Три башенки и бездонная пропасть

Три башенки и бездонная пропасть

Пролог

Вот так всё и произошло.

Карета притормозила у ведущей к вершине дороги, петляющей среди камней, как небрежно брошенная верёвка, в конце которой большой уродливый узел. Замок графа Дабхиса. Мрачный и серый, как сами горы, прячется в тени, как будто ненавидит свет. Наверное, его специально построили по эту сторону гор, куда солнце никогда не заглядывает.

Рядом закряхтел Мариус, пытаясь распрямиться и немного размяться. Даже мне долгое путешествие далось нелегко, представлю, как ломает его старые кости.

— Долго ещё, мисс? — спросил он.

— Скоро будем. Скоро ты сможешь отдохнуть.

Я снова постаралась улыбнуться. Не говорить же ему, в самом деле, что, возможно, нам лучше остаться тут, в тесной карете, чем явиться во власть графа, и, что вполне может выйти, вскоре об отдыхе останется только мечтать.

Карета тяжело повернула на дорогу и потряслась на камнях. В корзине спал Тифей, которому всё нипочём. Кажется, во время тряски он даже глаз ни разу не открыл.

Осталось всего полчаса, и я буду на месте. В сердце зла, в распоряжении убийцы, под чужим именем и с чужой историей за плечами. Никому и дела до меня нет. Если моё остывшее тело похоронят где-нибудь в местном камне, никто и никогда об этом не узнает...

Глава 1. Прощание

Самый сложный в жизни путь — путь с кладбища, на котором ты оставил горячо любимого тобой человека. Вернуться домой и продолжать жить — вот что забирает больше сил, чем на само горе, хотя и его пределов не описать.

Меня подталкивало к возвращению домой и прочим действиям существование Мариуса. Остальные слуги моей любимой тётушки были в молодом или зрелом возрасте, они получили расчёт, положительные рекомендации и даже бонусы с крошечной суммы, оставшейся после её смерти. Рано или поздно они найдут другую работу и устроятся не хуже. А Мариусу уже под семьдесят, такого работника и даром никто не возьмёт. Родных у него нет, всю жизнь он провёл подле тётушки, работал до самых седин и больше не способен зарабатывать себе на жизнь. Даже если я отдам ему все оставшиеся деньги. Ну, протянет он в доходном доме, пока последнее не потратит, или, скорее, пока последнее у него не вытянут какие-нибудь ушлые прохиндеи. И тогда только побираться идти.

Не могу допустить, чтобы Мариус, на глазах которого я росла, умер от голода в канаве. Не допущу!

И ещё, конечно, Тифей. Магическое животное, утверждала тётушка, но я думаю, это просто ленивый кот, от магии у него разве что невероятные размеры. Он настолько толстый, что не сможет искать себе пищу, а взять его в качестве домашнего питомца никто не возьмёт, кому он нужен? Ни поиграть, ни мышей извести, только ест да спит. Тётушка обожала его гладить, взваливала себе на колени его полосатую чёрно-серую тушу с тонким, висящим плетью хвостом и утверждала, что он теплом своего тела лечит боли в её костях.

Теперь о них некому позаботиться, кроме меня.

Знаю, что сказали бы соседи, поделись я своими мыслями. Что же ты, сказали бы они, укоризненно качая головой, нашла, о чём думать, когда сама на улице без средств к существованию осталась. О старике, чья жизнь уже близится к концу? О коте! О себе бы лучше подумала. И посмотрели бы такими жалостливыми глазами, что хоть иди на реку да топись.

Поэтому делиться своим горем мы ни с кем не станем. Да и как? Как объяснить чужому, что в душе словно свет погас. Словно замолкла музыка, и ты больше не слышишь ни звука. Словно ровная дорога с обочиной, усеянной донником и васильками, резко прервалась, сменившись чёрной утробой бездонной пропасти.

Не стало тётушки — и словно не стало части меня.

Но нельзя опускать руки, ей бы не хотелось, чтобы я сдалась.

Вот уже и улица, на которой мы жили. Небольшие дома, спокойные, скучные люди, от которых не жди неприятностей. Вот дом мадам Куриной, которая обожает печенье и знает миллион разных его рецептов. Она часто бывала у нас в гостях, всегда с угощением. За ней — дом единственного в деревне человека, который не скрывает, что маг. Наверное, потому что получил наследство и обеспечен до конца своих дней. А вот это дом многодетной семьи Ляпишовых, неухоженная лужайка, зато как тут весной цветёт форзиция и звездчатая магнолия! Умопомрачительное жёлто-белое нежное кружево мягко охватывает дом, и он покачивается на нём, как на облаке и становится самым красивым на улице. Тётушка любила смотреть на это чудо и заодно беззлобно жаловаться, что такого красивого цветения не давали даже ее любимые кустарниковые розы.

Больше она этого не увидит.

Да, тётушка любила красоту. И веселье. Она всегда говорила: "Не верю, что мы рождены для страданий, как утверждает Пресветлая вера. Не может быть, что человек приходит в мир только чтобы служить Богу да быть ему угодным. Я вот думаю, что никто на небе не обидится, проживи мы свою жизнь весело и счастливо".

Да, милая тётя, я тоже так думаю. Шёпот срывался с моих губ, будто тётушка могла слышать. Не знаю, что там, после жизни, узнаю когда-нибудь, надеюсь, нескоро, но здесь тётушка прожила неплохую жизнь. Правда, она никогда не была замужем и детей у неё нет, зато была сама себе хозяйка, ни от кого не зависела, меня воспитала и создала в своём доме чарующую атмосферу тихого счастья.

Её обожали все. Если в доме появлялся новый слуга, которых всегда было больше чем требовалось, появлялся только потому, что тётушке было жаль всех обездоленных и она старалась помочь каждому — и начинал наглеть, его ставили на место остальные слуги. Я знаю случай, когда Мариус, в те времена ещё сильный мужчина, заставил уйти слугу-воришку, о чём тётушка никогда не узнала. И о краже не узнала — деньги просто вернули на место.

— Я очень везучая, моя милая Ильза. Вся моя жизнь сопровождается везением. И знаешь почему? Потому что меня окружают чудесные люди! — Вдохновенно делилась со мной тётушка. — Может, в чём-то мне и не везло, но только не в счастливых встречах!

Я вытерла глаза платком. Она права, все наши домочадцы были прекрасными людьми, а их мелкие недостатки стирались благодушием, царившим в доме, как осветляются тёмные пятна солнечным светом. Они были прекрасными из-за неё.

Теперь нет ни тётушки, ни дома. Вот он, появляется из-за жилища мистера Фиста. Аккуратный двухэтажный особняк с большими окнами и мозаикой на фундаменте. Родной до боли вид, но сейчас уже с налётом отчуждения. Мы отдаляемся друг от друга, потому что я больше никогда его не увижу.

Дом уже продан наследником, дальним родственником тётушки. Мне достались все её деньги, большая часть которых ушла на жалование слугам, Мариус и Тифей. Через день я должна освободить помещение. Мой дальнейший путь известен — я отправлюсь на поклон к другой своей тётушке — виконтессе Амнисте. Эта многоуважаемая леди яростная пуританка, но родственницу на произвол судьбы бросить не должна.

— Главное, ни в коем случае не смей проболтаться ей о том, что ты можешь! — Пугала меня тётушка, когда мы вместе планировали мою одинокую жизнь, жизнь без неё. — Иначе она не посмотрит, что ты чуть-чуть родная кровь, возьмёт за шкирку и выбросит, как щенка, за ворота! А ещё лучше всё же выдать тебя замуж, потому что своего источника дохода у тебя нет и не будет, рано или поздно тебе придётся выйти замуж. Но я не могу тебя заставить, — качала она головой. — Если неизбежное случится, пусть это произойдёт потом, без меня, и я этого уже не увижу.

Тогда все подобные беседы были для меня какой-то придурью, которую я ей позволяла, ведь тётушка должна быть рядом вечно! А оказалось, она готовилась не зря — я всё же осталась одна.

Вот и ограда, калитка приоткрыта. У крыльца стоит Мадлен — в выходном платье, у ног чемодан. Глаза красные, нос распух, при виде меня она не может сдержать слёз, закрывает лицо платком.

— Мисс Ильза, не знаю, что и сказать. Как же вы дальше-то будете? Как мы все будем без неё?

Я знаю, что сделала бы тётушка, как утешила бы горькие слёзы, будь то слёзы ребёнка или взрослого, собаки или человека. Надо просто подойти близко, близко, прикоснуться и пожелать, чтобы всё было хорошо.

— Рано или поздно горе уйдёт, Мадлен. Всё будет хорошо.

Я разглаживаю оборки на её платье, ветер выхолаживает мои мокрые щёки. Мадлен ещё некоторое время всхлипывает, потом высмаркивается.

— Мне пора идти. Иначе опоздаю на дирижабль. — Шепчет уже уверенно.

— Да, Мадлен, иди. Удачи. — Я сжала её руку. — У тебя всё будет хорошо, новые хозяева со временем станут родными и вполне вероятно, в новом месте тебе встретятся чудеса.

— Да, так говорила хозяйка.

Мадлен несмело улыбнулась. Никто не знает, что ждёт впереди на самом деле, надежда — единственное, что у нас есть. Значит, нужно надеяться.

Мадлен сунула платок в карман, подхватила чемодан и поспешила к калитке.

— Удачи вам, мисс Ильза! — Крикнула, помахала рукой и исчезла.

Теперь дом совсем пуст. Войти туда, зная, что тётушка больше никогда не наполнит своей добротой ни единого уголка, очень тяжело.

Крыльцо скрипит. Не помню, чтобы оно скрипело раньше. Может, внимания не обращала, а может дом тоже что-то чувствует и плачет по-своему.

И дверь скрипит, так жалобно... Мариус, который почему-то сидит у двери, встаёт со стула и молчит. Он хотел проводить тётушку со мной, но не смог выйти за ворота, сердце прихватило. Пришлось вернуться. А теперь он сидит у двери, как побитый пёс.

— Мариус! Почему ты не в постели?

Он тяжело дышит и молчит. Подозреваю, тётушку он любил не только как хозяйку, хотя и уверенна, что между ними никогда ничего не было. Когда я была помоложе и грезила о любви, тётушка улыбалась так грустно! Я её прямо спрашивала, почему она не вышла замуж? Неужели не нашла человека, который покорил бы её сердце? Или... ах, не может быть, неужели он был и собирался на ней жениться, но вдруг погиб? И она больше никогда и никого не смогла полюбить? Или ещё хуже — неужели любимый её предал, променял на другую, менее достойную особу?

Тётушка смеялась до слёз, а потом, вытирая глаза, сказала:

— Конечно, я была влюблена, Ильзочка, детка, конечно была. И никто не виноват, кроме меня самой. Я оказалась трусихой. Говорят, что под лежачий камень вода не течёт, не рискнёшь — не выиграешь... но сколько я видела тех кто рискнул и проиграл. Твоя мама рискнула... конечно, у неё родилась ты, но это единственное хорошее, что с ней произошло. И она, и твой отец погибли, потому что не могли жить вне своего круга. Хорошо хоть тебя успели прислать. Вот результат их риска. А я не рискнула. Мне некого винить, Ильза, да и жалеть поздно. И не могу я жалеть, ведь у меня есть ты.

Она обхватывала своими мягкими ладошками мои щёки и целовала меня, и всякие мелочи вроде чужой сломанной жизни переставали иметь значение.

Теперь меня некому обнимать. Тётушка мегера не станет пачкать ручек, да и я не горю желанием обниматься с тем, кому эфемерные идеи дороже живого человека.

— Мариус, пожалуйста, иди к себе и отдохни.

— Но в доме никого больше не осталось. Может, мне приготовить обед?

— Нет, — я постаралась говорить мягко. — Тебе нужно отдохнуть и набраться сил, потому что скоро мы уезжаем, и вот тогда мне понадобиться вся твоя решимость. Вся твоя поддержка. Пока же отдыхай. Я позову тебя позже, когда приготовлю что-нибудь перекусить.

Он поклонился и ушёл. Как должно быть тяжело остаться вот так на старости лет никому не нужным. Хотя нет... мне он нужен!

Каждый уголок дома напоминал тётушку. Каждая салфетка, каждая акварель на стенах и каждый подсвечник. Всего касались её руки, всем любовались её глаза.

Но горевать не позволили насущные дела, которые сами собой не делаются. Я заказала билеты на дирижабль до Парквуда, карету от Парквуда до усадьбы виконтессы Амнисте, упаковала свои вещи. Несмотря на то, что самые роскошные платья я продала и одежды осталось всего ничего, уложить её оказалось делом непростым. Потом я раздала соседям продукты, которые нельзя долго хранить, и получила в виде благодарности несколько кусков мясного пирога и пирога с капустой. Запаковала в корзину для пикника вместе с молоком и горячим чаем. В дороге голодать мы точно не будем, хотя, если Тифей поднажмёт, нам с Мариусом может ничего не достаться.

Кроме одежды и мелочей я забрала только один набросок карандашами, сделанный тётушкой. Мой портрет. На картине запечатлен момент, когда я резко обернулась, светлые локоны взлетели, серые глаза расширены от удивления, на губах улыбка. Ни одной идеальной черты в лице, но вместе они складываются в крайне приятное зрелище. Или просто тётушка меня такой видела.

— Ты прекрасна, Ильза, детка моя. — Успокаивала она меня, когда я случайно услыхала на танцах, как кто-то сказал, что в моей внешности нет ну ни капли необычного! Ни соли, ни перца, одна преснота. — В простоте нет недостатка, Ильза. Общество так любит изысканность, утончённость, высокопарность, что забывает о главном. Только доброе сердце может зажечь любую свечу, возродить то, что мертво, подарить вторую жизнь. Только простота жертвует безвозмездно и не думая. Всё остальное — прикрытие собственного недалёкого ума.

Последнюю ночь в доме, где прошла вся моя жизнь, я почти не спала. Прощалась в сотый раз. И с тётушкой, которая навсегда в моём сердце, и с городком, который тоже оставил во мне свой след. И с безоблачным детством, когда не нужно было о себе заботиться.

Я стала взрослой.

Глава 2. Новый дом

Особняк почтенной виконтессы Амнисте был таким огромным, что крыша уже показалась, а мы всё ехали и ехали, а самого здания всё не было и не было. Сводчатый красный шифер над белыми стенами, лужайка — травинка к травинке и аккуратные шары кустов разбросанных в строжайшем порядке. Фонтан обложен мрамором и бьёт строго вверх. Ворота начищены до блеска.

— Какой огромный дом. — Мариус забыл о неудобствах долгого путешествия и с интересом смотрел в окно. — Прислуги в имении, вероятно, видимо-невидимо.

— Не сомневаюсь. И для тебя найдётся компания.

Он встревожено посмотрел на меня.

— Её милость действительно согласилась меня принять?

— Конечно, как ты можешь сомневаться!

На самом деле никого принимать она не соглашалась, когда тётушки не стало, нотариус отправил в соответствии с оставленным ею завещанием письмо, в котором просил виконтессу приютить племянницу. Про кота и престарелого слугу там, конечно, не упоминалось, но говорить такое было бы жестоко. Мариус и так чувствовал себя неловко, волновался, хотя и старался не подавать виду.

Карета объехала дом по широкой дугообразной дороге и подкатила к заднему входу. Даже тут крыльцо было из камня, такое скрипеть не будет никогда, ведь камень не плачет.

Слуг было много, все в новёхонькой форме с белоснежными нарукавниками и воротничками. Мариус в своём довольно приличном, но поношенном костюме выглядел на их фоне оборванцем. Да и я недалеко ушла — моё черное шерстяное платье было по меркам города давно вышедшим из моды. Зато тёплым.

С высокомерностью местной прислуги пришлось столкнуться в тот самый момент, когда карета остановилась. Лакей бросился открывать нам дверцу довольно резво, но при виде гостей его лицо исказилось в недовольной гримасе непозволительно сильно. Он еле изволил протянуть мне руку, а от Мариуса отскочил, будто тот болен моровой сыпью. К багажу вовсе не притронулся, стал ждать помощи возницы.

Рады нам тут не были. Дворецкий, хотя и не позволил себе высокомерных взглядов, оставил стоять в прихожей и отправился докладывать о нашем прибытии не сильно спеша.

Я подвела Мариуса к ближайшему диванчику и заставила сесть. Принесли и оставили наши вещи. Корзину со спящим Тифеем я подхватила раньше, чем она свалилась со скамейки, куда её пытался примостить слуга. Кот, несмотря на то, что его бока опасно свесились с края корзины, даже не шелохнулся. Иногда я ему завидовала.

На улице стояла ранняя весна, дул пронизывающий зябкий ветер. Но в экипаже было тепло, а тут вообще стало жарко. Я сняла с плеч толстую шаль и, свернув её, положила на Тифея. Теперь можно осмотреться.

Задняя прихожая в доме тётушки была размером с нашу гостиную. И конечно очень красивая: тонконогая полированная мебель и великолепные картины на стенах. Свет от трёх грушевидных ламп, все горят, несмотря на отсутствие окон очень светло.

Но я бы предпочла вернуться к себе домой.

Дворецкий явился минут через десять и проводил меня на встречу с её милостью. Каждый шаг на моём пути был наполнен роскошью и вкусом.

И вот двери гостиной передо мной распахнули, и я увидела виконтессу, стоявшую у большого камина с экраном из янтаря. Присела в реверансе, опуская глаза.

— Проходи, садись.

Голос был сухим и крайне властным. Я выполнила её приказ.

Её милость была в строгом наряде благородного сизого цвета. Волосы убраны под чепчик, лицо сухое, губы тонкие. Неприветлива и немногословна, она осмотрела меня, как осматривают лошадей и сказала:

— Юнна и мила, но это всё так скоротечно. А большего я не наблюдаю. Да, к сожалению, ничего большего. Но вынуждена заметить, что тебе хватает воспитания молчать, когда тебя не спрашивают. Ты сыта?

— Да, тётушка.

Её брови изумлённо вскинулись.

— Тётушка? Впредь не забывай, ко мне следует обращаться виконтесса или леди Дульсина.

— Да, конечно. Прошу простить за допущенную бестактность. Я столько лет называла Лавинию тётушка, что теперь это слово для меня означает дань глубокого уважения.

— Мне твоё уважение ни к чему. — Она резко провела перед собой рукой. — Ты должна быть мне благодарна и помнить своё место. Я дам тебе приют, потому что так или иначе мой долг не позволяет закрыть глаза на твоё шаткое положение. Но мою благосклонность может заслужить только чистая сердцем и помыслами девушка, в чьём характере есть стремление следовать заветам нравственности и послушания. В обществе не будет порядка, пока юноши и девушки не начнут воспитываться в традициях высоких моральных принципов. Иного поведения я не потерплю. Ты поняла?

— Да, леди Дульсина. Я приложу все усилия, чтобы заслужить вашу похвалу.

Мой ответ заставил её чуть-чуть смягчиться.

— Итак, вижу, с тобой можно договориться. Ничего, ты привыкнешь к порядку и однажды поймёшь, что мои действия направлены на твоё благо. Теперь ступай. Я подумаю, что с тобой делать.

По крайней мере, она меня не выгнала. Её милость действительно строга и требовательна, но это всяко лучше, чем умереть от голода, что неминуемо произойдёт, останься я на улице. И всё же я смирила свой характер не из-за страха, а из-за двух существ, которые находятся от меня в зависимости. Ради них я готова терпеть и быть послушной. Тоскливо, конечно, такой огромный богатый дом — а в нём так мало души.

Про Мариуса при первом разговоре я упоминать не стала, вначале заслужу её одобрение, потом признаюсь. Слуги же подумали, что разрешение получено. По дороге в комнату, которую мне выделили для проживания, я приказала устроить Мариуса в отдельном помещении, сказала, он мой личный слуга. А когда ко мне явилась экономка и попыталась убедить, что места в доме настолько мало, что отдельную комнату ему предоставить невозможно, я отправила её за более подробными распоряжениями к виконтессе. Конечно, она не посмела тревожить леди Амнисту, и комната Мариусу нашлась. В таком доме каждому можно без ущерба выделить отдельную комнату, я-то знаю. Просто отдельную комнату выделяют слугам высокого ранга или в качестве награды за долгие годы работы, а Мариус местным никто. Но это им. А мне он в чём-то заменил отца. При виконтессе главное не проговориться. Слуга заменил отца? Позора не оберешься!

Думаю, за глаза слуги считали меня глупенькой бедной родственницей, но больше мои редкие указания оспаривать не спешили, и я получала всего в достатке.

Так мы и стали жить. Маркиза редко баловала меня вниманием, но если приглашала к обеду или ужину, приём пищи превращался в длинные нудные лекции, где я становилась главным объектом внимания. Мой предполагаемый характер разбирался на части, мой внешний вид обсуждался и подвергался критике, но кроме личной неприязни пожаловаться было не на что. Почти сразу же её милость начала выдавать мне для изучения книги и труды церкви Пресветлой веры, требуя заучивать большие куски текста наизусть. Я учила. Стоило без запинки выдать ей урок, как виконтесса добрела и читала нотации не таким злым голосом, как обычно. Но чаще всего она была слишком занята своими делами, чтобы мной заниматься.

Вначале это радовало, но со временем я стала тяготиться положением нахлебницы. У тётушки не было ни дня, чтобы я почувствовала себя чужой или плохо воспитанной. Здесь же мне было день ото дня всё хуже. Представляю, как скверно чувствовал себя Мариус! Я могла обеспечить его отдельной комнатой, но не могла заставить других слуг молчать. И думаю, обсуждать Мариуса они не стеснялись. Как и портить ему жизнь. В конце концов, он старался просто не выходить из своего убежища. Часто чувствовал себя плохо, много лежал. Бывало, днями не ходил дальше туалетной комнаты. Я старалась, как могла — приносила ему вкусные блюда, мелкие подарки и Тифея. Сидела у его кровати, читала вслух или рассказывала весёлые истории из нашей прошлой жизни. Но это помогало всё меньше, да и что весёлого я могла рассказать днём, если вечером меня ждал отчёт виконтессы, вечно недовольной моим видом и каждым моим словом? Она велела сшить мне новые платья, мрачные и тёмные, которые застёгивались под самую шею, а старые убрать с глаз долой. Она приказала мне гладко зачёсывать волосы и не вздумать завивать легкомысленные локоны. Она повторяла, что ходить я должна тихо, как мышка, и говорить шёпотом. Я начинала бояться, что при таком образе жизни вскоре начну чахнуть как Мариус. Надежда на будущее в этом доме имела свойство испаряться прямо на глазах.

Единственный, кто чувствовал себя в новом месте проживания вольготно — Тифей. Жил он в моей комнате, но питаться ходил на кухню и с пустым брюхом никогда не возвращался.

Мне было двадцать лет. Я жила из жалости у виконтессы, которой была чужда человеческая и семейная теплота, из близких у меня остался только старик да вечно дремлющий кот, своих средств к существованию нет и не предвидится, впереди пустота. Женщины благородных кровей в нашем мире не могут работать, это неприлично. Никто не будет иметь с ними дела. Если у них нет своего дохода, они или живут на милости родственников, или выходят замуж. Оба варианта казались мне адом. Кто выдержит подобное существование и не сойдёт с ума?

Однажды надежда всё же меня покинула. Просто утром я встала и поняла, что не жду моментов, ради которых стоило просыпаться. Ни сегодня, ни завтра, ни через десять лет.

Что делать дальше? Я всегда была человеком, смотрящим вперёд с оптимизмом, но сейчас свет уходил из меня, как и вес. Я хирела, засыхала, как цветок без воды и солнца, и не видела впереди ничего хорошего. А ведь за окном весна, время, когда природа возрождается и стремится напитаться соками, стремится цвести и наслаждаться тёплым временем года.

В мою душу возвращалась лютая зима.

Однажды, незадолго до ужина, который мне чаще всего приносили в комнату, в дверь постучался Петер, самый младший ученик слуги. Он был мне приятен, так как много улыбался — его пока не приучили исполнять роль мебели.

Петер дрожал, вернее, его просто трясло от страха:

— Скорее, леди Ильза. Ваш слуга помирает! — Отчаянно крикнул он.

Я вскочила, за секунду пережив в памяти все дни болезни и смерти тётушки. Так скоро? Я потеряю последнего для себя близкого человека так скоро?

Я спешила, почти падала, пока, забыв все рекомендации виконтессы о достойном способе передвижения, бегом поднималась на чердак, где жили слуги. У коморки Мариуса стояли несколько горничных, схлынувших при виде меня в разные стороны. Они были подавлены и сильно нервничали, это испугало меня ещё больше.

— Мариус!

Он лежал на узкой кровати, голова запрокинута на высокой подушке — и хрипел. Его рука слабо вцепилась к грудь, в туго застёгнутый жилет.

— Мариус, пожалуйста, пожалуйста, не умирай. Что мне сделать? Как тебе помочь? Врач! У вас есть врач?

Я повернулась к экономке, которая появилась и, в отличие от других слуг, не стала заглядывать в раскрытую дверь из коридора, а вошла. Вид у неё был такой, будто ничего особенного не происходит.

— Есть. Мы вызываем в поместье доктора из общей больница.

— Так вызовите!

— Уже, мисс Ильза, за доктором послали человека.

— Мисс Ильза...

Я бросилась обратно к Мариусу и взяла его за руку. Наклонилась, ловя тихие слова:

— Ничего... со мной ничего страшного... это приступ... не в первый раз... он уже проходит.

— Не говори больше, отдохни. — Я кивнула. — Тебе заварят обезболивающий настой. Потом тебя осмотрит доктор. Не уходи, прошу. Не бросай меня одну.

Он просто улыбнулся.

В коридоре расшумелись, переговариваясь. Я встала и закрыла дверь, нечего из чужого горя устраивать зрелище.

Когда опустилась ночь, ему стало легче. Я все эти часы провела рядом, скрючившись на стуле, и теперь спина разламывалась от боли.

— Мисс Ильза, вам бы отдохнуть...

Не успел проснуться, а уже пытается заставить меня уйти.

— Чуть позже, ладно?

Мариус сглотнул, его подбородок дрогнул. И слов не нужно, я сама понимаю — радостно знать, что в огромном равнодушном мире есть человек, который будет рядом, когда тебе плохо Может, зря я потеряла надежду? Ведь у меня впереди много времени, а чудеса случаются в один миг, как говорила тётушка. А ещё она очень любила...

— Смотри, Мариус.

Я подняла руки и раскрыла ладони. Над ними появился голубой дымок, закрутился, уплотнился и свился в небольшого дракончика, забавно хлопающего крыльями.

— Мисс, что вы! Кто-нибудь может увидеть.

— Не бойся. После смерти тётушки я ни разу...

Он понял без слов. Мои картинки всегда радовали тётушку, которая смеялась при виде этой простой забавы и аплодировала ей с детским восторгом. Конечно, я и сама их любила — сделать живую картинку, разве это не чудо? Кроме меня и тётушки о моей магической силе знал только Мариус. И хотя наши соседи были добрыми людьми, узнай они, кто я, доброта могла бы в миг превратиться в отвращение.

Почему маги считались низшими существами? Пресвятая вера утверждала, что магия — пустое, созданное для самолюбования и лености действо, которое не подобает уважаемым людям. Только плебеи балуются пустотой, настоящие богоугодные люди проводят жизнь в ежедневных, ежечасных трудах и не надеются на тёмную силу, которая обещает заменить тяжкий труд щелчком пальцев.

Как-то я спросила тётушку, почему такая красота, которую творят мои руки, считается никчемной и грязной?

— Разве магия не может помогать людям? Разве мои создания не радуют глаз, как картина или музыка? Почему люди так презирают магов?

— Ах, детка, если бы я знала! — Воскликнула она. — На самом деле множество магов занимаются полезной работой. Например, те, кто может помочь растениям расти или лечит животных. А те, кто подманивает рыбу? Они же лучшие рыбаки! Но к несчастью, все они умалчивают о своей магической силе, иначе им пришлось бы тяжко. И ты, милая, никогда и никому не признавайся. Твои картинки чудесны, цветы словно живые, сказочные звери на твоих ладошках резвятся, как настоящие. Но тебе лучше не знать, что произойдёт, если люди узнают о тебе правду! Даже те, о ком ты была высокого мнения. Обещай никогда не творить своих созданий в незнакомых местах, где могут оказаться случайные свидетели, и никогда никому не признаваться до того, как полностью убедишься, что этот человек заслуживает доверия!

Я обещала, конечно, и держала слово. Но сейчас, в день, когда я почти потеряла Мариуса, вокруг не осталось не то что чудес, а и надежды. И мои картинки были единственным светлым пятном в темноте.

Мы с улыбкой наблюдали, как голубой дракон изворачивается, как колышется его узкое тело, как из крошечной зубастой пасти с еле слышным фырчанием выплывает клуб белого огня.

Дверь резко распахнулась, я вздрогнула и дракон пропал.

Но было уже поздно. В дверях стояла виконтесса. Её и без того не слишком приветливое лицо обрело выразительность камня.

— Немедленно ко мне! — Ледяным тоном приказала она, еле взглянув на Маркуса, который снова схватился за сердце.

В коридоре виднелось тёмно-синее платье экономки.

Я оторопела. Её светлость лично поднялась на чердак и заглянула в комнату слуги? Этого быть не могло! Почему, откуда она тут оказалась?

Но теперь, вероятно, неважно. Она видела. Она всё видела...

Мариус испугано взглянул на меня, его губы снова дрожали. Я погладила его по руке.

— Тихо, Мариус, всё в порядке. Всё хорошо.

Он покосился в коридор, где стояла и терпеливо ждала экономка.

— Я должна идти, ты слышал. Но потом я к тебе вернусь.

Экономка лично сопровождала меня всю дорогу, словно я не знаю, куда идти.

Ладони покрылись липким потом, пока я спускалась вниз по лестнице в приёмную виконтессы. В голове каждый шаг звенел колоколом.

Я тихо постучала и вошла. Её светлость стояла, вскинув голову, и ноздри её тонкого носа трепетали от нетерпения.

— Стой, где стоишь! Закрой дверь.

Я молча прикрыла дверь и осталась у порога. Ждать, что мне предложат присесть, глупо.

— Ты не просто дурно воспитанная девица, дочь легкомысленной женщины, слабого духом мужчины и воспитанница дамы чересчур свободного нрава. Ты ещё и маг!

Щёки загорелись, будто виконтесса била меня по ним руками.

— Как ты посмела скрыть?!

— Извините, ваша милость.

— Нет, ни за что! — Она тряхнула головой. — Больше я подобного предательства не допущу. Мало того, что ты притащила немощного слугу, который больше ест, чем работает, и не соблаговолила поставить меня в известность, так ты ещё позволяешь себе магичить в моём доме! Как возможна такая вопиющая наглость в поведении человека, который должен быть бесконечно благодарен за моё великодушие по отношению к его персоне! Просто уму непостижимо!

— Простите меня, тётушка, я больше так не поступлю.

— Опять забываешься?! Как я велела себя величать?!

Я опустила голову. Сама не понимаю, как я умудрилась снова назвать её словом, которое олицетворяет всю мою любовь к той, другой, родной.

Только бы она не тронула Мариуса!

— Итак, необходимость найти решение вынуждает меня на немедленное действие. С тобой будет проведён ритуал очищения. Я очищу тебя от зла, спасу твою душу, если это ещё можно сделать.

— Что?..

— Другого выхода я не вижу. На рассвете явится служитель Пресветлой веры и лишит тебя тёмного духа, пачкающего твою душу!

— Но, тёт... Нельзя так! Пожалуйста!

Впервые в жизни я так сильно испугалась. Стыдно признаться, но я забыла обо всём, даже о Мариусе, когда услышала свой приговор. Когда в семьях аристократов рождались маги, их подвергали процедуре очистки от магической силы, от так называемых "семян зла", и всё бы ничего, но после подобного очищения человек всё равно что лишался жизни. Лишенцы, как их прозвали, походили на зыбких призраков, которые словно духи мечутся, не находя покоя. Они постоянно болели и рано умирали. Их хоронили с почестями, а потом с облегчением вздыхали, радуясь, что спасли дитя от участи прислужника тёмной стороны. Лучше смерть, чем позор.

— Моё решение не подлежит спорам! Иди прочь!

— Пожалуйста, тётушка, прошу вас! Только не очищение! Я никогда, я поклянусь чем хотите, что больше никогда не сделаю этого... Умоляю вас!

По моему лицу текли слёзы, плечи сотрясались от рыданий. Зачем лишать меня жизни, которую и так нельзя назвать полноценной? За что? Что же я такого сделала, чем заслужила? Мои картинки просто веселили людей, ничего больше!

— Генри!

Лакей заскочил в комнату.

— Отведи мисс Ильзу в её комнату, дверь запри. Будет сопротивляться — действуй по своему усмотрению, но из комнаты она не должна сделать ни шагу!

— Пожалуйста...

Я до последнего ждала, что она передумает, что виконтесса опомнится и остановит Генри, примет мою клятву и не станет мучить меня очищением.

Только когда дверь комнаты за мной захлопнулась и в замке провернулся ключ, я поняла, что милосердия в этом доме мне не дождаться.

Глава 3. Что случается с магами

Можно не объяснять, как прошли эти жуткие ночные часы. Я дрожала, как осиновый лист и не могла взять себя в руки.

Что я видела в жизни? Любовь тётушки и отсутствие сильных потрясений. Меня никогда не учили действовать, решать, биться за своё будущее. Но сейчас нельзя было сидеть сложа руки.

Я думала разбить окно и убежать, но не смогла сделать этого тихо — на звон тут же явился Генри, покачал головой и сообщил, что под окном оставит караулить слугу.

Вскрыть замок? Я не умела вскрывать замки! В детективных книгах, которые обожала читать тётушка, героини вскрывали замки так же легко, как натягивали с утра чулки, но даже когда я нашла скрепку и сделала из неё какой-то крючок, я не смогла понять, что и где им нужно повернуть. Не меньше часа попыток, исцарапанные до крови руки и ни малейшего результата!

Когда голова уже была тяжёлой, глаза болели от напряжения и мысли текли медленно и вязко, как густой крем, я решилась использовать магию. Огонь. Сделать иллюзию пожара.

Трудность в том, что ранее я никогда не делала иллюзий такого размера. И в том, что можно сделать чёрный дым и немного алого пламени, лижущего дверь, однако как подделать запах палёного дерева и особенно звуки?

На свежую голову, может, я бы и сообразила. Но в любом случае надо было попытаться, я не могла не попробовать! Когда на улице появились первые признаки приближающегося рассвета, огонь пополз под дверью в коридор и затрещал, но слишком тихо. Моего умения не хватало на создание правдоподобного звукового оформления. Я забарабанила в дверь и закричала:

— Откройте! Откройте!

Я кричала и билась в дверь, плечо уже онемело от боли, сил сосредотачиваться и поддерживать иллюзию оставалось всё меньше. И слёзы! Никогда не думала, что выражение "горючие слёзы" такое настоящее. Но они текли и текли, и не прекращались. Рукава, которыми я время от времени вытирала щёки, промокли насквозь.

Наконец, в замке стал поворачиваться ключ. Я постаралась тут же раздуть огонь как можно сильней.

Из-за искусственного дыма не сразу стало видно, что входит не Генри, а совсем незнакомый мне джентльмен в чёрной судейской форме с ярко-алым бантом на шее.

Неужели я опоздала?

— Видите, что она вытворяет? — Раздался скрипучий голос тётушки, которая вплыла следом, брезгливо придерживая подол пламени.

Незнакомец провёл руками, и огонь погас. Он стал холодно разглядывать меня, а её светлость всячески отворачивалась, чтобы не коснуться меня даже взглядом.

— Насколько я понимаю, титула у вашей племянницы нет?

— Нет, что вы! — Воскликнула виконтесса. — Конечно, нет!

— Прекрасно, прекрасно! Она нам подойдёт.

Я невольно отступила к окну.

— Вы обещаете, что никто не свяжет её с моим именем? Особе моего положения не следует...

— Можете быть совершенно спокойны, леди Амнисте. — На миг незнакомец обратился к ней. — Никто и подумать не может, что такая высоконравственная женщина, как вы может иметь отношение к магу.

— Очень надеюсь на ваше слово!

— И оно не будет нарушено. — Джентльмен казался старше, чем был. Может, из-за лица, на котором только всемирная скука. Может, из-за чёрной-чёрной формы.

— А сейчас дозвольте мне поговорить с мисс.

Виконтесса не могла уйти просто так и оставила после себя важное наставление:

— Ильза, слушай судью Дедала, делай, как он велел, и я подумаю над тем, чтобы не подвергать тебя очищению.

Она поморщилась, будто сказанные слова были грязными и невкусными, и ушла.

— Как вы уже поняли, мисс, я судья Дедал.

— Ильза Вереск.

— Разрешите присесть?

Как будто ему требуется моё разрешение!

— Присаживайтесь, пожалуйста.

Он с удобством сел на стульчик с мягкими боками, не обращая внимания на устроенную мною разруху.

— Присядьте и вы, Ильза, прошу.

Я села напротив. Я ничего толком не соображала, тем более глаза закрывались от усталости, когда стало понятно, что прямо сейчас меня лишать магии не станут. Экзекуцию отложили, и облегчение было как стакан настоя для крепкого сна.

— Вижу, вы устали.

— Да.

— Тогда постараюсь ограничиться самым главным. Вам предстоит кое-что сделать для меня, мисс.

— Что?

Вместо ответа он опёрся на свою трость и немигающими глазами уставился на меня. Некоторое время смотрел, я чуть не заснула.

— Я давно охочусь за одним человеком. Он убийца.

Вот тут-то сон улетучился, как спугнутая птичка.

— И чего вы от меня хотите?

— Мы заключим с вами простой устный договор. Вы помогаете мне вывести убийцу на чистую воду, а я обещаю сделать так, чтобы о вашем магическом несчастье никто не узнал. Её светлость закроет глаза и не станет подвергать вас чистке. Конечно, взамен вы поклянётесь никогда не использовать магию. Что скажете?

Что сказать? Никогда не использовать магию?.. Не знаю, что хуже — использовать магию и лишиться её, или иметь магические способности, но не использовать их. Дни, когда я заставляла себя раз и навсегда забыть о своих способностях, убедить себя, что лучше никогда их не применять, были самыми несчастными в моей жизни. Исключая потерю тётушки, разумеется.

Вот так просто отказаться от немаловажной части себя!

— Вижу, вам нужно время подумать. Отдыхайте, мисс. К вечеру я пришлю за вами карету. Соберите вещи, вы покидаете дом виконтессы Амнисте. Остальное решим при следующей встрече.

— Со мной едут слуга и кот. Я их тут не оставлю!

— Как скажете.

Он поднялся и вместо поклона снова оценивающе взглянул на меня сверху вниз. Кивнул.

— Отдыхайте, мисс. Но не пытайтесь делать глупости, комнату по-прежнему охраняют.

В сон после его ухода я просто провалилась. И, кажется, он длился дальше, даже когда я проснулась и мне приготовили ванну. Когда горничные быстро собирали мои вещи, а я поднималась к Мариусу и собирала его вещи, потому что ему помогать никто не считал нужным. Потом нас забрала присланная судьёй карета и доставила к его дому. Мариус ждал в карете вместе с корзиной, в которой как ни в чём не бывало сопел Мифей, а я тем временем слушала душераздирающую историю одного убийцы.

Грейм Дабхис вступил в права владения наследством, когда ему исполнилось семнадцать. Его отец граф умер после долгой болезни, оставив единственному сыну разрушенное поместье и большие долги. Последние годы перед смертью граф скрывал истинное положение дел, поэтому после его смерти Грейм пребывал в ярости, оказавшись без копейки денег, так как он всей душой жаждал богатства и считал, что только жадность отца не даёт ему шикарно жить. Никто и никогда не ограничивал Грейма, он всегда поступал в соответствии со своими желаниями, ни с кем другим не считаясь. Только отец мог влиять на него, угрожая лишить содержания.

Теперь же, став графом, когда больше некому было его останавливать, Грейм начал действовать с целью разбогатеть, не брезгуя никакими методами. Он убил своего друга, Димерия Кайлоса, потому что тот твёрдо собрался жениться на их общей знакомой Олизет Нарлоу, весьма богатой девице на выданье, и никак не желал менять в отношении неё своих планов. Высокое положение новоявленного графа заткнуло рты свидетелям, доказательств не было, и поэтому официального обвинения в убийстве Грейму не предъявили. Его план убрать соперника и жениться на деньгах сработал бы, но случилось непредвиденное — Олизет заболела странной болезнью, которая исключала замужество. Но Грейм не теряет надежды до сих пор, хотя прошло уже семь лет, а Олизет не поправляется и врачи в один голос твердят, что надежды на исцеление нет ни малейшей. Он регулярно просит её руки у её матушки и регулярно получает отказ. Долгое время он так же пробовал найти другую обеспеченную невесту, но, несмотря на отсутствие прямых обвинений в убийстве, слухи о его поступках изрядно подпортили ему репутацию, и в обществе Грейм стал парией. Несмотря на его попытки, никто не хотел выдавать за убийцу своих обеспеченных дочерей.

Теперь же, проживая в своём замке вдали от общества и постепенно впадая в отчаяние от невозможности поправить свои материальные дела, граф Грейм Дабхис тихо срывает злость на слугах и случайных гостях. Пять лет назад в его поместье при странных обстоятельствах погиб юноша, гостивший проездом. Говорят, Грейм позавидовал его красоте и симпатии, с которой к нему относились все окружающие, и на прогулке в горах задушил его собственными руками, а потом бросил тело в ущелье, где его съели горные волки, уничтожив следы преступления. Юноша не принадлежал к благородной крови, потому официального обвинения Грейм снова не получил.

Через два года на лужайке потеряла сознание и скатилась в зияющую неподалёку пропасть молодая девушка, которая ранее посмеялась над его бедностью. Свидетелями её насмешливых слов были несколько слуг. К несчастью, она была всего лишь служанкой одного из гостей, поэтому привлечь к ответу молодого графа снова не удалось.

После этого случая судья Дедал решил во чтобы то ни стало восстановить справедливость и вывести негодяя на чистую воду. Он не найдёт покоя ни в этом мире, ни в любом ином, пока убийца не будет арестован и казнён.

Однако его расследование упирается в затворничество графа и его нежелание общаться. Судья три года раздумывал, как выйти из положения, когда месяц назад произошло очередное убийство — взорвалась одна из башен поместья и погребла под обломками горничную. Самое интересное, что в башне с этой девушкой должен был встретиться друг Грейма Патруа Лишьез и его не оказалось на месте взрыва по чистой случайности. Никаких сомнений, что именно Лишьез был целью убийцы. Встреча с ним состоялась, и судья старался его убедить и призвать к осторожности. Однако, несмотря на все предъявленные доказательства и предупреждения, Патруа упрямится и не желает признавать в происходящем вины своего друга. Поэтому судья не видит иного выхода, как только действовать хитростью.

Я поеду в замок графа и помогу сдать его властям.

После услышанного я ещё долго приходила в себя.

— Но что я могу сделать? Чем я могу помочь?

Судья, с вдохновением только что вещавший о злодее, вдруг осёкся. Да, понимаю, история ужасная, но сейчас, когда я ещё не отошла от собственного шока, сейчас, когда моё будущее зависело от этого мужчины, мне было как-то не до других.

— Ваше дело, мисс, приехать к нему в поместье и униженно просить помощи. Будто бы вы его дальня родственница... кстати, родство действительно имеется, ваша троюродная кузина была замужем за деверем его двоюродного дядюшки.

— Такое родство не имеет никакого значения. Кровного родства нет.

— Я понимаю, поэтому мы сократим дальность родства и прибавим вам фамильной крови.

— Но разве он не знает о своих родственницах? А незаконнорожденную граф никогда не примет!

— Он не знает. Один из его далёких родственников по мужской линии ещё в юности уехал на другой материк. Вы представитесь его дочерью, родившейся в законном браке от женщины, на которой он женился в той стране. Грейм не сможет проверить подлинность истории.

— Но... и что я буду делать, даже если он меня приютит?

— Вы будете жить в поместье, внимательно смотреть по сторонам и ждать указаний.

— И всё?

— Да. Больше узнаешь через некоторое время.

— Судья Дедал... Вы направляете меня прямо в логово убийцы! Что если там со мной произойдёт непоправимое?

— Не волнуйтесь, мисс, мы возьмём его раньше, — нетерпеливо ответил он. — Подумайте обо всех несчастных, которых граф уже лишил жизни. И обо всех тех, кого лишит. Разве вы не хотите, чтобы справедливость восторжествовала и злодей был наказан? Разве не считаете, что его следует остановить прежде, чем погибнет ещё одна невинная душа?

Я бы поверила негодующему жару его слов... Если бы судья просто по-приятельски зашёл однажды в гости и попросил помощи. Но у меня нет выхода, я не в том положении, чтобы выбирать и он без тени сомнения этим пользуется.

Не верь тому, кто заставляет тебя поступать по совести. "Заставляет" и "по совести" не должны звучать в одном предложении, иначе это банальнейший обман.

— Я правильно понимаю, что просто должна приехать в поместье графа Дабхиса, жить там и ждать от вас известий?

— Совершенно верно. И ещё внимательно смотреть по сторонам, мисс. Есть ещё одно обстоятельство, которое торопит меня с решением — матушка мисс Олизер серьёзно больна, если произойдёт несчастье, её опекуном станет слабовольный дядя, который легко поддастся на уговоры Грейма и выдаст её за него замуж. Тогда граф, наконец, достигнет своей цели и разбогатеет. Олизет после этого долго не проживёт. На случай этих и любых других событий мне нужен свидетель всего, что в ближайшее время будет происходить в замке графа, свидетель, который скажет на суде правду, причём обладающий благородной кровью свидетель. В вас я буду уверен.

Да, знакомо, к словам простолюдинов на суде не особо прислушиваются, как будто благородная кровь любого моментально делает честным. Насчёт уверенности звучит довольно гадко — что со мной произойдёт, нарушь я его доверие и не выступи в суде как ему угодно? Очищение?

— Я сказал всё, что собирался, отправляйтесь в гостиницу на соседней улице и ждите документы. Будьте готовы выехать немедленно, как только бумаги будут вам переданы.

Ничего не оставалось, кроме как исполнять его указания. Два дня мы с Мариусом провели в гостинице, надеясь на лучшее, а утром третьего выехали в поместье графа Грейма Дабхиса.

— Да помогут нам добрые силы, мисс. — Сказал Мариус, когда карета тронулась.

Я обнадёживающе улыбнулась, но про себя повторила: "Да поможет нам хоть что-нибудь"!