Двоичное исчисление

Фэндом: Gungrave

Автор: DerSchatten

Бета: нет

Название: Двоичное исчисление

Жанр: драма, ангст, претензия на психологизм.

Пейринг: Balladbird Lee/Bob Poundmax

Саммари: ничего принципиально нового, просто "взгляд с другой стороны", а именно об отношениях второстепенных персонажей, которым за все 26 серий аниме едва ли уделили десять минут суммарно. Да и еще: это попытка написать не о "персонажах аниме", а о *людях*.

Рейтинг: R

Размещение: c указанием авторства.

Предупреждения: Атипичный для аниме-фиков стиль, тематика etc., майндфак, библейские и мифологические ссылки и аллюзии, кое-где жестокость (в рамках рейтинга "R"), пересказывание канона с дословными цитатами (причем, с переводом английских сабов, которые имел счастье наблюдать автор), отдельновстречающиеся неуместные потуги на юмор и/или иронию. Значительная доля фэнона (т.е. придуманных автором деталей), при общей претензии на In Character и каноничность. Про character's death, полагаю, предупреждать не стоит, поскольку кто смотрел, тот знает, а кто не смотрел, тот вообще ничего не поймет...

Статус: закончен, 11 глав.

От автора: для автора это далеко не "мой первый фик". Автор не принимает "тапки" в виде претензий к пайрингу, а не то может вам явиться со всеми сериями и начать промывать мозК насчет каноничности сей пары. Нормальная критика принимается охотно и благодарно.

Дисклеймер: персонажи и мир принадлежат Yasuhiro Nightow. Отдельная благодарность выражается группе Deine Lakaien за песню-лейтмотив.

Двоичная система счисления — это позиционная система счисления с основанием 2. В этой системе счисления натуральные числа записываются с помощью всего лишь двух символов (в роли которых обычно выступают цифры 0 и 1).

Словарь технических терминов

"Таков мир, в котором мы живем. Плыви по течению и ни о чем не задумывайся."

Чак Паланик

0. Intro. One plus one

В некрологе восемнадцатилетнего Балладберда Ли написали бы что-то наподобие: "умер от скуки", а в предсмертной записке значилось бы: "в моей смерти прошу винить политиков и бизнесменов, устроивших самый нудный банкет в мире". Ли умел не показывать эмоций — огонь прятался в сосуде темного стекла, ледяном сосуде, словно таился в самой тьме. Но скука разъедала, словно концентрированная щелочь. Ему чудилось — тонет в ней.

Утопающий хватается за соломинку. Ли "схватился" за единственного сверстника среди приглашенных. Сверстника? Парень выглядел года на два-три младше. Возможно, из-за маленького роста и более чем субтильного телосложения; возможно из-за детского любопытства, с которым он озирался по сторонам, норовя подхватить каждую фразу.

"Ему правда тут интересно?" — Ли усмехался уголком губ. В ладони мелькала зубочистка. Острие впивалось в подушечку большого пальца, словно Ли едва удерживался, чтобы не вонзить импровизированную иглу в чью-нибудь глотку.

От убийства, как и от самоубийства, удерживало и наблюдение. Все за тем же блондином — тот смахивал на юркую белую мышь. За пятнадцать минут "Мышонок" успел сунуть курносый нос в разговор десятка важных людей, сам оставаясь незамеченным — неудивительно, большинству он едва доставал до плеча, а почти никто не видит тех, с кем не встречается взглядом. Плюс три раза наведаться к шведскому столу, вернуться с доверху наполненными тарелками и уничтожить содержимое.

"Кто он такой?" — лениво думал о "Мышонке" Ли. Прежде не встречал. Да и на сыночка кого-нибудь из высокопоставленных персон не похож. Богатенький мальчик определенно не нацепил бы довольно поношенные, хотя и тщательно выглаженные брюки и старомодный галстук-бабочку.

Забавно.

— Привет, — когда блондин в очередной раз шмыгнул мимо, Ли бесцеремонно поймал его за рукав. — Ты, случаем, не шпион? Пытаешься разнюхать государственные тайны... — Ли покосился на тарелку "Мышонка", в очередной раз заваленную едой, — ...Или разорить ресторан?

Паренек повел себя в точности, как сцапанная котом мышь. Неуклюже взмахнул руками, едва не вывалив содержимое тарелки на собственную одежду и на безукоризненный костюм Ли, сжался, моргая круглыми голубыми глазами. Ресницы у него, как у всех натуральных блондинов, были бесцветными, похожими на канареечный пух, отчего выражение лица казалось беззащитным, уязвимым...

Ли сглотнул. Ему попадались подобные люди: "идеальные жертвы". Очень сложно не проявить себя — хищника.

— П-привет, — выговорил "Мышонок". Он попытался вывернуться, но Ли цепко держал его за рукав, а рубашку жалко. — Я не... я просто первый раз здесь, вот и... я не шпионю, честно... случайно оказался...

Именно так пищат грызуны, когда кошачьи когти пронзают бархатную шкурку и врезаются в мягкое тельце. Ли ощутил, как на него накатывает желание, сродни сексуальному — темная его изнанка, без любви и ласки, жестокость и инстинкт пожирания слабых. Разорвать в клочья. Затащить это маленькое белобрысое создание в потаенный угол, и...

Он тряхнул длинными волосами, зазмеившимися по спине, словно локоны Медузы Горгоны. Оскал удалось заменить улыбкой. Ли усадил парня рядом с собой.

— Расслабься, я не маньяк-убийца, — усмехнулся он, щуря и без того узкие глаза. — Извини, если напугал. У меня несколько своеобразная манера знакомиться. Позволь представиться, Балладберд Ли, — он протянул "Мышонку" руку, и прежде чем тот среагировал, пожал маленькую ладонь с неожиданно длинными гибкими пальцами — пальцами музыканта, пианиста. Или... компьютерщика.

— Э... я Роберт. Роберт Паундмакс. Вы можете звать меня Бобом — все так зовут, — "Мышонок" на всякий случай отодвинулся от Ли.

"Этот парень боится собственной тени. Нужно осторожнее, если я не хочу, чтобы он удрал", — подумал китаец. Кивнул Мыш... Бобу.

"Паундмакс. Знакомая фамилия — кажется, кого-то из ученых... да, точно. Руководитель одного из научных проектов, финансируемых моим отцом. Видимо, папочка решил притащить сыночка... знакомиться с нужными людьми? Заба-авно..."

— Тебе вроде не скучно, а, Боб? Искренне завидую. Мне уже раз пять хотелось повеситься прямо вон на той хрустальной люстре, может быть, хоть немного развлекло бы...

— Н-нет... совсем не скучно, что вы, — Боб озирался по сторонам, словно надеясь, что кто-то спасет его от непрошенного собеседника. Потянулся к оставленной на краю стола тарелке и дернулся. Ли с той же милой улыбкой пододвинул "Мышонку" его добычу.

— Совсем не скучно, — Боб целиком отправил канапе с семгой в рот, — мне всегда нравилось, ну... слышать, понимаете? Здесь и вообще, люди говорят, а я пытаюсь запомнить, узнать все, понимаете? У меня получается. Я знаю почти всех, почти все обо всех...

— Понимаю, — тон Ли звучал успокаивающе. Впрочем, атмосфера опасения рассеялась, как табачный дым от порыва ветра. Несмотря на свою способность вызнавать "все обо всех", Боб казался доверчивее двухмесячного младенца, и угрозы не ощущал.

Угрозы? В планы Ли не входило ничего опасного для Боба.

— Называй меня на "ты".

— Окей, — разулыбался Боб. — На "ты" проще. Так вот, — теперь "Мышонок" жевал кусок пирожного с белковым кремом, — я могу услышать то, что другие не могут...

Светлая кожа внезапно залилась ярко-багряной краской.

— Ли, ты, наверняка, думаешь, будто я хвастаюсь? Но я... честно, вот... у тебя есть кусок проволоки или... ага, зубочистка сгодится.

Боб забрал у китайца импровизированную "иголку", извлек из кармана что-то похожее на миниатюрную микросхему, присоединяя к имеющимся "запчастям".. И Ли с возрастающим изумлением наблюдал, как в маленьких лапках блондина, действительно похожих на мышиные или крысиные — светлая до розоватой полупрозрачности кожа, можно разглядеть переплетения вен, а ногти короткие и кое-где обгрызенные, — зубочистка, загадочная деталь, несколько проводков да спичечный коробок превращаются, в...

— Что это? — спросил Ли.

— Послушай. Там твой отец. Беседует с моим, — кивок на другой конец многолюдного зала. На другой берег пронизанной золотистым полумраком искусственного света человеческой реки, журчащей полноводной реки, где не разобрать ни слова. Ни слова?

— "...Следовательно, вы признаете, что данный проект имеет все шансы на осуществление", — незнакомый голос. Боб прошептал, покраснев еще сильнее, до корней волос: "Мой отец".

— "Безусловно", — теперь Ли узнал собственного отца, — "Главное, чтобы Милленион одобрил это. Вы ведь понимаете, что в этом городе ничего не делается без ведома Большого Папы".

— Что?! — змеиное спокойствие покинуло Ли. Он вскочил — словно все-таки собираясь вцепиться и загрызть "Мышонка", сжал в кулаке картонно-зубочистковый "жучок". Потом так же медленно разжал пальцы.

— Как ты это сделал, Боб?

— Ммм... я умею многое, — с набитым ртом (тарелка вновь опустела) проговорил тот. — Знаешь... я должен был научиться слышать. Если тебя почти не замечают, у тебя нет другого выбора, кроме как жить чужими жизнями. Правда, я стараюсь... ничего плохого не узнавать. Своего рода "кодекс чести".

Последнее он выговорил слишком серьезно. И даже не жевал.

"Кодекс чести. Мышонок-всезнайка", — Ли смерил взглядом миниатюрного паренька, будто не веря — он реален, не какой-нибудь фейри-шутник из сказок.

— Тебе говорили, что ты настоящий гений, Боб? — осведомился светским тоном.

— Нет. Я не из тех, кто часто в центре внимания... собственно, обычно меня вообще игнорируют, — произнес Боб. Ли покоробил его спокойно-обреченный тон, тон неудачника, смирившегося с участью и жестокими шутками кого-то Свыше.

Он добавил секунду спустя — и Ли послышалась надежда.

— Ты первый.

— Возможно. Я первый, — Ли притянул Боба к себе и взлохматил и без того непослушные волосы, на ощупь они оказались мягкими, как...мышиный подшерсток. — Но не последний. Это я тебе обещаю, Боб.

1. Just binaric

Cтранное ощущение — приходить к кому-то. Ли вспоминал его, словно после мучительной амнезии заново узнавал близких и родных. После амнезии. Длиною в жизнь.

У Ли никогда не было друзей. Только тех, кого он терпел и тех, кого выносить почти невозможно, в последнюю категорию входил и Кэннан — старший брат, храбрец, научный гений и любимец родителей, он, несомненно, выигрывал по сравнению с мрачным, малоразговорчивым странноватым Балладбердом. Годам к пятнадцати Ли уверился: все "умники" заслуживают если не быть разрезанными на куски, как ломоть ветчины, то уж ледяной — и да, колючей, дистанции — несомненно.

Судьба всегда отличалась чувством юмора.

Единственным другом Балладберда Ли стал другой "умник" — Роберт Паундмакс, "Мышонок", способный собрать жучок из спичечного коробка, попутно опустошив половину шведского стола.

Когда Ли приходил к Бобу, он чувствовал: возвращается домой. В дом, которого у него никогда не было.

Люди делились на терпимых и невозможных, а еще на агрессоров и жертв. С агрессорами Ли сражался, не гнушаясь напасть сзади или в минуту слабости врага, иногда ему чудилось, будто зубы у него напитаны ядом, а каждая из игл-оружия вросла в кожу. Жертв уничтожал ради забавы, переступая через истерзанные тела и облизывая теплую кровь с пальцев. Причем, то не всегда было лишь метафорой.

Но Боб казался слишком... слишком легкой жертвой. Находиться с ним вблизи, все равно, что держать птенца (или мышонка) на ладони: доли секунды достаточно, чтобы свернуть шею, неосторожного движения — чтобы раздавить тонкие трубчатые кости. Зато эта "жертва" не выказывала страха и доверяла Ли, и хищник не нападал.

...Боб привык к одиночеству и не тяготился им. Его одиночество не было остракизмом, какому подвергаются "лузеры"; напротив, все знакомые — в школе, а затем в университете безусловно уважали талантливого технаря, способного написать компьютерную программу за десять минут и спросонья взломать любую засекреченную сеть. Уважали, хвалили... и забывали через пять минут после того, как невзрачный блондин, едва видный из-за массивной кафедры, заканчивал сбивчивый и малопонятный даже профессорам доклад.

Мир принадлежит звездам с яркой внешностью, заметными невооруженным глазом достижениями и умением выгодно продать себя. Боб не обладал ни первым, ни вторым, а третьему научиться было неоткуда. Но Боб не жаловался — ему слишком нравилось узнавать о других, чтобы тосковать о собственном несовершенстве.

Появление в его жизни Ли... удивляло.

В каком-то смысле Ли был идеалом, и Боб чувствовал себя, как мальчишка — поклонник знаменитого футболиста, которому футболист предложил дружбу. Чересчур хорошо, чтобы оказаться правдой. Он бы не поверил, если бы умел не-верить.

Сильный пожирает слабого. Таков закон природы. Но самый сильный также порой защищает самого слабого, а еще иногда слабость — просто вид силы, и противоположности образовывают симбиоз, подобно тому, как притягиваются разнозаряженные электроны.

Такое единение очень трудно разомкнуть.

Один плюс один.

Цельность.

10. Blindfold

— Тебя можно поздравить? — Боб встречает Ли улыбкой до ушей, и отрывается сразу от сборки какого-то прибора и недоеденным куском жареной курицы. Ли улыбается в ответ, размышляя: Боб предчувствует его появление просто потому, что действительно умеет "знать все обо всех", или здесь срабатывает... иной механизм?

Ли хотелось бы надеяться на второе.

— Что-то вроде того. Меня приняли в Синдикат, — на столе с прибором и курицей появляется бутылка шампанского. Ли не хочется заострять внимание на деталях: заметили во многом благодаря старшему брату, отцу и их влиянию, пока в самом "низу". Его взяли в Синдикат — первый шаг ко многому, первый кирпич Вавилонской Башни — на пути к небесам. — Но ты откуда знаешь?

Боб снова улыбается. "Я-знаю-все", подразумевает он. Ли треплет его по плечу, затем скидывает пиджак, оставаясь в одной свободной рубашке. И волосы — он распускает волосы, позволяя иссиня-черным прядям рассыпаться в беспорядке.

И да, Ли отмечает взгляд Боба — тот едва не облизывается, словно на очередную порцию чего-то вкусного, чуть приоткрыв рот. Язык быстро касается губ, а глаза становятся окончательно круглыми — и, конечно, светлокожий блондин краснеет.

Ли ухмыляется в ответ. Реакция... и нерешительность друга забавляет его.

Подобная игра частенько происходит между ними в последнее время. Ли выжидает удобный момент.

Словно кот у мышиной норки.

— Конечно, я еще только в начале пути, — Ли садится на диван, жмурясь и вытягивая длинное узкое, как обожаемые им ножи и клинки, тело. Диван старенький и облезлый. Боб недавно решился снять собственную квартиру и жить отдельно от родителей — не без влияния и поддержки Ли, но все деньги уходят на различные хитрые штуковины, назначение коих знает не более десятка людей по всему миру. Ну и на еду. Удивительно, как такой маленький человечек способен столько съедать. Впрочем, сам Боб как-то объяснил: "Я работаю мозгами. Мозги поглощают много энергии... а потом у меня слишком долго не было иных удовольствий, кроме техники и еды. Кто-то употребляет наркотики, алкоголь и табак, а я всего лишь "фрайд чикенс". Наименьшее зло".

— Я только в начале пути, — повторяет Ли, и длинная смуглая рука тянется к Бобу. Прикасается беглым движением, отдергивается. Боб краснеет еще гуще. Плохо быть блондином: эмоции видно за версту. — Но я добьюсь многого.

Он делает пару глотков шампанского из кофейной кружки, заменяющей богемский хрусталь. К черту богемский хрусталь. Так веселее.

— Я добьюсь, — он жмурится, словно от яркого солнца, наблюдая за Бобом. Тот пьет шампанское неохотно: Боб не любит алкоголь. Ничего, что изменяет сознание, ничего, что мешало бы думать.

"Сегодня разрешаю", ухмыляется Ли.

— И я возьму тебя с собой, — он хватает Боба, и притягивает его к себе на диван. Тот неуклюже роняет кофейную чашку, воздух наполняется звоном и запахом перебродившего винограда. Ли обвивает Боба, будто плющом, запутывает в объятиях и резко целует в губы.

Сопротивление бесполезно.

Боб дергается, словно жук в паутине, и сдается клейким непроницаемым нитям почти моментально. У него нет причин противиться, он давно влюбился в Ли — смутной щенячьей влюбленностью, не разбирающей возраста и пола, так любят кумира, божество, не живого человека. И все-таки вздрагивает именно от страха: а вдруг — сон или шутка? Божества редко спускаются к смертным, как правило, к героям или прекрасным девам. Не к таким, как Боб.

Ли врывается языком в рот Боба властно, словно тот не друг, а собственность, раб. От него вкусно пахнет чем-то съедобным, и Ли прикусывает тонкие губы до капли крови, с трудом удерживаясь от более резких проявлений своей натуры. Ли знает, что Боб примет все — любые извращения, любую мУку, но именно его восхищенная преданность, покорность не позволит злоупотреблять.

— Ли... ты... я... — после поцелуя и объятий, Боб взъерошен более обычного. И дрожит — угловатыми плечами, кадыком на тонкой шее, влагой у слезных желез, припухлыми после "вторжения" бледно-розовыми, будто неглубокая ранка, губами. И кажется, будто ему не почти девятнадцать, но лет шесть или семь; на долю секунды Ли задумывается о своих "педофильских наклонностях". Избирательных "педофильских наклонностях".

— Ты девственник, верно? — уголок улыбки — словно маленький шип, вроде шипа дикой розы. А разве Ли сомневался?

Нет.

"Другой вопрос, что мне впервые попадается девственник... так что для нас обоих интересный опыт".

Боб кивает, разводит руками:

— Ну... я не из тех, на кого девчонки или парни вешаются косяками, — и здесь Ли закрывает ему ладонью рот. Да, не из тех. Да, "меня-просто-не-замечали". Какая разница теперь?

Ли ступил на лестницу, ведущую к небу, Ли возьмет Боба с собой — так почему бы не отпраздновать событие переходом дружбы на новый уровень?

Эта лестница принадлежит только им.

— Только не бойся. Я не сделаю тебе больно.

Ли не предполагал, что кто-то услышит от него подобную фразу. Воистину Судьба умеет шутить. Зато Боб и не боится: он готов ради Ли на все.

Мостик через пропасть, с завязанными глазами?

Какая ерунда.

Словно подтверждая сравнение, Боб приближается, бесцветная "мышиная шестка" ресниц скользит по щеке Ли, и теперь сам целует друга.

Ли не обманет.

Опыт странен для обоих: первый у Боба, и первый без жесткости, переходящей в откровенный садизм, — у Ли. Прежде китаец не жалел партнеров и партнерш — проституток, случайных знакомых; его любовники-на-ночь выбирались из постели окровавленные, в ссадинах и ушибах, часто с синеватыми следами проволоки на шее или парой мокнущих дыр в сосках.

Иначе — странно... но не плохо.

Ли ведет — и впрямь, словно слепого по узкой тропе над горной грядой; удовольствие совсем иного рода, чем просто секс и просто выплескивание темных инстинктов. Власть имеет много лиц, как и любовь, Ли озадачен незнакомым обликом: нежностью. Не ожидал прежде всего от себя. Странно.

Ли задается вопросом, кто и чей видит сон.

Его худощавое, но крупное тело с резко очерченными мышцами, точно у профессионального спортсмена, накрывает Боба целиком. Приходится делать паузы между ласками: Ли опасается сорваться на удар или вогнать ногти в грудь или ягодицу любовника-"жертвы". Не-жертвы. Он напоминает себе: не жертвы.

Доверие обезоруживает. И... завязывает глаза.

Боб подчиняется его воле в каждой мелочи, робкий и неуверенный в себе, он не слишком страстен — зато чувственен, и откликается на любое движение, прикосновение и поцелуй. Ли тяжело дышит от возбуждения, от осознания: его *не* боятся, не просят пощады, но — продолжения. Обвивая Боба, Ли в который раз испытывает горький, как сок запретного плода, соблазн: рвануть, заставить расступиться тонкую светлую кожу, подобно вампиру напиться крови.

И вдвойне силен кайф оттого, что он преодолевает свое желание.

Нежность, думает Ли. Неизведанное, непонятное. Почему Ли вообще испытывает что-то к этому незаметному, совсем не красивому парню? Что делало его лучше искусных шлюх и капризных кукольно-прелестных мальчиков?

Наверное то, что Боб — первый, единственный, кто не испугался и... полюбил его?

В момент их почти одновременного оргазма, Ли тоже закрыл глаза, будто они ослепли одновременно.

После они лежат рядом, с трудом умещаясь на маленьком плюшевом диванчике, от которого пахнет старым плюшем и спермой. Боб утыкается в волосы Ли, и тот остро ощущает горячее дыхание, словно волосы — его заголенные нервы.

— Ты теперь изменишься, Ли, — внезапно прерванное молчание заставляет китайца вздрогнуть, точно кто-то разбудил ледяной водой.

— Изменюсь? О чем ты, Боб? Если про то, что случилось сейчас, то... не думаю. Мне просто было хорошо с тобой. Надеюсь, тебе тоже.

— Да... Нет, — Боб определенно не расположен обсуждать свой первый сексуальный опыт. Напротив, он подхватывает с полу одежду и быстро прячется в нее, словно в кокон. — Я не о том. Я о Синдикате... Ли, это Мафия. Знаю, ты давно мечтал попасть в клан, но они заставят делать ужасные вещи. Я много знаю о Милленионе, и...

— Тсс, — Ли заставляет его замолчать наименее привычным способом: поцелуем. — Я понимаю. И хочу, чтобы ты понял. Величия не достигнуть без жертв, и первый агнец на этом алтаре — моральные принципы. Тебе тоже придется отказаться от них, Боб.

Ли предпочел бы оттянуть эту часть разговора. На пару дней. А лучше месяцев. Но раз Боб первый разворошил осиное гнездо, нужно поймать каждую осу и вырвать у нее жало. Несколько язв-укусов — тоже необходимая жертва.

Боб сжимается в углу дивана, путаясь в пуговицах рубашки. В результате обрывает одну или две — Ли отмечает этот жест аккуратного Боба, и поджимает губы. Некоторые осы кусаются чересчур больно.

Затем Боб соскакивает с места. Возвращается за письменный стол, будто прячется от Ли. Разламывает куриную ногу, словно вымещая на жареном цыпленке то, что не может сказать вслух. Интересная реакция протеста — Ли ловит себя на том, что тянет рассмеяться, точно щекочут пятки.

Куриными перьями.

— Что-то не так? — шампанское степлилось как в кофейной кружке, так и в бутылке, но Ли делает пару глотков.

— Н-ничего... просто проголодался. Кстати, там еще много. Я приготовил ужин. Ты будешь ужинать?

Конечно, приготовил. Очередная традиция. Ли хочется думать: с сегодняшнего дня к совместным ужинам-беседам прибавится... новое. Но для того нужно поработать ловцом ядовитых насекомых.

— Тебе не хочется работать на Мафию, потому что они убивают людей. Так, Боб? Не хочется вызнавать и давать информацию, которую потом используют во зло. Не хочется даже косвенно быть причиной чьих-либо неприятностей.

Боб отодвигает полупустую тарелку.

— Да. Ли. Мне страшно... даже не страшно, сам не пойму, как объяснить. Не хочу делать плохое. Я технарь, Ли, а не шпион и не...

В который раз заставляют замолчать. Просто объятие, Боб напрягается и покорно расслабляется в руках Ли.

— Если не ты, Синдикат найдет кого-то другого. Это сила, с которой нельзя сражаться, зато можно быть на ее стороне. Ты просто будешь говорить, что видел и слышал. Возможно, добывать по заказу. Синдикат — не сборище маньяков, что бы тебе ни говорили родители... или в школе и университете, но система с железными законами. Подумай об этом, Боб, ты сможешь защитить невинных и наказать предателей, пускай и не своими руками.

Взгляд Боба направлен в окно. Вид из квартиры в "спальном" районе неважный — серые здания, тусклые фонари, похожие на обгорелые спички. Холодный серо-лиловый асфальт, редкие вкрапления прохожих и почти беззвездное небо.

Город — система. Милленион — система.

Защитить невинных и наказать предателей.

Боб думает о Фемиде и ее повязке на глазах. В его силах снять повязку.

И остаться с Ли, с которым так хорошо, никогда не было похожего прежде, только бы... друг, больше, чем друг никогда не покидал его.

Кодекс чести? Моральные нормы?

Разве они спасают от одиночества?

Выбор очевиден.

— Ли. Я согласен, — говорит он.

Потом выворачивается и прижимается щекой к обнаженному торсу китайца:

— Я согласен на все... только останься, ладно? Не только на ужин.

11. Value of subsistence

К некоторым персонажам Миллениона трудно привыкнуть. Кажется, будто они не люди, но демоны или духи, причем плохо замаскированные оболочками человеческой фигуры. Один из таких — приближенный самого Большого Папы, Бейр Уолкен, темнокожий мужчина, возраст которого колеблется между тридцатью и пятьюдесятью — или между тридцатью и тремястами лет, Ли не сумел бы определить точнее. Белые волосы делают Уолкена похожим на негатив фотографии. Единственное яркое пятно — оранжевые очки. Ли спрашивает себя, вдруг за очками — лазерные пушки или зеркала мира демонов.

Аудиенция Уолкена — почти то же самое, что аудиенция Папы.

Да, Ли немного волнуется.

Офис Уолкена — спартанский и сухой, черно-белый, как сам облик "правой руки" Босса. Ли стоит, вытянувшись по стойке "смирно" перед тяжелым столом. Уолкен сидит в кресле, тоже прямой и несгибаемый, как трость черного дерева с серебряным наконечником.

— Поздравляю, Ли, — если Бейр Уолкен и умеет улыбаться, если и подразумевается улыбка — остается лишь догадываться о ней, — Ты уже год в Милленионе, и мне выпала честь отметить твои заслуги как отличного... исполнителя.

Ли едва заметно кивает.

Исполнителя. Убийцы — так точнее. Впрочем, Ли не вульгарный "чистильщик", те всего-навсего бесплатное приложение к паре пистолетов, автоматы по отстрелу неугодных Большому Папе. За год Ли взял под контроль половину нелегального бизнеса в "нижнем городе", что же до убийств... считайте особым хобби.

Милым хобби. Правда, половину полицейских тошнит, когда они обнаруживают трупы его жертв. У каждого свой стиль, а Ли намного изобретательнее "чистильщиков".

— Ты уже один из лучших, Ли, и ты знаешь об этом, не так ли? — продолжает Уолкен. Выражение его лица нельзя "считать" — оранжевые очки отражают свет маленькими солнышками, немного слепят и заставляют осторожно улыбаться. — И хорошие новости не должны удивить тебя. Большой Папа распорядился назначить тебя ответственным за следующие районы...

На столе Уолкена большая карта. Зелеными флажками Бейр отмечает зоны влияния Ли, и у того перехватывает дыхание — всего на пару секунд, но приходится вонзить ногти в ладонь, чтобы не продемонстрировать переизбыток эмоций.

Полгорода нанизано на зеленые шпильки.

Полгорода — на острие иголки по имени Балладберд Ли.

— Благодарю. Клянусь верно служить Синдикату.

Аудиенция закончена?

Почти. Очки-солнышки (такой диссонанс на неподвижной темной маске) вскидываются на Ли вновь.

— Да, и еще. Тот мальчишка, которого ты рекомендовал несколько месяцев назад...

— Боб... э... Роберт Паундмакс? — теперь ногти вспарывают внутреннюю сторону ладони. Что-то не так с Бобом?

— Да. Извини, не запомнил пока его имени. Не знаю, где ты его нашел, но парень настоящий гений. Он умудряется вызнать все и обо всех. Он один стоит всех остальных наших агентов.

Ли позволяет себе улыбку.

— Я передам ему, господин Уолкен. Обязательно. Боб будет в восторге от вашей похвалы.

Маленький бар на углу двух витиеватых, как запутанные котенком нитки, улиц давно стал их излюбленным местом. В тот вечер — вернее, почти ночью, Ли "задерживался на работе" допоздна, а Боб и вовсе иногда ночевал в маленьком-офисе подсобке Миллениона, — они не изменили традициям.

— Твой город. Ли, мы сидим в твоем городе, — Боб делает жест, словно пытаясь обхватить стол и барную стойку. — Поверить не могу, что ты так быстро добился своего...

"Еще не добился", — Ли сумрачно думает об отце и брате. Отец не слишком доволен приближенностью сына к Мафии, а может, до него доползли связкой гремучих змей слухи о жестокости Ли. Скверно. Брат, напротив, настаивает, чтобы Ли продолжал... и у него есть на то причины, причины, о которых Ли не рассказывал даже Бобу.

Он снимает с волос стягивающую резинку. Пряди рассыпаются и закрывают глаза, точно вуалью.

— Ли?

Боб тянется к нему. Того гляди, прижмется — плевать на окружающих. В полумраке и бледно-синем неоне движения замедлены, словно в толще воды. Но всего-навсего проводит по голове, будто пытаясь исцелить прикосновением.

— Неважно себя чувствуешь?

Ли чудится: Боб действительно знает *все*. И телепат вдобавок.

"Нет. Не буду рассказывать".

— Просто устал, — Ли сжимает пальцы Боба. Мягкие гибкие пальцы. Пианист...или компьютерщик. Ли улыбается вполне искренне, вспоминая первое впечатление, их знакомство. — Уолкен хвалил тебя, знаешь? Спрашивал, где я умудрился откопать такое сокровище и чем Синдикату придется расплачиваться.

— Расплачиваться? Как насчет двойной порции на обед...и ужин, — фыркает Боб. Неоновый полумрак скрывает его, однако Ли не нужно специальной подсветки, чтобы пронаблюдать смущение.

Кое-что он тоже знает, верно?

— "Работаю за еду", — передразнивает Ли, — а если серьезно, то информация стоит денег. Зачастую — куда дороже, чем наркотики, оружие... и даже смерть. Подумай об этом, Боб. Не вечность ведь тебе жить в халупе и ездить на метро.

"Учитывая, что ты не хочешь брать у меня ни гроша", — добавляет Ли про себя, и это возвращает к мыслям о собственной семье. Порой Ли завидует Бобу. Его родители посвятили жизнь науке и едва замечали сына, но, по крайней мере, не придется делать выбор.

— Тебе плохо. Я чувствую это, Ли.

— Что? — вздрагивает, словно от внезапного укола... или от столь же внезапной ласки. — Боб, прекрати. Все в порядке. Повторяю, я просто устал.

Правда сводит судорогой челюсти. Ли остервенело вливает в себя один бокал терпкого сакэ за другим, неон и полумрак вокруг размазываются в фиолетово-белое пятно, похожее на плевок в луже. Сфокусировать взгляд не получается.

— Я просто устал, — в который раз повторяет Ли. Боб не допрашивает. Сидит рядом, изредка осторожно касаясь запястья или волос, будто надеясь "считать" информацию.

"Выбор. Придется сделать выбор".

Кажется, Ли проговаривает это вслух, а еще имя Кэннана — "он хотел, чтобы я работал на Синдикат", и об отце, который против. Кажется, он хватает Боба за ворот рубашки, и выкрикивает в лицо. Об отце-политике — "Он возненавидит меня", о брате — "из-за него я в этом чертовом Милленионе".

Потом — об убитых им. "Я вырывал сердца и протыкал глазницы так, что острие проходило сквозь череп ".

Он рассказывает о четырехлетней девочке, дочери одного бизнесмена. "Мы использовали ее как... морковку перед мордой осла, знаешь такое? Но осел заупрямился, и морковку пришлось слегка нашинковать".

Затем подкатывает нетрезвый страх: Боб не тот, кому следует выкладывать подробности.

По крайней мере, не стоило добавлять "мне это нравится".

Поздно.

— Боб...?

Тот не улыбается. Но прикосновения его нежны, как обычно.

— Пойдем домой, Ли. У тебя был действительно тяжелый день.

Утром на вопрос "что я вчера тебе наговорил?" Боб оторвался от приготовления яичницы с ветчиной и пожал плечами: "Пожаловался на "рабочие" неприятности". Правда, в тот момент он отвел взгляд — к оконному стеклу и пустоте города за ним.

Но лишь на секунду.

Ли решил отложить "выбор" между отцом и братом на неопределенное потом. Довольно того, что он продвигается в карьере.

А через месяц Ли познакомился с достойным "конкурентом". Конкурента звали Гарри МакДауэлл, из тех, кого Кэннан грубовато обозначал "без мыла в зад залезет". Братец вполушутку предложил Ли приколоть Гарри к ближайшей стенке, словно коллекционную бабочку.

Разумеется, Ли счел своим долгом подружиться с амбициозным новичком.

Гарри МакДауэлл оказался обаятельным парнем — типичным "всеобщим любимцем", хитрым и пронырливым. Он вызывал симпатию на каком-то подкорково-инстинктивном уровне. Первый разговор свелся к паре десятков малозначащих фраз, они присматривались друг к другу, как псы из соседних дворов, готовые как охотиться вместе, так и разорвать друг друга, однако Ли ощутил, что предпочел бы Гарри своим боссом. Вместо непроницаемого Уолкена и... и вместо Кэннана.

Они могли бы стать врагами, но им нечего было делить.

Они подружились. Не слишком близко, Ли сомневался, что когда-либо подпустит к себе кого-то, кроме Боба, — мужчину или женщину, для любви или дружбы, неважно. Максимум — мимолетный секс, дабы выпустить "дурную кровь" и вернуться к Бобу ласковым и любящим. А друзей и вовсе иных не требовалось.

Просто два хищника решили охотиться в одной стае.

Гарри обещал познакомить со своим другом детства, Брэндоном Хитом, и добавил: "Мы новое поколение, Ли. За нами будущее. За нами свобода".

От слова "свобода" Балладберду все-таки захотелось вонзить в МакДауэлла стальной шип. Он, сам того не подозревая, коснулся кровоточащей раны — недостаточно деликатный, в отличие от Боба, чтобы не причинить прикосновением боли. Свобода... может, этот бездомный щенок и надеется найти в Синдикате свободу — хотя бы от безденежья и более сильных парней, норовящих выколотить последнюю монетку.

Но для Ли Синдикат не мог означать свободы. Не от отца. Не от Кэннана.

Чем выше, тем плотнее натягивается цепь.

Ли перевернул несколько игл в руке, сдернув тонкий слой кожи с большого пальца, и затем явилась мысль: ты не можешь перегрызть свой поводок, а вот челюсти другого — вполне способны попробовать.

Жест остался незамеченным.

— Что ж, — вслух сказал китаец. — Приводи вечером своего друга, а я приду с Бобом. И станем командой.

Позже Гарри отметил с усмешкой: "Брэндон и Боб чем-то похожи. Один молчит, потому что за всю жизнь едва ли сказал сотню слов, второй — потому что постоянно жует. И еще, кажется, спрашивает у тебя разрешения на каждое междометие, верно?"

"Может и так, Гарри", с истинно восточной улыбкой "оружие-за-спиной" отвечал Ли, "Но я готов убить за Боба. А ты за Брэндона?"

Гарри промолчал. И предпочел сменить тему.

Позже Боб сознался: "У меня аж мурашки по коже от этого Брэндона. Он настоящий убийца", — и Ли закашлялся, скрывая полуистеричный смех. Брэндон — всего-навсего "чистильщик", и Боб страшится его.

Как насчет самого Ли?

После всего, что Боб узнал... будто от лучшего информационного мастера Синдиката можно сокрыться...

— Как насчет меня, Боб?

Момент напоминал их первый вечер — обгорелыми непрозрачными сумерками, обшарпанным диваном и неизменным запахом чего-то съедобного. И в точности, как в тот раз, Боб уткнулся курносым носом в волосы Ли — волосы-нервы, заставляя тихонько застонать и выгнуться гигантской кошкой.

— Ты — лучшее, что у меня было и есть, Ли. Разве я могу бояться или осуждать тебя?

Ли скрутил его в обычной ласково-властной манере, рассмеявшись, быть может, чуть громче, чем уместно.

Еще один исчерпанный разговор.

100. Nothing between

Пять лет — срок почти бесконечный для маленьких детей и заключенных, незаметный для счастливых возлюбленных и мудрецов, увлеченных тайными изысканиями. Но в первую очередь — срок, за который меняется многое.

Гарри МакДауэлл из дворняжки с острыми клыками и быстрыми ногами — дворняги равно умеющей кусаться и вилять хвостом, превратился в хозяина, главаря маленькой стаи; вылизанную шерсть ему заменял безукоризненный костюм, дорогая машина и слегка порочное обаяние. Брэндон Хит стал любимчиком самого Большого Папы, визитной карточкой Синдиката. Смерть ныне не приходит с косой — прогресс говорит веское слово, и Смерть выбирает пару скорострельных пистолетов. Правда, Боб уже не боялся Брэндона — "мы-ведь-друзья", ну или почти не боялся; сам он, смахивающий теперь скорее на упитанного хомячка, чем на крохотного затравленного мышонка, единственный из четверых мог похвастаться успехами в карьере перед родителями и знакомыми. "Я аналитик, занимаюсь сбором и классификацией данных", мог сказать он.

Пожалуй, Ли почти завидовал другу-любовнику. Для самого Ли перемены принесли и деньги, и власть, но какой от них толк, если ты по-прежнему — марионетка с веревочками, а отец, баллотирующийся на очередной пост, предпочитает не упоминать о младшем сыне?

"К черту", — Ли гнал от себя и зависть, и дурные мысли. Окончательный выбор вновь и вновь отдалялся — бесконечно, точно растягивал жвачку ребенок. В конце концов, Ли тоже мог гордиться собой. Зеленые иглы на карте Уолкена заняли почти весь город, во всяком случае, теневую его сторону.

И еще у Ли был Боб. За пять лет они едва ли повздорили дважды — кто из конфетно-счастливых молодоженов может похвастаться подобным?

Достаточно для счастья. Нельзя гневить Небеса, прося чересчур много.

Но чем сильнее натягиваешь цепь, тем больнее врезается она. Однажды разорвется...или разорвет тебя на пару неровных кровоточащих кусков.

Ли избегал собственного дома, предпочитая ночевать у Боба — в идеале с Бобом, но тот торчал в офисе до утра, порой Ли казалось — не спит вовсе, а стимуляторы вроде кофе, энергетических напитков и таблеток ему заменяет фастфуд из ближайшей забегаловки. Пристрастия к фастфуду Ли не понимал, как и способности работать сутками в тесном помещении, без глотка свежего воздуха, пару раз прокомментировал: "Это не слишком полезно для здоровья", на что получил дежурную отговорку о "наименьшем зле". Маленькая квартирка за пять лет тоже изменилась — теперь ее наполняла удобная дорогая мебель и новейшая аппаратура; возвращаясь в одиночку и одетым ложась на просторную двуспальную кровать, Ли ностальгировал о кургузом плюшевом диванчике, но недолго — он засыпал.

Звонок разбудил его в начале третьего ночи.

Голос в трубке хрипел, точно хозяин умирал от рака гортани. Ли медленно вываливался из сна в реальность, захватывая чудовищ из царства Морфея.

"Помоги мне..." — надрывалась трубка. Отстраненно, словно наблюдая со стороны, Ли оценил, как намокла от ледяного пота пластмасса, и как дрожат его руки.

Кто это?

Боб?

Он лежал на кровати и разгадывал, кто зовет на помощь. Тысячу лет, пока тело не истлело прахом, рассохлась и сама пластмасса телефонной трубки, а душа по-прежнему искала ответы.

Тысяча лет равнялась доле секунды.

— Отец? — Ли соскочил. — Какого..?

Он швырнул телефон о пол, но развалился на куски тот до того, как коснулся линолеума. Кажется, Ли чересчур плотно сдавил трубку.

Через две минуты он уже разогнал автомобиль до ста двадцати километров в час.

В особняке царила тишина того сорта, что предвещает беду, тишина — минута молчания или центр шторма. Ли не столкнулся даже с прислугой. Конечно, в три ночи садовники-горничные спят, но тогда почему ворота открыты?

Ночные звуки шептали о чем-то отвлеченном. Ли взлохматил волосы, будто проверяя — сон ли вокруг, обычный кошмар с переходами, молчанием и тенями, игры подсознания. Из рукава высунулась и оцарапала висок игла, убеждая в реальности.

Растрепанный, полуодетый Ли смахивал на вампира, пришедшего охотиться в дом, где некогда был живым.

— Отец? — позвал он. Пересекая залы и поднимаясь по лестнице, заметил беспорядок — следы борьбы. Фарфоровая ваза, привезенная с родины, рассыпалась по всему нижнему этажу грудой черепков. Пару горшков с декоративными мандариновыми деревьями постигла та же участь, и теперь они распластались — раздавленные, жалкие и пахнущие кисло-земляно, словно железо в крови.

Крови было много.

Ли чуял ее.

— Отец? — снова позвал он, отгоняя образ ледяной от собственного пота трубки и прерывистого дыхания. Дыхания умирающего.

В тусклом свете замаячила фигура, чересчур высокая и прямая, чтобы быть отцом. Кэннан. Что он здесь делает?

— Ты?!

— Я. А ты опоздал, Ли. Но я закончил с грязной работенкой вовремя, так что можешь не беспокоиться о проблемах в твоем, — Кэннан тряхнул головой, выделяя интонацией последнее слово, — Милленионе.

Последние шесть ступенек Ли преодолел единым прыжком. Он прижал брата к стене — рядом с дверью кабинета отца, где запах железа, пороха и крови усилился стократно.

— Что ты сделал!?

— Убрал помеху. Жаль, отец вздумал лезть не в свои дела. Ему, видишь ли, взбрело в голову на старости лет играть в честного политика и заняться искоренением организованной преступности.

Источник света-полумрака исходил из кабинета. Ли рассмотрел блики пятен и тело, скорчившееся в позе эмбриона. Их отец был рослым человеком, а тело почему-то казалось маленьким, будто смерть уменьшила его.

— Ты..! — заорал Ли, и к адамову яблоку Кэннана прижалась целая острая связка. Каждая была обвинением. Каждая была местью. — Ты убил отца?!

— И спас твою... ну и свою тоже задницу, Ли. Он собирался засадить нас обоих за решетку, — непохоже, чтобы Кэннан испугался. Мгновение спустя Ли едва не вонзил всю связку в подбородок брата... но убрал руку.

— Будь ты проклят.

— Отцеубийца? Да, наверное. Проклят. Но у меня не было выбора, кому как не тебе, Ли, знать каково это — когда нет выбора... — Кэннан прильнул губами к уху брата, а Ли по-прежнему изучал декорации кабинета.

Столько пятен. Чернила и кровь. Разница в цвете и запахе.

Не так и значимо в темноте.

"Он звал меня на помощь", пульсировало в виске приступом мигрени.

— Ты заслуживаешь смерти, Кэн, — Ли вновь заносит правую руку над горлом брата, и ему плевать на то, что у того пистолет. Ли быстр, как пантера. Он опередит.

— Громкие слова, — палец Кэннана дергается к курку, замедленным почти ласковым жестом. — Не стоит меня убивать. Я действительно спас нас обоих. Компромата у папочки хватило бы на пол-Синдиката, и твоим приятелям проще оказалось бы пристрелить некого китайца-полукровку, чем разгребать проблемы. Кроме того... Ли, если со мной что-нибудь случится, Большой Папа лично будет осведомлен о том, куда тянутся твои "ниточки".

Кэнон сделал жест, словно управлял марионеткой. Ли ощутил веревки в сухожилиях, скрипнул зубами.

— Будь ты проклят, — сказал он.

— Ага, я уже слышал. Итак, Ли, сейчас ты разворачиваешься и уходишь, и продолжаешь работать как работал. Имей в виду, я могу не только подставить тебя, но и... — в тот момент улыбка Кэннана слишком похожа на улыбку брата; Ли отшатывается, как от кривого зеркала, — ...но и с твоим приятелем может случиться что-нибудь нехорошее. Знаешь, бродяги, нападения... он, насколько я знаю, не может похвастаться отличной физической формой и боевыми навыками.

— Только посмей тронуть Боба, ублюдок! — иглы в ладони Ли мелькают, отчего чудится, будто он держит веер. Настоящий китайский веер с драконами и цветами — только железный. И пахнущий мандаринами... и кровью.

Конечно, Кэн блефует. Боб — элита Миллениона, и до него не так просто добраться.

Но ведь и за Кэннаном далеко не свора бродяг...

Ли вновь мерещится, что он во сне. Снится ему хрип и скользкая телефонная трубка. И мольба о помощи.

Кэннан прикуривает от золоченой зажигалки с эмблемой стилизованной молнии:

— Я сказал, а ты слышал. Теперь иди, а я позвоню в полицию и заявлю о покушении на известного политика.

Что оставалось Ли?

Подчиниться. Прикасаясь к шее, на которой вполне физически воспринимался ошейник.

Он прошатался по городу до рассвета, стараясь даже не оглядываться в сторону, где когда-то был дом. Туда Ли не вернется. Не из-за кровавых луж и разбитых ваз — его трудно впечатлить подобным зрелищем, даже не из-за того, что брат стал отцеубийцей.

Трубка.

Пластмассовая трубка и хриплый голос умирающего. Ли уверен — эти призраки поселятся в доме.

Бонусом: в его черепе.

Ли хочется приставить к виску все свои иглы и проделать то, что проделывал с другими. Больно только первые пять секунд.

Когда солнце выкарабкалось из-за горизонта и опередило Ли, проткнув своими иглами целый мир, он вернулся к Бобу. Он бросил машину в безымянном переулке, забыл закрыть дверь и брел по улицам, точно преодолевая течение горной реки и постепенно захлебываясь в ледяной воде. Пару раз столкнулся с ранними прохожими, и те старались убраться подальше от явно безумного парня.

Он переступил через порог и ощутил застывшее время.

Снаружи могло меняться многое. Предательство и отцеубийство, лужи-чернила и призраки телефонных трубок; эта квартира была константой, и Боб был константой. Негромко играл магнитофон, ненавязчивый веселый рок-н-ролл царапал Ли наждаком, съедобные запахи, что казались ему столь уютными, вызывали тошноту. Потом он увидел Боба, сонно жующего то ли очень поздний ужин, то ли ранний завтрак; одетый в домашний "костюм"-пижаму — да, с плюшевыми мишками, сам похожий на плюшевого мишку; неизменный и чужой той Вселенной, где брат убивает отца.

Рядом с (неизменным) пакетом-из-забегаловки лежала газета. Кажется, Боб читал ее, или просто отсутствующе пялился в некую статью.

"Почему он здесь? Почему... здесь все как обычно..." — Ли прислонился к косяку. Боб игнорировал его. В отличие от прочих деталей — странно, но Ли не обратил внимания.

— Доброе утро, — сказал он хриплым (телефонным) голосом.

Боб не сдвинулся с места — видимо, вшивая газетенка волновала его больше. "И как понять прикажете?" — обозлился Ли, какая-то его часть протестовала: Боб не виноват, однако атрофировалась за пять секунд.

Ли схватил Боба за подбородок и рванул на себя, чуть не свернув шею. Теперь Ли разглядел припухшие воспаленные веки. Неудивительно — если всю чертову ночь торчать за мониторами, глаза устанут.

Но это не повод читать газету вместо того, чтобы просто сказать "Привет!"

— Я сказал: доброе утро, — повторил Ли. — Или ты слишком занят, а?

— Д-доброе... нет, я...

— А мне кажется, заня-ат, — растягивая гласные повторил Ли. — Куча важных дел... только бы не высовывать нос дальше четырех стен...

— Ли, о чем ты?

Боб всего-навсего покорен.

Ли бесит его покорность.

— Вся твоя "информация", все твои ниточки не стоят и куска дерьма, — хватает за шиворот и почти швыряет Боба через всю комнату. Прижимает к стене, в точности как пару часов назад — Кэна. — Ты ничего не знаешь о настоящем мире...

Ли удерживал его за ворот рубашки, надрывая ткань. Боб повис, безучастный, как тюк с мукой, с тем же успехом Ли мог разговаривать с подушкой. Или с осколками телефонной трубки.

— Ничего. Не. Знаешь! — мигрень и тошнота подкатывают к горлу и вискам, цельным клубком цвета чернил. Ли похож на одержимого дьяволом — впрочем, так оно и есть. Он отпускает рубашку и сжимает основание шеи, грозя сломать Бобу ключицы. — Ничего... не...

— Прекрати, — проговорил Боб одними губами. — Пожалуйста.

— Ничего. Не. Понимаешь.

Ли всего-навсего жаждет вырваться из времени, расколотить зеркальный лабиринт кошмара, изгнать бесов, пахнущих мандаринами и железом.

— Что случилось, Ли? — Боб пытается убрать будто сведенную спазмом ладонь от шеи. Вопрос подхлестывает Ли, словно плеснули уксуса в гнойную рану.

Случилось.

Случилось, черт подери!

Он выкрикивает, и проваливается в болото-кошмар, болото-ночь, где Кэннан и мертвый отец — почему мертвые уменьшаются в размере, словно пустые воздушные шарики; Ли встряхивает Боба, расцарапывая шею и подбородок, а затем снова откидывает от себя.

В следующий (кошмар) отрезок времени он видит Боба, скрюченного на полу. Он шмыгает носом. По кромке руки, пачкая рукав и затем светло-бежевый пол, стекает несколько багряных капель, ярких, как вишни на пломбире.

Вид крови отрезвляет Ли.

— Боб?

Он садится на корточки рядом с "жертвой". Боб молча вытирает с носа и губ кровь, теперь капли намного светлее — бледно-розовые, смешанные со слезами.

Ли тупо следит за ним. Что ж, он добился своего — вырвал обоих из постоянства, вырвал из времени. Доволен?

— Боб. Прости.

Ли уставился перед собой, словно отродясь не встречал ничего интереснее платяного шкафа и зияющего раззявленными внутренностями магнитофона с подсоединенным экраном от телевизора; Боб по-прежнему придумывает какие-то странные штуковины, а затем внедряет их в системы Синдиката. Несмотря на дружелюбие, с механизмами ему проще, чем с людьми.

Наверное, он прав, думает Ли, поскольку алые капли (чересчур яркие) притягивают взгляд.

— Прости.

— Ли. Ты прав. Я не знаю настоящего мира. Поэтому я просил рассказать что случилось, — дыхание Боба еще прерывается, но говорит он ровно. Ли сравнивает его с укротителем тигров. Иногда тигры пытаются загрызть хозяев, но опытный дрессировщик остается спокойным.

Сравнение забавно. В другой ситуации Ли бы рассмеялся.

— Кэн убил отца. Отец всегда был против моей... профессии. Кэн убил его. Чтобы предотвратить распространение... компромата. Он сказал, что защищал нас обоих от полиции, но в первую очередь от Миллениона.

На полную исповедь Ли все-таки неспособен. Но даже так — легче. Духи телефона, железа и крови рванулись, словно от прочитанной вслух молитвы.

"Как холодно", думает Ли. Его и впрямь знобит, холод продирает кожу, покрывает инеем и оцепенением. Холод и блеклые краски. А Боб теплый. У него всегда горячие руки и ноги. Ли придвигается, но сохраняет дистанцию.

"Как холодно".

В то мгновение, когда холод переходит границу выносимости, Боб стискивает его ладонь в своих.

— Ложись спать.

Ли кивает. Хороший совет, ничем не хуже, чем любой другой.

— Ты тоже.

Нужно добавить очередное "прости", только третий раз смоет раскаяние до фарса, и поэтому Ли молча и неловко помогает Бобу встать с пола — яд-адреналин покинул мышцы, Ли удивляется, как ему вообще удалось перекинуть Боба через всю комнату. Заботливое "как ты?" не более уместно.

Ли мечтает заснуть рядом с Бобом, проснуться с ним же, и выяснить: все приснилось. И трубка с хрипами (он просил меня о помощи), и Кэн, и сжавшийся на полу Боб, и кровавые поначалу, а затем розовые капли.

Можно поверить, что ничего не было.

Совсем не трудно поверить.

Добраться до кровати. Добраться. До.

Боковым зрением Ли цепляется за злополучную газету, которую Боб читал настолько увлеченно, что не заметил его. Нужно ее выкинуть, решает он. Мысль разрастается в идею-фикс — уничтожение газеты сродни изгнанию дьявола.

— Не надо, — Боб сдавливает его плечо, когда Ли уже готов швырнуть чертов кусок бумаги в окно.

— Почему?

Ли останавливается посреди комнаты с занесенной над головой газетой. Он скомкал ее, а теперь разворачивает, нетерпеливо, словно ребенок — рождественский подарок.

Газета сегодняшняя... вернее, завтрашняя, не газета, а "сигнальный экземпляр". Конечно. Боб не покупает газет, он узнает новости куда раньше. Ли держит завтрашний номер, а вокруг вновь коллапсирует время и пространство.

Все относительно, говорил кто-то из ученых. Потом надо уточнить у Боба, кто именно.

Небольшая заметка со скверным "рябым" фото двух немолодых людей, мужчины и женщины, они кажутся Ли смутно знакомыми, особенно женщина — маленькая, пухленькая... Боб похож на нее, как...

— Это твои родители?

— Да.

Ли читает дальше. Не читает — выхватывает фразы.

Авиакатастрофа. Известные ученые числятся среди погибших.

Порыв ветра вырвал газету и отшвырнул ее на улицы. Город проглотил украденную добычу ленивой серой пастью, и рассветное солнце засияло еще ярче.

— Прости меня, — говорит Ли в третий раз, ненавидя себя за дурацкую банальность.

— Ничего, — Боб удерживает его за плечо, словно опасаясь, что Ли выпрыгнет в окно за газетой, — Знаешь... это бинарная система. Один плюс один. Теперь у нас никого нет, Ли.

— Кроме нас самих.

Солнце уже высоко, слезы выплаканы и кровь пролита, думает Ли. Он не чувствует ничего, кроме усталости. Кажется, Боб тоже. В конце всякого страдания — лишь пустота.

Никого, кроме них. Но их двое — и это много.

Ли проторчал на похоронах отца не более пятнадцати минут — политики косились на "мафиози" неодобрительно, и он ощущал себя "черной овцой". К тому же траурная церемония была чересчур роскошна, переполнена цветами, речами и ложью.

Похороны родителей Боба прошли тихо и незаметно. Когда все покинули кладбище, Боб тихонько плакал, а Ли стоял поодаль и ждал его.

Через неделю Кэннан ушел добровольцем на войну.

Никого, кроме двоих.

Двое — это достаточно.

101. Like gold

Кто-то из философов сказал, что бытие определяет сознание. Изначально Боба передергивало от укола-мысли: "я работаю на преступников", все его существо законопослушного воспитанного человека протестовало, словно монашка в борделе. Но познавая город и целый мир, с его тайнами — зачастую грязными и неприглядными, зачастую светлыми и достойными пера лучшего из живописцев, Боб понимал: мелкие фирмочки и крупные банки, куда его запихнули бы клерком в самый пыльный закоулок, не встреть он Ли, ничем не лучше грозного Миллениона. Финансовые махинации, подделка картин и драгоценностей, игорный бизнес — нет нового под солнцем, а Синдикат просто крупнее. Акула среди золотых рыбок и карасей.

Его совесть успокаивала простая истина: "лично я никому плохого не делаю", и кто спорил? Боб не продавал подделки на аукционах, не требовал деньги, приставив холодное окружье дула к груди, не всаживал пулю в чей-нибудь висок. Честно расплачивался с информаторами и честно выполнял любое задание.

Единственный правильный выбор — быть профессионалом. Быть лучшим.

Боб предпочитал не покидать без надобности офиса, избегая убийц, считающих себя героями; избегал и разговоров о верности Синдикату и железном законе. "Братство" абстрактно, как интегральные исчисления. Необходимо вызубрить формулы, применять их в решениях, но "минус корень из единицы" никогда не обретет плоти.

Боб принял "железный закон", как математики принимают аксиомы, вроде "делить на нуль нельзя". Принял ради реальности, тех, на кого можно посмотреть, взять за руку и услышать голос. Ради Ли в первую очередь, а с ним Гарри и Брэндона. Ради друзей.

Синдикат выигрывал перед фирмами и банками не одной суммой жалованья. В Синдикате не было сотрудников, только "названные братья". Когда Боб в шутку заметил Гарри и Брэндону, мол, вас уже приняли в "семью", он не имел в виду ничего, кроме шутки, однако Гарри обещал "взять с собой к небесам" всерьез.

Именно так и выразился.

Где-то Боб это уже слышал. Дословно. Он едва не откусил полпальца вместе с ломтиком цыпленка, закашлялся и уставился на Ли. Тот беззвучно рассмеялся, заставляя Боба смутиться, а Гарри — прищуриться. МакДауэллу не требовалось таланта прорицателя и способностей шпиона, чтобы раскусить "парочку". Мелочь как мелочь, но способна вырасти в козырного туза.

Позже он специально остался наедине с Бобом.

— Вы довольно близко дружите, так? — спросил Гарри. Тот понятия не имел, зачем Гарри подробности — с точки зрения Боба, не самые ценные данные, но честно ответил:

— Да... очень. Ли привел меня сюда.

Ему не хотелось распространяться о деталях "дружбы".

— Я думаю, ты знаешь, что я хочу подняться выше "мальчика Большого Папы", — Гарри сел на письменный стол и склонился к Бобу. Боб не обладал богатым воображением, но в полумраке и неровном отблеске монитора почудилось, что Гарри скалится упырем. Упырь стучит в окно и просит войти, а потом рвет тебе глотку.

Он прогнал наваждение.

— Кое-что, — Боб откинулся на спинку стула, ловя себя на том, что вторжение в личное пространство ему не особенно нравится. Странно, прежде не обращал внимания. — Гарри, я не собираюсь докладывать мистеру Асаги о... гм... чаевых, которые ты берешь без его ведома. И Брэндону тоже.

Он пригладил коротко стриженные волосы — теперь много послушнее, чем в юности, но если специально растрепывать, получишь старый-добрый результат "копна сена".

— Я понимаю меньше, чем знаю, Гарри, но достаточно.

Гарри потрепал его по щеке, словно младенца в колыбели. Боба слепил монитор, а потому он не рассматривал лица, только белый костюм. И все равно Гарри — много реальнее Синдиката с его законами.

— Хорошо. Я всегда был в тебе уверен, Боб. Знаешь, когда человек одиночка — на него трудно положиться, но ты и Ли, вместе... гарантия друг друга. И да, я собираюсь сделать вас королями этого города. А может, и мира. Я уверен, что вы оба совершите правильный выбор. Ты ведь уже выбрал, верно?

Дежа-вю.

"Я это слышал", — Боба тянуло рассмеяться, как всегда в чрезмерно серьезных ситуациях. Защитная реакция.

— Я сказал что-то смешное?

— Н-нет, Гарри, — Боб тихонько фыркнул. — Просто я мысленно поставил на тебя. Своего рода пари. Готов стать вегетарианцем, если ты не исполнишь задуманное.

Что ж, Гарри тоже расхохотался в голос.

— Отлично. Брэндон, ты и Ли. Вы трое — будете со мной всегда и будете на самом верху...

Позже Боб думал, что Гарри немного ошибся в именах и числах.

Например, через пару недель в их команде появился Кагасира Банджи.

— ... И ты подружился с тем, кто пытался убить тебя? — "нас всех", не-прозвучала подоплека. Брэндон, безусловно, промолчал — да и само окончание истории Боб выяснил не от лучшего "чистильщика", неразговорчивости коего мог позавидовать любой монах-молчальник, а от Гарри и Ли.

— Просто взял и подружился?

Брэндон смахивает на больного аутизмом, только взгляд у него выразительный... как у собаки. Очень легко представить его в виде гигантской овчарки или гладкошерстного поджарого добермана с клыками в пол-пальца длиной — острыми, словно иголки Ли. Как и остальные, Боб привык к взглядам вместо слов; наверное, за исключением Гарри, ему проще всех общаться с элитным чистильщиком.

Речь — один из способов передачи данных. Далеко не исчерпывающий.

Трудно найти менее схожих людей, чем Боб и Брэндон — по внешности, привычкам, манере вести себя и даже мировоззрению, но очередной кивок объясняет все. Даже растворяется близкий к панике страх перед Кагасирой — поначалу Боб подозревал, что забьется затравленной крысой под стол, если киллер по прозвищу "Чокнутый Банджи" войдет в их офис, но Брэндон сумел объяснить.

— Тогда передавай ему привет, Брэндон.

Вечером — как обычно, некоторые традиции не меняются, незачем менять, — они с Ли обсуждали "новичка".

— Брэндон утверждает, что этот Кагасира на нашей стороне и не предаст? Наемник, прозванный "психом"? — Ли расхаживал по новому дому, просторному особняку в богатом районе, где соседи делают вид, что не замечают ни отношений парочки, ни "подозрительной" работы. Из угла в угол просторной гостиной, словно метался в клетке. Нормальное поведение. Ли холерик, сдерживаемый восточными традициями, впитанными если не с молоком англичанки-матери, то определенно с поучениями отца. Дома позволяет себе быть собой.

Бобу нравится наблюдать за ним. Ли красивый.

— "Чокнутым", — уточнил Боб. — Я доверяю Брэндону. Он...

— Он наш друг, не спорю. Но может ошибиться. Брэндон наивен, как новорожденное дитя, несмотря на то, что отправил на тот свет больше народу, чем динамитная шашка на рок-концерте.

Боб сползает с кресла словно нехотя, будто лень двигаться и ловить Ли; очередная деталь игры и традиция. Он хватает Ли за запястья, словно мягкими наручниками, голова на уровне плеча рослого полукровки, и Бобу приходится смотреть снизу вверх, но только физически:

— Брэндон не так прост. Кому, как не тебе... не нам знать, что люди не всегда то, чем кажутся?

И Ли приходится сдаться.

Может быть, еще и потому, что дома решать "рабочие" проблемы — порой надоедает, и гораздо проще перехватить у Боба инициативу... разумно использовать свободное время.

Боб так и не объяснил, почему все-таки не сомневается в Кагасиро и Хите.

Причина очевидна.

"Я ведь когда-то доверился тебе. И не ошибся".

Ему вспоминается недавний эпизод. Жили еще в старой квартире, в запрятанном за пазуху города районе. Под утро царило запустение, беспризорником шатался ветер, подкидывая под ноги смятую бумагу, зачастую обгорелую, пустые банки из-под пива и прочий мусор. Парковать машину на улице означало распрощаться с ней, но ближайшая стоянка предлагала весьма качественные услуги. Даже с охранниками, а у охранников даже торчали за поясом дубинки.

Со стоянкой, машиной и охранниками остался разбираться Ли. Боб, не оглядываясь по сторонам, да и чего он не видел в квартале, где наизусть выучен каждый камень, шел домой. Царапалась рассветная прохлада, он кутался в пиджак и точно знал количество шагов.

Пятисотый. Это был пятисотый.

Боб соображал быстро, а вот действовал иногда с запозданием, да и вряд ли был шанс убежать. Он понял — набросились двое парней, бродяги в бесформенных и неопределенного цвета лохмотьев. От бродяг пахло застарелым перегаром, а подбородки и щеки покрывала щетина и шрамы. Боб успел даже проанализировать причину "что-им-от-меня-надо", прежде чем к диафрагме приставили нож, подернутый ржавчиной:

— Выкладывай бабки, тюфяк, — выдохнул грабитель. Он тряхнул сальными космами. Боб поднял руки в жесте "сдаюсь", а острие ножа зацепило и слегка надрезало пиджак и рубашку.

Нож тупой... и грязный. Будет больно, если...

Боб перевел взгляд с тусклого заляпанного лезвия на самих грабителей. Один был одноглазым — левую глазницу залепил куском картона. Бежевого, цвета непропеченного теста. Почему он не выкрасил в черный? Повязку носят черную...

— Хорошо, — медленно ответил Боб, стараясь контролировать страх. Бояться — нормально, но запаникуешь — прирежут. Обидно работать на Мафию и сдохнуть от ножа какого-то наркомана, терзаемого ломкой.

— Шевелись!

Он мог надеяться, что грабители заберут деньги и смоются подальше. Наверняка, так и поступили бы. Вот только у Боба с собой ни гроша.

"И когда они поймут это..."

Одноглазый пялился единственным бесцветно-серым, как плевок, глазом. Губы шевелились, будто слизняки в траве, заголяя зубы. Второй стоял позади Боба, не позволяя ретироваться. Нож мутно отражал блеклые лучи.

"Они убьют меня", — по слухам, должна мелькнуть вся жизнь, но Бобу особенно нечего "прокручивать", а потому вспомнил лишь одно. Одного.

— Ли! — выдохнул он. И зажмурился, сознавая: Ли опоздает. Не может успеть.

Наверное, Боб потерял сознание на миг, и очнулся от вопля — чужого. Он разлепил веки, и невольно вскрикнул: одноглазый стал слепым. В непокрытой картоном глазнице торчала длинная игла с круглым наконечником, глянцевито-пластмассовым, словно заменяющим бродяге выколотый глаз.

— Ли!

Бродяга наугад взмахнул ножом, который стиснул в судороге боли. Он задел предплечье Боба, тупое лезвие оставило длинную, но неглубокую полосу, и помогло стряхнуть наваждение. Боб отшатнулся, прижался к стене, уступая "сцену" Ли.

Китаец казался спокойным. Как манекен, кукла на батарейках. Его лицо выражало не более, чем картонная повязка. Вееры-иглы напоминали крылья.

Второй грабитель — теперь Боб рассмотрел, что он длинноволос, одет в драные штаны и зеленую вязаную куртку с такой же шапкой-"нашлепкой", а на брови у него шрам или татуировка, — с медвежьим ревом набросился на Ли. Он не достиг цели, остановился, взмахнул руками, словно пытаясь улететь, потом развернулся по кругу, демонстрируя иглу в подбородке.

— Ты... ублюдок, — выплескивая кровь проговорил бродяга-со-шрамом. Он держал голову запрокинутой — острие повредило какой-то нерв, не позволяя двинуть головой.

Слепой по-прежнему толкался, дребезжа мусорными баками и силясь вытащить иголку из глазницы. Ли метнул в него другую — та пронзила запястье, за секунду до того, как слепой выронил нож, Ли перехватил его.

— Ли, достаточно, — Боб осмелился убрать ладони от лица. Зрелище ослепленного бродяги и второго с иголкой в челюсти заставило его вновь отвернуться. — Достаточно, пожалуйста...

Но Ли уже не слышал его.

Он приблизился к жертве — неторопливо, словно гремучая змея к полевке. Незадачливый грабитель почти выдрал иглу из подбородка, хотя она прошила мягкие ткани насквозь и вышла на уровне верхней губы. Крови было немного, только когда бродяга кричал, изо рта исторгалась густая жидкость, будто рвало ею.

Ли подбросил в воздухе "трофейный" нож.

— Тебе больно? Сейчас я освобожу тебя, — он сделал аккуратный разрез-треугольник на костлявом подбородке, словно проверял на спелость арбуз, и прежде чем жертва отпрянет, рванул язык. Тот повис в дыре под горлом — длинный, кроваво-синий с прожилками, похожий на уродливый нарост.

Игла по-прежнему торчала в щеке. Бродяга повалился на землю, разбрызгивая кровь и агонизируя, по вырванному языку ползла розовато-желтая пена.

— Кажется, обманул, — усмехнулся Ли.

— Что ты сделал?! Что ты... — вопил слепой, шаря наощупь врага. Он запнулся о почти неподвижное уже тело приятеля. Пластмассовый наконечник и картон вытаращился на Ли, словно упрекая.

— Получилось красиво. Жаль, ты не видел. Но можешь попробовать на себе.

"Красиво?"

Боб решился открыть глаза только когда смолкли вопли. Ли стоял напротив него, улыбался. Рукава его темно-зеленого костюма отяжелели от крови, кровь капала с пальцев и, кажется, даже с волос. У ног валялись оба грабителя, зияя дырами в основании шеи. Языки болтались в пыли, словно скверно завязанные галстуки.

Боб ощутил, как пересохло в собственном рту.

Одно дело знать о пристрастиях Ли, другое — наблюдать за игрой садиста воочию.

Он осторожно сдвинулся с места, стараясь не наступить в липкую лужу или на распластанные ладони мертвецов. Он с трудом сдерживал тошноту.

— Ли. Пожалуйста. Никогда не делай так при мне, — проговорил Боб. Ли украдкой слизнул кровь с указательного пальца, виновато кивнул.

— Прости. Я не подумал, что тебе может быть неприятно.

Он поцеловал Боба в щеку. От Ли резко пахло кровью, но слабее, чем от импровизированного эшафота двух безымянных наркоманов. Можно терпеть. Особенно если не оглядываться.

— Спасибо, Ли. Ты меня спас.

"Я ведь доверился тебе", думалось Бобу. — "И не ошибся".

Так почему должен ошибиться Брэндон?

В Кагасире... или ком-то еще?

110. The gap unseen

— ...но это невозможно!

Когда Боб выкрикнул это, протягивая руки к Гарри, словно умоляя о пощаде за свое незнание — впервые не-знание, Ли отступил на шаг назад, приникая лопатками к стене. Чересчур близко он придвинулся к пропасти, и слышал, как дьявол смеется из преисподней.

— Невозможно, чтобы несколько человек из Синдиката Молнии уложили семьдесят наших!

Молния.

Ли думает о карах Небес. Молнию всегда называли любимым оружием богов — искривленные иглы и немного огня.

— Как такое... откуда... — повторял Боб. Он словно внезапно разучился дышать. Ли закусил губу, и жест не укрылся от МакДауэлла.

"Проклятье".

Боги обрушивают ярость на головы смертных — за старые грехи. Ли рассчитывал спастись? Как наивно. Нельзя убежать от молнии... или собственного подожженного хвоста.

Ли радуется, что он стоит в тени, и на него не обращают внимания. Ли нет дела до рядовых членов Синдиката, напыщенные фразы о "семье" — прерогатива идеалиста-Асаги, но пламя пожирает обертки от конфет и банкноты без разбору. Он готовит "веер", словно ожидая: жуткая армия неуязвимых убийц войдет в кабинет Гарри.

Не лучший способ умереть.

Конечно, Брэндон и Кагасира вызвались добровольцами. Ли скрыл презрительную усмешку: чистильщики. Свора цепных псов, причем лишенных нюха: бегут за целью, что дал им хозяин, не чуя паленой шерсти. Своей паленой шерсти.

"Работай как работал, Ли".

Будь-он-проклят-Кэннан с его золотой зажигалкой и резковатым, хриплым от курения, голосом. Кэннан вернулся и принес в горсти смерть... и молнии. Что ж, в таком случае Ли впрямь остается "работать", помня: нельзя остаться сухим, стоя под проливным дождем.

Боб остался в офисе. От предложения немного отдохнуть отмахнулся с возмущением, будто праведник, соблазняемый суккубом.

"Я должен разобраться", повторял он. Ли невольно сравнил его с компьютером, которому поставили иррациональную задачу, правда, у компьютера нет выбора.

Ли не стал возражать. Преданность и самоотверженность ожидаема, Боб заработает пару бонусных плюсов. И... и в башне Синдиката ему грозит меньшая опасность, чем на улицах.

Сам Ли покинул "пост" около полуночи. Он направлялся на рандеву с призраком, призраком вооруженным огненным мечом. И золотой зажигалкой.

Ночь прохладна, густа и безмолвна, словно застывшая грязь торфяного болота, только пахнет по-лиственному плотно. После краткой встречи Ли тянуло помыть руки, он оглядывал заброшенный парк в поисках щербатого мраморного фонтанчика с водой. Косые блики фонарей исказили пропорции, каждый куст и тенистый закоулок обрел собственную примитивную личность.

Быстрее, убраться отсюда. Ли готовил оружие и мрачно размышлял, преследует его паранойя, либо...

— Вот, значит как.

МакДауэлл. Вожак их стаи разнюхает любые следы и вцепится в глотку предателю. Ли приготовился сражаться.

— Ты все это время работал на Синдикат Молнии?

Гарри не спрашивал. Он утверждал, выступив из темноты, спрятав руки в карманах — безупречный в своем белом костюме, постоянном, как... волчья шкура.

"Только ты-то почуял горелый запах, верно?" — Ли не удивлен ни на йоту. Время собирать все разбросанные камни и платить за каждый поступок, а Гарри просто всегда умел быть в нужном месте в нужное время.

И понимать. О да, уж он-то способен *понимать*.

— Ты нарушил закон, Ли, — Гарри двигался в темноте осторожно, подкрадывался. Наверняка, играл с жертвой, и Ли не осуждал его. Он поступил бы точно так же. — Кто бы мог подумать...

Фонари покрывают его тенями и светом. Сейчас "расцветкой" МакДауэлл смахивает на гиену.

Или на карточного шулера, почему-то сравнивает Ли.

— Какая жалость, Ли. Знаешь... Боб сильно расстроится, когда узнает, — Гарри приблизился достаточно, и теперь ухмылка его сияет куда ярче сифилитичной луны.

Карточный шулер. Использовал когда-то давно спрятанную в рукаве карту. Ли считывает подтекст: неужели ты воображаешь, будто Милленион пощадит *вас обоих*?

Ли выдыхает воздух с присвистом, словно плюет в лицо МакДауэлла. Вместо плевка в Гарри направлены несколько игл. Ли нечего терять — кроме Боба; кто лгал, будто боги карают лишь виновных? Чушь.

Огонь жжет без разбору, правых и виноватых.

Иглы попадают в цель. Паника, безумие или отчаяние — Ли не утратил навыков. В конце концов, он и так... немного безумен, только об этом умалчивают, и не решаются даже прозвать его "Чокнутым", в отличие от Банджи.

Потому что в отличие от Банджи, Ли не станет приставлять к груди оскорбителя пистолет и орать "Не смей так называть меня!"

Он просто убьет.

Гарри МакДауэлл был хорошим другом. Гарри МакДауэлл был хорошим вожаком, Ли признавал его главенство и подчинялся приказам. Но теперь все изменилось — куда дальше, если мертвые восстали из могил вместе с недобрыми духами прошлого.

"Ненавижу", думает Ли. Он вонзает иголку за иголкой, наблюдая, как корежит Гарри, и как на белом костюме проступают рубиновые кляксы, как от чернил — чернила и кровь схожи, Ли не нужно объяснять дважды.

"Ненавижу", думает он, но относится то не к Гарри. К Кэну... и к Миллениону с этим "добреньким" лицемером, Большим Папой. По мере того, как МакДауэлл скрючивается от боли, по мере того, как новые иглы оставляют чернильные росчерки на бумаге-костюме, разрастается и ненависть. Фокусируется на Милленионе.

— ...Я мог убить тебя все это время, — Гарри попытался выпрямиться. От боли в уголке рта и между бровей скривилась морщинка. Вожак стаи страдает, как страдали жертвы. Ли дивится странному зрелищу. — Стрелки... посмотри по сторонам, Ли...

— Но почему?

Ли готов принять поражение. Готов ли молить о пощаде? Да. Только не о своей — он действительно предатель, он много лет умудрялся ускользать от всевидящего ока Миллениона — проклятый ублюдок Кэн заставил его стать частью Клана, отцеубийца... и "промоутер", Кэн. Тени слишком густые.

Ли примет поражение.

Выкупом за жизнь Боба.

— У меня есть более выгодное предложение, — Гарри наконец-то удалось выпрямиться. Пятна расплываются по пиджаку, принимая какие-то географические очертания; Ли отрешенно размышляет, кто будет извлекать иголки. И да, Гарри повезло, что Ли не добавил капельку кураре.

— Предложение?

Гарри приобнял его, словно собираясь воспользоваться тихой темной аллеей (и к черту стрелков на каждом углу) и отыметь его в зарослях лиловой сирени. Он опирается на плечо Ли, губы в паре сантиметров от уха, Ли ощущает ускоренное от сдавленной боли дыхание.

А потом МакДауэлл повторяет самую избитую фразу в мире. Ту, которую даже Боб слышал раз десять.

"Служи мне и я возьму тебя с собой к небесам", вот к чему сводится смысл.

Крики ночных птиц смешивались с щелканьем затворов, и оттого тишина воспринималась особенно цельной, непрозрачной, как дорогой ликер. Ли представил на своем месте Брэндона, тот наверняка разразился бы (молниями) парой фраз на не менее избитую тему "как плохо предавать". Но разве не лгал Ли, когдла клялся в верности Миллениону? Разве все это время на был двойным агентом?

Для него — не грех, но очищение.

Кто откажется от индульгенции?

— Нужно разобраться с Молнией, — добавляет Ли, предвкушая как растопчет золотую зажигалку. Смертные ныне сильнее богов. — Там мой брат, Кэннан...

— Ничего, — Гарри доволен, невзирая на боль. — Проблема решаема. Только помоги мне избавиться от этих твоих чертовых игл.

Они без труда отыскали помещение лаборатории, душное и похожее на нутро какого-нибудь корабля марсиан, на декорацию фантастического фильма. В гигантских автоклавах покоились полурастерзанные тела, зияя открытыми ранами и заспиртованными кишками.

"Будто выставка", усмехнулся Ли. Выставка... его жертв, например.

Они шли по узким и вытянутым коридорам бункера. Кое-где долговязому полукровке приходилось нагибаться, чтобы не задеть макушкой низкий ржавый потолок. Резко пахло лекарствами и мертвечиной.

Кэннан вторжения не ожидал. Он стоял перед массивным пультом, покрытым кнопками, как шкура леопарда — пятнами, и следил за чем-то по ту сторону гигантского стекла. Ли сглотнул, складывая неизменное оружие — несколько игл хранили кровь Гарри — веером.

— Ли? Что ты здесь...

Кэннан развернулся. Ли полагал, что с легкостью (покончит с этим дерьмом) убьет брата — справедливая казнь, Кэн заслуживал шесть с лишним лет назад, когда застрелил отца; однако ученый в белом халате ничем не напоминал того "я-спас-наши-задницы" ублюдка.

— Ли, какого дьявола ты приперся!

"Оплатить счета", подумал тот, но не двинулся с места. Веер тоже.

— Ты убил отца, Кэн, чтобы продвинуть меня в Милленионе, — проговорил Ли, словно оглашая приговор. Привести в исполнение немедленно.

...не мог.

— Ты пришел сюда, чтобы обсуждать это? — фыркнул Кэн. Он вернулся к экрану, но заметил движение Ли — серебристо-зеленоватый отблеск на уровне правой кисти. — Ах вот оно что! Ты выбрал Милленион. Неправильный выбор.

Последнее слово служило сигналом. Двери соседних отсеков, похожие на рыбьи рты, распахнулись и исторгли чудовищ. Чудовища напоминали на людей только внешне. Ли уже знал, кто они.

Мертвецы.

Любимое занятие призраков — возвращаться.

Память Ли выдернула его на несколько часов назад, к виртуальной пропасти и "смеху дьявола" из нее, тогда способ смерти его не устраивал. Сейчас — лучше. Достойная гибель.

Он метнулся к мертвецам, где-то в глубине души радуясь, что не обращает оружие против брата. Вблизи "некрорайзы", как обозвал Кэн орду своих зомби, ничем не отличались от обычных трупов, которые лежат в могиле и мирно гниют — серая кожа, кое-где с лиловыми трупными пятнами, словно каплями сливового сока, полуоткрытые рты и взгляд снулой рыбины. Только "неправильные" мертвецы были активны... чересчур активны. Ли собирался дорого продать свою жизнь и порвать хотя бы пару неуязвимых дохлых глоток.

Не удалось.

"Некрорайзы" рассыпались почти одновременно с выстрелом.

— Гарри? Кэн?..

Кэннан сполз по пульту, оставляя длинный и широкий след крови. Точно писал последнее послание.

Ли сглотнул: в горле собрался мерзкий комок.

— Не знал, что ты так сентиментален, Ли, — МакДауэлл наклонился к Кэннану, сел на корточки и пощупал пульс. Формальное действо — Кэн ничем не отличался от некрорайзов, кроме аромата *свежей* смерти... и тем, что некрорайзы рассыпались прахом, а он остался. — Братские узы, неспособность убить ближнего. Влияние Боба? Он что-то вроде твоего ангела-хранителя... с куриными крыльями в зубах.

— Заткнись, МакДауэлл.

Гарри рассмеялся. Выпрямился он с короткой гримасой — раны еще болели, хотя успел сменить пиджак, заставляя Ли задуматься, сколько одинаковых белых костюмов хранит в багажниках машин и платяных шкафах.

— Брэндон, Банджи и Уолкен разберутся с остатками. Это победа. Наша.

Ли кивнул, понимая, что значит последнее слово.

Наша.

На Кэннана не оглядывался.

111. Wounded heel

— Два миллиона. У Синдиката никаких данных. Считай, что деньги на твоем приватном счету, — Боб оторвался от бледно мерцающего монитора.

Гарри похлопал Боба по плечу и затянулся резко пахнущей — аромат вызывал ассоциации с джунглями, тиграми и древними богами, — сигарой. Боб щелкнул по клавиатуре, подтверждая очередную махинацию. Финансовые игрища МакДауэлл доверял на сто процентов, и Боб послушно управлялся со счетами, делая "кражи века" незаметными, как капля молока на чистом листе бумаги.

— Двести тысяч можешь оставить себе, — расщедрился на "чаевые" Гарри. Десять процентов, как полагается, за ложь платят немногим больше, чем официантам в ресторанах. Боб достал последний сэндвич с индейкой, откусил сразу половину, запил глотком жасминового чая. Чай он полюбил благодаря Ли. Нельзя жить с китайцем более десяти лет и не стать поклонником чая.

Острый запах табачного дыма рассеялся, когда Гарри открыл окно. Он стряхивал пепел с высоты Башни, и Бобу чудился в том некий символизм. Прах и пепел — всякий, кто перейдет дорогу, святой или грешник — обратится в ничто. Гарри постарается. А задача Боба — указать на виновного... кем бы тот ни был.

— Я возобновил проект "некрорайз". Выведи список потенциальных... объектов. Тех, кого можно убить и не быть замеченным, — командует Гарри, а Боб наблюдает как пепел припечатывает ветром с внутренней стороны окна — серой тенью на стекле. Похоже на знаменитое "лицо на Марсе". Лицо кричащее.

Быть может, о том, что творится зло.

Боб предпочитает не задумываться.

Если жуешь что-то вкусное — куда проще. Некоторые курят или пьют, проводят ночи в клубах под круглые желтые таблетки с веселыми рожицами или становятся религиозными фанатиками... его способ защиты от реальности ничуть не хуже любого другого. Насмешки его не беспокоят.

— Хорошо. И Гарри... Рэнди подозревает тебя, Гарри. Есть и другие, но Рэнди — единственный, кто располагает доказательствами, — Боб внезапно почувствовал себя инквизитором-обвинителем, а может, и палачом. Он проглотил вторую половину сэндвича, перебивая дурные мысли.

"Ли принял сторону Гарри. Ли выбрал так. Кто такой я, чтобы противиться? Нет, я не готов остаться один".

— Господин Асаги упоминал, что собирается оставить пост и уйти на покой. Гарри, я думаю... Милленион окажется в твоих руках очень скоро. Но нужно аккуратнее с...

— Молчи. Я понял.

"Я тоже..." — но Боб, как обычно, не додумал мысль до конца. Улыбнулся вместо этого, подбадривая МакДауэлла. Улыбаться всегда проще. Он мог бы добавить пару слов об этом странном типе, Уолкене — очередная угроза, очередной верный цербер Асаги, но Боб слышал, что Гарри встречается с его дочкой Уолкена, Шерри. Вывод: не опасен.

Некоторые ниточки крепче других, и перед выбором "абстракция или реальность" очень немногие остановятся на первом. Уолкен — не большее исключение, чем сам Боб.

По офису ползло молчание и сквозняк из открытого окна. Потом Гарри развернулся, взгляд у него был индиговый и невидящий, словно у наркомана под дозой; он раздавил начатую сигару в золоченой пепельнице.

— Я понял.

Разговор получил прямое продолжение: несколько дней спустя Ли позвал Банджи "перекинуться парой слов". Они брели по бесконечному, словно путь на небо, пирсу. Отсюда чудилось, будто целый мир вымер, лежит в руинах Всемирного Потопа. Моросил хмурый дождик, порываясь тушить сигарету Банджи. Тот упрямо затягивался и невежливо выдыхал сизый дым в лицо собеседнику. Ли морщился. Банджи курил дешевые сигареты без фильтра, а еще был одет в поношенную коричневую куртку, потертые джинсы, словно у какого-нибудь престарелого панка, и рваные кеды. Со стороны он смотрелся бродягой или пьяницей, а может, то и другое вместе. Стряхивая капли назойливой холодной влаги, Ли размышлял о постоянстве — никто из них не меняет однажды избранного пути. Избранного ли?

Куда проще объявить "Решили за меня". Например, Кэннан. Мир праху его.

— Нужно убрать Рэнди, — Ли уклонился от очередного кисло-горького облака.

— С ним какие-то проблемы? — светски поинтересовался Кагасира.

— Копает под нас. Под МакДауэлла главным образом, но ты понимаешь, что это значит.

— Еще бы, — Банджи отшвырнул окурок, и тот захлебнулся в густой воде, мгла сделала ее плотной и таинственной, а у дна таились русалки и чудовища. — Что с Уолкеном? Он сует нос всюду.

Ли усмехнулся. Они обсуждали это с Бобом, и тот пояснил просто: "Гарри встречается с его дочерью. Уолкен выберет реальность. Как мы все".

Выберет реальность. Точность формулировки заставила Ли вздрогнуть, наверное, оттого, что тон Боба казался бесстрастным, будто зачитывал сводку новостей.

"Как мы все".

— Не беспокойся о нем, — Ли дотронулся до темных очков — Кагасира не снимал их даже в дождь и сумерки, — у него имеются свои причины закрыть глаза.

— Не лапай меня, — фыркнул Банджи и коротко рассмеялся. — Задание ясно. Что-нибудь еще?

Ли отстал шагов на пять. Порыв ветра рванул расстегнутый плащ, надул, словно парус. Ли запахнулся плотнее.

— Брэндон. Он не должен знать. Пока. Да, он твой друг, но в первую очередь друг Гарри. Пусть тот сам объясняет.

Новый окурок скользнул в воду миниатюрным метеором. Щелкнула зажигалка, и Ли безучастно подсчитал третью сигарету за пять минут. Кто сказал, будто чистильщики и наемники не испытывают эмоций и не волнуются?

— Это пожелание МакДауэлла или лично твое?

Ли пожал плечами, проигнорировав вопрос.

— Скоро Асаги назовет нового главу Миллениона.

Банджи снова рассмеялся хриплым, похожим на лай, смехом.

— Ли, как насчет тотализатора? Я бы поставил пару миллионов. Гарри — настоящий босс.

— Безусловно, — вежливо улыбнулся Ли. Он ощущал как вода стекает с волос, умудряясь попасть за шиворот, рубашка промокла изнутри. Где-то мигнула тусклой лампочкой молния. — Безусловно. Мы все поставили... причем, давно.

— Именно. До встречи, Ли.

— До встречи, Банджи.

В день договора шел дождь.

В день "выбора" погода смилостивилась и подарила позднее ноябрьское солнце. Серый город наполнился бликами и кратковременным пробуждениям, на улицы высыпали дети и влюбленные парочки. Дрожащая прозрачная синева обещала еще около недели — недели оглянуться в лето. Впрочем, сквозь тонированное стекло дорогой машины мир выглядел черно-белым. А уж после того, как...

Боб подмечал, как Ли царапает длинными, будто у стервятника, ногтями ладони, сгибая и разгибая пальцы. Сам он старался вообще ни о чем не думать.

За рулем сидел водитель из Миллениона, потому переговариваться нельзя. Боб оттягивал иногда ворот рубашки и галстук, словно молчание душило его.

Ли скалился вурдалаком.

— Это насмешка. Это просто насмешка, — проговорил он, едва покинули автомобиль. — Почему Асаги выбрал этого... проклятье, я даже не помню его имени.

Боб прокрутил события последних пары часов. Полутемное помещение, около полусотни людей, избранные — за столом, круглым столом, Большой Папа возомнил себя королем Артуром. С Брэндоном в роли Ланселота... правда, Ланселота, что отрекся от Гиневры.

Сравнение невольно продолжилось в сторону Гарри... Мордред?

Нет, Гарри ведь не был сыном Асаги. И не собирался его убивать.

Однако Большой Папа все-таки назвал не его преемником.

— Т-сс, — шепнул Боб, возвратившись из "прокрутки" к "здесь и сейчас". Он сам был... удивлен, мягко говоря.

— Обсуждаете мое поражение, ребята? — поравнялся с ними Гарри. Ли моментально скользнул за его спину, занимая приличествующее место. Боб ловкостью похвастаться не мог, а потому воздел ладони в жесте "не трогай меня".

— Нет, Гарри, мы все ждали, что...

— Забудьте.

Гарри деланно расхохотался и ослабил галстук, входя в родной кабинет. Его встретил Банджи — с сигаретой в зубах и записывающим устройством на столе. На сей раз Боб успел ретироваться к Ли.

— Ты установил жучок в апартаментах Асаги? — с искренним восхищением прошептал тот.

— Не я лично, — скромно ответил Боб. Среди его агентов — горничные и коридорные, продавцы цветов и доставщики пиццы. Простой народ, если угодно. Те, кто будут охотнее работать на улыбчивого толстячка, чем на очередного крутого мачо с пистолетом в каждой руке. Боб даже запомнил имя курьера, что доставил бархатисто-розовые оранжерейные тюльпаны к Асаги. Мэри. Почти как протеже Большого Папы.

Чертов символизм.

— Ну... на всякий случай, — пояснил он в то время, как Гарри прослушивал запись. — Я не слушал сам. Он говорил с Брэндоном, так?

— Т-сс, — вернул "предостережение" Ли. Его ноздри расширились, словно он обонял свежую кровь, смех Гарри звучал скрежетом металла о кость. На мгновение почудилось, что Гарри выхватит пистолет и примется расстреливать каждого в комнате, и Ли готовился защищать себя и Боба. Однако МакДауэлл совладал с собой, а может, услышал нечто приятное. Гримаса сменилась ухмылкой.

Уходя, он схватил одну из бутылок приготовленного для празднования триумфа "Дом Периньона", и расколотил ее о стену, заполняя комнату тусклым зеленым стеклом и шипучей кисло-сладкой пеной.

Тем же вечером небеса прорвались истрепанной ветошью, и хлынул дождь, сулящий застыть и полинять в снегопад. Сизые тучи подползли к городу низко, словно синюшная пасть мифологического монстра, и пасть жаждала проглотить каждую крышу, каждого прохожего, каждую потерянную душу.

Желто-красные фантики-листья срывались с деревьев, будто в панике бежали от преследователя. Но прятаться в сердцевине алого и желтого, в двухэтажном доме — благополучный район добропорядочных буржуа, непременные зеленые ограды, молочники и ухоженные собаки — лучше, чем в Башне. В любой из башен.

Боб радовался, что когда-то выбрал особняк, а не пентхаус. Пентхаусы чересчур близко к небу, чересчур стеклянны... и далеки от земли. Ли живет в стеклянной клетке между небом и землей, и что? Разве он не ищет убежища многими метрами ниже?

— Зима скоро, — пробормотал Боб, согревая пальцы теплым фарфором. В чашке был пряный чай с непроизносимым названием — Боб так и не сумел выучить китайский, несмотря на уроки Ли. Не хватало времени.

— Решил переквалифицироваться в синоптика? — Ли выключил свет. T-образная комната освещалась теперь только парой мониторов. Ли подкрадывался и к ним, впрочем.

— Считай, что поддерживаю разговор, — пауза. Полумрак пронизал комнату, расстелился, словно "краска" от чайных листьев в кипятке. Боб не любил темноты, но ее любил Ли, и он соглашался с выбором... почему бы и нет? — Асаги говорил с Брэндоном. И Гарри что-то задумал. Черт меня подери, если я догадываюсь, что именно.

Он развернулся к другу-любовнику. Ли вознамерился все-таки выключить и компьютеры, уже протянул ладонь к сети. Широко ухмыльнулся, ожидая отповедь "не-смей-трогать-без-разрешения", однако Боб смотрел сквозь него.

В тот момент ударила молния, и ее лилово-электрический отблеск странно и гротескно заострил черты лица Боба, сделав чужим, незнакомым. Ли пришлось моргнуть, чтобы отогнать наваждение.

— Какая разница? Послушай, Милленион тем и хорош, что каждый занят своей работой и не сует нос в чужую. Тебе это тоже всегда нравилось. Или ты беспокоишься о Брэндоне — с чего бы вдруг? Он лучший в Синдикате чистильщик, а не грудной младенец, позволь напомнить.

Боб поставил остывшую чашку на стол, будто признавая правоту Ли и свою капитуляцию. Он шагнул в комнату, растворяясь в темноте и возможности не задумываться, только пожал плечами:

— Нет. Не беспокоюсь. Просто я должен ему приличную сумму... прикидываю, когда можно отдать.

Ночью был ливень, и почти все прогнозы погоды сводились к близким холодам.

Однако день был теплым и сиял синевой, чистым небом и почти летним солнцем — день, когда Гарри убил Брэндона.

*

МакДауэлл поместил свое кресло спиной к высокому, в три человеческих роста, окну, и казался озаренным изнутри — словно какой-нибудь святой, архангел с пылающим мечом и нимбом. Он ослеплял. Оптический эффект, думал Ли, щурясь от пронзительных лучей, — оптический эффект, но каково воздействие... да, Гарри умеет учитывать каждую мелочь.

Новый Босс Миллениона.

В сознании Ли каждое слово титула воспринималось с заглавной буквы. Очередной... эффект. Гарри мечтал о свободе, но кто свободнее божества? Божества, что оживляет мертвых и уничтожает живых.

"Вот ты и добился своего", — и Ли смиренно преклонил голову перед Гарри — еще и потому, что яркий свет обжигал сетчатку. — "Ты на небесах, и... и мы рядом с тобой".

Он зааплодировал первым, когда МакДауэлл закончил приветственную речь.

Он не хотел задумываться о Брэндоне — жаль парня, хорошо стрелял и вообще был "своим", но Ли понимал необходимость жертв. Гарри объявил Брэндона предателем, Ли не верил ни на гран, но кто он такой, чтобы судить (свет, столько света и на белом костюме будто пылают языки пламени) божество?

Наверняка Брэндону предоставлялся выбор, как когда-то самому Ли, ибо всякий бог — добр и благостен по сути своей. А если молчаливый чистильщик промазал впервые в жизни... его беда.

Оставим мертвых мертвецам и шагнем в золотой век.

Неважно, что свет заставляет зрачки болезненно сжиматься.

Аплодисменты заполнили просторный зал и выпорхнули в окно стаей освобожденных из клеток птиц.

— Вы теперь моя команда, — сказал Гарри, и по серо-черным рядам одинаковых костюмов прошелестел легкий ветерок, в коем Ли разобрал и страх, и надежду.

— Вы теперь моя команда, — и в рыжих очках Уолкена мелькает солнечный отблеск, на мгновение невозмутимое лицо искажается, словно смыло волной песчаный рисунок, но уже секунду спустя Уолкен спокоен. Как обычно.

— Вы теперь моя команда, — и Кагасира Банджи выдергивает помятую, жухлую, словно трава в засушливом июле, сигарету из пачки, щелкает зажигалкой... но не прикуривает.

— Вы теперь...

Ли автоматично хлопает в ладоши и автоматично же улыбается, предвкушая разговор позже. Разговор без лишнего... света.

Невзрачное кафе на углу двух безымянных переулков превратилось в дорогой ресторан. Не без определенной протекции постоянных клиентов, а те готовы платить за прошлое и память о нем. Зеленые татами VIP-кабинки, что отделяла от остального помещения и позволяла говорить вполголоса, подрагивали, когда кто-то проходил мимо. Менялись узоры — розовые цветы загорались и гасли, будто осыпались от неловкого прикосновения. Полумрак воспринимался благословением.

— Ты веришь, что Брэндон — предатель? — спросил Боб. Первые слова за несколько часов. Ли едва не сорвался с места, переворачивая и зеленую кабинку, и весь ресторан — несколько пришпиленных к стенам официантов как способ снять стресс.

Веришь?

И что Ли должен отвечать?

"Хватит прикидываться невинным агнцем и идиотом, Боб. Тебе не идет. Совсем", — второе поползновение, однако Ли прикусил язык. Скверная новость: Боб не прикидывается. Его (завязанные глаза и я следую твоим путем десять лет и еще десять или тысячу) стиль работы; требовать от него столь глобальные выводы — все равно, что от Интернет-поисковика. Пускай и со встроенной функцией анализа данных.

"Черт".

— Гарри не мог ошибиться, — солгал Ли. Ложь оседала на языке приторная, как карамель. Он облизал губы. Он способен защитить Боба от ненужного комплекса вины "я-работаю-на-настоящего-предателя-убийцу-нашего-друга", и презирал бы себя, откажи в подобной милости самому близкому человеку.

— Да. Я думаю, да. Брэндон — предатель.

Ли обнаружил: выдержать взгляд нетрудно.

— Жаль.

"Выбрал не ту реальность".

К счастью, неприятный разговор стих, а потом перетек в нейтральное русло, и когда Боб заказывал очередную порцию утки по-пекински, Ли позволил себе двойной неразбавленный джин.

"Многая лета, Гарри МакДауэлл", провозгласил Ли мысленно.

За новую эру... и плевать, чьей кровью она куплена. Синдикату не привыкать.

Реальность вступила в права вместе с зимой и жгучим джином. Дороги назад нет, и они оба понимали немудреную истину. Кто обещал, что путь к небесам — гладок, будто китайский шелк, и в пятку не вонзится ни единой иголки? Никто.

Им просто повезло больше, чем Брэндону.

Многая лета, Милленион.

Многая лета, Гарри МакДауэлл.

Кровавый Гарри.

...Никто из них, избранных самозваного божества в белом костюме и в ореоле режущего света, не вспоминал Брэндона четырнадцать лет. Или делал вид, что не вспоминал.

1000. Two minus one

Он стоял, вытянув руки, словно сомнамбула. Кончики пальцев касались гладкой — о, такой гладкой, а потому зеркальной, стены. В просторном помещении было холодно, и дыхание его оседало не только на стенах-непробиваемом стекле, но и поднималось от губ паром. Неяркий сине-зеленый, словно подводный, свет искажал перспективу, превращая импровизированный полигон в дно колодца. В клетку.

"И это правильно. Монстров нужно держать в клетках..."

Он дрожал, но не столько от влажного, какого-то землистого, с запахом железа и химии, холода — сколько от ужаса.

"Что... почему они со мной это... сделали..."

Последние воспоминания: очередное совещание у МакДауэлла, резкая головная боль, он вынужден извиниться и покинуть святая святых Башни... и все. Потом — вот это; ему удалось вернуть человеческий облик, и теперь он будто пытался стереть кошмар с лаково-гладкой поверхности.

— Что вы со мной сделали? — выкрикнул в пустоту. Это лаборатория, в каких испытывают оркманов, и кто-то по ту сторону стекла и кривой, как бред шизофреника, перспективы, наблюдает. Обязательно наблюдает. Вот пусть и объяснит, кто позволил чокнутым ученым превращать людей в монстров... сохраняя им рассудок.

Проклятье, да он завидовал оркманам. Тем не грозит сойти с ума.

Бронированная дверь в противоположном углу распахнулась с коротким визгом. Он попытался закутаться в некое подобие халата, какой выдают пациентам в больницах. Мог особенно не стараться.

— Ли?

Китаец преодолел половину расстояния в пять или шесть гигантских шагов.

— С возвращением в мир живых, Боб.

От фразы подступила к горлу паника. В мир живых? Как понимать? Его что... оживили из мертвых, но ведь некрорайзов больше не делают, после той аварии, ни единого некрорайза, только оркманы Глока...

— Ли... как это понимать? Что со мной сделали?

Ли остановился, сложив руки за спиной. Длинная темно-зеленая фигура. Боб с трудом удерживался, чтобы не кинуться к нему с полудетским "забери-меня-отсюда-верни-все-как-было".

— Ты попал в больницу. Доктор Глок сказал, что единственный способ спасти тебя — превратить в Супериора... существо, вроде оркмана, но с сохраненным сознанием. Забавно, Боб. Ты получил силу. Ты не рад?

— Я...

"Чудовище. Я предпочел бы умереть человеком, нежели превратиться в выкидыш чьего-то больного разума. По крайней мере, честно... да, я понимаю, почему оказался в больнице, за любые привычки расплачиваются — кто циррозом печени, кто СПИДом, в моем случае — лишний вес и инсульт в сорок лет... но это было бы честно, Ли".

Боб почти проговорил эту фразу. Перебил его скрежет — из ниоткуда материализовался и метнулся нож, широкое тускло-серое лезвие "росло" прямо из руки Ли. Острие оцарапало щеку Боба, и ранка тут же затянулась.

— Видишь? Ты неуязвим. Это твоя сила. И моя.

— Твоя, Ли?

— Не мог подвергнуть тебя столь опасному эксперименту, не испробовав на себе. Надеюсь, не слишком испугаешься моей Супериор-форм, — он усмехнулся. Стер каплю крови с лица Боба, продемонстрировав зеркальным стенам несуществующую царапину.

— Господи, Ли... ты пожертвовал собой ради меня?!

Подготовленная фраза разлетелась на куски. В пыль, в молекулы. За его спасение оплачена чересчур дорогая цена, чтобы он мог привередничать.

"Сила? Наверное. Вдруг мне даже понравится... когда привыкну?"

Длинные ногти Ли скользнули по волосам, ероша их — двадцать лет назад и сегодня, какая мелочь, трансформация — тоже. Он рассмеялся.

— Я жуткий эгоист на самом деле. Я просто подумал, что не вынесу, если ты умрешь прежде меня. Не вынесу, Боб.

*

— Мария Асаги жива и у нее подрастает дочка? Как тро-огательно, — Гарри откинулся на спинку кресла. Со стороны могло почудиться, будто он собирается нанести дружеский визит. Пообщаться, повспоминать былое за чашкой чая или рюмкой вина.

— Я думаю, ее нужно ликвидировать, — тон МакДауэлла не просто изменился — вывернулся наизнанку. Говорил Кровавый Гарри.

Даже Уолкен вздернул бесцветную бровь. Ли перехватил взгляд Боба. Взгляд-вопрос: "Зачем?"

Чем помешала жена покойного Большого Папы хозяину города, хозяину целой страны?

— Их обеих.

...и тринадцатилетняя девчонка тоже?

— Будет исполнено, Босс, — опередил остальных из Четверки Ли. Кагасира ухмыльнулся в кулак, а потом зажал зубами сигарету. Мол, уступаю.

Задание, бессмысленное в своей жестокости. Потому и нравится, верно?

Исподтишка он наблюдал за МакДауэллом. Вот и они, небеса, он на самом верху — куда выше разросшейся, словно плесневый гриб в теплой влаге, Башни. Гарри недосягаем. Даже его Большая Четверка обращается не иначе, как "Босс" — признавая власть над собой, признавая — нравится или нет, мы с тобой до конца; ты хозяин по праву сильного.

Мордред, убийца короля Артура.

Новый император, владыка мира.

Он счастлив?

Ли сомневался.

Всякое божество одиноко, у золотого престола нет места двоим. Конечно, он любит маленькую Шерри, но женщина может быть только женой, не другом. Ли никогда не поменялся бы с ним.

Не-одиночество — это двое. По-настоящему — *двое*. С возрастом Ли впитывал простую истину, как промокашка, чернила, и она отпечаталась внутри. Где-то на уровне ДНК и молекулярных встроек.

...Что ж, если смерть Марии и ребенка сделает Гарри счастливей, Ли готов постараться.

Она не пряталась. Ли покоробила уязвимость "убежища" женщины — чересчур легкая добыча, пускай сама она всю жизнь провела в крепости Большого Папы и не имела ни малейшего представления о самозащите и защите дома, но с ней же остался кто-то из "старой гвардии"? Почему не позаботились о безопасности Марии?

Наверняка, вообразили, что Кровавому Гарри нет дела до маленькой женщины и ее маленькой дочки.

"Пути МакДауэлла неисповедимы", подумал Ли. Его люди уже ворвались в дом, и заколдованный льдисто-снежным маревом декабрьский воздух наполнился выстрелами. Выстрели рвали пространство, словно цепные псы — кусок мяса. Ли поморщился. Он предпочитал менее шумные и более эстетичные методы убийства.

Он скользнул на снег — двигаясь легко, не оставляя следов на свежем настиле; он был тенью и самой Смертью. Марии и дочери повезло — сегодня Смерть почти ласкова. Хрупкие кристаллы путались в черных волосах и оттеняли едва заметную седину.

Ли наслаждался запахом страха, пороха — и предвкушал кровь. После трансформации в нем осталось совсем немного от человека.

Очередной выстрел и женский крик заставил его выругаться по-китайски. Кто посмел? Кто отнял у хищника законную добычу?

Ли рванулся в дом. Мария вывалилась на него, словно скелет из шкафа, объятая агонией и кисловатой смесью ароматов крови и пороха. Ли схватил ее за слипшиеся светлые волосы — не он нанес смертельную рану, однако он еще может выпить ее боль, последние секунды жизни. Но женщина затихала в его объятиях.

В гневе Ли взрезал Марию от паха до горла и рванул связку внутренностей на себя, будто выворачивая вату из тряпичной куклы. Органы вывалились, разбрызгивая скользкую кровь и слизь, а Мария несколько раз смешно дрыгнула ногами и окончательно затихла. Ли отшвырнул труп: он не шакал, чтобы жрать падаль.

— Где девчонка?

— За ней... гонятся... взяли оркмана, — доложил кто-то из горе-стрелков. Ли обернулся к нему и заметил, что тот вытирает губы, а в уголках рта запеклись комочки рвоты. Молодой парень, новичок.

— Малыш. Ты, кажется, недоволен зрелищем? — Ли кивнул на выпотрошенную, как рыба на рынке, Марию.

— Н-нет, господин, я... — от "малявки" пахнуло прогорклым, Ли брезгливо скривился от вони. Лезвие выскочило змеей из-под камня и ударило парня в солнечное сплетение. Испачканный рвотой рот открылся и запузырился алым. Незадачливый новичок скорчился, обняв мертвую Марию, погрузил лицо в месиво ее внутренностей.

Они смотрелись любовниками.

— Девчонку вы упустили, — сказал Ли.

Он покинул дом, оставляя дорожку из крови, но вскоре та затерялась под снегом.

Следующий раз он услышал о дочери Асаги в контексте... призраков.

Призраков, что так любят возвращаться с того света.

*

— Это Брэндон. Брэндон Хит уничтожил наш отряд, я протестировал память разрушенного им оркмана. Ошибка исключена.

Свести эмоции к уровню количества картинок на перфокарте. Старый трюк, за двадцать лет вполне можно освоить в совершенстве.

Боб ведь научился. Почти.

На протяжении бесконечной паузы каждый из пятерых присутствующих в Верхнем Зале думал о своем. Боб мог поклясться, что телепатически улавливает мысли.

"Брат. Предатель", — Кагасира запахнулся в потертую куртку. Он крутил между пальцев свернутую сигарету, надорвал тонкую бумагу, и на пол посыпалась терпкая коричневая крошка.

"Он попытается убить Гарри... и мою дочь", — Уолкен сложил руки — ладонь к ладони, словно выходя на поединок, готовясь выхватить катану и разрубить врага.

"Призраки возвращаются", — единственная мысль Ли.

— Брэндон? Этот предатель... что ж. Я убью его во второй раз! — смял в кулаке тишину вместе с листом бумаги МакДауэлл. Белый комок покатился по полу, и Бобу чудилась ручная граната с запалом ненависти.

Бобу вообще многое... чудилось. После трансформации. Лечение, которое не одобрила бы ни единая медицинская ассоциация, оказалось сродни укусу оборотня... хотя почему "сродни"?

Он оценил преимущества. Он поверил и понемногу привык к "новому" телу — сильному, ловкому, удивительно *послушному*, неуязвимому; он, кто даже в детстве не смел мечтать о "супергеройской" силе, только восхищаться чужой, стал сверхчеловеком... или монстром. Разница только в оценке. Плюс-минус. Один-ноль.

Двоичное исчисление.

Правда, Боб по-прежнему никого не убивал.

Пара коротких эпизодов испугали его. Первый — на базе Глока, но ему удалось сдержать трансформацию. Второй — парой недель позже. Он шел по коридору, мимо пары молодых "стрелков" — достаточно глупых, чтобы позволить себе позубоскалить в его адрес. Боб не обращал внимания на шуточки. Никогда. Вспышка ярости принадлежала не ему... *другому*.

Он осознал, что творит, только пальцы сомкнулись на горле неосторожного шутника, и тот забился, словно эпилептик. Боб отпрянул от полуживого парня, бормоча извинения. Оборотень, думал он, я — оборотень и чудовище...

"Тебе просто нужно научиться контролировать Супериор-форм", успокаивал потом Ли.

А Боб проговаривал беззвучно: "Я — все еще я. Я не буду убивать. Я не использую силу во зло..."

— Предатель вернулся и желает мести. Что ж, надеюсь отряд оркманов и лучших стрелков разберется с ним, — голос МакДауэлла вернул в "сейчас", но только на пару секунд. Боб закусил губу.

Он решил — не убивать.

(убить мертвое — не убийство)

Он решил — не использовать во зло.

(оправдывать невинных и карать предателей)

Он решил.

— Не надо, Гарри, — впервые за много лет Боб назвал МакДауэлла по имени, — Я разберусь с ним. Отличный повод протестировать мою Супериор-форм.

Оборотень смеялся, но и сам Боб тоже.

Кажется, человек и монстр пришли к консенсусу.

*

Ли несомненно оценил план "Как заманить Хита" — план был совершенным, изящным и отточенным, истинное произведение искусства. Они с Бобом дожидались "дорогого гостя" в заброшенном особняке, в маленькой комнатке, где сохранился неразграбленным дорогой паркет и даже стояло в углу запыленное пианино. Ли порой теребил клавиши. Пыль взметалась и парила в воздухе бесцветными крапинками.

Ли волновался.

— Все-таки не понимаю, — наконец нарушил "рабочее" молчание, и голос разлился удесятеренным эхо. — Зачем тебе вызывать мертвеца на поединок? Не проще ли натравить сотню-другую оркманов...

Боб отложил гарнитуру. Его дело сделано — коннект с агентами, поток запущен, остается терпеливо дожидаться результата.

— Я говорил с Глоком...

— О господи, ни слова про этого чокнутого доктора Франкенштейна, — фыркнул Ли, и осекся: ляпнул бестактность. Его этические проблемы "я-теперь-монстр" не беспокоили, но Боб оказался менее... толерантен. — Извини. Продолжай.

— Он сказал, что кандидат в Супериоры должен быть в идеальной физической форме, — Боб полуотвернулся к серому от паутины окну. — Мой случай — исключение, и возникли проблемы. Своего рода программный конфликт.

Ли испугал его взгляд. Потерянный. Умоляющий.

"Что-вы-со-мной-сделали!?"

— Или раздвоение личности.

— Прекрати, тебе просто...

— Нужно научиться контролировать, да. Глок посоветовал применять Супериор-форм по прямому назначению.

Ли рассмеялся — сухо, деланно; нахлынуло жуткое предчувствие: это исповедь, предсмертная исповедь, они видят друг друга и говорят в последний раз, а потому Боб выкладывает последние тайны, будто выворачивает карманы перед перевозчиком Хароном.

Он пропорол собственную ладонь до теплой мякоти.

— Но почему Хит? Почему бы не применять на людишках!?

"Менее рискованно".

— Хит уже мертв. Я не убью ничего... живого. В конце концов, я затеял это ради того, чтобы остаться человеком.

Он захлопнул ноутбук, подошел к сидящему за пианино Ли, взял его за руку — словно собираясь осмотреть глубокую рану, та закрывалась, как цветок в сумерках, но Боб не решался сжать ладонь.

— Зови остальных — наш гость скоро появится, — он улыбнулся, — Все будет хорошо, Ли.

*

Боб выбрал реальность много лет назад, и держался за нее — за друга-любовника вместо высокопарных слов о верности, за высокооплачиваемую работу вместо юношеского "кодекса чести" — помилуйте, фразы на старых камнях-скрижалях давно выщерблены и стерлись; за профессионализм вместо прекраснодушного рыцарства, за свою маленькую свободу заниматься любимым делом — вместо мифической свободы Гарри МакДауэлла, самозваного властелина.

Общий знаменатель — реальность.

Реальность, что рассеивалась, будто в Зазеркалье от одного присутствия мертвеца с пустым непомнящим взглядом пробужденного зомби. Некрорайз не был сродни воскрешенному Лазарю, но — древней мстительной тварью. Тварью из потустороннего мира.

Боб опасался — не хватит духу сражаться против Брэндона, все-таки приятель, все-таки дружили много лет назад. Но от Брэндона в существе Бейонд-зе-Грейв остались лишь черты лица и пара пистолетов.

— Обработай его как следует, — пожелал удачи Ли; фальшивой нотой расстроенного пианино ворвалась тревога, но только на полсекунды. Боб улыбнулся.

"Ты спас мне жизнь, Ли. Я уничтожу Хита для тебя. Надеюсь, понравится подарок".

Он спрыгнул с десяти метров — с балкона на пол, к Брэндону, наслаждаясь ловкостью неуклюжего на вид тела. Брэндон выстрелил (в меня стреляют, о боже) — боль опалила десятком подожженных спичечных головок, и заставила коротко вскрикнуть, но скорее от... непривычки.

"Рубашку порвал", отстраненно подумал Боб.

— Как жестоко, Брэндон, — заметил он. — Ты стреляешь, хотя я не нападал, а просто спустился к тебе. Но ты не можешь победить меня. Некрорайзу не одолеть...

(монстра)

(карать предателей)

(конфликт программ можно примирить)

— ...Супериора.

Оборотень ждал призыва. И откликнулся.

Его продернул спазм много неприятнее ожогов от пуль. Он едва не взвыл. Блеклые лунные лучи усиливали сходство с фильмами о вервольфах — кости и плоть выкручивало в странную форму, и тварь, в кою превращался Боб, — в тысячу раз кошмарнее волка.

Кибернетические фрагменты вспороли гротескно перекореженное тело, позволив (твари) Бобу оторваться от земли. Он успел подумать, что нарушает все законы физики, начиная с закона сохранения массы. Клятый Глок, наверняка, открывал черные дыры вместо пивных бутылок, создавая его.

Потом явилась ярость, чужеродная и незнакомая. Ярость, направленная не только на Брэндона.

"Трансформация... всего-навсего трансформация... я уже пережил... однажды..."

...но и на "хозяина" оболочки.

"Нет, Господи, только не это!"

Оборотень торжествовал.

Сила. Неуязвимость. Не смел и мечтать — и получил все, сполна. Брэндон убедится. О да, он поймет, что такое сила... на собственной шкуре выучит последний в не-жизни урок.

Очередной закон физики взорван ракетами из плоти, а оборотень без участия "хозяина" руководил применением трюков. Инстинкт зверя. Инстинкт демона.

Когда вызываешь демона, позаботься о заклинаниях экзорцизма.

"...если я не смогу... вернуться?"

Проснуться от дурного сна, от худшего из кошмаров.

Разбудите. Кто-нибудь...

Заброшенный сквер наполнился дымом и горелыми сучьями, разбитые камни фонтанировали в воздух и осыпались раскаленным пеплом. К камням присоединилась одна из колонн покинутого здания. Рухнула она медленно, проседая от взрыва, будто падая на колени.

Боб пожалел бы пару комнат... и пианино.

Оборотню — наплевать.

...Сила. Неуязвимость.

Кого заботит цена?

Брэндон почти не сопротивлялся. Пара секунд, добить, и...

(конфликт программ, критическая ошибка)

...все.

Брэндон, доселе безучастный к собственной участи, как и полагается ходячему трупу, активизировался — словно молнией его ударило, или подогнал заклятием некромант. Странное сооружение в форме гроба (некромант отличался чувством юмора) оказалось оружием, наподобие переносного пулемета.

И управлялся с ним Брэндон в совершенстве. За годы... смерти его навыки не ухудшились.

Ни единой осечки.

Очнулся Боб от боли, по сравнению с которой все до сих пор испытанное, включая трансформацию, воспринималось занозой в пальце. Он лежал ничком на нагретой от взрывов земле, к губам прилип песок. Издевательская ирония — внешне ни царапины, но каждая из сотен пуль — внутри; по венам тек подожженный порох, а кости стали ртутью. Нервы будто залили расплавленным свинцом. Он силился втолкнуть в легкие воздух, и когда закашлялся, рот заполнился пахнущей селитрой кровью.

"Больно..."

— Сила... неуязвимость? Это вот... сила и неуязвимость? — пробормотал Боб. Агония мешала расхохотаться. Сила и неуязвимость — сила демона, неуязвимость оборотня; после пробуждения — ничего.

Кроме боли.

— Брэндон?

Мертвец, неумолимый, словно сам Гадес, направил на него оба дула. Серые, цвета тлена и паутины, волосы закрыли лицо.

"Больно..."

— Помоги мне... — прошептал Боб.

"Это не я, я не хотел сражаться с тобой... это оборотень..."

— Помоги мне, — повторил он. Пальцы на курке дернулись.

"Я умираю", понимал Боб, и его охватил ужас. Что вообще делает здесь — он не герой и не воин, скромный компьютерщик-аналитик... Нечестно — не его смерть, чужая... трансформированная. Брэндон прогнал оборотня, хорошо, но...

— Помоги мне, — в третий раз проговорил он, потом нес какую-то чушь про деньги, которые одолжил пятнадцать лет назад, какое дело трупам до денег. Желе крови и костей грозило вытечь через глазницы, нос и рот, еще боялся, что вырвет собственными внутренностями. Хотелось сдаться и позволить боли-ледяному течению — утянуть, ведь "оборотень" уничтожен тоже, а жизнь — достойная плата за шанс остаться собой. За *реальность.*

Брэндон молча изучал поверженного врага, будто экзотического зверя.

Затем неуверенно назвал по имени.

Затем развернулся, зашагал прочь.

"Помоги мне" он истолковал как мольбу о пощаде и даровал ее. Но, проталкивая глоток воздуха, Боб ощутил пустоту вместо трахеи и легких, ткани распались, словно осыпался сухой песок в ладони. Он подумал о Ли, его бессмысленной жертве, и одиночестве — даже Брэндон уходил.

Тольконетольконе...

Тольконеодиночество. Снова.

— Брэндон! — остатки силы Супериора и угасающий разум; Брэндон развернулся и снова стрелял, но Бобу все равно, скоро боль закончится, ничего не будет, совсем-никогда-ничего...

У него оставался выдох.

И он выкрикнул имя:

— ЛИ!..

1001. Alone

Письменный стол в номере дорогого отеля коротко подпрыгнул, прежде чем развалиться пополам, разрезанному, словно кусок картона, присоединиться к груде хлама — экс-кровати, шкафу, изорванному в доски, вспоротому креслу. Несколько глубоких трещин-шрамов в бетонных стенах грозили всей железобетонной конструкции разрушением.

А вот стекла вылетели мириадами алмазных брызг вовсе не от удара. От крика.

В надрывном, порой скользящем к грани ультразвука, крике Ли не было ничего человеческого. Подобно библейскому Самсону, он крушил гостиничный номер, умоляя — пусть руины станут могилой прежде, чем осознает.

Периферией разума он надеялся умереть или сойти с ума, впасть в кататонию, сделаться "растением". И понимал: в подобной милости ему отказано.

Поэтому он кричал безумным зверем, от нового выпада дверь вынесло в коридор, и едва увернулся какой-то парень из синдикатовских "шестерок".

— Господин Ли! Господин Ли, успокойтесь, — парень проскулил, прижимаясь к стене. Наверняка, думая о том, что ему выпал поразительный шанс: узреть страдания демона.

— Ли. Довольно, — проговорил Уолкен. Смертоносное лезвие, что режет бетон, как масло остановилось в миллиметре от его сонной артерии. Лезвие сокрылось, и вместо него появилась невозмутимая, будто посмертная, маска.

Пока Ли ничего не чувствовал. Только чудился запах железа... и мандаринов.

Призраки не только возвращаются. Они отнимают.

— Бейр Уолкен. Согласно твоей информации, Боб Паундмакс... — "мертв", не сумел выговорить Ли, — ...Не вернется.

— Брэндон Хит убил его, — кивнул Уолкен.

Ли шагнул к куче стекла, штукатурки и вывороченному наружу остову здания. Один шаг — и бездна асфальта и ледяных камней примет его — ласковая, будто морская пучина. Хотя Ли сомневался, что падение с двухсот метров повредит Супериору. А главное, он не имел права умирать.

Пока не имел права умирать.

— Когда Брэндона найдут, пусть не трогают. Я сам разделаюсь с ним, — сказал он. Первые комочки мУки созрели, Ли выплюнул их с истеричным смехом, — Я разрежу его на куски. Медленно.

*

Ему удалось продержаться до позднего вечера. Выслушать краем уха доклад о Кагасире — еще один одиночка решил самостоятельно разобраться с Брэндоном и пропал без вести, Ли принял новость с безразличием гипсовой статуи, как и соболезнования МакДауэлла. Искренние, безусловно: Босс сожалел о потере специалиста.

"Но что ты знаешь о скорби, Гарри?" — сквозь кокон (я-не-верю) думал Ли. Пока не знал и он сам, стянутый болезненным спокойствием, будто горячим и паутинно-клейким пластиком.

Кокон лопнул к полуночи.

Повинуясь мазохистскому наитию, Ли поехал в зеленый квартал — квартал зажиточных людей, что празднуют Рождество, устраивают непременные пикники летом, в мире и покое доживают до старости, а умирают в своей постели, тихо и благостно. Идеальная судьба от начала до завершения — так считал Боб, и потому поселился здесь. Ночью узкие пахнущие хвоей и выпечкой улицы и вовсе смотрелись лубочной картинкой, жители давно спали, лишь изредка лаяла чья-нибудь собака.

Ли втянул холодный сладковатый воздух и захлебнулся, схватился за виски, едва не теряя управление.

Он бросил машину и остаток пути брел пешком. Его кокон-отстраненность тлел, как в открытом пламени, Ли иногда останавливался, шевелил губами, силясь выговорить какие-то слова, позвать или разрыдаться. Но затем вскидывал голову, черные волосы-змеи послушно падали на плечи, и он двигался далее, словно паломник к святыне.

Дом Боба встретил фонарями и пестрыми красками — крыша цвета охры, розовато-ракушечные стены, зеленый забор; гениальным дизайнерским решением похвастаться не мог, зато был ярок даже в полумраке. Боб избегал темных тонов в одежде, в интерьере, единственный фрагмент темноты — его темноты — ходил на двух ногах и сейчас прижимался горячечным лбом к металлическому витью калитки.

От тишины закладывало уши. На пороге Ли включил свет, заполняя дом бледно-бежевыми и зеленоватыми оттенками, и понял: никого, даже прислуги. Все разошлись, и бросили... одного. Его бросили одного.

Боб ненавидел оставаться один. Ли понял, что...

Он тоже.

Кадык на шее дернулся, уголки рта поползли вниз. Но глаза палило сухостью, будто сыпанули мелкого песка.

Менее чем за сутки, дом остыл и сделался нежилым. Ли включал лампочку за лампочкой, оба компьютера и ноутбук, забормотал плазменный телевизор в гостиной, но все действия оказались подобны разрядам дефибриллятора по трупу.

Ли сдался.

Он подхватил с письменного стола их с Бобом фотографию (на ней затесался еще и МакДауэлл, но на него Ли не обращал внимания), расколотил рамку и высвободил снимок, скрючился на полу. Сейчас явятся призраки, знал Ли, и ждал их.

"Что случилось, Ли?" — спрашивает Боб с порога, подобные интонации Ли всегда передразнивал с комментарием "ты-не-моя-мамочка". Сегодня он остался неподвижен — в позе зародыша, скреб ногтями по стеклу, по полу. Он ощутил тепло и осторожное ласковое прикосновение, хотелось прижать к себе Боба, как дети прижимают любимые мягкие игрушки, только игрушка Ли — живая...

Живая.

"Ты ведь не умер, нет?" — Ли оторвался от пола. Смеженные веки трепетали. Он страшился отогнать галлюцинацию. — "Ты ведь не мог умереть..."

Молчание.

"Боб!" — отчаяние слиплось в гортани, вместо имени получился всхлип. Ли потянулся за видением, но тепло источал обогреватель, а голос сложился из фона-бурчания телевизора.

На полу лежала фотография, и мгновение на ней казалось столь же мертвым, сколь и выхолощенный дом.

— Я совсем один. Я один. Боб, я боялся этого всю жизнь, больше всего на свете боялся... И я даже не могу оплакать тебя! — последнее он прокричал, а затем выпростал из запястий пару острых лезвий и погрузил в глазницы. Пересохшие склеры лопнули со звуком, похожим на капель. По щекам заструилась маслянисто-черная густая кровь, напоминающая скорее мазут; Ли кровоточил густыми черными слезами, и жижа капала на фотографию, застилая замерший навеки образ.

— Видишь? Теперь плАчу. Как уж умею, извини... не могу без тебя, — выкрикивал Ли.

Он сознавал — слепота временна, Супериор много выносливее человека с его слабостями — страданиями, привычками и любовью; злая ирония — чудовища лучше людей. Но физическая боль немного отвлекала. Он спрятал влажную и скользкую фотографию за пазуху, и наощупь двинулся прочь.

В доме нет даже призраков.

Глаза восстановились быстрее, чем ожидал. Ли оставил "хвост" — линию буро-черных пятен на нетронутом снежном фоне, но за руль вернулся зрячим. Встроенные в приборную панель часы доложили: два часа пополуночи. Потом три, пять, десять, потом неделя, месяц, годы...

— Нет...

Время чересчур длинное, а прошлое — утекает меж пальцев, словно талая вода.

— Нет. Нет. Нет!

Автомобиль сорвался с визгом, разбудившим нескольких собак, но жители тихого и благополучного района по-прежнему спали. А темную тропинку запорошил снег.

Зато муравейник-сити зудел огнями, стайками пьяных подростков и наркоманов казино, шлюхами в коротких юбках — шлюхи выдыхали пар и наклонялись к окну, отклячивая зады, но неизменно отшатывались, едва различив кровавые потеки на лице потенциального клиента. И долго крутили вслед у виска.

На сидении молчал мобильный телефон. Ли изредка проверял: нет ли сигнала о том, что засекли Хита, но работа слежки замедлилась вдесятеро. Информаторская сеть распадалась...

"Остывала", подобрал метафору Ли.

Теряла реальность. Реальность — это голос, облик, тактильные ощущения. Можно изучить до последней мелочи, но небытие — ластик, что стирает рисунок любой реальности. В итоге — лишь двухмерное фото.

Ли едва не сбил какую-то обкуренную девицу, вовремя сориентировался, и затормозил у мигающего неоном здания. Здание оказалось круглосуточной закусочной. Ли собирался ехать дальше, но внезапно уловил запах жарящегося цыпленка, картофеля-фри, еще какой-то дешевой малосъедобной гадости, и его отшвырнуло на много километров и часов назад. Он вырвал бы себе ноздри, как недавно поступил с глазами, вместо того хлопнул дверью и переступил порог забегаловки.

Сонный повар, он же официант, он же кассир тосковал за прилавком. Клиентов глубокой ночью не дождешься. Если бы не приказ хозяина дежурить, парень давно бы слинял домой, но за самовольство могли лишить жалованья, а то и выгнать, и повар-официант-кассир, а проще говоря, рыжеволосый лохматый мальчишка, на чьей одежде количество пятен могло соревноваться только с количеством заплаток, боролся со сном и моргал — мокрым воробьем на ветке.

Сонное отупение слетело немедленно — стоило позднему посетителю появиться в дверном проеме. Слепяще-яркое освещение услужливо продемонстрировало изможденное лицо-маску, словно человек — рослый широкоплечий азиат в дорогой, но залитой чернилами или мазутом, одежде, — вернулся из преисподней.

Или *не* вернулся.

На щеках его засохло что-то темное, слишком густое для грима или теней, азиат словно рыдал черными слезами.

— Ч-что вам угодно, сэр? — парень запнулся.

— Это, — ткнул азиат в жареных цыплят. Он швырнул на прилавок несколько купюр — сумму, достаточную, чтобы выкупить половину заведения.

— С-сэр, сдачи у меня не...

— Оставь себе.

Позже рыжий рассказывал эту историю. Ему не верили — очередная выдумка, легенда подобных мест, легенды водятся в скаутских лагерях, в отелях, в барах. Почему бы забегаловке не обзавестись собственной?

Ему не верили.

"Нелюдь, одно слово. Взгляд — точно сам дьявол по кусочкам из него душу вырвал и при нем же на сковородке до угольков сжег", — говорил рыжий, и ему не верили.

"Из-под век кровь черная текла", — говорил рыжий, и ему не верили.

"И ел не по-человечески, не голодный он был, заставлял себя, а каждый ломтик застревал комом в глотке", — говорил рыжий. После паузы добавлял, — "Я и спроси — сэр, мол, с вами все в порядке? А он меня за шкирку схватил, только не рукой, у него нож здоровущий прямо из тела торчал, вроде как нарост, орудовал он им преловко — рубашку пропорол, как на крюке мясницком подвесил. "Не могу удержать", — тихо-тихо так прошептал, словно молился. — "Я... совсем один..." Отпустил, потом скривился весь, засмеялся. "Я больше не человек", сказал, "Но знаю, как отомстить. Нужно отнять — отнять самое дорогое, и пусть попробует... удержать..."

Здесь рыжего обычно заставляли замолкнуть.

Никто, разумеется, не верил в дурацкую выдумку. Однако от рассказа многим делалось не по себе.

*

Телефон позвонил утром.

Телефон вырвал Ли из оцепенения — оцепенение было новокаином, он уже ничего не чувствовал. Сидя перед телевизором в пентхаусе из стекла, бетона и теней, сам немногим отличался от только что пробужденного некрорайза.

— Это МакДауэлл, — заявила телефонная трубка, — Приезжай в офис.

— Да, Босс.

Душ смыл следы кровавых потеков, запачканную одежду Ли попросту выбросил. В кабинет МакДауэлла вошел безукоризненно одетый и гладко выбритый, как всегда, разве уголки глаз чуть покраснели и морщины у рта врезались глубже. Но Гарри не заметил.

— Хита не нашли? — осведомился с порога. Ли отрицательно качнул головой. Гарри описал круг по кабинету, подхватил с массивного письменного стола бутылку бурбона — за горло, словно пытаясь придушить ее, плеснул изрядную порцию в округлый хрустальный стакан. Протянул такой же Ли — мол, расслабься немного, но тот отказался:

— Для Супериора алкоголь бесполезен.

"Поверь, я пробовал".

— Супериоры! Черт бы вас побрал, Супериоры. Из лаборатории вон украли половину разработок, — на мгновение Ли почудилось, что Гарри выплюнет бурбон ему в лицо.

— Доктор Токиока, помнишь его? Он оживил Брэндона. Проклятый предатель. Нужно немедленно уничтожить Хита. Немедленно.

— У меня есть план, Босс, — уголок губы Ли вздернулся в оскал. — Зверя ловят на приманку. Мертвец заботится о дочери Асаги, и кажется, успел привязаться к ней.

Гарри сел на стол, закинул ногу на ногу. Иногда он позволял своим "корням" и манерам, впитанным в детстве и юности, проявиться. "Просто мальчишка из сиротского приюта", думал Ли, проникаясь еще большим уважением.

— Недурно. Думаешь, сработает?

— Да, Босс. Приманивать нужно на самое дорогое. И затем... и затем отнять это.

— Тогда займись делом, — Гарри приблизился вплотную, дыша парами бурбона и дорогим табаком, хлопнул по плечу:

— И помни: ты нужен своему Боссу. Ты нужен мне, Ли.

*

Боб не рассказывал всех подробностей — кто его информаторы, где именно поставлены жучки, какие сети нужно взламывать, дабы получить необходимые данные. Собственно, никто и не выведывал деталей: в Милленионе каждый занимался своим делом и в чужие не лез.

Однако чему-то Ли научился: вычислить адрес, куда направилась Мика Асаги, не составило труда.

"Как трогательно", — усмехнулся Ли. Мика явилась к двум старичкам-"шестеркам" — динозаврам еще эпохи Большого Папы; оба не добились ничего, но им удалось выжить. До сего дня.

Черви долговечнее и майских жуков, и бабочек. Но червей можно раздавить каблуком.

— Всем назад, — скомандовал Ли своим людям. Он не позволит кому-либо войти прежде себя. Это его миссия — его месть. Уже довольно холодная, как... как стылая кровь из пустых глазниц.

Его лезвия разворотили стену, точно ребенок палкой порушил муравейник.

Внутри ждал приз.

— Добрый день, — проговорил Ли. — Извините, но пришлось сделать собственный вход.

Он улыбался.

Перед врагами следует смеяться.

Он с легким любопытством рассмотрел девчонку. Довольно миловидная — фигура пока нескладная, как у любого подростка, но обещает сформироваться в статное женское тело; мышиного цвета волосы и серые, как лезвия, глаза. Короткая юбка выдавала вульгарный вкус.

— Ты, должно быть, Мика Асаги. Большой Папа сумел постараться... напоследок, — очередной приступ хохота сорвался на визг. — Позволь представиться, я — Балладберд Ли.

— Один из Большой Четверки... — выдохнула девчонка, сжимая крохотные кулачки, будто готовясь сражаться. Очередная забавная деталь. Она не боится?

— Вот так чудеса. Как такого болвана взяли в Милленион? — подал голос один из "червей", доставая пистолет. — Приходить невооруженным...

Ли успел насладиться сначала его торжествующей рожей, а потом растерянной — когда разрезал пулю пополам.

— Оркман? — хлопнула глазищами Мика.

— Супериор, — уточнил Ли. Мизансцена затягивалась, и наскучила, однако он добавил. — Ради Гарри МакДауэлла... и ради моего друга я выбрал это.

Голос Ли дрогнул, а ухмылка полиняла, точно растворенная ацетоном; проступила истина — маска-страдание, маска-безумие.

(я чудовище)

(не смогу без тебя)

(нет!)

Лезвия рванулись клубком ядовитых змей. Пробили грудь одного "червяка" — того, кто стрелял, и только теперь Ли вновь удалось натянуть улыбку. Немного осталось. Вот она — приманка, маленькая и теплая, пушистый котенок. Ли подумал, что никогда прежде не убивал миловидных тринадцатилетних девочек. Своего рода новый опыт...

Скоро.

Он разделался с "червями", соорудил из крови весточку для Брэндона и забрал Мику. По внутренней связи доложили: Хит замечен в городе, уничтожил нескольких оркманов. Ли пнул располосованные на куски трупы, поправил безвольно повисшую на плече Мику: девчонка прикидывалась смелой, но отрубилась от шока, едва завидев раздавленное в бесформенную склизкую кляксу сердце "червяка".

— Отлично. Все готово: пусть приходит.

*

На покинутой, вычеркнутой из путей, станции мгла казалась липкой и густой, при желании ее можно попробовать на вкус и выплюнуть с отвращением. Мгла пахла нагретыми рельсами, электричеством и железом. Каждая фраза катилась перекати-полем, звенела и погибала в гулком мраке. Наверняка, поэтому Мика молчала. Пока.

Ли не тронул девчонку, МакДауэлл — тоже. Целая и невредимая, если не считать крохотной царапины на скуле, она сидела на холодном полу станции. К сожалению, Ли не мог предложить даме удобного кресла. Сам он также расположился рядом на бетонном выступе.

Было темно.

Он мог позволить себе не-улыбаться.

"Ты бесчеловечен", недавно выкрикнула Мика, упрекая его в... в чем? В гибели пары никому не нужных червяков. Забавно. Дети столь идеалистичны.

"Все так. Я больше не человек", — ответил Ли, но девчонка не поняла подоплеки. Зато понял МакДауэлл, вскинув на Ли взгляд, что за насмешкой-имитацией сокрыл тревогу.

О да, Босс понял, *что* сказал Ли.

"Мне больше не для кого быть человеком".

— Запомни это место, дочь Асаги, — откуда-то скользнул луч света, и Ли вернул ухмылку на сухие потрескавшиеся губы. — Оно станет могилой Хита и твоей.

Забьется в истерике, умоляя пощадить? Заорет? Ли наблюдал за Микой, и немного удивился ее реакции.

— Расскажи о моем отце, — попросила девочка. "Лучше спроси своего защитника. Он был любимым псом Большого Папы, не я", — сложился грубоватый ответ, но Мика вела себя достойно, заслуживала разговора.

— Что ж... все равно есть свободное время. Я восхищался когда-то им. Сильный, благородный, неплохой организатор. Однако ему недоставало амбиций.

"И реальности, так? По сути — лицемер, что обрекал на смерть тысячи и тысячи, но делал вид, будто делает это ради каких-то там гребаных высоких идеалов. Ради семьи. Ха. Лжец и лицемер..." — впрочем, он промолчал. О мертвых хорошо, либо ничего. Исключение — беспокойные призраки.

— Твой защитник, — сменил тему Ли, — Брэндон Хит был безмозглым псом и таковым остался. Безмозглый пес-предатель...

— Не смей! — взвизгнула Мика, и китаец с трудом удержался, чтобы не свернуть тонкую шейку прямо сейчас, не дожидаясь "гостя". Но услужливое эхо разнесло грохот взрыва.

Хит здесь. Зверь клюнул на приманку.

Стоило Брэндону войти, Ли испытал дежа-вю, резкое, как боль в раздавленных глазных нервах. Несколько шагов и не-дыхание пустоты, повтор сцены в заброшенном холле, плюс-минус декорации. Выражение лица Брэндона не менялось. Тварь по кличке Бейонд-зе-Грейв неспособна чувствовать, пост-мортем каждый шаг его задан программой — программой "некрорайз".

"Проклятье! Я заставлю тебя страдать!" — Ли шагнул навстречу Брэндону. Улыбка его расползлась до оскала, точно он собирался загрызть Хита.

Брэндон направил на него пистолеты.

— Не так быстро, Брэндон. У меня припасен маленький сюрприз, — лязгнул нож. Ли стоял спиной, однако ощущал свои лезвия частью организма, острие ткнулось в ямочку под подбородком Мики, не причинив вреда.

Серое лицо призрака пересекла тень.

О да. Наконец-то проснулся от смертного сна целиком.

"Добро пожаловать в ад, предатель".

— Ты убил Боба? — риторический вопрос. Ли был обвинителем, судьей и палачом. В тот момент он осознавал: два плюс два — четыре, а грехи Брэндона против Миллениона и персонально Гарри МакДауэлла не стоят и раздавленного в луже окурка. У Ли одна-единственная причина мстить, но ее довольно, чтобы разрушить весь город — если понадобится.

Брэндон не шелохнулся.

— Ты убил Боба?!

Долгую паузу выдерживали трое — человек, монстр и призрак; первым сдался призрак. Кивнул. То послужило сигналом Ли атаковать. Мика отпрянула с криком, когда лезвие — такое острое, но и гибкое одновременно, — извернулось от нее к Брэндону и пригвоздило некрорайза к стене.

Ли кинулся к нему, выставив десятки, сотни игл — он ведь поклялся медленно изорвать убийцу в клочья; удар за ударом он терзал Брэндона, словно бультерьер, сжавший челюсти и неспособный разжать их. Ли кричал, выплескивая горе и ярость — будь ты проклят, призрак, будь ты проклят, а Брэндон почти не сопротивлялся. И молчал. Конечно, молчал.

— Ты заорешь... ты будешь молить о пощаде... — шипел Ли. — Не о своей — так о ее пощаде... но не жди ее, призрак, не жди... каждому по делам его да воздастся...

Даже теперь он хохотал. Безумец? Вероятно.

В любом случае, сошел с ума не сегодня.

— Мое отчаяние — испей до дна, призрак! — Ли оставил Брэндона пришпиленным к стене, на манер жука. Он шагнул к забившейся в угол Мике, по подбородку стекала слюна, а пальцы изогнулись кривыми саблями. Прикованная девчонка дернулась, натягивая цепь.

— Наблюдай, как я буду убивать ее. И почувствуй, каково — не удержать.

Ли хотел растянуть удовольствие — последнее; ведь потом — пустота, стихнут отголоски воплей, враги и сама месть обратятся грудой бесполезных кишок, а торжество остынет, утечет вместе с мазутно-горьким временем.

О страшном "потом" Ли пока не задумывался.

"Мне незачем быть человеком", полушепотом выговорил он, запрокинул голову и развел руки, будто приветствуя кого-то. Он и приветствовал.

Трансформацию.

Знакомая боль выломала мышцы суставы, превращая его в гигантского паука, сделанного из кинжалов, мечей и пик. Ли навис над Микой, готовый нанести первый надрез. Он не убьет девчонку быстро, о нет. Но она возжелает смерти, как единственного спасения...

"Не надо, Ли".

Что? Кто осмелился насмехаться над ним — имитировать голос Боба?

"Не надо. Пожалуйста".

Монстр развернулся на острых щупальцах. Кто осмелился? Кто...

"Оставь ее".

Не обман, не отвлекающий маневр. Голос куда реальнее крысиного писка Мики и гортанных стонов вбитого в стенку мертвеца. Ли забыл о миссии, схватился за волосы и рванул их. Он звал (призрака) Боба в покинутом и выстуженном доме, а тот явился теперь. У кого-то Свыше потрясающее чувство юмора вкупе с садистскими наклонностями. Ли есть у кого поучиться.

"Не убивай ее".

— Это месть, — пробормотал Ли, неслышимо для остальных. Остальных? В его — их! — реальности — только двое. — Месть за тебя.

Он хихикнул. Боб в своем репертуаре даже после смерти. Не проливай лишней крови, пощади, прояви возможное милосердие. Судьба подчас заставляет делать жестокий выбор, но не умножай печаль. Единственный верный выбор — исполнять долг, не переступая грани.

"К дьяволу, Боб. Они заслужили..."

"Наверное. Но что потом? Тебе станет легче?"

"Нет".

Он замешкался. Мика и сама месть потеряли привлекательность, он прижал руки ко лбу, оставив пару зазубренных царапин. Услышать. Вновь услышать голос. Призраки? Или финальная стадия безумия?

Пускай. Какая разница?

— Боб? — позвал Ли одними губами.

Вместо него явился (рас)свет.

Электрический фальшивый рассвет, но он изгнал видения и надежду, а еще ослепил Ли. Заброшенная станция вздрогнула, будто пробужденная от (смерти) сна; где-то на периферии забарабанили по рельсам колеса.

— Что? — наглое вторжение взбесило Ли. Плевать на Мику, даже на Брэндона.

Разлучают... опять разлучают, Ли ощутил себя в девятом круге ада, приговоренным к вечной, зацикленной казни. Нет ничего нового под... электрическими лампами.

Отдаленный перестук приблизился — в тот момент Брэндону удалось освободиться, перехватить с пола пистолеты и освободить Мику; Ли игнорировал обоих. В поезде метро Ли разглядел истинного виновника. Того, кто оживил Брэндона. Того, кто помешал сейчас.

Доктор Токиока, вспомнил Ли имя.

"Ты прав, Боб. Я не трону девчонку. Я убью старого ублюдка!"

Чуть покачиваясь на длинных паучьих лапах, Ли начал погоню за поездом. Супериор оказался быстрее механизма — Ли догнал нужный вагон в полдесятка исполинских скачков, похожих на прыжки водомерки по глади пруда. Он выломал заднюю дверь, ворвался внутрь.

— Не так быстро. Шоу только начинается!

Из собственной плоти, застылой в полукружья, он слепил несколько метательных ножей. Он мог разрезать одним ударом и Брэндона, и Мику, и доктора — но метил только в последнего, осознавая: наконец-то покараю подлинного врага, подлинного виновника. Доктор Токиока покатился по дребезжащему полу вагона, закрывая собой Мику и заливая ее собственной кровью.

Добить. Жаль, мало времени, некогда упиваться агонией.

Можно добить его и Брэндона, и... вернуться.

"Не будет больше ничего, никогда ничего..."

Ли зажмурился — вновь надвигается "потом", страшно, невыносимо, будто стоит он на кромке бездонной пропасти. Или уже прыгнул в нее.

И тогда Брэндон выстрелил. Ноги-щупальца Ли заволокло серебристо-синей краской — жидким инеем.

— Очередная жалкая попытка, — прокомментировал Ли. — Супериора не...

"Остановить детскими игрушками", не договорил он. Льдистый иней проел насквозь тонкие, но устойчивые опоры; поползли трещины, они расцветали и множились, будто выводок древоточцев истончал вековой дуб.

— Что... что это? — вскинул на Брэндона недоуменный взгляд Ли. Но не успел услышать ответ: ноги его, ноги глиняного Колосса, искрошились и осыпались горстью пыли, а рывок инерции вытряхнул из вскрытой консервной банки вагона, прочь.

1010. Outro. One minus one

Ли распластался на рельсах, силы покинули его, зато возвратился облик человека — впрочем, он грозил рассеяться от самого слабого дуновения ветра. Ли поднял иссохшую серую руку. Рука напоминала перемерзший в жидком азоте металл — достаточно щелчка, чтобы раскололся.

Ли еще мог разглядеть Башню Миллениона, и внезапно вспомнил слова Гарри: "Ты нужен мне".

— Почему все... так... — протянул Ли.

"Не будет "потом", не будет мазутного времени. Самому худшему — не бывать. Я вырвался из кругов ада. Я..."

Гримаса перетекала в радостную улыбку, то и другое исчезало.

"Удержал".

— Я нужен Гарри, — сказал Ли.

"...но больше не один", прозвенело в колком утреннем воздухе, бледно-золотистый — настоящий, не электрический, — рассвет заполонил небо. Где-то там, наверняка, обитали ангелы и мертвые, что сумели воссоединиться и обрести покой.

Тело обратилось в каркас, обезвоженный остов, и он разваливался. Сначала ладонь, коей Ли тянулся к Башне. Затем обе ноги. Фрагмент за фрагментом, он отдалялся от реальности.

Или приближался к ней?

"Теперь мы вдвоем, Ли. Мы свободны... и мы вместе".

Его омертвелые роговицы на секунду сделались влажными, а полустертый рот улыбался. Ли желал одного — пусть ветер отнесет прах в тот самый парк и тихий покинутый особняк. Может быть, к пианино. Он обратился к небесам, добрым призракам и нагретым рельсам с молчаливой просьбой. Он получил ответ.

"Все будет хорошо, Ли".

Прах к праху.

Их двое. Ветер переменился в нужном направлении, исполняя мольбу. Но Ли уже не знал об этом.