Старое новое сердце

В классе было невыносимо жарко и душно, и все сидевшие там ученики сидели с красными и потными лицами. Девочек еще спасало то, что они были одеты в легкие полупрозрачные блузки; а вот парням в костюмах приходилось нелегко. Но никто из них пиджаков не скинул: придти в костюме на выпускной экзамен — традиция, да и шпаргалки там прятать гораздо удобнее...

Учителя-экзаменаторы, обмахиваясь листочками, сидели и благосклонно смотрели на умелые и не очень попытки учеником простимулировать память различными напоминалками, шпорами и бомбами: к чему зарезать учеников (пусть даже и неуспевающих), если большинство из них уйдут в различные "технари", и лишь малая их часть перейдет в десятый класс?

В классе стояла тишина, лишь изредка прерываемая скрипом карандашей и ручек, и взмахами самодельных вееров. Но, как водится, исключение из правил было и здесь.

Сидевшая на последней парте среднего ряда девушка была ужасно бледна и явно нездорова. В то время как её одноклассники изнемогали от жары, она спокойно сидела и писала, словно и не было этой самой жары. Но и она часто замирала на несколько секунд, сжав зубы и закрыв глаза, как будто её мучила какая-то боль...

* * *

Прошло полчаса. Время было на исходе.

Когда до окончания отведенного времени оставалось пятнадцать минут, странно бледная девушка вдруг побледнела еще больше. И схватилась за грудь.

— Саша, тебе нехорошо? — спросила заметившая это директриса.

— Да, Анна Сергеевна — ответила девушка. — Можно мне на минутку выйти? Мне осталось только написать ответ в последней задаче.

— Да, конечно, Сашенька! Положи свою работу ко мне на стол, и выходи.

Саша, дописав работу и собрав вещи, с трудом встала, добрела до директрисы, сдала ей свой листок, и вышла.

Никто из одноклассников не посмотрел ей вслед.

Лишь один, сидевший рядом с ней мальчик, с тревогой проводил её взглядом, и начал торопливо переносить свою работу на чистовик...

* * *

Выйдя из аудитории, Саша дошла до скамейки, и буквально рухнула на неё. Достав из кармана упаковку таблеток, она вынула одну, сунув её под язык, и прикрыла глаза.

— И зачем стоило вообще писать эту контрольную, если она уже ни на что не повлияет? — пробормотала она, схватившись за сердце.

По щеке скатилась одинокая слеза...

— Саша, ты как? — раздался вдруг голос урядом с ней.

Саша вздрогнула и открыла глаза. Перед ней стоял только что вышедший из класса парень, тот самый, что с тревогой смотрел на её уход.

— Как видишь, — криво усмехнулась Саша.

— Пошли! Я провожу тебя до дома! — тоном, не терпящим возражений, проговорил парень, помогая ей встать.

— Слушай, Андрей, — устало сказала девушка. — Почему ты общаешься только со мной? Про помощь я вообще не говорю. У тебя же нет ни личной жизни, ни друзей, ни подруг! Так почему же ты, вместо того, чтобы жить, как все, нянчишься с инвалидом, который вот-вот сыграет в ящик?

— Не говори так, Саш, — скривился Андрей, помогая ей спуститься по лестнице. — Пойдем-ка лучше домой...

* * *

Никто не мог понять, как могли дружить эти два подростка.

Их часто можно было встретить вместе: худого, угловатого и худощавого парня в очках, типичного "ботаника", — и высокую, стройную и красивую, но вечно бледную и почти не способную к резким движениям девушку. Но это была лишь внешняя сторона — о чем, правда, забывали практически все окружающие.

— Ромео и Джульетта, блин! Хлюпик втюрился в инвалидку! — смеялись над ними сверстники.

Взрослые же предпочитали отмалчиваться. Сверстники — нет. Впрочем, те, кто осмеливался сказать хоть что-то неприглядное, получали, как правило, в зубы, и не только в зубы — несмотря на небольшие габариты и худобу, рука у Андрея была довольно тяжелой, и постоять за себя и молча проглатывающую обиды подругу он был способен.

Они были знакомы практически с самого раннего детства, хоть и реально познакомились они лишь в первом классе. Их родители занимали один двухквартирный дом, и матери родили сына и дочку с разницей в один день в одном роддоме. Правда, мать Андрея с сыном выписали уже через несколько дней. А вот новорожденную Сашу почти сразу же перевели в реанимацию: у малышки был врожденный порок сердца.

* * *

— Андрей, ты не ответил на мой вопрос, — повторила Саша, когда они шли домой.

— Мы же с тобой друзья!

— Андрей, мне осталось жить считанные месяцы, от силы — пару лет! — с болью сказала девушка. — Тогда ты останешься один. Так не лучше ли завести себе друзей? Встречаться с девушкой, наконец!

— Саш, мы дружим с дошкольного возраста, — печально сказал Андрей. Его явно задели слова Саши. — Неужели ты так ничего и не поняла?

— Не поняла чего? — не поняла Саша.

— Ты никогда не думала, что я... что ты... — начал Андрей, и тут же осекся. — Я люблю тебя, Саш! — с трудом сказал он. — Ты всегда мне нравилась. А три года назад, я понял, что полюбил тебя...

— Т-ты это всерьез? — тихо спросила Саша.

— Нет. Я никогда тебя не обманывал. Не лгу и сейчас.

Некоторое время Саша смотрела на Андрея каким-то странным взглядом. Губы у неё дрожали. А затем она повернулась, и бросилась бежать. Но уже через десять метров она резко остановилась, и упала на колени. Подбежавший к ней Андрей увидел, что она стоит на коленях и рыдает, схватившись за сердце.

— Что ты делаешь! — крикнул он. — Тебе нельзя бегать! Неужели я сказал что-то не то?

— Н-нет... — прорыдала Саша. — Просто... просто я тоже тебя люблю...

— Так что же в этом плохого?

— Ты что не понимаешь? — со слезами в голосе воскликнула она. — Я же скоро умру, а ты будешь жить! У нас нет будущего! Ты не должен, не должен был так говорить!

Андрей спокойно поднял плачущую девушку на руки, и понес её.

— Но пока ты жива, — мягко сказал он. — И я тебя люблю, и ни за что не откажусь от тебя. — С этими словами он поцеловал её.

Но девушка все равно плакала...

* * *

Девочка прописалась в палате — как оказалось, на последующие три жутчайших года. Как оказалось, сердце Саши было не просто слабым. Оно остановилось точно на второй день рождения девочки. Врачам удалось его запустить. Но дни малышки были сочтены: всего за два года и без того увечное и слабое сердце износилось настолько, что могло замолкнуть вновь в любой момент. И каждый такой момент мог стать последним. Саше требовалось новое сердце.

В былые времена государство взяло бы на себя все расходы на операцию и лечение. Но в стране царила разруха; у государства не было денег даже на то, чтобы выдать зарплаты рабочим, учителям и врачам. Даже государственные оборонные предприятия и КБ существовали лишь за счет продажи своих изобретений другим странам. Да и какие, если подумать, могли быть зарплаты у бухгалтера и инженера? Что бы они изменили?

Родная медицина была бесплатной. Но никто еще не делал операций подобной сложности. А самое главное, даже если бы кто-нибудь и согласился, то он все равно бы не смог провести операцию — требуемого сердца просто не было. А время между тем шло. Саша перенесла еще четыре клинические смерти...

Родители Саши сделали все, что только можно. Они обзвонили друзей поместили объявления во все газеты, обили пороги всех инстанций, влезли в огромнейшие долги... Всеми правдами и неправдами им удалось собрать практически всю сумму. Узнав об этом, чиновники наконец-то обнаружили в своих карманах некие завалявшиеся средства. Их не только хватило на то, чтобы досыпать в гору вырученных денег жалкую кучку необходимых средств, но и — о чудо! — для того чтобы доставить Сашу в престижную зарубежную клинику, где и было найдено сердце, и проведена операция.

Государство переживало кризис. На телевидении требовались хорошие сюжеты со счастливым концом. Государству надо было вновь подняться в глазах граждан. История больной девочки, которой все-таки нашли и пересадили сердце, пришлась кстати. Корреспондент со слезами на глазах рассказывала эту историю, в то время, как камера показывала плачущих от счастья родителей и напыщенных и много говорящих врачей. Казалось, что в этой ситуации все остались довольны.

Вот только за границей приставленные к родителям переводчики почему-то забыли озвучить последнюю фразу врачей о том, что пересаженное сердце имеет несколько другие особенности, и через какое-то время девочке вновь потребуется замена этого органа...

* * *

Подойдя к их дому, Андрей донес Сашу до порога, и опустил её.

— Не хорони себя раньше времени, — мягко сказал он. — Некоторые люди жили с такой же проблемой годы, и даже десятилетия. Никогда не опускай руки раньше времени.

Он вновь поцеловал её. На этот раз она ответила на поцелуй.

— Я тоже люблю тебя, — прошептала она, печально улыбаясь. — Но мне ужасно больно, когда я думаю о том, что я умру, а ты будешь страдать. Поэтому я и прошу тебя одуматься.

— Нет, Саш, — с улыбкой сказал Андрей, обняв ладонями её лицо. — Я однолюб, и мне никто больше не нужен — только ты. И я не желаю иной судьбы.

Он повернулся и пошел к себе. Он не оборачивался — чтобы она не увидела его слез.

Она же всхлипнула, и полезла в карман за платком.

Естественно, она знала, что люди с пересаженным сердцем могли жить довольно долго. Она знала их имена назубок — результат бессонных и слезных ночей, проведенных в Интернете. Вот только жизнь подобных людей была похожа на прогулку по тонкому люду: каждый день, даже каждый шаг мог стать последним.

Вот только каково жить, зная, что, возможно, ты не доживешь и до окончания школы?

* * *

Анна Васильевна с нетерпением ждала возвращения дочери из школы.

Наконец, входная дверь скрипнула, и в прихожую ввалилась Саша.

— Наконец-то! — улыбнулась Анна Васильевна. Но её улыбка тут же погасла, едва она увидела лицо дочери. — Снова? — внешне спокойно спросила она.

— Снова, — подтвердила дочь.

— Ты плакала? — спросила Анна Васильевна, увидев мокрые щеки дочери. — Ты не написала контрольную? Тебе стало плохо?

— Мам, какая контрольная! — криво усмехнулась Саша. — Тут о похоронах думать надо!

Раздался легкий шлепок — это Анна Васильевна ударила Сашу по щеке.

— Не смей так говорить! — крикнула она. — И не смей себя хоронить раньше времени! По-твоему, отец умер напрасно? Ты должна, ты будешь жить! Ты еще...

Её тираду прервал странный отрывистый звук. Анна Васильевна посмотрела на дочь, и осеклась: Саша плакала.

— Прости, доченька! — кинулась она к ней. — Я тебя обидела, прости! Но, умоляю, не говори так больше!

— Я... я не из-за этого, — прорыдала Саша. — П-просто сейчас Андрей сказал, что любит меня...

— А ты что, раньше не замечала? — усмехнулась Анна Васильевна. — Он же с самого детства за тобой, как привязанный ходит! Ну а ты что?

— Я... я т-тоже его люблю... — еще громче заплакала Саша.

— Так в чем же проблема? — недоумевала мать.

— Мам, я же калека! — закричала Саша со слезами на глазах. — Я умру не сегодня-завтра! А он... он сказал, что любит только меня, и никто другой ему не нужен! Выходит, я подарю ему ложную надежду?!

— Не хорони себя раньше времени! — рявкнула мать. — Развела тут философствования! Другая бы на твоем месте каждому дню радовалась, что тебе Бог послал!

— Я пытаюсь, мама, — прошептала Саша, поднимаясь с пола. — Вот только как жить, когда ты знаешь, что в любой момент можешь умереть? Причем умереть от малейшего резкого движения? Скажи, мам, — подняла она измученные глаза. — Ты никогда не хотела, чтобы я умерла тогда, в детстве?

— Бог с тобой дочка! — закричала Анна Васильевна.

— Но ведь тогда и отец был бы жив! — воскликнула Саша. — И вы родили бы еще!

— Как я могу желать смерти собственному ребенку? — зарыдала мать. — Никогда, никогда!

Она с мольбой протянула к дочери руки, но та к тому времени уже встала и пошла в свою комнату. Где-то через полминуты из-за двери донеслась громкая и явно какая-то альтернативная музыка.

Это было хорошо: музыка заглушила плач все еще сидевшей на полу Анны Васильевны.

* * *

Проблемы вернулись спустя долгие девять лет.

Когда Саше исполнилось двенадцать, она впервые пожаловалась на сердце. Сперва родители не обратили на это особого внимания. Но затем жалобы стали постоянными. Испуганные родители вновь обратились к врачам. Услышанное шокировало их: за эти девять лет сердце девочки вновь здорово износилось, и опять требовалась операция!

Родители вновь начали беготню по чиновничьим кабинетам, но, как оказалось, напрасно.

— Государство и так потратило на вас полмиллиона долларов! — заявили в одном из кабинетов. Говорите, опять? И знать ничего не хотим! Вы что, денег с нас хотите стрясти? Да только в нашей области таких, как вы, сорок человек! Люди годами ждут сердца; некоторые еще за вами очередь занимали! Ну поймите, даже при всем моем желании не могу!

И так в каждом кабинете... И это было еще вежливо.

После одного из таких разговоров умер отец Саши. Крепкого сорокалетнего русского мужика внезапно сразил сердечный приступ. Казалось, сердечные болезни стали проклятьем семьи. Анне Васильевне удалось избежать подобной участи, но теперь одних её сил зачастую не хватало даже на то, чтобы выбить для Саши необходимые лекарства. Она поседела в сорок лет.

Она солгала Саше. Много раз её сознание рисовало картину, в которой Саша умирала ребенком. Нет, не в том смысле, что они бы просто родили еще одного ребенка, и жили бы ради него, навещая изредка реанимацию (хотя, признаться, приходила и такая мысль — но Анна Васильевна тут же гнала её прочь, и жестоко наказывала себя даже за столь малую слабину). Она просто представляла, что бы случилось, если бы Саше не нашли сердце, или не успели сделать операцию — что бы было с семьей в этом случае. Вот только как может мать мечтать о таком? И поэтому Анна Васильевна постоянно жестоко ругала себя даже за такое свободомыслие, и все это повергало её в ещё более глубокое отчаяние...

* * *

Внезапно заскрипела входная дверь.

Анна Васильевна быстро встала с пола, и попыталась утереть слезы. Ей это почти удалось.

Дверь открылась, и в прихожую зашел Андрей.

— Добрый день, теть Ань, — медленно сказал он, взглянув на дверь в соседнюю с кухней комнату, из-за которой долетала музыка. — Саша у себя?

— Да, Андрюш. Что сегодня случилось?

— Ей стало плохо на контрольной. — начал Андрей. — Об этом лучше не говорить, но... мне кажется, что её сердце стало еще хуже работать.

Саша знала, что Андрей в последнее время часто заходит к ним в дом. Но она не знала, что в последнее время он часто разговаривал с Анной Васильевной. Тема разговора, естественно, была неизменна: состояние Саши. Андрей, в отличие от самой Саши, всегда говорил правду.

— Как ты думаешь... — начала Анна Васильевна, и тут же вцепилась себе в волосы. — Нет, нет, я не могу спрашивать об этом, не могу даже думать... не должна думать!

— Не казнитесь, теть Ань! — отрезал Андрей. — Вы лишь оцениваете её состояние. Но в чем-то вы правы: уже не будет хороших новостей. Учитывая её нынешнее состояние, я думаю, что даже с учетом приема укрепляющих препаратов ей осталось три-четыре года. Максимум — пять лет.

— Господи! — зарыдала Анна Васильевна.

— Она тоже об этом догадывается, — вздохнул помрачневший Андрей. — Как можно радоваться каждому прожитому дню, если их остается все меньше и меньше? А каково ощущать это, видя своих сверстниц и зная, что они переживут тебя на десятилетия?

— И неужели ничего... ничего нельзя сделать? — прорыдала Анна Васильевна. — Знаешь, я так надеялась, что ей станет лучше, когда ты с ней объяснишься, так надеялась...

— Она сказала?! — вскинулся Андрей. — Что она сказала?

— Она сказала, что тоже любит тебя, но не хочет дарить тебе ложную надежду... — всхлипывая, сказала Анна Васильевна.

— То же самое, что и мне... — протянул Андрей. — Неужели она не видит, не понимает, что я на все готов ради неё, все сделаю — лишь бы она была хотя бы счастлива?!

— Думаю, она видит, — вздохнула мать. — Поэтому и сторонится тебя. Мне кажется, что она просто не хочет делать тебе больно, не хочет обременять тебя...

— Она уже делает мне больно, — процедил Андрей.

Он подошел к двери и протянул было руку к ручке, но затем замер, поглаживая её.

— Знала бы она, как мне становится больно, когда она говорит так! — прошептал он. — Я люблю её, мне не нужен никто, кроме неё! Не хочет быть обузой! Да я дня без неё не могу прожить! Да, я знаю, что ей осталось недолго, знаю, что уже вряд ли что-либо изменится. Но я не ищу другой судьбы. Я сделаю все, чтобы она была счастлива. До самого конца. Неужели она этого не видит? Не видит, что делает лишь хуже себе и больнее мне?

— Ты действительно её так любишь? — тихо спросила Анна Васильевна.

— Да.

— Тогда сделай что угодно, слышишь — что угодно, умоляю! — вцепилась она ему в руку. — Что угодно сделай — но пусть она будет счастлива! Хотя бы перед... перед концом!..

— Для себя я все решил еще три года назад, — твердо сказал Андрей. — Я люблю её. И буду любить всегда. Даже если у нас будет лишь один день.

И открыл дверь.

* * *

...Пойми меня —

Это была надежда,

Надежда на завтрашний день...

А наша жизнь стала просто пеплом,

Мы не смогли её сохранить

Прости и прощай,

И не нужно винить себя:

В этом мире нет места для нас...

И объяснять мне ничего не стоит;

Разбита судьба, сталась только вина... [1]

Центр ревел на всю громкость. Андрей поморщился, прочистил ухо, и огляделся.

Саша, одетая в потрепанную отцову рубашку и ставшие уже белыми джинсовые шорты, лежала на кровати и смотрела в потолок. Андрей хмыкнул и громко хлопнул дверью.

Саша подняла голову. Увидев Андрея, она нашарила пульт и нажала на кнопку паузы.

— Снова жалеть пришел? — металлически дребезжащим голосом спросила она.

— Поговорить, — мягко сказал Андрей.

— Я все сказала десять минут назад,— отрезала Саша. — Я люблю тебя, но не позволю, чтобы ты страдал из-за меня. Все, тема закрыта!

— Не закрыта! — процедил Андрей. Он подошел к кровати и присел. — Я уже сказал, что люблю тебя. Сколько ты еще будешь меня мучить? Думаешь, мне не больно от того, что ты нездорова?

— Андрей, так будет лучше для всех...

— Для кого — "для всех"? — надтреснутым голосом проговорил он. — Так ты лишь делаешь мне больнее. Ты ведь и сама не веришь в то, что говоришь...

— Андрюш, я... я не могу, не хочу, чтобы ты страдал! — воскликнула Саша. — Посмотри на меня, посмотри на себя! Нам по шестнадцать лет! Андрюш, мне осталось жить всего ничего! Ну протяну я лет пять, и что? Я все равно умру, не в восемнадцать, так в двадцать-двадцать два! Ты ведь только жить начнешь к этому времени! Зачем тебе такая обуза?

— Ты для меня не обуза, ты — свет всей моей жизни, моя путеводная звезда, — прошептал Андрей. Он подполз и положил голову ей на колени. — Я люблю тебя, и сделаю все, чтобы ты была счастлива. Я буду счастлив, если будешь счастлива ты...

— Андрюш, я же скоро умру! — горько прошептала Саша, перебирая руками его волосы.

— Саш, умоляю, не отвергай меня! — зашептал он. — Не отвергай! Я буду счастлив, даже если у нас будет лишь один день! Я сделаю все, все, что нужно, что только можно — лишь бы ты была здорова! Каждый день проведенный с тобой — вот мое счастье! Пусть даже у нас будет мало времени, пусть! Главное, что оно будет! И ты будешь, будешь счастлива!

— Я не могу... — повторила она, но больше ничего не сказала: Андрей, приподнявшись, поцеловал её, и она замолчала, наслаждаясь каждым мгновением близости с ним.

— Если я не могу вылечить тебя, или подарить тебе надежду, то я хотя бы сделаю так, чтобы ты всегда была счастлива... — прошептал он, оторвавшись на миг от её губ. — Неужели ты этого не хочешь?

Он начал стаскивать с неё рубашку. Она не сопротивлялась.

А на кухне, буквально обрушившись на стол, плакала Анна Васильевна.

— Помоги ему! — шептала она. — Господи, только бы они хоть немного пожили вместе, хоть немного она была бы счастлива. Пусть бранят их, пусть осуждают меня — пусть даже от меня все отвернутся, пусть! Лишь бы только она была счастлива в это время! Если ей не дано жить долго и счастливо, то пусть она поживет хотя бы счастливо! Один день, хотя бы один день! — Она повторяла и повторяла эту фразу как заклинание, как заговор, и крупные слезы одна за другой сбегали вниз по щекам и, летя вниз, падали в становившуюся все больше и больше солоноватую лужицу...

Внезапно она на миг, вздрогнув, замерла. Она увидела, что в лужице слез отражается висевшая на стене икона Богородицы. На какое-то мгновение Анне Васильевне показалось, что по щеке Богородицы пробежала слеза. Она подняла голову. Икона была сухой, но все равно как-то странно блестела. Казалось, что икона плачет вместе с ней...

* * *

Поздняя осень.

Помертвевшие деревья готически мрачно склонялись над засыпанными желтыми и красными листьями могилами. Листьев в этом году было столько, что сторожа просто не успевали обходить не такое уж и большое сельское кладбище; и то и дело над дорожкой и над могилами возникали небольшие и недолговечные смерчи.

По центральной дорожке кладбища шел молодой человек лет тридцати, с непокрытой головой, одетый в черное осеннее пальто. Под руку с ним шла молодая, лет пятнадцати-шестнадцати, девушка.

Они подошли к довольно высокому тополю, зашли за него и остановились перед огороженным кованой решеткой надгробием.

Надгробие было изготовлено из черного сверкающего камня. С фотографии на надгробии на них смотрела молодая, робко улыбающаяся девушка в свадебном платье. Она была удивительно похожа на пришедшую с мужчиной девушку.

— Как я соскучился по тебе, Саша! — прошептал мужчина, опустившись на колени перед могилой, и положив букет в изголовье. — Какая ты была тогда красивая...

Именно такой она ему и запомнилась: неизлечимо больная, — но вместе с тем добрая и любящая девушка с задумчивыми глазами и легкой проседью в волосах, устало прислонившаяся к стене...

Ниже шла надпись:

Ольшанская

Александра Ивановна

08.VIII.1994

01.VIII.2014

Помню. Люблю. Жду встречи

Однако надпись занимала лишь левую часть надгробия. Справа было выбито:

Ольшанский

Андрей Олегович

09.VIII.1994

— Пап, скажи, как она умерла? — спросила девушка. — Ты никогда об этом не говорил.

— Мне тяжело говорить об этом, дочка... — прошептал Андрей. — Но ты должна знать.

Это случилось через три года после твоего рождения. К тому времени её сердце ослабло настолько, что могло остановиться в любой момент. Но твоя мама оставалась дома: она говорила, что "хочет умереть дома, видя родных". Так и случилось. Утром я уже обувался, чтобы пойти на работу. Она вышла в прихожую, чтобы поцеловать меня на прощание — и упала мне на руки. Очередная клиническая смерть. Я пытался её реанимировать, но безуспешно. А машина приехала лишь через полчаса, когда мозг уже был давно мертв, а тело окоченело... — он закрыл лицо руками. — Когда она была беременна тобой, врачи говорили ей, что её сердце не выдержит такой нагрузки, и даже в случае удачных родов давали ей от силы полгода. Она прожила три...

— Бабушка говорит, что она прожила столько лишь благодаря тебе.

— Это я благодаря ей за четыре года прожил целую жизнь... — печально улыбнулся Андрей.

— Вы были счастливы, да?

— Да, мы были счастливы, — повторил Андрей. — Твоя мама знала, что скоро умрет, но находила в себе силы радоваться каждому новому дню. А я старался сделать её как можно более счастливой... Я даже представить не могу, каково ей было. Но я пытался сделать так, чтобы хотя бы эти последние годы, месяцы, дни она была счастлива...

И на какое-то мгновение он вернулся на семнадцать лет назад, вновь увидев их с Сашей выпускной. Тогда бледная, но очень красивая и внешне веселая девушка сидела на сцене на стуле, играла на гитаре, и пела. Её звучный и мелодичный голос разносился по залу, доставая до самых его окраин; и с каждой новой строчкой зал все больше впадал в ступор; и вот уже подходила разъяренная директриса...

Но Саша все пела.

Какой же ох...нный день!

Вся позабыта пое...нь!

И х...та уже не та!

Кака-какая красота! [2] — пела она звонким и веселым голосом, в то время как у неё по лицу двумя ручейками текли слезы...

— Да, — повторил Андрей, смотря на фотографию и прижимая к себе дочь. — Мы были счастливы. Она была счастлива.

6 — 15 марта 2011 г.

[1] Песня "Взлет и падение" группы Stigmata.

[2] Песня "Ох...нный день" группы "Рубль". Сл. и музыка С. Шнурова.

Комментарий автора

Тяжело писать рассказ на такую опасную и неоднозначную тему. Хотя, признаться, больше всего боишься не этого, а реакции читателя.

Я помню, что смотрел программу "Время" как раз в тот день, когда был показан телерепортаж, посвященный истории двухлетней Веры Стрельниковой. Корреспонденты пафосно вещали, что благодаря помощи государства девочке смогли сделать операцию в одной из итальянской клиник; они говорили, что врачам удалось подарить девочке спокойную здоровую жизнь. Репортаж был снят очень грамотно.

Однако спустя две недели, случайно купив "Мир новостей", я прочел крайне любопытную статью (адрес — http://www.mirnov.ru/arhiv/mn896/mn/06-1.php), посвященную именно этой истории. Скажу больше: я был шокирован изложенной там информацией!

В статье утверждалось, что "...операция, стоившая государству 600 тыс. евро, не сделает Веру здоровой — она останется инвалидом, и мало шансов, что проживет больше 15 лет".

Пролистав затем множество медицинских книг и сайтов, я с удивлением узнал, что это действительно так. По американским оценкам, выживаемость после пересадки сердца в оценивается как 81,8%, 5-летняя выживаемость составляет 69,8%. Многие пациенты живут после пересадки 10 и более лет. Функциональное состояние реципиентов, как правило, хорошее. Дольше всех продержался Тони Хьюзман — он прожил с пересаженным сердцем более 30 лет и умер от рака кожи. Грубо говоря, сердце — биологическая батарейка человека, и как батарейка электронная, в случае замены требует последующих замен. Прибавьте к этому проблему отторжения пересаженного сердца — и картина получается гораздо менее радужная.

Еще более плачевная ситуация с пересадкой сердца детям. Если большая часть прооперированных взрослых имеет все шансы прожить с пересаженным органом до 10 лет и дольше, то средний срок жизни прооперированных детей составляет всего три года! Затем пересаженная "батарейка", или другой орган перестает работать. И тогда требуется повторная замена органа, а затем еще и еще... таким образом можно довести ребенка где-то до 15-летнего возраста. Потом уже просто не выдерживает организм.

Представьте, через что в подобном случае пройдет ребенок и его родители.

И вот мы подошли к основной проблеме газетной статьи и моего рассказа.

В конце статьи автор пишет, что "...лучше родить новых здоровых детей, чем нянчится с одним больным младенцем, чтобы потом потерять почти выросшего ребенка; потерять уже в недетородном возрасте".

Аплодисменты, друзья! Европа с её идеей эфтаназии, "милосердного умерщвления" пришла и к нам!

Самое жуткое, что автор статьи — женщина. Сразу же возникает вопрос: а неё самой дети есть? Хотя цивилизованные европейцы, наверное, приветствовали бы подобное решение. И действительно — вроде бы абсолютно правильное решение: в 2-3 года ребенок еще не осознает себя как личность, и родители еще в детородном возрасте. Да и даже, если ребенок доживет до 15 лет, то каково ему, уже практически сформированной личности, практически взрослому человеку, осознавать, что жить ему осталось не то что годы — месяцы, и что он вот-вот умрет? Милосердно, не правда ли?

Вот только, как сказала некая Алла, оставившая свой комментарий под этой статьей, автор, восхваляя такое "милосердие", не учла одного. Она не поставила себя на место таких родителей (и правильно — зачем делать это?). Как очень верно подметила Алла, родительская любовь действительно безгранична. Какой родитель пожелает смерти собственному ребенку? Думаете, он согласится с автором статьи? Если, уважаемый автор, и правда так думаете, то вы уподобляете этим себя палачам немецких концлагерей. И я не удивлюсь, если бы автор сказал это в лицо родителям Веры Стрельниковой и других детей, то кто-нибудь (если не все) из родителей гарантированно засветит ей по её физиономии. Лично я поступил бы именно так.

Какой нормальный родитель убьет свое дитя, плоть от плоти своей? Наоборот, он будет обивать все пороги, на коленях будет ползать, чуть ли не вылизывая зад чиновничьему отребью!

И не важно, что могут отказать. Я не буду касаться ни того, что операцию делали в Италии (а не у нас, хотя это было вполне возможно, — но никто даже и не обращался к нашим врачам!), ни того, что горе родителей будет ещё большим, когда потребуется повторная трансплантация — и так все ясно и понятно. Оставим это на совести чиновников, политиков, телевизионщиков, и прочей братии. Больше всего меня волнует то, что подобные публикации стали появляться в отечественных газетах.

Как человек верующий, я просто не могу ни понять, ни принять всю эту философию "милосердного умервщления". Естественно, мне сразу же скажут, что я не видел таких людей, которые годами мучаются от страшнейших болезней и которые уже просто мечтают о смерти. Но я все равно не могу понять этого.

Человеческая жизнь — самое ценное, что есть у человека, и самая ценная вещь в этом мире. Это данный нам свыше дар, билет в вечность, которую мы ищем, и пропуск, который мы зарабатываем на протяжении всего своего земного существования; и мы должны молить Бога за каждый прожитый день, час, минуту, секунду, наконец! Я не говорю уже о том, что убийство — один из страшнейших грехов.

Кто знает, — быть может, уже через пару лет появятся новые технологии, способные продлить жизнь таким несчастным? Надежда не должна умирать никогда. И если мы не можем продлить жизнь таким детям, то сделать так, чтобы они были счастливы хотя бы в свои последние мгновения жизни мы ПРОСТО ОБЯЗАНЫ.

Поддерживать всеми силами, дарить им свою любовь — но не убивать. Только не убивать. Ибо под этим якобы милосердием скрывается полное отсутствие души.

Именно об этом я и хотел сказать.

16-17 марта 2011 г.