Кот и его Хозяин. Общий файл.

Обернувшись на человека, я не увидел ничего нового — тот всё так же продолжал торопливо шарить в подсумке. Его руки дрожали от страха и напряжения, с них прямо на меня капал едкий, ледяной пот. Но я лишь прижался ещё ближе к ноге. Ближе к свету. Ближе к жизни. Дальше от тьмы.

Когда освещённый пятачок сузился настолько, что мы еле-еле помещались в него, я отчетливо понял, что сейчас произойдет.

И отчаянно, без всякой надежды на лучшее, зашипел.

Мы — покойники.

Неожиданно я вспомнил то, что, мол, перед смертью глазам открывается прошлое. На душе странным образом полегчало. Вновь увидеть Мать, вспомнить ее тепло, ее заботу, ее любовь... Как с начала она кормила нас, меня и сестренок-братишек своим молоком, потом стала приносить добычу. А потом она взяла нас с собой на охоту... ставшей первой для меня и последней для всех остальных.

Именно в ту ночь и случилась Катастрофа.

Проснувшаяся тогда в маленьком комочке плоти, что называют сердцем, боль, не могла сравняться ни с какими ожогами или разорванными ушами... Именно после неё я понял, что царапины и синяки — ерунда, почти не стоящая внимания...

И тут это произошло. Крошечный язычок, обгладывающий фитиль, исчез, оставив в память о себе лишь тлеющий красноватым уголёк. Странно. Наверное, прошло всего-то несколько секунд, но мне они показались вечность, вечность бесконечною, ватную, и отвратительно-тягучую, словно патоку. Зажмурившись, я не видел и не слышал ничего, надеясь, что тот самый пресловутый Конец будет быстрым и безболезненным. Наверное, тогда я перепугался настолько, что даже не попробовал оживить предсмертные воспоминания. А жаль.

Однако через три секунды ничего не произошло. Через пять — тоже. И только когда я приоткрыл глаза, сверху на меня рухнуло что-то большое, холодное, влажное, дрожащие и дурно пахнущее, придавило голову, не давая перейти к решительным действиям, прошлось по всему телу. Затем все повторилось, почти без перерыва. И тут с верху послышался чуть скрипучий, дрожащий, басовитый и одновременно глухой голос, говорящий тихом шёпотом:

— О-о-ох-х... К-кот-тен-нок-к... Т-ты-то чт-то тут-т д-делаешь?

Я вздрогнул и, подняв глаза к верху, увидел в руке давешнего грабителя, сейчас склонившегося надомной и гладившего вдоль хребта, дешёвую пластиковую зажигалку, на дне которой едва-едва заметной поволокой плескалось топливо. Тени, обожженные неожиданно вспыхнувшем светом бросились в рассыпную, затаившись на потолке и за небольшим, метра два в радиусе, освещенном круге.

— Фух, еле пронесло... ещё бы чуть-чуть, и!.. — паренек выразительно провёл ладонью по кадыку, мотнул головой, отбрасывая с глаз намокшую от пота прядь спутанных волос, осторожно подтянул и повесил на себя непонятную палку, видимо — какое-то оружие. Мать рассказывала, что оружие — это то, чем часто пользуются люди, не имеющие ни когтей, ни клыков. И в руках человека "оружием" могло стать все, что угодно начиная от камня и заканчивая палкой. После чего вновь присел на корточки, в упор меня разглядывая.

Я отвечал ему взаимностью.

— Бедняжка... где же это ты так себя изувечить успел-то? Хотя что за глупость я спрашиваю!.. — он грустно хохотнул, дотронувшись рукой до рваной, запёкшейся кровью глубокой царапине под глазом. Ух, да он везунчик — если бы нечто, оставившее такой след, скользнуло чуть выше — ходить б ему одноглазым! — А худой-то какой... кожа да кости...

Угу... А ты что, не заметил?! Я из-за тебя вообще-то ужина-завтрака-обеда лишился!

Словно читая мои мысли, он еще раз провел по мне своей лапищей. Затем, опасно подобравшись к краю нашего убежища, выхватил из темноты окровавленную тушку:

— Ну ничего, сейчас переползём куда-нибудь, где нет столь напряжённой обстановки... И за катим пир на весь мир, как же иначе? — парень гордо потряс мышкой.

Я покосился на жирного, откормленного на бесплатных харчах зверька, подумал и... повернулся к новоиспеченному благодетелю, встретившись с светло-голубыми глазами, светящиеся усталостью, болью и... симпатией?

Так-так-так, давайте-ка с начала: он что, решил обо мне заботиться? Да ладно, правда что ль? А меня кто-то спрашивал? Я сейчас в обморок рухну, только вот сначала разберусь от чего — толи от радости и счастья (мышь таки моя! Ну или хотя бы частично), толи от подозрений и недомолвок (а вдруг заманит куда и съест, на закуску?).

Я знал, что раньше некоторые люди брали на себя ответственность, принимая к себе в семью кота (собаку, птичку, хомяка) и заботились о нем. Таким счастливчикам жилось вполне хорошо: исправная кормежка и ласка от хозяина, полное здоровье и безопасность... и еще много-много различных бонусов, по мимо одного — свободы. Как любят говорить сами люди — золотая клетка. Чаще всего они жили в квартирах и не имели возможности даже изредка выходить на улицу. А если кого-то и выпускали, то те либо рано или поздно либо терялись, либо сбегали, либо погибали. Именно таким "убеганцем" и была моя прабабка, рассказавшая эту истину бабке, та — матери, а уж она — мне.

Видимо, задумавшись, как и я, о чём-то своём, он на несколько секунд прервал свой полубредовый монолог, впрочем, вскоре с каким-то странным выражением на лице продолжил:

— А знаешь, тебе повезло, что ты встретил именно меня. Я котов люблю. И вообще живность всякую. А кто-то другой мог тебя запросто съесть... Так что не вешай нос, всё просто замечательно, не правда ли?.. Только надо бы поскорее выбираться отсюда, а то неприятно было б вновь остаться без света, зажигалка вон едва-едва чадит...

Полностью согласен. Но вот только куда ты меня поведёшь? Если что, у меня в подвале есть личный источник освещения, слабенький, конечно, но на крохотную каморку, что я выбрал себе в лежбище, хватает. Впрочем, забудь то, что я тебе сказал. Всё равно она моя...

Огонек многозначительно зашипел и мигнул, впрочем, тут же выровнявшись.

А в прочем, разве у меня есть выбор?!

Решившись, я вновь ухватил растерявшегося... Хозяина?.. Да, пожалуй, именно так... и, потянув его за собой, отступил на пару шагов к выходу. Замер, выжидательное оглянувшись.

— Эй, стой, ты куда? — голос у него, по-моему, был слегка разочарованный и неслегка испуганный.

Да не боись! Своих не бросаем!

Я отступил от него еще на шаг, опасно приблизившись к расплывчатой границе тьмы и света, вновь оглянулся.

Кажется, на этот раз до него дошло:

— Ты меня куда-то ведешь?

Дошло наконец-таки... Слышь, дылда, или как там тебя по фамилии-имени-отчеству, если ты так и дальше продолжишь думать заднепроходным отделом мозга, то сработаться у нас вряд ли получится!

Хозяин одним огромным шагом преодолел все то расстояние, что нас разделяло и посмотрев на меня, предложил:

— Ну что ж, веди, что ль?

И я повел.

Шли мы так: я подбегал к краю освещенного круга, на самую грань, там, где тени, обычные тени, вели завораживающую битву со светом, переплетаясь и впиваясь в наш пятачок спокойствия мёртвыми конвульсивными язычками. После ждал, когда мой благодетель приблизится. Затем все повторялось.

Выбравшись наружу, я как всегда на секунду замер, оглушенный разлитой тут Смертью. Особенно едко она чувствовалась именно ночью, когда на охоту выходят самые отвратительные и страшные порождения Катастрофы. Но Хозяин лишь на мгновение сморщившись, да, как мне показалось, слегка позеленев, обеспокоенно спросил:

— Что такое, Малыш?

Так, я свято надеюсь, это он не имя мне придумал? А то будет весело...

Стараясь не обращать внимания на бесшумно сопровождающих нас Теней, я провел его в свой Дом: маленькую (по человеческим меркам, разумеется) подземную клетушку, с трубой, пересекающей ее от стенки до стенки. На ней узким, охристо-жёлтым язычком пламени трепыхался мой Огонек. Чуть ближе ко входу на полу скомканной подстилкой лежало шерстяное одеяло, которое я, еще в первый день, ценой неимоверных усилий приволок с первого этажа, из уцелевшей спальни. Это была моя лежанка.

— Это твой дом? Как тут... уютно! — паренёк подошел ко мне, погладил, почесал за ухом. Я благодарно замурчался, теранувшись ему об колени, а затем и вообще попытался взгромоздиться на него, когда тот присел.

— Ну, ну, хватит! — Хозяин, встав, осторожно спустил меня на холодный бетонный пол, но, несмотря на это, я всеми фибрами своей души чувствовал, что ему хорошо. Так хорошо, как не было уже очень, очень давно. — Погоди немного, Пушистый. Нам поесть надо... и набрела ко мне тут одна идейка...

Он, загадочно улыбнувшись, отошёл к выходу, принялся копаться в рюкзаке, который там и оставил. Заинтригованный, я последовал за ним, уселся рядом, наблюдая, как из большого, явно самодельного мешка появляются самые разнообразные вещи. Небольшой раскладной ножик, отложенный в кучку с, как я понял, "полезными" на данный момент вещами. Ножницы, отправившиеся следом за ним, наполовину пустая зажигалка (Хозяин неприлично ругнулся, видимо, он даже и не подозревал о существовании такой полезно вещички). Тонкая стопка купюр, на которые мы вдвоём долго смотрели — он с кривой усмешкой, я с любопытством. К моему вящему разочарованию скатывать бумажки в шарики и бросать мне паренёк не стал, а, покачав головой, швырнул их обратно. Небольшой моток верёвки (на него тоже реакция была какая-то странная: "Да, Сэм, как всегда, оказался прав. Без верёвки — как без рук. Вот, в этот раз на тетиву пошла. Надо не забыть её потом перемотать, а то запутаться может..."). После из какого-то кармашка вывалилась толстый фотоальбом. Вздрогнув, Хозяин смертельно побледнел, и двумя пальцами, будто бы брал что-то омерзительное, закинул страшную находку как можно глубже. В самом низу же оказалась слегка помятая и дырявая баклага без крышки.

Достав её, он отрезал горлышко, откупорил доно. Затем, предварительно отогнув и смазав клеем края, водрузил свою конструкцию на трубу, как раз вокруг Огонька.

— Ну вот, другое дело! — он явно был очень собой доволен. — Теперь-то уж точно не задует!

Если честно, то смысл его действий я как-то не уловил. Всё равно же тут ветра никогда нет, от чего же тогда прятать свет, делая его ещё более тусклым?! А, да ладно, если ему так спокойнее...

Полюбовавшись своей работой ещё чуть-чуть, мой опекун вновь взялся за дело, пустив на дрова чем-то не приглянувшуюся ему дверь, что до того мирно стояло в дальнем углу. Заняло это всего-то примерно полчаса, а щепки так и летели из-под небольшого топорика на ярко-оранжевой, пластиковой ручки. Да, не только люди могут вечно наблюдать за чужой работой...

Пару раз за это время я пытался забраться в мешочек с дичью, оставшийся, как я думал, без присмотра. Что, к величайшему моему сожалению, успехом не увенчалось — оба раза Хозяин зорко пресекал любые посягательства на ужин. А я бы съел только немного, честно заработанную (ну хотя бы квартплатой!) половину. Или не только...

Тем не менее я бы с честью постарался сдержать аппетит!

Мясо сварили в красной кастрюльке, установив её прямо на прогоревшие, но сохранившие ещё нешуточный жар, угли. Кости оставили про запас — если завтра не повезёт, будет из чего сварить бульон. А вот требуха досталась персонально мне... Мррря-ау!

Минуло почти полтора часа. Хозяин, устроившись на свёрнутом вдвое одеяле, для верности подложив ещё и своё, ублажал меня массажем, заодно неторопливо рассказывая о том, о сём. Если первое я воспринимал благодушно-поощрительно, то второе слушал вполуха, чего, в общем-то, от меня и ждали. Хозяину надо было просто с кем-нибудь поговорить, излить душу, раскаяться. Рассказать обо всём, что случилось с ним после Катастрофы. И я слушал, согласно муркая на особо эмоциональные предложения, слушал, сыто жмурясь в его, часто не по-детски стекленевшие, глаза, слушал, громко урча от каждого движения его, часто замирающей и подрагивающей руки. Слушал, легкими прикосновениями поглаживая искорёженную Искру, будто бы вывернутую на изнанку, багровой, всю в могильно-черных трещинках сердцевиной. Это было жутко и неправильно, не такая Искра должна быть у подростка, только-только начавшего входить в взрослую жизнь. Не такая... не такая избитая колёсами жизни, не такая изувеченная гнётом предательства и удара в спину. Не такая обездвиженная убитой совестью. Не такая чёрная. В конце концов.

Я осторожно обходил вокруг неё, пытаясь найти лазейку. Прикасался к жгуче-отвратительному боку, изо всех сил стараясь сломит кожуру, такую мягкую и податливую на вид. Хоть как-то помочь...

И она поддавалась.

Бледнела.

Ещё немного, и чёрные щели, от которых, кажется, веяло самой замогильной тьмой, начали медленно, нехотя зарастать. Нездорово-багряный окрас потускнел, став всего лишь красным. И с боку, чуть левее меня, отвратительную оболочку прорвал тонкий, слепящий луч золотистого, тёплого света. Вырвавшись из-под смрадного гнёта, он рванулся, дёрнулся, пытаясь освободиться, но... был не в силах.

Пока ещё не в силах.

В моей же задаче — как только возможно приблизить этот момент.

* * *

Открыв глаза, я понял, что утекло немало времени. Костёр окончательно прогорел, рассыпавшись тёплой кучкой пепла, кое-где задорно подмигивающей мне алыми искорками. За окном медленно светало.

Хозяин спал.

Старательно обнюхав его лицо, я довольно муркнул. На потрескавшихся, разодранных в уголке рта губах покоилась мягкая, счастливая улыбка. Она, словно тот золотой лучик, осветила мрачное и вечно напряжённое лицо, сделав его неповторимо моложе и мягче...

Да, не только Хозяин сегодня мог гордиться своей работой.

Глава II

Даниэль и Скот, центр Города, 14.05.23

7 часов 31 минута до заката

Обугленный бетон треснул, крошась под кроссовкой, поехал, шелестящим водопадиком обрушившись в тридцатиэтажную бездну. Забыв от ужаса дышать, я всем телом вжался в почерневшую стену, неосознанно наблюдая за длинным сероватым языком осыпи. Томительные секунды... наконец, он достигает нагромождений валунов, некогда бывших асфальтом и тут же взметается белёсым облачком, будто разорванный изнутри.

Судорожно вздохнув, я с трудом перевёл взгляд, трясущимися, неверными пальцами, опираясь скорее даже на ощупь, чем на зрение, отыскал ещё одну трещину, ухватился. Падения осколков отсюда слышно не было — ветер, задорно свистя в ушах, уносил все звуки, рождённые внизу.

Ещё один шажок по карнизу. Шажок между жизнью и смертью. Между гибелью и спасением... мышцы ноги сведены болезненной судорогой, в груди, где-то пониже горла, мечется безумный ужас, глаза до боли всматриваются вперёд, туда, где слева сверху в стене зияет провал, столь желанный и... недосягаемый. Казалось бы — вот он, всего пара метров от окна!..

И снова шажок. Осторожный, скорее даже робкий. Неожиданно под ногами треснуло, карниз, угрожающе заскрежетав, пошёл трещинами. Давящий горло страх, наконец, вырвался на волю, и я, одержимый ледяным ужасом, с нечленораздельным воплем что было сил бросился вперёд, отталкиваясь от падающих обломков. Пальцы, мёртвой хваткой вцепившиеся в надёжную опору низа проёма, обожгло — вес тела, увеличенный рюкзаком за плечами, с силой ударил по рукам; с одной ладони кое-где содрало кожу, и мне пришлось, на мгновение забыв о страхе, разжать её, повиснув на другой.