— Ладно, пойдем отсюда...
— Э-э, нетушки! — протянул Костя. — Нутром чую — правильное место. Смотри: вот здесь вполне могла располагаться площадка для ритуальной игры в мяч. Ты знаешь, что это значит?
— Ну, это что-то вроде этой... как ее? Ну, в деревне... а, вспомнил — улама! Когда десяток мужиков ловко перекидывали мяч бедрами друг другу.
— Да, сейчас ее так называют. Эту игру индейцы специально для нас демонстрировали. А ты знаешь, что улама самая древняя игра в мяч на Земле? Ей больше трех с половиной тысяч лет.
— Да ну!
— Вот те и ну! Но объяснение ей простое: ведь эти леса — родина каучукового дерева. Так что сварить кусок резины не представляло огромного труда. Правда, до этого еще нужно было додуматься.
— А что тут додумываться-то?
— А не скажи! Представь себе все величие индейских цивилизаций и теперь подумай: ведь ни один не додумался изобрести колесо. А ведь, казалось бы, что может быть проще? Вернее, они про колесо вроде как и знали, но не сообразили использовать ни в телеге, ни в гончарном круге. Хотя для телег еще и лошади нужны, а их-то как раз и не было.
— Ну дела! Век бы не подумал, — воскликнул Толян, не строя из себя умника.
— Так вот. Об игре улама. Ты знаешь, почему я заинтересовался этим местом? — довольно мурлыкал Костик, найдя свободные уши для лекции.
— Да ладно, говори сразу! Откуда мне знать? — обиделся инженер безопасности.
— Как правило, в отличие от современной уламы, в этой игре проигравших убивали. И не просто так, а приносили в жертву. Причем, самым ценным в этом жертвоприношении было пролить побольше крови, в дар богам, конечно, ну и вырезать из "подношения" еще живое сердце. Так что можешь сам домысливать, какова это была игра...
— Тут Гитлеру с его Освенцимами далеко! — хрипловато произнес Толик, видимо в красках представив событие, когда-то разворачивавшееся здесь.
— И вот к чему я клоню. Эта углубленная продолговатая площадка для игры в мяч обычно размещалась рядом с пирамидой или возвышением, где происходило жертвоприношение. Жертв обычно сбрасывали, а кровь сжигали, так как она была самым важным подношением для их, охочих до зверств и весьма многочисленных божеств. Вообще-то у меня не укладывается в голове, как майя могли развить столь высокую религию, искусства, можно сказать, философию и космогонию, и тут же проливать человеческую кровь чуть ли не цистернами.
— Воистину, жуткая и одновременно прекрасная цивилизация!
— И, к сожалению, почти непонятная нам. Ведь испанские монахи, первый раз увидев столицу ацтеков Теночтитлан, приняли ее за рай на земле. Настолько город, построенный на воде, оказался красив.
— Да, а потом построили на его месте этот огромный, грязный и шумный Мехико, — добавил недовольно Толян. Костя не возражал...
— Но хватит о великом. Сейчас, сдается мне, мы стоим прямо на площадке для этих жертвоприношений. А вот то каменное возвышение наверно и являлось главным местом действия, — знаток майя указывал на заросли кустов, сквозь которые проглядывала какая-то каменная глыба или постройка. — Надо там пошукать. Как думаешь?
— Раз говоришь надо, значит пошукаем! — нарочито бодро, чтобы скрыть сомнения, ответил Толя.
— Понимаешь, там может оказаться полость и подземный ход с какими-нибудь ценностями, или колодец, куда скидывали жертвы, или обрыв для тех же целей. Так что, давай, сначала обойдем осторожно площадку, а потом исследуем, не найдется ли в той развалине чего-нибудь интересного...
Осмотр показал, что в противоположную сторону от центра города площадка резко обрывалась вниз на метров десять-пятнадцать. Точно сказать было невозможно — мешали густые заросли внизу. Костя остановился, примериваясь к центральной постройке:
— Ну что, приступим?
— А что, смотреть на нее, что ли? — ответил помощник, и они смело приблизились к каменному сооружению. Его первоначальную форму и предназначение было сложно угадать, настолько сильным разрушениям подверглась кладка.
— Такое плачевное состояние тоже может говорить в пользу значимости объекта, — пробормотал Костя, внимательно разглядывая каменные глыбы. — Захватчикам часто хотелось уничтожить именно самые важные здания.
Тщательный осмотр показал, что с одной стороны располагался предполагаемый вход, но заваленный обрушившимся сводом. Поскольку плита раскололась на несколько небольших фрагментов, у искателей приключений появился шанс разобрать завал своими силами. По обоюдному согласию русские охотники за сокровищами приступили пыльной работе, и спустя час стояли перед довольно приличной дырой, манящей своей таинственной чернотой.
— Ну что, фонарики в руки и идем? — спросил Толик.
— Надо было каски с лампочками захватить, — раздосадовано воскликнул Костя.
— Так, кто ж знал-то? Не переться же теперь битый час по жаре в лагерь и обратно?
— Ладно, надо хотя бы посмотреть, что там, — согласился Костя, подожившись на русский авось. — Тогда полезли?
— А змей там нет? — вдруг вспомнил недавний казус напарник.
— Не думаю. Во-первых, уж больно глубоко, а во-вторых, мы тут такого тарараму наделали, что если и были, то давно разбежались, — успокоив себя таким незамысловатым рассуждением, отважные кладоискатели полезли в проем.
Внутри стояла кромешная тьма и пыль, взлетающая от малейшего движения воздуха. Фонарики выхватывали только небольшие освещенные круги на серых стенах, но, перед продвигающимся на четвереньках Костей, заманчиво маячил черный проем низкого наклонного коридора. Они проползли где-то с десяток метров и уперлись в завал камней, за которым все же проглядывал дальнейший ход.
— Мне кажется, мы можем разобрать эти камни, — прикинул на глазок Костя.
— Давай, закрепим фонарики в расщелинах кладки, и в четыре руки растащим камни вдоль стен.
Они дружно принялись за дело. Работа спорилась, и вскоре исмследователи уже проделали сносный лаз.
— Давай, еще пару больших камней выдернем из кучи. Тогда почти как по улице пойдем! — воодушевленно предложил Костя и ухватился за внушительный камень посреди завала.
Не надо было этого делать. Ох, не надо! Расшатав камень, Косте удалось его выдернуть из завала. Дальше он не успел ничего сообразить. Вся груда стала с грохотом уходить куда-то вниз. Камни, видимо, затыкавшие какой-то колодец или шахту, посыпались, когда один из них сдвинули с места. Костя при этом оказался на самом верху ссыпающейся массы. Он, правда, успел метнуться в сторону Толика, и его не погребло сразу. Но и выбраться не сумел. Единственное, что успел — ухватился руками за еще держащиеся камни. Чисто рефлекторно крикнул:
— Толь! Помогай! — а сам завис на краю обвала, болтая ногами в пропасти.
Напарник отважно бросился на выручку, схватив приятеля за руки и совершив последнюю ошибку в череде злоключений. Камни второй волной стали обваливаться и они уже вдвоем заскользили в пустоту. Дальше Костя помнил только собственный крик, падение, толчок о наклонную стену, удар головой...
* * *
...пок... пак... пок...пак... — легкий хлопающий звук размеренно повторялся то слева, то справа. Костя приходил в себя — по крайней мере, об этом говорили звуки. Кроме хлопков, был слышен шорох, словно кто-то бегал или прыгал в мягкой обуви. Вот справа донесся легкий женский или девичий смех и опять... пок... пак...
Наконец Костя открыл глаза и тут же закрыл — прямо в зрачки ударил яркий солнечный свет. Наученный первым опытом, он снова осторожно приоткрыл веки и стал наблюдать. Слева направо солнце пересекала быстрая тень. Вот она промелькнула налево... пок... затем направо... пак... опять налево... пок... и так далее. Наконец силы настолько вернулись к нему, что Костя смог повернуть голову вправо — туда, откуда до этого слышался смех.
Сразу стало легче смотреть. Тень, перемещающаяся по небу, оказалась мячом. А от того, что советский археолог увидел справа, у него захватило дух. И не от идеальной, словно с иголочки, новой, каменной площадки для игры в мяч улама, и даже не от давящей своей монументальностью, противоположной стороны поля, состоящей из ступеней, поднимающихся на площадь для жертвоприношений.
Дыхание перехватило от вила стройной высокой индейской красавицы, которая с необычайной грацией и легкостью отбивала мяч бедрами с надетыми на них защитными накладками из толстой, раскрашенной на индейский манер кожи. Кроме этих спортивных атрибутов и мягких замшевых тапочек на девушке почти ничего не было. Вернее, ее тело облегала туника из столь тончайшей белой ткани, что Косте не составляло труда рассмотреть прекрасное тело, двигающееся в невероятных па. Точеное, с чуть монголоидными чертами лицо девушки было ослепительно красиво. А черные, прямые волосы оказались перетянуты тонким красным шнурком со лба на затылок.
"Интересно, я что, умер?", — подумалось ему, глядя на эту невероятную для земных условий игру.
— Еще не совсем! — опять достиг слуха девичий смех. — И спасибо за комплимент, а то толтеки, когда видят меня такой, кривятся и говорят: "Что за тощая и длинная уродина?"
"Она что, слышит меня?" — запаниковав, подумал Костя.
— Не пугайся — конечно, слышу! Можно же богам хоть какое-то преимущество иметь, — снова засмеялась девушка, не преставая ловко отбивать мяч к сопернику, которого Костя пока не видел. Он помнил эту игру в деревне лакандонес — там мяч больше катался по полу, чем летал. А тут тяжелый литой каучуковый снаряд с уверенным постоянством описывал дугу над Костиной головой, даже не думая приземляться на землю. Девушка опять прочитала мысль гостя и снова хихикнула. — Ты не удивляйся, чужеземец. Мы тут играем на то, чтобы узнать: остаться тебе у нас или все же вернуться на Землю.
Костя вдруг с ужасом увидел, что над ним летал не мяч, а его собственная, отрубленная голова — прямо, как у жертвы индейских жрецов. Он зажмурил от страха глаза. До его слуха опять донесся мелодичный смех:
— Какой ты забавный — сам себя пугаешь! Это же мяч! Зачем ты его в свою голову превратил?
— Я ничего не... — до Кости медленно доходило, что он все-таки говорит. И не только говорит, но и придумывает себе видения.
— Ну что ты все смешишь? — ответила на незаданный вопрос девушка. — Нас ты не выдумал. Слабо еще богов выдумывать. — И продолжила отвечать на немые вопросы. — Знакомься: я — Чиракан. Можешь меня звать и Иксмукан и еще парой десятков имен, это дела не меняет. Я у майя и ацтеков что-то вроде богини любви и плодородия, той же Афродиты или Венеры. А играю я твоей судьбой с хорошо известным тебе пернатым. Догадался?
— Неужели Кецалькоатль? — до Кости наконец дошло повернуться, и он заворожено уставился на среднего ростом, довольно крепкого сложения юношу, одетого в классический индейский наряд. Тот приветливо махнул рукой и ловко отбил подлетевший мяч.
Что-то произошло. Мяч больше не взлетел со стороны Чиракан. Костя резко повернулся и увидел, что богиня держит его в руках.
— Что-то не так? — настороженно спросил археолог, припоминая, что боги играли его судьбой.
— Нет, все так. Мне просто надоело, и я сдалась, — объяснила Чиракан.
— И что?..
— Он выиграл!.. — девушка, насладившись напряженным ожиданием гостя, все-таки сжалилась и объяснила. — Пернатый змей считает, что твоя задача на Земле еще не выполнена, а вот мне ты очень понравился. Ты такой необычный, беленький! — затем наигранно грустно, совсем по девичьи, вздохнула и призналась. — Придется тебе возвращаться.
— Но ты не расстраивайся, — донесся голос подходящего к нему молодого человека. — Когда-нибудь, через много долгих лет, ты сможешь гостить в нашей пирамиде столько, сколько тебе вздумается.
— Подождите, я хотел еще так много у вас расспросить! — до Кости дошло, что сейчас его выпроводят обратно на Землю, и он так ничего и не узнает о древнейшей культуре и их богах.
— Не волнуйся ты так, бедненький! Мы совсем не такие жестокие, как нас представляют историки. Спрашивай, есть еще чуть-чуть времени, пока ты не перешел критической черты.
Костя почувствовал, как от восторга разъезжаются мысли — столько всего и сразу хотелось спросить.
— Тогда... почему ты здесь, Кецалькоатль? Ведь ты жил у Ацтеков?
— Действительно, бедненький! Какая же у вас, историков каша в голове должна быть. Я — Пернатый змей. Просто наиболее известен под именем Кецалькоатль. Меня можно встретить и под другими именами, например, Кукумак или Кукулькан. Что это меняет? — потом юноша вздохнул. — Ты прав: я воплощался у толтеков, но мне не удалось... — было видно, что ему трудно об этом говорить.
— Давай, я лучше об этом по порядку расскажу, — вмешалась девушка, подойдя и положив расстроенному юноше руку на плечо. — Тоже мне, несчастный наш Змеик! Ладно, слушай, Костя, нашу грустную историю. Понимаешь, майя, ацтеки, мицтеки и другие индейцы — дети одной цивилизации, которую мы выращивали несколько тысяч лет. Племена и народы сменяли друг друга, от века к веку и от места к месту, и всюду мы пытались им помочь.
— Но зачем столько крови? — не удержался от возгласа Костя и тут же подавился своим нахальством. Настолько сильно резанули обидные слова по безмятежному взгляду богини. Ее лицо сразу как-то осунулось и погрустнело. Так что гость тут же попытался исправить ситуацию.— Простите, я не хотел вас огорчать.
— Нет, ты прав, это море пролитой крови и есть наше проклятие, лежащее на всей цивилизации. Индейцы — они же несчастные дети, которые смотрели на жестокость природы и уверовали, что и им нужно поступать так же бесчеловечно, чтобы выпросить у нее милостей. Не тебе объяснять, что все юные цивилизации болели этой детской, ничем неоправданной беспощадностью. Другим народам Земли удалось ее преодолеть, но в мире майя, а затем и ацтеков кровавые жертвоприношения кормили и плодили инфернальных чудовищ, которые, в свою очередь, требовали все больше жертв и жестокости. Однако развитие человека и общества не может быть основано на страданиях и насилии. Мы в течение столетий пытались привить в наших несчастных детях тягу к прекрасному, и толтеки, в конце концов, сумели развить высокую науку, религию и искусства.
— Подожди, а кто такие, эти таинственные толтеки?
— Толтеки таинственны для вас из-за того, что их пытаются отождествить с отдельным народом. Но это не народ, а качественное отличие людей, живших в городах и занимающихся наукой, философией и искусствами. Таинственности им придают их высокие достижения в постижении космогонии и создания своей, отличной от других цивилизаций, философии и мистики. Они жили не только на севере, но и здесь в Яшчилане, Теночтитлане и других городах.
— Но почему так опечалился Кецалькоатль? — спросил Костя у девушки, видя, что юноша совсем погрустнел.
— Когда толтеки достигли вершины своего развития, воздвигнув земной рай, основанный на море крови своих жертвоприношений, этот диссонанс между зверскими культами и развитием культуры достиг предела, и тогда, бедный Змеик... — девушка нежно погладила по голове не сопротивляющегося ласкам юношу. — ...решил принести себя в жертву и воплотился в одного мальчика. Он много перенес и долго вспоминал, взрослея, что и как ему нужно сделать... Он и сейчас остался в памяти народа, как лучший правитель: более пятидесяти лет он вел народ к высочайшим достижениям души и разума, настраивая их мысли на напрасности ритуальных жертв. В конце концов, он прямо призвал их отказаться от убийства людей в храмах. Но толтеки не захотели отречься от своих кровавых ритуалов, и тогда он сам отрекся от них, вернувшись сюда. Это событие и стало началом заката индейской цивилизации.
