Школа гейш

Школа гейш

Часть первая. Между Беркутом и Тигром

Глава 1. Лучшая ученица

Их подняли в шесть утра, вывели на улицу в одних коротеньких рубашках из тонкого полотна и велели построиться.

Мия переминалась с ноги на ногу в первом ряду, вместе с другими выпускницами-майко, судьба которых окончить в этом году школу 'Медовый лотос' и впервые в жизни познать мужчину. Она зябко поводила плечами, вслушиваясь в восторженный шепоток подруг. Всем хотелось посмотреть на нового директора, ради которого их выгнали, запретив даже одеться. Стоять на по-утреннему прохладном воздухе в рубашке, едва прикрывавшей ягодицы, было стыдно. От холода соски затвердели и чуть терлись о грубоватую ткань.

Тревожно стукнуло сердце. Сегодня случится что-то. Что-то, что изменит ее жизнь.

— Говорят, он настоящий красавчик, — Ичиго захихикала.

Все воспитанницы были взбудоражены до предела. Шептались, улыбались. Атмосфера возбуждения витала во дворе.

Нет, в 'Медовом лотосе' были, конечно, мужчины. Старик Ихурэ, обучавший воспитанниц искусству массажа и разминавший натруженные после многочасовых занятий танцами мышцы. Или Нику — сын поварихи.

Но это были совсем другие мужчины. Знакомые. Привычные. Неинтересные. Не такие, как господин Акио Такухати — молодой мужчина, воин и маг из знатного рода.

— Летит! — пронеслось над головами.

Госпожа Оикава грозно сверкнула глазами на воспитанниц и ударила молоточком по гонгу, призывая к тишине. Густой медный звук поплыл по двору.

А потом тень заслонила солнце. Крылья забили по воздуху, от поднятого ими ветра волосы Мии взлетели вверх черным полотном.

И во двор опустилась гигантская птица фэнхун. По ярко-алому оперению пробегали волны, оранжевые и красные, как языки огня. В груди летуна, за тонкой пленкой лишенной перьев полупрозрачной кожи бушевало пламя. Птица опустила крылья и устало закрыла глаза. Пламя чуть угасло и теперь пульсировало, как бьется сердце.

Будущие гейши выдохнули хором, а со спины птицы спрыгнул мужчина в дорогом шелковом кимоно и брюках хакама.

На этот раз в слитном вздохе воспитанниц без труда можно было уловить восторг.

Новый директор был и вправду хорош собой: высокий, широкоплечий, подтянутый; длинные иссиня-черные волосы зачесаны в высокий хвост. Тонкие и немного порочные черты лица портила надменная складка у края губ. Ярко-синие глаза чуть светились, выдавая в мужчине мага. Он спрыгнул со спины гигантской птицы, с хищной грацией прошел по двору, до выстроившихся девочек.

Красивый...

Сердце Мии забилось чуть быстрее. Не от близости мужчины — от тревоги.

Слишком жадным и высокомерным был взгляд нового директора.

Она почувствовала себя слабой продрогшей добычей рядом с сильным и опасным хищником. Хотелось потянуть подол коротенькой рубашки ниже, скрыть себя, спрятать от этого изучающего взгляда.

Госпожа Оикава склонилась в традиционном приветствии. Она говорила и говорила: о школе, о том, как они все рады видеть нового директора. Он слушал, вглядываясь в лица выпускниц, пока не вернулся снова взглядом к Мие.

— Выйди, — приказал господин Такухати.

Кровь бросилась Мие в лицо. Одно дело стоять вот так, среди других воспитанниц. И совсем другое, когда тебя выталкивают вперед из строя.

Стыдно.

Она шагнула, ощущая на себе презрительный хозяйский взгляд. Наступила босой пяткой на камушек и ойкнула, поджав крохотные пальчики.

Мужчина оглядывал Мию изучающе, как товар на рынке. Мерил взглядом снизу вверх: от изящных ступней и стройных длинных ног перешел к бедрам. Их округлая женственность угадывалась даже под мешковатой рубашкой. Тонкая ткань натягивалась на вдохе, обрисовывая контур девичьей груди красивой формы и съежившиеся от холода соски.

Мия вспыхнула и скрестила руки, пытаясь закрыться. Ей всегда казалось, что выражение 'лапать взглядом' — просто поэтическое преувеличение. Но сейчас новый директор именно что лапал ее без единого прикосновения, только взглядом.

— Мия Сайто — наша лучшая ученица, — представила ее госпожа Оикава.

— Лучшая, — господин Такухати скептично приподнял бровь. — Надо проверить.

Он еще раз взглянул на Мию, задержав взгляд на двух одинаковых браслетах на запястьях — широких бронзовых полосах с клеймом школы, и велел:

— Чуть позже в моем кабинете.

* * *

В одежде Мия почувствовала себя увереннее. Она выбрала самое скромное кимоно: из темно-синего шелка, без вышивки. Убрала волосы в намеренно скромную прическу сакко — тугой узел на затылке, как носят замужние дамы и даже не стала украшать волосы цветами.

Но на душе все равно было неспокойно. Мия вспоминала высокомерный и жадный взгляд нового директора и боялась, что все ухищрения окажутся напрасны.

Она опустилась на колени у тонкой перегородки, затянутой расписной рисовой бумагой, звякнула в маленький колокольчик, дождалась отрывистого 'Входи' и отодвинула дверь.

Комната, которую Акио Такухати назвал своим кабинетом, еще недавно принадлежала госпоже Итико. Мия бывала здесь, как и все ученицы школы — получая советы и наставления в искусстве доставлять наслаждение мужчине.

Школами гейш исконно заведуют женщины. Опытные гейши, сами в свое время прошедшие этот путь от неумелой девочки, купленной за копейки у родителей до распустившегося чудного цветка, услаждающего своим видом и ароматом мужские вечера.

Но на прошлой неделе 'Медовый лотос' постигли сразу две утраты. Погиб маг, создававший обучающие иллюзии, а его супруга — госпожа Итико серьезно заболела и слегла. И никто не объяснил ученицам, почему новым директором прислали господина Такухати.

— Закрой дверь.

Акио Такухати успел снять верхнее кимоно и сейчас сидел в одних хакама и тонкой полотняной рубашке — даже не завязанной. Против воли Мия уставилась на его обнаженную грудь: четко прорисованные мышцы притягивали взгляд, как и мощные, покрытые короткими черными волосами руки с широкими запястьями.

В этой комнате еще ощущался дух прежней хозяйки: еле заметный аромат лаванды от вышитых подушечек, статуя кошки с поднятой лапкой в углу, изящная чернильница на низеньком столике. Но новый директор, резкий, полный опасной силы, уже заполнил это пространство целиком. Он словно сожрал одним присутствием весь воздух. Мие казалось, что она может ощущать его присутствие даже кожей.

Он поднялся с татами единым движением и подошел к ней с кривой ухмылкой.

— В утреннем наряде ты мне больше нравилась, лучшая ученица Мия Сайто.

— Простите, господин, — ответила Мия, опустив взгляд, — но меня учили, что гейша всегда должна услаждать взор и слух мужчины, являя собой образец изысканности и утонченности. Боюсь, мой утренний наряд никак не подходит для этого.

— Отчего же, — синие глаза сверкнули, по губам поползла масляная улыбка. — Еще как подходил. Смотреть на тебя в нем было наслаждением.

Мия стояла все так же, потупив взгляд, пока он обходил ее по кругу, словно примериваясь, с какого бока цапнуть. Рядом с ним и без того миниатюрная Мия почувствовала себя совсем крохотной. Скрытая сила, которую источал этот мужчина каждым своим движением и даже просто присутствием, заставляли ее чувствовать себя слабой.

Он склонился к ее шее, вдыхая запах сандалового масла, а потом медленно, наслаждаясь каждым движением, вынул шпильки — одну за другой. Волосы упали за спину, подобно струям воды, плащом укутали тело, спустившись до земли. Мужчина восхищенно выдохнул.

— Значит, лучшая, — его пальцы очертили ушко Мии, спустились ниже на шею. — Самое время переходить от теории к практике.

Она молчала, тяжело дыша и кусая губы, чтобы не закричать. Да, она знала, что рано или поздно достанется мужчине. Незнакомцу, который заплатит большую цену на аукционе, выкупая девственность девушки. Знала, что этот мужчина может оказаться неприятным или даже жестоким...

Но все это было в каком-то далеком, призрачном будущем. В 'потом', которое может и не случиться. И это 'потом' было судьбой, для которой Мию растили с восьми лет.

Школа обучала науке любви, но не поощряла бесстыдство. И сейчас целомудрие Мии и ее гордость протестовали хором, горячо и резко. Стать игрушкой господина Такухати, отдаться ему просто оттого, что он выбрал ее среди прочих выпускниц и пожелал взять, было унизительно.

В этот миг Мия поняла, почему директор прибыл так рано и отчего распорядился, чтобы их всех вывели к нему в таком непристойном виде. Директор с самого начала желал выбрать себе постельную утеху.

Да, он был красив, но внешняя красота словно подчеркивала безжалостность этого мужчины.

— Пожалуйста, прекратите, — резко сказала Мия. — Или будет больно.

Ее тонкая ладонь полностью утонула в его лапище. Он провел пальцем по запястью. Ухмыльнулся:

— Ты про браслеты? Не будет. Я все же маг, девочка.

Мия сглотнула. Браслеты на руках защищали собственность школы — учениц. От мужского внимания и собственных блудливых желаний. Стоило какому-то мужчине попробовать овладеть будущей гейшей против ее воли, как его ждал очень болезненный магический удар.

— Я не хочу! — сказала она, когда директор распустил пояс на ее кимоно.

— Захочешь! — самоуверенно отозвался он. — Тебе понравится.

— Я буду кричать, господин Такухати.

— Если только от страсти, — он запустил руку в ее волосы, заставляя запрокинуть голову.

И тут же возмущенно отпрянул, когда вроде бы покорная девочка до крови прокусила ему губу при попытке поцеловать ее.

— Ах ты... — дальше шло слово, значения которого Мия не знала.

Она была готова к насилию и понимала, что не сможет противостоять ему, но Акио Такухати не предпринял повторной попытки. Вместо этого он отошел к столику и налил себе сливового вина из темной пузатой бутыли.

— Хочешь? Нет? Ну и ладно, — он отхлебнул и сверкнул белыми зубами. — Чего ты боишься? Думаешь, я не знаю об особых уроках, которые проводила Итико?

Мия залилась краской от этого напоминания.

— Это твоя судьба — ублажать мужчин, — жестко продолжал он. — Так что тебе не убудет быть со мной поласковей сегодня, не так ли?

Она запахнула кимоно.

— Нет, господин Такухати. Я не буду с вами поласковее.

— Почему?

— Не хочу. Вы можете взять меня силой, но по доброй воле я вам не отдамся.

— Отдашься тому, кто больше заплатит? — зло спросил он. — А ты знаешь, как все это происходит, маленькая принцесса? Думаешь, все будет красиво, нежно, романтично? Или что тебя выберет сам сегун?

— Я не наивна, господин Такухати. Но я не позволю опозорить себя. Майко, которая не сумела сохранить целомудрие до выпуска, никогда не станет гейшей. Только дешевой шлюхой.

— Какая разумная девочка, — издевательски протянул он и залпом допил вино. — Я не собирался забирать твое целомудрие. Есть много других способов. Тебя уже научили играть на флейте?

Наглая улыбка господина Такухати свидетельствовала лучше любых слов: под 'флейтой' он имел в виду совсем не сякухати, на которой Мия и вправду любила играть.

Да как он смеет?!

— Нет! — она отступила, ускользнув от слишком жадных рук.

— Не учили? Какое упущение. Нужно будет исправить.

Уроки госпожи Итико включали в себя искусство минета. Ученицы обучались ему в мире грез, который создавал для них маг 'Медового лотоса'. Не познавшая прикосновений мужчины Мия умела многое. Она была лучшей во всем.

— Я не нуждаюсь в дополнительных уроках, господин Такухати.

Теперь на его лице появилась настоящая злость. Еще полчаса назад под этим яростным взглядом Мия пожелала бы забиться в угол, спрятаться. Однако сейчас она вдруг поняла, что ее страх перед этим мужчиной растворился. Мия выступила против него и смогла устоять.

Почему он не стал прибегать к силе? Почему ограничился словами?

Она чуть не задохнулась, когда поняла, почему.

— Ты учишься в моей школе, — процедил директор. — Ты принадлежишь мне. Так что будь послушной шлюшкой — встань на колени и покажи чему тебя научили.

Тут Мия чуть не рассмеялась.

— Школа принадлежит не вам — гильдии. И я принадлежу гильдии. А вы — вор, и пытаетесь забрать то, что вам не принадлежит, — по тому, как изменилось лицо мужчины, она поняла, что попала в цель.

— Умная, да?

— Я недаром первая ученица, господин Такухати, — сказала Мия, пряча улыбку.

Он снова приблизился и вцепился в ее волосы, заставляя смотреть ему в лицо. Его взгляд давил, как пресс давит спелые сливы, но Мия не отвела глаз.

— И в чем же ты первая? — его губы презрительно скривились.

— В музыке, чайной церемонии, каллиграфии, искусстве составлять хокку и икебаны... — ровным голосом перечисляла Мия. Горячее дыхание касалось ее губ, синие глаза светились магией, наполнявшей тело мужчины.

— ...сегодня будет состязание по танцам. И на нем я тоже стану первой.

Это прозвучало хвастливо, но пренебрежение, с которым господин Такухати слушал о ее успехах, разозлило Мию. Он словно показывал всем своим видом, что любое ее искусство и сама она — ничто перед его статусом, магической властью и знатным происхождением. Мия же себя ничем не считала.

— Станешь первой.

Она выдержала его взгляд.

— Стану.

Если на то будет милость Амэ-но удзумэ, но этому мужчине нельзя показывать сомнение, или он подомнет, сотрет, уничтожит Мию.

— Ты слишком уверена в себе для безродной девки, — он сощурился, а потом коварно улыбнулся. — Слушай, первая ученица, как насчет пари? Если ты победишь, я оставлю тебя в покое. Если проиграешь, покажешь мне все, чему тебя научила Итико.

Опасность! Где-то в его словах таилась ловушка. Но где?

Директор не судит состязания, это делают гейши-наставницы. И у него нет власти приказать им судить нечестно. Почему же он тогда так уверен, что Мия проиграет? Она и вправду хороша в танцах, одна из лучших среди майко...

— Подумай, — все с той же улыбкой добавил господин Такухати, — сколько у меня возможностей испортить жизнь строптивой лучшей ученице, чтобы научить ее послушанию и скромности.

— Я согласна на пари, господин Такухати. Прошу, разрешите мне удалиться. Я должна подготовиться к состязанию.

Он выпустил ее волосы.

— Иди.

Только покинув комнату, Мия позволила себе бессильно сползти по стене. Ноги не держали, руки тряслись при одном воспоминании о случившемся.

Зачем она это сделала? Зачем согласилась на безумное пари?

Она вздохнула и начала медленно собирать волосы, чтобы уложить их заново в узел.

Теперь она не вправе проиграть!

* * *

С солнечными лучами во двор пришло тепло. Туман еще стоял над горными сопками, стелился меж сосен, но здание школы, низкое и приземистое, с чуть загнутыми вверх краями крыши, уже прогрелось. Солнечный свет рябил, отражался от водной глади маленького пруда с лотосами. Если бы не порывы пронзительного зимнего ветра, можно было бы поверить, что пришла весна. Но рано, пока рано.

Солнце гладило по крышам маленьких домиков, где ночевали и жили наставницы и ученицы.

Мия медленно обула сандалии гэта и вышла из здания. Прочие ученицы вместе с наставницами сейчас завтракали в столовой, но ей после разговора с директором кусок не лез в горло, и не хотелось слушать чью-то веселую болтовню.

Нужно собраться! Первый урок — каллиграфия. Если у нее будут так дрожать руки, это сразу заметят.

Тихий клекот со стороны обычно пустующего загона для скотины заставил ее вздрогнуть. Птица-фэнхун!

Фэнхуны вили гнезда в жерлах вулканов и питались живым пламенем, не давая силе земли вырваться на поверхность и уничтожить все живое. Наверное, Акио Такухати действительно могучий маг, если сумел укротить фэнхуна.

Волшебный летун сидел за оградой. Со сложенными крыльями он казался не таким уж большим — два дзё[1] в длину. Пламя в его груди едва тлело.

Мия подошла ближе, рассматривая чудо-птицу. Кожистая пленка века чуть дрогнула, птица повернула голову и уставилась на Мию в упор.

'Чего ты хочешь?' — эта мысль не принадлежала Мие. Она была чужой, сказанной гортанным резким голосом. Только голос этот звучал у Мии в голове.

— Кто здесь?! — Мия вздрогнула и оглянулась, но двор был пуст. Никого, кроме нее и птицы.

'Ты слышишь меня? — теперь в голосе, которым говорил незнакомец, ощущалось удивление. — Ты маг?'.

— Нет.

Мия еще раз обернулась. Никого. Только фэнхун все так же рассматривал ее в упор, слегка наклонив голову.

Она охнула от неожиданного понимания и спросила у птицы:

— Это ты? Ты говоришь со мной? Ты умеешь говорить?!

'Мы все умеем. Только люди не умеют слушать. Никто, кроме магов', — гигантская птица подошла ближе к краю ограды. Крылья волочились за ней. Вопреки ожиданиям, фэнхун не источал жара. Волны огня, гулявшие по перьям, светили, но не грели.

— Я не маг, — возразила Мия. — У меня глаза черные.

'Это потому, что твое пламя еще спит. Чем больше сила, тем труднее разбудить. Это мудро. Вы, люди, как птенцы. Никто не пустит птенца в самое жерло'.

Хоть от птицы и не шел жар, Мие стало жарко.

— И как разбудить мое пламя? — жадно спросила она у фэнхуна.

Тот покачал головой. Совсем по-человечьи.

'Я не знаю, маленькая майко. Но я видел, что Акио Такухати положил на тебя глаз. Будь осторожна и не гневай его. Я знал немало людей, но не встречал никого более жестокого'.

— Почему тогда ты служишь ему?

'Он наложил на меня путы. Сплел сеть из волос покойной ведьмы, вымочил ее в черных водах проклятого источника и поймал в силки, как перепелку, — в 'голосе' фэнхуна послышалась тоска. — Я бы все отдал, чтобы вернуться домой, на склоны священной горы. Где-то там до сих пор живет моя семья, маленькая майко. Они не знают, что случилось со мной'.

— Ох...

Сердце сжалось в груди. Мия с восьми лет не знала иной семьи, кроме школы, но она помнила свою мать — немолодую полную женщину с теплыми руками и лукавыми морщинками вокруг глаз. Мия бы все на свете отдала, чтобы вернуть ее. Обнять, уткнувшись в застиранное кимоно, положить голову ей на колени, испрашивая благословения. — Есть ли способ тебя освободить?

'Это может сделать только маг, маленькая майко. Черная сеть всегда со мной, оплетает мои крылья. Но я благодарен тебе за сострадание'.

В воздухе разнесся удар гонга, призывая учениц на первый урок.

'Иди, маленькая майко, — устало сказал фэнхун. — Или опоздаешь. Если судьба однажды занесет тебя к подножию священной горы Адзаси, найди любого из моих сородичей и расскажи им, что Хоно Рыжее Перо не погиб, но томится в неволе'.

— Хоно Рыжее Перо, — тихо повторила она и поклонилась фэнхуну, как младший кланяется старшему. — Мое имя Мия, и, если в моих силах помочь тебе, я помогу.

Глава 2. Танец сиреневого журавля

Из-за назначенного на вечер состязания отменили половину уроков, и уже к обеду выпускницы освободились. Младшие девочки должны были подойти позже, чтобы присутствовать на ежегодном сражении за звание Ивовой ветви в качестве зрительниц.

Звание было почетным. Гибкая ива — воплощение женственности, сути гейши. Податливая, но стойкая, она гнется, но не ломается и может больно хлестнуть в ответ.

Победительница получала подарок — серебряные шпильки — кандзаси с символом 'Медового лотоса' и иероглифом собственного имени.

Кумико подошла, когда Мия уже завязывала пояс — оби на особом кимоно для танцев. Рукава-крылья расшиты летящей сакурой, ткань обрисовывает тело мягкими складками, подол тянется по полу, стекает у ног лужицей сиреневого шелка.

Обернувшись, Мия поймала полный ревнивой обиды взгляд майко. Ичиго и Оки за ее спиной тоже смотрели недобро.

— Почему ты? — голос Кумико дрожал от гнева. — Почему всегда ты, возомнившая о себе худородная девка?!

Отцом Кумико был самурай. Нищий и вконец спившийся, он продал дочь в школу, чтобы ему не пришлось кормить ее самому, но Кумико не уставала напоминать всем о своем благородном происхождении.

— Ты чем-то недовольна, Кумико-сан? — вежливо спросила Мия.

Их продали в школу в один день. Неприязнь между ней и Кумико зародилась с первого взгляда и дальше лишь крепла.

Мия, недавно пережившая смерть матери, замкнулась, не желая пускать хоть кого-то в свой наполненный тоской мирок, а Кумико была активна, весела и сразу стала лидером среди будущих гейш. Мия же оказалась в положении изгоя.

Она год провела изгоем. Одиночкой, лишенной тепла. Еда не имела вкуса, а мир красок. И учеба была утомительной обязанностью. Тогда Мия была последней среди учениц и гейши-наставницы даже спорили, стоит ли тратить на нее время и силы — ясно же, что в девочке нет задора и жизни. А коли так, ей никогда не стать хорошей гейшей.

А потом встреча с тогда еще крохотным Дайхиро заставила ее поверить, что в мире осталась радость. И Мия захотела жить. Захотела стать лучшей среди равных.

Она стала лучшей, но так и не стала своей.

Кумико не сразу почувствовала опасность от презираемой всеми серой мышки. Первый тревожный звоночек для дочери самурая прозвучал, когда Мия обогнала ее на состязании по каллиграфии.

Дальше — больше. Как ни старалась Кумико, Мия, замкнутая, задумчивая, отверженная сверстницами, упорно обходила ее во всем. Наставницы начали хвалить Мию и даже ставить в пример.

В довершение всего она вдруг расцвела, как распускается бутон цветка, превратившись в считанные месяцы из угловатой неуклюжей девчонки в изящную молодую девушку.

Этого самолюбивая дочь самурая уже не выдержала. Насмешки, тычки, подколки и мелкие пакости от нее и ее свиты стали постоянными спутниками в жизни Мии, пока госпожа Итико не прекратила это, пригрозив, что отчислит Кумико.

Лишенная возможности делать гадости Кумико не уставала их повторять. В лицо и за спиной.

— Знаю, это все из-за твоих волос, ведьма, — продолжала дочь самурая, словно не расслышав тонкой издевки, скрывавшейся за словами Мии. — Ты раскинула их так, что заслонила всех остальных.

— О чем ты?

Ученица зло сощурила глаза.

— Не делай вид, что не понимаешь. Почему господин Такухати вызвал тебя?! Тебя одну из всех нас!

Ичиго и Оки за ее спиной добавили что-то ворчливое и презрительное.

— Ты... ревнуешь? — изумилась Мия. И по тому, как вспыхнула дочь самурая, поняла, что попала в цель.

Как можно ревновать того, кого видела лишь однажды в жизни несколько минут?

— Мы видим тебя насквозь, маленькая дрянь. Ты хочешь окрутить господина Такухати, соблазнить его, чтобы стать его супругой, — выпалила Ичиго. Обычно смешливая и беспечная, она смотрела на Мию с настоящей ненавистью.

— Я клянусь памятью матери, — Мия приложила руку к сердцу, — что это последнее, чего я хочу. Акио Такухати не привлекает меня, как мужчина, и если бы он и пожелал жениться на мне, я бы сделала все, чтобы избежать этого брака.

— Врешь! — фыркнула Оки.

По лицам девочек было видно, что они не верят ни единому слову Мии.

Да, наверное, трудно поверить в эти слова, если видела директора только несколько минут. Ведь он красив, из знатного рода и влиятелен. Не каждому выпадет несчастье узнать его жестокость.

— Грязная лживая дрянь, — громко произнесла Кумико. — Неужели ты думаешь, что мы настолько дуры?

Спорить было глупо, но промолчать означало согласиться с обвинением.

— Я не лгу.

Дочь самурая коварно улыбнулась:

— Тогда докажи это.

— Как?

— Победительница получит награду из рук господина Такухати. Проиграй состязание. Дай шанс ему заметить другую майко.

Кумико говорила о себе. Она прекрасно танцевала и была главной соперницей Мии уже много лет.

Как объяснить им? Как рассказать об унизительных домогательствах в кабинете директора, не получив клейма лгуньи? А если Акио Такухати узнает, что она болтала о том разговоре, он найдет способ превратить жизнь Мии в ад.

Но и согласиться с предложением Кумико невозможно.

А между тем госпожа Итико больше не в школе. И некому будет призвать к порядку шутниц, которые вздумают привязать волосы Мии к ножке столика, пока она спит, или засунуть скорпиона в складки кимоно.

— Амэ-но удзумэ не угодна ложь, — сказала Мия. — Я буду честной в своем танце.

* * *

В зале не было мебели, лишь татами на полу. Угол занимали младшие девочки, невероятно гордые оказанным доверием. Рядом с ними лежали цитры, флейты и барабаны. В другом углу на пятках сидели наставницы и танцовщицы, которым сегодня предстояло продемонстрировать свое искусство.

Акио Такухати возвышался над ними, как сосна над кленовой рощей. Прочие майко, да и наставницы нет-нет да и бросали на него восхищенные взгляды. В черном кимоно, расшитом серебряной нитью, с распущенными по плечам волосами директор словно источал ауру опасной притягательной силы.

Он повернулся, заметил замершую в дверях Мию и по чувственным губам скользнула насмешливая улыбка.

— Проходи, лучшая ученица. Проходи и садись, — он указал на место рядом с собой.

Мия предпочла бы сесть рядом с другими ученицами, но ослушаться приглашения, высказанного на глазах у всей школы, было нельзя. Она прошла через зал под ненавидящими взглядами будущих гейш и опустилась на татами рядом с директором.

Зачем он это делает? Неужели не понимает, что, выделяя ее среди прочих учениц, сеет в них зерна ненависти?

Довольный взгляд Акио Такухати сказал без слов — понимает.

Заплакали флейты, зазвенели струны, застучали барабаны. Состязание началось.

Мия следила за танцем учениц с тяжелым сердцем и желала им оступиться, неудачно повернуться или выронить веер.

Это были незнакомые, гадкие мысли. Раньше они никогда не посещали ее во время состязаний. Да, она любила побеждать, но лишь потому, что любила становиться лучшей среди лучших. И никогда не желала другим неудачи.

Акио Такухати сидел рядом, по правую руку, и ей казалось, что она чувствует жар, исходящий от его мускулистого мощного тела. Его властность и сила, наглость, с которой он добивался желаемого, чем-то притягивали, затрагивали тайные струны души юной майко. И это заставляло ее сопротивляться еще сильнее.

Когда пришел ее черед танцевать, Мия грациозно поднялась с татами, подхватив два веера. Скользящей походкой вышла в центр зала и замерла, ожидая музыку.

Взгляд Акио Такухати, казалось, прожигал сквозь одежду, оставляя отметины на коже.

Высоко и нервно всплакнула цитра. Мия двинулась, распустила веера и повернулась. Взмахнула рукавами-крыльями...

Каждое движение исполнено изящества и соблазна. Веера порхают, как крылья бабочки, чуть касаются тела, шлейф кимоно тянется по татами переливчатой шелковой волной.

Мия забыла о своем пари. Забыла все беды и заботы этого дня, растворяясь в танце, и даже забыла о взгляде Акио Такухати, что все так же неотступно следовал за ней.

Танец-соблазн, танец-обольщение. В нем Мия становилась то текучей водой, то гибкой ивой, то танцующим журавлем.

Музыка не прервалась, но по сигналу наставницы на татами навстречу танцовщице поднялась Кумико. В ярко-алом кимоно, расшитом звездами, она была диво как хороша. Кумико взмахнула своими веерами, и танец-соблазн превратился в танец-соперничество.

Дочь самурая хорошо танцевала. В ее движения читались сдержанные приличиями порыв и страсть, и техника ее была почти безупречной. Но все портило излишнее самолюбование. Если танец Мии был молитвой во славу Амэ-но удзумэ — богини счастья и танца, — то Кумико танцевала, чтобы показать себя, слишком уж наслаждаясь всеобщим вниманием и своим мастерством.

Кумико наступала, атаковала. Не желая творить танец вместе, она захватывала себе все большее пространство, вынуждая Мию или следовать за ней, или ломать рисунок танца.

И Мия подчинилась. Последовала за чужим танцем. Повторяя движения Кумико, смягчая и преображая их в своем танце, она скользила вокруг соперницы.

Вода принимает форму сосуда, но остается водой. Ива согнется под порывом ветра, но не станет спорить.

Звенели цитры, пели флейты. Два журавля — алый и сиреневый — танцевали на татами.

Состязание?

Нет, беседа.

Когда в воздухе затихли последние звуки музыки, майко восхищенно выдохнули и захлопали, а Мия вздрогнула, приходя в себя. Поймала злой взгляд Кумико и восхищение на лице Акио Такухати. Увидев, что она на него смотрит, директор издевательски поклонился.

Судили наставницы недолго.

— Гейша подобна цветку, — заговорила госпожа Оикава, выйдя в центр зала. — Она грациозна, как ива — сильная, но гибкая. Желанная для любого мужчины, но не принадлежащая ни одному из них полностью.

Наставница замолчала. В зале стало так тихо, что можно было слышать, как далеко за стенами в горах хрипло и зло кричит ворон.

— Мия Сайто, — объявила гейша. — Она достойна зваться Ивовой ветвью.

* * *

Псы настигали. Они бежали по следу, почти не лая — стремительные и неотвратимые. Джин знал, что они не отстанут. Повязка пропиталась кровью — этот запах для собак, как сигнал: 'Сюда! Добыча здесь!'

Кружилась голова, накатывала темнота, и дорога норовила вывернуться из-под ног, как бывает, когда переберешь сливового вина.

Горы... впереди горы — нет людей. Это хорошо. Главная опасность не псы, а те, кто идет за ними по пятам. Но преследователи не найдут его, если Джин успел увести собак достаточно далеко. А со сворой он как-нибудь справится.

Эх, была бы катана...

Джин вылетел на каменистый, лишенный растительности участок. Впереди круто вверх уходила тропа, уводила в горы, подальше от людей. Пес залаял где-то совсем рядом, и Джин понял — все. Время для бега закончилось. Пришло время битвы.

Он прислонился спиной к скале и вынул кинжал-танто из ножен. Из зарослей бамбука выскочил вожак своры — пес бойцовской породы: поджарый, темно-рыжий, с мощными челюстями и широкой грудью.

— Ну давай! — сказал Джин. — Иди, сволочь!

Вожак приглашению не внял. Увидев, что добыча больше не убегает, он тоже притормозил. Обогнул Джина по дуге, подав отрывистым лаем сигнал прочим псам, и сел, свесив язык.

Джин взвесил нож в руках и метнул. Лезвие вошло точно в горло. Пес еще попытался укусить его на прощание, но Джин был быстрее. Он успел вытереть лезвие о шкуру убитого врага и вернуться к скале, прежде чем из бамбуковой рощи показалась остальная свора.

Три... нет, четыре собаки.

И ни одного человека. Хорошо.

Он рассмеялся. От смеха заболело плечо. Там, где торчал обломок стрелы.

— По одному, с-с-собаки!

* * *

— И вот ты снова здесь, Мия Сайто. Второй визит за день. Понравилось в прошлый раз?

Она думала, господин Такухати будет в ярости из-за проигранного пари, но на лице директора поселилась странная улыбка. И во взгляде, которым он посмотрел на Мию, больше не было пренебрежения, но все так же читалось желание. И еще что-то, похожее на восхищение.

Мия все еще была в сиреневом кимоно, в котором победила на состязании. Выбеленное лицо и подкрашенные губы, волосы уложены в ритуальную прическу.

— Мне сказали, что я должна прийти сюда, чтобы получить кандзаси из ваших рук, — тихо сказала Мия, потупив взгляд.

Дар победительнице состязаний вручался при всех ученицах, но Акио Такухати лишил ее этого краткого мига торжества.

— Верно, — он взял со столика шкатулку, повертел в руках, словно раздумывал — отдать Мие или вернуть на место.

Не вернул. Шагнул со шкатулкой в руках к Мие, разом сократив расстояние. И словно заполнил собой всю комнату: непредсказуемый, опасный...

— Ты хорошо танцевала, лучшая ученица, — он протянул ей шкатулку. — Открой.

Мия взглянула на него с сомнением, но все же откинула крышку. Парные шпильки из серебра с навершием в форме ажурного веера. По навершию шла гравировка в виде сплетенных иероглифов, означающих ее имя, и стилизованное изображение лотоса. Гравировка чуть светилась, а это означало, что ее сделали не ювелирными инструментами, но магией.

— Я сделал это для тебя, — подтвердил господин Такухати. — Заслужила. Этот танец стоил того, чтобы убить за него.

— Благодарю вас, господин Такухати. Это большая честь для меня.

— Благодарность на словах — это хорошо, но я предпочитаю дела.

Его голос упал до вкрадчивого шепота, и Мия отступила, уткнувшись спиной в бамбуковую стену. Сердце заколотилось часто-часто.

— Я выиграла спор, — сказала она, стараясь, чтобы голос звучал все так же почтительно и бесстрастно.

Он же обещал!

— Выиграла, — Акио склонился ближе. — Всего один поцелуй. В благодарность, лучшая ученица.

От него пахло соснами и грозой, жестокостью и силой.

— Нет! — она выскользнула, радуясь, что его руки заняты шкатулкой, и он не может удержать ее. — Вы обещали.

— Ну ладно, как хочешь, — он рассмеялся. — Не буду приставать к тебе, пока сама не попросишь. Возьми свой приз, лучшая ученица.

Мия до последнего ждала подвоха. Но директор только снова рассмеялся, когда она опасливо приблизилась, чтобы выхватить шкатулку из его рук. И когда Мия попросила разрешения удалиться, снисходительно кивнул.

— Иди. Но помни, — окликнул он Мию, когда она уже стояла на пороге, — я отпускаю тебя до первого серьезного проступка. До тех пор, пока ты и впрямь лучшая. Так что не нарушай правила. А если нарушаешь — не попадайся.

Мия сжала шкатулку так, что пальцы побелели. Она собиралась нарушить правила уже этим вечером. Как только покинет кабинет и переоденется.

— А что будет, если я нарушу правила и попадусь, господин Такухати?

Отчего-то ей показалась, что вся эта сцена была задумана директором ради вот этого финального, как будто между делом, предупреждения.

— Увидишь, — обещание в его голосе совсем не понравилось Мие. — Я накажу тебя, лучшая ученица. Надеюсь, наказание тебе понравится.

* * *

Когда Акио Такухати вспоминал последний разговор с сегуном, ему хотелось кого-нибудь убить.

— Я очень разочарован, — сказал сегун, и его глаза вспыхнули алым светом. — Я дал тебе самураев и корабли. Ты потерял половину и не принес взамен ничего: ни пленников, ни новых земель.

Акио мог бы ответить, что у противника была втрое большая армия. Что самханцы сражались на своей территории. Что среди них был наследный принц, который разбудил вулканы, и Акио с десятком других самых родовитых и сильных магов три дня, не зная сна или отдыха, сдерживал буйство стихии в огненном аду, пока войска отступали и садились на корабли. Что он потерял в этой битве двух из трех своих фэнхунов. И что когда его уносили на последний еще не отчаливший корабль — уносили потому, что идти сам он уже не мог — его тело напоминало обгорелый кусок мяса, и лекарь сказал, что генерал не проживет дольше суток.

Прожил. Вцепился в дарованный шанс. Выл от боли, привязанный к койке, когда корабль болтало в страшном шторме — прощальный подарок самханцев вторгшимся захватчикам. Магов, способных остановить буйство стихии, среди войска не осталось — все полегли в битве.

Все, что запомнилось из того кошмарного возвращения домой, — боль и беспомощность. Все время, пока разбросанные бурей корабли искали друг друга, он валялся на койке, снова и снова пытаясь раздуть почти угасшую в борьбе с вулканом искру своего магического пламени.

Он знал, что выглядит плохо — не зря самураи, приходившие навестить генерала, отводили взгляд. Знал, но не подозревал, насколько, пока в ответ на прямой приказ ему не принесли зеркало. Акио осмотрел сочащееся сукровицей кровавое мясо, ухмыльнулся сожженными губами:

— Хор-рош, да! Все девки мои, — и вернулся к медитациям.

Он не привык сдаваться или жалеть себя.

И магия, почти вытравленная чужой более мощной силой, откликнулась.

Род Такухати был древним. Силы его крови не достало бы, чтобы разбудить стихию, но вернуть себе прежний облик Акио сумел.

Он регенерировал — сначала медленно, почти незаметно, а потом все быстрее. Нарастала новая кожа — неприятно-розового, поросячьего оттенка, она невыносимо чесалась.

На третий день после возвращения магии Акио встал. Не обращая внимания на причитания лекаря, покинул каюту и отправился инспектировать корабль.

Когда несколько недель спустя флот подходил к родному берегу, Акио мог показаться на людях, не боясь, что от него начнут шарахаться. Забота об оставшихся в живых воинах, дорога до столицы, ожидание аудиенции сегуна дали время восстановиться окончательно. Сейчас, глядя на его невозмутимое красивое лицо, никто не смог бы предположить, как выглядел Акио всего лишь месяц назад.

Но рассказывать все это сегуну было бессмысленно — тот знал и так. В окружении Акио постоянно присутствовали три человека, доносившие главнокомандующему о любом шаге слишком уж самостоятельного генерала. Три — и это только те, о ком Акио знал точно. Сколько еще шпионов находилось в самой армии, сказать было затруднительно.

И так же бессмысленно было напоминать, как генерал Такухати с самого начала противился авантюре с высадкой и быстрым захватом побережья. Как предупреждал сегуна: слухи о смуте в соседней стране, вызванной не решенным до конца вопросом престолонаследия, слишком неопределенны, чтобы опираться на них.

Неважно! Если Шин Ясуката пожелал назначить виноватого, он не станет слушать голоса разума. Но виновным в поражении генерал Такухати себя не считал и сэппуку делать не спешил. Напротив, всякий раз, как Акио вспоминал, сколько воинов сумел вывести живыми из огненного ада, на его обычно бесстрастном лице мелькала тень довольной улыбки.

— Гейши? — переспросил Акио. — При чем тут гейши?

— Им нужен маг, а ты умеешь создавать иллюзии-генсо.

— Хотите, чтобы я подчинялся женщине?

Он даже тоном не выдал своего отношения к безумному предложению сегуна. Военачальник из рода дайме, в подчинении у жрицы любви — это слишком дико. Такого позора не стерпит ни один самурай.

— В 'Медовом лотосе' сейчас нет директора, — лениво процедил сегун. — Надеюсь, ты справишься с руководством пятью десятком девочек и женщин.

Акио проглотил оскорбление молча.

— Не делай такое лицо, это временная мера, — все так же лениво продолжил сегун. — Слишком многие недовольны твоим позорным бегством. Если я просто верну тебя ко двору, многие решат, что слово сегуна ничего не значит.

— Как долго? — спросил Акио.

— Не знаю. Я вызову тебя, когда потребуешься, а пока ступай.

Акио поклонился и вышел. В груди зрела холодная злая ненависть.

— Он пытался избавиться от тебя, потому что боится, — отец зашелся кашлем и приник к стеклянной колбе, вдыхая курящийся внутри целебный дым. — Даже войском готов был пожертвовать, лишь бы ты не вернулся.

— Знаю.

— Ты моложе его на двенадцать лет, силен, тебя любит народ и уважают самураи. И ты сын дайме северной провинции. А у сегуна до сих пор нет законного наследника.

— Знаю.

О том, что главнокомандующего хорошо бы сменить, отец говорил последние пятнадцать лет. Со дня переворота, когда заговорщики ворвались во дворец и вырезали императорскую семью вместе с домочадцами и слугами. Говорил не в прямую. Намеками, обиняками. Но честолюбивые планы дайме не были секретом ни для его родных, ни для сегуна.

— Езжай. Еще не время. Я сделаю все, чтобы тебя официально простили. Если получится, то уже на ханами[2], — голос отца дребезжал перетянутой струной. Вновь ставшие черными, как у простолюдина, глаза говорили, что дайме недолго осталось. Маг редко переживает свою магию больше чем на год-два.

Потом, слушая главу гильдии — изысканную и надменную женщину без возраста, — Акио решил: что же, пусть так. Так даже лучше.

Он просидит, сколько потребуется, в провинции, командуя полусотней женщин вместо десятитысячной армии. Не сопьется, не сойдет с ума от скуки, не забросит тренировки. Нет, он использует это время, чтобы отточить свои умения и разум, как самурай точит перед битвой катану. А для расслабления выберет себе девицу из майко. Посмазливее да посочнее. И она скрасит ему ожидание в глуши, пока в столице отец и сегун играют в свои политические игры.

Акио заметил ее сразу, лишь стоило фэнхуну снизиться. Она стояла — в одной коротенькой полотняной рубашке, почти не скрывавшей соблазнительных очертаний девичьего тела. Шелковое полотно волос черней воронового крыла плескалось по ветру, лицо было задумчивым, а взгляд ясным и спокойным.

Тогда, захлестнутый волнами всеобщего восхищения, Акио даже не понял, что она — единственная из майко — не разделяет восторга подруг. Просто пожелал завладеть ею. Попробовать на вкус алые губы, намотать на руку волосы, порвать рубашку, чтобы увидеть скрытую за ней девичью наготу.

Женщин Акио втайне слегка презирал. Приличных — за безропотную покорность, продажных — за готовность дарить ласки в обмен на деньги.

Но девчонка оказалась с норовом, который куда больше пристал бы наследной принцессе, чем безродной сироте. Безродной — он специально уточнил, когда она ушла.

Не желая тратить время на уламывание или соблазнение девки, он предложил пари. Что стоит магу чуть подправить чужой танец? Сбить с ритма, заставить ногу оскользнуться на татами.

Но когда она выпорхнула в зал яркой сиреневой бабочкой, когда затрепетали веера, хлестнули по воздуху рукава-крылья, он забыл обо всем. Не раз бывавший в 'квартале ив и цветов' Акио никогда и нигде не видел столь совершенной красоты и грации. Любое выступление самой дорогой и известной гейши было бледным подобием танца Мии.

Прервать его стало бы преступлением против Красоты.

Он так и просидел, не отрывая от нее взгляда. И когда отзвенели и растаяли в воздухе последние звуки музыки, ударил в ладоши, нисколько не жалея об упущенном шансе.

Да, теперь он хотел ее стократ сильнее. И поклялся себе, что получит ее — маленькую гордячку, танцующую, как сама богиня Амэ-но удзумэ. Хочет она того или нет, она станет его.

Глава 3. Встреча

Мия запахнула глубже теплое подбитое шерстью кимоно и оглянулась. Залитая закатными лучами школа молчала.

У Мии есть час. Потом с гор спустится вечер, принесет с собой зимние туманы. Ученицы разожгут жаровню в домике и начнут готовиться ко сну. Еще два часа при свете маленькой лампы, и расстелют матрасы-футоны. Если она не успеет вернуться к этому времени, ее отсутствие непременно заметят.

Раньше она всегда успевала.

Она разулась и привязала гэта к поясу. Поставила ногу на поперечную перекладину из бамбука, подтянулась. Бамбук был скользким, но Мия — цепкой и ловкой. В два рывка она перемахнула через ограду, отделявшую изысканный и замкнутый мирок будущих гейш от большого мира — интересного и опасного.

Отвязала гэта и обулась, чтобы не бить ноги по острым скалам. И зашагала вверх по еле заметной тропке.

Школа 'Медовый лотос' находилась в предгорьях, чуть в стороне от людских поселений. До ближайшей деревни был час пешего хода, но Мия сейчас направлялась совсем в другую сторону.

Она шла не более пяти минут, когда ее окликнул полный и приземистый человечек в грубой монашеской одежде. Он был низенький — почти на голову ниже миниатюрной Мии. Под серой накидкой угадывался солидных размеров животик, свидетельствовавший, что последователь Будды пренебрегает срединным путем в пользу чревоугодия. Тростниковая шляпа с широкими полями совсем скрывала лицо монаха.

— Куда ты спешишь на ночь глядя, о прекрасная юная дева, подобная не облетевшему цветку сакуры? И не хочешь ли пойти в храм, чтобы разделить со мной мое скромное подаяние? Сегодня крестьяне были щедры к бедному монаху, — как бы подтверждая свои слова, крепче обнял чашу для подаяний размером с хороший котел. Из чаши торчали неощипанные куриные ноги.

Мия остановилась, смерила монаха взглядом и прыснула:

— У тебя хвост торчит.

Из-под накидки, и правда, виднелся кончик толстого полосатого хвоста.

— Где?! Ах, ну как же это так! — монах засуетился, пытаясь поправить накидку, но не желая при этом отпускать чашу, словно боялся, что стоит ее поставить, как почившая птица воскреснет, склюет рис и улетит.

Край накидки задрался еще больше, хвост взмыл к небесам и распушился, как у почуявшего соперника кота.

— Смешной ты, — Мия подошла и аккуратно одернула накидку, возвращая преступный хвост на законное место. — Монахи не едят вечером. И монахи не едят мяса.

— Ничего не знаю, — буркнул тануки. — Я — ем.

— Ты ешь все.

— Протестую! Я не ем, например, камни. И к древесине испытываю вполне понятную неприязнь. Вот, скажем, будь я жуком... но я не жук, — в голосе оборотня послышалась обида на такую вселенскую несправедливость. — Поэтому вынужден добывать себе пропитание в поте лица, уговаривая добрых людей поделиться со мной тем немногим, что имеют.

— А как же аскеза? Ты же монах.

— Будда проповедовал срединный путь, а значит, и умеренность в аскезе. Клянусь своим хвостом, я и так предавался ей почти три часа! Так что собираюсь воздать хвалу его учению посредством этой птицы.

В доказательство своих слов он все же поставил на землю котел, вынул из него за ноги птицу, оказавшуюся жилистым петухом, и взмахнул ею в воздухе. Несколько разноцветных перьев медленно опустились на тропинку.

— Кочет, — Мия сморщилась. — Старый и вонючий.

— Увы, — тануки развел лапами. Петух в его ладони печально обвис, протянув к земле наполовину ощипанные крылья. — Добрые крестьяне оказались не так щедры, как мечталось скромному монаху. Но я все же не стану отвергать их подаяние.

— Где птицу спер? — Мия отобрала тушку у оборотня и опустила обратно в котел, к уже имевшемуся там рису и листьям нори.

— Недалеко, — тануки чуть ослабил завязки и опустил шляпу на загривок, так, что взгляду Мии открылась его широкая усатая морда. — Там еще осталось. Я взял самого старого, ему все равно судьба была в суп. Буду есть и плакать, вспоминая свое милосердие. Не надо так на меня хмуриться, я не был в деревне. Где живу — не гажу.

— Дурачок, — Мия обняла оборотня, уткнулась носом в мохнатую макушку и вдохнула резкий звериный запах. — Тебя столько не было. Я волновалась!

— Да что со мной случится, девочка? — голос тануки растроганно дрогнул. — Погулял, посмотрел мир. Нигде нет лучше места, чем наши родные горы. Ну-ну! Не будем плакать и обниматься на дороге, Мия-сан. Пойдем-ка в храм. Надо успеть развести костер, пока совсем не стемнело. Я и вправду голоден, как сотня голодных демонов гаки.

* * *

Болезненно ныли и нарывали укусы на руках и ногах, а еще отчего-то стало жарко, несмотря на вечер и холодное дыхание зимы со стороны гор. В ушах звенело, словно сейчас лето и цикады завели свою несмолкаемую песню.

Лето... и правда, лето — жара, цикады...

Он покачнулся и оперся рукой о скалу. На сером камне остался темно-красный след.

Отдохнуть сейчас — после бега и боя. Закрыть глаза. Ненадолго.

'Нельзя! — мысли ворочались в голове медленно, словно нехотя. — Найдут!'.

Он сделал шаг. Еще шаг. Покачнулся и рухнул на колени, а после на четвереньки.

Взгляд уперся в стрелку дикого чеснока. Снова вяло шевельнулась в голове какая-то мысль. Почти бездумно Джин протянул руку...

Резкий запах ненадолго привел его в чувства. Следы! Пустят еще собак... надо, чтобы не нашли... хорошо, что горы — ветра да камень... чеснок...

Лезвие танто врезалось в резко пахнущую белую мякоть. Джин натирал соком чеснока ладони и ноги, чувствуя, как жжет кожу от сока там, где собачьи клыки оставили глубокие раны.

Теперь вверх.

Подъем он запомнил урывками. Большую часть времени Джин не шел — полз, превозмогая беспамятство, слабость и внезапно начавший жар. Позже жар перешел в озноб и стало еще хуже. 'Лихорадка', — поставил он сам себе диагноз, остановившись, чтобы снова натереть чесноком ладони. Вряд ли из-за укусов, прошло слишком мало времени. Скорее стрела...

И снова все сливалось в тяжелый путь меж камней. Путь, который уже не имел смысла — не люди, так начавшаяся болезнь его прикончит.

Потом была удача — русло горного ручья. Почти пересохшего, но все же меж камней струилась вода.

Собаки... не найдут... не возьмут след...

Нога скользнула меж двух камней. Жутковатый хруст он услышал даже сквозь журчание ручья. И сразу от боли потемнело в глазах.

Джин пришел в себя от того, что вода заливалась в нос. Ощупал пострадавшую лодыжку. Малейшее прикосновение к ней отзывалось острой болью.

'Сломал', — понял Джин. Постанывая, вынул ногу из ловушки меж камней и пополз вперед, оскальзываясь на мокрых камнях.

Без мыслей, без надежды. Просто потому, что остановиться означало сдаться.

Когда русло вывело к стенам заброшенного храма, у Джина не осталось сил радоваться или удивляться. Он вообще уже не думал, только полз, повинуясь не мыслям, но звериному инстинкту. Этот же инстинкт заставил его переползти порог.

Храм был покинут уже давно. Деревянная крыша частично сгнила, но каменные стены стояли крепко. Во внутреннем дворе бил родник. Прозрачные струи с журчанием стекали в огромную каменную чашу — при желании Джин мог бы поместиться в ней целиком. Стекавшая из чаши вода уходила по желобу, давая начало ручью.

Он почти успел проползти двор, прежде чем темное беспамятство накрыло его окончательно.

* * *

— Не бывает невкусной птицы, бывают неумелые повара, — распинался тануки. — Дай мне три часа, и увидишь: я приготовлю ее так, что ты забудешь собственное имя, Мия-сан.

При желании оборотень вполне мог сожрать птицу сырой и даже не ощипав. Но Дайхиро был гурманом.

— Не увижу, — фыркнула Мия. — Через два часа я должна быть в школе.

Оборотень насупился:

— Вот так всегда. Всегда, Мия-сан. Ну что за жизнь: вставай, когда скажут. То нельзя, это нельзя, за ворота не ходи, с тануки дружбу не води. Кушать только два рада в день, — он укоризненно покачал головой. — Послушай мудрого Дайхиро — перебирайся ко мне.

— В горы?

— Чем плохи горы? Ты была в этих ваших человеческих городах? Грязь, толкотня и шум. Воняет опять же, — оборотень наморщил нос. — Да и в деревнях воняет, — совсем грустно закончил он.

— То-то ты уходишь туда каждый месяц.

— Ах, — картинно вздохнул тануки. — От доброты, сугубо от доброты моей страдаю, Мия-сан. В мире так много несчастных вдов и одиноких женщин, томящихся без мужской ласки. Разве могу я бросить бедняжек?! Они снятся мне ночью. Зовут, протягивают руки, просят: 'Где же ты, наш Дайхиро? Приди, утешь, утоли нашу страсть!'. Вот я иду...

Он почесал пузо.

В этот раз Мия смеяться не стала. Дайхиро и впрямь обладал необъяснимой привлекательностью для женщин. В каждой окрестной деревеньке у него было по вдовушке, всегда готовой принять, накормить и приласкать толстячка-монаха.

И наличие у этого монаха усов и хвоста их совершенно не смущало.

К заброшенному храму они вышли уже в сумерках. С гор дохнуло холодом, и Мия охватила себя за плечи, тщетно пытаясь согреться. Этот жест не укрылся от Дайхиро.

— Замерзла, — тануки смешно засуетился. — Давай-давай, быстрее внутрь. Сейчас разожжем костер, дровишки-то никуда не делись, я их много в прошлый раз натаскал...

— Ой! Что это?!

Черный распластавшийся у ступеней силуэт она заметила, только когда чуть не наступила на него. И не сразу поняла, что это человек. В горах хватало духов, и не все они были дружественны, встречались лакомые до человечины. Потому жители деревень у подножия и не любили подниматься слишком высоко вверх, особенно в одиночку.

— А ну стой на месте, Мия-сан!

Тануки поставил на землю котел с едой и с неожиданной ловкостью подскочил к темневшему в сумерках телу.

— Человек. Живой, — объявил он, обнюхав находку. И тут же поправился, — Пока живой, к утру подохнет.

Мия склонилась над телом. От лежащего пахло остро чесноком, а еще потом и кровью. Когда она попыталась перевернуть его, рука уткнулась во что-то липкое.

— Мы должны помочь ему, Дайхиро.

— Зачем? — ворчливо спросил тануки. — Он пришел в наш дом, Мия-сан. Я его не приглашал? Ты приглашала? Нет, ну так пусть уходит, пока не погнали. Тоже нашел место, чтобы умирать. Я совершенно не хочу копать потом могилу. У меня от работы мозоли, — в доказательство своих слов он продемонстрировал свои маленькие ручки с гладкой, словно у ребенка, кожей.

— Ну, как хочешь, — Мия попробовала приподнять раненого. Он был страшно тяжелый.

— Ох, погубит тебя твоя доброта, Мия-сан, — заворчал тануки. И с силой совершенно неожиданной для его неповоротливого толстого тельца перевернул человека и потащил вверх по ступеням.

Вместе они внесли раненого в храм. Мия зажгла фонарь и бросилась разводить костер.

— Дайхиро, принеси воды! — скомандовала она.

— Воды ему еще, — заворчал оборотень. Но прихватил ведро и вышел на улицу.

Мия повернулась к раненому.

Он был худ, грязен и обряжен в замурзанные брюки хаками и такое же грязное кимоно, прямо на голое тело. Под одеждой виднелась повязка, сделанная из нижней рубашки. Бурая от крови, она присохла к телу. Из спины, чуть пониже левой ключицы, торчал обломок стрелы.

Всех вещей у незнакомца был только нож-танто на поясе.

Она перевела взгляд на его руки, покрытые рваными ранами от звериных укусов, потом на лодыжку, выгнутую под неестественным для человека углом.

Страшнее всего выглядела левая рука мужчины с запекшимися кровавыми пятнами на месте трех вырванных ногтей. По сравнению с ними, синяки и следы плети на теле казались мелочью.

Тануки был прав. Откуда в горах израненный незнакомец с ножом? Кто он? На крестьянина не похож. Разбойник? Дезертир? Убийца?

Кто пытал его?

В дверь с шумом, отдуваясь, вломился тануки, волоча сразу полное воды ведро и давешнюю чашу с неощипанным петухом.

— Вот! — объявил он, бухнув ведро перед Мией. — Вода. Добрая ты душа, Мия-сан. Подбираешь всякую тварь.

— Не тебе жаловаться. Помоги мне!

Следующие полчаса она обмывала раны. Ножом, найденным у раненого, обрезала грязные тряпки и швырнула в огонь. Всю спину незнакомца занимала татуировка в виде атакующего тигра. Над левым глазом тигра торчало обломанное древко стрелы.

Мужчина глухо застонал, когда она попыталась выдернуть наконечник.

— Кровью истечет, — предупредил тануки. — Он уже смирился с присутствием на своей территории чужака и помогал, чем умел, а больше суетился и сыпал жалобами, советами и шутками.

— Что же делать?

— Бинты нужны. Лекарства. А мне нужно поесть. А тебе — обратно в школу, пока не хватились.

Мия еще раз поглядела на раненого. После того, как она смыла с его лица грязь и потеки, стало видно, что он молод. Наверное, его даже можно было назвать красивым, если бы не был таким измученным.

— Готовь ужин, Дайхиро. Бульон не пей, оставь для него. Я вернусь через пару часов.

— Но как же... — попробовал возразить тануки, однако Мия была уже за дверью.

Оборотень нахмурился, поворошил палкой костер.

— Эх, Мия-сан, упрямая девочка, доброта тебя погубит. Надеюсь, ты знаешь, что делаешь...

* * *

Раньше Мия никогда не брала чужого.

Даже когда она нашла в горах Дайхиро — только что осиротевшего, совсем крохотного и неспособного о себе позаботиться. Тогда она таскала малышу свою еду. Тануки и в детстве был прожорлив, скромной плошки риса, завернутой в лист нори, и куска рыбы ему никогда не хватало, и Мия собирала в лесу грибы и орехи, удила рыбу в озерце чуть выше в горах.

Но сейчас грибами не обойтись. Нужны бинты, мази, целебные травы.

Она кусала пальцы от нетерпения, ожидая, пока девочки в домике заснут. Потом неслышно выбралась из-под одеяла, прихватив кимоно.

Одевалась она уже снаружи, дрожа от холода на зимнем ветру. Полная луна — солнце мертвых — заливала двор белыми лучами. Такими яркими, хоть читай в их свете.

Госпожа Оикава хранила лекарства в школе. За ширмой в комнате, где будущих гейш обучали массажу и основам акупунктуры.

Фонарь Мия зажигать не стала. С тихим шелестом отъехала в сторону бамбуковая дверь. Знакомая до последней трещинки на стене школа ночью казалась чужой. Пространство словно раздалось вглубь. Мия кралась в тенях, прислушиваясь к каждому шороху. Сердце стучало часто-часто.

Что сказать, если ее сейчас здесь найдут? Как оправдаться? После заката ученицам запрещалось проходить в здание школы.

Некстати вспомнилось предвкушающая улыбка на лице нового директора, когда он обещал 'наказать' Мию в случае оплошности.

Она без приключений добралась до комнаты. Запалила маленькую масляную лампу на низеньком столике. Поминутно прислушиваясь, отобрала все, что нужно для спасения раненого: бинты, едкий сок жгучевицы, молотую кровохлебку, травяные сборы для лечения лихорадки, заживляющие мази на целебном медвежьем жире.

Потом, когда она станет гейшей, она вернет все, что взяла, и много больше.

Обратно Мия кралась с еще большей опаской, ощущая себя презренной воровкой. Звук, донесшийся из танцевального зала, чуть не заставил ее выронить узелок с лекарствами.

Внутри кто-то был. Рисовая бумага на двери чуть светилась, как бывает, когда горит факел.

Проклиная себя за любопытство, Мия приникла к щели меж дверью и стеной...

Акио Такухати стоял в центре зала — полуобнаженный, подняв над головой катану. Колеблющиеся блики огня рисовали узор по его смуглому телу, гладили стальные мышцы. Собранные в высокий хвост на затылке волосы чуть разметались по широким плечам.

Стремительный, почти незаметный для человеческого глаза рывок, короткая песнь меча в воздухе, шелест входящего в ножны лезвия. И снова пауза.

Против воли Мия залюбовалась. Такухати в этот миг был красив не внешней красотой. Он был прекрасен, как Такэмикадзэти-но О-ками — бог войны, воплощение идеи и духа меча.

Нужно было бежать, пока ее не обнаружили. В горах Мию ждал друг-оборотень и безымянный раненый, но она медлила, зачарованная мастерством и красотой движений самурая.

Снова напряглись четко прорисованные мышцы на спине, снова почти неуловимое глазу движение и шелест лезвия о ножны.

Акио повернулся. Сейчас его красивое лицо не портила гримаса самодовольного превосходства, оно было одухотворенным и даже счастливым, и Мия вдруг почувствовала стыд. Словно подглядывала за чем-то интимным, не предназначенным для чужих глаз.

Она отпрянула от щели и осторожно попятилась. Половица под ногой предательски скрипнула.

— Кто здесь? — раздался из-за двери резкий окрик директора.

Проклиная мысленно свое любопытство, Мия в два неслышных прыжка оказалась за ближайшей ширмой. В этом хозяйственном закутке хранились татами, ведра и веники из пальмовых листьев. Юркой змейкой Мия заползла под гору циновок, моля божественную Аматэрасу, чтобы директор ее здесь не заметил.

Дверь в зал отъехала в сторону, и на пол лег бледный прямоугольник света. Черный мужской силуэт с мечом в руках выделялся на нем, словно фигурка в театре теней.

Мия лежала под циновками, скорчившись и закусив губу, и слушала приближающиеся шаги. Все ближе, ближе...

От пыли на циновках засвербело в носу. Стук сердца отдавался в ушах.

— Показалось, — разочарованно буркнул Такухати над головой. Меч с шелестом вошел в ножны.

Он ушел, а Мия еще долго не могла успокоиться и уговорить себя вылезти.

* * *

Джин плыл в кипящем озере. Вода бурлила, обваривала кожу, и та покрывалась уродливыми белыми пузырями.

Волны озера окрасились красным и Джин понял: это не вода, но кровь. Несущая огонь кровь поколений предков рода Хо-Ланг-И Аль Самхан. Кровь сменилась раскаленной лавой, и он увидел, что тонет в жерле вулкана...

...совсем как тогда, на обряде, когда он призвал, но не смог укротить демона.

Прохладные тонкие пальцы легли на лоб, помогая вынырнуть из полного огня и боли озера.

— Потерпи, — произнес нежный, как перезвон колокольчиков на ветру, голос. — Сейчас будет больно.

Джин хотел сказать, что и так больно, куда уж больнее, но вместо этого застонал. Левое плечо жгло огнем не только снаружи, но и внутри. Словно туда забралась огромная ядовитая многоножка и теперь копошилась, выгрызая себе логово.

— Ты неправильно делаешь, Мия-сан, — второй голос был куда менее приятным — хрипловатый ворчливый и явственно мужской. — Это стрела с зазубринами, ее не выдернешь так просто, надо вырезать.

Влажная губка прошлась по лбу Джина.

— Потерпи, пожалуйста, — снова попросил нежный голос, и Джин подумал, что готов терпеть столько, сколько потребуется. Лишь бы она не уходила. Лишь бы снова положила ему на лоб прохладные пальцы — ее присутствие так верно отгоняет кошмары...

Боль резкая, потом облегчение от того, что ядовитая многоножка все же покинула его тело. Блаженство от прикосновений холодной влажной ткани...

— Не надо, Дайхиро. Я зашью.

— Точно справишься, Мия-сан?

— Точно.

Осторожные и нежные касания — тонкие пальчики втирают целебную мазь.

Он с трудом разлепил свинцовые веки, но не увидел ничего, кроме охапки пальмовых листьев. Их запах мешался с запахами лекарских трав и вонючим дымом от костра.

Повернув голову — это почти невозможное усилие чуть не отправило его снова в беспамятство навстречу кипящему озеру, — он увидел ее...

Она была ослепительна. Словно сама богиня Аматэрасу спустилась на землю, чтобы сесть рядом с Джином и исцелить его раны.

Губы Джина дрогнули, произнося одно короткое слово.

Она улыбнулась нежно, чуть смущенно:

— Спи.

И он послушался, погрузившись во тьму, где не было ни боли, ни огня.

Глава 4. Поцелуй

Мия зевнула. После ночного бдения над раненым глаза закрывались сами собой. Вернуться бы сейчас в домик, расстелить футон да поспать пару часов. Но нельзя. Нужно идти на занятия, а потом бежать в горы. Дайхиро тяжело будет управиться с раненым в одиночку.

Она вздохнула, вспомнив нечеловеческую колдовскую зелень, глянувшую на нее из глаз незнакомца. И еле слышный шепот 'красивая' — не почудилось ли ей?

Маг, а значит, отпрыск знатного рода. Что он делает здесь, так далеко от столицы, на юге?

За стенами раздались голоса — ученицы просыпались, прихорашивались и выглядывали во двор. Вот-вот должен зазвонить утренний гонг, призывая всех к завтраку, а значит не стоит медлить.

Она развязала пояс кимоно, оставила одежду на лавке и прошла в помещение купальни. В банные дни здесь было людно и шумно, над очагом кипел большой котел с горячей водой, в воздухе клубился пар, лилась вода, и слышался женский смех. Сейчас баня пустовала.

Ежась от холода, она прошла к бочке, зачерпнула воду ковшиком. Та была прохладной, но все же не ледяной, как вода в купели у заброшенного храма.

Терпимо. Хватит, чтобы смыть с себя эту ночь и взбодриться.

Вытираясь на ходу куском ткани, Мия вернулась в предбанник и остолбенела.

Кимоно не было там, где она его оставила.

Она заозиралась. Обошла предбанник, заглянула под каждую лавку, хоть и без того прекрасно видела — кимоно под ними не было. Ни кимоно, ни нижней рубахи.

Сон слетел мгновенно. В надежде, что это всего лишь ее ошибка, последствие бессонной ночи, Мия вернулась в купальню, но там одежды тоже не было.

Все, что у нее оставалось, — кусок влажной ткани, которым Мия вытиралась после омовения. Его едва хватало, чтобы обернуть дважды вокруг тела. Показываться в таком виде во дворе, на глазах у наставниц и прочих учениц, было немыслимо.

Зябко ежась, Мия обняла себя за плечи и опустилась на лавку. Ничего, не страшно. Сейчас запоет гонг, и двор опустеет. Тогда она сможет добежать до домика и переодеться. Мелкая неприятность, не более.

От холода стало совсем невмоготу и она запрыгала по комнате, пытаясь согреться. Хотелось верить, что неизвестный шутник, укравший кимоно Мии, не подсматривает сейчас за ней, покатываясь от хохота.

Прозвенел гонг. Выждав, пока двор окончательно опустеет, Мия завернулась во влажное полотно и юркнула наружу.

И не успела пробежать и пяти шагов, как налетела на Акио Такухати.

— Лучшая ученица! — он с готовностью обнял свою добычу и ухмыльнулся. — Этот наряд нарушает традиции школы.

Кровь прилила к щекам. Под плотоядным взглядом Такухати Мия словно со стороны увидела: непристойно обнаженные плечи, руки, ноги. И влажное полотно облепляет тело, подчеркивая все изгибы и выпуклости.

— Да, господин Такухати. Простите, — пробормотала Мия, вынырнула из кольца его рук и попробовала обогнуть директора, но он каким-то неведомым путем снова оказался у нее на пути.

— Я не отпускал тебя. Где твоя одежда?

— Не знаю. Разрешите мне дойти до дома и одеться, — взмолилась она.

Стоять на открытом всем взглядам дворе в таком виде было невыносимо.

Он нахмурился и развязал пояс своего кимоно. Мия шарахнулась в сторону.

— Подойди! — тон, которым был отдан приказ, заставил вспомнить слухи о военном прошлом Такухати. Мия опасливо шагнула вперед, и на плечи ей опустилась плотная ткань.

Сразу стало тепло, даже жарко. Не только от одежды. Мия вдохнула еле заметный терпкий запах, исходивший от кимоно. Оно пахло мускусом и здоровым сильным мужским телом. Против воли перед глазами встала подсмотренная вчера в зале картина.

— Пойдем, — все таким же не терпящим возражений голосом приказал Такухати. — И рассказывай, что случилось.

За минуту директор вытянул из нее все подробности происшествия.

Кимоно и нижняя рубашка Мии лежали на полу у входа в домик грязной тряпкой. Судя по внешнему виду, ими вымыли полы.

— Виновные будут наказаны.

Ярость в его голосе удивила Мию. Она покачала головой.

— Никто не сознается, господин Такухати. Майко скажут, что я сама, должно быть, испачкала свою одежду. И никто ничего не видел.

Она помнила, как это было шесть лет назад, пока директор Итико не положила конец травле. Но в способность Такухати прекратить женские дрязги Мия не верила. Да и станет ли генерал разбираться в мелких обидах воспитанниц?

— Спасибо за помощь. Разрешите мне одеться? Я бы хотела успеть на завтрак.

Он кивнул:

— Одевайся. И пойдем в столовую. Я не оставлю это просто так.

— Что вы собираетесь делать?

Злая ухмылка искривила его губы.

— Пусть выбирают. Или виновные сознаются, или я накажу всех. Пять ударов по пяткам для начала.

— О нет! — она представила эту картину и пришла в ужас.

Телесные наказания применялись в школе только за самые серьезные преступления. Воспитанниц не секли прутьями, чтобы не попортить нежную кожу. Вместо этого практиковались удары бамбуковыми палками по пяткам. Мию наказывали лишь однажды, в детстве. Всего два удара, но она до сих пор помнила, как нестерпимо больно это было. Не только в момент наказания, но и после, когда каждый шаг напоминал о перенесенной экзекуции.

Если по вине Мии все девочки вынуждены будут пройти через такое, ее возненавидит вся школа. Мелкие пакости от Кумико покажутся невинными шутками. Ей будут плевать в еду, награждать тычками, ставить подножки, пачкать одежду, проливать тушь на задания по каллиграфии...

— Пожалуйста, не делайте этого!

— Я не потерплю подобного в моей школе. Одевайся!

Мия покачала головой.

— Пожалуйста, господин Такухати!

Неужели он не понимает, на что обречет ее это решение? Или это часть его плана — довести Мию до отчаяния, отдалить от всех прочих учениц? Чтобы она только в нем видела защиту и опору?

— Ты боишься, что будет хуже? — неожиданно мягко спросил директор. — Не волнуйся. Как только я объявлю о наказании, найдется кто-нибудь глазастый и не желающий страдать за чужие преступления. Вот увидишь: сразу после завтрака я буду знать все в подробностях. Кто крал, кто помогал, кто просто проходил мимо.

Возможно, он был прав, но Мия не желала привлекать к себе подобного внимания. Только славы любимицы директора ей не хватало.

Она склонилась в глубоком ритуальном поклоне.

— Я прошу вас, господин Такухати. Сделайте вид, что ничего не знаете об этом происшествии.

Он мотнул головой, словно собираясь отказать. Но окинул взглядом девушку, все так же кутавшуюся в короткий кусок ткани, и издевательски ухмыльнулся:

— Сделаю, если ты попросишь о поцелуе, лучшая ученица.

— Что? — она растерялась. — Но вы же обещали...

— Я обещал не приставать к тебе, пока сама не попросишь.

Мия сглотнула, ощущая унизительную беспомощность и странное возбуждение. Она стояла почти обнаженной перед мужчиной, который видел в ней всего лишь игрушку для удовлетворения собственной похоти и даже не пытался скрыть это. Но что-то в глубине ее души сладко замирало от понимания, что она желанна для этого опасного человека.

— Ну? — он склонился к ее уху и прошептал, обдав горячим дыханием. — Всего один поцелуй, лучшая ученица. Я остановлюсь, если ты не захочешь большего.

— Хорошо, — решилась она.

Один поцелуй. Здесь. Пока никто не видит.

Синева его глаз могла поспорить с синевой летних небес. Запах грозы и мускуса, губы почти коснулись ее губ и прошептали:

— Попроси.

— Поцелуйте меня, — выдавила Мия.

И зажмурилась.

Он обнял ее, положил одну руку на худенькие лопатки, а вторую — на ягодицы, заставляя тесно прижаться к себе. И накрыл ее губы своими — по-хозяйски, уверенно и властно.

До этого мига Мия знала лишь иллюзорные поцелуи фантомов-генсо. Миражи творил школьный маг, в них будущие гейши постигали науку любви на практике. И технику поцелуя Мия освоила еще два года назад на самых первых уроках.

Но иллюзорные мужчины бесплотны. От них не пахнет так одуряюще мускусом, и грозой, и чем-то очень мужским, от чего кружится голова и путаются мысли. У них нет таких жестких рук, вжимающих Мию в чужое сильное тело. И они не целуют так неторопливо, словно смакуя вкус ее губ, в их объятиях не хочется обмякнуть покорным трофеем в руках победителя.

От иллюзий в памяти не оставалось звуков, запахов, прикосновений. Ничего, кроме чистого знания.

По сравнению с поцелуем Такухати генсо были как скверный рисунок начинающего живописца рядом с настоящим пейзажем: горы, сосны и небо.

Он чуть надавил языком, заставляя Мию разомкнуть губы, и по-хозяйски вторгся в ее рот, пробуя на вкус, изучая. И она ответила, почти против воли ответила. Так, как учили в генсо: раскрываясь, лаская, принимая его.

Жесткая рука сжалась на ягодице. Жадно, почти до боли, и это привело Мию в чувство.

— Хватит! — она отпрянула, тщетно пытаясь вырваться из стальных объятий. — Я не хочу больше!

— Хорошо, — он с неохотой разомкнул руки. Синее магическое пламя в глазах медленно гасло. — Я держу слово.

Она бессильно опустила руки и отступила, тяжело дыша. Позабытая ткань предательски скользнула на пол, открывая девичью наготу.

Такухати хрипло выдохнул и качнулся вперед, пожирая ее взглядом. Неумелая попытка прикрыться руками ничуть его не смутила. Заглядывавшее в окно солнце позолотило бледную кожу, заставив ее светиться мягким перламутровым светом. Вскинутые руки словно совсем не являлись преградой для жадного взгляда мужчины. Мия чувствовала этот взгляд, как ощущают прикосновения — он скользил сверху вниз: высокая грудь, тонкая талия, пленительная линия бедер, сведенные вместе округлые коленки...

— Прекратите так смотреть.

— Ни за что.

Мия зло фыркнула и сдернула с головы повязанный для купания платок, и волосы черным водопадом ринулись вниз, охраняя ее стыдливость.

Повисла напряженная тишина.

— Ми-и-ия, — произнес он нараспев, словно пробовал ее имя на вкус. Так же, как до того пробовал губы. — Знаешь, о чем я думаю, когда вижу эти волосы распущенными, Мия?

— Уйдите. Пожалуйста. Я благодарна вам за помощь, но сейчас мне нужно одеться и подготовиться к занятиям.

Он еще мгновение помедлил, словно хотел что-то сказать, но потом резко развернулся и вышел.

Мия без сил рухнула на циновку.

* * *

— Молчишь, — человек с глазами мертвой рыбы ухватил Джина за волосы и поднес к его лицу сияющее малиновым жаром острие нагретой иглы. — Быть может, мне стоит воткнуть это тебе в глаз? Или еще куда-нибудь? — игла переместилась к низу живота, нацелившись в пах.

Джин улыбнулся разбитыми губами:

— Не стоит этого делать, — мягко сказал он. — После подобного увечья у тебя не будет резонов отпускать меня живым, ведь я вылечусь и отомщу. А у меня не будет надежды выжить, поэтому я точно ничего не скажу.

Дипломатия не так уж сильно отличается от боя. И там, и там, чтобы одолеть противника нужно мыслить как он, понять его, стать им...

Джин чувствовал страх и растерянность человека с рыбьими глазами, его нежелание докладывать сегуну о произошедшем. Одно дело - просто признаться, что проморгали лазутчика, и совсем другое - предоставить сломленного и готового говорить шпиона.

Понимал, но не сочувствовал. Сочувствию мешала боль в избитом теле и окровавленных пальцах и желание вогнать эту иглу рыбоглазому в шею.

Очень затруднительно быть милым, когда висишь обнаженным, распятым на цепях и тебе только что вырвали второй ноготь. Очень сложно не перейти к угрозам, а вслед за ними к мольбам. Джин держался из последних сил.

Рыбоглазый убрал иглу. Джин почувствовал, как щипцы захватывают ноготь на указательном пальце, и приготовился к боли. Перед глазами разворачивался огненный, в черных прожилках вихрь.

— Что ты сделал со святыней, собачий сын?! — свистящим шепотом спросил человек с глазами мертвой рыбы.

— Я не помню, — выдохнул Джин, балансируя на краю кипящего безумия.

— Придется освежить твою память.

Жутковатый хруст, боль, хлестнувшая по нервам, крик, который невозможно и не нужно сдерживать.

Падение в бездну, полную рыжего огня, было коротким и нестрашным.

* * *

— Он приходил в себя?

Тануки отрицательно покачал головой:

— Спит как мертвый. Я уже и на охоту успел сходить, — оборотень с гордостью продемонстрировал Мие десяток освежеванных тушек крыс, насаженных на палочку. — Будешь?

— Я поужинала.

Она опустилась на охапку сухих пальмовых листьев. Незнакомец лежал рядом. Прошлой ночью при свете костра он показался ей старше. Сейчас, когда косые лучи солнца заливали храм сквозь окна и прорехи в крыше, Мия смогла его как следует разглядеть.

Не больше двадцати пяти-двадцати семи лет, трудно сказать точнее — слишком измучен лишениями и болезнью. Необычное лицо. Тонкий нос с горбинкой, резкие скулы, высокий лоб. Красиво очерченные губы и мужественный подбородок. Когда Мия смыла с него кровь, стало видно — незнакомец очень красив, несмотря на немного чуждые черты.

Грязные криво и коротко остриженные волосы мужчины в свете солнца чуть отливали рыжим.

Его тело все еще было горячим, как нагретые в очаге камни, а на щеках цвел лихорадочный румянец, но что-то во внешнем виде раненого подсказывало: кризис миновал. Он будет жить.

— Ты менял повязки?

— Когда бы я успел, Мия-сан? — вознегодовал тануки. — У меня и без того куча дел!

— Каких дел?

— Ну как же, — начал загибать пальчики оборотень. — За дровами сходить. За водой. Поесть. Поспать, опять же. Ты меня всю ночь гоняла.

Мия фыркнула и потянулась срезать бинты. Но стоило ей склониться с ножом в руке над раненым, как глаза мужчины распахнулись. Он перехватил ее за запястье и дернул на себя, больно выворачивая руку и вынуждая разжать пальцы. Танто выпал и покатился по половицам, Мия жалобно вскрикнула.

Ее обдало запахами болезни, пота и лекарственных трав. Сияющие слепящей изумрудной зеленью глаза оказались прямо напротив ее глаз. Мия завозилась, пытаясь вырваться, но он, несмотря на раны и лихорадку, был силен.

— Кто ты, екаи тебя побери? — резко выдохнул мужчина.

И тут же застонал от боли. Внешне неповоротливый тануки в одно мгновение отшвырнул насаженных на палочку крыс, подскочил к нему и ловко пнул по раненому плечу.

— А ну отпусти ее, отродье скорпиона и мокрицы, — потребовал оборотень, приставив к горлу раненого нож, куда больше похожий на здоровенный тесак.

Мужчина выдохнул и разжал рук. Мия отпрянула от него, растирая запястье.

— Вот! — провозгласил тануки и еще раз пнул раненого, вызвав новый стон. — Вот она — человеческая неблагодарность. Ты его подобрала, выходила, а он при первой же возможности на тебя набрасывается с целями неправедными. У-у-у, бандитская рожа, — с этими словами он собрался еще раз пнуть мужчину, но тот в последний момент ловко увернулся, перекатился и подобрал танто.

Перехватив нож жестом опытного воина, он приподнялся в низкой боевой стойке, вытянув искалеченную ногу, и взглянул на оборотня исподлобья, через падающие на глаза спутанные пряди волос.

— Прекратите! — Мия вскочила, готовая при необходимости броситься разнимать мужчин. — Пожалуйста, — обратилась она к раненому, — не дергайся. У тебя снова рана открылась.

Это было правдой. Повязка медленно пропитывалась кровью.

— А ты, Дайхиро, прекращай воевать.

— Кто вы? — повторил мужчина. Присмотрелся к оборотню, и глаза его изумленно расширились. — Екай!

— Сам ты екай, — обиделся тануки. — И дурак, к тому же. Мия-сан над тобой ночь не спала — лечила, зашивала, а ты ей руки крутишь. Правильно я сказал — надо было выбросить тебя сразу.

— Мы не враги, — тихо добавила Мия.

Лицо незнакомца прояснилось, словно он чего-то вспомнил. Он уставился на Мию с таким видом, будто она на его глазах обернулась белым журавлем и вот-вот улетит.

— Ты?! — потрясенно выдохнул мужчина.

— Меня зовут Мия.

Глава 5. Самханский тигр

Перевязку и обработку раны он перенес без звука, несмотря на то, что разошедшийся шов пришлось накладывать заново. Только хмыкнул, когда Мия посетовала, что татуировка не будет прежней — края порванной кожи не получалось соединить ровно, сколько она ни старалась.

— Ты видишь тигра?

— Да, — она помедлила. — Его трудно не заметить.

— А, ну да, — он засмеялся вполне искренне. — Будет кривой на один глаз.

— Лежи смирно, — попросила Мия, втирая мазь тигру в морду. Выбитый на спине зверь и впрямь словно окривел на один глаз, приобрел вид разбойничий и вдвойне опасный.

Он послушно прекратил смеяться. Но болтать не прекратил.

— Ми-я. Красивое имя. Что оно означает?

— 'Тихая, как храм'. А на древнем хакинабу — 'строптивая, непокорная'.

— В тихом храме водятся екаи, — мужчина покосился на тануки, который все еще дулся в углу, распушив усы и хвост.

— А твое имя?

— Джин.

— Просто Джин?

— Джин Хо.

'Хо' означало 'тигр' на самханском.

— У тебя поэтому тигр на спине?

— И поэтому тоже.

Мия нахмурилась. Необычные черты лица, волосы, отливающие рыжим, теперь еще и имя...

— Ты не с благословенных островов?

— Я — самханец.

— Встань, пожалуйста.

Мужчина послушно приподнялся, помогая ей наложить повязку. Закатное солнце поцеловало его в плечо, подчеркнув красивый рельеф мышц под гладкой бронзовой от загара кожей.

В отличие от того же Акио Такухати, Джин не подавлял. В нем не было высокомерия и гнетущей властности директора. Но все же самханец сумел за считанные мгновения перехватить лидерство. Он забрал его у Мии так спокойно, с таким пониманием своего права распоряжаться и уверенностью, что знает, что делает, что она и не подумала сопротивляться.

— Итак, я обязан тебе... вам, — поправился он, снова покосившись на недовольно заворчавшего тануки, — жизнью. Я должен сказать 'спасибо'.

— Сказал уже, — не удержался оборотень. — Хороша благодарность, чтобы тебя в аду за нее демоны за пятки покусали.

— И извиниться, — невозмутимо кивнул мужчина в ответ на отповедь. — Простите меня, Мия-сан и уважаемый Дайхиро. В моем бреду рядом не было друзей. Только враги.

Улыбка красила его и без того привлекательное лицо. В глубине зеленых глаз блеснули золотистые искры, и Мия отчего-то смутилась и опустила взгляд.

Он нежно взял девушку за запястье, поцеловал красные следы, оставленные его пальцами.

Тануки возмущенно зашипел:

— Вместо того чтобы руки распускать, лучше бы полечил девочку, вояка хренов.

— Не могу.

— Ври больше, — распушил усы тануки. — Кого ты надеешься обмануть с такими глазками?

— Ты прав, я — маг. Но не могу пользоваться своей силой.

— Почему? — спросила Мия, забирая у него руку. Он не стал удерживать.

— Я проклят, — просто ответил мужчина.

* * *

— Вот эти подойдут, — он отобрал пару бамбуковых палок из запаса дров.

Мия зевнула. Глаза неудержимо слипались. Ей нужно было возвращаться, но так не хотелось покидать храм сейчас, когда горит костер и желтые тени пляшут в пыльных углах.

— Помочь?

— Не откажусь, — отозвался, мужчина, сосредоточенно ощупывая сломанную ногу. — Подержи, шину, пока буду бинтовать.

Лодыжка выглядела плохо: отекшая и распухшая. Под кожей вокруг перелома разливалась болезненная краснота.

Мия села рядом, перехватила бамбуковые палки. Руки Джина мелькали над ними. Сноровка, с которой он фиксировал шину, свидетельствовала, что мужчина делает это отнюдь не в первый раз.

Надо было расспросить раненого, кто он и как сюда попал, но мысли разбегались. И слишком хотелось спать.

Бинтов не хватило, поэтому Джин, не раздумывая и не советуясь ни с кем из присутствующих, одним махом отхватил подол у своего кимоно, превратив его в пародию на куртку хаори.

Тануки схватился за голову:

— Дурак, ой дурак! Зачем хорошую вещь испортил?! Спросил бы сперва у мудрого Дайхиро, где достать старые тряпки. Но нет, ты же у нас быстрый, Джин Хо. Чуть что — сразу ножиком махать.

Вместо того чтобы оскорбиться на пренебрежительный тон или возмутиться, что благородный танто назвали простым ножиком, Джин сверкнул улыбкой.

— Точно дурак, — весело согласился он. — Не хотел затруднять уважаемого Дайхиро. Думаю, я и так доставил вам достаточно неприятностей.

— И не говори, — проворчал оборотень, все еще дувшийся на нового знакомца за 'екая', а пуще того за нападение на Мию. — Одни проблемы от тебя...

— Долго будет заживать? — спросила Мия, бросив в сторону тануки укоризненный взгляд.

— Долго, — вздохнул мужчина. — Недели три-четыре.

Обычному человеку с таким переломом пришлось бы ждать не меньше трех месяцев, но Джин был магом. Высокорожденным, из древнего клана — не мерцавшие, но сиявшие колдовским светом глаза не давали возможности ошибиться.

Все знают, что благословленные Аматэрасу отпрыски знатных фамилий не только способны повелевать стихиями, но и выздоравливают куда быстрее простых людей, чьи глаза не отмечены магическим пламенем. А еще их не берут болезни, и, говорят, даже если отрубить им какую-то часть тела, они способны отрастить ее заново...

Джин затянул последний узел, полюбовался на свою работу.

— На мне всегда все долго заживает, — признался он. — Помню, в детстве мы с братом как-то забрались на склад с фейерверками. Отец любил устраивать их по праздникам. Забрались и выкрали один, чтобы запалить самовольно. Мелкие были, глупые, но шебутные. Как все мальчишки... — он замолчал.

— И что случилось?

— Подожгли. Полыхнуло так, что я потом три месяца не видел ничего, кроме этой вспышки, — он вздохнул и одернул на место хакама, скрывая забинтованную ногу. — Думал, так и останусь на всю жизнь слепым. А мой брат различал контуры предметов уже через две недели.

Мия снова зевнула. Как же хочется спать! Веки налились свинцовой тяжестью — не поднять. Голова все клонится и клонится вниз...

Потрескивали дрова. От костра и от мужского тела рядом шло тепло, а за стенами сырая зимняя тьма. И встать совсем нет сил...

— Это из-за проклятия? — спросила она сонным голосом

Он кивнул.

— Тебя прокляли в детстве?

— Еще до рождения, — он приобнял девушку за плечи, вынуждая положить голову к нему на плечо, и Мия вдруг не захотела протестовать. С ним было уютно. И нестрашно.

— В детстве я постоянно болел, простужался или ломал себе чего-нибудь, но все равно лез куда нельзя. Как с тем фейерверком...

— Тебя обижали? — тихо спросила Мия.

Дети жестоки. Если его братья владели своими силами, Джин вряд ли избежал участи изгоя и мишени для издевок.

— Пытались, — он рассмеялся весело, словно воспоминание об этом его искренне забавляло. — Но я научился быстро бегать, прятаться и не доводить дело до драки. А если уж дошло, сразу бить так, чтобы противник не встал.

Его голос отдалялся, и стены заброшенного храма чуть плыли перед глазами. Так спокойно, тепло и сонно... Мия закрыла глаза, доверчиво уткнулась в подставленное плечо.

— В чем-то я даже благодарен проклятью. Мои братья и другие высокородные зависят от своего дара. Все, что я знаю и умею, я выучил сам и это не отобрать. Если на меня надеть блокаторы, я не стану беспомощным, как другие маги... Мия, ты спишь?

Ответом на его слова был чуть слышный звук дыхания.

Джин поймал взгляд тануки и покачал головой, шепнув одними губами: 'Не буди'. И опустил девушку на охапку пальмовых листьев, послужившую ему ложем прошлой ночью.

Она пробормотала что-то обиженно и неразборчиво, а когда он лег рядом, защищая ее от тянущего снаружи холодного ветра, снова положила голову на плечо и обняла его за шею. Джин улыбнулся, стер еле заметное пятнышко грязи с ее щеки, вытянулся на листьях и заснул, проигнорировав неодобрительный взгляд оборотня.

'Ой, не к добру все это', — Дайхиро сморщил нос. Разбудить бы молодого нахала да надавать оплеух. А Мию отправить в школу — заметят ведь, что ее нет, обязательно заметят.

Он вспомнил, какой измученный был вид у девушки и еще раз сердито покачал головой. Совсем не бережет себя, глупая.

Дайхиро еще раз смерил подозрительным взглядом подобранного Мией незнакомца. Вроде и не врет, чутье на ложь у оборотня было отменным. Не врет, но недоговаривает. А ну как начнет ночью руки распускать?

Но девочке надо выспаться.

Тануки подбросил в костер дровишек, кряхтя поднялся, махнул лапой, закрутился на одном месте, словно веретено, все ускоряясь и ускоряясь. Развевались по воздуху монашеские одежды, мелькали так быстро, что сливались в единое серое пятно, и уже не различить, кто там. Тануки? Человек?

Движения чуть замедлились, серое пятно превратилось в хрупкую девушку в простом темно-синем кимоно. Густые длинные волосы уложены в традиционную для майко прическу, большие глаза смотрят на мир доверчиво и любопытно. Девушка хихикнула и выскочила во двор.

Когда она проходила мимо купели с водой, надкушенная луна выглянула из-за тучи полюбоваться на этакое диво. В темной глади вод отразился толстенький монах. Девушка погрозила луне кулаком, и монах в купели, приподняв мохнатую лапку, повторил за ней этот жест. Ночное светило мигнуло и вновь спряталось, словно устрашилось.

— Ну, Мия, должок за тобой будет, — пробурчала девушка себе под нос ворчливым мужским голосом и начала спуск по горной тропинке.

* * *

В маленьком домике, где жили восемь старших учениц, было темно и тихо. Свернувшись под шерстяными одеялами, посапывали во сне майко. Четыре бледных полосы лунного света пробивались сквозь щели в ставнях.

Одна из учениц открыла глаза. Повела носом, принюхиваясь, неслышно встала и прокралась к двери. Двор встретил ее особой зимней тишиной и промозглым ветром, от которого девушка поежилась. В лунных лучах одежда на ней зашевелилась, из коротенькой сорочки превращаясь в темно-синее кимоно.

Все так же крадучись, перебегая из тени в тень, она подобралась к забору, когда за спиной девушки раздался насмешливый мужской голос:

— Что, не спится, лучшая ученица?

Девушка подпрыгнула на месте, смешно по-звериному пискнула и обернулась к мужчине.

— Нарушаешь правила, — строгость его слов смягчал покровительственный и даже заботливый тон. — А ведь я обещал наказать тебя за подобное, помнишь?

— Нет, — тенором буркнула девушка и попятилась.

Глаза мужчины сузились.

— Что у тебя с голосом, лучшая ученица?

Девушка что-то промычала и попыталась улизнуть, но мужчина был быстрее. В одно мгновение она оказалась зажата в углу. Он нависал над ней, рассматривая свою добычу со снисходительной усмешкой.

— Так что ты делаешь во дворе ночью, Мия? — мужчина чуть наклонился, принюхался, и его глаза изумленно расширились. — Чем от тебя пахнет?

Его огромные ладони играючи удерживали тонкие запястья девушки. Он с улыбкой смотрел, как она дергается, безуспешно пытаясь вырваться из захвата. Но развлечение не было долгим.

— Пусти меня, бестолочь. Что же ты не спишь-то, когда все нормальные люди давно дрыхнут, похотливый козел, чтобы у тебя отросток отсох и отвалился, — неестественным фальцетом, переходящим в приятный мужской тенор, выдала несчастная жертва. — А не отсохнет сам, так я помогу. Клянусь Буддой, прямо сейчас и оторву, если не отпустишь немедленно.

И прежде чем изумленный мужчина нашелся что ответить, ловко вывернулась из объятий, упала на четвереньки и скрылась в тенях, махнув на прощание полосатым хвостом.

* * *

Акио Такухати покачал вслед тануки головой и неслышно рассмеялся. Несмотря на глупую роль, которую ему довелось сыграть, ситуация показалась опальному генералу донельзя забавной.

Он слишком много времени провел в армии. Забыл о повадках екаев. А здесь — глушь, горы. Самое место для нечисти.

Акио вынул из ножен танто и уколол палец. Капля крови упала на землю, та полыхнула синим. Синим же на мгновение вспыхнули стены.

Защиту маг поставил на школу еще вечером первого дня. Не потому, что реально хоть чего-то опасался, по привычке.

Теперь тануки не сможет покинуть школу. А утром Акио соберет всех воспитанниц и наставниц, прочешет каждое здание и найдет его.

Такухати ничего не имел против оборотней. Но тануки известны своим похотливым нравом. Такой твари нечего делать среди женщин, за которых он, Акио, отвечает.

Мысль о том, что оборотня привечает кто-то из девочек, заставила директора выругаться. Счастье тануки, если его любовница — одна из наставниц. Единственным существом, за которым Такухати признавал право тискать учениц, был он сам.

— Шкуру сдеру, — негромко пообещал Акио. И отправился в зал для ежевечерней тренировки.

* * *

Госпожа Оикава уже два часа как ворочалась на футоне, тщетно пытаясь заснуть. Истомившееся по ласке тело требовало любви, а неугомонная фантазия подсовывала картины из бурного прошлого гейши.

Увы, век жрицы любви — краток. А ведь она не так уж стара — всего сорок пять. И до сих пор хороша собой. Но разве способны утонченность и опыт конкурировать на равных со свежестью и невинностью?

Новые личики появлялись в 'квартале ив и цветов' ежегодно. Еще вчера ты блистала — лучшая из лучших, а сегодня о тебе никто не помнит, и мужчины не присылают больше приглашений с просьбой украсить их вечер изысканной беседой и танцами.

А снизить цену или принимать приглашения богатых купцов не позволит гильдия. Гейша не проститутка, она не может стоить дешево или быть доступной для каждого.

Она снова повернулась на жестком футоне и чуть не заплакала от разочарования. Ох, как же хочется любви! Это все новый директор, будь он неладен. Гейша закрыла глаза, представляя себе Акио Такухати. Широкие плечи, мощный торс, узкая талия и пронзительная синева глаз высокородного самурая. Как сладко стонать под таким мужчиной! Сожмет в объятиях, все косточки заноют...

Скрипнули половицы, и госпожа Оикава поняла, что она больше не одна в комнате.

— Кто здесь? — гейша села и нащупала фонарь.

— Ой, ну вот только этого не надо, — раздраженно откликнулся из темноты мужской голос. — Что за привычка — чуть что, жечь масло, как будто ему нельзя найти другого применения.

— Вы кто? — голос был незнакомым. Ворчливым и забавным. И перед мысленным взором госпожи Оикавы отчего-то возник толстенький монах в сером одеянии. — Я сейчас закричу, — предупредила госпожа Оикава, совершенно не испытывая желания выполнять угрозу.

— Не надо, — попросил незнакомец и опустился рядом на футон. — Я же так, мимо пробегал только. Увидел, какая красавица томится одна, и подумал: дай зайду. Прогонит так прогонит, — шаловливая рука опустилась на талию госпожи Оикавы, притянула гейшу поближе к горячему мужскому телу.

— Здесь школа, сюда нельзя мужчинам.

— Да я и не мужчина, — хихикнул скрытый тьмой незнакомец, усаживая ее к себе на колени. Уткнувшаяся в попку госпожи Оикавы возбужденная плоть живо оспорила это утверждение. — Так, сон хороший. Ты спи, красавица, я тебе приятное присню.

— А, ну если сон, тогда можно, — согласилась гейша.

Она чуть откинулась назад, позволяя сильным рукам стиснуть ее грудь, вдохнула острый и странный запах незнакомца и застонала.

* * *

— Знаешь, о чем я думаю, когда вижу эти волосы распущенными, Мия?

Она не смогла ответить, притиснутая к стене горячим мужским телом. Он просунул свое колено меж ее сжатых ног, язык по-хозяйски вторгся в ее рот. Жесткие, в мозолях от катаны руки смяли ягодицы, залезли под сорочку, уверенно и властно, погладили живот, накрыли грудь. Мия чуть выгнулась и всхлипнула от возбуждения, а Такухати рассмеялся.

— Ты ведь хочешь меня, лучшая ученица.

— Нет!

— Хочешь, маленькая лгунья!

— Не хочу! — она замотала головой, вырываясь из кольца горячих рук. -Пустите!

Образ мужчины смазался, оплыл, как свеча. Объятия стали нежнее — уже не хватка хищника, но поддержка и опора. Глаза налились зеленью, волосы укоротились и полыхнули рыжим пламенем. Теперь он не тискал и не сжимал ее с грубой силой, но гладил сквозь тонкую ткань сорочки. Шаловливые пальцы выписывали круги и спирали на нежной коже.

И поцелуй был тягучим и сладким, как мед диких пчел.

— Мия! — восхищенно выдохнул Джин. — Мия, Мия, просыпайся же ты, глупая девчонка! Просыпайся немедленно!

— А?! — она открыла глаза и вскочила, вся еще во власти непристойного сна. Щеки полыхали, поднять взгляд на стоявшего рядом Дайхиро было стыдно.

А на Джина, который сидел рядом, обнимая Мию за плечи, и того стыднее в сотни раз.

Придавленная смущением к полу, Мия уставилась на костер. За ночь тот почти прогорел, но угли все еще грели, защищали от промозглых утренних туманов. Сквозь дыры в крыше синело предрассветное небо.

Приснится же такое. Боги, как неловко-то. Хорошо, что никто не властен подсмотреть чужой сон.

— Что я здесь делаю?

— Слушать надо старого Дайхиро, — фыркнул оборотень. — И спать больше, а не сидеть ночами над всякими, — он выразительно покосился на Джина.

— Ты заснула, — мягко сказал самханец. — Мы решили не будить тебя.

— Ты спал рядом? — зря она думала, что покраснеть еще гуще невозможно.

Вмятина на ложе из пальмовых листьев и само присутствие Джина рядом подсказывали — спал. И не просто рядом, а разве что не в обнимку.

— Я не мог позволить тебе замерзнуть после того, как ты меня выходила, — невинным тоном отозвался Джин. — И не буду врать, рядом с тобой ночью гораздо теплее и приятнее, чем одному.

— Ах ты... — она высвободилась из его объятий, вскочила и в возмущении уставилась на самханца. Смеющиеся глаза мужчины подсказывали — ругаться с ним бесполезно, поэтому Мия напустилась на тануки:

— Ты почему меня не разбудил?!

— Потому что дурак, — сердито буркнул оборотень. — Хотел дать тебе выспаться. Еще и пошел прикрывать. Воистину ни одно доброе дело не останется безнаказанным. Давай-давай, собирайся! Бегом в школу.

На сердце немного отлегло. Если другие ученицы видели, как Мия ложится спать, скандала и наказания от Такухати не последует.

— Чуть не попался этому вашему, — все так же ворчливо продолжал тануки, за руку утаскивая ее к выходу. — Если бы не одна добрая женщина, показавшая, где у вас погреб, остался бы от старого Дайхиро только хвост тебе на память. И так полночи нору копал.

Только выйдя из храма навстречу поднимавшемуся над горами солнцу, Мия обратила внимание на то, что от оборотня пахнет погребом, а шерсть вся перепачкана во влажной земле.

— Тебя видел директор Такухати?

— И не только видел, — оборотень хихикнул. — Обещал шкуру снять, если еще раз встретит.

В голосе тануки прозвучала не совсем понятная для Мии гордость.

Глава 6. Уроки господина Такухати

Она еле успела проскользнуть в домик. Снять кимоно и нырнуть под одеяло — уже нет. Пришлось сделать вид, что Мия только что встала.

Прическа после ночи на пальмовых листьях растрепалась, а в волосы забились сухие листья. Мия распустила их и теперь задумчиво водила гребнем, сидя у бронзового зеркала.

— Опять на все утро зеркало заняла, — послышался из-за спины ворчливый голос Кумико.

Мия покорно сдвинулась, предлагая майко разделить с ней зеркало. Кумико пихнула ее локтем, плюхнулась рядом и начала зачарованно разглядывать свой носик в поисках несуществующих прыщиков.

Свои волосы дочь самурая, как и прочие майко, на ночь укладывала в сложные прически, а чтобы они не помялись, клала под шею деревянный брусок.

Несмотря на утро, выглядела Кумико неважно. Обычно фарфорово-бледная кожа чуть пошла пятнами. Переела мандаринов?

Мия потянулась к шкатулке со шпильками кандзаси. Вчера она побоялась потерять их в лесу, поэтому оставила в домике перед вылазкой.

Шкатулка была пуста.

Мия вскочила. Зачем-то осмотрела все свои немногочисленные вещи. Перетряхнула уже свернутый футон. Другие майко одевались, делая вид, что не замечают ее поисков. Кумико недовольно кривилась и разглядывала свое отражение в зеркале.

— Кумико, ты не брала мои кандзаси?

Дочь самурая фыркнула:

— Вот еще! Как будто хоть кому-то нужны твои уродливые шпильки.

Ичиго громко хихикнула.

Будь это обычные шпильки, Мия махнула бы на них рукой. Но серебряные кандзаси, полученные за победу в состязании, были первой вещью, которую она по-настоящему могла назвать своей за долгие годы. И не просто вещью. Они являлись символом ее триумфа. Изящное серебряное кружево, светящиеся магическим светом иероглифы...

Она даже надеть их ни разу не успела.

— Пожалуйста, отдай, — сказала она, стараясь говорить доброжелательно и спокойно.

— У меня их нет. Сама, небось, потеряла. Следи лучше за своими вещами, разиня.

'Давай, докажи, что это я их взяла', — говорила ее издевательская улыбка.

Ответить Мия не успела. Со двора раздался сигнал гонга, призывающий всех учениц немедленно выйти на улицу.

* * *

Такухати медленно обходил выстроившихся учениц, вглядываясь в лицо каждой. Девочки краснели, бледнели, опускали глаза и вспоминали свои недавние оплошности. Пристальный взгляд директора пугал не на шутку.

Мия тоже попыталась уставиться в землю, но Такухати не дал ей этого сделать. Двумя пальцами коснулся ее подбородка, вынуждая поднять голову и взглянуть ему в лицо. Губы Мии шевельнулись, беззвучно спрашивая: 'Что вам нужно?'

Он раздраженно дернул плечом и обернулся к наставницам:

— Здесь все?

— Все, господин директор, — закивала госпожа Оикава.

— Значит, он где-то прячется.

'Дайхиро!' — внезапно осенило Мию. — 'Он ищет тануки'.

На душе стало спокойно. Дайхиро сейчас отсыпается в старом храме. Или ловит рыбку в водах горного озера. Или отмывается от земли в горячем источнике. Потом вылезет на берег, будет ворчать и жаловаться на холод.

Мия мысленно поклялась, что не позволит другу подойти к школе на полет стрелы. Не хватало еще, чтобы оборотень стал пленником этого безжалостного человека, подобно фэнхуну.

— Нам надо... — продолжил директор, но резкий стук в ворота прервал его на полуслове.

— Это еще кто?

На лицах наставниц читалось не меньшее недоумение. Школа находилась в стороне от дорог и человеческого жилья. Ежедневная подвода с припасами подъехала полчаса назад и больше наставницы никого не ожидали.

Такухати откинул тяжелый засов на воротах и уставился на стоявший за ними отряд недобрым взглядом.

— Ну?

— Именем и властью сегуна, — подал голос глава отряда — невысокий и коренастый самурай с простецким лицом. — Я должен осмотреть школу и всех находящихся в ней людей.

Акио Такухати встал, словно бы случайно перегородив проход. Руки сложены на груди, полуприкрытые глаза изучают пришельцев с ленивым превосходством сытого хищника.

— Почему я узнаю об этом распоряжении сейчас и от вас? — процедил он. — Ты уверен, лейтенант, что, если я свяжусь с сегуном, он подтвердит твои слова?

Поза и тон директора говорили лучше любых слов, что он скорее уничтожит отряд, чем выполнит прозвучавшее распоряжение.

Низенький лейтенант слегка побледнел.

— Генерал Такухати?! — выдавил он потрясенно.

— Именно. Итак, еще раз, лейтенант: кто в действительности отдал приказ? Чего вы ищите?

Самурай сглотнул. Обернулся на десяток воинов за своей спиной, снова посмотрел на директора и выдавил:

— Приказ наместника провинции, генерал. Ищем самханского шпиона. Последний раз его видели в горах недалеко отсюда. Прошу: разрешите нам обыскать школу. Это в ваших же интересах. Шпион очень опасен — он убил пятерых самураев, а у вас тут женщины, дети...

— Ты сомневаешься в моей способности защитить женщин и детей от одного самханца, лейтенант? — в ленивом голосе Такухати прорезались нехорошие нотки.

— Нет... — самурай совсем поник.

Мия поймала взгляд низенького лейтенанта и почувствовала, как полыхнули уши.

Шпион! Вот кто он такой — этот Джин Хо. Самханец со следами пыток на теле и веселыми шутками. Она же даже не выспросила толком, кто он и откуда! Ничего не узнала о человеке, которому спасла жизнь.

Зато наобниматься с ним успела. Даже во сне приснился.

Боги, стыдно-то как!

Шпион!

Ей казалось, что каждый во дворе если не знает, то догадывается о ее роли во всей этой ситуации.

— На стенах защита. Ни один чужак не войдет на территорию школы и не сумеет ее покинуть, — бескомпромиссным тоном отрезал Такухати. — Думаю, присутствие солдат здесь неуместно, лейтенант.

По лицу самурая было видно, что он категорически не согласен со словами директора, но спорить вояка поостерегся.

— Дозвольте нам хотя бы побеседовать с майко. Возможно, они что-то видели или слышали.

— Кто-нибудь что-нибудь слышал? — равнодушно спросил Такухати, обращаясь то ли к воспитанницам, то ли к силуэтам горных вершин над головой.

Мия уже открыла рот, чтобы заявить о своей находке, но тут же осеклась.

Как объяснить свое присутствие в заброшенном храме? Воровство лекарств? Дружбу с тануки?!

— Нет? Неудивительно. Как я уже говорил, лейтенант, на школе стоит магическая защита, а моим подопечным запрещено покидать эти стены. Желаю наместнику успехов в поимке его шпиона, — в напутственных словах, с которыми Такухати закрывал ворота, послышалась почти не прикрытая насмешка.

* * *

Стороннему наблюдателю могло бы показаться, что атмосфера в комнате для медитаций не отличается от обычной. Майко сидели на коленях, обратившись лицом к госпоже Оикаве в ожидании начала урока.

Однако стоило чуть присмотреться, и можно было заметить нервное возбуждение, которое овладело девушками. Оно выражалось в смешках, переглядах, предвкушающих улыбках.

Все были в сборе. Чтобы начать очередное занятие по искусству любви, не хватало лишь мага. Оттого лица будущих гейш и сияли таким опасливым восторгом.

Иллюзии генсо. Самая сложная и деликатная часть обучения. Святая святых, без которой невозможно было бы сохранить невинность воспитанниц и обучить их искусству любви.

Иллюзии в школах творили маги. Как правило, самураи из захудалых родов. Их глаза лишь иногда отблескивали колдовским цветом, а силы разбавленной крови еле-еле хватало, чтобы создать и удержать тонкую ткань миража.

Таким был муж госпожи Итико — немолодой, хромой и очень спокойный мужчина.

Мия вздохнула и поежилась. В отличие от других девочек, она не ощущала ни малейшего воодушевления при мысли, что Акио Такухати примет участие в уроке. Напротив, ее даже слегка колотило от страха и смешанного с ним стыда.

Она вспомнила давешний сон и спрятала лицо в ладонях. Неужели ее вправду привлекает этот жестокий и самодовольный человек? Нет, должно быть, этот сон — просто искаженное воспоминание о поцелуе...

Первый настоящий поцелуй Мии.

Такухати вошел стремительно, за мгновение до того, как прозвенел гонг, возвещая о начале урока. Опустился на татами, с усмешкой оглядел воспитанниц, задерживая взгляд на каждом лице. Майко краснели и опускали глаза.

Госпожа Оикава положила в курильницу травы, и по комнате поплыл густой тревожный запах. Само собой вспыхнуло пламя внутри большого фонаря в центре зала, закружилась подставка с вырезанными силуэтами бумажных кукол, тени поползли по стенам — все быстрее, быстрее. Шевелились, подкрадывались, кривлялись...

И комната зарябила. Пошла волнами, как взбаламученная озерная гладь.

Мия моргнула. Она и другие ученицы находились на берегу моря. В воздухе пахло солью, солнце светило по-весеннему, ласкало, но не жгло, и легкий бриз чуть теребил рукава кимоно. Где-то вдалеке перекрикивались чайки.

Иллюзия была полной. Абсолютной. Звуки. Запахи. Сыпучий песок под ладонями и нежное прикосновение ветра.

Вот что значит высокорожденный.

— Господин Такухати, — наставница нахмурилась и за неимением рядом директора укоризненно посмотрела в голубые небеса. — Я прошу вас вернуть нас в зал для медитаций. Здесь обстановка не располагает к обучению. И предоставьте нам учебное пособие, будьте так добры.

Над головой раздался смешок, и весеннее море сменилось знакомыми стенами. Только теперь рядом с госпожой Оикавой был расстелен футон, на котором лежал обнаженный фантом — привлекательный и безликий.

Впервые в жизни Мия задумалась, насколько ощущает, видит и контролирует маг создаваемые им иллюзии. Ведь если Акио Такухати сейчас незримо присутствует на уроке, значит...

От этой мысли стало жарко настолько, что она мгновенно взмокла.

А госпожа Оикава разливалась. Наставница была в ударе, глаза блестели особенно ярко, и говорила она о любимом деле с неподдельным наслаждением.

— ...сливаясь, мужчина и женщина обмениваются энергиями инь и ян, обретая жизненную энергию ци. Мужчина берет, обладает, женщина отдается...

Все это уже рассказывали столько раз, что Мия давно выучила слова наизусть и могла бы повторить урок вместо наставницы. К сожалению, теория мало походила на практику, которая следовала за ней.

— ...но бывает, что в женщине преобладает энергия ян, а мужчина устал. Тогда возможен обмен ролями. Женщина ведет, а мужчина следует, подчиняется. Женщина сверху, а мужчина снизу.

Про это уже говорили в прошлый раз, но сегодня наставница не ограничилась теорией и картинками. Госпожа Оикава ловко оседлала лежащий рядом фантом и показала несколько основных поз, громко обозначая название каждой. Мия почти не слушала. Ей казалось, она кожей ощущает чужой насмешливый взгляд.

Ей никогда не казалось, что в уроках 'искусства тайных покоев' есть что-то постыдное. Все относились к этому просто, как к части обучения. Подготовка гейши включала в себя знания, как ублажить мужчину, так же, как переход из майко в гейши лежал через аукцион, на котором знатный мужчина выкупал девушку, чтобы лишить ее невинности. Это было... естественно. Часть жизни Мии.

Ей показалось, что над ухом раздался тихий смех, и она еле сдержалась, чтобы не вскочить и не закричать: 'Прекратите!'

— Все понятно? — ученицы согласно закивали. — Тогда тренируйтесь.

И Мия осталась в зале одна.

Исчезли не только другие майко и наставница, но и фантом. Мия повертела головой, неуверенно поднялась. Что это значит? Практикой ученицы всегда занимались в одиночестве, но как она будет тренироваться без... без этой штуки?

Называть хотя бы в мыслях фантомов 'мужчинами' у нее не получалось. В них было что-то одновременно пугающее и безопасное. Бездумный взгляд, равнодушная покорность, свойственная скорее чему-то неживому. Стесняться подобных существ было глупо. Все равно, что стесняться стола или картины на стене.

— Что-то ищешь, лучшая ученица? — раздался насмешливый голос из-за спины.

Мия медленно повернулась.

Он стоял полуобнаженным, в брюках-хакама. Совсем как тогда, когда она подглядывала за его тренировкой. Только темные волосы распущены и лежат по плечам. Она взглянула на себя и обнаружила, что на ней снова только влажный кусок ткани.

'Это все ненастоящее, — напомнила себе она. — Все иллюзия!'

Полотно липло к телу, реальное до невозможности. И Акио Такухати тоже был реальным до невозможности — настойчивый, опасный.

— Что вы здесь делаете? И где мой...

Какой глупый, неуместный вопрос. Неужели неясно, что он делает здесь?! Но мысли путаются, дыхание сбивается, где-то в животе крутит от жутковатого и захватывающего предчувствия, и ей уже не до умных вопросов. Лишь бы хоть что-то сказать.

— Я за него, — он в два шага оказался рядом. — Скажи еще, что ты недовольна, лучшая ученица.

— Я не хочу, так нельзя, — обреченно прошептала Мия. Что сейчас ни скажи, его не остановишь.

— Тсс. Со мной тебе точно будет лучше, чем с этими куклами.

Она могла вырваться. Хотя бы попробовать избежать прикосновений. Но отчего-то не стала этого делать.

В этот раз он целовал ее не так жадно. Неторопливо, медленно, с осознанием, что впереди достаточно времени. И также медленно стянул с нее кусок ткани и заставил опуститься рядом с собой на футон.

— Это подло. Вы обещали!

Он ласково провел пальцем по ее щеке.

— И что здесь подлого, лучшая ученица? Маг все равно присутствует в тех иллюзиях, которые создает.

Ее глаза расширились:

— Нет!

— Да. Не знала?

Она зажмурилась и покачала головой. С закрытыми глазами было не так стыдно.

Странный вкус иллюзорного поцелуя — похожий и не похожий на настоящий. Страх и возбуждение бурлили в крови. Не спорить? Отдаться ему? Все это иллюзия, почти фантазия. В фантазии возможно и не такое...

Руки опустились на ее грудь, захватывая, сминая. Мия попыталась расслабиться, покоряясь грубоватой ласке.

Прикосновения были реальны... почти реальны. Он чуть сжал пальцами горошинку соска, перекатывая ее между пальцами, жадный рот накрыл второй сосок. Мия всхлипнула от короткой судороги удовольствия, прошившей ее тело.

Совсем не похоже на обычные занятия. Там Мия сама решала, что и как нужно делать. Не была безвольной игрушкой в мужских руках.

— Не надо, — простонала она.

— Почему не надо? Тебе же нравится, я вижу.

Пальцы второй руки спустились на низ живота, чуть надавили, погладили. Мия запищала и начала вырываться.

Все это было слишком, слишком настоящим. Настоящим и... приятным.

— У нас урок! — выкрикнула она звенящим от слез голосом.

Такухати остановился.

— Вот я тебя и учу.

Мия снова дернулась, выскользнула из объятий. Вскочила и отпрыгнула.

— Я должна сама. А это... это как насилие.

По его красивому лицу пробежала тень раздражения, а потом он кивнул.

— Хорошо. Сама так сама. Иди сюда, лучшая ученица.

Она подкралась, как дикий зверек, готовый в любую минуту сорваться, но Такухати не сделал в этот раз попытки схватить ее. Он все так же сидел, привалившись к стене, полуприкрыв веки.

Мия опустилась рядом на колени, протянула руки к завязкам хакама, ощущая себя пугливой ланью у водопоя. Такухати напоминал ей сидящего в засаде хищника. Притворился, что дремлет, а сам выжидает...

Когда она распустила завязки, он ухмыльнулся:

— Видишь, я не вмешиваюсь.

Она снова зажмурилась от стыда и опустилась сверху к нему на бедра, ощущая рядом горячее мужское тело, литые мышцы, чувствуя прикосновение возбужденной плоти к своему самому чувствительному местечку. По телу прошла дрожь, на мгновение она почти пожалела, что он послушался ее и прекратил свои домогательства. Насколько проще, когда ничего не решаешь сама.

— Так и будешь сидеть? — раздался над ухом хриплый голос.

Мия ощутила его дыхание на своих губах и открыла глаза. Он был рядом. До невозможности близко, до невозможности настоящий. Глаза чуть потемнели от расширенных зрачков, губы почти касались ее губ.

Нужно было что-то делать. Или вскакивать, убегать. Или действительно...

Она уже делала это. Много раз. Он — такая же иллюзия, как безмолвные фантомы.

Нет.

Не такая же.

— Это все нереально. Как сон, — упрямо сказала Мия, приподнимаясь и опускаясь на напряженный стержень движением, показанным госпожой Оикавой.

И все было так же, как всегда во время иллюзорного секса с фантомом. Вверх-вниз, вверх-вниз. Просто физическое упражнение.

Власть генсо ограничена опытом того, для кого маг создает иллюзию. Мия была девственницей, не знавшей мужчин. Она лишь могла предполагать, на что это похоже.

Ее предположения были не слишком-то убедительны.

А вот Акио девственником не был. Мия следила за тем, как меняется его лицо, как сползает самоуверенная гримаса. На виске мужчины часто и нервно билась жилка. Он чуть откинулся, опираясь на стену, и пожирал взглядом девушку, наслаждаясь ее движениями и видом ее обнаженного тела. Дыхание Акио участилось, глаза стали пьяными, по лицу пробегала короткая судорога удовольствия. Он чуть двигал бедрами ей навстречу, словно хотел заставить двигаться быстрее, но поза девушки давала ей возможность контролировать скорость.

И Мия вдруг в полной мере осознала все, о чем говорила сегодня госпожа Оикава. Обмен энергией, возможность распоряжаться, вести, направлять. Она задвигалась энергичнее, наслаждаясь своей внезапной властью над этим сильным мужчиной, положила руки ему на плечи и сама поцеловала.

— Ми-и-ия, — простонал он, сжимая ее ягодицы.

Реальность вокруг дернулась, пошла трещинами, грозя осыпаться. И Мия довольно рассмеялась:

— Что, трудно держать иллюзию, господин Такухати? — спросила она насмешливо. И чуть сжала мышцы внизу живота, как учила на своих уроках госпожа Итико.

— Ведьмааа, — прорычал он, еле сдерживаясь.

— Вы сами этого хотели, не так ли?

Она видела, как он борется, пытаясь удержать иллюзорное пространство, усмирить собственное тело. А ведь ему сейчас приходилось творить похожие иллюзии для еще семерых майко.

Акио выдохнул сквозь зубы и немного расслабился. Реальность покачнулась в последний раз, но устояла.

Вверх-вниз.

Мия замедлилась. Снова сжала мышцы внизу живота и усмехнулась, услышав ответный стон. О, с живым мужчиной это делать было куда интереснее, чем с безропотным фантомом. Особенно с таким мужчиной — жестоким, самоуверенным, опасным. Впервые за их недолгое общение она почувствовала себя уверенно в присутствии Акио Такухати, и ей это очень понравилось.

Она представила, как сейчас доведет его до извержения и директору придется спешно бежать и менять испачканные хакама, и едва удержалась, чтобы не расхохотаться. Что-то подсказывало: насмешки над собой Акио Такухати не стерпит.

Вместо этого она снова поцеловала его, игриво прикусила нижнюю губу, осмелела настолько, что сама вторглась язычком в его рот, дразнясь и лаская.

Мия и вправду была хорошей ученицей.

От внезапно обретенной власти закружилась голова. Как же сладко было сознавать, что сейчас она, Мия, главная и единственная для него, центр его мира. Что в ее силах подарить ему невообразимое наслаждение.

Это было все равно что дразнить хищника — страшно и безумно возбуждающе. Казалось, его тоже заворожила эта игра. Он мог прервать ее в любой момент, но не двигался, позволяя женщине властвовать над собой. Чуть заныли соски, сейчас ей уже хотелось его ласк и прикосновений, но она побоялась сказать об этом. Сейчас Мия, наверное, согласилась бы даже на большее. Она почти жалела о своей неопытности, невозможности ощутить все до конца.

Синие глаза темны, как море во время бури, в них можно утонуть. Горячее дыхание обжигает, а от иллюзорных рук, тискающих ягодицы, кажется, непременно должны остаться настоящие синяки. Хмельное ощущение собственной безнаказанности, и его стон 'Ми-и-ия', от которого так сладко сжимается все внутри.

Невозможно не откликнуться, когда мужчина смотрит на тебя с такой страстью, когда вы оба обнажены, открыты друг другу, и неважно, что все это иллюзия...

Звон гонга разрушил иллюзию, вышвырнул ее, возбужденную, задыхающуюся, с горящим лицом и шальными пьяными глазами, на татами. Мия поймала безумный взгляд Такухати и впервые испугалась — не перешла ли она границу? Стоило госпоже Оикаве объявить окончание урока, она вскочила и покинула комнату в числе первых.

Мысль о том, чтобы остаться наедине с Такухати, пугала до икоты.

* * *

Он выругался сквозь зубы и снова попробовал сосредоточиться на письме.

Безуспешно.

Стоило прикрыть глаза, как перед мысленным взором вставало изящное, словно резная статуэтка нэцке, обнаженное тело. Упругая грудь, так удобно ложившаяся в его ладонь, дерзко торчащие соски. Мягкий живот с трогательной ямкой, стройные девичьи бедра на его бедрах. Волнительный контраст ее бледной и его смуглой кожи...

И память о том, какая она тугая, жаркая, влажная.

Иллюзия. Фантазия, разделенная на двоих, помноженная на воспоминание о теле маленькой майко, вкусе ее губ.

Дурак. Устраивать такие уроки — только растравливать свое вожделение. Никому еще не удавалось насытиться, мечтая об ужине.

Память о том, что случилось пару часов назад, сводила с ума. Акио Такухати всегда гордился тем, что хозяин своему разуму и телу. Железная самодисциплина, постоянные тренировки, неустанный самоконтроль. И где это все сейчас?! Сидит, вперившись в пространство, как идиот. Как мальчишка, впервые дорвавшийся до женского тела.

Хуже, чем мальчишка. Когда Акио в четырнадцать лет впервые познал женщину, то наутро и не вспомнил ее имени. Она была шлюхой... Очень дорогой, но шлюхой.

Совсем как дразняще-невинная, доступная, развратная, запретная Мия.

Ми-я — имя, как перезвон колокольчика на ветру.

Он снова выругался, чувствуя, как возвращается болезненное возбуждение. Не думать! Не вспоминать о ее теле. О том, как она сама целовала его. Неуверенно, осторожно и в то же время нахально. Как вздрагивала грудь, мелькали перед глазами бледно-розовые конусы сосков, как сладко она сжималась...

Он позволил ей действовать, раздираемый двумя противоположными желаниями. Швырнуть наглую девчонку на футон и взять так, как нравилось ему. И не вмешиваться, отдав ей полностью контроль.

Там, в иллюзии, Акио почувствовал: стоит ему проявить свою власть, показать силу, и Мия замкнется. Начнет кричать, вырываться, будет кривиться и показывать, как он ей противен.

И можно было бы наплевать на ее желания, но как сладко было ощущать ее любопытство, робость, возбуждение. Нет, сам бы он не прервал эту игру. Слишком хороша была маленькая майко в своем дерзком порыве.

Развратная лгунья. Она делала это добровольно! И она хотела его.

Надо было распустить ей волосы в генсо... черные, шелковистые, такие длинные, что Мия могла бы ходить, завернувшись только в них вместо одежды.

Запустить в них руку, намотать на кулак, потянуть гордячку вниз, поставить на колени. И пусть покажет, чему ее научили наставницы.

Он представил, как раскрываются алые, чуть припухлые губы, принимая его, как, лаская, скользит язычок по возбужденной плоти, как она смотрит снизу вверх с покорностью и обожанием...

Ведьма! Лиса!

Такухати зарычал и отшвырнул кисточку для туши. По рисовой бумаге расползлись некрасивые пятна.

Найти женщину... достаточно найти женщину, тогда это наваждение прекратится. Он попробовал представить другую. Вспомнить лицо гейши, с которой провел последний вечер в столице перед тем, как отправиться в 'Медовый лотос', но перед глазами стояла только она.

Дурь какая-то. Одержимость.

Генерал рывком встал, схватил катану. Двухчасовая тренировка, холодные обливания и женщина. Этого хватит, чтобы прогнать морок.

Глава 7. Легенда о Сердце моря

Джин и тануки играли в го.

Мия остановилась в дверях храма, не зная, что сказать. Сегодня самханцу было явно лучше. Похоже, он даже дополз до водяной купели во дворе и искупался. В еще влажных волосах блестели капельки, струи воды сползали, оставляли на гладкой коже влажные дорожки. Мужчина был только в набедренной повязке, выстиранное кимоно и хакама остались сушиться во дворе.

Дайхиро сердито спрятал ладони в рукава.

— Пас. Снова пас. Ну что за безобразие! Почему опять 'пас'? — вопросил он, потрясая лапками в негодовании. — Уверен, ты жульничаешь, хитрый самханский жук!

— Жульничаю в го? Разве это возможно?

— Вот и я думал, что нет, — тануки оживился. — Давай меняться: я тебе новое кимоно, а ты расскажешь, как это делаешь!

Джин сверкнул белозубой улыбкой:

— А кимоно в соседней деревне сопрешь?

— Позаимствую, — поправил его тануки. — И не в соседней. Где живу — не гажу.

Самханец развел руками:

— Хорошая сделка, уважаемый Дайхиро. Но, увы, никакого секрета нет. Я просто хорошо играю. Могу научить...

— Дайхиро! — перебила его Мия. — Нам нужно поговорить.

Она поднималась в храм с тяжелым сердцем и всю дорогу так и эдак крутила в мыслях предстоящий разговор. Еще и воспоминание об уроке с Такухати вносило дополнительный сумбур. Мысли то и дело сбивались на случившееся в зале. Перед глазами вставало мужественное, искаженное страстью лицо, вспоминался вкус поцелуев и хмельное ощущение власти над опасным хищником. Тем более дразнящее, что он вручил эту власть Мие добровольно и мог отобрать в любой момент.

Она тряхнула головой. Боги, опять?! Даже сейчас, в разговоре с самханцем.

Что Такухати сделал с ней?!

Дайхиро мгновенно подобрался, реагируя на тон:

— Что-то случилось, Мия-сан?

Рука мужчины потянулась к ножу.

— У меня тот же вопрос.

— Случилось. Подойди, пожалуйста, Дайхиро. Нет-нет, Джин! Ты — сиди.

Только когда оборотень оказался рядом с ней у двери, Мия облегченно выдохнула. Она помнила, каким смертоносно быстрым умеет быть самханец. Но со сломанной ногой Джин не успеет до них добраться.

Тануки встревожено заглянул ей в лицо:

— В чем дело?

— Он — шпион и убийца, — мотнув головой в сторону самханца, сказала Мия. — Его ищут войска наместника.

— Ого! — присвистнул тануки. — И что мы будем делать?

— Мия, послуша...

— Мы уйдем. И позовем стражу.

Она не смотрела на Джина. Лгун! Гад! Предатель!

Шпион.

— А я говорил, что надо его выбросить. Нечего подбирать всякую пакость, — тануки с тоской покосился на оставленный у костра тесак, а потом укоризненно на Мию. — Могла намекнуть. Я бы ножик прихватил.

Самханец поднялся, тяжело опираясь о бамбуковый посох.

— Все не так просто, Мия. Пожалуйста, выслушай меня!

Она попятилась.

— Пойдем, Дайхиро.

— Стой!

Он был быстрым. Даже со сломанной ногой слишком быстрым. Но Мия успела бы уйти, если бы не камень, некстати подвернувшийся под ногу маленькому монаху...

Жалобный крик тануки остановил ее уже у ворот. Она обернулась. И поняла, что никуда не уйдет.

Тануки лежал на ступенях храма, а самханец сидел на нем сверху, удерживая оборотня в болевом захвате.

— Беги, Мия-сан, — выкрикнул Дайхиро.

Мия беспомощно оглянулась по сторонам. У нее не было даже ножа. Ни ножа, ни палки — ничего. Да и поможет ли нож против воина?

Вот она — расплата за глупость. За неуместное желание помочь первому встречному.

— Беги! — оборотень извернулся и впился зубами в держащую его руку. Мужчина поморщился, но не выпустил пленника.

— Выслушай меня, — повторил самханец. — Я не враг.

— Отпусти его.

— Отпущу, если выслушаешь.

Она кивнула и обреченно пошла навстречу лазутчику, не отводя взгляда.

Тануки, словно осознав бесполезность сопротивления, разжал зубы.

— Беги, дурочка.

Мия подошла и встала рядом. По предплечью Джина сбегали красные капли.

Ей не хотелось слушать вранье шпиона. В этот момент Мия почти ненавидела его. За ложь. За угрозу Дайхиро. За собственный глупый и стыдный сон. Будь у нее нож, она бы, наверное, ударила самханца.

— Отпусти. Я выслушаю тебя.

Он, поморщившись, слез с распростертого тела.

— Давай вернемся в храм, Мия, — его голос звучал мягко. — Я расскажу, почему я здесь. Расскажу тебе все... все, что смогу. Если после этого ты решишь, что мое место в темнице наместника — пусть будет так.

Охая и матерясь, рядом поднялся Дайхиро. Выразительно кивнул на ворота, но Мия покачала головой.

Не уйти.

Даже со сломанной ногой Джин был слишком сильным и быстрым.

Самханец посмотрел на нее в упор:

— Клянусь честью своего рода и своим посмертием, что говорю правду. Я не причиню вреда тебе или твоему другу. И я не сделал ничего плохого.

— Ты шпион!

— Я не желаю зла твоей стране. Скорее наоборот. То, что я сделал, спасет тысячи жизней.

— Ты убил пятерых самураев.

— Я защищался.

— Ты шпион, — чуть не плача, повторила Мия.

Дайхиро дернул ее за рукав:

— Слушай, Мия-сан, может, и правда, выслушаем его? Раз уж тратили время, лечили, выхаживали.

Когда он успел стать таким благожелательным к самханцу? Неужели всего из-за нескольких проигранных партий в го?

А впрочем, что ему?! Дайхиро — екай, пусть и друг Мии. Оборотни вне политики и человеческих дрязг.

Что же делать? Как поступить?

— Я не прошу многого. Только выслушай. Давай вернемся в храм.

Она медленно поднялась по ступеням. Тануки шел за ней, самханец ковылял последним, тяжело опираясь на посох. Такой обманчиво беспомощный и смертельно опасный.

Они вошли внутрь, и Джин сел у костра. Мия осталась стоять.

— Рассказывай.

— Садись.

— Нет!

— Сядь, пожалуйста, Мия. Я поклялся.

— Я тебе не верю!

— Я могу как-то это изменить?

— Поклянись на крови, — предложил тануки.

Глаза самханца расширились, но он кивнул и потянулся к танто. Лезвие вспороло кожу на предплечье, рисуя иероглиф 'гири', и мужчина повторил слова клятвы.

Надрез полыхнул алым, на мгновение в комнате сгустились тени, запахло грозой...

А потом все исчезло.

Джин кивнул на подстилку из пальмовых листьев.

— Садись, Мия. Выслушай меня.

Если бы не Дайхиро, послушно опустившийся рядом с самханцем, Мия не решилась бы послушаться.

— Я думала, ты проклят, — сказала она, усаживаясь на самый краешек подстилки.

— Клятвам это не помеха.

— Рассказывай. Кто ты, Джин Хо? И зачем ты пришел в мою страну?

Он вздохнул:

— Пожалуйста, не перебивай. Я начну издалека. Ты ведь знаешь, что власть сегуна не всегда была абсолютной? Изначально в Оясиме властвовал божественный император, потомок повелителя драконов. Сила Уми но Ками позволяет призывать и укрощать водных драконов...

— При чем здесь это?

Самханец укоризненно покачал головой:

— Я же просил не перебивать. В последние сто лет власть династии Риндзин слабела. Череда слабых, развратных или просто не способных к управлению правителей отдала власть сегуну. Последний император Сатоши Риндзин пытался переломить эту ситуацию, за что и поплатился. Пятнадцать лет назад произошел заговор, который оборвал династию навсегда.

Мия сердито стукнула себя кулаком по коленке. Он что — издевается над ней? Зачем пересказывать то, что знают даже дети?

Впрочем, о гибели императорской семьи известно было немного. Ходили самые дикие слухи. Говорили даже, что заговорщики использовали демона, чтобы справиться с повелителем драконов.

Еще поговаривали, и именно на это сейчас намекали слова Джина, что главным организатором был сам сегун. Но о таком шептались совсем уж тайно, с оглядкой. Верховный правитель благословенных островов не отличался терпимостью к подобным слухам.

— Последний Ридзин был так слаб, что едва мог призвать одного или двух драконов. Но легенды говорят о том, что раньше члены императорской семьи могли управлять сотнями драконов. Все ручьи и реки Оясимы, в каждой живет водный дух, и все покорны воле императора. Так же, как сила семьи Аль Самхан взывает к огненной крови земли.

— И что? — спросила Мия. — К чему все это?

Он подпер голову рукой, побарабанил пальцами по щеке.

— Я хочу, чтобы ты молчала о том, что я сейчас скажу, Мия. Это... не тайна. Но и не те вещи, в которых разбирается любой крестьянин. Нет-нет! Не надо клятвы. Просто не рассказывай первому встречному. Не надо.

— Я не болтлива, — обиженно сказала Мия.

Против воли рассказ самханца увлек ее. Он был похож на древнюю легенду из тех, что мать рассказывала Мие перед сном. Сказания о богах, героях и чудовищах.

Но какое отношение ко всему этому имеет шпион и убийца Джин Хо?

— В императорской семье Аль Самхан существует артефакт, позволяющий раскрыть подлинную силу крови. В определенном возрасте все дети императора проходят инициацию и получают власть над огнем и вулканами. В семье Риндзин тоже был похожий артефакт под названием Сердце моря, но более трехсот лет назад молодой император Котохито не смог укротить призванных драконов и цунами снесло половину острова Рю-госо, уничтожило столицу, со всей семьей императора. Поток воды смыл Сердце моря, и сила оказалась утерянной для поколений правителей. Это положило начало пятидесяти годам войны.

Джин задумчиво пошевелил палкой угли в костре.

— Знаешь, — продолжал самханец, — я всегда ощущал симпатию к народу Оясимы. Мне виделось что-то общее между его историей и моей. Благословенные острова лишились магии, но сумели отстоять независимость за счет одной личной доблести. На материке Оясиму не только боятся, но и уважают.

— Я тоже истории сочинять люблю, — буркнул тануки. — Только попроще. Про распутную вдову и тануки, например. Кстати, я ее даже не сочинял почти. Так, приукрасил слегка...

— Я уже заканчиваю, — отозвался Джин. — Не так давно до Самхана дошли слухи, что рыбаки южной провинции выловили гигантскую рыбу. В ее желудке было обнаружено Сердце моря. Сам по себе артефакт бесполезен и даже опасен. Лишь носитель королевской крови сможет не только призвать, но и удержать водных драконов. Но прабабка нынешнего сегуна была из семьи Риндзин, — самханец вздохнул. — Ваш сегун одержим завоеваниями и властью. За время правления он четырежды снаряжал походы на материк. Он решил пройти посвящение...

Мороз пробежал по коже. Мия хорошо помнила легенды о гигантском цунами, за несколько часов уничтожившем все живое на богатом острове. Столицу потом так и не отстроили. Перенесли на север. А Рю-госо до сих пор оставался пользующимся дурной славой захолустьем.

— Откуда ты можешь знать, что решил сегун? — спросила она, пытаясь защититься от этого знания.

— У Самхана есть свои люди при дворе сегуна. А я, в силу положения моей семьи, имею доступ к их докладам. Доли крови Риндзин в жилах сегуна недостаточно, чтобы повелевать стихией. Повторится то, что случилось триста лет назад. И волны затронут наши восточные побережья, — он посмотрел на нее в упор. — Я не хочу этого.

— Поэтому тебя направили сюда?

— Можно сказать и так.

— И что? Что ты сделал? Почему тебя ищут самураи наместника?

— Я уничтожил Сердце моря.

Она растерялась:

— Как?

— Я не помню.

...в храме пахло сандалом. Запах истекал из курильниц вместе с белесым дымом, вился по помещению. Гибкие струи дыма извивались в дрожащем свете свечей, как щупальца огромного спрута, гладили Джина по лицу. Он прошел сквозь переплетения света и тени навстречу мягкому пурпурному сиянию, истекавшему от камня в драгоценной оправе.

...и рыжий, в черных полосках, демон подошел вместе с ним...

Джин не собирался уничтожать реликвию. Он вообще не верил, что это возможно — уничтожить артефакт такой силы. Джин протянул руку, чтобы взять камень. Капли крови из рассеченной ладони упали на ограненную поверхность...

Вспышка. Руку кольнуло холодом.

Потом был только оранжево-черный вихрь, боль и пламя.

Джин открыл глаза после вечности, проведенной среди огня и тьмы, чтобы обнаружить себя на полу у разбитого оклада. Курильницы погасли, искрящий всеми оттенками пурпура камень исчез.

Лишь тогда он понял, где ошибся. Но было поздно.

А потом был звук шагов, гулко разнесшийся по пустому пространству. И крик: 'Хватай вора!'

* * *

Отрывистые голоса из-за стены прервали рассказ самханца. Джин вздрогнул.

— Солдаты... — на его лице появилась упрямая обреченность. Ладонь сжала рукоять танто. — Вам лучше уйти.

Мия вскочила.

— Что ты будешь делать?

— То, что должен. Уходите, я попробую их задержать.

Мия замерла. Вот и все. Сейчас можно сбежать. Пусть самханец сам разбирается с воинами наместника. Со сломанной ногой и одним лишь ножом ему не выстоять против десятка самураев. И тут не будет вины Мии. Ей не потребуется ничего решать. Джин знал, на что шел, когда проник в храм, чтобы уничтожить святыню ее народа.

Но это было неправильно. Нечестно. Несправедливо.

Он же говорил правду. Она сама видела, как самханец клялся на крови. То, что он сделал, спасло жизни десятков тысяч людей. И жизнь Мии. И Дайхиро...

Но что она может сделать, если вот-вот в храм ворвутся самураи?

Отвлечь их? Но как?

— Погоди воевать, калека, — фыркнул тануки.

Оборотень просеменил к бамбуковой стене за алтарем, нажал что-то, дернул вбок деревянную панель, открывая темный проем.

— А ну полезай сюда, — скомандовал он. — И ты, Мия-сан.

Самханец не стал тратить время на споры. Дернул Мию за руку, увлекая за собой в узкую дыру.

Внутри было тесно. Невероятно тесно, пахло сырым камнем и плесенью.

Руки мужчины обхватили ее за талию, легли на спину. Скрипнула панель, отсекая их от остального храма, и Мия осталась в темноте, зажатая меж каменной стеной и горячим мужским телом.

— Ай, здравствуйте, господа самураи, — раздался из-за стены жизнерадостный голос тануки. — Давненько ко мне не заглядывали такие благородные воины. Люди совсем забыли храм и старого Дайхиро. Что за времена, что за нравы пошли? Никому уже нет дела до духов гор, никто не приходит испросить удачи. Стоит ли удивляться, что народец живет так бедно и какой год неурожай? Духи, знаете ли, тоже любят внимание, а как иначе. Вот, помнится, в мое время...

— Кто ты такой? — Мия узнала голос низенького лейтенанта. Сейчас в нем не было подобострастия, как в разговоре с Такухати. Только подозрительность. — Нам сказали, что храм давно заброшен.

— Да! Да! — возопил тануки, и Мия улыбнулась, представив, как он в возмущении потрясает лапами, сетуя на вселенскую несправедливость. — Заброшен, господа самураи! В совершеннейшем запустении! Вы только посмотрите на это безобразие?! Не крыша — сплошные дыры! А знаете, когда я в последний раз получал подношения?! Почти месяц назад! Ну что за мерзкий, жадный народец пошел нынче в деревнях, ну как тут не разгневаться духам, вы мне скажите?!

Горячее дыхание Джина обжигало шею. В узкой и тесной нише, где когда-то хранились курильницы и циновки, едва было место для одного. Мия обхватила мужчину за плечи, прижимаясь к нему. Только бы Дайхиро сумел отвлечь солдат! Только бы задурил им головы!

— ...мы ищем самханского шпиона, — доносились голоса из-за тонкой панели. — Ты не видел его, монах?

— Шпио-о-она-а-а, — Дайхиро очень убедительно испугался. — Ужас какой! Самый настоящий шпион? Здесь, в моем храме, господа самураи?

От Джина пахло лекарственной мазью, костром и еще почему-то морской солью. Прядь волос пощекотала шею Мии. Он сжал ее в объятиях чуть крепче, и Мия подумала, что ему, наверное, больно стоять. Она уткнулась носом в обнаженное плечо. От вынужденных объятий, от странной близости или просто от того, что он такой горячий и сильный, ей стало жарко. По коже пробежала возбужденная дрожь.

Тишина. Голоса за тонкой стенкой, хриплое дыхание над ухом, почти обнаженное тело, в которое нужно вжиматься, легкое прикосновение губ к ее шее.

— ..ай, не рассказывайте такие ужасы на ночь глядя! Неужели самханцы совсем потеряли стыд и взялись обкрадывать богов?! О, какое возмутительное коварство!

Она не удержалась и нервно фыркнула. Еле слышный шепот 'Тсс' коснулся уха вместе с опаляющим дыханием. От страха или чего-то иного, чему она сама не решилась бы дать названия, сладко и жутковато ныло внизу живота.

Почему? Почему это так невозможно приятно — стоять с ним в тесном объятии, когда лишь тонкий слой подгнившего дерева и болтовня оборотня защищают их от солдат наместника?!

— Это сушилось во дворе, лейтенант.

— Ай, это просто моя старая одежда. Она нужна вам, господа самураи? Неужели воины сегуна настолько обеднели, что станут отбирать у бедного отшельника его обноски?

Голоса удалялись и приближались. Тануки суетился. Прыгал по храму, возмущался, требовал немедленно найти и арестовать шпиона, а заодно призвать здешних крестьян к порядку, чтобы вспомнили страх и стыд и начали снова баловать горных духов подношениями 'как раньше'.

Он тараторил, балаболил, ныл, жаловался на тяжелый год, бескормицу, неурожай, боли в пояснице, неуважение молодежи, засуху летом и дожди осенью. Он не давал вставить солдатам и слова на каждый простой отрывистый вопрос, разражаясь бесконечным потоком слов, вспоминал, как славно было в 'его время', и клянчил пожертвования.

Не раз наблюдавшая за тем, как ловко оборотень дурит головы поселянам, Мия утыкалась в плечо Джина, сдерживая нервное хихиканье.

Близость теснее объятий любовников. Сильные руки, стискивающие ее тело, гладкая горячая кожа под щекой, жаркий стыд и странная слабость в ногах...

Ей хотелось, чтобы это прекратилось. И чтобы никогда не заканчивалось.

— Я все понял, монах, — судя по голосу, лейтенант был недалек от убийства. — Если вдруг услышишь или увидишь что-то подозрительное, немедленно дай знать нам.

Оборотень не преминул воспользоваться оказией и немедленно пожаловался на подозрительную старуху, живущую в деревне на отшибе. Не иначе как ведьма. Не менее подозрителен в его глазах был деревенский кузнец. Также последние три года ночами высоко в горах что-то подозрительно выло. И особенно подозрительным был новый директор школы гейш — где это видано, чтобы мужчина и самурай заправлял в таком заведении?!

Лейтенант совсем поскучнел, голоса отдалились так, что Мия едва разбирала половину слов. Солдаты покинули храм.

Еще почти десять томительных минут они стояли в объятиях, переводя дух. Ладони Джина осторожно и нежно погладили ее спину. Мия выдохнула и прижалась еще теснее, хотя сейчас в этом не было надобности. Но облегчение от миновавшей опасности словно зажгло в крови опасную эйфорию. Ей хотелось... чего-то странного. Чтобы он был смелее. Чтобы положил ладонь на поясницу или чуть ниже. Чтобы сделал что-то, обозначив свои намерения и желания.

Если они у него были.

Но он молчал. Только тяжелое дыхание над ухом и нежные, ласкающие прикосновения.

— Больно стоять? — спросила она еле слышным шепотом.

И тут же пожалела об этом, потому что его руки замерли.

— Нормально, — хриплый шепот над ухом. — Поставить провинившегося ученика в 'цаплю' было любимым развлечением сэнсэя. Я долго могу простоять на одной ноге.

— А ты...

— Шесть лет в монастыре Шонг Сан. Не скажу, что так уж хорошо познал путь ноги-и-кулака, но кое-что умею.

Мия восхищенно выдохнула. О боевом мастерстве монахов горного монастыря Шонг Сан ходили легенды, в которые почти невозможно было поверить. Говорили, что прошедший послушание в нем мог выйти один против сотни и один против тысячи.

Затрещала, заскрипела и сдвинулась панель. Потянуло свежим воздухом.

— Уфф, ушли наконец, — буркнул тануки. — Вылезайте.

Самханец стиснул Мию на прощание, перед тем как разжать объятия и выбраться из тайника.

Свет от костра ослепил привыкшие к тьме глаза. Моргая и хватаясь за протянутую руку, она выбралась на волю, ощущая какое-то смутное сожаление от того, что все закончилось.

После тесного и затхлого закутка храм казался огромным. И холодным. Мия зябко поежилась.

Оборотень сунул самханцу еще влажную одежду:

— Забирай свои обноски, шпион. Чуть не попались.

— Ага, — Джин неспешно оделся. Казалось, ему вовсе не было дела до ночного промозглого воздуха, задувавшего в щели. Повернулся к Мие, ласково провел рукой по ее волосам.

— Что?

— У тебя паутина.

— А, — она почувствовала, что краснеет под его спокойным теплым взглядом. — Спасибо.

— Тебе спасибо.

— За что?

— За то, что поверила. И не выдала.

Тануки демонстративно откашлялся.

— Да-да! И тебе спасибо, уважаемый Дайхиро. Если бы не твоя хитрость, нам бы не удалось от них так просто отделаться.

Оборотень приосанился.

— Я вот только одного понять не могу, — продолжал самханец. — Ладно дырявая крыша, разбитый алтарь. Но кострище посреди храма! Как его можно было не заметить?

Тануки победно распушил усы:

— Ну, знаешь ли, шпион. Я все-таки екай!

Глава 8. Маленький ханами

Мия еле высидела на занятиях. За эти семь лет заброшенный храм успел стать для нее почти родным домом, но никогда раньше ее не тянуло туда с такой силой. В крови словно вскипали пузырьки, заполненные восторженным ожиданием чего-то хорошего, что вот-вот должно случиться. Она постоянно отвлекалась, за что получила несколько заслуженных замечаний от наставниц, но даже это совершенно не испортило ее замечательного настроения.

Она забежала в домик, только чтобы переодеться. Разулась у входа, как всегда, прошла к своей циновке, на ходу развязывая пояс оби. И, вскрикнув от внезапной боли, запрыгала на одной ноге.

В пятку будто укусил кто.

Мия поджала ногу и выдернула из ступни длинный и тонкий шип. На конце ранки набухла капля крови.

Откуда в доме шипы каламуса?

Она перевела взгляд на свою циновку и вздрогнула. Вся поверхность татами была утыкана такими же шипами. Не меньше двух десятков.

— Кумико, — негромко, но очень решительно начала Мия. — Это нужно прекратить.

Дочь самурая вместе с подружками Ичиго и Оки сейчас сидела в углу за низеньким столиком. Услышав свое имя, она подняла голову, с готовностью отрываясь от упражнений по каллиграфии.

— Что прекратить?

— Это, — Мия кивнула на циновку. — И верни мои кандзаси.

Майко дружно засмеялись.

— Ну, так прекращай. Откуда мне знать, зачем ты утыкала свое татами шипами? Может, спать на них собираешься. И не брала я твои кандзаси. Убирай вещи на место, растеряха.

Это не прекратится само собой. Нужно сделать что-то, чтобы раз и навсегда дать понять дочери самурая — Мия не даст себя в обиду.

Она пересекла домик быстрыми шагами и швырнула вытащенный из ступни шип на стол. Несколько кровавых пятнышек впитались в бумагу темно-красными кляксами.

— Ах ты... — Кумико вскочила.

— Отдай. Мои. Кандзаси, — очень четко повторила Мия.

Она очень давно дралась в последний раз. В детстве. За что и была наказана бамбуковой палкой и долгой нотацией от госпожи Итико на тему, какое поведение пристало, а какое не пристало женщине и гейше.

После Мия никогда больше не пыталась решать конфликт силой. Но сейчас ее трясло от ярости настолько, что она готова была забыть уроки прошлого.

Глаза Кумико гневно сузились.

— Ты забываешься, худородная тварь, — прошипела она. — Напомнить, где твое место?

В прическе майко блеснуло серебро, и Мия даже опешила на мгновение.

Вот так — в наглую? Не просто украсть, но и надеть на себя?! Воткнуть в волосы на виду у всех чужой приз?!

Она протянула руку, чтобы выдернуть шпильку, но пальцы скользнули по серебряному навершию в форме веера, промахнулись и ухватили волосы.

— Ах ты, гадина! — взвизгнула дочь самурая. И тоже вцепилась в волосы Мии.

Драка вышла безобразной, но недолгой. Уже минуту спустя Мия лежала на животе, придавленная чужим весом. Сверху на ней сидели Ичиго и Оки, удерживая руки и не давая подняться. А Кумико, присев рядом на корточках, тянула за волосы вверх.

Она дернула со всей силы, так что у Мии даже слезы выступили, и потребовала:

— Проси прощения.

Мия молчала. С разбитой губы на пол капали красные капли.

— Давай, проси прощения. Ты же первая начала.

Она слизнула кровь и в упор посмотрела на Кумико.

— Ты просто завистливая дура, — громко и очень отчетливо сказала Мия.

Обычно хорошенькое личико майко исказилось, еле заметные ранее багровые пятна проступили отчетливей на фарфоровой коже. Сейчас она была непривлекательна и даже страшна.

— А ты — ведьма, — прошипела Кумико. — Воруешь чужие волосы, да?

В первую минуту Мия не поняла, о чем она. Лишь когда босая ступня надавила ей на пальцы, она осознала, что сжимает в ладони длинные черные пряди. Как и когда она умудрилась выдернуть их у Кумико, вспомнить не получалось.

— Волосы ведьмы растут, когда она ворует чужие. Я слышала, если отрезать их ведьме, ее сила уйдет. Вот и проверим.

С этими словами Кумико взяла ножницы.

Мия смотрела на нее снизу вверх и не верила. Одно дело — мелкие подлянки и гадости. Но если сейчас Кумико отрежет ей волосы, это не удастся скрыть. И молчать о том, кто виноват, Мия не будет.

— Кумико-сэмпай, не надо! — пискнула Ичиго.

Дочь самурая поднесла ножницы к затылку Мии.

— Не надо! — тяжесть, давившая на руки, исчезла — это Оки вскочила с ее спины. Мия завозилась, пытаясь скинуть и Ичиго. Ударилась локтем о ножку столика и зашипела от боли. По спине разлилось что-то теплое.

— Ой, — громко сказала Ичиго. Кумико с ножницами отступила, а Мия поняла, что ее никто больше не удерживает. Она села и почувствовала, как по спине что-то потекло. Протянув руку, пощупала это 'что-то'. Слишком жидкое. Не кровь.

Пальцы были вымазаны в туши. Пустая баночка валялась под столиком — почти все содержимое вылилось Мие за шиворот, когда во время борьбы она задела столик. Тушь медленно стекала по спине, впитывалась в одежду, и Мия с тоской подумала, что вряд ли удастся отстирать нижнюю рубаху. Да и кимоно, скорее всего, испорчено.

— Убирайся, — взвизгнула Кумико. Красные пятна на коже дочери самурая не спешили гаснуть. — Еще раз увижу здесь тебя, ведьма, и можешь распрощаться с волосами.

Мия рада была послушаться.

* * *

Самханец сидел у костра в новом кимоно — не иначе как оборотень выполнил давешнее обещание. Самого Дайхиро нигде не было видно, а перед Джином лежала охапка сушеного тростника. Мелькали сильные пальцы, переплетая волокна.

Мия даже остановилась от удивления. В рассказах самханца не раз между делом проскальзывало, что он родом из знатной семьи, да и колдовские глаза не давали возможности усомниться — маги такой силы рождались только в наиболее древних и родовитых кланах.

И вот: самурай, равный по знатности дайме, плетет циновку, как простой крестьянин? Диво дивное! Расскажешь кому — лгуньей назовут.

Джин доплел ряд до конца и поднял голову, приветствуя ее улыбкой. И нахмурился, стоило ему увидеть лицо Мии.

— Кто тебя ударил? — сквозь зубы спросил самханец.

— Сиди, — попросила Мия. Но он поднялся, опираясь на посох, доковылял до нее, коснулся разбитой губы.

— Кто? — повторил он таким тоном, что Мие стало страшно за Кумико.

Она рассказала, и самханец помрачнел:

— С женщинами не воюю.

— И не надо. — Неужели он и вправду собирался идти и мстить кому-то за разбитую губу Мии? Смешно! Его же везде ищут.

— Могу научить давать сдачи. Но лучшая война — та, которая не началась. Помирись с ней. Вам еще жить рядом.

Мия фыркнула. Помириться с Кумико? Видел бы он ее!

Но спорить не стала. Вместо этого спросила:

— А это долго? Учиться?

— Смотря чему. Чтобы стать из послушника монахом Шонг Сана, нужно десять лет ежедневных тренировок. Но это только начало пути.

Она улыбнулась:

— У нас нет столько времени.

— Жаль, — Джин притворно вздохнул. — Придется обучить тебя нескольким простым приемам. Против воина не поможет, но с девчонками справишься. Думаю, недели хватит.

— Так быстро? — недоверчиво спросила Мия.

— Тут нет ничего сложного. Вот смотри. Например, тебя схватили и зафиксировали руки, — он обнял ее и свел запястья за спиной, заставляя чуть выгнуться ему навстречу. Мия задергалась и поняла, что не в силах избавиться от захвата, хоть самханец и не стискивал пальцев, чтобы не оставить синяков на нежной коже.

Джин улыбнулся, склонился над ее запрокинутым лицом и голосом искусителя предложил:

— Не надо вырываться. Лучше дай мне пинка.

— Не хочу. Ты же упадешь.

Он засмеялся, как будто она сказала что-то очень смешное.

— Хорошо. Тогда откинь голову назад, а потом ударь. Цель в лицо, бей лбом или верхней частью черепа.

Он высвободил одну руку, продолжая удерживать второй рукой тонкие запястья Мии, и нежно провел пальцем, очерчивая ее лоб.

— Но это больно...

— Противнику будет гораздо больнее. Если повезет, сломаешь ему нос.

Мия помотала головой:

— Не надо! Я не хочу делать те... кому-то больно.

— Ну, как хочешь, — он со вздохом выпустил ее.

Она стояла все так же, запрокинув голову, смотрела на него снизу вверх. Джин улыбался — одними глазами. Глаза у него изумрудно-зеленые, и в них пляшут золотые искорки, как солнце в летней листве. От того, как мужчина смотрел на Мию, сердце то замирало, то начинало колотиться с утроенной силой.

Ей вдруг стало стыдно, что она разглядывает его так откровенно. Она отвернулась и попросила:

— Посмотри: я сильно испачкалась?

Пальцы мягко прошлись по коже. Стало щекотно и безумно приятно. Еле ощутимый ветерок погладил шею.

— Так не видно, — хрипло сказал Джин. — Нужно снимать кимоно.

Мия бросила на него испуганный взгляд через плечо. Но самханец не собирался распускать руки. Кажется, он имел в виду ровно то, что сказал.

— Тушь с кожи смывается мылом и горячей водой. Если поскрести, как следует. Отстирать одежду труднее, но можно попробовать. Мыло у меня есть — Дайхиро принес еще вчера. А вот для горячей воды придется собрать побольше дров.

— Не надо.

— Так и будешь ходить с черной спиной?

— Не надо дров. Тут выше в горах есть горячие источники.

Он присвистнул:

— И ты молчала? Пойдем туда сейчас же!

— У тебя же нога сломана.

— Да хоть обе! Ради горячей воды я и не на такой подвиг готов.

Она не собиралась идти на источник с самханцем, но как-то само собой получилось, что они вышли вместе. Джин опирался на самодельный костыль и довольно резво скакал меж камней, еще и умудряясь при этом развлекать ее легкомысленной болтовней. Если бы Мия сама не помогала бинтовать его ногу всего несколько дней назад, она бы заподозрила в нем симулянта.

— Почему ты сам стираешь свою одежду? — задала она, терзавший ее вопрос.

— А что мне — грязным ходить? Что-то не вижу здесь толпы слуг.

— И тебя это не унижает?

Самханец искренне рассмеялся:

— Не вижу ничего унизительного в том, что я способен сам о себе позаботиться.

Мия невесть отчего покраснела. Ей, как и всем майко, было запрещено заниматься любой черной работой. Ручки гейши должны быть белыми и нежными, как у ребенка.

— Откуда ты все это умеешь?

— Что 'все'?

— Плести татами. И... просто все.

Мужчина пожал плечами:

— В монастырях прислуги нет. И там совсем по-другому понимают честь и бесчестие. Пожалуй, более правильно. Хотя я еще до Шонг Сана совершенно не умел правильно надувать щеки, как положено именитому отпрыску. Мачеха вечно по этому поводу жаловалась на меня отцу.

— А как ты попал в монастырь?

— О, это было не слишком-то просто. Даже с влиянием моей семьи. Пришлось неделю мокнуть под дождем у ворот вместе с другими кандидатами, а послушники выглядывали из-за ворот, швырялись объедками и оскорблениями, — он мечтательно улыбнулся, словно воспоминание об этом доставляло ему искреннее удовольствие. — Чтобы тебя приняли в ученики, ты должен доказать, что это не случайная блажь. Что действительно хочешь этого. Я был совсем котенок — десять лет. Но уже упрямый, как сотня демонов. И знал, что второго шанса не будет. Итак, если бы не мачеха, отец никогда бы не согласился отпустить меня.

— Ты сам хотел туда? — Мия растерялась.

— Конечно. В Шонг Сане нет места тем, кто не знает, чего хочет.

— Но зачем?

— Я проклят, Мия, — спокойно напомнил Джин. — Я знал, что никогда не смогу сравниться с братьями, даже если буду изучать фехтование и военное дело как одержимый. Отбери у воина катану, он немногое сможет. Мои братья, пока на них нет блокаторов — сами по себе оружие. Я тоже хотел стать таким...

— И получилось?

— Отчасти.

— А почему ты там не остался?

— Люди меняются. В монастыре я понял сразу несколько вещей. Во-первых, что кэмпо — это путь длиной в жизнь, какой бы долгой она ни была. Шонг Сан — это не просто обучение боевым искусствам. Это — духовная практика. Путь к просветлению... один из путей. Понимаешь?

— Нет, — честно призналась Мия. — Ой. Уже пришли...

* * *

Они вышли к укрытой среди скал и деревьев ровной площадке. Над каменной чащей с соленой водой стоял пар, вода в природном бассейне слегка бурлила — на дне бил горячий ключ.

— Красиво! — восхитился Джин. — Что это?

В сумерках вода слегка светилась голубым. Сияние исходило от мелких голубых цветков, плававших по поверхности. В глубине ярко-синими искорками зрели еще не всплывшие, чтобы распуститься, бутоны.

— Искроцветы. У вас они не растут?

Он покачал головой.

Здесь, в защищенной от пронизывающих зимних ветров расщелине, уже была весна. Ноги утопали в молодых травах, воздух упоительно пах цветами. С дерева сорвался бледно-розовый лепесток и, кружась в воздухе, медленно опустился на воду.

— Сакура! Это же сакура, Мия?

— Да, — прошептала она.

Он улыбнулся:

— Маленький ханами.

Мия не в первый раз была здесь, но сейчас красота запрятанного в горах источника показалась ей новой, незнакомой. Сумерки все меняли, воровали контуры и краски. Только бледно-голубое сияние воды, нежный запах сакуры и теплый ветерок от источника.

Они прошли и встали у воды. Усыпанная бледно-розовыми цветами ветка опустилась на плечо Мии, она взяла ее в руку и осторожно приложилась губами к закрывшемуся на ночь бутону.

— Я никогда не была здесь во время цветения. Летом... все не так.

— А как?

— Искроцвет гаснет, но над водой летают светлячки.

Они еще помолчали, наблюдая, как искроцветы медленно выписывают круги по бурлящей воде, а навстречу им с веток слетают лепестки. А потом Джин тяжело вздохнул.

— У нас дело, — неохотно напомнил он. — Тебе нужно будет вернуться в школу не позже чем через полтора часа.

Мия кивнула, потянулась к поясу, а потом вдруг покосилась на Джина и вспыхнула.

— Отвернись! — потребовала она.

— Ой, да ладно, — хмыкнул самханец. — Чего я не видел?

Но отвернулся.

Она торопливо сняла кимоно. В тусклом свете искроцветов невозможно было различить, запачкалось ли оно, но огромное черное пятно на нижней рубашке наводило на мысль, что стирки не избежать. Мия расстроено вздохнула и скользнула в воду.

Теплая, чуть солоноватая вода приняла ее в объятия. Пузырьки нежно пощекотали кожу и рассыпались в воде сотней сияющих искорок. Искроцвет засиял ярче. Вода вокруг тела Мии словно вспыхнула голубым пламенем. Сияние разгоралось и снова гасло, отзываясь на мельчайшее движение. Когда Мия провела рукой по водной глади, за каждым из ее пальцев остался медленно затухающий след.

— Как красиво! — она вскинула голову. — Смотри, Джин, я могу рисовать на воде!

И тут же отвела взгляд, потому что самханец уже разделся и явно собирался к ней присоединиться.

Вода взбурлила и вспыхнула, когда мужчина погрузился в нее с головой. Он вынырнул, шумно отфыркиваясь. Мия шарахнулась и прижалась к краю купели.

— Зачем... мы так не договаривались.

Он усмехнулся:

— Сама ты не отмоешься. Иди сюда. Не бойся меня, Мия. Я клялся не причинять тебе зла, помнишь?

Мия кивнула и нерешительно шагнула ему навстречу. Казалось, пузырьки из горячего источника неведомым образом переместились под кожу и теперь щекотали ее изнутри. И еще тревожно и сладко крутило в животе.

Мокрые пряди падали Джину на лоб. С них срывались опалесцирующие капли и скатывались по шее, по сильным плечам, как маленькие жемчужины. Мия заглянула в его удивительные колдовские глаза и замерла. Он тоже замер. Стоял рядом и смотрел на нее с непонятной улыбкой. Капля воды оставила влажную дорожку на его щеке, как от слезы, и Мие вдруг захотелось стереть ее.

Ласковые объятия воды, одуряющий запах цветов, весеннее тепло в воздухе и серебристо-голубое сияние искроцвета... Все вокруг полнилось древней особой магией, для которой не существовало сословных различий или придуманных людьми преград между мужчиной и женщиной.

Тяжелые руки Джина легли на плечи, заставляя развернуться. Его ладони по жесткости могли поспорить с древесной доской, и Мия некстати вспомнила истории о том, что монахи Шонг Сана умеют пробивать такие доски голой рукой. Она чувствовала тепло его тела рядом. Если бы Джин сейчас догадался сам обнять ее! Вот так — сзади. Но просить о подобном было стыдно.

— Стой спокойно, — шепнул он ей, почти касаясь губами затылка. — Я тебя просто помою.

От его бережных и нежных прикосновений пузырьки внутри ее тела ускорили свой бег. Ладони гладили спину Мии, скользили по влажной, слегка светящейся в темноте коже, ласкали выступающие позвонки и чуть торчащие лопатки. Мия вздрагивала от этих прикосновений и еле сдерживалась, чтобы не выгнуться и не замурлыкать. Небо зажгло над головой крупные звезды, выглянула и вновь спряталась толстая луна. Единственными звуками, разносившимися над источником, были плеск воды и дыхание Джина.

Жесткие пальцы медленно огладили плечо, едва касаясь бархатистой кожи, прочертили линию вдоль вены до впадинки на локтевом сгибе. Мия едва не застонала от этой дразнящей ласки.

Пальцы наткнулись на браслет и замерли.

— Что это? — хмуро спросил Джин. — Не просто украшение, ведь так? Я чувствую магию.

— Обереги целомудрия. И маяки, — она поразилась тому, как низко, с непривычной хрипотцой, прозвучал ее голос. Спина там, где самханец касался ее раньше, горела. Сладко пульсировало в низу живота, чуть ныли соски. Ее тело желало объятий, прикосновений, поцелуев, и это пугало. Но стократ больше пугала мысль, что Джин может догадаться об этих желаниях.

Мия плеснула себе в лицо, сожалея, что не может охладить воду в источнике. Сейчас бы в ледяную купель. Такую, как во дворе храма. Да с головой.

— Расскажи про них! — пальцы мужчины чуть сжались на браслете.

Она рассказала, стараясь не поворачиваться к нему лицом. О том, как мать умерла, когда Мие было восемь, а староста деревни, чтобы не кормить лишний рот, продал ее в школу гейш. Все равно мать была приблудной, родом не из деревни. И о браслетах, которые призваны сохранить невинность майко до совершеннолетия, когда на аукционе девушку купит богатый самурай. Деньги, уплаченные за нее, пойдут гильдии для возмещения расходов на воспитание. Позже, когда Мия станет гейшей, она будет отдавать одну пятую дохода гильдии, взамен получив покровительство и обещание сытой старости.

Рассказ прогнал скопившееся в воздухе напряжение, уничтожил таинственную магию места. К его концу Мия успокоилась, ее голос снова звучал мелодично и нежно, и тянущая боль в животе совсем улеглась.

— ...а маяк позволяет найти меня, где бы я ни была, — закончила она. — Я же собственность гильдии.

— И, конечно, его не снимешь так просто?

Она поразилась, каким злым был голос самханца.

— Не снимешь. Нужен маг...

Он тихо выругался и отрывисто скомандовал:

— Одевайся. Осталось не так много времени. Нужно вернуть тебя в школу.

Спускались они медленно. Ночные горы были опасны и здоровому, а факел в руках Мии почти не освещал путь.

Всю дорогу самханец был неразговорчив, отвечал коротко и зло, а больше молчал.

— Я провожу тебя, — заявил он непререкаемым тоном, когда они подошли к развилке.

— Тебе нельзя, тебя ищ...

— Не спорь со мной, Мия.

Последняя часть пути прошла в тягостном молчании. На подходе к школе Джин потушил факел. Перелезая через ограду, она спиной ощущала его полный гнева взгляд.

От этого было больно. Мия не понимала на что он злится — все же было так хорошо.

Она всхлипнула, сердито смахнула слезы и пошла в домик. Торопливо разделась в темноте и долго еще ворочалась на футоне, не в силах заснуть.

Глава 9. Шпильки

Сквозь сон Мия слышала утренний гонг, слышала, как собираются, переговариваясь, девочки, но не стала подниматься.

Она не хотела есть. И пуще того не хотела видеть лица других майко.

'Десять минут. Пусть уйдут — тогда встану', — подумала она, снова ныряя в объятия сна.

И проснулась от резкой боли, когда кто-то дернул ее за волосы.

Мия раскрыла глаза, заморгала и вскрикнула от ужаса. В первое мгновение она даже не поняла, что нависшее над ней искаженное и страшное лицо принадлежит Кумико.

Щелкнули ножницы над ухом.

— Ведьма! — прошипела дочь самурая. — Сними свое проклятье, или я отрежу твои волосы.

— Ты совсем с ума сошла?! — Мия схватила ее за руку, безуспешно пытаясь разжать цепкие пальцы. — Кумико, что у тебя с лицом?

Кожу ученицы покрывали красные пятна. Если вчера они походили на сыпь от мандаринов, то сегодня скорее уж наводили на мысль о болезни — вздутые, багровые.

— Сними проклятье, ведьма, — прорыдала Кумико.

Снова в опасной близости от уха щелкнули ножницы. Мия вскинула руку, защищаясь то ли от атаки, то ли от жутковатого вида майко и нечанно мазнула костяшками пальцев по лицу.

— Ах, дерешься! Вот тебе!

Зажатые в кулаке Кумико ножницы сыграли роль кастета. Щека взорвалась болью и сразу онемела. Мия взвизгнула, бестолково отмахиваясь от атаки. Противница набросила ей на лицо одеяло, ослепив, и резко дернула за волосы вверх. Мия кричала, вырывалась и била вслепую кулаками. Жутковато клацали ножницы, голове становилось легко и почти не больно...

— Ведьма! Я тебе покажу, как насылать проклятья...

— Пусти!

— ...специально патлы отрастила...

Мия прекратила вырываться. Чуть откинула голову назад и резко рванулась вперед, на звук всхлипов.

Это было больно! Все равно как приложиться с размаху головой о стенку. Но жалобный крик, переходящий в рыдания, подсказал, что удар достиг цели.

Тяжелое тело перестало давить сверху, стукнула дверь, отъезжая вбок. Мия села и, наконец, скинула одеяло.

Она была одна в комнате. Пол покрывали кровавые пятна — неужели она, Мия, расквасила Кумико нос, как советовал Джин?

В раскрытом дверном проеме виднелся двор и кусочек неба.

Что-то скользнуло по ее плечу. Мия машинально вскинула руку, ловя это 'что-то', и вздрогнула.

В ее руках лежали свитые в толстый жгут пряди волос.

Очень хорошо знакомых волос.

Она вскочила, ощупывая ставшую такой непривычно легкой голову и пряди потекли на пол вокруг нее черными блестящими змеями.

— Нет! — выкрикнула Мия. — Нет, нет!

Еще не в силах поверить до конца, она подошла к зеркалу, посмотрела в него и расплакалась.

* * *

'Волосы — это просто волосы, — твердила себе Мия. — Отрастут'.

Но стоило вспомнить о своей утрате, как ей снова неудержимо хотелось плакать. Без привычной тяжести голова казалась пугающе невесомой. Зеркало отражало страшилище с криво обрезанными, торчащими в разные стороны вихрами. Да еще едва поджившая губа и под глазом наливается синяк — ну чисто мальчишка-сорванец.

Давя всхлипы, Мия скатала футон. Собрала обрезанные пряди. Может, получится сделать из них парик? Не ходить же ей в таком смешном и жалком виде.

Она оделась и вышла, плохо представляя, к кому обратиться со своей бедой. И почти сразу же наткнулась на госпожу Оикаву.

— Ми-я?! — рот у наставницы округлился, а лицо вытянулось. — О, боги! Что с тобой случилось, девочка?!

Диковатый вид Мии привлек и других наставниц, а вслед за ними — учениц. Мия переминалась с ноги на ногу под их любопытными взглядами и старалась рассказать все поскорее. Ей уже не хотелось наказания для Кумико. Лишь бы все это прекратилось и ее оставили в покое.

— Что здесь происходит? — резкий мужской голос заставил ее вздрогнуть. Она вскинула голову и увидела, как лицо директора каменеет в маске ярости.

— Кто это сделал? — голос Такухати звучал очень спокойно, но стоявшие рядом ученицы вздрогнули и попятились. Мие и самой захотелось забиться куда-нибудь в темный угол, лишь бы не видеть, как колкий синий лед в его глазах наливается опасным магическим сиянием.

Госпожа Оикава побледнела. Кумико была ее любимицей.

— Я не знаю, что на нее нашло, господин Такухати. Кумико — хорошая девочка. Послушная, вежливая. И за ней никогда раньше не замечали подоб...

— Конечно, — тяжело сказал директор. — Найти мне эту хорошую и послушную. Быстро!

Он подошел и встал рядом с Мией. Потянул за подбородок вверх, заставляя смотреть ему в глаза. Кончиками пальцев огладил щеку, и Мия почувствовала, как пульсирующая боль под глазом затухает. Пальцы Такухати переместились на ее нижнюю губу. Прикосновения были аккуратными, но не нежными, скорее деловыми. Так мог бы действовать медик, перевязывая рану.

В первый миг его злость испугала Мию, но сейчас страх отступил. Она почувствовала, что эта ярость предназначалась не ей.

— Вот к чему приводит молчание, лучшая ученица, — прошептал он, почти не разжимая губ. И тут же, повысив голос, обернулся к наставницам: — Ну?! Где она?!

— Она заперлась в купальне, — тихо сказала одна из младших девочек.

Такухати нехорошо улыбнулся:

— Заперлась? Сейчас достанем.

Он быстрыми шагами пересек двор. Несмотря на трепет, который внушал директор в своем нынешнем состоянии, за ним потянулась толпа учениц и наставниц.

Мию слегка мутило от волнения и излишнего внимания окружающих. Младшие ученицы пялились на нее так, словно у Мии выросли рога или что похуже. Смотрели и перешептывались. Но сбежать сейчас было бы трусостью.

Процессия остановилась у дверей в помещение купальни.

— Кумико, выходи! — крикнула госпожа Оикава.

Ответа не последовало. Выстроившиеся полукругом женщины переглянулись.

— Ну же, девочка. Ты знаешь, почему мы все здесь!

Снова ни звука.

Такухати скривился и выплюнул короткое:

— Открой дверь.

'Или очень пожалеешь', — слышалось в его голосе.

Стук поднятого засова показался непривычно громким. Дверь отъехала в сторону. В проеме показалась Кумико.

От ее вида Мию продрал мороз по коже. Она была похожа на привидение-юрэй, неупокоенный дух, одержимый жаждой мести. Бледно-желтое кимоно без пояса висело на майко бесформенной тряпкой. Бурые пятна крови на рукавах только добавляли жути. Распущенные черные волосы полностью прикрывали лицо. С каким-то потусторонним ужасом Мия заметила на затылке Кумико несколько глубоких залысин.

— Подойди, — приказал Такухати. Кумико всхлипнула, но послушалась.

Медленными шажками она приблизилась к директору и встала рядом с ним.

— Покажи лицо.

Она отчаянно замотала головой и снова всхлипнула.

— Откинь. Волосы. Быстро, — рычащему приказу в голосе директора невозможно было противостоять. Кумико подняла руки, чтобы откинуть волосы.

Единый выдох ужаса и отвращения пронесся над толпой во дворе. Уродливые красные пятна, похожие на струпья, покрывавшие еще недавно миловидное лицо девушки, складывались в иероглиф 'вор'.

Кумико залилась слезами и бессильно уронила руки. Из разжатой ладони выпали серебряные шпильки кандзаси.

* * *

— Можно?

— Входи, лучшая ученица.

Он стоял у раскрытого окна и ловил ладонью дождевые капли. Где-то в небесах сердито рычал и ворочался небесный дракон. В комнате пахло свежестью. Ветер ворвался в оконный проем, взметнул под потолок и разнес по комнате листы рисовой бумаги. Тревожно зазвенели подвешенные у окна колокольчики.

— Дверь закрой. Сквозит.

Мия спешно задвинула створку и бросилась собирать разлетевшиеся бумаги.

— Оставь, — скомандовал Такухати. — Иди сюда.

Она подошла и встала рядом с ним. Гроза была уже на исходе, с неба не лило, а лишь изредка капало. Крупные серые капли падали совсем близко, и Мия подавила неуместное желание высунуться и подставить лицо дождю.

— Зима, — со странным смешком сказал генерал. — Это у вас называют зимой. Скажи, лучшая ученица, ты хоть раз видела снег?

Мия кивнула. Она видела снег. В горах, например.

— У нас, на Эссо, зимой каждый день снег. Заваливает двери и крестьянам приходится выбираться через крышу, чтобы покинуть дом. Снег тает, потом опять замерзает и превращается в лед. Синий лед.

— Почему синий? — шепотом спросила Мия. — Лед же обычно белый.

Странное настроение Такухати и неуместная откровенность испугали ее.

Он не ответил. Стоял и смотрел в окно. Туда, где покатые спины гор терялись в тяжелых тучах. Глаза самурая светились огнем. Синим, как тот лед, о котором он только что вспоминал.

— Собери бумаги, — скомандовал он так резко, словно устыдился своей внезапной откровенности.

Мия подорвалась выполнять приказ с тайным облегчением. Среди чистых листов бумаги ей попалось несколько исписанных. Глаза выхватили случайную фразу: 'Дайме совсем плох. Боюсь, что он не доживет до ханами'.

— Клади их на стол, — Такухати резко задвинул окно, отгораживаясь от сырости и непогоды, и зажег фонарь. Пламя подсветило стены желтыми бликами. Сразу стало уютно.

— Покажи лицо, — он подвел Мию поближе к фонарю.

— Со мной все хорошо, — попыталась возразить Мия.

— Это мне решать, — он осмотрел ее щеку на свету и неохотно кивнул. — Да, хорошо.

— Я... Можно спросить?

— Попробуй.

— Кумико. Что с ней будет? — выпалила Мия.

Такухати скривился:

— Я как раз составлял письмо главе гильдии. В нынешнем виде она — обуза. И порченый товар.

— Это же ваше заклятье.

— Мое, — не стал отрицать директор. — Маленький подарок за танец. Я всегда отмечаю так свои вещи. Слышала поговорку: 'Не воруй у самурая'?

— Значит, вы можете снять его.

— Могу. Но не стану.

— Почему?

— Она — воровка. Мне нравится, когда сразу видно, с кем имеешь дело.

— Это жестоко.

Он удивленно приподнял бровь и взглянул на нее так, словно видел первый раз в жизни. А потом дернул за выбившуюся из-под парика прядку.

— А это не жестоко, лучшая ученица? И я еще помню шутку с кимоно. Подлость и глупость — наказуемы. А ты — слишком жалостливая девочка.

Мия вздохнула, услышав в его голосе насмешку.

'Сама виновата', — сказали о Кумико наставницы. 'Сама виновата', — эхом согласились бывшие подружки дочери самурая.

В один день бывшая душа компании стала отверженной. На нее старались даже не смотреть лишний раз, словно даже от взгляда можно было заразиться. И дело было не только в наполовину облысевшем черепе или жутких пятнах по лицу. Казалось, клеймо 'Вор' теперь красовалось на самой судьбе майко.

Кумико третий день лежала на футоне в углу домика, отвернув к стенке ставшее безобразным лицо, и молчала. Она не вставала и не появлялась в столовой, лишь иногда Мия против воли замечала, как содрогаются ее плечи в безмолвных рыданиях.

Остальные девочки делали вид, что ничего особенно не происходит. Что никакой Кумико в домике нет, а может, и не было никогда. Все они были подчеркнуто вежливы и ласковы с Мией. И надо бы радоваться, но...

Но Мия помнила, каково это — быть отверженным. У нее хотя бы был Дайхиро. И цель — стать лучшей из лучших. У Кумико не было ничего. Ни друзей, ни красоты, ни будущего.

Мия не собиралась жалеть Кумико. Окружающие просто не оставили ей выбора.

— Она — собственность гильдии, — Мия попробовала воззвать к уже проверенному аргументу, но Такухати только усмехнулся.

— Гейша-воровка — пятно на репутации гильдии. А она, к тому же, еще и дура. Тебе достаточно было подойти ко мне или наставнице, и все бы вскрылось. Никогда не оставляй таких людей за спиной, Мия. Способный на подлость способен и предать.

Мие показалось, что последние слова он произнес, обращаясь больше к себе, чем к ней.

— Пожалуйста... каждый заслуживает второй шанс.

— Нет. И это не обсуждается. Я выкину ее за порог, как только получу подтверждение от гильдии, — директор окинул ее оценивающим взглядом. — Сними парик.

— Зачем?

— Ах, Мия, Мия. Когда ты научишься выполнять приказы? Сними парик, я сказал.

Она закусила губу и послушалась. Даже думать не хотелось, какой жалкий у нее сейчас вид. Вкривь и вкось обрезанные пряди, да еще и смятые под париком.

Жесткая пятерня погрузилась в ее волосы. Мия ойкнула, трепыхнулась.

— Стой спокойно! — прикрикнул мужчина.

Пальцы надавили на виски, поднялись к затылку, спустились к шее. Такухати сощурил глаза, словно что-то прикидывая.

— Можно попробовать, — объявил он. — Но лучше сидя.

— Сидя?

Он опустился на татами и потянул ее за собой. Мия попыталась вырваться, потеряла равновесие и плюхнулась прямо к нему на колени.

— Что вы делаете? Ай!

— То, что нужно. Помолчи. Не отвлекай меня.

Его ставшие внезапно обжигающе горячими пальцы скользили по ее голове. Надавливали, массировали, ерошили короткие волоски на макушке. Это было не столько неприятно, сколько странно. От движений волосы встали дыбом, начали потрескивать и искриться. Мия снова ойкнула и заерзала у него на коленях.

— Я же велел не дергаться, — с раздражением сказал директор.

Она послушно съежилась, догадываясь, что и зачем он делает. Казалось, под кожу забралось множество мелких насекомых и сейчас они там шевелятся и копошатся.

Некоторые маги умели исцелять не только себя, но и других. Но это было тяжело и доступно только отпрыскам самых древних фамилий. Исцеляя, самурай отдает своей силы, часть себя. А знатные господа редко и неохотно делятся с простолюдинами. И ладно еще мелочь — синяк или разбитая губа. Но волосы...

Все равно ведь отрастут.

Последние слова Мия сказала вслух. Такухати чуть обнял ее, прижимая к себе, и ухмыльнулся над ухом.

— Мне нравятся твои волосы, лучшая ученица.

Она чуть не вскрикнула, ощущая, как зашевелились, защекотали шею и поползли вниз стремительно растущие пряди. На голове словно сжимался и пульсировал горячий обруч. В комнате неприятно запахло паленым.

— На сегодня достаточно, — скомандовал Такухати. — Продолжим завтра, когда наберешься сил.

Собрал ладонью рассыпавшиеся локоны. Совсем короткие, чуть ниже плеч. Мие показалось, что его губы как будто невзначай коснулись мочки ее уха. Она обернулась, поймала взгляд директора и вдруг, вспомнив все, что было между ними в генсо, покраснела.

На лице мужчины появилась блудливая ухмылка:

— Да, я тоже помню наш урок, лучшая ученица.

Он сжал девушку в объятиях чуть сильнее, вжимая в свое тело, и она даже сквозь слой ткани ягодицами ощутила его возбуждение. В синих глазах загорелся голодный огонек.

Раньше она, наверное, начала бы вырываться. Но сейчас Мия знала: Такухати — человек слова. Она по-прежнему не чувствовала себя с ним уверенно, не знала до конца, чего ожидать от него. Но она больше не боялась. Словно что-то внутри маленькой майко подсказало: этот жестокий и сильный мужчина не причинит ей вреда.

— Спасибо.

— 'Спасибо' в карман не положишь. Не хочешь поцеловать меня в качестве благодарности?

— Хочу, — тихо сказала Мия, удивив не только его, но и себя.

Она положила руки ему на плечи. Почти так же, как было в генсо. Приблизилась и нежно коснулась обветренных губ своими губами. Неуверенно, робко. Так же робко она скользнула язычком внутрь. Поцелуй-приветствие, поцелуй-знакомство. В нем была не столько страсть, сколько любопытство. Мия изучала этого диковинного хищного зверя — мужчину.

Он не двигался, уступив ей инициативу. Лишь когда Мия подалась назад, чтобы прервать поцелуй, стиснул так, что стало почти больно, и поцеловал — с напором, страстью, воспламеняя и обжигая. Возбужденная плоть толкнулась в ее бедра, где-то внизу живота сладко заныло.

Мия отстранилась, прерывая поцелуй, и мужчина позволил ей это сделать. Ласково провел пальцем по припухшей нижней губе, огладил отросшие пряди.

— Завтра в это же время, Мия. И ешь больше мяса и рыбы. Съедай все, что тебе дадут в столовой, чтобы без капризов, как сегодня утром.

— А? — Мия захлопала глазами.

Сегодня в столовой ей и вправду выдали на завтрак огромный кусок запеченной рыбы, а не рис с маринованным дайконом и нори, как другим ученицам. Такое демонстративное подчеркивание статуса 'любимицы' показалось ей неприятным и даже оскорбительным, но она не решилась отказаться, чтобы не привлекать к себе излишнего внимания. Поковыряла рыбу, оставив на столе больше половины.

— Когда я что-то приказываю — не спорь. Просто делай. Мне нравятся твои волосы, — повторил он, пропуская локоны сквозь пальцы. — Так что ешь больше мяса.

Стальные объятия разжались. Мия еще мгновение сидела, глядя в синий магический лед его глаз, потом вскочила, поклонилась и выскочила за дверь, забыв парик на столе.

Глава 10. Как подсказывает сердце

— Думаешь, он прав? — тихо спросила Мия.

Вечер выдался на удивление теплым, и они сидели на разбитых ступеньках, греясь в лучах закатного солнца.

— В чем именно? — спросил Джин, не отрывая взгляда от наполовину обтесанной заготовки из рога оленя. Нож аккуратно касался кости, срезая все лишнее. Мия уже спрашивала, что именно он мастерит, но самханец только хитро усмехнулся и пообещал: 'Увидишь'.

— Насчет предательства... и Кумико.

Джин отложил свою работу.

— Я думаю, что с людьми никогда не бывает единственно верного рецепта, — спокойно сказал он. — Но если человек искренне раскаялся, милосердно будет дать ему второй шанс.

— То есть — надо простить?

Он пожал плечами:

— Простить — это надо тебе, а не ей.

— Я не понимаю.

— Не страшно. Я и сам не всегда понимаю. Это надо чувствовать, — он сверкнул белозубой улыбкой. — Делай так, как подсказывает сердце.

— Спасибо.

Джин не вернулся к работе. Сидел в закатных лучах рядом, совсем близко, и смотрел на Мию. Порыв ветра взъерошил ей волосы, пощекотал шею, заставив вспомнить о забытом в школе парике. Мия вдруг отчаянно застеснялась своего нелепого вида. Надо было замотать голову, прежде чем идти сюда! Хоть чем-то. Хоть тряпкой.

И зачем он только пялится?!

— Не смотри на меня так!

— А как мне на тебя смотреть? — с теплой улыбкой спросил Джин. — Ты похожа на встрепанного воробушка.

— Все так ужасно? — у нее задрожали губы. Отчего-то в школе она не переживала так остро из-за потерянной красоты. А сейчас, под взглядом самханца, вдруг стало обидно до слез.

— Не ужасно. Хочется укрыть, накормить и обогреть.

— Он обещал, что вырастит их снова.

Глаза мужчины сузились. Показалось — в них мелькнула злость, но ответил он сдержанно:

— Акио Такухати? Да, этот может.

У Мии дыхание перехватило от внезапной догадки.

Они оба знатной крови. И почти одного возраста. Самхан — ближайший сосед Оясимы, а до войны были годы мира. Столетия бок о бок сплели слишком много нитей между материком и островами. Родственные, торговые, культурные связи...

— Вы знакомы?

— Ледяной беркут с Эссо? — Джин странно усмехнулся. — Мы встречались несколько раз. И я слышал о нем. Опасный противник.

От напоминания о войне, разделившей их страны, Мия загрустила. Ей не хотелось думать о том, что Джин — враг.

— Как получилось, что такой человек гниет здесь? — продолжал самханец. — С этой работой справится любой маг с проблесками дара в крови.

— Не знаю... — Мия закусила губу, вспоминая нечаянно подслушанный разговор двух наставниц. Нет же ничего страшного, если она расскажет об этом Джину?

Доверие должно быть полным.

— Я слышала, — решилась она, — что это ссылка. За поражение в последней войне.

Джин присвистнул и рассмеялся:

— Он выстоял против двух носителей крови Аль Самхан, выжил и сумел вывести армию. Я видел план сражения. Ни один самурай не должен был уйти из той долины, Мия. Если бы такой человек был в моем подчинении, я не стал бы пинать его, как нагадившего щенка. Ваш сегун — идиот. Разве что... — он умолк и задумался.

— Что?

— А, неважно! — самханец вскочил, почти не опираясь на посох. Вопреки его прогнозам, сломанная нога заживала на глазах.

— Вставай, — велел он.

— Зачем? — Мия встала.

— Буду учить тебя драться.

Она помялась:

— А это точно нужно?

— Абсолютно, — непререкаемым тоном заявил самханец. — Чтобы в следующий раз ты сумела набить личико любой истеричной дурочке. Так, смотри. Я буду хватать тебя и объяснять, куда бить. А ты бей — не стесняйся. Торжественно клянусь, что побреюсь налысо, если сумеешь хоть раз меня достать.

Мия рассмеялась:

— Налысо?

— Ну да, — он подмигнул. — Я шесть лет бритым проходил, мне не привыкать. Готова?

Это было не просто. Совсем не просто. Джин заламывал ей руку, сжимал запястья в стальном захвате. Снова и снова терпеливо объяснял, почему, куда и как нужно бить противника.

— ...не надо хватать его за ладонь. И рукой дергать тоже не надо. Возьми за большой палец и потяни. Вот так. Ну? Давай, пробуй...

Мия пробовала. Морщилась, слушая деловитые пояснения как именно можно покалечить человека, применяя тот или иной прием, и повторяла, повторяла снова и снова.

Достать Джина у нее не получилось ни разу. Самханец уходил от любых ударов и пинков с неизменной легкостью, и сломанная нога ему, казалось, нисколько не мешала.

— ...мужчину бей коленом в промежность. Это очень больно. Но только если он один и у тебя есть шанс убежать. Иначе не зли — покалечат. Лучше быть изнасилованной, но целой и живой.

— А как же честь?

— Моя честь в том, чтобы выжить и отомстить. Ты бить меня будешь? — и белозубая улыбка...

Солнце почти село, во дворе сгустились тяжелые сумерки, с гор потянуло холодным зимним ветром.

— Все, — не могу больше, — выдохнула Мия и обмякла в его руках.

— Ты должна ударить меня локтем в горло, — мягко напомнил ей Джин, прижимая к себе горячее и покорное тело девушки.

— Все равно не получится, — засмеялась она. — Можешь злодействовать.

В зеленых глазах сверкнул и погас странный огонек. Он стиснул ее на мгновение. Губы самханца вдруг оказались близко-близко.

'Сейчас он меня поцелует', — отстраненно подумала Мия и поняла, что не станет сопротивляться.

Как нехорошо и неправильно — целоваться в один день с двумя разными мужчинами.

Но Акио Такухати как будто принадлежал другому миру. Миру обязательств, традиций и достижений. Миру утонченному, но заключенному в строгие рамки правил и ритуалов. Миру, в котором у нее не было ничего личного и даже возможность побыть одной выпадала так редко, что каждое мгновение одиночества становилось маленьким праздником.

А Джин был из мира иного. Вольного, дикого, в котором есть заброшенный храм и горячие источники с искроцветами. Мира чудесного и странного. Прибежища екаев и духов. Джин и сам был как дух — таинственный самханец, пришедший из ниоткуда, но ставший вдруг очень важной частью жизни Мии.

Она ощутила на губах теплое дыхание, смешливые искорки в его глазах сменились голодным желанием, но мужчина отчего-то медлил.

'Ну же!'

Она почти решилась сама сделать первый шаг, когда над ухом раздалось ворчливое:

— Это еще что за скульптурная группа у нас во дворе расположилась? Ишь, обвился вокруг девочки, змей самханский, даром что одноногий. Не то тебе в плену отрезали, что надо было. Отпусти ее, ей давно домой пора!

Мия ойкнула и выскользнула из объятий. Джин не сделал попытки ее удержать. И на его лице не отразилось ни растерянности, ни разочарования.

— 'То' мне тоже обещали отрезать. К счастью, не успели. Привет, Дайхиро. Рад, что ты вернулся. — И, уже обращаясь к Мие, продолжил: — Он прав. Уходя каждый день на весь вечер, ты здорово рискуешь.

— Угу, — буркнула Мия, не поднимая глаз. — Я пойду.

В груди зрела глупая, совершенно детская обида. Очень хотелось разрыдаться. Только непонятно, почему.

— Я провожу.

Тануки распушил хвост.

— Сиди уже, провожатель колченогий! Я сам провожу.

— Нет, — очень спокойно сказал самханец и вручил оборотню факел. — Но ты можешь пойти с нами.

Всю дорогу до школы тануки ворчал и ругался, Джин отшучивался, а Мия шла молча, глядя в землю.

* * *

Тануки дождался, пока Мия перелезет через ограду, а потом сердито обернулся к самханцу.

— Ты что творишь, гад такой?! — воинственно спросил оборотень.

— Не понимаю, о чем ты.

— Совсем девочке голову задурил.

Джин хмуро оглядел черневшие впереди стены школы.

— Пойдем, — велел он. — Не то место для разговора.

— Ты же уедешь, дурья твоя башка! — разорялся тануки на обратной дороге. — А ей жить дальше! Становиться гейшей. Я же вижу, как она на тебя смотрит. Хоть бы руки не распускал, козел похотливый...

Мужчина шел рядом молча. Его скульптурное лицо было бесстрастным.

— ...сперва сам пойми, чего тебе от нее нужно! — завершил свою речь тануки, воинственно встопорщив усы.

— Я увезу ее, — сказал Джин.

Оборотень споткнулся на ровном месте:

— ЧТО?!

— Мия не создана для того, чтобы быть гейшей.

— Тебе-то откуда знать?

— Вижу. Ей нужно замуж. За порядочного, надежного человека.

— Это за тебя, что ли? — подозрительно спросил тануки.