Петля Мобиуса

Видимо, изображать больного у меня не очень хорошо получалось. Повисла еще одна пауза. Я представил, как в голове шефа, в суматохе, бегают муравьи, пытающиеся разложить полученную информацию по полочкам. Плохо ему, наверное. Впрочем, меня самого охватила бы паника, если бы вдруг заболел человек, который делал за тебя всю работу.

— Ну хорошо, отлежись. Не стоит к этому легкомысленно относиться. Если возникнут вопросы, тебя ведь можно найти по мобильному?, — наконец произнес Серегей Леонидович.

— Ну да, конечно.

— Я тебе позвоню, — прохрипел голос после паузы.

"Наверное, ждал извинений по поводу такого неожиданного поступка с моей стороны, — решил я. — Сказал в трубку стандартное: "всего доброго" — и отключился."

— Звони, звони, — подумал я злорадно.

На душе вдруг стало спокойно. Есть же выражение: "главное — начать". Я вообще по натуре человек, которому трудно начинать что-либо делать. Но уж если начало положено, то тут меня не остановишь. "Глаза боятся — руки делают", — любил повторять мой отец. Я вновь сел в кресло, в голове зияла пустота. Нужно было подумать как жить дальше.

Прошло, наверное, минут двадцать, но ничего дельного на ум так и не пришло. И я решил проведать холодильник на предмет наличия в нем еды. Увиденное не обрадовало — заплесневелый сыр, пара пакетов молока. Со вздохом я вышел в коридор и, не торопясь, стал натягивать на ноги любимые замшевые туфли. Хочешь — не хочешь, придется идти за едой. Добираться до супермаркета было неохота, и я забежал в магазинчик по соседству. "Выбор там невелик, но на мой невзыскательный вкус что-нибудь найдется", — решил я. Купив спагетти, сосиски, томатный соус и расплатившись за покупки у кассы, с пакетом в руках я поплелся домой.

До дома было недалеко — метров двести. Нужно было только пройтись от магазина вдоль дома, а за ним — повернуть налево — по аллее мимо старых лип. И упрешься в нужный подъезд. Я как раз повернул, когда увидел на асфальте что-то блестящее. Я оглянулся по сторонам. Поблизости никого не было, лишь метрах в пятидесяти по направлению от меня шел человек в темном плаще. Я наклонился.

В руке у меня оказался медальон из желтой меди, достаточно тяжелый на вес. Он был подвешен на такой же тяжелой медной цепочке. Причем, удивляло то, что несмотря на медь, вместе они вовсе не выглядели дешевыми. Медальон был круглый. С обеих сторон выгравировано одно и то же изображение в виде круга, наискось перечеркнутого тонкими линиями. Чем больше я вглядывался в медальон, тем более убеждался, что передо мной не простая бижутерия. Кто его потерял и когда? Видимо, не так давно, иначе бы вещицу уже подобрали. И тут я вспомнил про человека в плаще. Я оглянулся и увидел, что тот как раз поворачивает за угол.

'Эй! — прокричал я. Но он не услышал. Я добежал до угла и увидел его у светофора, ожидающим зеленый сигнал. Я поспешил в его направлении. Толпа пешеходов как раз начала движение, когда я вновь к нему обратился.

— Да? — обернулся он. И оказался гораздо моложе, чем я ожидал: лет тридцати, от силы. Только глаза у него были какие-то старые — в них сквозила усталость, если так можно сказать.

— Это не ваше? — спросил я, протягивая ему медальон. Он посмотрел на мою руку, потом поднял взгляд на мое лицо, помолчал немного и ничего не ответил. "Странный какой-то", — подумал я про себя, а вслух пустился в объяснения:

— Понимаете, я его вот там, за углом нашел, — сказал я, показывая в сторону поворота, — и подумал, что это вы его потеряли.

Пока я это все выговаривал, он смотрел на меня, не отрываясь, как будто наблюдал за каким-то неизвестным животным. Я даже поежился.

— Если нашли, значит, он ваш, возьмите его себе, — сказал человек в плаще и вдруг — улыбнулся.

Улыбка у него оказалась неожиданно доброй — что-то в ней притягивало. Пока я об этом думал, он повернулся и пошел как ни в чем не бывало. Что мне оставалось? Я положил медальон в карман ветровки и направился домой.

Еще на пороге я услышал, как в гостиной надрывается телефон. "Света", — почувствовал я, поставил пакет на стул в прихожей и подошел к телефону.

— Что случилось? — голос жены звучал по-настоящему встревоженным.

— Да все хорошо, — ответил я, — приболел немного, голова раскалывается.

— Ф-у-у-у, — выдохнула она. — А я звоню-звоню тебе на работу. Никто не берет трубку. Уже решила, что с тобой что-то серьезное стряслось. Ты хоть лечишься там? Попей чаю с медом. У нас там, кажется, был. Помнишь, мы с тобой во Владимире покупали? Или аспиринчику. У тебя температура?

— Да не переживай ты так. Ничего серьезного: вчера с сырой головой на улицу вышел — вот и прихватило, — наврал я.

— Точно все хорошо? Что-то мне твой голос не нравится.

— Точно, все хорошо. Ты-то как? — решил я перевести разговор в другое русло. — Как работа?

— Ну, думаю, что сегодня дела завершу. Вроде, всё удачно складывается. Завтра, максимум — послезавтра — буду дома.

Потом, когда разговор уже закончился, я подумал: "Как же так получилось, что не смог признаться единственному близкому человеку, что со мной не все в порядке. Что решил поставить на прежней жизни точку?" Она не поймет, начнет обвинять в эгоизме, в нежелании строить совместную жизнь. Да и как тут поймешь? Я и сам-то не понимаю, как получилось, что строил-строил, а в результате ничего, лишь сожаление о чем-то утраченном, что и выразить-то с помощью слов не выходит."

Со мной так часто бывает: не могу себя заставить делать что-то. В основном, это происходит, когда речь идет о чем-то, не совсем мне приятном, но, к сожалению, важном. Нежелание порою настолько сильно, что я придумываю другие, не столь значимые дела — лишь бы отсрочить тот момент, когда все-таки придется тяжко вздохнуть, засучить рукава и делать. И когда я поставил на газ кастрюлю с водой, чтобы сварить спагетти, мысли мои были далеки от кулинарных проблем. Я думал о том, что стою вот здесь, готовлю еду, а сам так и не решил про себя ничего, и про жизнь свою ничего не знаю. И есть ведь не хочу, а готовлю только для того, чтобы не думать. Я усмехнулся своим мыслям: "Да что тут думать, все и так понятно. Есть два пути: либо в петлю прямо сейчас, либо бросать все к чертям, бросать по-настоящему, сжигая мосты."

О чем думает человек на грани самоубийства? Я думал о том, что если бы спагетти были одушевленными, какой вариант выбрали бы они? С одной стороны, если я решу покончить с собой, то, наверное, мне незачем предварительно набивать желудок, а значит и варить спагетти — незачем. Для одушевленных спагетти это вроде бы неплохо: в кипяток кому же хочется? С другой стороны, в чем назначение спагетти? Быть сваренными и съеденными. Я бы, наверное, хотел выполнить свое предназначение, если б только его знал. Выходит, что спагетти, имей они душу, воспротивились бы моему самоубийству, поскольку это помешало бы им выполнить свой долг? "Ну, хватит, хватит, — остановил я ход рассуждений. — По большому счету, эти смысловые упражнения не больше, чем еще одна возможность не принимать решение. Что выбрать? Внутренне я знаю, что самоубийство не по мне. В чем тут дело? Боюсь? Нет, наверное осталась во мне надежда, что вернется стержень. Самого стержня нет — так хоть надежда. Что ж — тоже неплохо."

Честное слово, такого облегчения, как в тот момент, не испытывал уже давно. Былая жизнь закончилась. Можно поставить точку. И факт того, что к прошлому возврата нет, и можно про него даже не вспоминать, оказал невыразимо облегчающий эффект. Я вздохнул. Посолил закипевшую воду. Улыбнулся спагетти: "Видимо, от судьбы быть сваренными вам не уйти". И бросил их в кастрюлю.

Глава 3

Когда-то в детстве жизнь казалась прекрасной. Каждое утро я просыпался с чувством восторга, что мне опять предстоит жить. Мне нравилось все. Нравилось, просыпаясь, видеть лицо мамы. Я чувствовал, что ей жалко меня будить, наблюдая, как хорошо мне спится. Чувствовал, сколько во всем ее присутствии нежности и любви — и открывал поскорей глаза, чтобы уменьшить эти ее страдания. Нравилось завтракать — я все время представлял себя каким-то неведомым и грозным чудовищем для бедных сосисок, которые я поедал. Нравилось идти с мамой или папой в садик, потому что там — друзья. И мы весь день будем с ними играть и познавать этот огромный мир. Не нравилось только спать после обеда: ну как можно спать, когда жизнь так прекрасна?!

Сейчас мне кажется, что тогда я был мудрее себя сегодняшнего. Вот казалось бы: секрет так прост: живи и радуйся простым и добрым вещам — солнцу, дающему тепло, летнему ветру, заставляющему тебя жмуриться, большим и пушистым снежинкам, которые так красиво сверкают в свете вечерних фонарей. Так нет, этого мало. Нужно что-то еще. Только что?

Было около двенадцати пополудни, когда я вышел из подъезда своего дома. Возможно, навсегда. Я откопал в кладовке старый рюкзак, с которым лет тридцать назад ездил с отцом на рыбалку. Набил в него несколько рубашек, пару джинсов, нижнее белье, бритву, зубную щетку и две пары ботинок. В голове у меня созрел нехитрый план. Понятно, что жить по-прежнему я не могу, а как жить — пока не знаю. Остается переждать, пока все само собой не встанет на место. Или, пока я что-нибудь не придумаю. В кармане ветровки были кое-какие деньги, на кредитной карте тоже что-то имелось. "Месяца на два должно хватить, если не шиковать", — решил я. У меня были ключи от квартиры старого друга. В ней и поживу. А там — посмотрим.

Сам друг не жил в этой квартире уже года четыре. Развелся с женой и улетел в Америку — его пригласила фирма из силиконовой долины. Он был хорошим программистом, работал до отъезда в каком-то КБ. Но все пошло наперекосяк — он плюнул и уехал. И сейчас, вроде бы, не жалуется. Зарабатывает хорошо, иногда звонит. Рассказывает про то, как ему надоели эти американцы: поговорить по душам не с кем. Жалуется, но назад не собирается. Уехал он быстро. Квартиру, доставшуюся от родителей, продавать не захотел. Сдавать — тоже. Поручил кому-то за ней следить, и мне вот ключи на всякий случай дал.

Перед тем как уйти, я написал жене записку. Хотя и знал, что вразумительно объяснить ничего не смогу, но уйти просто так не смог. Написал, что не знаю, что случилось. Что должен уйти, чтобы разобраться в себе. Получилось сбивчиво и непонятно. Я перечитал, но переписывать не стал — лучше все равно не выйдет. Так вот и ушел, оставив лишь записку. Грустно. Машину я тоже решил оставить. Ехать никуда не собираюсь, так что я с ней буду делать? Вот и оставил.

Квартира находилась у Калужской. Я поехал на метро. При входе на станцию на меня подозрительно посмотрел милиционер. "Видать действительно не все со мной в порядке", — подумал я. В вагоне нашлось свободное место. Я сел, сделал тусклый незаинтересованный взгляд, какой бывает обычно у всех, кто едет в общественном транспорте, и не заметил, как уже объявили мою станцию. На улице было жарковато для сентября. Я снял ветровку и пошел с нею в руке в сторону улицы Введенского. Мой путь проходил через школьный двор, и у школьников как раз была перемена. Мимо меня пронесся мальчишка лет четырнадцати, а за ним — его же возраста девчонка. Я улыбнулся: "Счастливые они!"

Пройдя через двор, я попал на аллею из старых яблонь. То тут, то там можно было увидеть бомжей и старушек, собирающих в целофановые пакеты разбросанные по земле яблоки. Я тоже наклонился и подобрал пару. Вытер одно о штанину джинсов. Яблоко было желтым и твердым. На вкус оказалось совсем неплохим. Заканчивался этот общественный сад дорогой, по которой то и дело сновали автомобили. Перехода не было, и мне пришлось постоять минуты две, чтобы перебраться на ту сторону. Отсюда был уже виден нужный дом — старая девятиэтажка, все они похожи друг на друга и строились лет тридцать назад. Тогда она казалась мне огромной. Сейчас же, по сравнению с новостройками, это потерявшее цвет облезлое здание выгядело каким-то убогим.

Поднявшись на исписанном лифте на пятый этаж, я долго не мог попасть ключом в скажину, потому что в подъезде, несмотря на дневное время, было темно и так пыльно, что я пару раз чихнул. Я чертыхнулся, и в этот момент в соседней двери щелкнул замок. В образовавшемся проеме я увидел чью-то челку. Дверь приокрылась еще чуть-чуть, и на меня уставила глаза девчонка лет пятнадцати. Она пытливо разглядывала меня некоторое время, потом, смутившись из-за затянувшейся паузы, проговорила:

— А вы кто? — шмыгнула она носом и решила уточнить, — вор?

— Вор, — серьезно ответил я, — разве не видно?

Она подозрительно прищурилась, покачала головой и заулыбалась, как будто отгадала трудную загадку, которую ну никто-никто не мог решить. А она вот взяла — и решила, и теперь может всем лихо нос утереть:

— Неа, никакой вы не вор, разве стал бы вор в два часа дня в квартиру лезть, да еще чихать каждые пять секунд при этом, а?

Задав вопрос, она подняла брови, вытянулась вперед и застыла в этой позе, превратившись в знак вопроса. "Что ж, общительные дети стали, не то что я в детстве," — подумал я про себя, а вслух сказал:

— Ну, так это непрофессиональные воры по ночам залезают в квартиры, освещая путь фонариком, и набивают шишки о то и дело подворачивающиеся стулья. А профессионалы, вроде меня, — сделал я эффектную паузу. — спокойно и не торопясь делают свое дело при дневном свете. Она затараторила, едва я успел закончить свое короткое выступление:

— Стал бы профессиональный вор лезть в квартиру, в которой не живет никто? Там и воровать-то нечего!

— Да, тебя не проведешь, — решил я закончить наш диспут. — И откуда у тебя только такие познания воровских технологий?

— Ну что здесь такого? Мне просто делать нечего, мама постоянно работает, бабушка больная, вот и приходится целый день с ней сидеть. Прихожу из школы и сижу. Понятно, что телик смотрю, а что еще делать? А там сплошные детективы — вот и насмотрелась, — пожала девчушка плечами.

— А отец?

— А отца и не было никогда, — ответила она. — мама меня одна воспитывала. Ну, еще бабушка есть.

— Аааа — протянул я, — тогда понятно.

— Аааа — повторила она за мной. И мы оба замолчали, не зная, что бы еще такое сказать. Я так и стоял с ключом в руке, которому все никак не удавалось выполнить свое предназначение. А она смотрела на меня и тоже молчала.

— Меня зовут Лена — сказала она наконец, — а вас?

— Я так... друг Андрея, мы вместе в институте учились. А сейчас от жены ушел и хочу здесь пожить немного, пока все не прояснится, — неожиданно для себя выложил я ей всю свою подноготную. На что девчонка, впрочем, даже носом не повела. Плевать ей, наверное, кто там от кого уходит или куда приходит.

— Помочь открыть? — спросила она и юркнула за свою дверь, а через минуту появилась снова. — Только я своими ключами — быстрее получится.

Она открыла дверь, по-хозяйски зашла внутрь, и я услышал, как она объясняет откуда-то из кухни: