Книга Лино (1)

А когда элени смешивают искрящееся серебро небес с матовой сединой росы, обширные луга превращаются в гигантские сказочные чаши, невесомо лежащие в утонченных ладонях мира.

Таков для него был весь мир. Мир, состоящий пока лишь из отдельных картин и красок, мир несущий в себе лишь смутную смесь ощущений, целостный, но... неполный. Как выглядит кора далеких деревьев? Как пахнет цветок на укромной поляне? Что такое камень, укрытый в земных недрах? Он не знал этого и лишь чувствовал их целостность и красоту. Он мог коснуться дрожащего листа крошечной каплей росы, но она не отражала настоящего прикосновения. Он знал, что это ощущение неполно и неуверенно, неловко искал выход из этого положения, потому, что все чувства говорили ему о том, что все это может быть иным.

Он тянулся к другим проявлениям сущностей Арды так же, как росток, едва выглянув из вскормившей его земли, тянется к свету. Он, Линдорон, хотел быть иным и делал все возможное для того, чтобы добиться своей цели.

И однажды элени, от которых ничто не могло укрыться в пределах только что созданного мира, увидели, как мельчайшие капельки воды едва заметно искрящейся пылью потянулись к серебристому пологу росы, а затем, перемешавшись, устремились ввысь для того, чтобы через мгновение застыть здесь невысокой островерхой горкой, обрывистые склоны которой по-прежнему терялись в прозрачных завитках тумана.

Линдорон не знал, сколько времени продолжалось для него это странное состояние, когда сущность его обрела вдруг две разные грани. С одной стороны он — стихия — по-прежнему продолжал быть везде, где прорезали твердь земли речные устья или укрывала травы искристая роса, но с другой стороны он — личность — медленно обрел вполне определенное место, отрываясь от окружавшей его картины и начиная обладать иными чувствами, недоступными прежде.

Теперь прохладный ветерок касался его совсем иначе. Он не скользил по поверхности неожиданно смешавшихся друг с другом водяных стихий, а как будто обтекал Линдорона, лаская его со всех сторон. Звуки стали четче, очертания лесов, звезд и травы изменились, утрачивая детали, но обретая форму и полноту. Он словно смотрел на них под другим углом и, все-таки, смотрел иначе.

Прошло время. Капли воды и мирового тумана сгустились, еще плотнее, обрели форму и цвет, и на берегу реки впервые за то время, что привольно текла она здесь со времен Творения, появился айну в облике, подобном будущему облику Детей Илуватора. В облике, до сих пор видимом очень немногими. Он одиноко сидел среди окружавшей его травы, высокий, немного хрупкий, чуть обхвативший руками острый изгиб открытых колен.

Но что-то в его облике сохранилось и от того, что было подлинной сущностью Линдорона, ибо его светлые волосы струились по плечам подобно водам реки, черты лица не уступали в мягкости ласковому прикосновению волн, а лазурно-голубые глаза были сродни неведомому пока цвету, обретаемому водой в час яркого дневного света.

Осторожно протянув руку к широкому листику травы, Линдорон впервые коснулся его так, чтобы лист заиграл под его пальцами, словно колеблемый ветром. Сейчас для майя это открытие было настоящим чудом, не меньшим, чем то, когда творил он рядом с Ульмо все то, что родственно было его душе: устья рек и росу, украшавшие Арду. Сам того не ожидая, внезапно он улыбнулся, а затем... запел, восторженно глядя на наблюдавшие за ним элени. И впервые душа его рождала не чувства и журчание воды — звучание Музыки, а песню, слог которой понятен был всем, даже любому из майяр огня, навряд ли способному как-либо иначе осознать всю полноту мелодии, настолько противоположной его природе.

Слова рождались легко. Так легко, как могут рождаться слова, идущие из глубин настоящего, живого сердца, обращавшего дух в личность. Личность, обретшую реальную жизнь, такую, какую будут называть жизнью те, кому только еще суждено придти в сотворенный музыкой мир.

Следуя за своей песней, Линдорон медленно поднялся, и впервые за всю свою не такую уж и короткую жизнь пошел прочь от воды, осторожно приближаясь к далекой кромке лесов для того, чтобы теперь по-настоящему увидеть то, что создано было другими. Теми, чьи деяния до сих пор были недоступны для него, привязанного к тем местам, где струился его дух.

* * *

Аулэ молча прошел через огромный подземный зал, украшенный длинными рядами колонн, но не имевший окон, так что одному ему и его майар ведомо было то, как проникают сюда яркие лучи созданных недавно светилен.

Медленно отворив не слишком большую боковую дверь, он бесшумно вошел в с любовью обставленную мастерскую, где легкая взвесь редких пылинок в извечном танце кружилась среди рабочих столов, стеллажей с инструментами, аккуратно уложенных каменных плит и заготовок.

Поначалу он создавал здесь резьбу и скульптуры для украшения различных построек, ни капли внимания не обращая на то, как далеки эти горы от острова Альмарэн, где обретали свое место сделанные здесь творения. Ему нравились эти подземные чертоги, и раз за разом грезил он о том, как идет в этих залах иная жизнь, отличная от жизни валар. Невысокие крепкие существа сновали в этих видениях по длинным коридорам, с любовью зажигая огни кузниц и веселясь на празднествах среди камня и гор. Густые и низкие голоса их перемежались с медным отзвуком шаловливого смеха тех, чья сущность и вовсе ускользала от того, кто создавал когда-то недра этого юного мира, год за годом противостоя силе того, чье лицо почти в точности повторяло его собственные черты.

И всякий раз задумчивая улыбка озаряла тогда его лицо до тех пор, пока не задумал он изобразить увиденное, создав хотя бы жалкую имитацию того, что грезилось ему в течение стольких лет.

Он начал работу совсем недавно и именно эту мастерскую избрал местом рождения странных фигурок, эскизы которых он время от времени рисовал то там, то здесь, осторожно затирая не получившиеся. С огромной тщательностью выбирал он в заветных кладовых подходящие камни, с предельной осторожностью намечал на них задуманные черты, но лишь в предыдущий его приход острое зубило впервые коснулось выбранных айну камней, скол за сколом открывая миру тех, кто мог бы быть Детьми Эру.

Плотная каменная крошка усыпала пол у ног Аулэ, и очертания невысокой коренастой фигурки все четче вырисовывались у него под рукой. Осторожно, чтобы не навредить ни камню, ни внешности, вала смягчал и смягчал неизбежную грубость изначальных граней, не зная ни сна, ни усталости. А затем пришло время, когда на колени его легло задумчивое и мудрое существо с крепкими руками мастера и густой, окладистой бородой. Осталось сделать лишь окончательную доводку, но... рука его вдруг потянулась к следующей заготовке и, только доделав третью по счету фигурку, Аулэ заставил себя вернуться к первой из них.

Теперь, когда предстоящая ему работа должна была лишь повторить очертания уже сделанной, вала снова позволил себе дать волю мечтам и знакомые видения привычно обступили его. Опять зазвучали умолкшие было голоса, опять заговорили друг с другом рудники и кузни, созданные не руками тех, кто был ему подобен, опять загомонила то суетливая, то степенная толпа, самим своим существованием подтверждавшая подспудное мнение хранителя земных недр о том, что айнур — не единственные из возможных обитателей Арды...

...Очнулся он от того, что в какой-то момент камень под его рукой стал теплым. И это изменение не было теплом, вызванным посредством обыкновенного трения. Оно шло из глубины камня и, хотя все камни были для Аулэ сродни живым существам, случившееся чудовищно отличалось от того, что ему доводилось чувствовать прежде. Дело в том, что теперь от почти законченной фигурки на Аулэ повеяло теплом жизни, теплом тех самых существ, что до сих пор жили только в его воображении. Еще немного и его творение способно будет дышать, двигаться, мыслить и даже... даже согреть своим теплом другое существо, которому это будет необходимо...

— Жизнь... — невольно выдохнул вала, не имея сил сдержать то спокойное изумление, которое почувствовал, осознав содеянное. — Ально, он живой!

Майя, вошедший в мастерскую за то время, пока шла работа, быстро поднял голову от броши, которую делал в подарок кому-то из обитателей Альмарэна. Взметнулись над головой тяжелые пряди серебристо-белых волос и вот он уже стоит перед пораженным случившимся мастером, будучи не в силах скрыть от него восторг и нежность, зародившиеся в его темных глазах.

Ально был единственным, кто сумел понять рассказы Аулэ о посещавших его видениях и лишь к нему Хранитель Недр был привязан настолько, чтобы рискнуть показать то, что действительно родилось под его рукой. Осторожно коснувшись фигурки, майя был первым, кто почувствовал под своей рукой не просто живой камень, а тело... кого?

— Гном, — едва слышно шепнул он. — Дарин?

— Не знаю, — так же тихо ответил Аулэ, и в невероятно ярко освещенной мастерской надолго воцарилась тишина.

Больше вала не работал над тем, кого создал. Он просто осторожно держал на руках внезапно оживший камень, как держит отец крепко спящего ребенка, и, казалось, так или иначе исподволь передавал ему все тепло своей могучей души. Ально же, сидя на корточках напротив них, медленно создавал связь... Много позже способную быть его подарком этому новому народу, реальность которого отныне стала очевидна.

* * *

Оссэ... Непревзойденный лихач, шутник и веселый товарищ... Тот, кто не боится жить близ самых берегов, дерзостно споря с твердостью камня и скал... Чья песня — необоримый зов к действию, силе которого с трудом противится услышавшая его душа... Что увело тебя от зыбкого полога могучих волн? Что заставило смеяться над теми, кому помогал ты когда-то творить? Почему в голосе твоем звучит теперь грохот и рев, и безжалостные штормы секут зеленое тело Арды? Ответь мне... Ведь это я, Линдорон, спрашиваю тебя об этом.

Но не было ответа голосу, зовущему друга. Далек был Оссэ и не слышал он печальной песни росы. И тогда не выдержал Линдорон боли, разрывавшей его душу и, скинув столь дорогой ему облик Детей Илуватора, всем своим существом устремился туда, где голос его, казалось, будет слышнее... Туда, где укрылся тот, кого позже назовут Повелителем Севера, туда, где зарождались основы первой из крепостей Арды. Ибо именно на север смотрел теперь Оссэ и, кто знает, может быть лишь так удастся вернуть его назад.

Долог был путь, и горы вставали неодолимой вроде бы преградой, но боль за судьбу товарища не оставляла Линдорна и он по-прежнему двигался вперед.

Да, он знал, что во времена Музыки голос Оссэ звучал в хоре поддержавших Мелькора, однако, будучи близок с хозяином прибрежных волн в так неожиданно связавшей их дружбе, знал он и то, что срок этот был недолог. А раз так, то вполне возможно, именно ему, Линдорону, удастся прервать страшный куплет, который ведет сейчас любимца Ульмо.

Куда?

Кто знает...

Быть может, даже к вражде с творившими Арду. И к вражде с ним... с тем, с кем так долго сливали они в единое целое волны рек и морей.

Поэтому вперед и вперед, прочь от широких морских просторов лежал его путь до тех пор, пока не измельчали реки и не покрыла их корка прозрачного льда. Дальше продираться стало сложнее, однако и это на первых порах не смогло оказаться достаточно непреодолимой преградой. Сначала Линдорон ухитрялся скользить под этим тускло мерцающим панцирем, потом проскальзывал между мельчайших льдинок, все медленней продвигаясь вперед, но затем... Все сильнее становились чары Мелькора, и все труднее оказывалось для майя не застывать в тонких ходах, которые пробивала его природа и горячее желание вызволить друга. Все уже оказывались щели, в которые можно было просочиться, и, в конце концов, Линдорон понял, что завяз в этом царстве ледяных оков, растворившись в них и не имея ни малейшей возможности ни двигаться дальше, ни вернуться назад, ни свернуть в сторону.

Время остановилось.

"Что нужно тебе, посланец Владыки Вод?" — услышал он вдруг в звенящей тишине казалось бы давно забытый многими голос.

"Я не посланец, — ответил Линдорон. — Но я хочу говорить с Оссэ; другом, ради которого я здесь."

Странно: он все еще мог говорить (или, вернее, думать), хотя вряд ли сумел бы дать себе полный отчет в том, что с ним сейчас происходит.

"С Оссэ?.. — усмехнулся вала. — Посмотрим, станет ли он говорить с тобой."

"Но я..." — голос Линдорона утратил последнюю твердость, пришедший на Север замолчал и в тот же миг ощущение присутствия повелителя здешних мест исчезло. Так, словно его и не было.

И снова тишина, одиночество и чувство растворенности в той массе льда, что окружала его. Прежде Линдорон уже бывал в подобных переделках. Мелькор часто использовал магию холода во времена Творения Арды, когда спорил с Хранителем Вод. Однако тогда сам Линдорон был лишь стихией и холод влиял на него иначе. Он просто лишал творившего росу возможности действовать в привычном ему стиле, переводил майя в новое, непривычное для него состояние, но даже посредством ледовых оков отнюдь не калечил его. Однако сейчас... Сейчас попавший в ледяную западню майа был личностью, а потому вынужденное, магически навязанное бездействие страшило и угнетало его. Фактически теперь он был близок к тому, чтобы понять, что такое смерть. Ему-стихии она была недоступна, и вскоре он стал рваться из губящих его оков, теряя силы в безнадежной борьбе.

Он не знал, что происходило с ним. Это было похоже на безумие, когда время неровно метущихся безсознательных рывков сменялось временем апатии, но никакая информация о них почти не достигала сознания. Лишь однажды гаснущий разум его пробудился настолько, чтобы, вновь погружаясь в небытие, Линдорон нашел в себе силы еще раз позвать того, чья судьба заманила его в эту ловушку.

"Оссэ..." На самой границе чувств услышал морской бродяга голос своего друга.

"Оссэ..." — вновь растаяло в тишине...

А затем грянула буря.

Почуяв неладное, владыка прибоя стал рваться с привязавшей его к Мелькору "цепи", и мало кто сумел бы сдержать сейчас яростные его порывы.

Однако Мелькор сумел. Раз, другой смягчал он удары начинающегося бунта, но затем... Затем снова услышал Линдорон его голос.

"Оссэ уйдет, — медленно произнес он, — но лишь в том случае, если ты сам займешь его место. В противном же случае, я найду способ заполучить вас обоих."

"Ты... ты дашь ему свободу?" — очень слабо воспрял духом Линдорон.

"Да, но в обмен на верность, которую дашь мне ты."

"Хорошо, вала. Но не расплатиться тебе за обман... если он будет..."

* * *

Одинокий всадник стремительно мчался по извилистой равнинной дороге.

Петляя меж холмов в ярком свете Столбов, длинная светлая лента неустанно стремилась к далекому морю. Бескрайнему светло-синему простору, изборожденному изменчивыми перекатами волн, над которым неустанно гуляли потоки вольного ветра, воистину не знавшего иных преград, кроме сурового камня далеких гор. Но и их отвесные склоны веселый бестелесный странник огибал с той же легкостью, что и катящуюся к берегу волну или вздымавшееся в глубине леса огромное дерево.