Не отдавай чужим меня взаймы.

И я лег рядом с тобой. Снял с себя мокрый свитер, кеды, и лег за твоей спиной, и прижался к ней, чувствуя и твою дрожь и свою.

— Не молчи, Том... Пожалуйста... Отругай, обматери... только не молчи... — попросил ты через минуту тишины, а я действительно был в каком-то ступоре.

И выдохнув, еле проговорил:

— Спи, мелкий... Завтра. Поговорим завтра...

Не знаю я, сколько мы вот так пролежали молча, каждый со своими мыслями и чувствами, пытаясь придти в себя, перестать дрожать и хоть немного поспать, прекрасно понимая, как мы будем "замечательно" выглядеть завтра, после такой ночи.

Мне давно не было так плохо. Я ведь понимал, что Ларс не собирается возвращаться к тебе, и эта встреча только разбередит, начавшую затягиваться рану в твоем сердце.

Но никак подумать не мог, что все это приведет тебя, братишка, к мысли о самоубийстве. И, конечно, я уж точно бы тебя связал, если бы знал, что эта встреча приведет к ТАКОМУ.

Я ведь знаю, что ты действительно собрался покончить с собой. Баночка антидепрессантов, которые ты пил все это время, после ухода Ларса, была пуста, хотя еще вчера я сам брал из нее таблетку, чтобы ты выпил ее за завтраком, и она еще была почти полной.

Я был ужасно зол на Ларса. Мне хотелось удавить его собственными руками. Хотя и понимал, что по большому счету парень виноват только в том, что решил начать вести правильный, одобряемый обществом образ жизни. Захотел завести жену и ребенка.

Но на фига сейчас была нужна эта встреча? И что было бы, если я все-таки вернулся в своей номер, а не остался у тебя?

Мне было страшно. Да, я знаю, что Билл импульсивный, но никогда раньше у него не было попыток уйти из жизни, как бы хреново ему не было.

Дрожь постепенно утихла. Чуть успокоились нервы, своей грудью я чувствовал стук твоего сердца. И может, это дало возможность расслабиться. Ты рядом. Ты со мной. И с тобой ничего не случится... Не позволю.

Я так и заснул, обняв тебя.

Утром открыл глаза, чувствуя на себе пристальный взгляд.

Сидишь рядом, бледный, с темными кругами под глазами, и в упор смотришь на меня.

— Я не хочу, что бы ты рассказывал нашим, о том, что было ночью. — Вот так сразу, без лишних слов и приветствий.

— И тебе доброе утро, — сажусь в постели.

Близко. Очень близко твое лицо. Красные глаза и сухие губы.

— Какого черта ты вскочил? Как ты? — касаюсь твоего лба кончиками пальцев и понимаю, что у тебя жар.

— Давай-ка ты ложись обратно, Билл — смотрю на настенные часы.— Закажу завтрак. Горячего чая зеленого, тебе не помешает сейчас. — Ложись. Не скажу ничего, успокойся. У нас сегодня выходной, надеюсь, за этот день ты придешь в норму... А завтра посмотрим...

Ты слушаешься меня, в кои-то веки, ложишься в постель, но сейчас не чувствую от этого радости. Просто во всем этом безысходность какая-то, и это почти убивает.

Подхожу к телефону, звоню в бар, и оставляю заказ на завтрак.

Возвращаюсь, натягиваю свитер.

— Ты хочешь уйти? — паника в твоих глазах.

— И не мечтай даже... — бурчу, и краем глаза вижу, как улыбка коснулась твоих губ.

После завтрака, вернее после того, как поел я, в тебя было бы сейчас глупо что-то пихать после вчерашнего, стоял возле открытой двери на балкон и курил, чувствуя, как ты посматриваешь на меня. Я знаю, что ты чувствуешь вину передо мной, и знаешь сам, что не понятно, что бы было сейчас, не окажись меня ночью в твоем номере.

Держишь большую кружку с зеленым чаем и не спеша, пьешь, сидя в постели, опершись спиной о подушки.

— Откуда ты взялся здесь вчера? — наконец-то спрашиваешь, и я пожимаю плечами, не оборачиваясь.

— А я и не уходил, после того, как ты сдрыснул к своему Ларсу.

— Не уходил?— надо же, ты даже на грубость не реагируешь.

Пипец, прогресс. В другой раз в меня бы уже полетела или подушка или что потяжелее, с соответствующими комментариями, что ты не сдрыснул, а просто ушел.

— Не уходил ... Опустошил твой мини-бар и вырубился... — говорю так же, не оглядываясь, потом, помолчав c закрытыми глазами и чувствуя, как душа стонет, хрипло спрашиваю. — Ты спал с ним?

Сердце бьется через раз. Несколько секунд тишины, спиной чувствую, как ты сжался весь.

Тушу окурок и медленно поворачиваюсь.

Глаза в глаза — и ты киваешь.

— Может, объяснишь тогда, почему ты травануться решил? От невье*енной радости, что ли?

Опускаешь взгляд и сглатываешь.

— Он сказал, что это был наш самый последний секс...

— Бл*дь ... Билл! — я почти ору. — Ну, ты же знал, что он не хочет больше отношений! Ну, и на х*я ты на ЭТО повелся??

Смотришь куда-то в сторону, взгляд цепляет разные вещи, но я прекрасно понимаю, что ты смотришь на них и не видишь.

— Том, ты когда-нибудь любил? — вдруг спрашиваешь, и я замираю.— По-настоящему, Том ... так, что кажется, дышать не можешь...

Чувствую, как испарина появляется на висках.

Я люблю, парень. Люблю. Только тебе об этом знать не нужно. Совсем.

— Нет... ты бы первым это узнал... — отвечаю, не глядя на тебя, чувствуя дрожь в груди.

— Так вот, когда ты влюбишься, вот ТАК, то поймешь, почему я повелся... Поверь мне...

Пересыхает во рту. Я ревную... Как же я ревную... Глупо, неправильно, но не могу по-другому... Не получается

Ты знаешь обо мне все, Билл... кроме одного... я люблю. И люблю давно. Но надеюсь, что ты ЭТОГО не узнаешь никогда...

Чуть позже ты заснул, а я сидел, держа твою руку в своей, и смотрел на бледное лицо, лаская каждую черточку, каждую родинку взглядом, как теплыми подушечками пальцев...

2004 год. 11 мая, утро перед школой.

Просыпаюсь от того, что кто-то касается моего носа. Открываю глаза и вижу перед собой отчима, прижавшего к губам палец. Понимаю, что он хочет, что бы я молчал. Он делает жест, чтобы я пошел за ним и выходит. Черт. Смотрю на тебя. Ты опять ночью пришел ко мне в постель. А я и не помню этого. Ну что делать со всем ЭТИМ?

Я же обещал маме, что мы больше не будем спать вот так... Ну что я сделаю? Как доказать, что хоть нам и по пятнадцать, но все это на самом деле очень невинно.... И что самое интересное — приползаешь ко мне ты, а достается за это всегда мне.

Осторожно встаю, натягиваю треники и выхожу, видя, что ты спишь как младенец, чуть приоткрыв розовые губы.

На кухне мама. Одна. Гордон в это дело не вмешивается.

Вкусно пахнет жареной ветчиной, тостами, чем-то еще... Домом пахнет.

— Доброе утро... — бурчу под нос.

— Доброе, Томас. Присядь.

Тяжело вздыхаю и сажусь напротив мамы. Беру кусочек булки, откусываю, медленно пережевываю.

— Ну что мне с вами делать?

Пожимаю плечами. Глотаю булку. Застревает в горле, начинаю судорожно кашлять.

Мама вскакивает и наливает воды, дает выпить. Пью, все-таки глотаю и с облегчением выдыхаю.

— Блин... чуть не подавился... — смотрю на маму повлажневшими глазами.

Слезинка скатывается по щеке, и она ее вытирает.

— Том. Скажи мне правду...— вдруг просит мама, и я понимаю, о чем она.

— Мам, ну чего ты... Пойми, что нет ничего ТАКОГО в том, что мы иногда спим в одной постели. Билл приходит, и я только утром обнаруживаю его рядом с собой, спящим, понимаешь? У меня даже возможности его прогнать нету...

Я говорил то, что было на самом деле.

И я ведь не должен знать о том, что ты целовал меня ночью месяц назад, думая, что я сплю...

— Ну чего тебе с Биллом самой не поговорить, а? Потому, что я старший, да?— почти обиженно шмыгаю носом.— Он приходит, а я виноват, да?

— Может и поэтому, а может, я считаю тебя чуть серьезнее твоего брата... Том. Вам уже по пятнадцать лет. Вы уже давно выросли из того возраста, когда совместное пребывание в постели не вызывает какой-то озабоченности. Понимаешь?

— Мам! — почти кричу, чувствуя, как к глазам подбираются настоящие слезы, не от кашля. — Ну, понимаю я все прекрасно! И ты пойми! Ну не делаем мы ничего дурного! Не собирались и не собираемся никогда! И в мыслях такого не было!

Срываюсь с места, взлетаю на второй этаж, и просто вваливаюсь в свою спальню, сдергиваю с тебя одеяло, потом тебя, начинающего просыпаться, хватаю за руку и рывком стягиваю с постели на пол.

— Том! Нет! Ты чего, Том?— орешь спросонья.

— Вали с моей постели, понял? Давай, проваливай! И никогда больше не приходи ко мне ночью! — это я тоже кричу, и вижу твои непонимающие глаза, вижу, как ты растерян, и мне становится тебя жалко, до слез.

— Том! Ну что ты вытворяешь? — на крики прибегает мама, а я валюсь лицом в подушку и плачу навзрыд. За тебя обидно, за себя обидно. За то, что нас нигде не понимают. Даже дома.

— Не приходи ночью сюда больше! Не приходи, Билл!

Тогда, дома, это была последняя ночь, когда ты спал со мной в одной постели. И это был первый день моей клятвы самому себе, что никогда и никто больше не посмеет сказать о наших отношениях что-то плохое.

Потому, что я этого не допущу.

Да, нам было тогда по пятнадцать, и это были действительно чистые отношения братьев. Отношения и чувства.

Так было еще два года. Вернее полтора. Потому, что я понял, что люблю тебя далеко не братской любовью, еще до того, как нам исполнилось по семнадцать. И испугался. Я не был девственником, в отличие от тебя, и у меня уже тогда появились девочки. А осознание того, что я в тебя влюблен просто поразило меня.

Я просто понял, что иногда не могу оторвать от тебя взгляд. Что мне до умопомрачения хотелось тебя коснуться и поцеловать. Сначала это вызывало нервный смех, я это списывал на "недотрах", как говорил Георг, но когда странные желания и чувства не покидали меня и после обычного секса, с девчонкой, вот тогда-то до меня и дошло — Том Каулитц влюбился в брата. Это был полный пипец. Я не спал несколько ночей, не зная, что делать со всем этим.

И именно тогда я стал играть "грубого Тома". Жесткого, стебающегося над всем и вся. Порой даже жестокого, наверное. Я часто обижал тебя, ни за что, практически. Но так, мне идиоту, казалось, что я смогу справиться со своими чувствами. А я был просто растерян, просто до одури боялся, что ты поймешь, что я тебя люблю. За грубостью, я прятал истинные чувства к тебе, всегда помня тот разговор с мамой.

Меня просто колбасило, когда для фото сессий нужно было приобнять тебя, или даже просто касаться рукой, меня эти прикосновения словно током били, а ты думал, что мне противно... Но в один прекрасный момент ты перестал так реагировать на мои выходки, ты начал провоцировать меня — специально касаясь, обнимая, даже чмокая в щеку иногда. А я злился, вырывался, отпихивал, показывал, что мне противны эти бабские нежности. Я орал, ругался, а ты смеялся, и вместе с тобой смеялись и Георг с Густавом. Но я видел, что твои глаза не смеются, братик. Я это видел... Не хотел об этом думать. А еще я чувствовал, что ты знаешь, почему я так себя веду. И может, только поэтому ты и прощал мне такое поведение и отношение к себе. В этом ты был старше меня и мудрее...

А я ждал, что ты начнешь встречаться с девочками, и может, тогда, мне бы стало легче...

Но вот только, чем больше проходило времени, тем больше я убеждался в том, что девочки тебе не нужны вообще. Впрочем, как оказалось после нашего семнадцатого дня рождения, когда алкоголь развязал тебе язык, тебе и мальчики не нужны были...

Все. Кроме одного. Меня.

01 сентября 2006 года. Ночь.

Я сплю? Нет, не сплю. Это только так, кажется... Потолок, зараза, чего так крутится-то, а?

Бл*... Ну, и что мне на эту карусель смотреть до тех пор, пока не протрезвею? Оооооох...

День рождения... Не думал, что так может развести от шампанского...

Что? Что за шорох за дверью?

Поднимаю голову и одним глазом, чтобы не двоилось, в слабом свете ночника вижу, как тихонько открывается моя дверь и в нее просовывается задница в боксерах.

От удивления открывается и второй глаз.

— Билл? — вслед за задницей появляется весь братец, тянущий за собой одеяло по полу.

В другой руке — бутылка.

— Дрыхнешь? — негромко спрашиваешь, и я сажусь в постели.

— Ты ох*ел, Билл? На время смотришь вообще? — смотрю сам на часы и даже одним глазом вижу на них два расползающихся циферблата и 4 стрелочки. Ну и как теперь время узнать?

— Держи! — суешь мне в руки бутылку шампанского.

Потом берешь свое одеяло, расстилаешь его на полу, молча, старательно, а я так же молча, внимательно наблюдаю за твоей полуночной деятельностью. Секунды десять. Потом не выдерживаю.

— Х*ли ты мне тут поляну стелешь, мелкий?

— Дурак, это не поляна, — садишься на одеяло и аккуратно в него заворачиваешься со всех сторон.— Ты не пускаешь меня к себе в постель, и че? Я должен мерзнуть в одних трусах?

— Ты же не баба, чтобы я тебя к себе в постель пускал. — Хмыкаю, хотя что-то сжалось в груди в комок.

Отпиваю шампанского из горла, не сводя с тебя внимательных глаз... горькое, зараза... это оно сладким только сначала кажется, а потом такая гадость...

— Не баба... — слышу твое бурчание, и ты принимаешь протянутую тебе бутылку.

Тоже отпиваешь, кривишься...

— Как тебе день рождения?— поднимаешь на меня глаза.

— Нормально...— откидываю голову, глажу свое полное пузико. — Нажрался, напился... Жаль только, что не снял никого на ночь...

Твой выдох. Смешок. И вдох.

Не понял. Поднимаю голову. Смотришь куда-то в пол, натягивая на худенькое плечо, сползающее одеяло.

— Ты чего, Билл?

Удивленно поднимаешь на меня глаза.

— А чего?

— Вздыхаешь чего? — чуть медлишь, потом пожимаешь плечами, и опять они оголяются.

Что-то мягкой волной проходит по сердцу.

— Слушай... — отодвигаюсь к стене.— Кидай ты свою поляну, иди сюда. Замерзнешь, простынешь... на полу то... меня потом совесть, замучает, нах...

— Можно? — переспрашиваешь, не веря, что я тебе впервые, почти за два года, разрешаю лечь рядом с собой.

— Говорю, сюда иди... — чуть приподнимаюсь и протягиваю тебе руку.— Не хватало, чтобы простыл...

Все еще не веря, что я сам тебе это предложил, ты не спеша, встаешь, поглядывая на меня, а мне становится смешно, и я все сильнее улыбаюсь. Ты замечаешь эту улыбку и несмело присев на край моей кровати, исподлобья смотришь на меня.

— Ты прикалываешься, да?

Понимаю, что ты не веришь мне, после всех тех, подколов и стеба с моей стороны, на тему наших отношений.

Чуть приподнимаюсь и, обняв тебя одной рукой за шею, заставляю лечь со мной рядом, и моя рука так и остается лежащей у тебя под шеей. И убирать мне ее не хочется. Укрываю тебя своим одеялом и твои холодные колени касаются моего бедра.

— Бл*! Ты как лягушка, Билл! — вздрагиваю, но лишь сильнее притягиваю тебя к себе.

Приподнимаюсь и отпиваю шампанское, передаю тебе. Берешь бутылку и пристально смотришь на мой подбородок, потом проводишь по нему пальцами.

— Мооокрый... — нежно тянешь это и я, замерев от удовольствия, с бьющимся в висках сердцем, ощущаю это твое прикосновение к моему лицу.