Новый жрец старого бога

Новый жрец старого бога

А у нас хоронят так!

Поселок Кички известен по всему Левскому тракту двумя вещами: огромной лужей на въезде — не один возница покрыл и поселок, и лужу отборным многослойным благославением, и храмом Мамузы на выезде. Кто такой (или такая) Мамуза — никто толком не знает. Но испокон веков проезжающие приносили малую жертву перед Зальским лесом. Или малую благодарственную — после. Зальский лес славится травниками и разбойниками. Про разницу между теми и теми известно не более, нежели про Мамузу. Но всем известно: ежели одолели болести — иди к зальским травникам. Так или иначе, но от болестей избавят.

Мамузина храмина была выстроена в незапамятные времена — нынче так не строят. Под крышей, опирающейся на десять мощных грубых колонн, ютятся нетопыри и собственно идол. Время не пощадило эту фигуру из кризского камня . То ли человек, то ли нелюдь какая. Правда, проезжавший некогда знаток из Лиаполя заявил за ритоном неразбавленного, что никакой это не Мамуз (именно так и сказал — Мамуз!), а самый что ни не есть Ктулх — древнеодмское божество. Впрочем, местные жители про древних одмов ничего не слышали, но на всякий случай знатока побили.

Сзади к храмине притулилась халупа. В ней живет жрец. А как же — там, где приносят жертвы, завсегда заводятся жрецы.

Обычно их назначает Левская Высшая Коллегия Гарантированной Божественности. Но нынче время такое — война и смута. Теперешний жрец завелся сам.

Былой настоятель отличался вздорным нравом и неумеренным чревоугодием. От чего и помер. Впрочем, это совсем иная история, и вряд ли кичкинцы когда-нибудь вам ее расскажут.

Итак, жрец помер. Селяне отправили гонца — лавочника Туку,— в Левс . У него в городе были свои коммерческие интересы. Сообщил он в канцелярию Коллегии, возвернулся домой. Ждут селяне день, другой. Третий ждут. А погода жаркая! В храм зайти невозможно. Люд дорожный мимо поскорее проезжает — ни тебе жертву какую в храм принести, ни тебе в корчму заглянуть или в лавку. Сплошной убыток. Как тут появился этот, Тимей. Зашел вечером в питейное заведение, пыльный и потный. Уселся на лавку, заказал дешевого цирского да поесть с дороги и спрашивает — громогласно так:

— А чего это у вас, почтенные, так воняет?

В это время в корчме сидели Тук — ну, который лавочник, Заика, Меря с выселок, ну и еще кто-то. Само собой, Велтист — корчмарь. Глянули. Сидит мужик — или парень, сразу не разобрать. Широкоплечий. Копна русая, нечесаная. На плечах зипунь — от пыли серая. К стене копьецо прислонил — из тех, что путники любят: и как посох дорожный удобное, и отбиться от человека лихого или зверя лютого. Видно, тертый калач.

Надо сказать, что запашок померлого настоятеля всем порядком надоел.

— Да вот помер у нас жрец. Живой был — изрядно пованивал, а уж помер — так совсем житья не стало.

— А что ж не схороните-то?

— Дык как его схоронить-то? Чай, не простой человек, с Мамузой говорил! Не так что сделаешь — Мамуза обидится.

— А раньше как это дело делали?

— Да из Левса, из коллегии приезжали, да ночью хоронили по-своему, по-жречески. На похорон, конечно, брали изрядно. А нынче пять дней ждем — и ничего.

— Ну делааа... Надо быстрее от вас отваливать. Корчмарь!

— Чего тебе?

— На ночь не останусь. Возверни деньгу.

— А что так?

— Если сегодня жреца не схороните, завтра на восходе он в шмыря-кровопийцу преобразится. И будет у вас жизнь веселая, но не долгая.

— Да что ж ты это... Да как же тут... Что, правда?

Страшилки про шмырей слышали все. Но не особо верили. У селян как — сам не видел — значит брехня. Но тут их проняло. Поздний вечер, полная луна, ни ветерка, да еще и запашок. Вдали, в лесу, звери перекликаются...

— Ты, мил-человек, нас не пугай, — лавочник Тук подсел к прохожему.

— Так я и сам боюсь.

— А что же делать?

— Уходить надо. За текучую воду — нежить ее не любит.

Лавочник долгим взглядом впился в серые глаза:

— А ведь ты, человек прохожий, совсем не прост! Из каких будешь — не из травников ли ночных?

— Нет, — прохожий сказал, как отрезал.

— А помочь не сможешь ли?

— Да. Если договоримся. Если успеем. Только вам всем потрудиться прийдется.

— Эй, земляки, поверим пришлому? — Тук обернулся к притихшим селянам.

— А ты-то, мил человек, откель обряды жреческие знаешь? — спросил корчмарь.

— Да так. На войне всякому научишься. В том числе и жрецов хоронить, чтобы лежали спокойно. Ну что, пять серебранников — и за дело?

— Дорого больно!

— С места срываться — дороже будет.

— Но только ты с седьмицу у нас поживешь. На всякий случай. Или если из коллегии припрутся.

— Лады. Кстати, меня зовут Тимей. Я сейчас в храм. Вы — собираете человек пять с лопатами на жреческий некроний, а еще — направьте народ травы собирать. Надо много папоротника, пожалей-травы, вереска. Травник в поселке есть?

— Нету. Мы все больше с зальскими дело имели.

— Странно. Они вроде грамотные мужики. Чего ж не подсказали?

— Да мы как-то не сообразили с ними посоветоваться.

— Ладно. Напишу список — и бегите к ним. До утра управитесь — ваше счастье. Нет — на рассвете меня тут не будет.

— Грамотный! — зашушукались мужики.

— Дык, у меня конячка есть, резвая. Мигом домчит. Да я сам и съездию, у меня там знакомцы есть, — заторопился корчмарь, — заодно поспрашиваю, правду ли ты нам наплел.

— Поспрашивай. Держи список, только потом вернешь — пергамент нынче дорогой, да и где его купишь.

Вскоре село напоминало муравейник. Всюду факелы, бестолковая суета, ругань. Наконец Тук где криком-руганью, где зуботычиной сорганизовал народ. Бабы с небольшим количеством парней отправились в предлесье за травами. Шестеро мужиков с лопатами — на некроний.

Тимей вошел в храм. Вонь стояла невыносимая. "Вот ведь додумались-то — покойника в Круг положить. Селяне...". Идол равнодушно возвышался в пределе.

— Привет тебе, Мамуза! Небось, ты привык к иным ароматам, — Тимей подошел к идолу, прикоснулся, затих. Постарался мыслью, душой проникнуть в сущность силы, с которой связано это место. Вдруг встрепенулся, почуяв слабый отклик:

— Будь сильным, Старейший! Не чаял встретить тебя так далеко на Юге! Прими мою жертву, как приносим на севере! — наконечник копьеца вонзился в левую руку — так, чтобы рана дала кровь, но не помешала двигаться. Прижал руку к камню. Сказал полузабытые слова. Божество ответило. Там, вверху, где у идола голова, проблеснуло зеленым. Тимей отнял руку. На месте раны остался странный шрам — в виде руны Вис. Руны теургов.

— Ты хочешь принять мое служение? Что ж, я готов. Но сначала я освобожу тебя от этого, — Тимей кивнул на труп.

Гинус, сынок Мери, любопытный, как все пацанята, притаился за кучей камней. Он уже предвкушал, как завтра будет хвастаться увиденным, когда жесткие пальцы впились в ухо.

— Мальчик, не стоит видеть то, что тебе не предназначено. Впрочем, ты мне нужен. Беги, скажи Туку, чтобы прислал девок — девок, а не баб, понял! Бегом!

И мальчишка припустил в сторону самой громкой ругани — спутать туковские обороты было трудно. Тимей отправился на некроний: дел оставалось много, а летние ночи короткие.

Край солнца выглянул из-за холмов, когда Тимей закрыл ворота. Устало улыбнулся столпившимся кичкинцам:

— Все нормально. Мы успели. Теперь спать.

Утром в Кички пришли зальские травники. Шли осторожко, сжимая в руках кто посох, кто лук с надетой тетивой. Самый старый, седобородый, которого кичкинцы ранее и не видали, зашел в некроний. Немного погодя вышел, кивнул своим. Те расслабились. С луков сняли тетивы. Отправились восвояси. Только седобородый отправился в корчму, где и засел в дальнем углу. Его не трогали — к зальским травникам относятся с большим уважением.

Вечером в корчме негде было яблоку упасть. Корчмарь Велтист пересказывал, что ему сказал про шмырей и мертвых жрецов его знакомец-травник. С каждым пересказом ужасов становилось все больше, избытая беда — все опасней. Наконец появился Тимей. Публика встретила его дружными криками, Велтист поднес наилучшего фиотского. Чужак поднял ритон:

— Пью за вас! Без вас у меня бы ничего не вышло! — рубиновая струя ринулась в горло, смывая усталость. Из своего угла вышел седобородый. Встал перед Тимеем и как-то по-особому молча поклонился. Чужак явно удивился, но отдал такой же поклон. Травник довольно усмехнулся и повернулся к выходу. Но Тимей его придержал:

— Люди! Кичкинцы! С сего дня я ваш новый жрец, — в корчме повисло молчание. Травник обернулся:

— Ты хорошо подумал?

— У меня нет выбора! — чужак показал шрам на руке. Ранее слегка прищуренные глаза седобородого распахнулись. И следующий поклон был куда как глубже:

— Мои братья всегда будут рады тебе!

Народ, занятый наиважнейшим делом — питием, не обратил на этот разговор внимания. Заметил только Тук, ну да он всегда все замечает. Но странно — уже к ночи странный травник и еще более странный разговор вылетел из памяти. Забыли про седобородого и остальные кичкинцы. А Темей остался в халупе при храме. Жизнь пошла своим чередом.

Через седьмицу со стороны Левса на ослике прибыл плюгавенький человек с бляхой Коллегии. Тук сейчас же отправил Гинуса в храм. Да и селяне, у кого не было слишком срочных дел, потянулись туда же. Все-таки жизнь в Кичках не изобиловала развлечениями.

Приезды и наезды

Тимей стоял в проеме храмины, опершись на свое копьецо, и с иронией созерцал беснующегося перед ним плюгавца. Алколита третьего круга Симплуса, как тот соизволил представиться. Слово "алколит" Тимей не знал, но в его связь с алкоголем уверовал сразу же.

— У меня бумага есть! От Коллегии! Вот!

— Хорошая бумага. Дорогая!

— Значит, это мой храм, а я в нем — жрец!

— Ну так войди в него.

— Ну дык ты меня не впускаешь!

— Тогда не входи.

— У меня бумага есть!

Скандал шел на пятый круг. Селяне, сначала настороженные, уже не скрывали ухмылок. Не то, чтобы Тимей стал для них своим — но приезжий из города был вовсе чужд и неприятен. Конечно, конфликт с почти всемогущей Коллегией Гарантированной Божественности им был не нужен, ну да конфликтовали не они, а чужак.

— Да я... Я стражу приведу!

— Приводи.

— Она тебя тогда...

— Там посмотрим.

Вдруг плюгавец подуспокоился, словно принял решение:

— Ты, презренный, ставишь себя поперек воли Коллегии? Ну тогда держись! — и он, сжав двумя руками свою бляху, что-то зашептал. Тимей напрягся. Из рук колдующего вырвалась огненная змейка. Вырвалась — и выдохлась, оставив завиток черного дыма. Посланник Коллегии ошарашенно смотрел то на почерневшую, треснувшую бляху, то на Тимея. А тот воздел руки. Копьецо уподобилось жезлу иерифанта:

— Как видишь, сила храма и его божества — за мной. Уходи и не возвращайся боле, иначе как смиренным паломником. Изыди!

Плюгавец, суетливо оглядываясь, заспешил к своему ушастому скакуну. Он еще успел заметить, как селяне вдруг разом поклонились самозванцу.

Семьдесят годочков назад прадед лавочника Тука получил от левского синклития патент на основание фактории, "дабы прозябающие в невежестве побродяжники Зальского леса не закостеневали в вековечной дикости". На деле все было несколько иначе — сообщество зальских травников имело долгую и славную историю, и Туков предок не столько продавал дикарям бусы, сколько закупал их чудодейственные лекарства, коии ценились в "цивилизованных" полисах весьма недешево.Вокруг фактории стали селиться. Народ подбирался такой, что живо законтачил с бандами лесных целителей. И повелось так: кому надобно болесть избыть — нанимай проводника в Куличках, кому надо выкупить родича, захваченного лесной общиной для "принудительного исцеления" — ищи посредника там же. После от Левского Архонтата отложился Залесский ном, и граница прошла по южному краю леса, то есть прямо через поселок. Правда, статус остался прежним — "вольная фактория". Поселяне уже лет -дцать собирались подать куда-нибудь петицию, чтобы стать "вольным поселением", но так и не собрались. Да и то — не стоит лишний раз напоминать властям о своем существовании, право, не стоит!

Эти сведения Тимей выдоил из поселян в процессе вечернего обмывания дневных приключений.

Корчму "Пятое колесо", что напротив Тритейских казарм, давно и плотно облюбовала левская городская стража. Даже лихие преторианцы не рисковали сунуться в логово заклятых друзей, как, впрочем, и стражники в таверну "Линялый штандарт". В этих закрытых клубах не любят посторонних, Шлюхи — и те проверенные, надежные, свои в доску.

— Эй, подсотский, там к тебе этот приперся! — десятник Луцик просунул лысую башку сквозь зановеску, отделявшую альков, и скорчил постную рожу

Подсоцкий Фулим выматерился и потрепал по щечке Лиску — третью в трудовой династии шлюх, верных "Пятому колесу"

— Увы, малышка, семейное дело. А ты подбери слюни, — Фулим показал здоровенный кулак Луцику, косящемуся на рассупоненый корсаж Лиски. Та была очень не против: что тот вояка, что этот, а с нее не убудет. Подсоцкий опять выматерился. Двинув плечом десятника, вышел в коридор. Остановился. Обернклся.

— Слышь, Луцик, ты уж постарайся тут за меня, — и направился к лестнице.

А сейчас — маленькое этнографическое отступление. По преданию, у Левса было сорок основателей. От них и пошли Кланы. Эти Кланы не являются в прямом смысле аристократией, по крайней мере большинство из них. Например, клан Альт, к которому принадлежит Фулим, сплошь из ремесленников и мелких лавочников. Главенство в клане передается по мужской линии: от отца к старшему сыну, а если нет сына, то к ближайшему родственнику мужского пола. Глава клана к своему клановому имени прибавляет префикс Цу. Например, тот же Симплус, племяш Фулима, является главой клана Альт и именуется Симплус Цу Альт.

Итак, Фулим спустился по лестнице и узрел племянника. Тот нахохлившись сидел в углу. Запыленная лиловая сюртукка, понурая поза, усталый взгляд. "Эээ, у племяша проблемы!"-подумал Фулим. Нельзя сказать, что эта мысль его сильно огорчила.

Естественно, никто не спешил обслужить племянничка — но тот уже знал порядки в корчме: тут наливали только по заказу стражников. Нельзя сказать, что такое отношение его сильно радовало, но, как говорится, в чужой монастырь...

Подсотский славился тем, что, как кто-то из древних, умел делать несколько дел одновременно. Вот и сейчас: он плюхнулся на лавку, жестом заказал выпить на двоих и спросил племяша — и все это одновременно:

— Ну и какого демона?

— Дядя Фул, тут это... — как раз принесли вино, и Симплус приник к ритону.

— Что, опять деньги нужны? Демоны бездны, и куда ты их тратишь...

— Нет, дядюшка, деньги конечно нужны, но у меня сейчас другая беда.

— Тебе наконец дали храм? Когда посвящение в жрецы?

— В том то и проблема. Не будет посвящения, если ты не поможешь.

С этого момента Фулим слушал очень внимательно. Он в свое время приложил немало усилий, чтобы племяш стал жрецом. А все дело в заветной приставке Цу. По законам жрецы принадлежат богам, а не кланам. Так что Фулим, как следующтй в очереди, становился Цу Альтом. А это честь и уважение. Правда, племяша вряд ли кто уважал, ну да он-то, подсотский Фулим, не иным чета. Он уже всем расзвонил про будущее изменение своего статуса, как тут — на тебе, затырка!

— Да, племянник, ты правильно сделал, что пришел ко мне, а не в эту свою Коллегию. Как там сложилось бы — демоны ведают, а я тебе помогу. Родная кровь ведь!

Если вам скажут, что полусотский не может устроить отпуск на седьмицу для парочки своих вояк, пусть хоть и в разгар вялотекущей войны на северо-западе, — не верьте. И в то, что он не может шепнуть отпускникам, чтобы по пути в родные пенаты они заехали в Кички и отделали там кой-кого,— тоже не верьте. А уж в то, что бравые вояки откажутся поразмять кулаки, а заодно услужить отцу-командиру — такая ложь ни в одни ворота не укладывается!

В Кички пришел караван из Лиаполя, и купцы захотели принести жертву Мамузе. Раньше было как? Сунул жрецу серебрушку — и иди себе далее, а жрец — то ли жертву принесет, то ли в корчме пропьет. С одной стороны — экономия времени, а с другой — а будет ли польза от такой жертвы? Зато новый жрец, Тимей решил провести целое богослужение.

На дворе ярилось лето, в храме таились прохлада и сумерки. Мерно рокотал барабан в руках малолетнего Гинуса сына Мери. Через световые колодцы в храмину врывалось два яростных луча. Играя пылинками, они облекали светом: один — идола, второй — жреца. Тимей обрядился в одеянье из козьих шкур. Вообще-то, шкуры должны быть медвежьи — так одевались служители малочисленных северных храмов. Но здесь юг, приличного медведя только осенью изохотишь. Неразлучное копьецо прочно заняло место жезла.

— Не ждите от того, кого зовем мы Мамуза, помощи в трудах каждодневных, в делах обыденных! Он не слуга, он не приказчик и не телохранитель. Но на последнем рубеже, в сече яростной или борьбе безнадежной, найдите миг оглянуться — он будет рядом, он даст силы и мудрости, умения и ярости. И помните — у того, кому помагает Бог, помошник лучше! Будьте сильными!

— Будь сильным! — хором воскликнули люди. Люди, не паства! Селяне, купцы, возницы. Даже несколько зальских травников. И вдруг из задних рядов:

— И что это у вас, почтенные, за балаган? И откуда вылез этот бесноватый? — расталкивая плечами толпу, к Кругу выдвинулись двое. В кирасах буйволиной кожи, с тесаками на поясе и баклерами за спиной.

— Стража Архонта! — ахнул купец.

— У вас дело ко мне или к богу?

— До богов нам дела нет. А к тебе — есть.

— Ну тогда пошли во двор, — Тимей двинулся прямо на них. Они расступились, пропустили его вперед и двинулись следом. Словно под конвой взяли.

Жрец глянул на светило. Жарко! Он скинул одеяние на спиру ближайшей колонны.

— Итак, вы имеете ко мне какие-то претензии?

— Претензии? Что ты! Мы тебя сейчас просто отметелим.

— Вы так уверены в своих силах?

Тут подал голос доселе молчавший стражник, постарше и поумнее лицом:

— А ведь ты, парень, не из шпаков штатских! Пришлось в жизни железом помахать? По повадке зверя видно.

— Да и ты, уважаемый, не только жуликов да карманников ловил! Ну так что, железки у вас есть, я тоже не барышня беззащитная, — Тимей кивнул на копьецо, — Начнем, воины!

— Да не торопись ты. Может, просто уйдешь?

— Нет. Не могу.

— Ну тогда... Ежели с оружием драться, обязательно кто-то тут будет покалечен напрочь или навеки ляжет, — стражник помоложе попытался что-то сказать, но старший его одернул: — Никшни! Из нас троих у тебя наибольший шанс с кишками распрощаться! Мы ж не аристократы сраные — дуэлии устраивать. Давай так, — это к Тимею, — Деремся голыми руками, как принято в свободных отрядах. Мы тебя ложим — ты уходишь.

— А когда я вас?

— Ну ты и оптимист, — заржал стражник, — Тогда я в твоего Мамузу поверю!

— Лады. Только давайте чистый бой, глаза не выдавливать, пасти не рвать — мы ж не шпана какая!

...Первым, как и ожидалось, лег молодой — нарвался на неожиданный удар локтем и отключился. Опытные продолжали. Удар — блок, захват — уход — удар — блок. Наконец Тимей захватил противника и под одобрительный рокот зрителей бросил. И только знающие могли заметить, что он чуть придержал руку стражника, и тот упал на плечи и спину, а не головой вниз — после чего шея наверняка была бы сломана.

Стражник относиля к знающим. Он понял, что жрец его пощадил. Щадил на протяжении всего боя — Тимей явно его превосходил по классу. И стражник сдался, не стал вставать.

— На севере много храмов. Но действующих мало. Чтобы храм имел силу, нужен жрец. Людей, способных стать жрецом, вообще-то, не так мало — один на пять тысяч . Трудность в том, чтобы нужный жрец нашел нужный храм, чтобы они подошли друг другу. Иначе будет как у вас, на юге: пустые ритуалы.

Стражник — а звали его Сергун,— отхлебнул из бурдюка, передал его жрецу:

— Так все-таки, что за бог такой — Мамуза? Он бог — чего?

— Тут все не так просто. Кто такой здешний Мамуза — я не знаю.

Стражник поднял бровь:

— Не понял?

— Видишь ли, меня готовили в жрецы — есть у меня такая сила. Я обошел все северные алтари — и ни один мне не ответил. Потому и подался куда подале. И тут нашел Призвание. Я почуял в камне силу бога. Безымянного.

— Как это? Его же Мамузой называют!

— Короче, слушай! Только рассказывать это надо по-особому, — Тимей вскоре принес барабан. Пальцы легко пробежалт по вытертой коже. Инструмент ответил легким прибойным рокотом.

— В начале не было ничего, только волны бескрайнего Ничто бились в твердь Нигде под хмурым взглядом Никогда...

— Как это?

— А кто его знает — как. Так рассказывают. Ты слушай, не сбивай — я и сам собъюсь! Вобщем, одна из волн Ничто возжелала стать Чем-то. И настолько сильным было это желание, что эта волна смогла стать самым первым Богом сущего. Богом, сотворившим себя — и тварный мир. Из брызг Ничто он сотворил себе помошников — Старых богов. Именем Первого Бога они создали мир — отделили хаос от порядка, сушу от хляби, населили сушу и воды. Они знают имя Первобога — они, а более никто.

Но Ничто не смирилось с существованием Нечто. Весь гнев пустоты, вся ярость ее волн направлена на наш мир — а Первобог стоит на его границах, защищая свое творение. Тяжело ему — одному, и создал он сознающих себя — людей и нелюдь. Ждет он от нас помощи, но и сам помогает. Не в делах простых, будничных — только тогда, когда все силы души и тела брошены для победы. А иногда — своим избранникам предлагает выполнить самое заветное желание. Только дорога цена этого — когда избранник завершит свой срок, ждет его огонь и холод, вечный бой плечо к плечу с Первобогом, — Тимей отложил барабан. Помолчали. Он сделал глоток.

— А люди ставят храмы безымянному богу. Потом придумывают имя. Такое, например, как Мамуза.

— Командир!

Подсоцкий Фулим оторвался от важного дела — пропесочивания новобранцев. На краю плаца стоял Шавл. Фулиму пришлось напрячь память — "Ах, да! Я же отправил его с Сергуном проучить самозванца. Но у него еще три дня увольнения. И где тогда Сергун?". Рыкнув напоследок на салаг, подсоцкий вперевалочку потопал к штабу, кивнув Шавлу — следуй, мол, за мной. Что-то крутилось в голове, что-то связаннойе с молодым стражником. Фулим хлопнул себя по лбу: а ведь у того — огромный фингал! Да ведь не пристало стражникам с таким украшением расхаживать! Раздавать — это да, это можно, но получать...

На плацу — пекло, в штабе — благлдатная прохлада. Фулим шуганул вестового — чувствовал, что разговор предстоит тот еще. Сел за свой стол.

— Рассказывай.

— Так это. Побили нас.

— Где. Когда. Сколько их было. Чем вооружены.

— Ну, в этих, как их там — Кичках! Только приехали, нашли этого жреца. Он и побил.

— Чем побил?

— А не иначе — волшбой какой своей, жреческой.

Тут в штаб просунулся десятник Луцик.

— Звал, старшой?

— Заходи. Садись. Слушай, — и к молодому: — Так, говоришь, вас побил один! Повторяю: один! Жрец!

— Ну так я и говорю: не иначе, как волшбой. Как бы иначе он нас осилил? И Сергуна не иначе в плен взял.

— Ладно, давай по порядку.

Чем дальше текло повествование, тем более морщились ветераны. Когда же молодой стал описывать, что жрец в чудище страховидное обратился и морду ему набил, когда он бездыханное тело напарника от дождя огненного прикрывал, Луцик не выдержал:

— Ай, брешешь, кошкин сын! Давай, рассказывай, как взаправду дело было.

— А за ложь командирам — пять нарадов.

Новый рассказ оказался куда более правдоподобным.

— Так, говоришь, бой был чистым? Так только северяне-наемники говорят. Так ты утром уехал? А что Сергун на дорожку сказал?

— Дык, сказал, что задержится до конца увольнительной. А меня отправил... Короче, сказал, что сам все вам расскажет. А я чтобы ехал дальше, родню проведывать. А я решил, что правильнее будет сразу доложиться.

— Еще пять нарядов! Если старшой сказал — к родне, значит — к родне. А теперь — прочь!

Луцик проводил молодого многообещающим взглядом и повернулся к командиру:

— Ну, что скажешь?

— Дерьмо дело. Бой был честным — значит, ничего мы поделать не можем. Иначе будет позор на весь полис. Сергуну я, конечно, всыплю за недооценку противника.

— А с жрецом что делать?

— Сергун вернется — тогда решим. А я еще племяша порасспрошу.

Круги на воде

— Экселенц, тут еще слух интересный прошел, — подтянутый мужчина средних лет в бардовом коллежском одеянии захлопнул папку. Магистр отхлебнул из высокого бокала, поморщился — ну почему чем целебнее питье, тем гаже вкус?

— Давай, Рувим, в двух словах.

— Говорят, стражники на жреца наехали, а тот голыми руками сотню уложил.

— Нападение на жреца? Ну-ка, поподробнее.

Рувим вновь открыл папку.

— Заштатный храм в каких-то Кичках. Недавно назначили туда нового служителя по случаю смерти предыдущего. Алколит третьего круга Симплус. Судя по характеристике — ничтожный человечишка. Правда, глава клана Альт.

— Ну, теперь — бывший глава. Постой-постой! Подсотский стражи Фулим тоже из Альтов.Внутриклановые разборки?

— Выясним, экселенц. Через пару дней доложу.

Но уже на следующий день Рувим вновь стоял перед магистром.

— Экселенц, дело оказалось куда серьезнее. Послал я этому Симплусу вызов на коллежский знак и получил откат. Понял, что алколит силу знака потратил — а это ЧП! Тогда я вызвал куратора, а тот сообщил, что искомый алколит в городе.

Магистр сморщился, как от зубной боли:

— Рувим, в конце-то концов, ты можешь по человечески говорить? Значит, этот придурок бляху потратил? Что на ней было заклято?

— Стандартная Огненная змея. Ну так вот: притащили ко мне этого ал... придурка. Тот сразу в ноги: не виноватый, мол, он. Все чин-чинарем, приехал он на место, ан оно-то занято! Ну, слово-заслово, он змейку послал, а она на лету выдохлась. Вобщем, прогнал его новый жрец. Причем — заметьте, нашей коллегией не ставленый.

— Так. Неужели Залесские нам пакости делают? Передел затеяли? Прийдется тебе, мой друг, туда прогуляться, на месте все выяснить.

В это же время в столице Залесского нома:

— Войди, смертный, дабы лицезреть истинное могущество! — служка был благообразен и суровоголос. Купчина вздрогнул от утробного рева.

В Залесье как таковой жреческой коллегии не существовало. Всем в городе (не только делами храмов, а вообще) заправлял первожрец. Его канцелярия притулилась к центральному храму Пании. Хотя это как посмотреть: многие уверяли, что храм притулился к канцелярии.

Первожрец восседал на резном кресле, в иных местах сошедшем бы за трон.

— Рассказывай! — рявкнул служка.

— Так это, Ваша...

— Ваша Могутость, — подсказали.

— Ваша Могутость, эти стражники архонта на этого жреца поперли, а он и говорит — этак величаво, мол, не пристало безобразить в храмине, и как дасть одному в лоб...

— Какие стражники, какого архонта? — первожрец слегка изломил бровь. Тут же к нему подбежал жрец разрядом пониже, тот самый, который привел купца к начальству.

— Ваша Могутость, купчина рассказывал в кабаке про некие события в Кичках.

— Кички... Наша юго-восточная граница?

— Не совсем. Архонтат Левса не признает наших справедливых притязаний.

— Надо, чтобы признал. Распорядись там. А ты, купец, рассказывай.

"Распорядись там! Старик совсем плох. Оторвался к демонам от реальности, маразматик", — подумал жрец, придав мягкому лицу выражение гипертрофированного рвения.

— Вышли они на двор. Полаялись малехо, а потом жрец одному как дасть в лоб, а потом второго — шмяк об землю, и говорит...

— Довольно. Обскажешь все писарю. Иди с миром. Благославляю.

— Так, Ваша Могутость, это... Бирку бы выправить.

— Иди с миром, — надавил голосом служка, — Писарь все выправит.

Секретарь проводил купчину до двери, плотно оную прикрыл, и уставился на шефа. Его Могутость, первожрец Залесья, призадумался. Словно задремал. А может, и вправду задремал?

Ситуации в Кичках он знал лучше, чем кто бы то ни был. Он знал очень многое — и про многих. И маразматиком он уж точно не был. Только времена нынче такие — паскудные. Всяк норовит сесть повыше, заиметь побольше — ни по роду, ни по уму. Вот и дышут в затылок молодые да шустрые. Впрочем, боги носы дали — пущай дышат. Пока думают, что старый пердун вот-вот к кошачьей маме окочурится — будут только дышать да друг супротив друга интриги разводить.

Старик поднял веки:

— Отправьте в эти Птички старца Флорания. Пусть ко мне зайдет — а потом отправляется.

— Кички, Ваша Могутость, — подсказали.

— Я сказал — в Птички, значит в Птички. И указ напишите — с сего дня эти... Кулички называть Птичками. Идите с миром! — выпроводил всех.

О старце Флорании в Залесье поговаривали. Шепотом. И что человека ему порешить — раз плюнуть, и что тайными знаниями владеет, и что человек этот такой — чем он от тебя подале, тем тебе спокойней. И самое интересное — не врала молва! Этот сорокалетний, мужиковатого вида бирюк был в особом доверии первожреца, делал дела, о коих и задумываться-то чревато. За что он был посвящен в старцы — ранг достаточно высокий — знали только двое, а кто — нетрудно догадаться. Выходит, события вокруг храмины Мамузы всерьез заинтересовали старика.

Тимей заканчивал службу. Сила храма росла: хотя на небе сгустилась совсем не летняя хмурь, роняющая нудную морось, в облачном окне сияло солнце.

— Будь сильным, древнейший! — воскликнули хором, словно долго репетировали. Осеняли себя знаком волны — этот жест выдумался как-то сам собой, Тимей к нему отношения не имел. Культ обзаводился символами. Так было всегда, и это было естественно.

Ну, все. Можно оглядется. Вот стражники. Фулим специально сделал крюк, возвращаясь с задания. Поселяне. Приказчики из пришедшего утром каравана во главе с купчиной — Зальский тракт переставал быть пугалом. Несколько незнакомцев. Травников сегодня не было — а жаль. Впрочем, не сегодня — так завтра: время умеет быть терпеливым. Иногда. Вдруг взгляд зацепися за новое лицо. Молодой человек, почти юноша. Смуглым обликом и одеянием — иноземец, то ли с Юга дальнего, то ли еще откуда-то издалека. Одет недешево, на поясе — что-то кривое и на вид острое. Распахнутые темные, почти черные глазищи следили за жрецом с восторгом. И еще — в них светился ум и понимание, что вообще-то редкость.

Действо закончилось. Люди (Тимей не любил слово "паства") потянулись к выходу. Жрец оглядел храмину. Ага, вот он! Юноша присел у стены и что-то увлеченно записывал на квадратный кусок дорогущего пергамента. Тимей сам был грамотным, но так ловко калямом шустрить не умел. Храм опустел. Жрец скинул одеяние, оставшись в легкой пропотевшей сорочке. "Эх, еще бы сапоги скинуть, но такого фимиама никакой Мамуза не выдержит!". Тихо подошел к юнцу, заглянул через плечо. Письмена оказались совершенно незнакомыми. Глазищи оторвались от пергамента:

— О пресветлый пророк, я тут...

Тимей хмыкнул:

— Пророк... Видал я пророков. В Гучии. Сидит обкуренный дедок на шаткой табуретке, а две шлёндры его бормотание толкуют. Хорошо заплатил — хорошо растолкуют, плохо — соответственно.

В входном проеме материализовался лавочник Тук, намедни на толковище (естественно, в корчме) избранный наконец старостой.

— Эй, жрец, поговорить бы!

— Сейчас иду, сполоснусь только чуток, — и к юноше, — Ты подожди. Скоро буду, переговорим. А пока — во дворе Гинус, найди его, скажи, пусткай покормит.

Жрец был посвящен в честолюбивые планы свежеиспеченного старосты. Тук хотел — ни много ни мало — сделать Кички городом, полисом. Как он говорил, если храм Мамузы — жемчужина Заля, то ей (в смысле жемчужине) нужна соответствующая оправа. Тимей не имел ничего против. Он вел осторожные переговоры с лесными травниками, без согласия которых ничего бы не вышло.

Впрочем, разговор со старостой был недолгим. Обсосали кое-какие тонкости, поржали над злоключениями Мери и его невезучей супружницы и разбежались. Тимей в очередной раз поразился кипучей энергии, образовавшейся в степенном ранее лавочнике. А может, она всегда была, только спала, не имея достойной точки приложения. Жрец оглянулся. Давешний юнец болтал с Гинусом. Тому явно льстило внимение парня постарше, да еще и чужеземца, и он разлевался соловьем. Парень заметил, что жрец освободился, шепнул что-то Гинусу, подбежал, коротко, по-нездешнему поклонился. Повисла пауза.

"Наверно, у них вежливость не позволяет младшему первым заговаривать! Сколько народов — столько обычаев!" . Ну что ж, начнем первыми:

— Храм Мамузы рад новому паломнику. Кто ты, юноша?

— Я — Мамусс Иб Хорешми, племянник оружейника Халка из Тмерха, пресветлый пророк. По делам дяди я был в Левсе и услышал про храм. Созвучие моего имени с божеством не могло меня не заинтересовать, и я приехал и — узрел Истину. Я понял — боги призвали меня в мир, чтобы сохранить ее в вечности. О пресветлый пророк, дозволь припасть к источнику твоей мудрости!

— Не оттолкни ищущего — заповедь жрецов моей родины. И все же — что ты записал? И перестань величать меня — я Тимей. Просто Тимей. Силе Древнейшего не будет убытка, если я останусь человеком.

— О пресветлый... О Тимей! — юноша достал пергамент, — Я записываю твои слова: " И узрел Пресветлый того, про коего вещали: "Се есть пророк!". Но прозрел Пресветлый истину и возгласил: "Се есть старец безумный и девки непотребные, слова ложные и хулительные небескорыстно изрыгающие". Каких усилий Тимею стоило сдержать хохот — знает только он сам и Мамуза.

Смеркалось. Из корчмы доносились голоса — еще не пьяные, но уже не трезвые. Гуляли стражники — разве могут они упустить повод? С некоторыми Рувим, порученец магистра Коллегии Гарантированной Божественности, перекинулся сегодня парой слов, стараясь избегать подсотского — тот его знал в лицо. Впрочем, он не сильно прятался — специальный представитель Коллегии мог бывать везде в Левском Архонтате и почти везде в остальных полисах.

Комнатушка над корчмой была тесной, но чистой и уютной. Лежанка — мягкой и широкой, рассчитаной на двоих. Клопов — привычного зла всех странноприемных заведений, не было — сказывались связи поселян, в частности корчмаря, с травниками. Хозяин заведения специально упомянул об этом обстоятельстве — применении клопогонных элексиров. Да уж, не будь травники такими анахоретами, какие бы деньги можно было бы с ними делать! Впрочем, похоже, времена меняются к лучшему.

Рувим закрыл дверь на щеколду, прилег и активизировал коллежскую бляху. На связь с главой Коллегии бляхи были настроены только у него и у главного казначея. Сосредоточился. Проникнул сознанием в вязь символов.

"Экселенц! Прибыл в Кички. Вступил в контакт с местными жителями и стражниками Архонта. Первые выводы: мы имеем дело с самозарождением мощного культа. Залесских происков не наблюдал. Жрец производит впечатление грамотного профессионала. Школу подготовки я не узнал, возможно завтра, после личного знакомства с ним скажу больше. Имя его Тимей. Роста — среднего, волос — русый, глаза — серые, сложен атлетически.

Жители поселка намерены добиться статуса вольного поселения с перспективой стать полисом под рукой Левса. Это может привести к трениям с Залесьем, но увеличит товарооборот с Залем. Зальские травники поддерживают нового жреца, даже гарантировали безопасность тракта для паломников. Не исключено, что жрец — их ставленник. В таком случае наши интересы на данный момент совпадают.

Мои первичные рекомендации: утвердить Тимея в статусе жреца, учредив негласное наблюдение. Поддержать поселян.

Непроверенно: в поселке заметил человека, похожего на известного Вам старца Флорания. Наведенный морок не позволяет утверждать точно. Во время богослужения морок ослаб. Завтра проясню ситуацию. Если..."

— Рувим!

Представитель Коллегии вынырнул из транса. Над ним стоял вышеупомянутый старец.

— Как ты сюда попал?

Флораний был явно взволнован.Не ответив, взял со стола кувшин, жадно присосался.

— Ты пришел хлебать мое вино?

— Как попал? А, пустяки — разрыв-трава. Но это не важно! Рувим, как вы могли?

— Что — как мы могли?

— Как вы могли поставить этого в этот храм?

Залесец присел на лежанку, отпихнув задом ноги левсца.

— А что? Какое Залесью дело до наших храмов?

— Ты что, ничего не понял? Я только что проверил: это истинный храм, обретший истинного жреца! Мы имеем дело не с культом, а с зарождающейся религией!

— Не может быть! — а в голове пронеслось "Неужели свершилось?".

Рувим поверил старцу сразу и безоговорочно. Все впечатления дня укладывались в эту схему! И это — архиважно!

Столетиями жреческие объединения стремились не допустить религию в Полисы — это было одной из важнейших целей. Множество мелких культов — это одно, но религия — совсем иное. Она опасна для вольных городов. Однако времена меняются. Разобщенность полисов достигла предела, а вокруг возникают варварские сообщества — зародыши империй. Левская Коллегия умела смотреть в будущее. Лишь в объединении она видела спасение для полисов, для их культуры. Иначе — варвары сметут островок цивилизации, и наступят Темные Века. Инструмент объединения — мощный культ с одним богом во главе пантеона. Да вот только граждане не больно-то ведутся на такое. Они привыкли: нужны сапоги — идут к сапожнику, нужна помощь в денежных делах — идут в храм Мамония. Оба этих действия для них равнозначны.

На создание религии жрецы не замахивались. Для таких дел нужны особые люди — прирожденные жрецы. А вот их-то и не было. Когда-то умели выявлять людей с нужными задатками, но это умение кануло в Лету. Из школы Коллегии выходили крепкие профи, знающие ритуалы, психологию толпы, начала внечувственного внушения. Но люди с Искрой Божьей не попадались.

— Ты мне поможешь? — спросил старец.

— В чем?

— Естественно, в уничтожении этого Тимея.

— А что говорит Первожрец?

— Я с ним не связывался. Моих полномочий достаточно.

Вот это прокол! Неужели он и впрямь не оставил информационного прикрытия? Похоже на то — слишком взволнован! Ну тогда извини — новость слишком важна для Левса, чтобы ее знал еще кто-нибудь. По крайней мере пока — и Рувим кинул слово-ключ. Коллежская бляха, зажатая в руке, была прошита "Гневом Икрама" — заклинанием мгновенного тления, одним из сильнейших в арсеналах. Серое марево вырвалось на свободу и устремилось к залесцу. Тот всегда отличался завидной реакцией. Не подвела она и сейчас. Из рукава старцевой зипуни вырвалось метательное шило, взблеснуло синим шелком хвоста и вонзилось в глаз левсца. Но заклинание уже набрало силу, и тление вцепилось в жертву. Старец успел вскочить, сделал два шага, распахнул дверь и упал. Завизжала девка. Что она делала в коридоре — а кому какое дело!

Кичкинцы набились в коридор. Впереди, как обычно, Тук и Тимей. Подошел протрезвленный по-быстрому — хвала травникам! — подсоцкий Фулим. Осенившись Волной, переступил лежащее на пороге полуразложившееся тело. Вгляделся во второй труп на лежанке.

— Э, а этого я знаю. Он правая рука у магистра, — и заметив непонимающие взгляды, пояснил: — У главы Коллегии Гарантированной Божественности, КГБ, стал-быть.

Дело было серьезным. Оставив пару стражников охранять место преступления, отряд устремился в Левс. Конечно, ночная скачка — удовольствие маленькое, но служба в страже Архонта — не одни только удовольствия.

Кичкинцы боялись, что поселок опять провоняктся, но почему-то опасения не оправдались. Видать, вмешался Мамуза.

На четвертый день приехал сам магистр со свитой дознавателей. Он окинул взглядом комнату, кивнул своим, потом вместе с Тимеем отправился в храм. Долго говорил с жрецом, перемолвился с Гинусом, поселянами, почитал писания Мамуссы — вобщем, проявил простоту и демократизм и влюбил в себя все Кички.

Двадцать лет спустя

Прошли годы. Дипломатией и силой вольные полисы перешли под руку Левского Архонтата. Последним пал вечный соперник — Залесье. Легионы учинили там форменную резню. А молодая империя с хищным прищуром оглядывалась по сторонам: куда бы это еще водрузить штандарт с знаком Волны — символом религии Мамузы? Миссионеры новой веры проникали повсюду. Появились первые святые и мученики. Варвары северного Поморья и рафинированные эстеты знойного Тмерха шли и шли к Мамузе.

Кички были объявлены святым городом. Богатства лились рекой. И не только храмовые пожертвования: по всем полисам славилась торговая империя Мери или гостиничная — бывшего корчмаря Велтиста. Целый новопостроенный квартал принадлежал травникам Заля. Зальский лес остался неприкосновенным.

Светило перевалило за полдень. Трещали цикады. По опушке Заля медленно шли двое.

— Я ухожу.

Архонту Туку показалось, что он ослышался.

— Что ты сказал?

Пресветлый Тимей повторил:

— Я ухожу.

Тимей был одним из столпов Империи. Да что там "одним из"! Не будь его, Кички так бы и остались "вольной факторией", а Мамуза — непонятным идолом в полузаброшенном храме. И вообще: разве Первожрец может просто так уйти? Ой, не зря, когда юный послушник передал записку от Пресветлого с просьбой о тайной встрече, у архонта нехорошо сжалось сердце.

— Но ты не можешь! Не можешь так все бросить!

— Могу и должен. Пойми: я жрец. Истинный жрец. Я сделал все, что мог, и все, что должен. Сейчас Древнейшему нужны иные. Не создатели — строители. Не пророки — управляющие.

— Тебе было знамение?

— Что-то типа того. Религия обязана перерости своего творца.

— А как же храм?

— Частица его во мне, — Тимей приложил руку к сердцу, — Теперь мой Храм выстроен из ребер. Во главе я оставляю Гинуса.

— А почему не Мамуссу?

— Мамусса... Пламенное сердце. На его службы сходится больше людей, нежели на мои. Он тоже из истинных жрецов. Он стоит во главе Храма — но Дело он не потянет. Как и я не потяну. Поэтому я исчезаю. Ты, друг, возьми мой завет, завтра огласишь. А разговор и встречу сохрани в тайне. Пускай у моих возникнет новая легенда: что мол пресветлого пророка Мамуза вживую забрал в свою дружину.

— А она возникнет-то? А то придумают, что Первожрец смылся, прихватив казну, — хмыкнул Тук.

— Это у Гинуса-то не возникнет?

Мужчины помолчали.

— А я как чувствовал. Прихватил вот. Давай? — Тук достал из-за пазухи фляжку.

— Давай! Чтобы встретится за Гранью, и чтоб тогда у нас было чем обмыть встречу!

Тук смотрел вослед. До чего же безжалостно время! Отнимает все: молодость, здоровье. Отняло жену. Теперь вот отняло лучшего друга. А что взамен? Власть? Фигня. Богатство? Тлен. Пожалуй, осталось только Дело — то, что начали вместе много лет назад. Удачи тебе, дружище!

Архонт Тук распрямил спину. Его ждет много дел! И первое — чтобы память о лучшем из жрецов пережила века.

post scriptum

Осенняя степь не любит людей. Пронизывающие ветра разгуливают от низких Фетимских гор до западных лесов и обратно. Носят с собой облачную хмурь. Заигрывают с каменными бабами на курганах. А те и рады — какое-никакое, а мужское внимание. Хищники вывели щенят и сбиваются в прайды. Правда, людей пока не трогают — бескоримца наступит только к зиме. Кочевники тоже сбиваются вместе, чтобы встретить суровое время. Ходят в последние недалекие набеги за невестами, играют свадьбы. Степь не любит одиночек.

Увы, даже осенью теплая юрта да веселый очаг не для всех. Сквозь понурую морось пробирается всадник. Башлык надвинут, сберегая крохи тепла. Хотя толку чуть — сырость проникает в любую щель. Уныло позвякивают удила, им вторят бляхи на бешпете.

Всадник прокашлялся и заговорил с скакуном — дурная привычка тех, кто долго был один:

— Ну, ты, конь — крылья мужчины! Тебе не кажется, что пора бы выйти на чье-нибудь становище. Говорили, тут где-то Бахыт-бодо со своими стадами бродит.

Конь всхрапнул, словно ответил. Его поддержала вьючная кобыла.

— Устали, бедные. Ну ничего, только место подходящее найдем — привал устроим.

Подходящее место вскоре нашлось — оплывший курган прикрывает от ветра, рядом чахлые кустики — пища для костра. Всадник расседлал коней, акинаком нарубил веток, сложил шалашик. Потянулся за огнивом, потом плюнул: развести костер в такую сырь — задачка почти нерешаема. Но именно почти! Человек по особому сложил ладони, дунул — вырвалась огненная змейка, вцепилась в предложенное угощение.

— Вот благодаря таким фокусам я и слыву шайманом, -удовлетворенно провозгласил, — а как шайман я просто обязан познакомиться с хозяйкой кургана.

Оказалось, на кургане стояла не хозяйка, а хозяин.

— Ну, как тебя называть, каменный мужик? — человек прикоснулся к выветренному камню. В руку кольнуло, давно забытое ощущение прокатилось по телу.

— Не может быть! Опять! За что это мне? — отпрянул. Но собрался. Вздохнул обреченно. Достал акинак.

— Здравствуй, Древний. Я Тимей. Я приношу жертву по обычаям моей родины — и вонзил кончик клинка в левую руку, так, чтобы рана дала кровь, но не мешала двигаться. Чуть ниже шрама в виде руны Вис. Прижал рану к ноздреватому песчанику. Взблеснуло красным. Тимей отнял руку. Раны как не бывало — только шрам в виде руны Сор. Руны судьбы.

"Было так. Бахыт-Хаган, тогда просто Бахыт-бодо, узрел в ночи свет на кургане. Опоясавшись мечом, вместе с старшим сыном, чье имя теперь проклято и забыто, вскочили в седла и поехали.. И встретили некоего человека, который жег огонь у ног идола. "Кто ты и что это за место?" — вопросил Бахыт. "Я великий шайман Тай Май, а это идолище поставлено неведомыми силами во имя Саур-Хагана — славься имя его". "Так приди в мою юрту, великий шайман, обогрейся и расскажи про Саур-Хагана"— "Не время мне греться, пока образ первого помошника Творца зябнет на ветру" — "А чем славен Саур-Хаган" — "Он Разделитель. Он отделил тьму от света, мужчину от женщины, закуску от выпивки". И узрел Бахыт-бодо свет истинный, как молнию в тучах. И возгласил..." (из Бахыт-веды)

Через два столетия орды номадов, возглавляемые бахытидами, под девятихвостым знаменем Разделяющего и с именем шаймана шайманов Тай Мая на устах разграбили и дотла спалили Тимеаполис — рассадник разврата и всяческих ересей.