Школа гейш

Мия медленно обула сандалии гэта и вышла из здания. Прочие ученицы вместе с наставницами сейчас завтракали в столовой, но ей после разговора с директором кусок не лез в горло, и не хотелось слушать чью-то веселую болтовню.

Нужно собраться! Первый урок — каллиграфия. Если у нее будут так дрожать руки, это сразу заметят.

Тихий клекот со стороны обычно пустующего загона для скотины заставил ее вздрогнуть. Птица-фэнхун!

Фэнхуны вили гнезда в жерлах вулканов и питались живым пламенем, не давая силе земли вырваться на поверхность и уничтожить все живое. Наверное, Акио Такухати действительно могучий маг, если сумел укротить фэнхуна.

Волшебный летун сидел за оградой. Со сложенными крыльями он казался не таким уж большим — два дзё[1] в длину. Пламя в его груди едва тлело.

Мия подошла ближе, рассматривая чудо-птицу. Кожистая пленка века чуть дрогнула, птица повернула голову и уставилась на Мию в упор.

'Чего ты хочешь?' — эта мысль не принадлежала Мие. Она была чужой, сказанной гортанным резким голосом. Только голос этот звучал у Мии в голове.

— Кто здесь?! — Мия вздрогнула и оглянулась, но двор был пуст. Никого, кроме нее и птицы.

'Ты слышишь меня? — теперь в голосе, которым говорил незнакомец, ощущалось удивление. — Ты маг?'.

— Нет.

Мия еще раз обернулась. Никого. Только фэнхун все так же рассматривал ее в упор, слегка наклонив голову.

Она охнула от неожиданного понимания и спросила у птицы:

— Это ты? Ты говоришь со мной? Ты умеешь говорить?!

'Мы все умеем. Только люди не умеют слушать. Никто, кроме магов', — гигантская птица подошла ближе к краю ограды. Крылья волочились за ней. Вопреки ожиданиям, фэнхун не источал жара. Волны огня, гулявшие по перьям, светили, но не грели.

— Я не маг, — возразила Мия. — У меня глаза черные.

'Это потому, что твое пламя еще спит. Чем больше сила, тем труднее разбудить. Это мудро. Вы, люди, как птенцы. Никто не пустит птенца в самое жерло'.

Хоть от птицы и не шел жар, Мие стало жарко.

— И как разбудить мое пламя? — жадно спросила она у фэнхуна.

Тот покачал головой. Совсем по-человечьи.

'Я не знаю, маленькая майко. Но я видел, что Акио Такухати положил на тебя глаз. Будь осторожна и не гневай его. Я знал немало людей, но не встречал никого более жестокого'.

— Почему тогда ты служишь ему?

'Он наложил на меня путы. Сплел сеть из волос покойной ведьмы, вымочил ее в черных водах проклятого источника и поймал в силки, как перепелку, — в 'голосе' фэнхуна послышалась тоска. — Я бы все отдал, чтобы вернуться домой, на склоны священной горы. Где-то там до сих пор живет моя семья, маленькая майко. Они не знают, что случилось со мной'.

— Ох...

Сердце сжалось в груди. Мия с восьми лет не знала иной семьи, кроме школы, но она помнила свою мать — немолодую полную женщину с теплыми руками и лукавыми морщинками вокруг глаз. Мия бы все на свете отдала, чтобы вернуть ее. Обнять, уткнувшись в застиранное кимоно, положить голову ей на колени, испрашивая благословения. — Есть ли способ тебя освободить?

'Это может сделать только маг, маленькая майко. Черная сеть всегда со мной, оплетает мои крылья. Но я благодарен тебе за сострадание'.

В воздухе разнесся удар гонга, призывая учениц на первый урок.

'Иди, маленькая майко, — устало сказал фэнхун. — Или опоздаешь. Если судьба однажды занесет тебя к подножию священной горы Адзаси, найди любого из моих сородичей и расскажи им, что Хоно Рыжее Перо не погиб, но томится в неволе'.

— Хоно Рыжее Перо, — тихо повторила она и поклонилась фэнхуну, как младший кланяется старшему. — Мое имя Мия, и, если в моих силах помочь тебе, я помогу.

Глава 2. Танец сиреневого журавля

Из-за назначенного на вечер состязания отменили половину уроков, и уже к обеду выпускницы освободились. Младшие девочки должны были подойти позже, чтобы присутствовать на ежегодном сражении за звание Ивовой ветви в качестве зрительниц.

Звание было почетным. Гибкая ива — воплощение женственности, сути гейши. Податливая, но стойкая, она гнется, но не ломается и может больно хлестнуть в ответ.

Победительница получала подарок — серебряные шпильки — кандзаси с символом 'Медового лотоса' и иероглифом собственного имени.

Кумико подошла, когда Мия уже завязывала пояс — оби на особом кимоно для танцев. Рукава-крылья расшиты летящей сакурой, ткань обрисовывает тело мягкими складками, подол тянется по полу, стекает у ног лужицей сиреневого шелка.

Обернувшись, Мия поймала полный ревнивой обиды взгляд майко. Ичиго и Оки за ее спиной тоже смотрели недобро.

— Почему ты? — голос Кумико дрожал от гнева. — Почему всегда ты, возомнившая о себе худородная девка?!

Отцом Кумико был самурай. Нищий и вконец спившийся, он продал дочь в школу, чтобы ему не пришлось кормить ее самому, но Кумико не уставала напоминать всем о своем благородном происхождении.

— Ты чем-то недовольна, Кумико-сан? — вежливо спросила Мия.

Их продали в школу в один день. Неприязнь между ней и Кумико зародилась с первого взгляда и дальше лишь крепла.

Мия, недавно пережившая смерть матери, замкнулась, не желая пускать хоть кого-то в свой наполненный тоской мирок, а Кумико была активна, весела и сразу стала лидером среди будущих гейш. Мия же оказалась в положении изгоя.

Она год провела изгоем. Одиночкой, лишенной тепла. Еда не имела вкуса, а мир красок. И учеба была утомительной обязанностью. Тогда Мия была последней среди учениц и гейши-наставницы даже спорили, стоит ли тратить на нее время и силы — ясно же, что в девочке нет задора и жизни. А коли так, ей никогда не стать хорошей гейшей.

А потом встреча с тогда еще крохотным Дайхиро заставила ее поверить, что в мире осталась радость. И Мия захотела жить. Захотела стать лучшей среди равных.

Она стала лучшей, но так и не стала своей.

Кумико не сразу почувствовала опасность от презираемой всеми серой мышки. Первый тревожный звоночек для дочери самурая прозвучал, когда Мия обогнала ее на состязании по каллиграфии.

Дальше — больше. Как ни старалась Кумико, Мия, замкнутая, задумчивая, отверженная сверстницами, упорно обходила ее во всем. Наставницы начали хвалить Мию и даже ставить в пример.

В довершение всего она вдруг расцвела, как распускается бутон цветка, превратившись в считанные месяцы из угловатой неуклюжей девчонки в изящную молодую девушку.

Этого самолюбивая дочь самурая уже не выдержала. Насмешки, тычки, подколки и мелкие пакости от нее и ее свиты стали постоянными спутниками в жизни Мии, пока госпожа Итико не прекратила это, пригрозив, что отчислит Кумико.

Лишенная возможности делать гадости Кумико не уставала их повторять. В лицо и за спиной.

— Знаю, это все из-за твоих волос, ведьма, — продолжала дочь самурая, словно не расслышав тонкой издевки, скрывавшейся за словами Мии. — Ты раскинула их так, что заслонила всех остальных.

— О чем ты?

Ученица зло сощурила глаза.

— Не делай вид, что не понимаешь. Почему господин Такухати вызвал тебя?! Тебя одну из всех нас!

Ичиго и Оки за ее спиной добавили что-то ворчливое и презрительное.

— Ты... ревнуешь? — изумилась Мия. И по тому, как вспыхнула дочь самурая, поняла, что попала в цель.

Как можно ревновать того, кого видела лишь однажды в жизни несколько минут?

— Мы видим тебя насквозь, маленькая дрянь. Ты хочешь окрутить господина Такухати, соблазнить его, чтобы стать его супругой, — выпалила Ичиго. Обычно смешливая и беспечная, она смотрела на Мию с настоящей ненавистью.

— Я клянусь памятью матери, — Мия приложила руку к сердцу, — что это последнее, чего я хочу. Акио Такухати не привлекает меня, как мужчина, и если бы он и пожелал жениться на мне, я бы сделала все, чтобы избежать этого брака.

— Врешь! — фыркнула Оки.

По лицам девочек было видно, что они не верят ни единому слову Мии.

Да, наверное, трудно поверить в эти слова, если видела директора только несколько минут. Ведь он красив, из знатного рода и влиятелен. Не каждому выпадет несчастье узнать его жестокость.

— Грязная лживая дрянь, — громко произнесла Кумико. — Неужели ты думаешь, что мы настолько дуры?

Спорить было глупо, но промолчать означало согласиться с обвинением.

— Я не лгу.

Дочь самурая коварно улыбнулась:

— Тогда докажи это.

— Как?

— Победительница получит награду из рук господина Такухати. Проиграй состязание. Дай шанс ему заметить другую майко.

Кумико говорила о себе. Она прекрасно танцевала и была главной соперницей Мии уже много лет.

Как объяснить им? Как рассказать об унизительных домогательствах в кабинете директора, не получив клейма лгуньи? А если Акио Такухати узнает, что она болтала о том разговоре, он найдет способ превратить жизнь Мии в ад.

Но и согласиться с предложением Кумико невозможно.

А между тем госпожа Итико больше не в школе. И некому будет призвать к порядку шутниц, которые вздумают привязать волосы Мии к ножке столика, пока она спит, или засунуть скорпиона в складки кимоно.

— Амэ-но удзумэ не угодна ложь, — сказала Мия. — Я буду честной в своем танце.

* * *

В зале не было мебели, лишь татами на полу. Угол занимали младшие девочки, невероятно гордые оказанным доверием. Рядом с ними лежали цитры, флейты и барабаны. В другом углу на пятках сидели наставницы и танцовщицы, которым сегодня предстояло продемонстрировать свое искусство.

Акио Такухати возвышался над ними, как сосна над кленовой рощей. Прочие майко, да и наставницы нет-нет да и бросали на него восхищенные взгляды. В черном кимоно, расшитом серебряной нитью, с распущенными по плечам волосами директор словно источал ауру опасной притягательной силы.

Он повернулся, заметил замершую в дверях Мию и по чувственным губам скользнула насмешливая улыбка.

— Проходи, лучшая ученица. Проходи и садись, — он указал на место рядом с собой.

Мия предпочла бы сесть рядом с другими ученицами, но ослушаться приглашения, высказанного на глазах у всей школы, было нельзя. Она прошла через зал под ненавидящими взглядами будущих гейш и опустилась на татами рядом с директором.

Зачем он это делает? Неужели не понимает, что, выделяя ее среди прочих учениц, сеет в них зерна ненависти?

Довольный взгляд Акио Такухати сказал без слов — понимает.

Заплакали флейты, зазвенели струны, застучали барабаны. Состязание началось.

Мия следила за танцем учениц с тяжелым сердцем и желала им оступиться, неудачно повернуться или выронить веер.

Это были незнакомые, гадкие мысли. Раньше они никогда не посещали ее во время состязаний. Да, она любила побеждать, но лишь потому, что любила становиться лучшей среди лучших. И никогда не желала другим неудачи.

Акио Такухати сидел рядом, по правую руку, и ей казалось, что она чувствует жар, исходящий от его мускулистого мощного тела. Его властность и сила, наглость, с которой он добивался желаемого, чем-то притягивали, затрагивали тайные струны души юной майко. И это заставляло ее сопротивляться еще сильнее.

Когда пришел ее черед танцевать, Мия грациозно поднялась с татами, подхватив два веера. Скользящей походкой вышла в центр зала и замерла, ожидая музыку.

Взгляд Акио Такухати, казалось, прожигал сквозь одежду, оставляя отметины на коже.

Высоко и нервно всплакнула цитра. Мия двинулась, распустила веера и повернулась. Взмахнула рукавами-крыльями...

Каждое движение исполнено изящества и соблазна. Веера порхают, как крылья бабочки, чуть касаются тела, шлейф кимоно тянется по татами переливчатой шелковой волной.

Мия забыла о своем пари. Забыла все беды и заботы этого дня, растворяясь в танце, и даже забыла о взгляде Акио Такухати, что все так же неотступно следовал за ней.

Танец-соблазн, танец-обольщение. В нем Мия становилась то текучей водой, то гибкой ивой, то танцующим журавлем.

Музыка не прервалась, но по сигналу наставницы на татами навстречу танцовщице поднялась Кумико. В ярко-алом кимоно, расшитом звездами, она была диво как хороша. Кумико взмахнула своими веерами, и танец-соблазн превратился в танец-соперничество.

Дочь самурая хорошо танцевала. В ее движения читались сдержанные приличиями порыв и страсть, и техника ее была почти безупречной. Но все портило излишнее самолюбование. Если танец Мии был молитвой во славу Амэ-но удзумэ — богини счастья и танца, — то Кумико танцевала, чтобы показать себя, слишком уж наслаждаясь всеобщим вниманием и своим мастерством.

Кумико наступала, атаковала. Не желая творить танец вместе, она захватывала себе все большее пространство, вынуждая Мию или следовать за ней, или ломать рисунок танца.

И Мия подчинилась. Последовала за чужим танцем. Повторяя движения Кумико, смягчая и преображая их в своем танце, она скользила вокруг соперницы.

Вода принимает форму сосуда, но остается водой. Ива согнется под порывом ветра, но не станет спорить.

Звенели цитры, пели флейты. Два журавля — алый и сиреневый — танцевали на татами.

Состязание?

Нет, беседа.

Когда в воздухе затихли последние звуки музыки, майко восхищенно выдохнули и захлопали, а Мия вздрогнула, приходя в себя. Поймала злой взгляд Кумико и восхищение на лице Акио Такухати. Увидев, что она на него смотрит, директор издевательски поклонился.

Судили наставницы недолго.

— Гейша подобна цветку, — заговорила госпожа Оикава, выйдя в центр зала. — Она грациозна, как ива — сильная, но гибкая. Желанная для любого мужчины, но не принадлежащая ни одному из них полностью.

Наставница замолчала. В зале стало так тихо, что можно было слышать, как далеко за стенами в горах хрипло и зло кричит ворон.

— Мия Сайто, — объявила гейша. — Она достойна зваться Ивовой ветвью.

* * *

Псы настигали. Они бежали по следу, почти не лая — стремительные и неотвратимые. Джин знал, что они не отстанут. Повязка пропиталась кровью — этот запах для собак, как сигнал: 'Сюда! Добыча здесь!'

Кружилась голова, накатывала темнота, и дорога норовила вывернуться из-под ног, как бывает, когда переберешь сливового вина.

Горы... впереди горы — нет людей. Это хорошо. Главная опасность не псы, а те, кто идет за ними по пятам. Но преследователи не найдут его, если Джин успел увести собак достаточно далеко. А со сворой он как-нибудь справится.

Эх, была бы катана...

Джин вылетел на каменистый, лишенный растительности участок. Впереди круто вверх уходила тропа, уводила в горы, подальше от людей. Пес залаял где-то совсем рядом, и Джин понял — все. Время для бега закончилось. Пришло время битвы.

Он прислонился спиной к скале и вынул кинжал-танто из ножен. Из зарослей бамбука выскочил вожак своры — пес бойцовской породы: поджарый, темно-рыжий, с мощными челюстями и широкой грудью.

— Ну давай! — сказал Джин. — Иди, сволочь!

Вожак приглашению не внял. Увидев, что добыча больше не убегает, он тоже притормозил. Обогнул Джина по дуге, подав отрывистым лаем сигнал прочим псам, и сел, свесив язык.

Джин взвесил нож в руках и метнул. Лезвие вошло точно в горло. Пес еще попытался укусить его на прощание, но Джин был быстрее. Он успел вытереть лезвие о шкуру убитого врага и вернуться к скале, прежде чем из бамбуковой рощи показалась остальная свора.