К вечеру бабка натопила баню. Она зачерпывала отвар из кастрюли, поливала им Настю, сидящую в старой лохани. Настя не сопротивлялась и не возмущалась, ей было всё равно.

С таким же безразличием она надела белую рубашку до пола, удерживающуюся на плечах только благодаря ленточкам, и в этом одеянии, когда уже стало темнеть, беспрекословно отправилась вслед за Агафьей в лес.

Старуха разожгла небольшой костер, бросила на Настины колени охапку цветов и приказала плести из них венок.

Настя равнодушно наблюдала, как Агафья вычерчивает на земле какие-то символы и ставит по углам нарисованных многоугольников свечи. С безразличием выполнила команду старухи и развязала ленты, после чего рубашка упала к ногам, надела на голову венок, что только что сплела. Не сопротивляясь, легла в центр круга, и лишь когда Агафья взяла какое-то сильнопахнущее зелье и стала рисовать пером не то совы, не то сыча длинную линию, начинающуюся от подбородка, и закачивающуюся внизу живота, тихо заплакала.

— Агафья, зачем ты это делаешь? За что?

Агафья посмотрела ей в глаза:

— Если бы ты знала, как мне жаль тебя. Но у меня больше нет сил, нести это Проклятье. Тебе не повезло — ты вторая в роду, так же, как и я. Тебе придётся сделать то, от чего я когда-то отказалась, и была за это проклята.

— Что сделать?

— Узнаешь.

— Я не хочу!

— Что ж, — Агафья на секунду остановилась. — У тебя не слишком большой выбор. Или я сделаю всё вместо тебя, но при этом заберу твоё тело, проживу за тебя твою жизнь, а ты умрёшь вместо меня от старости. Или ты сделаешь это сама, будешь жить и дальше своей жизнью, сняв с меня проклятие и позволив мне уйти. В любом случае ОН получит то, что хочет. Я прошу тебя — живи! Я так устала, я больше не могу. Не бойся, выпей вот это, будет легче, — с этими словами Агафья приподняла голову Насти, помогая проглотить ей жидкость.

Действительно стало легче. Теплый жар разлился в груди, сразу вспомнились сны-видения, возбуждение охватило тело, хотелось поцелуев. Тех поцелуев из сна, и тех прикосновений, и тех неземных ласк.

Вспыхнули свечи, источая странный запах, Настя изогнулась всем телом. И она сама, и её тело, жившее сейчас собственной жизнью, призывали ЕГО. И он пришёл на этот зов.

Глава 4

Огоньки свечей затрепетали, словно от порыва ветра, потом засветились ещё ярче, какие-то силуэты выдвинулись из темноты, плотным кольцом окружая знак, в центре которого лежала Настя.

Речитативом зазвучали непонятные песнопения, чьи-то руки посыпали на огонь свечей порошок, и вот уже Настя вдыхает зеленоватый, сладковатый дым. Кружится голова, становится совсем не страшно, а наоборот счастливо-радостно, и только где-то в уголке сознания, бьется страх и ужас.

Она увидела огромную тень в темном плаще, с надвинутым на голову капюшоном. Тень перешагнула через линии пентаграммы, остановилась рядом, потом низко склонилась над ней. Настя не могла ничего рассмотреть, глаза, багровые светящиеся глаза, приковали всё её внимание. Она почувствовала прикосновение.

Сначала к груди, потом рука заскользила по бедру, её тело, не подчиняясь рассудку, стало льнуть к этой руке, выпрашивая ласк.

А потом...острый коготь провёл полосу рассекающую кожу, начиная со лба, вниз по груди, животу, потом ниже, ещё ниже.

"Странно, — отрешенно, не ассоциируя себя с собственным телом, подумала Настя, — совсем нет крови и совсем не больно".

Но это было не всё. Ноготь продолжал чертить какие-то знаки, линии которых сходились внизу живота, потом в центре пересечения линий он нарисовал круг. Всё, коготь остановился. На несколько секунд тело Насти оставили в покое, очевидно основные приготовления были закончены.

Рисующий знаки, выпрямился и сбросил плащ. Против воли Настя жадно разглядывала существо, то, что это не человек, она поняла уже давно. Тело мужчины, крупного и сильного, а вот лицо не человека, вернее человеческие черты в нём были, но звериных черт было больше.

— Ты принимаешь меня? — громко и грозно спросил он. В эту секунду Настя обрела полную ясность ума, очевидно, этого требовал ритуал, но тут с ней произошла какая-то странность, сознание и разум исступлённо кричали: "Нет!", а губы покорно шептали: "Да, принимаю".

Он поднял её на ноги. Они стояли друг против друга. Потом он обнял её, слегка приподнял, заставил ногами оплести его бёдра и резко вошёл в неё. Боль была такой сильной, что с этой секунды она больше не воспринимала происходящее.

В памяти всё запечатлелось отдельными, не связанными между собой картинками.

Вроде она снова лежала на земле, а Он держал свои руки над ее животом. От его рук лился какой-то загадочный зеленоватый свет, а он, произносил нараспев какие-то заклинания.

— Пусть душа, что зародилась с этой жизнью, принесет спасение всем нам и нашему миру.

Зеленоватый свет жег ей живот, входя в нее и растворяясь в ее теле. Было больно, хотелось кричать, но, ни один звук не шёл из её горла. Окончательно Настя пришла в себя только на рассвете. Она лежала всё также в центре знака, вокруг никого не было, кроме Агафьи, которая всё ещё продолжала что-то шептать, держа руки над её многострадальным животом. Если бы у Насти были силы, она немедленно оттолкнула бы от себя эту отвратительную старуху, а так у неё хватило сил только застонать. Старуха радостно встрепенулась, приподняла лицо Насти и стала всматриваться ей в глаза, держа одну руку на её животе. И снова ужасное ощущение чего-то чужеродного, проникающего в сознание, Настя забилась в руках Агафьи, не в силах вырваться.

— Всё, всё детонька, не бойся, уже всё. Я передала свою силу, я могу умирать.

Насте вспомнились рассказы о деревенских ведьмах. Мол, ведьма не может умереть, пока не передаст кому-нибудь свою силу.

— Странно, что ты передала мне свою чёрную, тёмную силу на рассвете, а не глубокой ночью, — зло спросила Настя, от всей души ненавидевшая эту бабку.

— Потому что сила не чёрная и не темная, это сила природы, вернее нет, не так. Я передаю не силу, а Дар видеть нити силы: в воздухе, воде, земле, огне. А как использовать силу во благо или во вред каждый решает сам.

— Значит, я смогу теперь управлять водой, воздухом, огнём? — с саркастичной, кривой ухмылкой спросила Настя.

— Ты, нет, — спокойно ответила старуха, — а твоя дочь сможет. Я передала свою силу не тебе, а ей.

— Дочь? У меня нет дочери!

— Уже есть. Ты что ничего не поняла? Ты носишь в себе маленькую девочку. Девочку, в которую вложили душу, что случайно вызвали в наш мир из небытия. А я ей отдала свои силы, свой Дар. Одно плохо. Передача Дара должна была произойти, когда ей исполнилось бы двенадцать лет, и она смогла осознать, понять его и принять, но у меня нет времени. Мне разрешили побыть с тобой до полудня, а потом я уйду, навсегда. Мне надо столько тебе сказать, столько объяснить, чтобы ты потом могла все это рассказать дочке. Да, ещё самое главное, ты обязательно должна назвать её Рутаной.

— Рутаной? Такого имени нет — едва слышно возразила Настя, на которую вдруг накатила волна полного безразличия и равнодушия. Так её психика пыталась справиться со всем тем ужасом, что она пережила ночью. Старуха чуть подумала.

— Ну, хотя бы назови её Рутой.

Глава 5

И руки, и голос Агафьи вызывали у Насти такое омерзение, что только полная беспомощность и слабость заставила её терпеть заботливые укутывания, и ласковые, успокаивающие бормотания старухи. Она не хотела ни видеть, ни слышать её.

Когда они добрались до дома, Настя потребовала чтобы старуха оставила её в покое. Нет, уснуть Настя бы не смогла, но хотя бы посидеть в забытьи и оцепенении, не думая не о чем.

Но Агафья не давала ей покоя. Она трясла девушку своими костлявыми руками, и умоляюще заглядывая ей в лицо, почти кричала:

— Ты должна это знать! Ты должна это услышать! Ты должна меня понять! Ты должна меня простить! — Настя с брезгливостью оторвала от себя старушечьи руки, намереваясь уйти от неё как можно дальше, но бабка не унималась, — Ты что, не понимаешь?! ОН дал мне время только до полудня, а потом я умру. Что ты будешь делать?! Ты даже не понимаешь, что ночью произошло с тобой и твоей будущей дочкой. Как ты ей поможешь?! Как ты её защитишь?! Ты должна собрать в кулак всю свою волю, и какой бы сильной не была твоя ненависть ко мне, выслушать меня! — эти разумные слова, наконец, дошли до сознания Насти. Она с трудом перевела дух и приготовилась слушать эту ненавистную ведьму.

— Я слушаю, — стиснув зубы, процедила Настя, и Агафья начала свой рассказ.

— Ты знаешь, скольких детей я похоронила? — задала старуха неожиданный вопрос. Настя равнодушно пожала плечами, ну откуда ей это было знать? — Не я все это затеяла, не с меня все это начиналось, — стала рассказывать женщина:

...— Моя бабка была настолько могущественной ведьмой, оказывающей услуги таким влиятельным лицам, что совсем не скрывала ни того, что ведьма, ни того какой силой обладает. Но времена изменились, и она была вынуждена бежать, спасаясь от смерти и самосуда.

В любом городе или деревне, в которых она хотела остановиться, люди как-то узнавали о том кто она, и ей приходилось бежать дальше. Спасения не было нигде, и тогда она решила поселиться в густом лесу. Сама бы она не смогла выжить, ей потребовался муж, чтобы помогал, охранял, оберегал, и защищал ее. Она выбрала красивого, сильного, работящего мужчину, и, наложив на него чары, увела с собой в лес.

Они выстроили дом, у них появились дети, муж ходил в соседние деревни, покупая товары или обменивая их на шкуры животных и другие дары леса, так они и жили.

И снова моя прабабка занялась знахарством, готовя зелья, причем, не, только целительные, но и приворотные, и на удачу, и даже на смерть.

Когда жалобы некоторых селян дошли до ближайшего уездного города, несколько раз высылались отряды, чтобы найти эту ведьму, схватить и судить. Но какими бы тщательными и добросовестными не были поиски, найти дом моей бабки, не удавалось. Ее следы и дом искали лучшие охотники — следопыты со своими собаками, но все было напрасно, казалось, кто-то прячет дом, наложив на него морок. Никто даже не подозревал, что это так и было на самом деле.

Бабка заключила договор с Хранителем. Он должен был защищать ее дом и ее семью, а она должна была подарить ему первую дочь первой дочери, что родится у нее, после ее шестнадцатого дня рождения. То есть меня. Зачем Хранителю была нужна эта девушка, он не сказал, но моя бабушка была так напугана страхом смерти, что без раздумий согласилась на его условие.

Возможно, она надеялась, что дочерей у нее не будет, потому что первыми рождались только сыновья. Но потом родилась и девочка — моя мама. Надо сказать, что дети ведьмы не унаследовали ее силу. Она заранее знала, что так будет и не сокрушалась об этом. Почему-то ее сила не наследовалась, а передавалась с помощью ритуала, и она могла ее отдать любому, кого посчитала бы достойным, даже посторонним людям. Разумеется, бабка не собиралась так поступать, она не хотела отдавать свою силу ни моей матери, ни даже мне, она хотела отдать ее, ребенку, что должен был у меня родиться, потому что не надо было иметь семи пядей во лбу, чтобы понять для чего Хранителю была нужна ее внучка.

Но ничего не получилось. Я все испортила. Дело в том, что я влюбилась. Влюбилась без памяти в одного парня из ближайшей деревни, когда отец меня туда один раз отвез. Я ему тоже сильно понравилась, он назначил мне свидание на опушке леса. Потом еще одно и еще.

Я ничего не знала о том, что происходит между мужчиной и женщиной, верила ему, когда он, пытаясь добиться от меня уступчивости, врал, совершенно откровенно и бессовестно. Ему потом за свой обман пришлось заплатить жизнью, и смерть, которую ему приготовил Хозяин за свои обманутые надежды, была страшной и мучительной.

Я забеременела. Когда бабка узнала об этом, она выла, словно дикий зверь, потому что понимала за нарушение договора ее и всю ее семью ждет страшная кара. Так и случилось.

Сначала у меня случился выкидыш, и я несколько дней лежала при смерти, потом погиб дед, и хоть бабка его не любила, но он был настоящей опорой семьи. Потом уехал с товаром и не вернулся мой отец, потом дядя погиб, а потом заболела и бабушка. Она лежала в горячечном бреду и постоянно осыпала меня проклятиями.

Глава 6

Бабушка винила меня во всех смертях, что случились в нашем доме. Теперь я понимаю, как это было несправедливо. Она заключила договор, продав меня, не спросив ни моего желания, ни моего согласия.

Пока я росла, она ни разу ни одного слова не сказала мне о том, что меня ждет. Конечно, она боялась, что я испугаюсь и не соглашусь исполнить то, что она мне предназначила, но все-таки она могла бы хоть немного, подготовить к такому будущему.

Может быть, именно поэтому у нее ничего и не получилось.

И вот теперь она умирала, умирала страшной смертью, потому что не исполнила договор, но смерть не шла и не шла, заставляя ее биться в агонии, не получая желанного успокоения, ведь она никому не успела передать свою силу.

Бабушка это понимала лучше всех, и вот придя ненадолго в сознание, потребовала привести к ней меня.

Я, чтобы не слышать её проклятий, все эти дни жила на сеновале, изредка заходя в дом, только чтобы поесть. Как я боялась увидеть ее лицо и глаза, полные ненависти.

Как было страшно приближаться к ней, я стояла у самой двери, стараясь вжаться, как можно глубже в угол.

— Подойди ко мне, — резко приказала она. Я не шевелилась. Я почти до смерти боялась ее. И в самые хорошие дни бабушка была строга, суха, жестка и даже жестока, и со своими детьми, и со своими внуками, словно не любила никого, кроме себя. Что говорить о днях ее болезни: когда страшный, шипящий старушечий голос то, тихо бормоча, то срываясь на крик, сыпал угрозы, оскорбления и проклятья, в эти дни я стала бояться ее до полуобморочного состояния, — подойди, не бойся, — вновь повторила она. Я осторожно приблизилась, готовая сбежать из комнаты, в любую секунду. Она видимо это почувствовала, потому что, резко выбросив руки из-под одеяла, вцепилась в меня мертвой хваткой.

Её сухие пальцы с острыми ногтями, так глубоко впились в руки, что сразу поранили меня до крови, но старухе были безразличны чужие боль и страдания. Она заставила встать на колени около кровати, и, глядя мне в глаза, стала что-то быстро шептать. Я смотрела на нее, словно завороженная, не имея сил даже моргать. Не могу сказать, сколько времени это продолжалось, но я хорошо помню её последние слова, и хоть она произносила их, как благословение, на самом деле они оказались проклятием.

"Пусть этот ДОМ будет ВСЕГДА твоим КРОВОМ. Пусть этот ДОМ будет ВСЕГДА твоей ЗАЩИТОЙ, и слова эти будут нерушимыми, пока душа твоя не покинет этот мир"

И оказалась я узницей и пленницей этого дома. Я не могла его покинуть даже на день. Не могла уехать жить в город или деревню, не могла поехать к своим детям, даже на их могилы, — Агафья тихо заплакала, видимо вспоминая свое горе и отчаяние, когда она металась, заточенная в этих стенах, "благословением" бабушки.