Несколько раз глубоко вздохнув, Коля расстегнул китель, разулся, связал ботинки и повесил на шею. Встал, пощупал складки коры. Взялся за древко знамени, как за копьё, и метнул его к месту предполагаемой дислокации. Попал с первого раза. Но, похоже, ствол дуба был полым внутри, — древко глухо застучало изнутри о стенки этого своеобразного колодца. Наступила полная тишина. Даже ветер чуть замер, словно подчёркивая опасность момента.

Коля пнул босой ногой ствол и запрыгал, держась за пальцы. В поединке дуба и глупца победил дуб.

Напрыгавшись и набранившись, Лавочкин успокоился.

— Хорошо, что автомат первым не закинул, — вздохнул он, намечая путь наверх.

Сзади раздалось тихое рычание.

Солдат обернулся и остолбенел: рядом, шагах в семи, стоял медведь. Здоровенный бурый хищник поднялся на задние лапы. Шагнул к Лавочкину...

В школьные годы Коля был парнем прытким — сорви голова. Очень смышлёным мальчиком считался, но не ботаником. А уж по деревьям лазить умел, — Тарзан бы позавидовал. Вот некоторые родители иной раз читают детям нотации: зачем, мол, вы по деревьям лазите, одежду портите, руки-ноги царапаете-ломаете? А, оказывается, не просто так! Например, Лавочкину годы тренировок очень пригодились: с околозвуковой скоростью он взлетел по стволу дуба.

— Ну, ни черта себе! — удивлённо взревел косолапый, сплёвывая на землю совсем по-человечьи.

Коля чуть не упал на исходную позицию:

— Ты... говорящий?!

— Нет, притворяюсь! — зло огрызнулся медведь и заковылял прочь. — Что за невезение-то? Хотел малому загадку загадать. А тут... Ни поохотиться нормально, ни пожрать...

Лавочкин в тягучем ступоре проводил взглядом сокрушающегося косолапого и ещё долго не мог опомниться.

Очень уж всё попахивало дурдомом. Домики пряничные, медведи болтающие... Стоп! Точно! Пряничный домик — это же из братьев Гримм!

Коля почесал лоб. Получается, прямо на посту свихнулся... На любимых детских сказочках поехал...

— Нет, нет, нет! — забормотал солдатик. — Если я думаю, что свихнулся, значит, я не свихнулся, ведь именно тот, кто свихнулся, никогда не признается себе, что он свихнулся. А я признался, что свихнулся, значит, не свихнулся... то есть, свихнулся. Тьфу, запутался! Свихнуться можно.

Наступила ночь.

Коля печально размышлял о своём нынешнем положении и потерянном знамени. Лавочкин лежал на толстой ветви, ногами к идеально круглой дыре в стволе дуба. В свете выглянувшей из-за облаков луны дыра зияла чёрной беззубой пастью и совсем не привлекала.

Что же делать?

Аккуратно приблизившись, солдат заглянул в черноту. Естественно, кроме черноты ничего не было видно.

Коля преодолел страх и брезгливо ощупал влажные стенки дупла. Нашёл две металлические скобы, вбитые в дерево одна под другой и образующие подобие ступенек. Наклонившись поглубже, парень ухватился за третью скобу. Подёргал. Крепкая. Наверняка есть четвёртая и пятая...

— Если есть ступеньки, значит, по ним лазят. А если по ним лазят...

Солдат хмыкнул. Надо было что-то решать. Впервые Коля пожалел о том, что не курит. Так бы хоть спичками подсветил... Лезть впотьмах очень не хотелось. Но ведь днём здесь тоже будет темно.

Осторожно спустив ноги в отверстие, Лавочкин нашарил ступнями скобы и принялся карабкаться вниз. Коле пришло в голову, что путь должен походить на спуск в ракетную шахту, куда ему, рядовому батальона охраны, ни разу не довелось попасть.

Лавочкин методично переставлял ноги и руки. Будь это ракетная шахта, рядовой бы давно достиг дна, а странный колодец всё не кончался. Скобы были склизкими, солдат проявлял особенную аккуратность. В какой-то момент ему стало неимоверно страшно в абсолютной темноте и тишине, он до боли стиснул пальцами скобу.

— Тряпка! — сквозь зубы процедил парень. — Соберись!

Он задрал голову и увидел маленький еле различимый кружочек мутного света. Потом солдат посмотрел под ноги. Там виднелось яркое голубое пятнышко!

«Не зря старался», — ободрил себя Коля, возобновив спуск.

Через долгие минуты, показавшиеся Лавочкину часами, он ступил на песчаное дно дупла-колодца, и очутился в комнате шириной метра в четыре. Свет давали стены, усыпанные яркими синими камушками. Камушки были очень малы и сияли, будто звёздочки. Кроме света они давали ещё и тепло, поэтому воздух был почти знойным.

«Пещерка удобная. Если бы такая была в моём распоряжении раньше, то фиг бы меня нашёл военкомат», — с тоской, понятной только призывникам, подумал Коля.

Парень обратил внимание на то, что стен было шесть, и они образовывали правильный шестиугольник.

На песке лежали знамя и флейта.

Коля проверил сохранность полковой реликвии. Порядок.

Затем его внимание привлекла флейта. Дудка как дудка, но человек существо любопытное. Солдат зажал пару отверстий, дунул, извлекая хриплую ноту. Перед ним возникла скатерть, а на ней — хлеб, сметана, жареный цыплёнок и кружка неизвестного напитка.

Лавочкин аж флейту выронил.

— Ну, всё, крыша окончательно съехала, — нервно хохотнул он. — Глюки начались...

Глюки были не только зрительные, но и обонятельные: вкусно запахло свежезажаренным цыплёнком...

Парень осторожно коснулся пальцем крынки со сметаной.

— Настоящая... Ладно, будем питаться глюками, — решил Коля и набросился на еду.

Цыплёнок был горяч, хлеб мягок, в кружке оказалось отменное пиво.

Попировав, солдат развалился на спине. Галлюцинации оказались на редкость питательными. Мысленно поблагодарив сумасшествие за любезно предоставленный ужин, находящийся в самовольной отлучке рядовой Лавочкин безмятежно заснул.

Ему снились дом, институт и девочка Лена, которая была согласна на всё, кроме двухлетнего ожидания. Во сне речи о службе не велось, поэтому Лена была просто на всё согласна. Без оговорок.

Впервые за полгода Коля проснулся бодрым отдохнувшим человеком.

Иногда жизнь кажется прекрасной не только сквозь розовые очки, но и в мягком синем свете.

Взяв флейту, Лавочкин надудел себе завтрак. Когда с очередным цыплёнком было покончено, парень решил, что пора покинуть убежище.

Спрятав флейту за пазуху, обувшись (парень помнил, как неудобно было босым ногам стоять на тонких скобах) и повесив на шею автомат, Лавочкин засунул знамя за ремень и полез наверх.

Начало было бодрым, но подъём — не спуск. Коля стал экономить силы и через каждые пятнадцать скоб передыхать. Автомат казался всё тяжелее и тяжелее, древко натёрло спину, а флейта норовила ткнуться в подмышку. Мир вещей сопротивлялся человеку.

Но Коля всё же выбрался наружу, обнял давешнюю ветвь и устало запыхтел, подобно орангутангу-астматику. Отдышавшись, солдат огляделся. Ни медведей, ни кабанов. С безоблачного неба припекало солнышко, щебетали птицы, где-то самозабвенно барабанил дятел.

Аккуратно скинув знамя под дуб, Лавочкин спустился следом. Через пять минут рядовой уже бодро шагал, хотя и не знал, куда. От нечего делать пробовал распевать разные современные песни, только вот беда: нынешние шлягеры отчего-то не запоминаются.

Коля спел «Ой, цветёт калина...», «Ой, мороз, мороз...» и «Клён ты мой опавший...». Со стороны это могло звучать странно, но не для самого Лавочкина: что взять с одинокого российского солдата, шагающего со знаменем по лесу, где живут говорящие медведи?

К полудню лес стал реже, и вскоре парень вышел на широкое поле, по кромке которого пролегала двухколейная дорога.

«Ура! — мысленно воскликнул Коля. — Любая дорога где-то начинается и где-то кончается. Значит, куда ни пойди, куда-нибудь да придёшь! Если не кольцевая, конечно...»

Лавочкин залез в карман, надеясь найти монетку для жребия. Монетки не было. А носовой платок не подкинешь.

Солдат зажмурился и несколько раз повернулся, вытягивая указательный палец перед собой. Остановился, открыл глаза. Выпало идти за солнцем, то есть на запад.

Закинув древко на плечо, Коля потопал в выбранном направлении.

Почувствовав голод, он остановился, сел в тени дерева и заказал у флейты обед. Как и опасался парень, меню не изменилось. Но голод не тётка.

После трапезы шагалось несколько тяжелее. К тому же начались холмы. Но, когда вдали показалась деревенька, рядовой Лавочкин прибавил ходу.

Деревня была небольшая, на два десятка дворов. Домишки выглядели крепкими, хотя и небогатыми. Из транспорта были одни телеги. В общем-то, Коля догадывался, куда попал, но сознание не сдавалось: поверить в сказку — задача не из лёгких.

До селения было не близко, дома и люди, работающие на огородах, казались игрушечными. Солдат сделал привал чуть ниже вершины холма, сел на кочку и залюбовался видом деревеньки, примостившейся возле широкой реки. Русло реки неподалеку делало поворот и скрывалось за холмом.

Эту идиллию нарушил нарастающий звук ударов, сотрясающих землю. Лавочкин увидел, как тревожно забегали селяне. Они глядели в сторону холма. Наконец, удары стали особенно сильными. Солдат обернулся.

На вершину холма взбирался великан. Здоровенный, бородатый, лохматый. Высоченный, с шестиэтажку, а то и больше. В мешковатой робе, подпоясанной тесьмой-канатом. В старых полосатых штанах, покрытых заплатами и незашитыми прорехами. Смуглое лицо его носило отпечаток тотальной тупости и злобы. Картофелеподобный нос морщился, демонстрируя презрение ко всему миру. Густые чёрные брови сошлись к переносице, спрятав мечущие гневные взгляды глаза. Рот сжат в тонкую прямую линию.

Великан достиг вершины, почесал босую ногу. Не возникало сомнений — путь его лежит к деревеньке. А Коля оказался на этом пути.

Солдат вскочил, подхватывая знамя. Полотно как назло размоталось и стало развеваться на ветру. Исполин заметил под ногами красное пятно и по-детски обрадовался, захлопал в ладоши.

— Человечишка! — воскликнул он. — Весело давить!

И зашлёпал к Коле.

Парень понёсся в сторону, изо всех сил стараясь не упасть. Великан не отставал. Коля забежал в невысокий, густой подлесок. Преследователь чуть замешкался, но двинулся за ним.

Солдат забирал чуть в сторону и вниз, теперь деревенька оказалась у него за спиной. Деревца кончились, и парень очутился на краю отвесного склона. Остановившись на самой кромке, беглец оглянулся. Великан почти выбрался из чащи и буквально пожирал Лавочкина глазами. Он побежал к Коле, каждым толчком ноги устраивая маленькое землетрясение.

Внезапно почва размытого дождями склона холма подалась, откололась целой глыбой, образовав желоб под ногами парня, и увлекая его вниз.

Лавочкин отчаянно взмахнул руками. В правой всё ещё было полковое знамя. Древко встало в распор между стенок жёлоба, и Коля повис, как на турнике.

Мгновением позже с диким криком мимо промчался не в меру разогнавшийся великан. Солдат наблюдал за его падением, словно в замедленном повторе. Исполин вопил и широко размахивал руками, а затем, подобно подбитому самолёту, плюхнулся в реку.

Течение оказалось сильным. Обмякшее тело великана всплыло довольно быстро, но его уже несло прочь от холма.

— Тормозить надо уметь, — ехидно сказал Коля.

Он вскарабкался наверх. Отдохнул, искренне благодаря знамя за выручку. Побрёл обратно.

Когда Лавочкин вышел из зарослей и стал спускаться к деревне, его встретили восторженные крики и пляски. Селяне вышли ему навстречу, пели здравицы и махали руками.

— Благородный рыцарь победил великана! Благородный рыцарь — наш герой-защитник! Слава непобедимому рыцарю! — кричали они. — Я сам видел, как он отважно замахал своим алым штандартом перед носом презренного гиганта и обратил его в бегство! Добро пожаловать в спасённый Жмоттенхаузен! Слава, слава!

Коля не сразу понял, что этот стихийный митинг целиком посвящён ему. Парень оглянулся, проверяя, точно ли его приветствуют, или он снова путается у кого-нибудь под ногами. Успокоившись, Лавочкин стал купаться в лучах славы.

«Да, чёрт возьми, я победил великана!» — дошло до него. Солдат зажмурился от гордости.

На самом пике самолюбования и веры в собственную крутизну Коля оступился и самым жалким образом упал, покатившись к ногам спасённых им селян, больно ударяясь боками и головой о твёрдые кочки.

— Благородный рыцарь устал! Благородный рыцарь утомлён схваткой! — захлопотали вокруг него женщины.

Это было последним, что услышал парень. Сознание покинуло его.

ГЛАВА 2. Роковой перекур, или Спасение рядового Лавочкина.

Примерно в час ночи прапорщик Дубовых почувствовал непреодолимое желание покурить. Командир полка курение в комнате, где были дамы, не разрешал, поэтому Палваныч не слишком строевой походкой вышел в коридор.

Пухлые короткие пальчики долго не могли выудить беломорину из пачки, но, наконец, справились. Зажигалка поддалась с третьей попытки.

Основательно затянувшись, прапорщик потеплел сердцем. Подпирать стену не хотелось. Хотелось пройти «как по Бродвею в Париже» (эту армейскую остроту Палваныч Дубовых давным-давно подцепил у «папы», тот уже забыл, а прапорщик всё ещё блистал).

Ноги сами принесли Палваныча к Красному уголку. Дверь была приоткрыта. Прапорщик окинул её хозяйским взглядом и пошёл было дальше, но тут в его мозгах вдруг завизжала маленькая тревожная сиренка.

— Где рядовой? — прохрипел Болваныч, возвращаясь к дверному проёму.

В комнате не было ни солдата, ни оружия.

— Ёктыш! Самоволка! — хохотнул прапорщик и сразу замолк.

Чего-то не хватало... Чего-то красного, с золотыми буквами и бахромой... Священного...

Знамени!!!

Поганец убёг в самоволку и прихватил полковую реликвию!

Прапорщика посетило не полное, но всё же отрезвление.

— Ах ты, непосредственно, сволочь! — прорычал Палваныч, поднимая фуражку, валявшуюся на полу прямо перед входом.

Дубовых вышел на средину комнаты и принялся осматривать её, словно сыщик. Несколько раз повернувшись вокруг своей оси, прапорщик почувствовал головокружение и остановился аккурат лицом к подставке для похищенного знамени.

На уровне груди прямо возле стены Болваныч увидел тёмную прозрачную воронку (а он сразу решил, что это воронка, из-за круглой формы и вращающегося воздуха).

— Так, с алкоголесодержащими напитками нужно прекратить... — раздумчиво произнёс прапорщик Дубовых, тыкая указательным пальцем в центр аномалии.

Стоило ему поднести палец к воронке, как непреодолимая сила ухватила его за руку. Палваныч-Болваныч понял, что сейчас произойдёт конфликт со стеной, и закрыл глаза.

Но, подобно самовольщику Лавочкину, прапорщик жестоко ошибся в своих прогнозах. Чуть позже он обнаружил себя рылом в муравейнике, — правда, было совсем темно, и Болваныч ничего не увидел, просто почувствовал мягкое и соломенное.

12345

Предыдущая глава

↓ Содержание ↓