Три башенки и бездонная пропасть

Рады нам тут не были. Дворецкий, хотя и не позволил себе высокомерных взглядов, оставил стоять в прихожей и отправился докладывать о нашем прибытии не сильно спеша.

Я подвела Мариуса к ближайшему диванчику и заставила сесть. Принесли и оставили наши вещи. Корзину со спящим Тифеем я подхватила раньше, чем она свалилась со скамейки, куда её пытался примостить слуга. Кот, несмотря на то, что его бока опасно свесились с края корзины, даже не шелохнулся. Иногда я ему завидовала.

На улице стояла ранняя весна, дул пронизывающий зябкий ветер. Но в экипаже было тепло, а тут вообще стало жарко. Я сняла с плеч толстую шаль и, свернув её, положила на Тифея. Теперь можно осмотреться.

Задняя прихожая в доме тётушки была размером с нашу гостиную. И конечно очень красивая: тонконогая полированная мебель и великолепные картины на стенах. Свет от трёх грушевидных ламп, все горят, несмотря на отсутствие окон очень светло.

Но я бы предпочла вернуться к себе домой.

Дворецкий явился минут через десять и проводил меня на встречу с её милостью. Каждый шаг на моём пути был наполнен роскошью и вкусом.

И вот двери гостиной передо мной распахнули, и я увидела виконтессу, стоявшую у большого камина с экраном из янтаря. Присела в реверансе, опуская глаза.

— Проходи, садись.

Голос был сухим и крайне властным. Я выполнила её приказ.

Её милость была в строгом наряде благородного сизого цвета. Волосы убраны под чепчик, лицо сухое, губы тонкие. Неприветлива и немногословна, она осмотрела меня, как осматривают лошадей и сказала:

— Юнна и мила, но это всё так скоротечно. А большего я не наблюдаю. Да, к сожалению, ничего большего. Но вынуждена заметить, что тебе хватает воспитания молчать, когда тебя не спрашивают. Ты сыта?

— Да, тётушка.

Её брови изумлённо вскинулись.

— Тётушка? Впредь не забывай, ко мне следует обращаться виконтесса или леди Дульсина.

— Да, конечно. Прошу простить за допущенную бестактность. Я столько лет называла Лавинию тётушка, что теперь это слово для меня означает дань глубокого уважения.

— Мне твоё уважение ни к чему. — Она резко провела перед собой рукой. — Ты должна быть мне благодарна и помнить своё место. Я дам тебе приют, потому что так или иначе мой долг не позволяет закрыть глаза на твоё шаткое положение. Но мою благосклонность может заслужить только чистая сердцем и помыслами девушка, в чьём характере есть стремление следовать заветам нравственности и послушания. В обществе не будет порядка, пока юноши и девушки не начнут воспитываться в традициях высоких моральных принципов. Иного поведения я не потерплю. Ты поняла?

— Да, леди Дульсина. Я приложу все усилия, чтобы заслужить вашу похвалу.

Мой ответ заставил её чуть-чуть смягчиться.

— Итак, вижу, с тобой можно договориться. Ничего, ты привыкнешь к порядку и однажды поймёшь, что мои действия направлены на твоё благо. Теперь ступай. Я подумаю, что с тобой делать.

По крайней мере, она меня не выгнала. Её милость действительно строга и требовательна, но это всяко лучше, чем умереть от голода, что неминуемо произойдёт, останься я на улице. И всё же я смирила свой характер не из-за страха, а из-за двух существ, которые находятся от меня в зависимости. Ради них я готова терпеть и быть послушной. Тоскливо, конечно, такой огромный богатый дом — а в нём так мало души.

Про Мариуса при первом разговоре я упоминать не стала, вначале заслужу её одобрение, потом признаюсь. Слуги же подумали, что разрешение получено. По дороге в комнату, которую мне выделили для проживания, я приказала устроить Мариуса в отдельном помещении, сказала, он мой личный слуга. А когда ко мне явилась экономка и попыталась убедить, что места в доме настолько мало, что отдельную комнату ему предоставить невозможно, я отправила её за более подробными распоряжениями к виконтессе. Конечно, она не посмела тревожить леди Амнисту, и комната Мариусу нашлась. В таком доме каждому можно без ущерба выделить отдельную комнату, я-то знаю. Просто отдельную комнату выделяют слугам высокого ранга или в качестве награды за долгие годы работы, а Мариус местным никто. Но это им. А мне он в чём-то заменил отца. При виконтессе главное не проговориться. Слуга заменил отца? Позора не оберешься!

Думаю, за глаза слуги считали меня глупенькой бедной родственницей, но больше мои редкие указания оспаривать не спешили, и я получала всего в достатке.

Так мы и стали жить. Маркиза редко баловала меня вниманием, но если приглашала к обеду или ужину, приём пищи превращался в длинные нудные лекции, где я становилась главным объектом внимания. Мой предполагаемый характер разбирался на части, мой внешний вид обсуждался и подвергался критике, но кроме личной неприязни пожаловаться было не на что. Почти сразу же её милость начала выдавать мне для изучения книги и труды церкви Пресветлой веры, требуя заучивать большие куски текста наизусть. Я учила. Стоило без запинки выдать ей урок, как виконтесса добрела и читала нотации не таким злым голосом, как обычно. Но чаще всего она была слишком занята своими делами, чтобы мной заниматься.

Вначале это радовало, но со временем я стала тяготиться положением нахлебницы. У тётушки не было ни дня, чтобы я почувствовала себя чужой или плохо воспитанной. Здесь же мне было день ото дня всё хуже. Представляю, как скверно чувствовал себя Мариус! Я могла обеспечить его отдельной комнатой, но не могла заставить других слуг молчать. И думаю, обсуждать Мариуса они не стеснялись. Как и портить ему жизнь. В конце концов, он старался просто не выходить из своего убежища. Часто чувствовал себя плохо, много лежал. Бывало, днями не ходил дальше туалетной комнаты. Я старалась, как могла — приносила ему вкусные блюда, мелкие подарки и Тифея. Сидела у его кровати, читала вслух или рассказывала весёлые истории из нашей прошлой жизни. Но это помогало всё меньше, да и что весёлого я могла рассказать днём, если вечером меня ждал отчёт виконтессы, вечно недовольной моим видом и каждым моим словом? Она велела сшить мне новые платья, мрачные и тёмные, которые застёгивались под самую шею, а старые убрать с глаз долой. Она приказала мне гладко зачёсывать волосы и не вздумать завивать легкомысленные локоны. Она повторяла, что ходить я должна тихо, как мышка, и говорить шёпотом. Я начинала бояться, что при таком образе жизни вскоре начну чахнуть как Мариус. Надежда на будущее в этом доме имела свойство испаряться прямо на глазах.

Единственный, кто чувствовал себя в новом месте проживания вольготно — Тифей. Жил он в моей комнате, но питаться ходил на кухню и с пустым брюхом никогда не возвращался.

Мне было двадцать лет. Я жила из жалости у виконтессы, которой была чужда человеческая и семейная теплота, из близких у меня остался только старик да вечно дремлющий кот, своих средств к существованию нет и не предвидится, впереди пустота. Женщины благородных кровей в нашем мире не могут работать, это неприлично. Никто не будет иметь с ними дела. Если у них нет своего дохода, они или живут на милости родственников, или выходят замуж. Оба варианта казались мне адом. Кто выдержит подобное существование и не сойдёт с ума?

Однажды надежда всё же меня покинула. Просто утром я встала и поняла, что не жду моментов, ради которых стоило просыпаться. Ни сегодня, ни завтра, ни через десять лет.

Что делать дальше? Я всегда была человеком, смотрящим вперёд с оптимизмом, но сейчас свет уходил из меня, как и вес. Я хирела, засыхала, как цветок без воды и солнца, и не видела впереди ничего хорошего. А ведь за окном весна, время, когда природа возрождается и стремится напитаться соками, стремится цвести и наслаждаться тёплым временем года.

В мою душу возвращалась лютая зима.

Однажды, незадолго до ужина, который мне чаще всего приносили в комнату, в дверь постучался Петер, самый младший ученик слуги. Он был мне приятен, так как много улыбался — его пока не приучили исполнять роль мебели.

Петер дрожал, вернее, его просто трясло от страха:

— Скорее, леди Ильза. Ваш слуга помирает! — Отчаянно крикнул он.

Я вскочила, за секунду пережив в памяти все дни болезни и смерти тётушки. Так скоро? Я потеряю последнего для себя близкого человека так скоро?

Я спешила, почти падала, пока, забыв все рекомендации виконтессы о достойном способе передвижения, бегом поднималась на чердак, где жили слуги. У коморки Мариуса стояли несколько горничных, схлынувших при виде меня в разные стороны. Они были подавлены и сильно нервничали, это испугало меня ещё больше.

— Мариус!

Он лежал на узкой кровати, голова запрокинута на высокой подушке — и хрипел. Его рука слабо вцепилась к грудь, в туго застёгнутый жилет.

— Мариус, пожалуйста, пожалуйста, не умирай. Что мне сделать? Как тебе помочь? Врач! У вас есть врач?

Я повернулась к экономке, которая появилась и, в отличие от других слуг, не стала заглядывать в раскрытую дверь из коридора, а вошла. Вид у неё был такой, будто ничего особенного не происходит.

— Есть. Мы вызываем в поместье доктора из общей больница.

— Так вызовите!

— Уже, мисс Ильза, за доктором послали человека.

— Мисс Ильза...

Я бросилась обратно к Мариусу и взяла его за руку. Наклонилась, ловя тихие слова:

— Ничего... со мной ничего страшного... это приступ... не в первый раз... он уже проходит.

— Не говори больше, отдохни. — Я кивнула. — Тебе заварят обезболивающий настой. Потом тебя осмотрит доктор. Не уходи, прошу. Не бросай меня одну.

Он просто улыбнулся.

В коридоре расшумелись, переговариваясь. Я встала и закрыла дверь, нечего из чужого горя устраивать зрелище.

Когда опустилась ночь, ему стало легче. Я все эти часы провела рядом, скрючившись на стуле, и теперь спина разламывалась от боли.

— Мисс Ильза, вам бы отдохнуть...

Не успел проснуться, а уже пытается заставить меня уйти.

— Чуть позже, ладно?

Мариус сглотнул, его подбородок дрогнул. И слов не нужно, я сама понимаю — радостно знать, что в огромном равнодушном мире есть человек, который будет рядом, когда тебе плохо Может, зря я потеряла надежду? Ведь у меня впереди много времени, а чудеса случаются в один миг, как говорила тётушка. А ещё она очень любила...

— Смотри, Мариус.

Я подняла руки и раскрыла ладони. Над ними появился голубой дымок, закрутился, уплотнился и свился в небольшого дракончика, забавно хлопающего крыльями.

— Мисс, что вы! Кто-нибудь может увидеть.

— Не бойся. После смерти тётушки я ни разу...

Он понял без слов. Мои картинки всегда радовали тётушку, которая смеялась при виде этой простой забавы и аплодировала ей с детским восторгом. Конечно, я и сама их любила — сделать живую картинку, разве это не чудо? Кроме меня и тётушки о моей магической силе знал только Мариус. И хотя наши соседи были добрыми людьми, узнай они, кто я, доброта могла бы в миг превратиться в отвращение.

Почему маги считались низшими существами? Пресвятая вера утверждала, что магия — пустое, созданное для самолюбования и лености действо, которое не подобает уважаемым людям. Только плебеи балуются пустотой, настоящие богоугодные люди проводят жизнь в ежедневных, ежечасных трудах и не надеются на тёмную силу, которая обещает заменить тяжкий труд щелчком пальцев.

Как-то я спросила тётушку, почему такая красота, которую творят мои руки, считается никчемной и грязной?

— Разве магия не может помогать людям? Разве мои создания не радуют глаз, как картина или музыка? Почему люди так презирают магов?

— Ах, детка, если бы я знала! — Воскликнула она. — На самом деле множество магов занимаются полезной работой. Например, те, кто может помочь растениям расти или лечит животных. А те, кто подманивает рыбу? Они же лучшие рыбаки! Но к несчастью, все они умалчивают о своей магической силе, иначе им пришлось бы тяжко. И ты, милая, никогда и никому не признавайся. Твои картинки чудесны, цветы словно живые, сказочные звери на твоих ладошках резвятся, как настоящие. Но тебе лучше не знать, что произойдёт, если люди узнают о тебе правду! Даже те, о ком ты была высокого мнения. Обещай никогда не творить своих созданий в незнакомых местах, где могут оказаться случайные свидетели, и никогда никому не признаваться до того, как полностью убедишься, что этот человек заслуживает доверия!

Я обещала, конечно, и держала слово. Но сейчас, в день, когда я почти потеряла Мариуса, вокруг не осталось не то что чудес, а и надежды. И мои картинки были единственным светлым пятном в темноте.

Мы с улыбкой наблюдали, как голубой дракон изворачивается, как колышется его узкое тело, как из крошечной зубастой пасти с еле слышным фырчанием выплывает клуб белого огня.

Дверь резко распахнулась, я вздрогнула и дракон пропал.

Но было уже поздно. В дверях стояла виконтесса. Её и без того не слишком приветливое лицо обрело выразительность камня.

— Немедленно ко мне! — Ледяным тоном приказала она, еле взглянув на Маркуса, который снова схватился за сердце.

В коридоре виднелось тёмно-синее платье экономки.

Я оторопела. Её светлость лично поднялась на чердак и заглянула в комнату слуги? Этого быть не могло! Почему, откуда она тут оказалась?

Но теперь, вероятно, неважно. Она видела. Она всё видела...

Мариус испугано взглянул на меня, его губы снова дрожали. Я погладила его по руке.

— Тихо, Мариус, всё в порядке. Всё хорошо.

Он покосился в коридор, где стояла и терпеливо ждала экономка.

— Я должна идти, ты слышал. Но потом я к тебе вернусь.

Экономка лично сопровождала меня всю дорогу, словно я не знаю, куда идти.

Ладони покрылись липким потом, пока я спускалась вниз по лестнице в приёмную виконтессы. В голове каждый шаг звенел колоколом.

Я тихо постучала и вошла. Её светлость стояла, вскинув голову, и ноздри её тонкого носа трепетали от нетерпения.

— Стой, где стоишь! Закрой дверь.

Я молча прикрыла дверь и осталась у порога. Ждать, что мне предложат присесть, глупо.

— Ты не просто дурно воспитанная девица, дочь легкомысленной женщины, слабого духом мужчины и воспитанница дамы чересчур свободного нрава. Ты ещё и маг!

Щёки загорелись, будто виконтесса била меня по ним руками.

— Как ты посмела скрыть?!

— Извините, ваша милость.

— Нет, ни за что! — Она тряхнула головой. — Больше я подобного предательства не допущу. Мало того, что ты притащила немощного слугу, который больше ест, чем работает, и не соблаговолила поставить меня в известность, так ты ещё позволяешь себе магичить в моём доме! Как возможна такая вопиющая наглость в поведении человека, который должен быть бесконечно благодарен за моё великодушие по отношению к его персоне! Просто уму непостижимо!

— Простите меня, тётушка, я больше так не поступлю.

— Опять забываешься?! Как я велела себя величать?!

Я опустила голову. Сама не понимаю, как я умудрилась снова назвать её словом, которое олицетворяет всю мою любовь к той, другой, родной.

Только бы она не тронула Мариуса!

— Итак, необходимость найти решение вынуждает меня на немедленное действие. С тобой будет проведён ритуал очищения. Я очищу тебя от зла, спасу твою душу, если это ещё можно сделать.