, пока кинуться — все высохнет давно. С..сы от души — вспоминай молодость.

— А как же они, бедные, — призадумалась Катя, — без соли яичницу бить будут? Она же циплятами отдает?!

— Ничего, родная, за всех голову не ломай; тут бы свои яйца в целости сохранить, а о Премьерских — пусть охрана заботится.

— Не серьезный ты человек, Ваня. Государственный интерес ниже своего ставишь. Не буду я с тобой сегодня ...больше. Уж, не обижайся, я на патриотизме воспитана.

— У меня патриотизма в голове не меньше намешано. Вот глянь. Ниже пупа, какая реакция произошла, как только ты о нем вспомнила. — И Иван потупил глаза от гордого смущения. — Где еще патриотизм так выражается... — во всем мире страны не найдешь...

Иван сплюнул в угол и попал в слово "патриотизм", рукописи, которая там валялась. ...Ее вы сейчас держите в руках.

* * *

— Пошли все к черту, — сказал Гетман, и парламент ушел в отставку, а с ним и вся страна. ...Ушла, но осталась стоять на месте, так как идти было некуда: ее никто нигде не ждал.

Когда все разошлись, супруга подошла к мужу и сказала:

— Вася! Нам тоже пора ехать. Рекламный ролик нашего отъезда для программы новостей уже заготовлен.

— Как можно уезжать, — взвизгнул Гетман, — когда нигде, ничего, ...никак.

— Вася! — сказала очень строго женщина. — Я обижусь...

Гетман был мужчиной очень решительным и отложил отезд на один день.

Вечером позвонила дочь и сказала:

— Папа! Мне нанес личную обиду знакомый мальчик из соседнего государства. Не могли бы мы объявить им войну?

— Нет, не могли бы... — ответил язвительно папа-Гетман.

Чувство ответственности было ему присуще в большей степени, чем ребенку.

Ребенок разрыдался горючими слезами.

— Я всегда знала, что ты бессердечный, — на проводе "без стука" возникла Первая Леди страны. — Не зря моя мама предупреждала...

У нас столько солдат шляются без дела и выпрашивают хлеб по базарам.

Все ваши маневры и учения напоминают спектакли в Доме пионеров. Вася! Пожалей наших солдат. Они голодны и оборваны. Пусти их к соседям. Я уверена, без обеда они не останутся. ...А нам — слава будет.

— Я просил тебя многократно, дорогая, своего Славу при мне не упоминать. А если ты без него жить не можешь, то ...за чем же дело?! — вскипела благородная мужская ярость внезапной смелостью.

— Эх, Вася, Вася! Если бы я послушалась ...тогда свою маму... Чтобы родной отец за честь своей дочери...

Родной отец швырнул трубку в аквариум, вспугнув любовную игру розовых лягушек.

Лягушки остались крайне недовольны.

— Всем не угодишь, хоть сам ...раком стань.

И все, кто это слышал или подслушивал, тут же с этим согласились.

* * *

Молодой переводчик, проходивший практику в канцелярии гетмана, сын двоюродного дяди второго зама министра, никто не помнит какой отрасли, переводил поздравления, предназначенные первым лицам стран всего мира, подписывая их латинским словом "президент". Более точный перевод слова "Гетман" мог поставить получателя в затруднение.

Молодой переводчик был подающим надежды...

Поздравления были по случаю очередной годовщины окончания самой кровавой войны в мире. Гетману принесли праздничные открытки на подпись. Понять написанное ему было невозможно, так как понять английский, немецкий, французский — университеты таких знаний не давали. Но слово "президент", упомянутое в начале и конце послания, он прочел даже напечатанное латинскими буквами. Особенно понравилось ему это слово в конце...

Это его очень и очень взбодрило. ...И он размазал свою подпись от волнения.

* * *

Гетман, которому очень нравилось слово "президент", поднял бокал...

Его перебил премьер с тостом:

— Так выпьем же за то, чтобы мы всегда были на своем месте...

Гетмана в детстве звали Васьком и он очень любил лежать летом на мягкой душистой траве, обнимать огромную землю руками и смотреть, как в траве копошатся насекомые:

— Поясни, что имеешь в виду, Лазарь...

— Ну, чтоб, как теперь: если я отсюда плюну, то там внизу — оботрутся.

Жена Гетмана всегда возникала за спиной мужа в критическую минуту — она обеспечивала тыл страны:

— Меня очень настораживает одна фраза, которая формирует некую суть: ...Кто был никем — тот станет всем. Что, если она и еще раз повторится, и еще раз, и еще много, много раз?!...

— Мы им космы-то повыдергиваем, — сказал Лазарь, закусывая соленым огурцом, стекающим на манжеты. Костей не соберут — так устроим.

— А ты сам-то из каких будешь?! — вонзила вопросом в глаз, оставив за мужем право быть более тактичным, женщина.

Премьер не стал лезть на рожен, и подняв следующий бокал, провозгласил:

— За женщин! Умных женщин! ...которые умеют молчать.

* * *

Гетмана мучили мысли о недоделанности страны и он плохо спал по ночам. Опять же, герб стране был даден, но в чьих руках его длинный шест находится — не до конца понятно было.

Гетман вызвал придворного художника, отставив ночь в сторону, и приказал к утру, во тьме, определиться в этом деле.

Художник не сомкнув глаз до первых петухов, пристроил трезубец в надежные руки, и когда Гетман открыл печальными слезами слипшиеся веки, то застал на картине толстяка с бычьей головой в темных очках. На поясе у него болтался мобильный телефон, а все, на что можно было что-либо повесить, сияло золотыми цепями.

— Новый хозяин страны, — видя недоумение, возникшее у Гетмана, пояснил художник.

— Как новый?! — вздрогнул Гетман. — Ах, да, разумею намек. Я еще не совсем, ... это ...того. Ну, а сало где же?

— Сало уже все съели, — начал было художник...

— ...Да, нет же — на картине?

— Ах, на картине... А куда его приткнуть? Разве что на трезубец надеть? — спросил художник в раздумье.

— Не надо, уж, — размышлял вслух Гетман. — Лишнее напоминание о его существовании может лишь взбудоражить умы. А так, глядишь, о нем со временем и ,вообще, забыть могут. ...Почву в будущее готовить надо сейчас, — ... и смутился художника, который не имея политических мозгов, мог неправильно оценить его слова.

* * *

" Пусть наш народ никогда не узнает, что такое мафия, — сказал вслух премьер-министр и сунул взятку в сейф, так как в карман пиджака она не помещалась. — Надо сказать Гетману, чтобы он подсказал американским товарищам о возможности выпуска пятисот долларовых купюр, иначе работать становится просто невозможно. Им же самим и польза будет".

Негодование стекало обильной слюной на подбородок премьера и он вновь эмоционально сформулировал назревшую необходимость: " Не могут наладить выпуск пятисоток — работать стало просто невозможно... Куда девать такие объемы?"

Министр финансов, проходя мимо приоткрытой двери принял недовольство на свой счет и тут же спустился в подвалы монетного двора.

Вход в монетный двор был строго запрещен, и чтобы пройти без особой волокиты, министр сунул деньги охраннику, не глядя охапкой из кармана.

Охранник раздобрел сердцем с готовностью пропустить и соседей министра финансов.

Министр прошел в подвалы и поманил пальцем рабочего монетного цеха:

— Мотя! Наштампуй к обеду купюры пятисотого разряда — премьер просил...

— Не могу, Савелий Павлович. Надо особое положение и распоряжение. К тому же, борьба с инфляцией не велит так поступать, — ответил грамотно рабочий.

— Брось, Матвей, на противоречие нарываться, — сдвинул строго брови министр, разливая недовольство по лицу, — скажешь, распоряжение было — да, уборщица веником смела. А инфляцию не допустим : пятисотки выпустим взамен сотенных, той же суммой. А я тебе место покраше в будущее подыщу. ... И, вообще, не стоит тебе в финансовое дело нос сувать — козленочком станешь. А если бы сунул — то понял, что в разумный план входит создать одну купюру взамен пяти. Теперь и считай экономию спецбумаги в метрах квадратных...

— Это если летом считать — так экономия выходит, а если дело к зиме

повернет и экономию в килокалориях считать придется — иной результат в глаза броситься может. Ведь тепла печке пять купюр больше выделят, чем одна... Я в экономике разбираюсь, и нюансы учитываю.

* * *

Приближался юбилей великой Победы, которую помнил весь мир, отдавая уважение героям. Полвека прошло с тех пор, но каждый год в этот день...

... Вся Армия в этот день бросила оружие на землю, и от этого произошло колебание земной поверхности, от чего книжная полка в кабинете министра обороны перекосилась и оттуда выпала книга. Это была книга, которую вы сейчас читаете...

Министр обороны тоже хотел ее прочитать, но это ему никак не удавалось, так как он раздумывал над поступком солдата, который унес домой автомат. И таких солдат было очень много. И тащили они домой все, что могли унести.

Поэтому министр обороны был очень грустный.

Ни в одной стране мира не было такого грустного министра обороны, и все же он решил прочесть свалившуюся на него книгу. Но одного желания оказалось мало, так как складывать буквы в слова, а слова в предложения, чтобы получился смысл, оказалось труднее, чем вынимать пистолет из кобуры и приставлять его к виску, произнося при этом монолог, обращенный к армии и нации.

И начинался он так: "Мне все безмерно надоело..."

Армия была разрознена и соединялась в монолит только в день зарплаты, грозно бряцая принесенным с собою оружием, чтобы продемонстрировать его наличие министру обороны.

Но в задних рядах бряцание смягчалось, потому что железное оружие там многие подменили на деревянные макеты, и чтобы скрыть отсутствие металлического лязга, они производили жуткие гортанные звуки, пугающие женщин и детей.

Министр обороны догадывался об этом, но он боялся вывести их на чистую воду, так как передние ряды — это было видно по глазам — тоже хотели обменять тяжелое оружие на более легкое, и если бы им это кто-то стал запрещать, они могли и поколотить того; ведь не рыжее же они задних рядов.

Поэтому министр обороны часто, оставаясь один, вынимал пистолет из верхнего ящика своего стола и подносил его к виску, произнося монолог...

Сегодня наступал юбилей Великой Победы.

Во главе страны стоял Великий Гетман Блат и он был очень недоволен, если казна оказывалась пуста, особенно, когда об этом упоминали вслух. Поэтому, славился тот, кто умудрялся показать , что в ней что-то есть.

Дорога, по которой должны были пройти ветераны, была переоборудована. С нее содрали сто слоев асфальта, уложенных за последние десятилетия по веснам и осеням, и уложили один новый.

Дорога проходила возле дома казны и должна была убедить всех в том, что в ней еще что-то есть. В казне были деньги, но не настоящие, а бутафорские. Их демонстрировали различным делегациям, уверяя в том, что скоро наступит рассвет, без всякой боязни разоблачения, поскольку на день— ги можно было только смотреть, но руками не трогать. К тому же они были запечатаны в пачки, а пачки хранились в мешках. Мешки были опломбированы, и министр финансов с апломбом демонстрировал пломбир.

В отличие от министра обороны, он стреляться не собирался, так как застрелиться пачкой банкнот просто невозможно и об этом знала каждая старушка, дожившая до Победы, которая через много лет выглядела старухой, безмерно употребляющей косметику.

Министр финансов каждый вечер засиживался допоздна у себя в кабинете и пересчитывал фантиковые деньги, с искренним возмущением кляня тех, кто подсунул ему непригодные к использованию в силу своей изношенности, с нетерпением ожидая дня, когда хватит на все, что указала жена.

Великий Гетман не желал читать то, что указала жена министра финансов.

Он предпочитал читать свои Указы. У него тоже была жена.

Жена министра финансов стояла на дверях кабинета своего мужа и никого не впускала, как бы жалобно не просили. И внимательно вслушивалась в прохладную тишину за спиной: не раздастся ли долгожданное "уже хватит".

За последние много месяцев ни одна жена министра финансов не дождалась заветных слов.

Приходили новый министр финансов с женой, а старым приходилось довольствоваться тем, что было заготовлено.

На место министра обороны никто не приходил.

Менялись только жены.

Прошли десятилетия, со дня окончания войны, но ветеранов все прибавлялось.

Переписывались старые списки, на место ушедших вставали новые гвардейцы, вручались новые ордена.

Приходилось подумывать о расширении Дороги, которая обречена была вынести на себе цвет Победы, открывая все новые и новые имена.

Ветераны думали, что дорога делается для них, поскольку вела она к Славе. Но Слава была родственницей Блата. И Блату было очень приятно, что ветераны шли к его родственникам.

Весной 45-ого года слезы радости выступили на глазах у всех людей на Земле. Жизнь для них для них открывалась второй раз и обещала вечное счастье и любовь.

И спустя полвека, в тот же день, слезы на глазах ветеранов, но более горькие, будут блестеть на солнце.

Великий Гетман знал об этих слезах и выписал из фондов государства два килограмма сахара каждому ветерану, чтобы они глотали свои слезы вприкуску. Была задумана еще одна новинка к празднествам, обладателями которой должны были стать все они — розовые очки с подвешенным к ним орденом в честь Великой Победы, но в производство очки запустить не удалось в связи с запущенностью дел.

Великий Гетман очень огорчился за ветеранов, но, к сожалению, сделать ничего было нельзя и он, скрипя сердце, подписал Указ на вручение чудо-очков всем, кто останется в живых — на 100-летие Великой Победы.

Гетман накануне праздника отдал распоряжение написать большую речь, обращенную к ветеранам.

Осуществил распоряжение заслуженный официальный писатель, корпя над ее сооружением по ночам.

Последнюю заключительную точку поставил саморучно сам глава страны, дописав после длительных раздумий: "Праздник Победы — это праздник со слезами на глазах. Я, мои родственники, члены правительства, и все, кто меня почитает и любит, обязуемся сделать все, чтобы теперь каждый праздник был со слезами на глазах."

После этих слов телевидение по сценарию должно было продемонстрировать жирным планом слезы на глазах президиума, переходящие в накатывание слез на глазах ветеранов.

В этот день очень и очень завидовали ветеранам те, кому не удалось побывать на войне и внести свой вклад в общую Победу.

К несчастью, Победу разделили на части, и каждый доказывал, какая из ее частей наиболее важная.

Одна из частей была официальная и тем, кто принадлежал к ней, повезло больше, чем тем, кого отодвинули в сторону.

Моя соседка, Павловна, потеряла шестерых детей на войне. Она не была ветераном. Она просто плакала неофициальными слезами в задней комнате коммунальной квартиры.

1234567

Предыдущая глава

↓ Содержание ↓