— Я только в начале пути, — повторяет Ли, и длинная смуглая рука тянется к Бобу. Прикасается беглым движением, отдергивается. Боб краснеет еще гуще. Плохо быть блондином: эмоции видно за версту. — Но я добьюсь многого.

Он делает пару глотков шампанского из кофейной кружки, заменяющей богемский хрусталь. К черту богемский хрусталь. Так веселее.

— Я добьюсь, — он жмурится, словно от яркого солнца, наблюдая за Бобом. Тот пьет шампанское неохотно: Боб не любит алкоголь. Ничего, что изменяет сознание, ничего, что мешало бы думать.

"Сегодня разрешаю", ухмыляется Ли.

— И я возьму тебя с собой, — он хватает Боба, и притягивает его к себе на диван. Тот неуклюже роняет кофейную чашку, воздух наполняется звоном и запахом перебродившего винограда. Ли обвивает Боба, будто плющом, запутывает в объятиях и резко целует в губы.

Сопротивление бесполезно.

Боб дергается, словно жук в паутине, и сдается клейким непроницаемым нитям почти моментально. У него нет причин противиться, он давно влюбился в Ли — смутной щенячьей влюбленностью, не разбирающей возраста и пола, так любят кумира, божество, не живого человека. И все-таки вздрагивает именно от страха: а вдруг — сон или шутка? Божества редко спускаются к смертным, как правило, к героям или прекрасным девам. Не к таким, как Боб.

Ли врывается языком в рот Боба властно, словно тот не друг, а собственность, раб. От него вкусно пахнет чем-то съедобным, и Ли прикусывает тонкие губы до капли крови, с трудом удерживаясь от более резких проявлений своей натуры. Ли знает, что Боб примет все — любые извращения, любую мУку, но именно его восхищенная преданность, покорность не позволит злоупотреблять.

— Ли... ты... я... — после поцелуя и объятий, Боб взъерошен более обычного. И дрожит — угловатыми плечами, кадыком на тонкой шее, влагой у слезных желез, припухлыми после "вторжения" бледно-розовыми, будто неглубокая ранка, губами. И кажется, будто ему не почти девятнадцать, но лет шесть или семь; на долю секунды Ли задумывается о своих "педофильских наклонностях". Избирательных "педофильских наклонностях".

— Ты девственник, верно? — уголок улыбки — словно маленький шип, вроде шипа дикой розы. А разве Ли сомневался?

Нет.

"Другой вопрос, что мне впервые попадается девственник... так что для нас обоих интересный опыт".

Боб кивает, разводит руками:

— Ну... я не из тех, на кого девчонки или парни вешаются косяками, — и здесь Ли закрывает ему ладонью рот. Да, не из тех. Да, "меня-просто-не-замечали". Какая разница теперь?

Ли ступил на лестницу, ведущую к небу, Ли возьмет Боба с собой — так почему бы не отпраздновать событие переходом дружбы на новый уровень?

Эта лестница принадлежит только им.

— Только не бойся. Я не сделаю тебе больно.

Ли не предполагал, что кто-то услышит от него подобную фразу. Воистину Судьба умеет шутить. Зато Боб и не боится: он готов ради Ли на все.

Мостик через пропасть, с завязанными глазами?

Какая ерунда.

Словно подтверждая сравнение, Боб приближается, бесцветная "мышиная шестка" ресниц скользит по щеке Ли, и теперь сам целует друга.

Ли не обманет.

Опыт странен для обоих: первый у Боба, и первый без жесткости, переходящей в откровенный садизм, — у Ли. Прежде китаец не жалел партнеров и партнерш — проституток, случайных знакомых; его любовники-на-ночь выбирались из постели окровавленные, в ссадинах и ушибах, часто с синеватыми следами проволоки на шее или парой мокнущих дыр в сосках.

Иначе — странно... но не плохо.

Ли ведет — и впрямь, словно слепого по узкой тропе над горной грядой; удовольствие совсем иного рода, чем просто секс и просто выплескивание темных инстинктов. Власть имеет много лиц, как и любовь, Ли озадачен незнакомым обликом: нежностью. Не ожидал прежде всего от себя. Странно.

Ли задается вопросом, кто и чей видит сон.

Его худощавое, но крупное тело с резко очерченными мышцами, точно у профессионального спортсмена, накрывает Боба целиком. Приходится делать паузы между ласками: Ли опасается сорваться на удар или вогнать ногти в грудь или ягодицу любовника-"жертвы". Не-жертвы. Он напоминает себе: не жертвы.

Доверие обезоруживает. И... завязывает глаза.

Боб подчиняется его воле в каждой мелочи, робкий и неуверенный в себе, он не слишком страстен — зато чувственен, и откликается на любое движение, прикосновение и поцелуй. Ли тяжело дышит от возбуждения, от осознания: его *не* боятся, не просят пощады, но — продолжения. Обвивая Боба, Ли в который раз испытывает горький, как сок запретного плода, соблазн: рвануть, заставить расступиться тонкую светлую кожу, подобно вампиру напиться крови.

И вдвойне силен кайф оттого, что он преодолевает свое желание.

Нежность, думает Ли. Неизведанное, непонятное. Почему Ли вообще испытывает что-то к этому незаметному, совсем не красивому парню? Что делало его лучше искусных шлюх и капризных кукольно-прелестных мальчиков?

Наверное то, что Боб — первый, единственный, кто не испугался и... полюбил его?

В момент их почти одновременного оргазма, Ли тоже закрыл глаза, будто они ослепли одновременно.

После они лежат рядом, с трудом умещаясь на маленьком плюшевом диванчике, от которого пахнет старым плюшем и спермой. Боб утыкается в волосы Ли, и тот остро ощущает горячее дыхание, словно волосы — его заголенные нервы.

— Ты теперь изменишься, Ли, — внезапно прерванное молчание заставляет китайца вздрогнуть, точно кто-то разбудил ледяной водой.

— Изменюсь? О чем ты, Боб? Если про то, что случилось сейчас, то... не думаю. Мне просто было хорошо с тобой. Надеюсь, тебе тоже.

— Да... Нет, — Боб определенно не расположен обсуждать свой первый сексуальный опыт. Напротив, он подхватывает с полу одежду и быстро прячется в нее, словно в кокон. — Я не о том. Я о Синдикате... Ли, это Мафия. Знаю, ты давно мечтал попасть в клан, но они заставят делать ужасные вещи. Я много знаю о Милленионе, и...

— Тсс, — Ли заставляет его замолчать наименее привычным способом: поцелуем. — Я понимаю. И хочу, чтобы ты понял. Величия не достигнуть без жертв, и первый агнец на этом алтаре — моральные принципы. Тебе тоже придется отказаться от них, Боб.

Ли предпочел бы оттянуть эту часть разговора. На пару дней. А лучше месяцев. Но раз Боб первый разворошил осиное гнездо, нужно поймать каждую осу и вырвать у нее жало. Несколько язв-укусов — тоже необходимая жертва.

Боб сжимается в углу дивана, путаясь в пуговицах рубашки. В результате обрывает одну или две — Ли отмечает этот жест аккуратного Боба, и поджимает губы. Некоторые осы кусаются чересчур больно.

Затем Боб соскакивает с места. Возвращается за письменный стол, будто прячется от Ли. Разламывает куриную ногу, словно вымещая на жареном цыпленке то, что не может сказать вслух. Интересная реакция протеста — Ли ловит себя на том, что тянет рассмеяться, точно щекочут пятки.

Куриными перьями.

— Что-то не так? — шампанское степлилось как в кофейной кружке, так и в бутылке, но Ли делает пару глотков.

— Н-ничего... просто проголодался. Кстати, там еще много. Я приготовил ужин. Ты будешь ужинать?

Конечно, приготовил. Очередная традиция. Ли хочется думать: с сегодняшнего дня к совместным ужинам-беседам прибавится... новое. Но для того нужно поработать ловцом ядовитых насекомых.

— Тебе не хочется работать на Мафию, потому что они убивают людей. Так, Боб? Не хочется вызнавать и давать информацию, которую потом используют во зло. Не хочется даже косвенно быть причиной чьих-либо неприятностей.

Боб отодвигает полупустую тарелку.

— Да. Ли. Мне страшно... даже не страшно, сам не пойму, как объяснить. Не хочу делать плохое. Я технарь, Ли, а не шпион и не...

В который раз заставляют замолчать. Просто объятие, Боб напрягается и покорно расслабляется в руках Ли.

— Если не ты, Синдикат найдет кого-то другого. Это сила, с которой нельзя сражаться, зато можно быть на ее стороне. Ты просто будешь говорить, что видел и слышал. Возможно, добывать по заказу. Синдикат — не сборище маньяков, что бы тебе ни говорили родители... или в школе и университете, но система с железными законами. Подумай об этом, Боб, ты сможешь защитить невинных и наказать предателей, пускай и не своими руками.

Взгляд Боба направлен в окно. Вид из квартиры в "спальном" районе неважный — серые здания, тусклые фонари, похожие на обгорелые спички. Холодный серо-лиловый асфальт, редкие вкрапления прохожих и почти беззвездное небо.

Город — система. Милленион — система.

Защитить невинных и наказать предателей.

Боб думает о Фемиде и ее повязке на глазах. В его силах снять повязку.

И остаться с Ли, с которым так хорошо, никогда не было похожего прежде, только бы... друг, больше, чем друг никогда не покидал его.

Кодекс чести? Моральные нормы?

Разве они спасают от одиночества?

Выбор очевиден.

— Ли. Я согласен, — говорит он.

Потом выворачивается и прижимается щекой к обнаженному торсу китайца:

— Я согласен на все... только останься, ладно? Не только на ужин.

11. Value of subsistence

К некоторым персонажам Миллениона трудно привыкнуть. Кажется, будто они не люди, но демоны или духи, причем плохо замаскированные оболочками человеческой фигуры. Один из таких — приближенный самого Большого Папы, Бейр Уолкен, темнокожий мужчина, возраст которого колеблется между тридцатью и пятьюдесятью — или между тридцатью и тремястами лет, Ли не сумел бы определить точнее. Белые волосы делают Уолкена похожим на негатив фотографии. Единственное яркое пятно — оранжевые очки. Ли спрашивает себя, вдруг за очками — лазерные пушки или зеркала мира демонов.

Аудиенция Уолкена — почти то же самое, что аудиенция Папы.

Да, Ли немного волнуется.

Офис Уолкена — спартанский и сухой, черно-белый, как сам облик "правой руки" Босса. Ли стоит, вытянувшись по стойке "смирно" перед тяжелым столом. Уолкен сидит в кресле, тоже прямой и несгибаемый, как трость черного дерева с серебряным наконечником.

— Поздравляю, Ли, — если Бейр Уолкен и умеет улыбаться, если и подразумевается улыбка — остается лишь догадываться о ней, — Ты уже год в Милленионе, и мне выпала честь отметить твои заслуги как отличного... исполнителя.

Ли едва заметно кивает.

Исполнителя. Убийцы — так точнее. Впрочем, Ли не вульгарный "чистильщик", те всего-навсего бесплатное приложение к паре пистолетов, автоматы по отстрелу неугодных Большому Папе. За год Ли взял под контроль половину нелегального бизнеса в "нижнем городе", что же до убийств... считайте особым хобби.

Милым хобби. Правда, половину полицейских тошнит, когда они обнаруживают трупы его жертв. У каждого свой стиль, а Ли намного изобретательнее "чистильщиков".

— Ты уже один из лучших, Ли, и ты знаешь об этом, не так ли? — продолжает Уолкен. Выражение его лица нельзя "считать" — оранжевые очки отражают свет маленькими солнышками, немного слепят и заставляют осторожно улыбаться. — И хорошие новости не должны удивить тебя. Большой Папа распорядился назначить тебя ответственным за следующие районы...

На столе Уолкена большая карта. Зелеными флажками Бейр отмечает зоны влияния Ли, и у того перехватывает дыхание — всего на пару секунд, но приходится вонзить ногти в ладонь, чтобы не продемонстрировать переизбыток эмоций.

Полгорода нанизано на зеленые шпильки.

Полгорода — на острие иголки по имени Балладберд Ли.

— Благодарю. Клянусь верно служить Синдикату.

Аудиенция закончена?

Почти. Очки-солнышки (такой диссонанс на неподвижной темной маске) вскидываются на Ли вновь.

— Да, и еще. Тот мальчишка, которого ты рекомендовал несколько месяцев назад...

— Боб... э... Роберт Паундмакс? — теперь ногти вспарывают внутреннюю сторону ладони. Что-то не так с Бобом?

— Да. Извини, не запомнил пока его имени. Не знаю, где ты его нашел, но парень настоящий гений. Он умудряется вызнать все и обо всех. Он один стоит всех остальных наших агентов.

Ли позволяет себе улыбку.

— Я передам ему, господин Уолкен. Обязательно. Боб будет в восторге от вашей похвалы.

Маленький бар на углу двух витиеватых, как запутанные котенком нитки, улиц давно стал их излюбленным местом. В тот вечер — вернее, почти ночью, Ли "задерживался на работе" допоздна, а Боб и вовсе иногда ночевал в маленьком-офисе подсобке Миллениона, — они не изменили традициям.

— Твой город. Ли, мы сидим в твоем городе, — Боб делает жест, словно пытаясь обхватить стол и барную стойку. — Поверить не могу, что ты так быстро добился своего...

"Еще не добился", — Ли сумрачно думает об отце и брате. Отец не слишком доволен приближенностью сына к Мафии, а может, до него доползли связкой гремучих змей слухи о жестокости Ли. Скверно. Брат, напротив, настаивает, чтобы Ли продолжал... и у него есть на то причины, причины, о которых Ли не рассказывал даже Бобу.

Он снимает с волос стягивающую резинку. Пряди рассыпаются и закрывают глаза, точно вуалью.

— Ли?

Боб тянется к нему. Того гляди, прижмется — плевать на окружающих. В полумраке и бледно-синем неоне движения замедлены, словно в толще воды. Но всего-навсего проводит по голове, будто пытаясь исцелить прикосновением.

— Неважно себя чувствуешь?

Ли чудится: Боб действительно знает *все*. И телепат вдобавок.

"Нет. Не буду рассказывать".

— Просто устал, — Ли сжимает пальцы Боба. Мягкие гибкие пальцы. Пианист...или компьютерщик. Ли улыбается вполне искренне, вспоминая первое впечатление, их знакомство. — Уолкен хвалил тебя, знаешь? Спрашивал, где я умудрился откопать такое сокровище и чем Синдикату придется расплачиваться.

— Расплачиваться? Как насчет двойной порции на обед...и ужин, — фыркает Боб. Неоновый полумрак скрывает его, однако Ли не нужно специальной подсветки, чтобы пронаблюдать смущение.

Кое-что он тоже знает, верно?

— "Работаю за еду", — передразнивает Ли, — а если серьезно, то информация стоит денег. Зачастую — куда дороже, чем наркотики, оружие... и даже смерть. Подумай об этом, Боб. Не вечность ведь тебе жить в халупе и ездить на метро.

"Учитывая, что ты не хочешь брать у меня ни гроша", — добавляет Ли про себя, и это возвращает к мыслям о собственной семье. Порой Ли завидует Бобу. Его родители посвятили жизнь науке и едва замечали сына, но, по крайней мере, не придется делать выбор.

— Тебе плохо. Я чувствую это, Ли.

— Что? — вздрагивает, словно от внезапного укола... или от столь же внезапной ласки. — Боб, прекрати. Все в порядке. Повторяю, я просто устал.

Правда сводит судорогой челюсти. Ли остервенело вливает в себя один бокал терпкого сакэ за другим, неон и полумрак вокруг размазываются в фиолетово-белое пятно, похожее на плевок в луже. Сфокусировать взгляд не получается.

— Я просто устал, — в который раз повторяет Ли. Боб не допрашивает. Сидит рядом, изредка осторожно касаясь запястья или волос, будто надеясь "считать" информацию.

"Выбор. Придется сделать выбор".

Кажется, Ли проговаривает это вслух, а еще имя Кэннана — "он хотел, чтобы я работал на Синдикат", и об отце, который против. Кажется, он хватает Боба за ворот рубашки, и выкрикивает в лицо. Об отце-политике — "Он возненавидит меня", о брате — "из-за него я в этом чертовом Милленионе".