1. Белый пепел снегов

— Но тогда кто же это?..

Вяжгир принялся рассказывать:

— Уже теперь четыре дня тому назад домовой на меня взъелся, выставил из избы, ну и чего даром время терять? Я пошёл к дальнему роднику снег откопать. А этот там, валяется.

Знахарь снял охранные заклятья и немедля взялся врачевать больного, которому совсем худо сделалось. Кровь вытекала из открывшихся ран и подплывала под него, дыхание еле теплилось. Знахарь положил ему под голову ветку падуба, прочёл заговор для покоя и сна, налил в кружку отвар коры шепчущего дерева.

— Подержи ему голову.

Ян послушно приподнял голову чужака, и Вяжгир влил тому в рот горькое снадобье.

— Вот и нашёл я его на берегу крутояра, — про Годарха со Стигвичем говорить не стал, не то Ян опять заведёт старую песню, что надо перебираться жить в становище, дескать, опасно жить на отшибе. — Думал, мёртвый, бросить хотел. Ну а коли живой оказался, пришлось забрать. Где на себе нёс, где тащил. Насилу доволок. Лечить стал. Думал: помрёт, ну и помрёт, выправится — хорошо. Две ночи от него не отходил, а он лежит, не шевелится, будто всё равно ему, жить или не жить. Слышь, Ян, — сказал вдруг знахарь, — поди-ка ты умойся. Глядеть на тебя невмоготу.

Ян сам себя не видел, увидел бы — не узнал. Весь в крови, будто зверя свежевал.

Умылся он, знахарь достал из сундука меховое одеяло, переложили на него раненого, а шкуру, пропитанную кровью, свернули и засунули под лавку, чтобы потом почистить снегом.

— Первой же ночью пришли за ним. Мне-то невдомёк, защитой дом обнёс некрепкой, всегдашней, а они как заголосят под окном, как завоют слезно, с причитанием. Я было прилёг, устал накануне, а тут вскочил, а они уже в дверь ломятся. Начал я творить заклятья и про себя думаю: ну всё, смерть моя пришла. Гляжу, чужак-то дёргается, будто в него горящей головней тычут. Тут я не на шутку перепугался, кого, думаю, в дом приволок? И сам всё заговоры читаю, со страху даже те вспомнил, какие ещё в детстве слыхал. А как филин ухнул, так всё успокоилось.

— Но ведь бёрквы это, колдун! С кем ты тягаешься?!

— Нет, не бёрквы, — твёрдо возразил знахарь. — Бёрквы следов на снегу не оставляют. Я по утру вышел — вокруг моей избушки всё истоптано и следы в лес тянутся. Да и домовой помалкивал, затаился где-то со страху. Разве пустил бы он духов, ежели те нос не по делу, а ради прихоти кажут?.. Нет, были то не бёрквы. Они теперь в третий раз придут и либо выманят парня, уж не знаю, на кой он им сдался, либо уберутся насовсем. Но сейчас-то мне имя его известно, попробую составить на него заговор-оберег. А пока составляю, ты мне расскажи, что за дело у тебя. Уж извиняй, что сразу-то сказать не дал.

Да какое дело?! Ян вдруг сообразил, что ему самое время уходить подобру-поздорову, и засобирался:

— Я тебе завтра скажу, теперь пора мне, и так задержался, вон, светает уже.

Знахарь выпрямился от жаровни, из которой гусиным крылышком выгребал пепел, и поглядел Яну в глаза. Опять Ян почувствовал себя ниже ростом, и ему сделалось нехорошо.

— Бежишь, Сокол? — прямо спросил знахарь. — Боишься?

— С чего ты взял? — нахмурился Ян. — Я же всё равно тебе не помощник.

— Может, твоя помощь и не пригодится, но буде она понадобится, ты не откажешь.

— Да что я сумею-то?

— То же, что и сегодня: держать его, чтоб не убежал.

Ян понял, что попался. Уйти, поссорившись с колдуном, нельзя: он может наслать порчу на него и на весь его род. Но и остаться здесь, чтобы ещё раз услышать заунывное пение под окнами, тоже было равносильно порче. Правду люди говорят: водишь дружбу с колдунами — жди беды. Ян про это забыл и вот поплатился.

Угрюмый, он сел в угол так, чтобы видеть и знахаря, и раненого чужака. 'Вот ведь какая несправедливость, — подумал, — я сильней колдуна, здоровее, а победить не могу. Да чтоб меня, если против него пойду!'

— Чего набычился? — спросил Вяжгир. — Чего в угол забился? Сам на себя страху напустил, аюл.

'Аюл' означало 'недоросток', 'подуруша', но Ян не обиделся. Помнится, когда был ещё мальчишкой, тайком от отца пробовал обращаться в сокола, что умел каждый воин его клана. Понятное дело, несвоевременные попытки отозвались бедой: как-то раз взлетел, но сил не хватило поймать ветер, и он, ломая хрупкие крылья, упал в лес, прямо к ветхой избушке знахаря.

Вяжгир нашёл его у своих дверей, обернул обратно в человека и лечил, а пока лечил — не раз потчевал этим словцом, и дружков его босоногих, которые прибегали проведывать. С тех пор Ян частенько захаживал к нему в избушку, крытую дёрном, на котором каждую весну распускались жёлтые цветки мать-и-мачехи. Но ещё ни разу не случалось так, чтобы нельзя было уйти, если ему того хотелось.

— Хватит дрожать, — сказал знахарь, гася лучину — наступало утро. — Силком не держу, да, боюсь, не управлюсь один. Подбрось-ка лучше поленьев в печь и раздуй огонь хорошенько, не то замёрзнем.

Он ещё раз осмотрел все раны болящего, что-то пошептал ему в темя, потом укрыл потеплее одеялом и сам улёгся на лавку.

— Устал я нынче, — пробормотал. — Посплю. И тебе советую.

Но Ян нипочём не хотел спать, он прикидывал, как бы ему сбежать, но всё без толку. Да, теперь он умел оборачиваться соколом, но сокол-то в клетке! Силой не прорвёшься, да и какие силы — три дня в дозоре, толком не спал, на крыло подымался... Делать нечего, сунул в топку несколько поленьев, огонь тут же заворочался, загудел, рванулся наружу. Ян прикрыл заслонку и привалился спиной к тёплому боку печи.

Умом понимал, что Вяжгир худого ему не сделает, не посмеет. Да и не таков он человек. Ян посмотрел на него. Подложив руку под голову, знахарь, казалось, спал крепким сном, хотя Ян был уверен, что спит он только одним глазом.

Время шло, и Сокол в конце концов проголодался. Он никогда не ел в этом доме, да колдун и не предлагал и сам при нём ни разу не ел. 'Оно понятно, — думал Ян, — зачем колдуну еда... И чужаку этому не нужна, он и так не сегодня-завтра помрёт'. Но Ян-то живой, и нутро уже свело до боли. В конце концов, когда белый снег за окошком стал синим, голод победил страх.

— Эй, колдун, — позвал Ян, — нет ли у тебя хлеба?

Знахарь тотчас открыл глаза, будто и не спал вовсе:

— Известное дело, есть. Поди в кладовке возьми.

Ян толкнул низенькую дверь и в растерянности остановился на пороге. Так бывает с теми, кто вообразит себе чащобу до небес, а после окажется, что там и на подлесок не хватало. Раньше он с опаской глядел на эту дверцу, уверенный в том, что за нею — тёмный вход во владения духов, а вместо него увидел склянки, жбаны, кадушки и туески с вареньями-соленьями, заготовленными нынешним летом.

Немного разочарованный, Ян взял с полки завёрнутый в полотенце вчерашний каравай, вышел и плотно затворил дверь за собой.

А между тем вечерело, в избушке быстро скопилась темень. Знахарь велел Яну зажечь лучину, а сам опять принялся готовить отвары с припарками и потчевать ими раненого. Ян сидел в углу, щипая каравай, и наблюдал за действом:

— Зачем ты лечишь его? Ведь всё равно не вылечишь.

— Сегодня узнаем, — отозвался знахарь, растирая в порошок цветки кровохлёбки и чабреца. — У этого парня много сил, захочет выправиться — сумеет. Пока он на перепутье: и жить надо, и с того свету его кто-то зовёт. Видать, родной, иначе не слушал бы, не рвался бы туда.

Знахарь говорил, останавливаясь время от времени и опять к чему-то прислушиваясь. Ян, глядя на него, тоже стал прислушиваться, и постепенно его снова начал одолевать страх.

— Переживет сегодняшнюю ночь — хорошо. Руки у него, смотри, сильные, ноги сильные, в бою, стало быть, так просто не сшибёшь. По телу шрамов не счесть, стало быть, много дрался, опыту не занимать. Опять же волосы. Погляди, какие у него волосы.

— А что? — Ян пожал плечами, а у самого по плечам мурашки бегают. — Волосы как волосы.

— Аюл. В волосах сила сущая заключена, вечуварами данная, сам-то вон с какими космами ходишь. Вот он помирает, как ты говоришь, а волос, гляди-ка, сильный, крепкий, длинный, от корня волной бежит, значит, и парень этот силён и крепок и много в нём охоты к свободе. Как легко волос рвётся, так легко человек и жизни лишается. Ты-то, Ян Серебряк, в Имарь-день многим девицам локон даришь? — неожиданно подмигнул знахарь.

Ян сверкнул в темноте белозубой улыбкой, отпираться не стал:

— Многим. Тебе разве соврёшь?

— И врать ни к чему. Приходишь-то потом весь крыльцами стриженый, смотреть страшно.

Ян вспомнил Имарь-день прошлым летом и рассмеялся. По обычаю парень и девушка, что полюбились друг другу, меняются срезанными локонами, а Ян тогда был в ударе. Хорошо, за зиму волосы вновь отросли.

И вдруг под окном тихо так, осторожно — скрип... скрип... У Яна сердце захолонуло, спина сразу взмокла, он вскочил, не зная, куда кинуться, где спрятаться. А знахарь ему говорит:

— Сядь. Эти шаги не опасны.

А дверь уже сама по себе отворяется, и Ян застыл, будто к полу примёрз.

В избу пожаловал человек, в тулупе, валенках, если по стати да по одёжке встречать, то и мимо пройдёшь, а вот не тут-то было: сам росту небольшого, но переступил порог — и будто бы всю избу собой заполонил, словно она ему в плечах тесна, словно достал макушкой до самых стропил. И свету с собой принёс, неяркого, но от него даже огонь притих в печи, и лучина погасла, никто и не заметил. Свет у него исходил от лика, от рук — таких белых, что, казалось, ни кровинки в них нету, да от волос — длинных, инеистых, в них искрилась, играла колдовская сила.

Имя этому человеку — эриль Харгейд, Яну ли не знать? Да он боялся его до смерти, потому как эрили владеют рунами, а Харгейд среди таких слыл самым сильным и самым опасным. Он приходил всегда нежданно-негаданно, мог вмешаться в любой отунг — совет племени, сказать слово, и никто никогда не смел этого слова ослушаться. Да что там! Никто даже взгляда его выдержать не мог, глаза у эриля, словно потухшие угли, а разгневается — угли как вспыхнут, вдруг испепелит на месте? Вот и Ян сразу взгляд отвёл, уставился в пол, а знахарь с почтением поклонился.

— Донесли до меня весть, Вяжгир, что в твоём доме объявился чужак, — произнёс эриль, сверкнув очами на застывшего Яна. — Звал меня?

— Звал.

Сокол в ужасе уставился на знахаря. Да в своём ли тот уме? Кому придёт в голову позвать в свой дом эриля, да ещё такого сильного, как этот? Он ведь обретается в Зачарованном лесу, с ведунами дружбу водит! Лес тот — громадный, дремучий, размахнулся от озера Остынь вдоль Келмени до самого моря, и люди там не живут и близко не показываются! А уж кто ведуна встретит, считай, пропал.

Однако же низенький щуплый Вяжгир-знахарь если и боялся, то виду не подавал и, пока эриль осматривал израненного чужака, обстоятельно рассказывал, как было дело. Ян тихонько сел в угол, подальше, только бы про него забыли.

Сокол был не дурак и знал, что знахари и колдуны всё же очень разнятся между собой и нечего их путать. Знахарь только и делает, что лечит людей с помощью трав, собирать и добывать которые — целая наука. А также разными заговорами и шептанием, их знахарь знахарю передаёт в большом секрете.

А вот колдуны почти все народ злопамятный и зловредный, от них всегда жди худого. Но если Вяжгира Ян колдуном звал шутейно, запросто навещал, мог словечком перекинуться (да мало ли таких в лесах от Келмени до Стечвы?), то эриль Харгейд внушал ему настоящий ужас, и никогда Соколу не являлась мысль завести с ним дружбу. Страшнее эриля могли быть только ведуны из Тёмного леса да бёрквы, что зажигают огоньки на Гиблом Болоте.

И вот бедняга Ян попал в самый настоящий полон к чародеям, могущим походя обернуть его в камень, а то и в мышь, Годархам на потеху... Мало того, с улицы стережёт ещё одна незваная беда, а в том, что это беда, Сокол уже наилучшим образом понял. Сидел теперь в углу и думал, как уцелеть промеж всех этих напастей, что свалились на его несчастную голову.

Эриль тем временем, скинув тулуп, колдовал над обнажённым телом чужака. Он говорил ему:

— Дыши!

И тот послушно дышал. Говорил:

— Перестань дышать!

И парень лежал, точно умер. Красной мазью рисовал на нём какие-то знаки, а знахарь, не переставая, шептал заговоры. Ян почувствовал, как вдруг у него закружилась голова, словно выпил ведро браги, его неудержимо повело в сон, но стоило услыхать под окнами зловещее 'скрип... скрип...', как весь сон разом слетел с него.

Эриль тотчас вскинул голову, ноздри у него затрепетали, глаза в темноте загорелись, он стал похож на зверя, почуявшего охотника недалеко от своего логова.

Сначала было тихо. Потом пронзительный голос завыл:

— Ингерд, сыночек мой!.. Покинь чужой дом! Ступай с нами!..

Обнажённое тело, пестреющее струпьями закрывшихся ран, дёрнулось, но эриль повелительно простёр над ним свою белую как снег руку и сказал только одно слово:

— Лежи.

И тело чужака покорно затихло.

Те, что за окном, видно, почуяли, что против них объявилась какая-то сильная сила, и гнев обуял их. Страшный рёв потряс ветхие стены избушки, вздрогнули пол и потолок, в углу с грохотом повалились чугуны и ухваты. Ян зажал ладонями уши и уткнул голову в колени, лишь бы ничего не слышать, но эриль всё так же стоял и не двигался, и больной под его рукой не шевелился, тогда как знахарь сделался белей белёного полотна. Казалось — ещё немного, и изба раскатится по брёвнышку, рухнет крыша, мох разлетится по ветру, до того её всю трясло и шатало.

Тогда эриль Харгейд вытянул вперёд правую руку и несколько минут стоял так, не подпуская друг к другу душу умирающего и тех, кто за нею явился. Как же пришлые старались прорваться сквозь этот заслон! Бились об него, кричали и выли, но заслон был прочен, и вопли из-за двери бессилия и злобы служили тому подтверждением.

Правой рукой эриль начертил в воздухе какой-то знак, и Ян услыхал грозный голос:

— Ну, довольно, потешились! Теперь убирайтесь!

И вой оборвался. Торопливо заскрипел снег под удаляющимися шагами, потом всё стихло.

Ян открыл глаза. Эриль Харгейд стоял, опустив голову, в белых волосах играли искры, а сам он светился сильнее прежнего, в избе стало как днём.

— Не простого парня подобрал ты, Вяжгир. Доброе дело сделал, но болеть сердцу твоему, — вздохнул эриль, — здесь и я помочь не сумею. Такие, как он, меняют жизнь всякого, кто их коснётся.

— Кто же он? — знахарь не подымал глаз, стыдился своего уродства.

— Маэр.

Вяжгир при этом слове дёрнулся весь, Ян вжался в стену: маэр? что за новая беда? — но прятаться было некуда, весь как на ладони.

Сам чужак меж тем пребывал в полном беспамятстве и не слыхал, какой разговор вели над ним эриль и знахарь.

— Какого же он роду-племени? — спросил Вяжгир, старательно поворачиваясь боком, чтобы не показываться лицом. — Чуток на Орла похож, такой же чёрный, но не Орёл. Не Тур и не Рысь. Про Лис, Куниц и Барсов и говорить нечего, не их порода.

— Ты хоть всех подряд перебери, кто в Махагаве обретается, а не угадаешь, — сказал эриль.