Зеркало Судьбы.

Как вдруг шквал чужих эмоций и переживаний другого меня обрушились на мою многострадальную голову.

Кружится, качается пронзительное голубое небо. Дурнота подступает к горлу. Поднимаю дрожащую руку к лицу. Пальцы. Пять длинных тонких пальцев. А в груди бьется сердце живое и горячее. Быть живым так странно, так... больно. Давит изнутри, выворачивает, заставляет безвольно прикрывать глаза — тоска. Тоска по мне ЕДИНОМУ.

Шумят волны в голове. Становиться немного стыдно за то, что пришлось отнять, чтобы существовать самому. А как иначе?

Сердце затрепеталось и забилось в груди испуганной птахой, хотелось подбежать к самому себе обнять и утешить, и сказать ему одну важную вещь: "Ты не один!" Силы окончательно меня покинули. Хотелось свернуться клубком в темном углу и уснуть, но нельзя. Мне еще надо было заняться уборкой. Поэтому я терпел и изо всех сил боролся со своим сном, то есть пытался придать своей тушке вертикальное положение и стараться не клевать носом. Люди приходили и уходили. Мало помалу посетителей становилось меньше. Приближалось ночь. Ночь — это время когда умирает во мне что-то и рождается новое. Ночь — это еще одна краска в этом мире.

Мышцы болели, ноги на мокром полу разъезжались в разные стороны, а руки с трудом удерживали влажную половую тряпку. Наконец я закончил уборку и разогнулся, и сморщился от боли в спине. Зал в таверне блистал чистотой, что не возможно было сказать обо мне. Я стал таким грязным, как вода в ведре, где бесформенном комком плавала тряпочка, которой я героически оттирал пол от грязи.

Барменша, придя посмотреть результаты моей работы, довольно улыбнулась, и тут же сморщила свой носик при виде такого 'чистого' как я. Да-да! Я грязный! Я это знаю, и не стоило мне об этом напоминать. Сразу же так захотелось окунуться в озеро, или в речку. Даже согласен на бочку с водой. И запах от меня наверно шел, мама не горюй.

Барменша, лишь странно на меня посмотрела на такого несчастного и виноватого меня. Наверно, таких интересных экземпляров людей ей не доводилось встречать. Но признаться такой реакции я не ожидал от нею. Она, ни слова говоря, загнала меня в купальню. Такая женщина! Она меня раздела, помыла, постирала и зашила мою одежду, а затем дала одеяло и загнала на сеновал.

Запах сена стоял умопомрачительный. Я чувствовал себя чистым и худо бедным сытым, словно заново родился. Хотя, нет, когда я появился, мне было намного хуже, а сейчас мои ощущения походили больше на сказку, которые любят рассказывать старики возле огня маленьким детишкам. Шквал таких радостных и приятных эмоций закружил в своем безумном хороводе, что я не выдержав их напора, принялся прыгать, танцевать и выделывать все возможные па. Когда барменша пришла снова, она застала прелюбопытнейшую сцену. Прыгающего, на манер козлика, молодого человека с радостной улыбкой на губах и запутавшиеся в волосах соломой. Не выдержав такого представления, она рассмеялась, а я резко остановился, услышав такие необычные звуки от человека.

Я не знал, как можно поблагодарить эту женщину, которая приютила на время совершенно ей не знакомого человека, почему-то банального спасибо мне казалось, будет мало. Я не смело подошел к ней, взял ее за руку и робко заглянул в глаза, для этого мне пришлось встать на цыпочки. С начало женщина удивилась, но потом под действием моей магии Судьбы, что-то изменилось.

— Скоро в вашу дверь постучит ваша Судьба и Жизнь! Не прогоняйте эту робкую птаху, а наберитесь смелости и загляните ей в глаза! Раскройте сердце и душу для всего мира, и возможно вы даже сможете услышать, как она вам поет! — по сути, я произносил обычные и ничего не значащие слова, но совершенно не важно, что говорить, главное как ты это говоришь и что именно ты даришь этому человеку.

Я давно уже так не предсказывал судьбу человека. Со времен моего существования как зеркала. Но почему-то этой женщине я хотел подарить новую жизнь и новый смысл существования. И пускай меня осудят за это вмешательство, но если бы был выбор, я снова бы повторил свой путь. Я оставил спящую барменшу с улыбкой на лице на сеновале, при этом заботливо укрыв одеялом, а сам отправил дальше. Мне не хотелось оставаться и смущать своим присутствием эту женщину. Тем более не каждый согласиться терпеть рядом с собой человека, который знает тебя всего целиком. Если бы я был Зеркалом, то, конечно же, такого бы не было. Перед ним все чувствуют себя спокойно, уверенно, а главное защищено. Ну, что может сделать вам кусок рамы и стекла? Ничего!

Вдыхая прохладный воздух ночи, я вновь шел по едва различимой тропинке. Не люблю я ходить по главной дороге, там слишком многолюдно. Как вдруг тропка неожиданно вильнула в сторону, и уперлась в непроходимую лесную чащу. Хм...может быть, лучше было, если бы я нарушил свою привычку? Но я не привык сомневаться, и раз все решил, то буду идти дальше. Сказано сделано. Я, цепляясь одеждой за все встречающие колючки, ломился сквозь кустарник. Треск стоял на весь лес. Наконец, увидев просвет я, весь исцарапанный, с радостным возгласом устремился туда. Но я не долго радовался. Нога наступила на что-то мягкое и походу делу живое, так как это что-то возмущенно взревело. Не успев сказать даже слово: мама, я с писком упал на шевелящую гору. Гора вновь взревела и ломая все кустарники помчалась вперед. Меня от страха так заклинило. Нет, чтобы мне отпустить шею этого медведя, а ему остановиться, но нет, мы оба продолжала громко вопить, и один мчатся, куда глаза глядят, а другой продолжать душить ему шею.

Наконец полу задушенный и уставший медведь остановился и тут же упал на землю, а я уговорами и угрозами смог разжать свои руки и рухнуть рядом с мишкой. Через некоторое время, уняв тяжелое дыхание, которое с хрипом вырывалось из наших осипших глоток, мы, слегка пошатываясь, поднялись кто на ноги, а кто на лапы и посмотрели друг другу в глаза. Оба впечатленные от такой поездки, что выражали наши безумные взгляды, дружно развернулись и потопали каждый в свою сторону. Два часа прогулки по лесу мне с лихвой хватило, чтобы помолиться всем богам, тут же их всех проклясть до седьмого колена, проголодаться и найти мед, который успел съесть всего половину, вторую не дали этого сделать взбешенные и злые пчелы, упасть в ручей спасаясь от них же, намокнуть, замерзнуть и высохнуть так, что одежда приобрела такой плачевный вид, что даже самые безнадежные люди, живущие подаянием, побрезговали бы ее носить. Но мое путешествие наконец-то закончилось. И, конечно же началось новое.

Лес на мою радость начал редеть и перед мной предстал город. Дома были величественны и украшены всевозможной резьбой. Дороги были широкими и замощены камнями. Пахло свежестью и солью. Пахло морем. Громко и возмущенно кричали чайки, выражая свое недовольство присутствию людей.

А я глупо и радостно улыбался, радуясь, что, наконец — то добрался сюда. Я не знал и не мог знать своего будущего. Не дано мне было его предсказать, но я верил, что здесь найду частицу себя, и мы вновь как в старые и добрые времена будет вместе.

Отступление третье: Ароматические палочки выпускают клубы белого дыма, дрожит пламя свечей. Я лежу на возвышенности, укутанный мягкими покрывалами. Еда, которую меняют по пять раз в день, подношения из золота и серебра, которые приносят утром и вечером — ничто не волнует меня. Воспоминаний нет. Вместо них серая пелена, сотканная из обрывков чувств, но и их не разобрать. Кто я? Что я здесь делаю? Почему так ... страшно одиноко?

2 глава.

В детстве дедушка часто брал меня на колени и рассказывал сказки. Странные это были сказки. Лишь сейчас, с высоты своих лет, могу сказать, то были легенды — древние и темные, как сама земля, о тварях, населявших наш мир, о путях по ту сторону Жизни. Путях, по которым дедушка ушел 13 лет назад. Нашел ли он темную реку? Переправился ли на тот берег? Встряхиваю головой.

Бесцветные глаза, напомнившие сказку о паромщике, все еще смотрят в упор.

Выдыхаю раздражение. Правила игры те же, стоит лишь немного изменить выражение лица легкой улыбкой.

Улыбка не помогает. Обладатель глаз кривится, сплевывает на грязный пол и придвигается еще ближе.

Пахнет жареным. Трактирщик готовит заколотого сегодня барашка. Опять я отвлеклась. Что-то сегодня совсем не в форме.

Нагло поднимаюсь, поправляю воротник куртки и, резко крутанувшись на каблуках, бегу из таверны, переворачивая стулья, сдвигая столы.

— ...., — ругается у меня за спиной проигравшийся в пух и прах моряк.

Перемахивая через порог, пригибаюсь, чтобы не набить шишку.

Город спит. А что еще ему делать в 4 часа утра? Вообще-то порядочным девицам пристало ночами спать в теплой кроватке и видеть сладкие сны, а не мотаться по кабакам, да тавернам. Но когда дома нет, а только временные пристанища, за которые необходимо платить, о приличиях начинаешь забывать.

Каштаны ... дома...темные окна...

Ветер свистит в ушах. Топот тяжелых сапог за спиной и мысль:

"Загляни в глубь себя, чтобы понять свое предназначение."

Так сказал однажды дедушка, заканчивая очередную сказку. Тогда, будучи совсем крохой, я смотрела в мудрые глаза самого дорого и любимого человека и спрашивала:

— Как же я загляну в себя? Только если порезаться...

— Не надо резаться, доченька, заглянуть в себя можно через глаза. А как можно посмотреть себе в глаза?

— Ну... в воду когда смотришь можно, — отвечала я, теребя подол своего платья, — или в зеркало ...

— Правильно. Умница, — хвалил дедушка, а я радостно жмурилась, — но простое зеркало тут не поможет...

За спиной послышался стук. Не оборачиваясь, рванулась что есть силы. Почему воспоминания не дают мне покой второй день? В частности навязчивая мысль о Зеркале Судьбы. Чушь! Всего лишь легенда.

Бок сводит судорогой, но я уже выбежала на пристань. Море ушло два дня назад. Не связано ли одно с другим — мои воспоминания и необъяснимое происшествие?

Пробежав пару метров по пристани, решаю спрыгнуть. Подсохшая корка лопается, бурая грязь цепляется за сапоги.

Вперед. Не останавливаться, не оборачиваться.

Преследователь отстал, но двигаться не перестаю — шагом, хватая ртом воздух.

Добытых средств хватит на неделю спокойной сытой жизни с завтраком, обедом и ужином. Мечтательно заглядываюсь на тяжелые тучи и, споткнувшись о что-то мягкое, падаю в грязь. Мягкое шевелиться, пытается ворчать.

Удивлению моему нет предела, так как под ноги мне подвернулся совершенно голый грязный мальчишка лет 17.

— Дела... — протягиваю я, понимая, что придется мальчишку взять под свою опеку, но почему-то мысль эта совершенно не радует.

Чудо хлопает ресницами, живот его выводит занимательные рулады, которые недвусмысленно говорят мне — не неделя сытой жизни, а дня два-три от силы.

Угораздило же...

Мальчишка жадно пьет воду из фляги, давится, кашляет, но упрямо пьет. Тело его дрожит.

За что мне это? Риторический вопрос, конечно, не смогу ведь отвернуться и уйти.

— Идти сможешь? — спрашиваю.

Затравленный, ничего не понимающий взгляд красноречивее любых ответов. Покормить что ли? Нельзя. С собой только сухари еще хуже будет. Приложив некоторые усилия, отнимаю флягу.

Подхватываю мальчику, забрасываю на плечи. Он даже не сопротивляется, напротив, обхватывает шею руками и сопит в самое ухо.

Тепленький... Тьфу! Что-то я не в себе.

Если бы не мусор из полусгнивших бочек, якорных цепей и битого стекла идти было бы не в пример легче, а так приходится выбирать дорогу. Да и грязь эта...

Любопытное, наверное, я представляю зрелище. Кому рассказать не поверят.

Почему-то по-настоящему злиться не могу, напротив, ощущение ...хм... правильности не покидает. Так и должно быть. Почему? Не знаю. Просто так должно быть.

Кое-как вскарабкавшись по каменным плитам, вытягиваюсь во весь рост.

Мальчик сладко спит. Мягко улыбаюсь. Славный.

Отступление четвертое:

Человека, уверенно шагавшего сквозь стену папоротника, нельзя было назвать путешественником. Шел он быстрым мягким шагом с какой-то кошачьей грацией. Время от времени человек замирал, словно принюхиваясь, нагибался к земле, а потом стремительно возобновлял свое движение.

Охотник — так хотелось назвать его. Охотник, преследующий добычу.

А незадачливая добыча в это время...

3 глава.

Вяло бреду по редкому пролеску.

Длинная, успевшая свалятся, шерсть грязными клочьями волочится по земле, когда же она цепляется за кусты я лишь досадливо фыркаю, дергаю сильнее и продолжаю свой путь.

Голодный, злой, уставший.

С первых же минут знакомства с представителями человечества пришел к неутешительному выводу, что помощи ждать от прямоходящих, преимущественно лысых — не стоит. Несколько ссадин, вывихнутая лапа и подпаленная шерсть утвердили меня в правильности сделанных выводов.

За последние сутки я ел лишь один раз — ежика. К счастью или несчастью еж удрать не успел, свернулся калачиком и выжидающе выставил иголки. Не долго думая, разорвав себе рот и ободрав лапы, ежика разгрыз. Голод вернулся через пару часов, а рот и лапы заживут хорошо если через неделю.

— Нет в жизни счастья, — сказал голос.

В испуге замираю, припадаю к земле, нервно озираюсь. Никого.

— Страшно, — говорит тот же голос.

Тут-то до меня доходит, что голос принадлежит мне.

С лесной опушки открывается прекрасный вид на долину, которая упирается в город, а чуть правее сливается с линией горизонта. Пахнет сырость. Метрах в ста от меня, распростершийся на земле, лежит человек, руки его завернуты за спину. Второй человек жадно обнюхивает первого.

Вспомнив о недавних слуховых галлюцинациях, вытираю лапой глаза. Картинка не меняется. Подойти поближе дело нескольких минут, а вдруг и мне что перепадет. Я не привередливый. Человечинка тоже мясо. Нервный смешок.

— Где он? — спрашивает тот, что сверху.

Нижний сопит, неуверенно дергается.

— Он близко, — продолжает тем временем верхний, длинный его язык скользи по щеке к виску незадачливой жертвы, — я чувствую.

Наслаждаясь сценой, усаживаюсь на землю. Люди одновременно поворачивают головы в мою сторону.

— Какая мерзость, — говорит верхний, — а ну брысь.

Морщу розовый пятачок. Вот так вот сразу и мерзость. Даже немного обидно, господа. Сижу, понимаете, никого не трогаю, обгрызочков и объедочков жду.

— Фиии. Как грубо, — снисхожу до ответа, — кончай его по-быстрому. У меня дел не в проворот.

Оба, кажется, поражены моей наглость, нижний даже пытается изобразить возмущение.

Почему нельзя решить все быстро, мирно и к всеобщему удовольствию?

Очень медленно верхний затягивает кусок тряпки на затылке своей жертвы, связывает руки, проверяет работу на прочность. Так же медленно открывает сумку, достает из нее пистолет и направляет дуло мне в морду.

Ругнуться не успеваю. Пуля чиркает по уху, горячее и липкое течет по загривку.

— Ай-ай-ай, — верещу я, прыгая вокруг. Пробегаюсь по спине связанного, лапа скользит по голове, уху, задевает щеку.