Право помнить

— В смысле, я долго думал, смотрел и...

— То-то и оно, что смотрел. Эх... Хотя спорить не буду: выбор приличный. Многообещающий.

— Ты о чем?

— Ладно уж, отправляйся. Время поджимает, не так ли?

Откуда он всегда все знает? Кожей чувствует, наверное. Бритым затылком, в который я недавно так усердно пялился.

— Разрешаешь?

Сорен оставил мой вопрос без ответа, откинулся на спинку стула, внимательно оглядел меня с ног до головы и посоветовал:

— Рубашку смени, кавалер.

Неужели, опять? Ну точно! Прямо по шву. Но эти нитки хотя бы долго продержались. С неделю, не меньше.

— Спасибо.

— Давай, давай! — он махнул рукой, прислушиваясь к чему-то за окном. — А то вдруг что-нибудь помешает.

И брат снова оказался прав: пока я стаскивал одну рубаху и надевал другую, в дверь нашего жилища постучали.

Обычно открывать бегаю я, но в этот раз Сорен, видимо, полагая мой оголенный торс не сочетающимся с ролью привратника, отправился встречать посетителя сам. Не слишком желанного, кстати, как стало понятно по сухому тону первых же братовых слов:

— Чем могу быть полезен?

— Любезнейший Сорен, с недавнего времени я даже и представить боюсь, где и как можно обходиться без ваших необычайно ценных услуг!

Знакомый голосок, однако. Староста к нам пожаловал, лично и, похоже, без сопровождения, если так сладко поет. На людях-то он свой чин блюдет и добрых слов на ветер не бросает, а тут... Прямо-таки маслом растекся.

— Ваши золотые руки, не побоюсь этого слова, возродили нашу бедную, богами забытую деревеньку.

Смешно, но он даже почти не врет. В каком-то смысле. До нашего с Сореном вмешательства поселение в лабиринте Филеззских холмов жило, затаив дыхание и не отваживаясь ступить шаг в сторону с дюжины протоптанных кровью тропинок.

Обычное дело для попавших в полосу Прилива: хоть плачь, хоть проклинай всех небожителей, которых сможешь вспомнить, а деваться тебе все равно некуда. Либо убирайся подальше от опасного соседства, либо отважься дожить свой век в родном доме. Но со вторым проще, ведь если своей смелости не хватает, ее всегда можно занять у лоцманов. Грязь в золото они, конечно, не превратят, хотя, говорят, и это вовсе не невозможно, зато жизнь облегчить смогут. Настолько, насколько хватит тяжести либо кошелька заказчика, либо груза на душе у того, кто за заказ возьмется. Почему Сорен решил вдруг заняться бедами местных жителей, я так и не понял. Да, оплату нам обещали, хотя и не особо щедрую, но брата явно притянуло сюда что-то совсем другое, вовсе не блестящее и не звонкое.

А вот на уме у старосты как раз звенело и сияло во всю возможную силу:

— И все же, любезнейший Сорен, меня продолжает тревожить одно крохотное обстоятельство, по какому-то недоразумению укрывшееся от вашего внимания. Одно очень выгодное обстоятельство.

Я из своей комнаты не мог видеть беседующих, но судя по глухому скрежету, брат задвинул стул под рабочий стол с такой силой, что на полу должны были остаться борозды.

— Господин управитель, помнится, мы уже обсуждали упомянутое вами обстоятельство, и думаю, я ясно дал понять, почему оно должно оставаться в неприкосновенности.

— Любезнейший Сорен, разумеется, никто кроме вас не в силах решить судьбу одного крохотного и никому не нужного клочка земли, и я не могу настаивать, но все же... Все же?

Что-то еле слышно звякнуло. Совсем как туго набитый кошель.

— Это опасное место, господин управитель. И боюсь, понесенные мной затраты нельзя будет покрыть...

— Ну разумеется!

Звяканье повторилось.

— Видимо, я утратил умение вести беседу, господин управитель. Прошу простить эту оплошность и повторяю: в дом у расщелины никто и никогда не должен войти.

— Любезнейший...

— Нам больше не о чем говорить. Извольте убираться прочь.

Староста помолчал, потом зашаркал, отправляясь к выходу, и уже с порога или даже из-за него буркнул что-то о недальновидности лоцманов.

Я подождал, пока дверь захлопнется, а шаги стихнут, и только потом заглянул в комнату.

Брат стоял у стола и задумчиво разглядывал на свет алую бусину.

— Пора собирать сумки?

Он обернулся, удивленно приподняв бровь:

— Ты еще здесь? Смотри, опоздаешь.

— Я не... Могу никуда и не ходить. Особенно после вашего милого разговора. Так собираться или нет?

Сорен вздохнул.

— Мы и так излишне долго нарушали покой местных жителей. Пожалуй, не стоит больше злоупотреблять их гостеприимством... О сумках не волнуйся, я сам ими займусь. У тебя куда более важное дело стынет, верно?

— Да не так уж я и...

— Иди. В конце концов, чего стоит лоцман без опыта? — подмигнул брат.

* * *

И все-таки, деревенька сильно преобразилась за то время, пока мы работали. Помню, в день приезда на улице было не встретить и пары человек, а сейчас и дети играют, и женщины сплетничают, а куры совсем осмелели и чуть ли не путаются под ногами. И даже солнце светить стало как-то то ли ярче, то ли теплее.

Конечно, если по уму, то дел тут еще много. Не на месяц и не на год. Но главное уже готово: провешены и отмечены все границы, за которые заступать не следует. Карта тоже составлена, и если королевская казна вдруг расщедрится на помощь нуждающимся, тому, кто придет вслед за нами, останется только тщательно исполнить все предписания. Тем более, если пригонят с дюжину магов, пусть хоть совсем молоденьких, справятся они в два счета. Только верится в такое чудесное будущее почему-то с трудом. Скорее, изымут землю под опеку государства, а сельчан отправят туда, где мир пока еще не ходит ходуном.

Хотя, жаль, конечно. Красивые места. Чуть одичалые с тех пор, как появилась первая трещина, но все еще помнящие, с чего начинались.

Когда-то здесь было имение. Большое, то ли графское, то ли баронское. И если бы самые сильные волны не ударили прямиком в главный флигель, о цене Сорен бы сторговывался не с бывшим управляющим. И хорошо, что хозяйский дом стоял там, в глубине холмов: зрелище должно было быть печальным, когда...

А, да ну его. Нашел, о чем думать. Меня ждет кое-что куда приятнее.

Луг, шелковым плащом струящийся по холму. А в низине — золотое зарево никогда не осыпающихся и не вянущих цветов. Остатки господского сада, сохранившиеся на островке вне времени и пространства. Наверное, кто-то из самых отчаянных смельчаков пытался добраться до этой красоты, но либо вовремя отказался от своей затеи, либо сгинул по дороге, потому что спуститься туда совсем-совсем не про...

— Доброго дня, сударь.

В том, что Анеке придет, я не сомневался. Хотя и не понимал до конца, зачем ей отвечать на мое приглашение. Разве что, после прогулки с лоцманом девица рассчитывала стать еще более завидной партией в глазах местных женихов. Да нет, куда уж завиднее? Все при ней. И платье ведь надела наверняка самое нарядное: от вышивки аж в глазах зарябило.

— И вам доброго дня, сударыня!

Пожалуй, еще час назад, в мыслях и ожиданиях, Анеке казалась мне красивее... А, понятно. Это все страх. Я же девушку позвал не на простые цветы посмотреть. Да, пусть для меня такие вылазки — дело привычное, опасность все равно остается. Вон, совсем рядом сидит, высунув язык, жадно дышит и ждет, когда кто-нибудь оступится.

Не сегодня, слышишь? Захлопни пасть.

— Я уж думала, вы не придете.

Болталась тут долго, стало быть. Но не укорила, а словно наоборот, камень с души спустила, когда меня увидела. Значит, разболтала друзьям-подружкам, и если бы все отменилось...

— Так не будем больше терять время. Вашу руку, сударыня!

Ладонь у нее маленькая и мягкая, вот только мне этого совсем недостаточно.

— Ах!

А талия крепкая, как и положено сельской красавице.

— Сударь...

— Круг танца. Всего один круг. Согласны?

Она нашла в себе силы только кивнуть, когда встретилась со мной взглядом.

Сорен как-то вскользь заметил, что мне надо быть поосторожнее с моими глазами. В том смысле, что не следует слишком долго и пристально смотреть кому-то в лицо. Когда я спросил, почему, он сначала по обыкновению отшутился и предложил поверить на слово, но потом все же скупо обронил: 'Увязнуть в них можно, как в болоте'.

Конечно, я это проверял. На практике. В разумных пределах. И теперь точно знал, что пока сам не отведу взгляда, и другие не осмелятся. Не скажу, что такая штука выходила со всеми подряд, но юная деревенская девица, слегка напуганная и растерянная, должна была поддаться легко и сразу. Так и получилось: когда наш танец начался, она только сильнее вцепилась в меня пальцами, но голову в сторону не отвернула ни на волосок.

Проще, конечно, было провесить тропинку и без изысков, взяв Анеке под руку, степенно спуститься вниз, но это было бы совсем скучно. К тому же, потом пришлось бы прибирать за собой поплавки, а отнимать их у волн обратно — занятие не слишком приятное. Да и не работают лоцманы бесплатно: цеховое правило. А оставлять дорожку к цветам в качестве подарка было и вовсе ни к чему, особенно помня надоедливого старосту с его безумным стремлением. Можно подумать, в руинах заброшенного дома таится что-то настолько ценное, чтобы... Хотя, может и таится.

В прошлый раз, разведывая обстановку, я не очень-то внимательно прислушивался к шепоту волн, а сейчас, ощущая их движение не только своим, но и девичьим телом, пожалуй, готов был поменять свое мнение. В конце концов, первая волна всегда бьет туда, где плотность магии выше всего, иногда достаточно одного предмета, зачарованного от души. И похоже, брату кое-что известно о прошлом дома у расщелины, если он отказал старосте. Ну да, это их дело, в которое не мне нос совать. А мне бы...

На очередном повороте Анеке вздрогнула сильнее прежнего,шагнула, почти прижимаясь к моей груди, и это вдруг оказалось... Хорошо.

Очень хорошо.

Чувство было совершенно точно новым. Никогда раньше ничего подобного я не ощущал. Правда, раньше я и не водил девиц к себе на работу. Не то, чтобы запрещалось, но по голове, скорее всего, Сорен бы меня не погладил. Да я и не додумался бы до таких свиданий, если бы случайно не поймал краем уха хвастовство одного крайне неприятного...

Нет, при всей своей заносчивости Хессен вполне умел. Знает свое дело, как говорится. Но вот про поцелуи ли он болтал на самом деле? Чем ближе мы с Анеке, кружась, подходили к золотой клумбе, тем больше возникало сомнений.

Близость чужого тела и духа творила со мной что-то странное. То казалось, что еще шаг — и взлечу, без разбега, без крыльев, просто так, отсюда и в небо. То чудилось, что руки держат не всего одну девушку, а много-много людей, и каждый из них вот так же доверчиво и покорно принимает мою власть, не прося и не...

Да, именно власть.

Значит, вот оно каково, когда тебе подчиняются. С волнами иначе, они никогда не сдаются и не слушаются, только огибают препятствия, которые ты можешь соорудить, и продолжают свой бег. А люди — что-то совсем иное. Другая материя. Материал. Конечно, по единственному проделанному опыту нельзя судить обо всех возможностях, но... Это завораживает. Причем меня не меньше, чем девушку. А может, и больше. Иначе откуда в сознании всплывают такие странные образы?

Шаг. Поворот.

Шаг. Поворот.

Она не смеет отвести взгляд. Не смеет разжать пальцы, напряженные до синевы жилок под побледневшей кожей. И она не ждет, что все это закончится.

Не ждет?

Эх, еще чуть-чуть, и я получу на руки обморок. Значит, пора останавливаться, тем более, мы уже на месте.

Анеке не сразу заметила, что ее отпустили, кажется, даже собиралась потребовать повторения танца, но после болота моего взгляда золотые цветы быстро привели девушку в чувство.

— Какие они красивые!

Пожалуй. Ничего похожего в окрестных лугах не растет, значит, привезли откуда-то издалека. И платили за семена, клубни или луковицы таким же чистым золотом, как то, что сияло в лепестках с дюжину лет назад и продолжит сиять еще не один век. Если, конечно, никто не сподобится проложить сюда постоянную тропу.

— Но я не могу взять с собой ни цветочка?

— Простите, сударыня, нет.

Она грустно вздохнула, приседая на землю, поближе к нетленной красоте.

— А можно...

— Трогать — пожалуйста. Вреда не будет.

Волнорез — особое место. Почему трещины пространства образуют иногда такие островки, точного объяснения нет, но свойства этих мест давно описаны. И настолько подробно, что знающие люди готовы щедро платить за прогулки вроде нашей нынешней. Вот только лоцманы обычно молчат о том, куда и как нужно двигаться, чтобы...

— Они живые!

Конечно. Ведь все это — просто кусочек мира, вырванный из течения времени. Вечная весна в любое время года. С первого взгляда незаметно, особенно в окружении тлена и забвения, но земля под нашими ногами именно весенняя, а трава — едва освободившаяся из-под снега, а не свежая. Да, успела подсохнуть и чуть посвежеть, но на той-то вершине, с которой мы спустились, травяной ковер уже налит летним соком под завязку.

На вершине, куда вдруг растерянно уставилась моя спутница.

— Юлика?

И правда, на холме маячит женская фигура. Снизу не очень-то разглядишь, кто это, впрочем, моей спутнице явно виднее. С другой стороны, никому другому не пришло бы в голову идти за нами так открыто. Местные любители подглядывать наверняка следили за происходящим, но издали, не высовываясь. Деревенской же дурочке правила не писаны: притащилась следом, а теперь собирается...

— Стой, где стоишь!

Вообще-то, повышать голос было почти бесполезно, так же, как и махать руками. Никакой звук не мог преодолеть расстояние, только казавшееся небольшим, а на деле закрученное хитрыми кренделями.

— Тебе сюда нельзя!

Юлика или как ее там называли, все-таки остановилась. Видимо, пытаясь разглядеть мои жесты через рябь накатывающихся волн.

Пока на другом конце от наблюдателя все тихо и спокойно, воздух кажется прозрачным и кристально чистым, но любое малейшее движение грубо рушит эту иллюзию. Больше всего это похоже на струи дождя, текущие по стеклу: что-то через них просматривается, но вот что именно, можно только догадываться. Вот и девчонка, увязавшаяся за нами, видела пятна, зыбко меняющие свои очертания, а не людей. Поэтому, конечно же, раздумывала недолго.

— Стой, дура!

Я бы все равно не успел ничего сделать прежде, чем она наступила ногой в кромку прилива, но от горечи и грусти осознание неизбежного не спасало.

Волна, незаметная глазу, пока лизала давно опустевший берег, теперь угадывалась вполне ясно. Вот она проскользнула между щиколоток Юлики. Вот прянула обратно, обвиваясь плющом. Потянула, сбила с ног, потащила за собой, но не вбок, а растягивая и закручивая спиралью все, до чего смогла дотянуться. В том числе, и деревенскую дурочку.

Жутковато видеть, как комок чего-то плотного и имеющего четкую форму, вдруг начинает растекаться тонкой пленкой по воздуху, все шире и шире, искажая изначальные линии и черты. Он тянется, истончаясь и начиная пропускать сквозь себя свет, а потом лопается и разлетается брызгами, которые, впрочем, не достигают земли. Потому что волна всегда голодна и не выпускает ни одного кусочка жизни из своей пасти. Схватит, прожует, проглотит. А потом совсем по-человечески сыто рыгнет запахом смерти.