Старое новое сердце

— Господи! — зарыдала Анна Васильевна.

— Она тоже об этом догадывается, — вздохнул помрачневший Андрей. — Как можно радоваться каждому прожитому дню, если их остается все меньше и меньше? А каково ощущать это, видя своих сверстниц и зная, что они переживут тебя на десятилетия?

— И неужели ничего... ничего нельзя сделать? — прорыдала Анна Васильевна. — Знаешь, я так надеялась, что ей станет лучше, когда ты с ней объяснишься, так надеялась...

— Она сказала?! — вскинулся Андрей. — Что она сказала?

— Она сказала, что тоже любит тебя, но не хочет дарить тебе ложную надежду... — всхлипывая, сказала Анна Васильевна.

— То же самое, что и мне... — протянул Андрей. — Неужели она не видит, не понимает, что я на все готов ради неё, все сделаю — лишь бы она была хотя бы счастлива?!

— Думаю, она видит, — вздохнула мать. — Поэтому и сторонится тебя. Мне кажется, что она просто не хочет делать тебе больно, не хочет обременять тебя...

— Она уже делает мне больно, — процедил Андрей.

Он подошел к двери и протянул было руку к ручке, но затем замер, поглаживая её.

— Знала бы она, как мне становится больно, когда она говорит так! — прошептал он. — Я люблю её, мне не нужен никто, кроме неё! Не хочет быть обузой! Да я дня без неё не могу прожить! Да, я знаю, что ей осталось недолго, знаю, что уже вряд ли что-либо изменится. Но я не ищу другой судьбы. Я сделаю все, чтобы она была счастлива. До самого конца. Неужели она этого не видит? Не видит, что делает лишь хуже себе и больнее мне?

— Ты действительно её так любишь? — тихо спросила Анна Васильевна.

— Да.

— Тогда сделай что угодно, слышишь — что угодно, умоляю! — вцепилась она ему в руку. — Что угодно сделай — но пусть она будет счастлива! Хотя бы перед... перед концом!..

— Для себя я все решил еще три года назад, — твердо сказал Андрей. — Я люблю её. И буду любить всегда. Даже если у нас будет лишь один день.

И открыл дверь.

* * *

...Пойми меня —

Это была надежда,

Надежда на завтрашний день...

А наша жизнь стала просто пеплом,

Мы не смогли её сохранить

Прости и прощай,

И не нужно винить себя:

В этом мире нет места для нас...

И объяснять мне ничего не стоит;

Разбита судьба, сталась только вина... [1]

Центр ревел на всю громкость. Андрей поморщился, прочистил ухо, и огляделся.

Саша, одетая в потрепанную отцову рубашку и ставшие уже белыми джинсовые шорты, лежала на кровати и смотрела в потолок. Андрей хмыкнул и громко хлопнул дверью.

Саша подняла голову. Увидев Андрея, она нашарила пульт и нажала на кнопку паузы.

— Снова жалеть пришел? — металлически дребезжащим голосом спросила она.

— Поговорить, — мягко сказал Андрей.

— Я все сказала десять минут назад,— отрезала Саша. — Я люблю тебя, но не позволю, чтобы ты страдал из-за меня. Все, тема закрыта!

— Не закрыта! — процедил Андрей. Он подошел к кровати и присел. — Я уже сказал, что люблю тебя. Сколько ты еще будешь меня мучить? Думаешь, мне не больно от того, что ты нездорова?

— Андрей, так будет лучше для всех...

— Для кого — "для всех"? — надтреснутым голосом проговорил он. — Так ты лишь делаешь мне больнее. Ты ведь и сама не веришь в то, что говоришь...

— Андрюш, я... я не могу, не хочу, чтобы ты страдал! — воскликнула Саша. — Посмотри на меня, посмотри на себя! Нам по шестнадцать лет! Андрюш, мне осталось жить всего ничего! Ну протяну я лет пять, и что? Я все равно умру, не в восемнадцать, так в двадцать-двадцать два! Ты ведь только жить начнешь к этому времени! Зачем тебе такая обуза?

— Ты для меня не обуза, ты — свет всей моей жизни, моя путеводная звезда, — прошептал Андрей. Он подполз и положил голову ей на колени. — Я люблю тебя, и сделаю все, чтобы ты была счастлива. Я буду счастлив, если будешь счастлива ты...

— Андрюш, я же скоро умру! — горько прошептала Саша, перебирая руками его волосы.

— Саш, умоляю, не отвергай меня! — зашептал он. — Не отвергай! Я буду счастлив, даже если у нас будет лишь один день! Я сделаю все, все, что нужно, что только можно — лишь бы ты была здорова! Каждый день проведенный с тобой — вот мое счастье! Пусть даже у нас будет мало времени, пусть! Главное, что оно будет! И ты будешь, будешь счастлива!

— Я не могу... — повторила она, но больше ничего не сказала: Андрей, приподнявшись, поцеловал её, и она замолчала, наслаждаясь каждым мгновением близости с ним.

— Если я не могу вылечить тебя, или подарить тебе надежду, то я хотя бы сделаю так, чтобы ты всегда была счастлива... — прошептал он, оторвавшись на миг от её губ. — Неужели ты этого не хочешь?

Он начал стаскивать с неё рубашку. Она не сопротивлялась.

А на кухне, буквально обрушившись на стол, плакала Анна Васильевна.

— Помоги ему! — шептала она. — Господи, только бы они хоть немного пожили вместе, хоть немного она была бы счастлива. Пусть бранят их, пусть осуждают меня — пусть даже от меня все отвернутся, пусть! Лишь бы только она была счастлива в это время! Если ей не дано жить долго и счастливо, то пусть она поживет хотя бы счастливо! Один день, хотя бы один день! — Она повторяла и повторяла эту фразу как заклинание, как заговор, и крупные слезы одна за другой сбегали вниз по щекам и, летя вниз, падали в становившуюся все больше и больше солоноватую лужицу...

Внезапно она на миг, вздрогнув, замерла. Она увидела, что в лужице слез отражается висевшая на стене икона Богородицы. На какое-то мгновение Анне Васильевне показалось, что по щеке Богородицы пробежала слеза. Она подняла голову. Икона была сухой, но все равно как-то странно блестела. Казалось, что икона плачет вместе с ней...

* * *

Поздняя осень.

Помертвевшие деревья готически мрачно склонялись над засыпанными желтыми и красными листьями могилами. Листьев в этом году было столько, что сторожа просто не успевали обходить не такое уж и большое сельское кладбище; и то и дело над дорожкой и над могилами возникали небольшие и недолговечные смерчи.

По центральной дорожке кладбища шел молодой человек лет тридцати, с непокрытой головой, одетый в черное осеннее пальто. Под руку с ним шла молодая, лет пятнадцати-шестнадцати, девушка.

Они подошли к довольно высокому тополю, зашли за него и остановились перед огороженным кованой решеткой надгробием.

Надгробие было изготовлено из черного сверкающего камня. С фотографии на надгробии на них смотрела молодая, робко улыбающаяся девушка в свадебном платье. Она была удивительно похожа на пришедшую с мужчиной девушку.

— Как я соскучился по тебе, Саша! — прошептал мужчина, опустившись на колени перед могилой, и положив букет в изголовье. — Какая ты была тогда красивая...

Именно такой она ему и запомнилась: неизлечимо больная, — но вместе с тем добрая и любящая девушка с задумчивыми глазами и легкой проседью в волосах, устало прислонившаяся к стене...

Ниже шла надпись:

Ольшанская

Александра Ивановна

08.VIII.1994

01.VIII.2014

Помню. Люблю. Жду встречи

Однако надпись занимала лишь левую часть надгробия. Справа было выбито:

Ольшанский

Андрей Олегович

09.VIII.1994

— Пап, скажи, как она умерла? — спросила девушка. — Ты никогда об этом не говорил.

— Мне тяжело говорить об этом, дочка... — прошептал Андрей. — Но ты должна знать.

Это случилось через три года после твоего рождения. К тому времени её сердце ослабло настолько, что могло остановиться в любой момент. Но твоя мама оставалась дома: она говорила, что "хочет умереть дома, видя родных". Так и случилось. Утром я уже обувался, чтобы пойти на работу. Она вышла в прихожую, чтобы поцеловать меня на прощание — и упала мне на руки. Очередная клиническая смерть. Я пытался её реанимировать, но безуспешно. А машина приехала лишь через полчаса, когда мозг уже был давно мертв, а тело окоченело... — он закрыл лицо руками. — Когда она была беременна тобой, врачи говорили ей, что её сердце не выдержит такой нагрузки, и даже в случае удачных родов давали ей от силы полгода. Она прожила три...

— Бабушка говорит, что она прожила столько лишь благодаря тебе.

— Это я благодаря ей за четыре года прожил целую жизнь... — печально улыбнулся Андрей.

— Вы были счастливы, да?

— Да, мы были счастливы, — повторил Андрей. — Твоя мама знала, что скоро умрет, но находила в себе силы радоваться каждому новому дню. А я старался сделать её как можно более счастливой... Я даже представить не могу, каково ей было. Но я пытался сделать так, чтобы хотя бы эти последние годы, месяцы, дни она была счастлива...

И на какое-то мгновение он вернулся на семнадцать лет назад, вновь увидев их с Сашей выпускной. Тогда бледная, но очень красивая и внешне веселая девушка сидела на сцене на стуле, играла на гитаре, и пела. Её звучный и мелодичный голос разносился по залу, доставая до самых его окраин; и с каждой новой строчкой зал все больше впадал в ступор; и вот уже подходила разъяренная директриса...

Но Саша все пела.

Какой же ох...нный день!

Вся позабыта пое...нь!

И х...та уже не та!

Кака-какая красота! [2] — пела она звонким и веселым голосом, в то время как у неё по лицу двумя ручейками текли слезы...

— Да, — повторил Андрей, смотря на фотографию и прижимая к себе дочь. — Мы были счастливы. Она была счастлива.

6 — 15 марта 2011 г.

[1] Песня "Взлет и падение" группы Stigmata.

[2] Песня "Ох...нный день" группы "Рубль". Сл. и музыка С. Шнурова.

Комментарий автора

Тяжело писать рассказ на такую опасную и неоднозначную тему. Хотя, признаться, больше всего боишься не этого, а реакции читателя.

Я помню, что смотрел программу "Время" как раз в тот день, когда был показан телерепортаж, посвященный истории двухлетней Веры Стрельниковой. Корреспонденты пафосно вещали, что благодаря помощи государства девочке смогли сделать операцию в одной из итальянской клиник; они говорили, что врачам удалось подарить девочке спокойную здоровую жизнь. Репортаж был снят очень грамотно.

Однако спустя две недели, случайно купив "Мир новостей", я прочел крайне любопытную статью (адрес — http://www.mirnov.ru/arhiv/mn896/mn/06-1.php), посвященную именно этой истории. Скажу больше: я был шокирован изложенной там информацией!

В статье утверждалось, что "...операция, стоившая государству 600 тыс. евро, не сделает Веру здоровой — она останется инвалидом, и мало шансов, что проживет больше 15 лет".

Пролистав затем множество медицинских книг и сайтов, я с удивлением узнал, что это действительно так. По американским оценкам, выживаемость после пересадки сердца в оценивается как 81,8%, 5-летняя выживаемость составляет 69,8%. Многие пациенты живут после пересадки 10 и более лет. Функциональное состояние реципиентов, как правило, хорошее. Дольше всех продержался Тони Хьюзман — он прожил с пересаженным сердцем более 30 лет и умер от рака кожи. Грубо говоря, сердце — биологическая батарейка человека, и как батарейка электронная, в случае замены требует последующих замен. Прибавьте к этому проблему отторжения пересаженного сердца — и картина получается гораздо менее радужная.

Еще более плачевная ситуация с пересадкой сердца детям. Если большая часть прооперированных взрослых имеет все шансы прожить с пересаженным органом до 10 лет и дольше, то средний срок жизни прооперированных детей составляет всего три года! Затем пересаженная "батарейка", или другой орган перестает работать. И тогда требуется повторная замена органа, а затем еще и еще... таким образом можно довести ребенка где-то до 15-летнего возраста. Потом уже просто не выдерживает организм.

Представьте, через что в подобном случае пройдет ребенок и его родители.

И вот мы подошли к основной проблеме газетной статьи и моего рассказа.

В конце статьи автор пишет, что "...лучше родить новых здоровых детей, чем нянчится с одним больным младенцем, чтобы потом потерять почти выросшего ребенка; потерять уже в недетородном возрасте".

Аплодисменты, друзья! Европа с её идеей эфтаназии, "милосердного умерщвления" пришла и к нам!

Самое жуткое, что автор статьи — женщина. Сразу же возникает вопрос: а неё самой дети есть? Хотя цивилизованные европейцы, наверное, приветствовали бы подобное решение. И действительно — вроде бы абсолютно правильное решение: в 2-3 года ребенок еще не осознает себя как личность, и родители еще в детородном возрасте. Да и даже, если ребенок доживет до 15 лет, то каково ему, уже практически сформированной личности, практически взрослому человеку, осознавать, что жить ему осталось не то что годы — месяцы, и что он вот-вот умрет? Милосердно, не правда ли?

Вот только, как сказала некая Алла, оставившая свой комментарий под этой статьей, автор, восхваляя такое "милосердие", не учла одного. Она не поставила себя на место таких родителей (и правильно — зачем делать это?). Как очень верно подметила Алла, родительская любовь действительно безгранична. Какой родитель пожелает смерти собственному ребенку? Думаете, он согласится с автором статьи? Если, уважаемый автор, и правда так думаете, то вы уподобляете этим себя палачам немецких концлагерей. И я не удивлюсь, если бы автор сказал это в лицо родителям Веры Стрельниковой и других детей, то кто-нибудь (если не все) из родителей гарантированно засветит ей по её физиономии. Лично я поступил бы именно так.

Какой нормальный родитель убьет свое дитя, плоть от плоти своей? Наоборот, он будет обивать все пороги, на коленях будет ползать, чуть ли не вылизывая зад чиновничьему отребью!

И не важно, что могут отказать. Я не буду касаться ни того, что операцию делали в Италии (а не у нас, хотя это было вполне возможно, — но никто даже и не обращался к нашим врачам!), ни того, что горе родителей будет ещё большим, когда потребуется повторная трансплантация — и так все ясно и понятно. Оставим это на совести чиновников, политиков, телевизионщиков, и прочей братии. Больше всего меня волнует то, что подобные публикации стали появляться в отечественных газетах.

Как человек верующий, я просто не могу ни понять, ни принять всю эту философию "милосердного умервщления". Естественно, мне сразу же скажут, что я не видел таких людей, которые годами мучаются от страшнейших болезней и которые уже просто мечтают о смерти. Но я все равно не могу понять этого.

Человеческая жизнь — самое ценное, что есть у человека, и самая ценная вещь в этом мире. Это данный нам свыше дар, билет в вечность, которую мы ищем, и пропуск, который мы зарабатываем на протяжении всего своего земного существования; и мы должны молить Бога за каждый прожитый день, час, минуту, секунду, наконец! Я не говорю уже о том, что убийство — один из страшнейших грехов.

Кто знает, — быть может, уже через пару лет появятся новые технологии, способные продлить жизнь таким несчастным? Надежда не должна умирать никогда. И если мы не можем продлить жизнь таким детям, то сделать так, чтобы они были счастливы хотя бы в свои последние мгновения жизни мы ПРОСТО ОБЯЗАНЫ.