Вскинувший руку аутсайдер успел выстрелить — один раз, наугад, — и завертелся волчком под ударами пуль, оседая на асфальт. Второй согнулся пополам, упал на колени, а затем неуклюже повалился набок и застыл неподвижно. Вадим услышал характерный звук пробиваемого стекла, понял, что в джип попали, но не обернулся — потом, потом. Повинуясь пальцу, давящему на спуск, АКС в его руках задёргался, выплёвывая в ночь горсть свинца, одетого в медно-никелевые оболочки. Последний из "крыс" не добежал до деревьев — рухнул на переплетение кустов, ломая ветки. Всё началось и закончилось в считанные секунды.

"Мог ли я предположить, — подумал Вадим, опуская автомат, — что модные среди бизнесменов занятия в стрелковом клубе, куда мы ходили с господином Алексеевым, найдут практическое применение всего через несколько лет? Ирония судьбы...".

Он обернулся. В лобовом стекле зияла круглая дырка, обрамлённая короной мелких трещин. Водитель зажимал ухо, разорванное пулей, — единственный выстрел аутсайдеров оказался результативным, хотя могло быть и хуже — гораздо хуже. Похоже, у "крыс" не было стволов с глушителями — хищники намеревались расправиться со своей жертвой ножами и потеряли пару драгоценных секунд, когда дело дошло до перестрелки. Один из дружинников с треском разорвал перевязочный пакет и перегнулся через спинку сидения к водителю; второй, стоявший у задней дверцы, напряжённо смотрел туда, откуда выскочили "крысы".

— Проверь битых, — приказал ему Вадим, — как обычно.

Парень молча кивнул, а Костомаров подошёл к лежавшему на асфальте человеку. Тот не шевелился — знал, что в такой ситуации не стоит делать резких неоднозначных движений. "Из интегрированных, — подумал Вадим, — наверняка".

— Вставайте. Кто вы такой? Ваш социальный чип?

Человек шевельнулся и встал на колени, по-прежнему прижимая руки к груди. Затем он вытянул из-за воротника небольшую прямоугольную пластинку, висевшую на цепочке. "Всё верно, — подумал Костомаров, осветив фонариком "пайцзу повелителя", как называли носимые на шее социальные чипы, — интегрированный. Свиридов Александр Николаевич, пятьдесят четыре года, место работы... Химик? Интересно... Адрес — ого, мы с ним соседи, дома рядом... Повезло тебе, сосед: ещё бы минута, и...".

Треснул выстрел. Дружинник добросовестно выполнял приказ командира "проверить битых". Вероятно, кто-то из "крыс" остался в живых — вернее, был живым секунду назад. Контрольный выстрел — как обычно. Процедура судопроизводства и исполнения наказаний в ночном городе была предельно простой — аутсайдеры вообще стояли вне закона, а уж если их захватывали на месте преступления, да ещё при попытке вооружённого сопротивления...

— Какого чёрта вас понесло на улицу в это время? — резко спросил Вадим. — Вы что, первый день живёте на свете?

— Ребёнок... — мятым голосом проговорил спасённый. — Плакал... Молока... Надо было... — Выталкивая из себя обломки фраз, он вытащил из-под куртки пластиковую бутыль с белой жидкостью и повторил: — Ребёнок... Плакал... У соседей не было... Ни у кого...

— Внук?

— Дочь, — Свиридов мотнул головой. — Шесть месяцев. У жены пропало молоко.

Он понемногу успокаивался, хотя в глазах его ещё плавал пережитый страх. "Да, — с невольным уважением подумал Вадим, — мужик ты, однако, Александр Николаевич. Выйти в одиночку на ночные улицы нынешнего Питера — это, я вам скажу... Чёрт бы побрал этих спекулянтов... Они ведь, гниды, наверняка в доле с "крысами" — наводят их на добычу. Но люди всё равно к ним идут и меняют драгоценности на хлеб насущный — социальная система не отлажена и работает с перебоями. Всё как в любые смутные времена, будь то блокада или военный коммунизм...".

Костомаров знал ситуацию не понаслышке. После Обвала и последовавшего за ним краха привычной схемы "деньги-товар" из архивов были извлечены методы, проверенные во времена войн и прочих потрясений, но параллельно с распределением, которое шло через пень-колоду, в очередной раз возродился натуральный обмен. Спекулянтов расстреливали, но они появлялись снова и снова — хватало на этой планете людей, стремящихся нажиться на чужой беде, невзирая на любой риск. А вокруг менял волчьими стаями кружили аутсайдеры, признающие только один способ существования: грабёж. "Шакалы" и "крысы" охотились за социальными чипами, которые все интегрированные в рождающееся в муках общество постоянно носили с собой. Чип содержал в себе полную информацию о владельце, включая биометрию, и позволял законопослушному гражданину рассчитывать на гарантированный прожиточный минимум. Считалось, что подделать чип нельзя, однако появились умельцы, менявшие чип-данные и адаптирующие чужой чип под нового владельца. Задача облегчалась тем, что вживлённые чипы с высокими степенями защиты не получили распространения — отношение к ним было неоднозначным: не без основания предполагалось, что вживлённый чип может спровоцировать раковое заболевание. И социальные чипы носили на шеях — на коротких прочных цепочках, чтобы драгоценную "пайцзу" не так просто было снять. Однако это не всегда спасало: аутсайдеры снимали чипы вместе с головами жертв. И если "шакалов" интересовали только чипы и ценности из числа реальных — еда, одежда, оружие, лекарства, — то для "крыс" представлял интерес и сам носитель чипа: чисто с гастрономической точки зрения. Вадим поначалу не верил в рассказы о людоедах, но пару раз приняв участие в рейдах по районам трущоб, убедился: это страшная правда. Он не рассказал об этом Лидии, но ему самому долго снились обглоданные человеческие кости, найденные дружинниками в подвале заброшенного дома на Лиговке.

— Сделано, командир, — доложил подошедший к ним ополченец. — Как есть "крысы" — чистопородные. Отощавшие, небритые, одёжка драная, чипов нет и в помине. А вот их амуниция, — он протянул Костомарову увесистую матерчатую сумку. — Три ствола, четыре ножа, топор, коммуникатор — новенький, спёрли где-то, сволочи.

— Добро, — Вадим кивнул, — положи пока в машину. Садитесь, Александр Николаевич, — сказал он Свиридову, — поедем домой. Мы с вами соседи — вам сегодня ещё раз повезло, хотя это уже мелочь по сравнению с главным везением.

Однако поехали они не сразу. Костомаров доложил военному коменданту города о происшествии, и им пришлось ждать прибытия армейского бронетранспортёра. К счастью, ожидание было недолгим — по пустым ночным улицам бронированная машина примчалась с Петроградской стороны через десять минут. Вадим записал на диктофон доклад о короткой ночной схватке и передал военным трофеи (зажилив для порядка один хороший нож). Отчёта об израсходованных патронах усталый капитан, командовавший армейцами, не потребовал и даже угостил Вадима сигаретой.

— Везёт тебе, как утопленнику, — сказал он, наблюдая, как его солдаты закидывают в тесное нутро бэтээра трупы "крыс", — в этом секторе давно уже тихо, ан нет, выкопал ты всё-таки шмат грязи. Ну, будь, — закончил он, бросая окурок. — Поехали!

— Удачи, капитан! — ответил Костомаров и повернулся к водителю. — Как ухо, болит?

— До свадьбы заживёт, — натянуто улыбнулся тот. — Будем считать, что мне сегодня тоже повезло.

"Всегда бы так, — подумал Вадим, садясь на своё место. — Знал я ребят, которым за эти месяцы повезло куда меньше".

Оставшаяся часть пути прошла в молчании — говорить никому не хотелось.

— Счастливо, Александр Николаевич, — сказал Вадим, когда джип остановился возле дома Свиридова, — несите домой своё молоко. Только больше так не делайте, договорились? А то оставите своего ребёнка сиротой, а жену вдовой.

— Спасибо, — вежливо ответил химик. Он выбрался из машины, обернулся и спросил наблюдавшего за ним Костомарова:

— А как вас зовут?

— Вадим Петрович Костомаров. Командир сто семнадцатой народной дружины.

— Спасибо, Вадим Петрович. Вы и ваши ребята спасли мне жизнь, хотя я, наверно, заслужил, чтобы меня...

Не договорив, он втянул голову в плечи, ссутулился и побрёл к своему подъезду.

"Странный мужик, — подумал Вадим, глядя, как химик шевелит губами, разговаривая через домофон с охранником. — Хотя — у всех у нас свои тараканы".

Тремя годами раньше

Клавиша "Enter" нажалась легко, с тихим щелчком, буднично — как всегда.

Алхимик инстинктивно сжался.

Ничего. Не изменилось ровным счётом ничего: за окном всё так же светило солнце и шелестели жёлтой листвой тополя, вытянувшиеся за долгие годы до самой крыши дома. А на экране компьютера вместо свернувшегося окна пускового файла появилась мирная заставка: голубое озеро под синим небом с белыми облаками и зелёные холмы. Ничего не случилось.

"А чего ты ожидал? — заторможено подумал Свиридов. — Что полыхнёт адский огонь, разверзнется преисподняя, и прозвучат трубы Страшного Суда? Эти медные трубы сыграют свою увертюру, но позже, когда яд, который ты впрыснул в глобальную сеть, начнётся действовать. А он начнёт действовать — Вася был профессионалом высочайшего уровня...".

Александр отвёл взгляд от монитора и посмотрел на неподвижное тело Зелинского. Мегабайт лежал в той же позе, и рядом с его разбитой головой по-прежнему стояла на полу статуэтка золотого дракона, задравшего вверх узкую окровавленную морду. Да, ничего не случилось, но Василия Сергеевича Зелинского, умницы и циника, уже не было среди живых.

"Надо звонить в "скорую"... И в милицию, да... Я сделал то, что хотел, а теперь надо платить — в том числе и за то, что я не хотел делать, но сделал...".

Мысли ползли вяло, спотыкаясь и с трудом протискиваясь по извилинам. Александр не думал о том, как бы ему выкрутиться и куда бежать, — он был готов платить за содеянное. Страха не было — была опустошающая и выжимающая нервы усталость, давящая тяжесть, рухнувшая на плечи Александру Николаевичу Свиридову по прозвищу Алхимик.

Он нашёл глазами телефон, стоявший на письменном столе среди вороха бумаг, протянул к нему руку и вдруг почувствовал, что ему не хватает воздуха. Сердце бунтовало, сдваивало удары; из углов комнаты поползла шипучая темнота, застилающая глаза. Алхимик с усилием встал, пошатнулся, удержался на ногах и медленно побрёл к балконной двери. "Воздуху... — стучало в голове. — Воздуху... Полцарства за глоток воздуха...".

Защёлка балконной двери никак не желала поворачиваться, потом смилостивилась. Свиридов распахнул дверь и привалился плечом к косяку, жадно глотая прозрачный воздух позднего бабьего лета, подкрашенный запахом осенних листьев. Сердце снизило обороты, тьма в глазах нехотя отступила, но вместо неё пришёл какой-то странный звук: низкое басовитое гудение, постепенно нараставшее и усиливающееся. Александр повернул голову, пытаясь понять, откуда идёт этот звук, и замер.

"Драконья голова" светилась, но не привычным голубым рабочим светом, а красным, густевшим и на глазах превращавшимся в багровый. С установкой что-то происходило — она работала сама по себе. Алхимик прервал процесс синтеза несколько часов назад, завершив трансформацию статуэтки дракона — той самой, что стояла сейчас на полу возле мёртвого тела Василия Зелинского, — и отключил всю периферию.

Гудение нарастало, и в глазах Алхимика снова начало темнеть. И откуда-то вдруг пришла уверенность: эта тьма уже не отступит — она пришла по его, Свиридова, душу. "С огнём не шутят, — подумал Александр Николаевич. — Ну что ж, я готов...". Он не двинулся с места — он стоял и ждал, зная, что уже не сумеет ничего изменить. Но страха, как и прежде, не было — было ощущение спокойствия и предопределённости: так и должно быть.

"Драконья голова" шевельнулась. Свиридову захотелось протереть глаза, но он смог только несколько раз моргнуть. А потом он услышал голос: тот самый, который он слышал в своём кабинете два месяца назад — голос Дракона.

"Ты захотел забрать моё золото, человек? — прозвучало в сознании Алхимика. — А ты спросил меня, готов ли я тебе его отдать?"

Очертания "драконьей головы" расплылись, раскрылась неожиданно огромная пасть, и оттуда прямо в лицо Свиридову хлынул поток кипящего пламени.

* * *

— Злишься на меня? — Сергей смотрел испытующе, перекатывая в ладонях пузатый бокал, на треть наполненный дорогим коньяком.

— В деловых этических координатах, — Костомаров поднял свой бокал, наблюдая, как солнечные блики тонут в янтарной жидкости, — твой вопрос лишён смысла. Эмоциональные категории "злиться", "радоваться", "испытывать тёплые чувства" и прочие здесь неуместны. Ты добросовестно выполняешь условия нашего джентльменского соглашения, я тоже — о чём ещё говорить? Это ведь твои слова "Надо зарабатывать деньги, а всё остальное — суета беспонтовая", так чего это тебя вдруг на лирику потянуло?

Он отпил коньяк, поставил бокал на столик, откинулся на спинку кресла и добавил:

— Я доволен своим нынешним статусом, ты — тоже, так в чём проблема? Или Дианку нашу охотницу поразила внезапная фригидность?

— Да при чём тут Диана, — Алексеев досадливо поморщился, — она тоже добросовестно выполняет условия нашего с ней джентльменского соглашения. И дела идут... как бы.

— А что тогда твою душеньку тревожит? Что сна-покоя лишает? Я же вижу — неуютно тебе, господин генеральный директор.

Внешне Сергей Леонидович Алексеев, генеральный директор преуспевающей фирмы "Грёзы Музы" выглядел безукоризненно, но не зря Вадим знал его почти двадцать лет — он видел необычную суетливость в движениях Сергея и тень растерянности в его синих глазах.

— Неуютно, — признался директор "Грёз". — Печёнкой чую: зреет что-то недоброе, в воздухе витает. Поговорить с тобой захотелось, по старой дружбе, потому и приехал.

— Поговорить? Так между нами вроде всё уже сказано, Серёга, — зачем пустой базар разводить? А старая дружба — она скончалась... от старости.

Костомаров слегка лукавил. Сидела в нём глухая обида на Сергея, хладнокровно и беззастенчиво отодвинувшего его в сторону в угоду "интересам бизнеса" (точнее, своим собственным интересам), и ему было не слишком по-христиански приятно наблюдать за смятением бывшего друга. Но с другой стороны — он знал звериное чутьё Алексеева: если уж этот хищник забеспокоился, значит, и в самом деле неладно что-то в датском королевстве. Вадим и сам ощущал нечто не очень понятное: это нечто проявлялось в настроении людей, в резко увеличившемся количестве увеселений, на которые эти люди легко тратили деньги, в общей атмосфере, которую так и хотелось назвать предгрозовой. "На пир во время чумы вроде не тянет, — думал он, наблюдая очередную пышную шоу-тусовку с привкусом оргии, — но веселье какое-то натужное, неискреннее. Почему так, в задачнике спрашивается?".

Они сидели в кабинете административного директора Творческого Центра — так официально называлась должность Вадима. В раскрытое окно тёк солнечный свет и лесные запахи; на столе стояла початая бутылка коньяка, привезённая Алексеевым. "Почти как на Сахалине, — подумал Вадим, — где мы когда-то пили коньяк на берегу и строили грандиозные планы. Сколько того коньяка утекло с тех пор...".

— Ладно, — холодно произнёс Алексеев, нарушив колючее молчание, — не склонен ты, вижу, к душеспасительным беседам. Не выйдет у нас разговора.