Эскалаторы людей (Си-проект)

Шерсть натянута, словно струны, и я еле успеваю надавливать на педаль прялки, думая о том, смог бы я пропускать через свои руки не нити шерсти, а человеческие судьбы. Так же, как их пропускает через себя эскалатор.

Мудрова Т.А.

Эскалатор номер пять. Путь к Вереску

Посвящается конченной реставрации знаменитейшей из станций Московского Метрополитена

Я люблю метро "Маяковская" за то, что туда входишь по ступеням. Их много, их реально много, но они хотя бы никуда из-под тебя не денутся.

Это во мне давняя шиза говорит. Наверное, никто уже не помнит, как торжественно открывали метровскую ветку до Новогиреево и как там случился крутой обвал подвижных лестниц.

Советский человек — он как до того инцидента в метро привык ездить? Одной рукой за перила держится, а другим глазом смотрит на гнутое фанерное пространство посередке — чтобы в случае аварии мигом туда сигануть.

Ну вот, когда под Новогиреевым все гармошки сразу сложились в слаломную горку и народ начал по ней скатываться, многие вскарабкались на эти хлипкие разделители с фонарями и решеточками громкоговорителей, по которым как раз не объявляли, что находиться в междурядье — опаснее всего. И через проломы попадали прямо на огромные вращающиеся шестерни, которые продолжали двигать полотно. Дежурная, тупица, со страху замешкалась подземному рабочему люду сигнал к остановке дать. Те, кто в живых остался, говорили — прямо в шматы мяса людей полосовало. А кто посмелее и посообразительней — те съехали вниз в кучу малу и передавили друг друга, кости попереломали, но в общем и целом остались живы.

Вот за то я и люблю Маяковочку. Ностальгия по былым временам. Тем более что площадь над нею, что сама станция — красоты необыкновенной. Честь и гордость нашей былой родины. Полы из простого мрамора, обводы колонн — из особенного: темно-серого уфалейского. По колоннам и потолку широченные дуги — рельсы из дорогущей хромированной нержавейки. Говорят, мальчишки прежних времен по ним медные пятаки на спор пускали. У самых удачливых монета пролетала до верха и оттуда спускалась по тем же стальным каналам.

Но самым заманчивым там, внизу, были две вещи: инкрустация верха колонн из кусков родонита, или орлеца, цвета вечерней зари, что наутро обещает грядущую непогоду, и мозаичные панно художника Дейнеки в глубоких потолочных фонарях-кессонах. Чтобы рассмотреть каждую, надо было опрокидывать голову под прямым углом к спине, а уж полюбоваться на все сутки Страны Советов — это ж никакой шеи не хватит. Свернешь напрочь.

Словом, иностранцев всяких наводило сие на мысль: как же богата эта варварская страна, если может бросать деньги на сущую чепуху.

И еще здесь, на Маяковке, в годы войны было самое главное парадное бомбоубежище. Теперь про это как-то подзабыли. И никто не догадывается, глядя на доходящие до потолка мощные створы, что перекрывают весь проход, а внизу катаются по узким полукруглым желобкам, что в один непрекрасный день они поедут по хорошо смазанной колее, сминая напирающую извне публику в кровавое месиво, и наглухо запечатают счастливчиков в подземном нутре. Дожидаться конца военных событий.

.... Меня оторвало от пола и потащило, но, самое главное, что до того я уже оказался на ровном. Со ступеней люди уже катились кувырком, вмазываясь в общее стадо и сливаясь с ним в одно целое.

Только б не упасть под ноги, тогда пропало. Только...

Я не успевал ни подумать, ни спросить, что там, наверху, и есть ли еще этот привычный нам "верх". Только смотрел на стены с гербами, на темную оторочку тоннелей, на пропасти по обеим сторонам узкой станционной платформы, которая вроде как выгибалась посередине и становилась скользкой, выталкивая крайних из толпы на обочину. Кошмар моих детских снов.

Сон. Кошмар. Это я понял с уничтожающей ясностью.

— Дедушка, держитесь, я вас прикрою, — внезапно донеслось до моих ушей. Тихий голосок на уровне моего плеча. Пальцы на моем локте.

Девочка! Шапки нет, и видно, что волосы — белокурые, встрепанные, как воробьиные перья, и влажные от пота. Загорелая кожа на лбу и щеках. И очень странные глаза — не пойму, какого оттенка. То ли совсем белесые, то ли как антрацит.

— Ты тут с кем? — отчего-то пробормотал я. — Сама за меня цепляйся, дуреха. Авось проскочим.

Нас протащило по всей длине перрона и влепило в стену. Ту самую, где когда-то были стальные знамена вокруг стального бюста вождя.

Только теперь тут была движущаяся вверх крутая четырехрядная лестница.

Без перил, без междурядий и стоячих фонарей, хотя в привычную мелкую полоску поперек ступенек.

И ни одного человека вокруг. Даже сзади перестали напирать и превратились в неподвижную темную массу. И девчушка куда-то подевалась.

Что делать? Без перил я точно упаду — равновесие не прежнее. Балансиру в вальсе так и сроду не учился. При чем тут вальс, однако?

Я почти без мыслей внутри сделал шаг вперед.

И взошел на подвижные ступени правого ряда.

Стоять на них оказалось на удивление просто. Я даже не покачнулся, когда эскалатор начал плавно разгоняться, а потом и причин не было.

Постепенно я заметил, что дорожка слева едет в противоположном направлении. Вначале она, разумеется, была пустынной: иначе я сразу бы понял, в чем с ней дело. Потом появились любопытные персонажи.

Торопливо, почти бегом, спустилось вниз небольшое семейство волосатиков — покатые лбы, скошенные подбородки, умнейшие глазки под толстым надбровным валиком. Едва не погоняя их дротиком, к которому был крест-накрест привязан кремниевый наконечник, шествовал вниз детина под два метра ростом, русоволосый, с приятной арийско-европейской физиономией. "Предки", — догадался я и тотчас проводил взглядом юную пару: офицер в запасе — пальто явно было перешито из шинели со споротыми погонами — и молодая женщина в потертой бархатной "плюшке", из-под которой выглядывала юбка из шелкового пике в крупный горох. Между ними, держа их за руки, болтал языком и обеими ногами попеременно балбес лет пяти-шести, которого я никак не смог признать.

Далее народ повалил косяком. Школьник с ранцем за плечами, в жесткой серой фуражке с клеенчатым козырьком и серой суконной рубахе, подпоясанной китовым ремнем; штаны цвета маренго ниспадают поверх дырявых ботинок со шнурками. Прыщавый фабзавушник с чертежной папкой и ржавым гаечным ключом. Студент — глаза горят голодным огнем, в портфеле томик Цветаевой, учебник по славянской фольклористике и в промасленной бумаге — два столовских пирожка с требухой и повидлом. Молодой аспирант с конспектами чужих лекций и набросками своих семинаров на первом курсе. Доцент, что со всех имеет процент. Подает студентам политэкономию в сладком марксистском соусе. Автомобильный слесарь — виртуоз, никто так не умеет совладать с антикварными марками типа "Побед" и "Волг" и довести их до большого ума. Пенсионер на полном довольствии ...

И всё это не был я. Эти облики пролетали мимо и опадали, как дряхлые лепестки с цветка.

Оставался сам цветок.

Тут я заметил, что хоть эскалатор движется, но на противоположной стороне уже никого нет. Зато впереди возвышалась арка — или, скорее, закругляющееся кверху огромное окно-фонарь. Окно не росло — похоже, гористый подъем здесь кончался, хотя дрожь под ногами и некое тяговое усилие ощущались вполне явственно. Зато витраж из цветного стекла становился всё ярче и отчетливей: заросшая низким кустарником степь, какие-то стройные животные, которые на ней паслись, и вдали — горы со снежными вершинами.

Стало очевидно, что этот пейзаж хочет обрести смотрящие на него глаза и оттого так терпеливо ждет. Стекло расступилось от легкого встречного движения, и океан цветущей эрики принял того, кто был кем-то, но стал никем, в облако багряного, лилового, розового и золотистого аромата. Белорожденные кобылы и жеребцы с древних вересковых пустошей Камарго обдавали его своим исполненным трав дыханием.

И вековечные горы счастливо смеялись навстречу.

Неделько Г.А.

Шестой эскалатор, или Решение в движении

Татьяне Васильевой. Как и было обещано

Открой глаза. Не думай ни о чём. Пройти сквозь мрак. К чему попытки. Металл дороги. Движение ступней. А может быть, ступеней. И скрыть от солнца. И скрыться в темноте. Движение ступеней. Плюс равномерный гул. Как саундтрек происходящего. Над лестницей и под. Тела. Конечности. Глаза. Душа. Душа под сердцем страх и истинные чувства. Безвольны и безлики. Механику тропы познав. Стремятся руки. Тех, наверху, к устойчивости. К норме. И поручень. И взгляд. И поза. Всё сходится в ментальность. В ментальности зерцалом отражаясь. Летит назад. И в мир. В глаза других. А те, что под "навесом". Какая им судьба? Тянуть, толкать, тягать. Сдвигая с мёртвой точки мир. Мир под землёй. Искусственно пленённый. Рождённый техногенно. Убежище и храм, шоссе и парк, алтарь и кладбище. Для всех, для каждого. Живой работы организмы. Как человек. Как твари подземельные. Как поднебесные созданья. Шаг — спуск — и снова шаг. Дорога — впереди, и выбор — по бокам. Ступай. Ступай. Ступай.

И пусть, пронёсшись ветром под отзвук сильного воздушного порыва, бездушный многочастный монстр тебе приветливо откроет двери и в путь возьмёт с собой, опережая тьму, туннели, тварей.

Огромное лицо. Раскрытый рот. Внутри тепло и запах. И неподвижность — без абсолюта. Вот вдох и выдох. Вперёд гонимый. Волею Эола. Запрятанной в механике. Летящий на колёсах. Разрезав тишину своею формой. Как плоским ликом. Лбом из стекла. Разрезав тишь. Пускай летит. Пускай стремится. А в дар — надежда. Деньги. Время. Что?.. Пускай летит...

Как много видишь. Как жить под панцирем? Сколь многое сокрыто. Как жить под панцирем? Побег от мира, возможно, от себя? Как жить под панцирем? Но нет ответа. "Под панцирем" другой уклад...

Для многих — лишь забота. Работа. Лишь правда. Вынужденье. На станции сойти. Нет, сесть. Метро. Дождаться: "...осторожно, двери...". Услышать или нет. И вновь прийти в движенье. Привычное, логичное. И характерно-несвоё.

Билет в метро.

Лежит он дома.

На видном месте.

"И что мне делать?

Где же выход?

Как это "нет"?!

Вот чёрт!"

А эскалатор там, за металлической преградой, за музыкой, охранником, он там, и для кого-то он другого.

И вновь не получилось.

— Вот чёрт! Проклятое метро! — Решилось. — Да ну его... Уж лучше ездить на маршрутке!

Голиков А.В.

Эскалатор номер семь. Тринадцать ступенек над пропастью

фантастический рассказ

Объём и инфраструктура этого места поражали. В КП шлема каждого бойца имелись, конечно, и более подробные сведения, куда автоматически, через командную информсеть, заносилась самая свежая информация, и обновлялась она не абы как, а самым обстоятельным образом и, главное, своевременно: каждое подразделение здесь, в Пропасти, вносило в уже имеющуюся, но далеко не полную карту местности свои поправки. Практически ежечасно, если не ежеминутно. По мере продвижения вперёд. Того требовала оперативная обстановка; шутка ли — вокруг раскинулся целый подземный город с соответствующими структурными образованиями! Но одно дело информация, эти невидимые килобайты в памяти твоего компа, и совсем другое — зримые образы, что рядом, напротив и вокруг. Которые не то, что глазами осмотреть можно, но даже и руками пощупать, если вдруг захочется.

Павлу, однако, давно уже ничего подобного не хотелось. Более того, осточертели ему все эти местные достопримечательности хуже горькой редьки. Весь этот урбанизм, вся эта подземная инфраструктура неведомой исчезнувшей расы, все эти бесконечные переходы, арки, подсобки, туннели, проходы, эскалаторы и сотни помещений, что расположились гигантскими уступами и вели туда, вниз, на трёхкилометровую глубину, где и находилось то, за что они тут сейчас и сражаются — эта чёртова финиш-камера пространственного трансмиттера, или нуль-тэ, если проще. Глаза бы не видели такого разнообразия и где-то великолепия. Одно слово — Пропасть! Так окрестили бойцы это место. Ещё его называли Провалом. И то, и другое недалеко от истины. Натуральная Бездна. Где сражались, сшибались в рукопашной, жили и умирали. Алгойцы как воины ничем землянам не уступали, а то и превосходили; в хватке конечностей, например. Или недюжинной силе. Одно слово — потомки рептилий, пусть и отдалённые. Рептилоиды, мать их...

Он сплюнул длинную тягучую слюну и закурил. Какую по счёту уже?.. А, плевать! В горле запершило, и не только от никотина: полчаса назад сапёры из четвёртого взвода подорвали тут что-то мощное, в воздухе продолжал висеть смрад, тягучий и ершистый, словно обрёл тот некую материальность, а не был просто молекулами и составляющим того же воздуха. Интересно, а алгойцы курят? Мысль даже рассмешила, но больше позабавила. А вообще представить врага в комичной ситуации ничего, кроме облегчения, не несло. Слишком уж жесток, безжалостен и силён тот был. Или в них природой заложено чувствовать себя тут, под землёй, как дома? Лично Павлу здесь не нравилось. Много всего потаённого. Много углов, скрытого пространства, масса непредсказуемых факторов, и те же уличные бои, на которые были просто обречены и те, и другие. А как иначе? Мины-ловушки, автоматические пушки-пулемёты, бесконечные засады, разведка боем и ещё раз она самая. И по чуть-чуть вперёд, буквально по метрам. Чтобы потом выяснить, что на соседней улице, куда вёл незаметный проход или неприметная арка, уже окопались алгойцы и вот-вот ударят тебе в спину. А ещё через улицу опять наши, а следом снова враг. Муравейник с террасами-этажами. Многослойный пирог с начинкой из улиц и невообразимой местной инфраструктурой. Или просто Пропасть. А пилоты там, наверху, называют это место ещё проще: Мясорубка. Что ж, им сверху видней. Особенно из космоса.

Сюда бы побольше бронетехники, с тоской подумал Павел. Модульные кибер-боты марки "Охотник", например. Или шагающие танки, чем не подмога да ещё такая ощутимая. Но... Сверху доставить всё это хозяйство проблематичней некуда — постоянные налёты алгойских "воителей" и низкая пропускная способность разведанных ходов сюда, в Пропасть, почти на нет сводили все попытки. Так что воевали по старинке личным оружием и шли на своих двоих. Одно утешало: те же самые проблемы испытывали и алгойцы. Наши им спуску там, наверху, не давали тоже. И второй месяц тут грохотало, стонало и дышало дымом. И конца войне даже не виделось...

К першению в горле прибавился ещё и кислый привкус во рту, и Павел без сожаления отшвырнул недокуренную сигарету, чтобы потянуться к плоской фляжке на поясе. Как нарочно, в этот же момент запищал и КП шлема, и голосом комроты приказал:

— Рассредоточиться!.. Смотреть в оба!.. Оружие с предохранителя... Дубинин, ко мне! Норрисон, тоже.

Голос у ротного Митрича усталый и оттого казался далёким, нереальным. И то верно — вторые сутки на ногах, без отдыху, без продыху. Гвозди бы делать из этих людей. И в гроб каждому алгойцу. А потом вытащиться обратно и снова в строй. Эх, десантура!...

Он всё же сделал пару глотков и убрал фляжку обратно в магнитный захват. В другом находился файдер, аналог бластера, ну а в руках неизменный десантный "Борей", АГК с уплотнённым боекомплектом. Снимать автоматно-гранатомётный комплекс с предохранителя и не требовалось: Павел не первый год замужем, оружие на нём у него здесь никогда и не стояло. Ещё чего! Когда просто не знаешь, что тебя ждёт за следующим поворотом: то ли залп из всех видов оружия, то ли широкая и длинная улица, свободная от всего живого, — такое редко, но случалось тоже.