Не дареный подарок

ОБНОВЛЕНИЕ ОТ 3 ФЕВРАЛЯ

Глава вторая. Обживательная

— Эээм, хазяин, а ты правда здесь живёшь? Четвёртый год живёшь и живой ещё? — опора подо мной зашевелилась, Илис пожал плечами. А я, потыкав его лапкой в щеку, сокрушенно призналась, — в лесу было лучше.

Вспомнила холодные, мокрые дожди, что с силой пробивались сквозь листву, доставая до почвы даже под самыми ветвистыми и лиственными деревьями. Вспомнила запах сырости и гниения, и вечно мокрые лапы, и соврала с чистым сердцем:

— В лесу было уютнее.

Ночи, полные подозрительных звуков и голодного воя опасных хищников, вылились в моё привередливое:

— В лесу было спокойнее.

И притопнув задней лапой, безапелляционно заявила:

— И пахло приятно.

В коридорах огромного замка, что волей судьбы и щедростью хозяина, добрые триста лет назад превратился в военную академию, гулял сквозняк, принося с собой густой запах браги, разбавляемый иногда едкими ароматами бальзамического состава и пота.

Жуткая смесь.

— Это крыло мужского общежития. Здесь плохо, неуютно и постоянно чем-нибудь воняет, — хозяин мне достался жестокий, не чувствующий тонкую, женскую натуру.

И тут совсем не важно, что моя тонкая натура в особенно голодные времена не брезговала падалью и объедками. И пару раз даже пыталась умыкнуть детёнышей из плохо охраняемых норок.

Я была поражена в самое сердце, но последней каплей стало уверенное:

— Со временем привыкнешь, — сопровожденное небрежным похлопыванием по голове.

— А сколько тебе тут учиться осталось? — унылый вопрос мой вызвал негромкий смешок.

— Полтора года. У тебя будет много времени, чтобы привыкнуть, ушастая.

— Хватит звать меня ушастой! — прижав уши к голове лапками, угрожающе клацнула зубами на потянувшуюся ко мне руку. Илис решил вновь потрепать меня по голове.

— Имени у тебя нет, — напомнил он, не убоявшись моих зубов и все же растрепав шерстку, — и как мне тебя звать, ты не знаешь.

— Ушастая мне не нравится.

Из-за двери, мимо которой мы проходили, раздалось приглушенное "БАБАХ!", потянуло паленой шерстью. Илис хмыкнул и никак не прокомментировал это происшествие.

А я только сильнее вцепилась когтями в его куртку.

Возвращение с практики выдалось изматывающим. Сначала мой слишком самоуверенный хозяин полчаса препирался с лекарем, требуя, чтобы его отпустили на свободу. Потом, все оставшееся время до отправки в родную академию, выслушивал сочувственные речи однокурсников, что жалели его такого бедного, насильно мною озадаченного и предлагали по-тихому свернуть мне шею, раз он, такой жалостливый, не может. А потом найти тех, кто его мною одарил, и проделать с ними то же самое.

Сначала я пыталась покусать безмозглых советчиков, но хозяин не дал, потом просто шипела, изредка взрываясь низким, утробным рычанием, а под конец и вовсе отсиживалась за пазухой у посмеивающегося Илиса, не желая видеть мерзкие рожи его однокурсников.

Выбралась только когда мы оказались в академии. И тут тоже порадоваться было нечему.

Темно, холодно, гулко. Периодически кто-то орёт, воет, визжит и что-то где-то постоянно взрывается.

Спокойно, тихо и относительно уютно стало только когда мы оказались в комнате.

Небольшой, скудно обставленной, но чистой.

— Миленько, — спрыгнув на пол, я деловито обнюхала все углы, героически победила паука, решившего обустроиться со всеми удобствами в углу, между ножкой стола и стеной, и, пока Илис копался в шкафу, готовясь к походу в душ, успела попрыгать на кровати. На кровати не прыгалось. Твердая как доска, она не имела пружин и повторить трюк, что я изобразила в одном из номеров постоялого двора, в который забралась через окно на свет и вкусные запахи, у меня не получилось.

— Хазяин, нам нужна другая кровать!

— Зачем? — стягивая через голову рубашку, он не мог видеть, с каким озабоченным видом я тыкала лапой в тонкий матрас.

— На ней же невозможно спать! Это издевательство! Это не пе-да-го-гич-но, заставлять студентов спать на таких неудобных кон-струк-ци-ях...наверное, — многие слова и речевые обороты я выучила подслушивая разговоры, ещё когда жила в городе. И о значении некоторых из них имела довольно смутное представление.

— Можешь на ней не спать, — великодушно разрешили мне.

— Но как же? — спрыгнув на пол, я деловито подошла к полуголому двухметровому мужику, не чувствуя угрозы. — Где я тогда буду спать?

— На полу, — предложил он и уронил мне на голову свою грязную, пропахшую потом и дымом рубашку. Мне бы стоило помнить, что большой — не всегда умный, а чаще всего очень даже дурак. Вот как мой хозяин, например. Он вроде бы хороший и за целый день я смогла убедиться в том, что быть чьей-то намного лучше, чем быть ничейной, но порой так его покусать хочется.

Я замерла, тихо прошипев:

— Сними ее.

Со мной случались неприятности и похуже грязной мужской рубашки, но это было раньше. До того как у меня появился хозяин и билет в новую сытную и спокойную жизнь.

А тут раз и грязная, вонючая тряпка на голове.

— Скоро вернусь. Не скучай пока, — проигнорировав моё требование, он собрал все необходимое и ушёл, закрыв за собой дверь.

Он ушёл мыться, а меня оставил одну в незнакомой комнате, на полу, под ЭТИМ.

Шансов на спасение у рубашки не было.

Забыв про брезгливость, я растерзала её, превратив в половую тряпку, а в завершение ещё и сделала то, о чем мечтала второй час.

К тому времени как чистый и довольный жизнью хозяин вернулся, на полу его ждала изодранная, едко пахнущая отходами жизнедеятельности горных рагр, кучка моего недовольства.

Получасовые скачки по комнате со страшными ругательствами и обещаниями оторвать мне хвост и открутить уши, можно было считать приятным бонусом и наслаждаться погоней.

Как оказалось, когда тебя пытаются поймать не стремясь сожрать, а всего лишь обещая всякие страшные ужасы, которые в жизнь едва ли воплотятся, играть в догонялки очень даже весело.

— Ушастая, ты же оттуда все равно рано или поздно слезешь...

— Лучше поздно! — со знанием дела сообщила ему. Взлетев на шкаф, я забилась в дальний угол, прижимаясь к стеночке и со злорадством глядела на тянущуюся ко мне руку. Не доставал. Аж десять сантиметров не доставал. Я нашла себе надежное убежище. И это в первый же день!

— Ушастая! — рявкнул он.

— Неправда! — вякнула я.

И наступившая после этого тишина была полна искреннего удивления.

— А какая тогда? — после долгой паузы наконец-то спросил он.

— Голодная.

Скептическое фырканье было мне ответом.

— Холодная.

Озадаченная тишина.

— И нисчастнайааа! — взвыла не своим голосом, цапнув таки задумавшегося о чем-то Илиса за указательный палец.

— Уй! — рука тут же исчезла, а я, подползя к краю шкафа на пузе, имела счастье лицезреть озадаченного хозяина, задумчиво изучавшего свой покусанный палец. — Надеюсь, ты не ядовитая.

— Вот завтра и узнаем, — мстительно сообщила ему, любуясь нахмуренными бровями и поджатыми губами.

— Слезай, — велел он, позабыв про своё боевое ранение. Даже немножечко обидно стало. Я ж его до крови укусила. Мог бы побольше об этом попереживать.

— Зачем?

— В столовую пойдём. Было бы неплохо пообедать. Раз мы и вчерашний ужин, и сегодняшний завтрак пропустили.

— И правильно, что пропустили, — услышав о том, что меня сейчас накормят, я бесстрашно спрыгнула на хозяйское плечо, — скармливать живым, исправно функционирующим организмам утром то, что осталось с вечера — отвратительная привычка!

Меня ухватили за шкирку и быстро стянули с плеча, удерживая на уровне глаз:

— Портить чужую одежду, ушастая, тоже плохо.

— Кааакую такую чужую? Это же была твоя рубашечка, а ты мой хазяин и у нас с тобой все теперь общее. И кровать, и одежда...и тарелка, — поджав задние лапки, я как можно жалобнее заглянула ему в глаза и сообщила, — и пузо пустое у нас одно на двоих.

Это была победа. На меня плюнули, пообещали в следующий раз уж точно все так просто это не оставить, и понесли вперёд. К светлому будущему. К еде. В столовую.

* * *

Сидя на столе, перед тарелкой наполненной жаренным мясом, я мечтала о том, чтобы оказаться в лесу. И пускай они сами жрут это своё аппетитное, вкусно пахнущее, такое манящее мясо. Лучше быть голодной, зато не помятой.

Стоило нам только появиться в столовой, как Илис привлек внимание одной грудастой девицы, а я пары десятков её разноразмерных соплеменниц. Меня щупали, тискали, дергали, пару раз сжали так, что чуть не придушили, и не переставая верещать, называя прелестью, лисанькой, пусенькой, и лапопулечкой.

Хозяин на эти издевательства смотрел со снисходительной улыбкой и обнимал свою белобрысую девицу. Предатель и гад, кажется, в тайне надеялся, что меня сейчас придушат таким негуманным способом и он освободится от бесполезной нечисти.

А я выжила!

И теперь сидела перед едой помятая, нервная, ненавидящая всех. В особенности белобрысую нахалку, которая прижималась к моему хозяину, поглаживала его по плечу, на котором я совсем недавно сидела, и что-то увлеченно рассказывала.

Он слушал и ел. Я не слушала и не ела, я закипала.

Когда рядом громко поставили поднос, нервно подпрыгнула, вызвав смешки у присутствующих.

От одного из соседних столов послышалось предложение накапать бедной лисичке успокоительного.

Это было последней каплей. Я набросилась на мясо, с рычанием вгрызаясь в сочные куски и представляя на их месте вон ту рыженькую с холодными, но удивительно сильными руками, что чуть меня не придушила, ту темненькую, с тягой к заячьим хвостам, и того смуглого шутника, что предлагал скормить меня какой-нибудь нормальной хищной высшей нечисти и посмотреть, перейдёт ли моя привязка на неё.

— Ого, — рыжий, что так небрежно и громко присоединился к трапезе, с уважением смотрел на быстро пустеющую тарелку, — знаешь, Илис, я был не прав. Если её поднатаскать и долго не кормить, она всех врагов просто съест.

— Тайс, не говори глупостей. Разве может такая маленькая прелесть, — засюсюкала белобрысая, протягивая руку ко мне, — кого-нибудь обидеть. Она же такая пушистая милаха.

Я поперхнулась, рыжий фыркнул, а Илис со знанием дела предостерёг свою безголовую подругу:

— Поверь мне, Ная, она не милая и не прелестная.

— Йа опафная нечисть, — грозно прошамкала с набитой пастью, враждебно глядя на девушку.

Всерьез меня никто не воспринял. Все умилялись моему аппетиту, встопорщенной шерстке и гневному сопению.

* * *

Илис спал. Тихонечко сопел, уткнувшись носом в подушку, и ничего вокруг не слышал.

И пока меня никто не видел, не контролировал и не поучал, я решила провести разведку. В конце концов, мне теперь здесь жить, это теперь мой дом родной, и его неплохо было бы изучить.

Закрытую дверь преодолела легко и быстро. Едва слышный хлопок и я уже в коридоре.

Всем были хороши эти перемещения, если бы ещё и беззвучными оказались, я была бы совсем неуловимой. Но мне не повезло. Дар мой оказался немного дефектным.

Коридор ночью стал ещё более неприятным местом, чем был утром. Холодный и тёмный, он пугал тихими копошащимися звуками и странным эхом.

Вжимая голову в плечи, я как можно тише цокала когтями по камню, обследуя коридоры. Нашла мужскую душевую, по запаху определила где находится туалет, по звукам догадалась в каких комнатах не спят. Чуть не довела до сердечного приступа какого-то нервного первокурсника, засидевшегося в библиотеке, и в итоге нашла кухню.

Центр всей академии, самое лучшее, самое нужное, самое замечательное место во всем замке.

Здесь было намного теплее, чем в продуваемых всеми ветрами коридорах, и вкусно пахло едой.

Замерев у порога, я несколько секунд просто вдыхала запахи, блаженно жмурясь и поджимая передние лапы. Удивительное, упоительное, ни с чем несравнимое чувство накрыло меня с головой.

Если бы сейчас на глаза показалась та парочка, что поймала меня и привязала к хозяину, я бы их расцеловала от переполняющих меня чувств.

Такого подарка от судьбы и двух наглых идиотов я просто не ожидала.

Столовая была темна и безлюдна, кухня, в общем-то тоже, была безлюдна, но далеко не тиха.

Мелкая, тощая нечисть, в количестве штук двадцати, копошилась у плиты, стола и ящичков с приправами. Одни быстро подготавливали тесто для утренней выпечки, другие разогревали воду для чьего-то позднего чая, мыли последние грязные тарелки и звенели кастрюлями.

В помещении было весело, громко и как-то суетливо, но стоило только переступить через порог, как наступила звенящая тишина.

Все слаженно уставились на меня, замерев в самых неожиданных позах.

— Вееечер добрый? — полувопросительно протянулась я, прижав к голове уши.

— Нечисть, — проговорил тощий, намывавший до моего появления тарелку.

— Илистара, — подтвердил тот, что готовил чай.

— Бродит по академии без хозяина, — сурово заметил тот, что подготавливал тесто.

— Кушать хочешь? — с дружелюбной улыбкой на темненькой мордочке поинтересовался один из вытиравших стол.

— Дааа, — соврала нервно, хотя в животе места после сытного ужина не было. Привыкшая голодать, каждый раз я ела как в последний, наедаясь впрок.

— Пирожки остались.

— Сссладкие.

— С вареньем и творогом.

— И чай.

Слаженно, в строгом порядке проговорили они, чтобы вместе устрашающе спросить:

— БУДЕШЬ?

— Дааа.

Нечисть оказалась подчиненными, но не сильно от этого страдающими натовиками, которых пристроили на кухне, как в самое теплое и безопасное место.

Они кормили кадетов, а кадеты кормили их. Призрачная нечисть от обычной отличалась многим. Начиная от количества быстроразвивающихся разумных особей и заканчивая способом питания. Призрачная нечисть развивалась быстрее и легче, и питалась исключительно эмоциями, не приемля обычную пищу.

Я обычную пищу очень даже ела и каким-то чудом умудрилась запихать в себя два пирожка и страдала над третьим, не имея возможности его съесть и не находя в себе сил побороть природную жадность и оставить выпечку в покое.

Натовик, что принёс мне пирожки и чай, боком, с опаской подобрался ближе и шалея от собственной смелости погладил мой пушистый бок.

Я напряглась, готовая, если понадобится, бежать куда глаза глядят, спасая свою жизнь. Тело ещё помнило устрашающую силу нежных девичьих ручек, и повторения не хотело.

Нечисть гладила нежно, с опаской, готовая в любое мгновение отдернуть лапу, и я расслабилась.

Заметив, что покусившемуся на мои меха натовику я лапу не отгрызла, остальные осмелели и через минуту меня наглаживали все, позабыв о работе и весело переговариваясь.

А я блаженствовала. За все двадцать лет своей жизни меня ещё ни разу так не гладили. Прямо вот чтобы так, аж до желания помурлыкать и подставить мягкое брюхо.

Даже в пушистом детстве, когда я целых два года жила в доме, в качестве питомца шестилетней дочери купца, меня обычно гладили так, что шкура готова была сползти, а шерсть вырывалась клочьями.