Новый жрец старого бога

— Да, племянник, ты правильно сделал, что пришел ко мне, а не в эту свою Коллегию. Как там сложилось бы — демоны ведают, а я тебе помогу. Родная кровь ведь!

Если вам скажут, что полусотский не может устроить отпуск на седьмицу для парочки своих вояк, пусть хоть и в разгар вялотекущей войны на северо-западе, — не верьте. И в то, что он не может шепнуть отпускникам, чтобы по пути в родные пенаты они заехали в Кички и отделали там кой-кого,— тоже не верьте. А уж в то, что бравые вояки откажутся поразмять кулаки, а заодно услужить отцу-командиру — такая ложь ни в одни ворота не укладывается!

В Кички пришел караван из Лиаполя, и купцы захотели принести жертву Мамузе. Раньше было как? Сунул жрецу серебрушку — и иди себе далее, а жрец — то ли жертву принесет, то ли в корчме пропьет. С одной стороны — экономия времени, а с другой — а будет ли польза от такой жертвы? Зато новый жрец, Тимей решил провести целое богослужение.

На дворе ярилось лето, в храме таились прохлада и сумерки. Мерно рокотал барабан в руках малолетнего Гинуса сына Мери. Через световые колодцы в храмину врывалось два яростных луча. Играя пылинками, они облекали светом: один — идола, второй — жреца. Тимей обрядился в одеянье из козьих шкур. Вообще-то, шкуры должны быть медвежьи — так одевались служители малочисленных северных храмов. Но здесь юг, приличного медведя только осенью изохотишь. Неразлучное копьецо прочно заняло место жезла.

— Не ждите от того, кого зовем мы Мамуза, помощи в трудах каждодневных, в делах обыденных! Он не слуга, он не приказчик и не телохранитель. Но на последнем рубеже, в сече яростной или борьбе безнадежной, найдите миг оглянуться — он будет рядом, он даст силы и мудрости, умения и ярости. И помните — у того, кому помагает Бог, помошник лучше! Будьте сильными!

— Будь сильным! — хором воскликнули люди. Люди, не паства! Селяне, купцы, возницы. Даже несколько зальских травников. И вдруг из задних рядов:

— И что это у вас, почтенные, за балаган? И откуда вылез этот бесноватый? — расталкивая плечами толпу, к Кругу выдвинулись двое. В кирасах буйволиной кожи, с тесаками на поясе и баклерами за спиной.

— Стража Архонта! — ахнул купец.

— У вас дело ко мне или к богу?

— До богов нам дела нет. А к тебе — есть.

— Ну тогда пошли во двор, — Тимей двинулся прямо на них. Они расступились, пропустили его вперед и двинулись следом. Словно под конвой взяли.

Жрец глянул на светило. Жарко! Он скинул одеяние на спиру ближайшей колонны.

— Итак, вы имеете ко мне какие-то претензии?

— Претензии? Что ты! Мы тебя сейчас просто отметелим.

— Вы так уверены в своих силах?

Тут подал голос доселе молчавший стражник, постарше и поумнее лицом:

— А ведь ты, парень, не из шпаков штатских! Пришлось в жизни железом помахать? По повадке зверя видно.

— Да и ты, уважаемый, не только жуликов да карманников ловил! Ну так что, железки у вас есть, я тоже не барышня беззащитная, — Тимей кивнул на копьецо, — Начнем, воины!

— Да не торопись ты. Может, просто уйдешь?

— Нет. Не могу.

— Ну тогда... Ежели с оружием драться, обязательно кто-то тут будет покалечен напрочь или навеки ляжет, — стражник помоложе попытался что-то сказать, но старший его одернул: — Никшни! Из нас троих у тебя наибольший шанс с кишками распрощаться! Мы ж не аристократы сраные — дуэлии устраивать. Давай так, — это к Тимею, — Деремся голыми руками, как принято в свободных отрядах. Мы тебя ложим — ты уходишь.

— А когда я вас?

— Ну ты и оптимист, — заржал стражник, — Тогда я в твоего Мамузу поверю!

— Лады. Только давайте чистый бой, глаза не выдавливать, пасти не рвать — мы ж не шпана какая!

...Первым, как и ожидалось, лег молодой — нарвался на неожиданный удар локтем и отключился. Опытные продолжали. Удар — блок, захват — уход — удар — блок. Наконец Тимей захватил противника и под одобрительный рокот зрителей бросил. И только знающие могли заметить, что он чуть придержал руку стражника, и тот упал на плечи и спину, а не головой вниз — после чего шея наверняка была бы сломана.

Стражник относиля к знающим. Он понял, что жрец его пощадил. Щадил на протяжении всего боя — Тимей явно его превосходил по классу. И стражник сдался, не стал вставать.

— На севере много храмов. Но действующих мало. Чтобы храм имел силу, нужен жрец. Людей, способных стать жрецом, вообще-то, не так мало — один на пять тысяч . Трудность в том, чтобы нужный жрец нашел нужный храм, чтобы они подошли друг другу. Иначе будет как у вас, на юге: пустые ритуалы.

Стражник — а звали его Сергун,— отхлебнул из бурдюка, передал его жрецу:

— Так все-таки, что за бог такой — Мамуза? Он бог — чего?

— Тут все не так просто. Кто такой здешний Мамуза — я не знаю.

Стражник поднял бровь:

— Не понял?

— Видишь ли, меня готовили в жрецы — есть у меня такая сила. Я обошел все северные алтари — и ни один мне не ответил. Потому и подался куда подале. И тут нашел Призвание. Я почуял в камне силу бога. Безымянного.

— Как это? Его же Мамузой называют!

— Короче, слушай! Только рассказывать это надо по-особому, — Тимей вскоре принес барабан. Пальцы легко пробежалт по вытертой коже. Инструмент ответил легким прибойным рокотом.

— В начале не было ничего, только волны бескрайнего Ничто бились в твердь Нигде под хмурым взглядом Никогда...

— Как это?

— А кто его знает — как. Так рассказывают. Ты слушай, не сбивай — я и сам собъюсь! Вобщем, одна из волн Ничто возжелала стать Чем-то. И настолько сильным было это желание, что эта волна смогла стать самым первым Богом сущего. Богом, сотворившим себя — и тварный мир. Из брызг Ничто он сотворил себе помошников — Старых богов. Именем Первого Бога они создали мир — отделили хаос от порядка, сушу от хляби, населили сушу и воды. Они знают имя Первобога — они, а более никто.

Но Ничто не смирилось с существованием Нечто. Весь гнев пустоты, вся ярость ее волн направлена на наш мир — а Первобог стоит на его границах, защищая свое творение. Тяжело ему — одному, и создал он сознающих себя — людей и нелюдь. Ждет он от нас помощи, но и сам помогает. Не в делах простых, будничных — только тогда, когда все силы души и тела брошены для победы. А иногда — своим избранникам предлагает выполнить самое заветное желание. Только дорога цена этого — когда избранник завершит свой срок, ждет его огонь и холод, вечный бой плечо к плечу с Первобогом, — Тимей отложил барабан. Помолчали. Он сделал глоток.

— А люди ставят храмы безымянному богу. Потом придумывают имя. Такое, например, как Мамуза.

— Командир!

Подсоцкий Фулим оторвался от важного дела — пропесочивания новобранцев. На краю плаца стоял Шавл. Фулиму пришлось напрячь память — "Ах, да! Я же отправил его с Сергуном проучить самозванца. Но у него еще три дня увольнения. И где тогда Сергун?". Рыкнув напоследок на салаг, подсоцкий вперевалочку потопал к штабу, кивнув Шавлу — следуй, мол, за мной. Что-то крутилось в голове, что-то связаннойе с молодым стражником. Фулим хлопнул себя по лбу: а ведь у того — огромный фингал! Да ведь не пристало стражникам с таким украшением расхаживать! Раздавать — это да, это можно, но получать...

На плацу — пекло, в штабе — благлдатная прохлада. Фулим шуганул вестового — чувствовал, что разговор предстоит тот еще. Сел за свой стол.

— Рассказывай.

— Так это. Побили нас.

— Где. Когда. Сколько их было. Чем вооружены.

— Ну, в этих, как их там — Кичках! Только приехали, нашли этого жреца. Он и побил.

— Чем побил?

— А не иначе — волшбой какой своей, жреческой.

Тут в штаб просунулся десятник Луцик.

— Звал, старшой?

— Заходи. Садись. Слушай, — и к молодому: — Так, говоришь, вас побил один! Повторяю: один! Жрец!

— Ну так я и говорю: не иначе, как волшбой. Как бы иначе он нас осилил? И Сергуна не иначе в плен взял.

— Ладно, давай по порядку.

Чем дальше текло повествование, тем более морщились ветераны. Когда же молодой стал описывать, что жрец в чудище страховидное обратился и морду ему набил, когда он бездыханное тело напарника от дождя огненного прикрывал, Луцик не выдержал:

— Ай, брешешь, кошкин сын! Давай, рассказывай, как взаправду дело было.

— А за ложь командирам — пять нарадов.

Новый рассказ оказался куда более правдоподобным.

— Так, говоришь, бой был чистым? Так только северяне-наемники говорят. Так ты утром уехал? А что Сергун на дорожку сказал?

— Дык, сказал, что задержится до конца увольнительной. А меня отправил... Короче, сказал, что сам все вам расскажет. А я чтобы ехал дальше, родню проведывать. А я решил, что правильнее будет сразу доложиться.

— Еще пять нарядов! Если старшой сказал — к родне, значит — к родне. А теперь — прочь!

Луцик проводил молодого многообещающим взглядом и повернулся к командиру:

— Ну, что скажешь?

— Дерьмо дело. Бой был честным — значит, ничего мы поделать не можем. Иначе будет позор на весь полис. Сергуну я, конечно, всыплю за недооценку противника.

— А с жрецом что делать?

— Сергун вернется — тогда решим. А я еще племяша порасспрошу.

Круги на воде

— Экселенц, тут еще слух интересный прошел, — подтянутый мужчина средних лет в бардовом коллежском одеянии захлопнул папку. Магистр отхлебнул из высокого бокала, поморщился — ну почему чем целебнее питье, тем гаже вкус?

— Давай, Рувим, в двух словах.

— Говорят, стражники на жреца наехали, а тот голыми руками сотню уложил.

— Нападение на жреца? Ну-ка, поподробнее.

Рувим вновь открыл папку.

— Заштатный храм в каких-то Кичках. Недавно назначили туда нового служителя по случаю смерти предыдущего. Алколит третьего круга Симплус. Судя по характеристике — ничтожный человечишка. Правда, глава клана Альт.

— Ну, теперь — бывший глава. Постой-постой! Подсотский стражи Фулим тоже из Альтов.Внутриклановые разборки?

— Выясним, экселенц. Через пару дней доложу.

Но уже на следующий день Рувим вновь стоял перед магистром.

— Экселенц, дело оказалось куда серьезнее. Послал я этому Симплусу вызов на коллежский знак и получил откат. Понял, что алколит силу знака потратил — а это ЧП! Тогда я вызвал куратора, а тот сообщил, что искомый алколит в городе.

Магистр сморщился, как от зубной боли:

— Рувим, в конце-то концов, ты можешь по человечески говорить? Значит, этот придурок бляху потратил? Что на ней было заклято?

— Стандартная Огненная змея. Ну так вот: притащили ко мне этого ал... придурка. Тот сразу в ноги: не виноватый, мол, он. Все чин-чинарем, приехал он на место, ан оно-то занято! Ну, слово-заслово, он змейку послал, а она на лету выдохлась. Вобщем, прогнал его новый жрец. Причем — заметьте, нашей коллегией не ставленый.

— Так. Неужели Залесские нам пакости делают? Передел затеяли? Прийдется тебе, мой друг, туда прогуляться, на месте все выяснить.

В это же время в столице Залесского нома:

— Войди, смертный, дабы лицезреть истинное могущество! — служка был благообразен и суровоголос. Купчина вздрогнул от утробного рева.

В Залесье как таковой жреческой коллегии не существовало. Всем в городе (не только делами храмов, а вообще) заправлял первожрец. Его канцелярия притулилась к центральному храму Пании. Хотя это как посмотреть: многие уверяли, что храм притулился к канцелярии.

Первожрец восседал на резном кресле, в иных местах сошедшем бы за трон.

— Рассказывай! — рявкнул служка.

— Так это, Ваша...

— Ваша Могутость, — подсказали.

— Ваша Могутость, эти стражники архонта на этого жреца поперли, а он и говорит — этак величаво, мол, не пристало безобразить в храмине, и как дасть одному в лоб...

— Какие стражники, какого архонта? — первожрец слегка изломил бровь. Тут же к нему подбежал жрец разрядом пониже, тот самый, который привел купца к начальству.

— Ваша Могутость, купчина рассказывал в кабаке про некие события в Кичках.

— Кички... Наша юго-восточная граница?

— Не совсем. Архонтат Левса не признает наших справедливых притязаний.

— Надо, чтобы признал. Распорядись там. А ты, купец, рассказывай.

"Распорядись там! Старик совсем плох. Оторвался к демонам от реальности, маразматик", — подумал жрец, придав мягкому лицу выражение гипертрофированного рвения.

— Вышли они на двор. Полаялись малехо, а потом жрец одному как дасть в лоб, а потом второго — шмяк об землю, и говорит...

— Довольно. Обскажешь все писарю. Иди с миром. Благославляю.

— Так, Ваша Могутость, это... Бирку бы выправить.

— Иди с миром, — надавил голосом служка, — Писарь все выправит.

Секретарь проводил купчину до двери, плотно оную прикрыл, и уставился на шефа. Его Могутость, первожрец Залесья, призадумался. Словно задремал. А может, и вправду задремал?

Ситуации в Кичках он знал лучше, чем кто бы то ни был. Он знал очень многое — и про многих. И маразматиком он уж точно не был. Только времена нынче такие — паскудные. Всяк норовит сесть повыше, заиметь побольше — ни по роду, ни по уму. Вот и дышут в затылок молодые да шустрые. Впрочем, боги носы дали — пущай дышат. Пока думают, что старый пердун вот-вот к кошачьей маме окочурится — будут только дышать да друг супротив друга интриги разводить.

Старик поднял веки:

— Отправьте в эти Птички старца Флорания. Пусть ко мне зайдет — а потом отправляется.

— Кички, Ваша Могутость, — подсказали.

— Я сказал — в Птички, значит в Птички. И указ напишите — с сего дня эти... Кулички называть Птичками. Идите с миром! — выпроводил всех.

О старце Флорании в Залесье поговаривали. Шепотом. И что человека ему порешить — раз плюнуть, и что тайными знаниями владеет, и что человек этот такой — чем он от тебя подале, тем тебе спокойней. И самое интересное — не врала молва! Этот сорокалетний, мужиковатого вида бирюк был в особом доверии первожреца, делал дела, о коих и задумываться-то чревато. За что он был посвящен в старцы — ранг достаточно высокий — знали только двое, а кто — нетрудно догадаться. Выходит, события вокруг храмины Мамузы всерьез заинтересовали старика.

Тимей заканчивал службу. Сила храма росла: хотя на небе сгустилась совсем не летняя хмурь, роняющая нудную морось, в облачном окне сияло солнце.

— Будь сильным, древнейший! — воскликнули хором, словно долго репетировали. Осеняли себя знаком волны — этот жест выдумался как-то сам собой, Тимей к нему отношения не имел. Культ обзаводился символами. Так было всегда, и это было естественно.

Ну, все. Можно оглядется. Вот стражники. Фулим специально сделал крюк, возвращаясь с задания. Поселяне. Приказчики из пришедшего утром каравана во главе с купчиной — Зальский тракт переставал быть пугалом. Несколько незнакомцев. Травников сегодня не было — а жаль. Впрочем, не сегодня — так завтра: время умеет быть терпеливым. Иногда. Вдруг взгляд зацепися за новое лицо. Молодой человек, почти юноша. Смуглым обликом и одеянием — иноземец, то ли с Юга дальнего, то ли еще откуда-то издалека. Одет недешево, на поясе — что-то кривое и на вид острое. Распахнутые темные, почти черные глазищи следили за жрецом с восторгом. И еще — в них светился ум и понимание, что вообще-то редкость.