Право помнить

ПРАВО ПОМНИТЬ

Мы замыкаемся в себе

Не по любви, не по злобе.

Надежда, боль, провал, успех —

Все это и немного сверх

Однажды перестанут жечь,

Оставив в жилах только желчь,

И ты свернешь себя кольцом,

Без шрамов швов, заподлицо,

Чтобы когда-нибудь потом,

Сквозь дым и через сто потов

Шагнуть обратно в день и ночь,

Прийти домой, убраться прочь,

Начать, продолжить, завершить,

Чуть умереть, слегка пожить,

Споткнуться, утонуть, взлететь

Кивнуть заманчивой мечте...

Но если что не удалось,

Прошло не поперек, а вскользь,

Недолюбил, недодружил,

Оставил след обид и лжи,

А может, просто не успел

Закончить главное из дел —

И сотню раз, и все пятьсот

Мир сам свернет тебя кольцом,

Вернув к началу всех дорог,

Туда, где бог и где порог.

Туда, где старая душа

Захочет сделать новый шаг.

Пролог

Шеррит.

В его покоях пронзительно тихо. Так, что когда время сделает свой последний шаг, это отзовется громом. И будет дождь.

Я боюсь капелек соленой воды, обжигающих кожу, а потому украдкой касаюсь уголков глаз, чтобы приостановить бег ручейков до того, как они сорвутся с ресниц. Конечно, не успеваю. И мне становится стыдно, хотя знаю, что не услышу ни единого слова упрека. Но лучше бы... Лучше бы услышала.

— Тебе давно пора отдыхать. Что-то стряслось?

Его голос почти не потерял свою силу, лишь звучит немного глуше, чем прежде, словно гул далекой реки, сражающейся с порогами. А волнение в нем прежнее. Такое искреннее, что спешу оправдаться за свою прогулку в поздний час:

— Сон никак не приходит.

— Придет. Нужно только подумать о чем-то хорошем.

Да, так просто. Всего лишь. Но где же взять это хорошее? Разве только одно небольшое прикосновение...

— Не надо. Будет больно.

Знаю. И хотя это не та боль, которую невозможно вытерпеть, замираю на полушаге, потому что больно будет не мне одной. И наверное, мне — в самой меньшей степени.

— Я не могу заснуть.

Хочется вскрикнуть, а может, даже взвыть, но голос лишь предательски шепчет. Недостаточно громко, чтобы унести вместе со словами хотя бы частичку разрывающего меня отчаяния.

— Это пройдет.

Он не смотрит в мою сторону уже много месяцев. Отказался, когда зрение, его человеческое зрение начало ослабевать. Сказал, что хочет сохранить в памяти тот, первый образ, который увидел, а не мешанину Искр. Сказал, что от них глаза слепнут еще больше.

— Это нечестно!

Седая голова еле заметно кивает, а губы, которых я не могу сейчас видеть, наверняка улыбаются.

Он всегда улыбается. Даже когда впору лишь плакать.

— Но это было честнее многого другого.

Я все же делаю шаг. Совсем крохотный. И под ногой шуршит прах.

Разрушение здесь повсюду, не сдерживаемое никем и ничем. Потому что Мантии больше нет. Не знаю, чего ему это стоило, боюсь даже представить, но он не мог поступить иначе. Не захотел унести с собой за Порог еще одну душу, хотя я была бы только счастлива занять ее место и...

Уйти. Потому что тогда мы бы ушли рука об руку.

— Я вернусь.

Он говорит уверенно, и это пугает меня. Разве кто-то из драконов решится пройти путь, некогда выбранный Элрит? Не верю. Если даже я не нахожу в себе сил это сделать, то кто сможет?

— Доброй ночи, любовь моя.

Разве может быть добрым беспросветный мрак? Я хочу возразить, хочу расплакаться, хочу прижаться к груди, тепло которой уже почти не помнит моя кожа, но лишь покорно киваю и иду прочь, к двери, отделяющей смерть от жизни. А вслед мне тихо летят слова, и ноги норовят подкоситься, потому что в звуках его голоса ясно слышно чувство, опасное, как бездна, и столь же могущественное.

Чувство вины.

— Я всегда возвращаюсь.

Элрит.

Молчание тянется, как малиновый сироп с ложечки, которую Тилирит последнее время постоянно норовит забывать над чашкой. Густое настолько, что кажется: можно резать ножом. Но не бесконечное, к сожалению. А лучше бы оно длилось до тех пор, пока любые слова не исчезнут из памяти и говорить станет попросту невозможно.

Впрочем, вместе со ртами пришлось бы тогда приструнить и взгляды. Многоцветные, сильные, робкие, настойчивые, отстраненные и при этом все острые, норовящие уколоть, когда забываешь прикрыться щитом уверенности. А держать этот щит становится все труднее и труднее, как будто силы утекают вместе со струйками молчания.

— Это должно случиться.

Слава Повелительнице небес, хоть у кого-то хватило смелости подать голос! Хотя в прежней жизни я не жаловала Ларрона из Дома Ожидающих, сейчас расцеловала бы. В обе чешуйчатые щеки. Ну а теперь на тропу, куда ступила нога первого путника, ринутся все остальные. И первой будет...

— Это знает каждый из нас. Главное, что случится потом.

Танарит. Конечно же. Она и тогда успела стать первой, пока все раздумывали. Что ж, Созидающая уж точно знает, о чем говорит.

— Можно подумать, у нас есть выбор?

Этот прячется в тенях, и хотя голос знакомый, не могу вспомнить. Даже если воткну ногти в ладонь на всю их длину. Можно было предположить... Нет, нужно было. Но пока опыт не произведен хотя бы однократно, теории остаются всего лишь теориями.

Рождение моего мира произошло, но я не учла, что зачерпнуть силы удастся только у одного из родителей, а значит, времени на созидание уйдет куда больше, чем обычно. А главное, память тоже не будет торопиться с возвращением. Все мои знания и умения — рядом, я чувствую их, почти могу дотянуться, но каждый раз не хватает единственного шага. Да, он выглядит все короче, но как скоро я смогу его сделать? В любом случае, опоздание неизбежно.

— Сколько ему осталось?

Над Залом решений вновь нависает молчание. Что, неужели так трудно подсчитать? Или страшно?

Бояться давно уже поздно! Бренная жизнь Разрушителя заканчивается стремительно, ведь без помощи Мантии пустотой почти невозможно управлять. Почти.

Но он пока справляется. И наверное, эти усилия стоят ему нескольких лет жизни.

— Мы не вправе удерживать его перед Порогом.

О, слова не мальчика, но мужа, хотя и принадлежат совсем юной Преследующей. А впрочем, какая же она юная? Старше меня теперешней. Намного старше.

— Не вправе.

Зачем повторять? Возражений и так нет. А если бы и последовали, тогда... Тогда слово взяла бы я сама. И плевать, что на Совет меня пока допускают только в счет прежних заслуг.

— Не вправе...

Если раньше мне всегда хотелось назвать Зал решений Залом сомнений, потому что споры затягивались порой на целые эпохи, то сейчас впервые почувствовала: он все же добился своего.

Мой мальчик.

Мой отец.

Мы стали едины перед общей бедой, а не стараемся отсидеться каждый в своей норе. Но никому от этого не легче. И ему — в первую очередь. Хотя, вполне возможно, он как раз смотрит на наши метания и терзания с улыбкой.

— Не вправе...

Они соглашаются. Хор нестройный, но решительный. И кажется, один голос в нем звучит чуть громче остальных.

Голос рыжего-бесстыжего, как мне все время хочется его назвать. Прямо в глаза.

— Ну что, довольна?

Чем-то их улыбки похожи друг на друга. Да должны быть, все-таки, родня. И близкая. Куда уж ближе. Но если сын-отец всегда улыбается... еще совсем недавно улыбался понимающе, то в изгибе этих тонких губ прячется азарт. Лихорадочный. Опасный.

— Папеньку больше не станут мучить. Ты этого добивалась?

Я надеялась на отсрочку и получила ее, хотя не произнесла ни слова. Мне нужны годы. Два, пять, десять лет — неважно, только бы хватило. Хватило, чтобы снова стать взрослой и принять настоящее решение.

Ксаррон

Призрачные крылья в россыпях искр легко и беспечно заполняют собой всю комнату. Хрупкое великолепие Моррит куда лучше смотрелось бы на просторе, но там, где много места вокруг, много и любопытных глаз.

— Почему ты позвал меня сегодня?

— Я звал тебя и вчера.

— Совет готовится к объявлению траура. И на меня косо посмотрели бы, если бы...

Если бы у тебя нашлись хоть какие-то родственники. Но к моему глубокому удовлетворению, Дом Летящих на свет мечты близок к вымиранию. Полному и безоговорочному.

— Прекрати мерцать! Ты же знаешь, какой я предпочитаю тебя видеть.

Искры блекнут, отдавая всю силу своего огня испепеляюще-серебряному взгляду.

— Знаю. И это сводит меня с ума.

Было бы о чем говорить... Немного в тебе ума, красавица. Иначе ты не оказалась бы сейчас здесь со мной.

— Ты слишком много времени проводишь среди людей.

Того требуют дела. Те, о которых никому не нужно знать.

— А мне тесно в таком теле.

Она передергивает плечами, словно пытаясь сбросить с себя оболочку плоти, и останавливается, только встретившись со мной взглядом.

— Тебе... Правда, нравится?

И не мне одному. Вернее, понравилось бы, если бы кто-то смог увидеть тебя сейчас. Тонкие запястья, пальчики как веточки, полупрозрачная кожа, под которой можно различить каждую косточку. Кукольная фигурка, окутанная покрывалом серебряно-серых локонов. Филигранно исполненная вещь. Игрушка, чье место в сокровищнице. Или в умелых руках играющего, что принесет куда больше пользы.

— Я не стал бы тебя звать, если бы не нравилось.

Она некоторое время рассеянно играет в уме бисером моих слов, но потом все же улыбается. А еще вдохом спустя невинно спрашивает:

— Так и будешь только смотреть?

Не буду. Да и смотрю я не столько на тебя, сколько на...

Два желтых огонька загораются в темноте дверного проема. Гаснут. Загораются снова.

Итак, кузен закончил свой земной труд. Теперь пора и мне браться за дело.

— Иди ко мне.

Уговаривать Моррит не надо: взлетает легким прыжком, чтобы кануть в мои объятия. Холодная, как хрусталь, из которого словно соткано ее тело. Ну ничего, из нас двоих костровой все же я, и моего огня с лихвой хватит, чтобы...

Часть первая.

В бритье головы наголо, несомненно, есть свои преимущества.

К примеру, отпадает нужда мыться: протер платком, начистил суконкой, и все в лучшем виде блестит и сияет. Опять же, не надо беспокоиться о прическе, особенно на ветру, да и глаза застить нечему. Ну и наконец, противные волоски, волосы и волосищи не будут попадаться тебе в еде, питье и работе, требующей особенной кропотливости, чистоты и...

— Ты там, часом, не заснул?

Вот уж нет. Хотя в моем сумеречном углу порой так и тянет вздремнуть, сегодня день особый. Сегодня мне не до сна. Тем более, солнечный зайчик, медленно ползущий по одному бритому затылку, отсчитывает время не хуже иных часов.

— Гляди, если загубишь и эту горсть, придется снова отправляться за глиной.

И снова исколоть осокой все места, куда она способна дотянуться, а таланта причинять неудобства у этой травы, могу поклясться, поболе чем у многих. Еле-еле с прошлого раза избавился от зудящих и нещадно чешущихся последствий. Конечно, если прикажут, куда я денусь? Пойду, как миленький. Но лучше все-таки не доводить до крайностей. А значит...

— Ну так как, уже справился с тем, чтобы придумать себе лишнюю работу, или у меня остается надежда закончить свою в срок?

— Я не сплю.

Даже несмотря на то, что катание глиняных кругляшей само по себе занятие усыпляющее. Спасает только строгость требований: если отвлекаюсь, все заготовки идут псу под хвост.

Вот и за последнюю четверть часа, чего уж греха таить, проштрафился. На дюжину поплавков, по меньшей мере. К тому же нет уверенности, что остальные пройдут строгую проверку. Но половина уж точно должна. Или хотя бы треть.

— Давай-ка сюда своих уродцев.

В чем-то он прав. Как впрочем, и всегда. Ведь если взять кусочек хорошо вымешанной глины и покатать его между ладоней, что обычно получается? Шарик. Бусина, может, не слишком правильная, но гладкая. Только со мной все иначе. Округлыми мои поделки, конечно, становятся, но покрываются сетью трещинок, выемок и червячьих ходов. Иногда, правда, такой ажур выглядит даже красиво, но как раз красота тут дело последнее.

— И это все?

Глаза у него добрые-добрые, что бы ни случилось. Вот смотреть, да, умеют по-разному. Но на окружающих наверняка куда больше страха наводит бритая братова голова, чем зеленый прищур.

— Ага.

В его ловких длинных пальцах глиняные катышки выглядят совсем убогими и несчастными, но на мое счастье выдерживают осмотр и отправляются загорать на противень. По штучке. Ласково и бережно, будто могут рассыпаться в прах от одного вздоха.

— Помнишь, что я говорил о сосредоточенности?

И хотелось бы иногда забыть, да не выйдет.

— Это не смертельно, Йерен. Но временами приносит неприятности. Просто нужно помнить и быть готовым.

— Каждую минуту?

— Не каждую. Можно через одну. Я так полагаю.

Откуда в нем, интересно, эти повадки взялись и когда? Явно еще до моего рождения, потому что, сколько себя помню, брат таким оставался в любых обстоятельствах. Лорд, ни дать, ни взять. Или принц какой. Сказочный. Но ни замков, ни поместий, ни сундука с сокровищами в нашей маленькой семье точно не водилось, уж я бы заметил. Так с какого же...

— Я стараюсь.

— Знаю.

Он снова вернулся к столу, взял кисть, окунул ее в склянку с краской, а потом самым кончиком коснулся бока уже запеченной бусины.

Поры хорошо обжаренной глины втянули в себя лазурь с беличьих волосков быстро и жадно, словно в пальцах брат держал какое-то очень живое и очень голодное существо.

— Вот эта партия была хороша.

О, меня похвалили. К чему бы? К очередной выволочке, скорее всего. Но пока Сорен настроен вполне благодушно, можно и себе дать волю. Совсем немного.

— А правда, что целоваться слаще всего на волнорезе?

— И не только целоваться, а еще и...

Брат умолк на полуслове, отложил орудие своего труда, теперь уже чуть подальше и на особые подставки, и снова развернулся ко мне. Вместе со стулом.

— Можно узнать цель твоего вопроса?

— Э... Просто любопытно. Люди говорят, вот я и...

— Люди говорят много всего и очень много разного. Но вряд ли все услышанное следует проверять на собственном опыте.

— Значит, это неправда?

— Правда, — улыбнулся Сорен. — Только чужая. Вопрос в том, сможет ли она стать твоей.

Что он умеет, так это отбивать охоту к приключениям. И вроде не запрещает напрямую, но ясно дает понять: плохое решение, плохой поступок. Бессмысленный или даже вредный. Хотя лично я не понимаю, чем может навредить почти невинное желание... Ну ладно, совсем не невинное, но очень четкое и имеющее границы. Я все же не настолько беспечен, ясно?

— Но ты-то пробовал?

— Я живу на свете чуточку подольше тебя, Йер. Знаю и умею немного больше, как и положено старшему брату. Так что да, пробовал. Много всякой всячины.

— И как оно на вкус?

Сорен спрятал смешок в ладони:

— Запомнится на всю жизнь, уж точно.

— Значит...

— Но гораздо вкуснее делать это не с первой встречной.

— Она не первая.

— Я что-то пропустил в твоей жизни? — притворно нахмурился брат.

— В смысле, я долго думал, смотрел и...

— То-то и оно, что смотрел. Эх... Хотя спорить не буду: выбор приличный. Многообещающий.

— Ты о чем?

— Ладно уж, отправляйся. Время поджимает, не так ли?

Откуда он всегда все знает? Кожей чувствует, наверное. Бритым затылком, в который я недавно так усердно пялился.

— Разрешаешь?

Сорен оставил мой вопрос без ответа, откинулся на спинку стула, внимательно оглядел меня с ног до головы и посоветовал:

— Рубашку смени, кавалер.

Неужели, опять? Ну точно! Прямо по шву. Но эти нитки хотя бы долго продержались. С неделю, не меньше.

— Спасибо.

— Давай, давай! — он махнул рукой, прислушиваясь к чему-то за окном. — А то вдруг что-нибудь помешает.

И брат снова оказался прав: пока я стаскивал одну рубаху и надевал другую, в дверь нашего жилища постучали.

Обычно открывать бегаю я, но в этот раз Сорен, видимо, полагая мой оголенный торс не сочетающимся с ролью привратника, отправился встречать посетителя сам. Не слишком желанного, кстати, как стало понятно по сухому тону первых же братовых слов:

— Чем могу быть полезен?

— Любезнейший Сорен, с недавнего времени я даже и представить боюсь, где и как можно обходиться без ваших необычайно ценных услуг!

Знакомый голосок, однако. Староста к нам пожаловал, лично и, похоже, без сопровождения, если так сладко поет. На людях-то он свой чин блюдет и добрых слов на ветер не бросает, а тут... Прямо-таки маслом растекся.

— Ваши золотые руки, не побоюсь этого слова, возродили нашу бедную, богами забытую деревеньку.

Смешно, но он даже почти не врет. В каком-то смысле. До нашего с Сореном вмешательства поселение в лабиринте Филеззских холмов жило, затаив дыхание и не отваживаясь ступить шаг в сторону с дюжины протоптанных кровью тропинок.

Обычное дело для попавших в полосу Прилива: хоть плачь, хоть проклинай всех небожителей, которых сможешь вспомнить, а деваться тебе все равно некуда. Либо убирайся подальше от опасного соседства, либо отважься дожить свой век в родном доме. Но со вторым проще, ведь если своей смелости не хватает, ее всегда можно занять у лоцманов. Грязь в золото они, конечно, не превратят, хотя, говорят, и это вовсе не невозможно, зато жизнь облегчить смогут. Настолько, насколько хватит тяжести либо кошелька заказчика, либо груза на душе у того, кто за заказ возьмется. Почему Сорен решил вдруг заняться бедами местных жителей, я так и не понял. Да, оплату нам обещали, хотя и не особо щедрую, но брата явно притянуло сюда что-то совсем другое, вовсе не блестящее и не звонкое.

А вот на уме у старосты как раз звенело и сияло во всю возможную силу:

— И все же, любезнейший Сорен, меня продолжает тревожить одно крохотное обстоятельство, по какому-то недоразумению укрывшееся от вашего внимания. Одно очень выгодное обстоятельство.

Я из своей комнаты не мог видеть беседующих, но судя по глухому скрежету, брат задвинул стул под рабочий стол с такой силой, что на полу должны были остаться борозды.

— Господин управитель, помнится, мы уже обсуждали упомянутое вами обстоятельство, и думаю, я ясно дал понять, почему оно должно оставаться в неприкосновенности.

— Любезнейший Сорен, разумеется, никто кроме вас не в силах решить судьбу одного крохотного и никому не нужного клочка земли, и я не могу настаивать, но все же... Все же?

Что-то еле слышно звякнуло. Совсем как туго набитый кошель.

— Это опасное место, господин управитель. И боюсь, понесенные мной затраты нельзя будет покрыть...

— Ну разумеется!

Звяканье повторилось.

— Видимо, я утратил умение вести беседу, господин управитель. Прошу простить эту оплошность и повторяю: в дом у расщелины никто и никогда не должен войти.

— Любезнейший...

— Нам больше не о чем говорить. Извольте убираться прочь.

Староста помолчал, потом зашаркал, отправляясь к выходу, и уже с порога или даже из-за него буркнул что-то о недальновидности лоцманов.

Я подождал, пока дверь захлопнется, а шаги стихнут, и только потом заглянул в комнату.

Брат стоял у стола и задумчиво разглядывал на свет алую бусину.

— Пора собирать сумки?

Он обернулся, удивленно приподняв бровь:

— Ты еще здесь? Смотри, опоздаешь.

— Я не... Могу никуда и не ходить. Особенно после вашего милого разговора. Так собираться или нет?

Сорен вздохнул.

— Мы и так излишне долго нарушали покой местных жителей. Пожалуй, не стоит больше злоупотреблять их гостеприимством... О сумках не волнуйся, я сам ими займусь. У тебя куда более важное дело стынет, верно?

— Да не так уж я и...

— Иди. В конце концов, чего стоит лоцман без опыта? — подмигнул брат.

* * *

И все-таки, деревенька сильно преобразилась за то время, пока мы работали. Помню, в день приезда на улице было не встретить и пары человек, а сейчас и дети играют, и женщины сплетничают, а куры совсем осмелели и чуть ли не путаются под ногами. И даже солнце светить стало как-то то ли ярче, то ли теплее.

Конечно, если по уму, то дел тут еще много. Не на месяц и не на год. Но главное уже готово: провешены и отмечены все границы, за которые заступать не следует. Карта тоже составлена, и если королевская казна вдруг расщедрится на помощь нуждающимся, тому, кто придет вслед за нами, останется только тщательно исполнить все предписания. Тем более, если пригонят с дюжину магов, пусть хоть совсем молоденьких, справятся они в два счета. Только верится в такое чудесное будущее почему-то с трудом. Скорее, изымут землю под опеку государства, а сельчан отправят туда, где мир пока еще не ходит ходуном.

Хотя, жаль, конечно. Красивые места. Чуть одичалые с тех пор, как появилась первая трещина, но все еще помнящие, с чего начинались.

Когда-то здесь было имение. Большое, то ли графское, то ли баронское. И если бы самые сильные волны не ударили прямиком в главный флигель, о цене Сорен бы сторговывался не с бывшим управляющим. И хорошо, что хозяйский дом стоял там, в глубине холмов: зрелище должно было быть печальным, когда...

А, да ну его. Нашел, о чем думать. Меня ждет кое-что куда приятнее.

Луг, шелковым плащом струящийся по холму. А в низине — золотое зарево никогда не осыпающихся и не вянущих цветов. Остатки господского сада, сохранившиеся на островке вне времени и пространства. Наверное, кто-то из самых отчаянных смельчаков пытался добраться до этой красоты, но либо вовремя отказался от своей затеи, либо сгинул по дороге, потому что спуститься туда совсем-совсем не про...

— Доброго дня, сударь.

В том, что Анеке придет, я не сомневался. Хотя и не понимал до конца, зачем ей отвечать на мое приглашение. Разве что, после прогулки с лоцманом девица рассчитывала стать еще более завидной партией в глазах местных женихов. Да нет, куда уж завиднее? Все при ней. И платье ведь надела наверняка самое нарядное: от вышивки аж в глазах зарябило.

— И вам доброго дня, сударыня!

Пожалуй, еще час назад, в мыслях и ожиданиях, Анеке казалась мне красивее... А, понятно. Это все страх. Я же девушку позвал не на простые цветы посмотреть. Да, пусть для меня такие вылазки — дело привычное, опасность все равно остается. Вон, совсем рядом сидит, высунув язык, жадно дышит и ждет, когда кто-нибудь оступится.

Не сегодня, слышишь? Захлопни пасть.

— Я уж думала, вы не придете.

Болталась тут долго, стало быть. Но не укорила, а словно наоборот, камень с души спустила, когда меня увидела. Значит, разболтала друзьям-подружкам, и если бы все отменилось...

— Так не будем больше терять время. Вашу руку, сударыня!

Ладонь у нее маленькая и мягкая, вот только мне этого совсем недостаточно.

— Ах!

А талия крепкая, как и положено сельской красавице.

— Сударь...

— Круг танца. Всего один круг. Согласны?

Она нашла в себе силы только кивнуть, когда встретилась со мной взглядом.

Сорен как-то вскользь заметил, что мне надо быть поосторожнее с моими глазами. В том смысле, что не следует слишком долго и пристально смотреть кому-то в лицо. Когда я спросил, почему, он сначала по обыкновению отшутился и предложил поверить на слово, но потом все же скупо обронил: 'Увязнуть в них можно, как в болоте'.

Конечно, я это проверял. На практике. В разумных пределах. И теперь точно знал, что пока сам не отведу взгляда, и другие не осмелятся. Не скажу, что такая штука выходила со всеми подряд, но юная деревенская девица, слегка напуганная и растерянная, должна была поддаться легко и сразу. Так и получилось: когда наш танец начался, она только сильнее вцепилась в меня пальцами, но голову в сторону не отвернула ни на волосок.

Проще, конечно, было провесить тропинку и без изысков, взяв Анеке под руку, степенно спуститься вниз, но это было бы совсем скучно. К тому же, потом пришлось бы прибирать за собой поплавки, а отнимать их у волн обратно — занятие не слишком приятное. Да и не работают лоцманы бесплатно: цеховое правило. А оставлять дорожку к цветам в качестве подарка было и вовсе ни к чему, особенно помня надоедливого старосту с его безумным стремлением. Можно подумать, в руинах заброшенного дома таится что-то настолько ценное, чтобы... Хотя, может и таится.

В прошлый раз, разведывая обстановку, я не очень-то внимательно прислушивался к шепоту волн, а сейчас, ощущая их движение не только своим, но и девичьим телом, пожалуй, готов был поменять свое мнение. В конце концов, первая волна всегда бьет туда, где плотность магии выше всего, иногда достаточно одного предмета, зачарованного от души. И похоже, брату кое-что известно о прошлом дома у расщелины, если он отказал старосте. Ну да, это их дело, в которое не мне нос совать. А мне бы...

На очередном повороте Анеке вздрогнула сильнее прежнего,шагнула, почти прижимаясь к моей груди, и это вдруг оказалось... Хорошо.

Очень хорошо.

Чувство было совершенно точно новым. Никогда раньше ничего подобного я не ощущал. Правда, раньше я и не водил девиц к себе на работу. Не то, чтобы запрещалось, но по голове, скорее всего, Сорен бы меня не погладил. Да я и не додумался бы до таких свиданий, если бы случайно не поймал краем уха хвастовство одного крайне неприятного...

Нет, при всей своей заносчивости Хессен вполне умел. Знает свое дело, как говорится. Но вот про поцелуи ли он болтал на самом деле? Чем ближе мы с Анеке, кружась, подходили к золотой клумбе, тем больше возникало сомнений.

Близость чужого тела и духа творила со мной что-то странное. То казалось, что еще шаг — и взлечу, без разбега, без крыльев, просто так, отсюда и в небо. То чудилось, что руки держат не всего одну девушку, а много-много людей, и каждый из них вот так же доверчиво и покорно принимает мою власть, не прося и не...

Да, именно власть.

Значит, вот оно каково, когда тебе подчиняются. С волнами иначе, они никогда не сдаются и не слушаются, только огибают препятствия, которые ты можешь соорудить, и продолжают свой бег. А люди — что-то совсем иное. Другая материя. Материал. Конечно, по единственному проделанному опыту нельзя судить обо всех возможностях, но... Это завораживает. Причем меня не меньше, чем девушку. А может, и больше. Иначе откуда в сознании всплывают такие странные образы?

Шаг. Поворот.

Шаг. Поворот.

Она не смеет отвести взгляд. Не смеет разжать пальцы, напряженные до синевы жилок под побледневшей кожей. И она не ждет, что все это закончится.

Не ждет?

Эх, еще чуть-чуть, и я получу на руки обморок. Значит, пора останавливаться, тем более, мы уже на месте.

Анеке не сразу заметила, что ее отпустили, кажется, даже собиралась потребовать повторения танца, но после болота моего взгляда золотые цветы быстро привели девушку в чувство.

— Какие они красивые!

Пожалуй. Ничего похожего в окрестных лугах не растет, значит, привезли откуда-то издалека. И платили за семена, клубни или луковицы таким же чистым золотом, как то, что сияло в лепестках с дюжину лет назад и продолжит сиять еще не один век. Если, конечно, никто не сподобится проложить сюда постоянную тропу.

— Но я не могу взять с собой ни цветочка?

— Простите, сударыня, нет.

Она грустно вздохнула, приседая на землю, поближе к нетленной красоте.

— А можно...

— Трогать — пожалуйста. Вреда не будет.

Волнорез — особое место. Почему трещины пространства образуют иногда такие островки, точного объяснения нет, но свойства этих мест давно описаны. И настолько подробно, что знающие люди готовы щедро платить за прогулки вроде нашей нынешней. Вот только лоцманы обычно молчат о том, куда и как нужно двигаться, чтобы...

— Они живые!

Конечно. Ведь все это — просто кусочек мира, вырванный из течения времени. Вечная весна в любое время года. С первого взгляда незаметно, особенно в окружении тлена и забвения, но земля под нашими ногами именно весенняя, а трава — едва освободившаяся из-под снега, а не свежая. Да, успела подсохнуть и чуть посвежеть, но на той-то вершине, с которой мы спустились, травяной ковер уже налит летним соком под завязку.

На вершине, куда вдруг растерянно уставилась моя спутница.

— Юлика?

И правда, на холме маячит женская фигура. Снизу не очень-то разглядишь, кто это, впрочем, моей спутнице явно виднее. С другой стороны, никому другому не пришло бы в голову идти за нами так открыто. Местные любители подглядывать наверняка следили за происходящим, но издали, не высовываясь. Деревенской же дурочке правила не писаны: притащилась следом, а теперь собирается...

— Стой, где стоишь!

Вообще-то, повышать голос было почти бесполезно, так же, как и махать руками. Никакой звук не мог преодолеть расстояние, только казавшееся небольшим, а на деле закрученное хитрыми кренделями.

— Тебе сюда нельзя!

Юлика или как ее там называли, все-таки остановилась. Видимо, пытаясь разглядеть мои жесты через рябь накатывающихся волн.

Пока на другом конце от наблюдателя все тихо и спокойно, воздух кажется прозрачным и кристально чистым, но любое малейшее движение грубо рушит эту иллюзию. Больше всего это похоже на струи дождя, текущие по стеклу: что-то через них просматривается, но вот что именно, можно только догадываться. Вот и девчонка, увязавшаяся за нами, видела пятна, зыбко меняющие свои очертания, а не людей. Поэтому, конечно же, раздумывала недолго.

— Стой, дура!

Я бы все равно не успел ничего сделать прежде, чем она наступила ногой в кромку прилива, но от горечи и грусти осознание неизбежного не спасало.

Волна, незаметная глазу, пока лизала давно опустевший берег, теперь угадывалась вполне ясно. Вот она проскользнула между щиколоток Юлики. Вот прянула обратно, обвиваясь плющом. Потянула, сбила с ног, потащила за собой, но не вбок, а растягивая и закручивая спиралью все, до чего смогла дотянуться. В том числе, и деревенскую дурочку.

Жутковато видеть, как комок чего-то плотного и имеющего четкую форму, вдруг начинает растекаться тонкой пленкой по воздуху, все шире и шире, искажая изначальные линии и черты. Он тянется, истончаясь и начиная пропускать сквозь себя свет, а потом лопается и разлетается брызгами, которые, впрочем, не достигают земли. Потому что волна всегда голодна и не выпускает ни одного кусочка жизни из своей пасти. Схватит, прожует, проглотит. А потом совсем по-человечески сыто рыгнет запахом смерти.

Так его когда-то назвали, хотя пахнуть тут нечему. Больше это похоже на облачко пыли, вдруг попавшее в нос и поглотившее все прочие ароматы вокруг. Или на насморк. И хотя дышать оно не мешает, без веской причины никому не захочется вдыхать воздух, лишенный вкуса жизни.

И все всегда проходит в полном безмолвии. Может, оно и к лучшему. Представляю, если бы к уже имеющемуся ужасу прибавить еще и душераздирающие вопли... А она уж точно кричала. От страха, боли и всего остального, что чувствовала в последние мгновения своей жизни. Так вот, если бы ко всему прочему нам пришлось бы еще и слушать...

Но крик все-таки раздался. Из уст Анеке. Прямо у меня за спиной.

Я повернулся, протягивая руку:

— Нечего нам тут больше делать, сударыня. Пойдемте-ка к до...

Она отшатнулась. Упала на землю. Поползла, ерзая задницей, стараясь оказаться как можно дальше от меня.

— Сударыня, вы бы не дурили. Вам ничего не угро...

Первый прыжок она сделала, еще будучи на четвереньках. Потом поднялась и пустилась наутек, задрав юбку чуть ли не под мышки.

В других обстоятельствах можно было бы полюбоваться на открывшийся вид, но за вторую, как выяснилось, тоже не блещущую умом девицу я все-таки отвечал, хотя бы перед самим собой.

— Да постой ты!

Конечно, она неслась напрямик, потому что не могла помнить и понимать, зачем мы кружились в танце, спускаясь с холма. И конечно, как это всегда бывает, события предпочли идти самым дурным из возможных путей: на очередном шаге-прыжке Анеке юркнула как раз под накатывающуюся волну.

В этом ей повезло, не спорю: в проходе между слоями извивающегося пространства вполне безопасно. Правда, только пока он не начнет сужаться. И вот этот момент хорошо поймать не только ершиком волос, вздыбившихся на твоем загривке, а еще и глазами. Во-первых, так привычнее и удобнее, а во-вторых — дает время на размышление.

Что ж, придется сощуриться. Изо всех сил.

Ничего приятного в размытом зрении нет. Скорее наоборот, даже подташнивать начинает. Зато мир становится похожим на свой собственный скелет, и завихрения волн различимы, как на ладони. Всего-то и остается, что...

А времени-то у меня и нету.

Ой-ой-ой.

Эх.

В них тоже можно плавать. Правда-правда. Они не такие плотные, как вода, но гребки все равно выносят тебя наверх или помогают скользнуть внутрь. И гораздо быстрее двигаться именно так, отталкиваясь от волн, а не убегая. Единственное, не стоит держать касание много дольше удара сердца.

Она должна была уткнуться в тупик быстрее, чем мне удалось бы кузнечиком проскакать под волной, поэтому пришлось несколько раз пробиваться через стены в соседние коридоры и возвращаться обратно. От такой чехарды путаются мысли, сознание превращается в кипу страниц, вырванных из книги и пущенных по ветру, но хуже всего, что тело начинает дрожать. Пока дрожь буянит где-то глубоко внутри, есть шанс все исправить. А вот когда доползет до кончиков пальцев...

— Попалась!

Я поймал Анеке в нескольких шагах от тупика, дернул, увлекая за собой сквозь волну, и в следующее мгновение мы приземлились как раз в том месте, откуда все началось. Ноги меня уже не держали, руки тоже. Всех оставшихся сил хватило только на то, чтобы чуть приподняться на локтях, в очередной раз убедиться, что нелепые случайности всегда приводят к дурному результату, и провалиться в небытие, молясь, чтобы буря, неистово закручивающая вихри в низине, не смогла добраться до нас.

* * *

Ломота в теле, тупая тяжесть в голове и ладонь брата, лежащая поверх моей — все это было привычным. Однако вид, открывшийся взгляду, слегка обескураживал. Обычно после незапланированных приключений я просыпался в уютной постели под первыми лучами солнца, но здесь отсутствовало и первое, и второе.

Ребра грубо сколоченного топчана впивались в спину. Тонкая подстилка не пыталась от них защитить, а наоборот, свалявшимися комьями только добавляла неудобств. Холстину, которой меня накрыли, похоже, ткали из опилок и стружек: колола нещадно, даже сквозь одежду. Света из маленького окна под потолком было явно недостаточно для полуподвальной комнаты. Правда, выражение лица Сорена я мог бы предсказать не то, что в потемках, а и вообще не открывая глаз.

— Как твоя голова?

Любимый вопрос. С него брат начинает каждую нашу беседу после работы. Ну или после любых непредвиденных событий. Чем ему далась моя голова, не знаю, а объяснять он с самого начала не захотел. И это слегка настораживало, потому что куда как чаще Сорен либо находил невинные отговорки, либо прямо запрещал спрашивать. А тут ни да, ни нет, одно молчание. Впрочем, слишком многозначительное, чтобы понимать: вопрос серьезный.

— Пока на плечах.

— Неужели? А вот я на твоем месте не был бы так в этом уверен.

— Откуда я знал, что та умалишенная за нами потащится? Мне за ней следить не поручали.

— Разумеется. Но необходимость следить за собой никто не отменял.

— Я не успевал.

— Охотно верю. И это хорошее оправдание, которое можно подтвердить. Но скажи, пожалуйста, какого рожна ты, спокойно дав почить одной девице, вдруг кинулся спасать вторую?

— Хочешь сказать...

Сорен устало откинулся на спинку скрипучего стула.

— Ты же прекрасно знаешь, что волны слизывают все, до чего дотянутся. И не было никакой разницы между этими двумя де... Или все-таки была? — Он вдруг резко наклонился ко мне, буравя мое лицо испытующим взглядом: — Так была или нет?

— Ну, я... Да конечно, нет! Просто...

— Решил размяться по случаю?

— Не. В гробу я видел такие разминки.

— И зачем же ты рисковал жизнью, спасая опасного свидетеля?

Ох, вот в чем дело. Девица очухалась и пошла молоть языком. Во всех возможных красках.

— Нужно было дать ей погибнуть?

Брат промолчал, но ответа и не требовалось.

Работа лоцмана — не самое приятное зрелище, особенно для нежных барышень. Почти каждый второй заказ так или иначе окрашивается кровью или случайных жертв, или намеренных. Непросто бывает уцелеть и самому, и уберечь от гибели того, кто по незнанию либо нарочно оказался рядом. Зачастую все выходит случайно. Как повезет. Мне вчера, считай, повезло.

А может и не очень.

— Пора начинать беспокоиться?

Сорен обвел взглядом окружающую нас обстановку и усмехнулся.

— Не стоит. То, что должно было случиться, уже случилось.

Ну да, конечно. Больше всего ведь эта комната похожа на камеру. В смысле, место заключения. Наверное, раньше в господских владениях имелась и вполне настоящая тюрьма, но благополучно сгинула, и теперь для устрашения и наказания использовалась чья-то кладовая. Хотя выбраться из нее вряд ли намного проще, чем из крепости, если причина, по которой мы здесь оказались — решение кого-то, облеченного властью. Пусть и всего над парой сотен голов.

— Староста?

— Он самый. Не поверишь, аж пританцовывал от радости.

Это уж точно. Нашелся повод вновь выставить прежние требования, но с куда большими шансами на успех — как тут не радоваться?

Правда, все равно не факт, что Сорен что-то станет делать. Торги-то будут, без сомнения. А вот чем они закончатся, никто не знает. Ясно только одно: я виноват по уши.

— Извини.

— Даже не надейся . Сам-то себя сможешь простить?

— Э...

Не надо было вообще с этими глупостями заводиться. Что меня дернуло? Наверное, слишком много работал, вот и перестал чувствовать подводные камни, даже те, на которые натыкаешься через раз. Так часто бывает в нашем деле: когда окунаешься с головой, рискуешь утонуть. Нет, вовсе не в волнах, хотя с ними нужно всегда оставаться настороже. Но обыденная жизнь оказывается гораздо опаснее.

Обычно Сорен меня вовремя одергивает. Почему на этот раз упустил момент, трудно сказать. Может, и сам заигрался. И на старуху бывает проруха, как говорится. Но время вспять не повернешь, значит, придется выкарабкиваться из ямы, которую мы вдвоем выкопали.

— Я буду помнить.

— Хорошо. Есть такое слово — дисциплина. Очень полезное.

— Я буду стараться, обещаю.

— А куда ж ты денешься? — вздохнул брат.

— Все плохо?

— Скоро узнаем.

И правда, долго ждать не пришлось: лязгнул засов, и на пороге воздвиглась фигура, закрывшая собой весь дверной проем. Не то чтобы тот был совсем уж узким и низким, но человек, вошедший в кладовую, в сумерках казался настоящим великаном.

— Его сиятельство требует вас к себе. Вместе.

Знакомый голос. Да и объемы тоже. Видел я несколько раз этого верзилу подле старосты. Охранник или кто-то вроде. На полголовы выше самых долговязых деревенских жителей и примерно на голову выше меня. Ну и шире, конечно.

— Моему брату лучше было бы какое-то время не покидать постель.

— Велено привести обоих.

Сорен недовольно качнул головой, но поднялся со стула. Я сел, стараясь делать это как можно плавнее, и спустил ноги на пол.

— Справишься?

Слабости почти не чувствовалось, а вот дрожь оставалась. Правда, теперь она разгоняла кровь по телу, а значит, делала полезное дело, и с ней стоило поскорее примириться.

— Ага.

Что ж, пол вполне себе твердый, из-под ног убежать не пытается — уже хорошо. Голова немного кружится, но это пройдет. Пустяки. Потому что следующий скучный приказ великана нравится мне куда меньше:

— Повернись и заведи руки за спину.

— Это обязательно? — сморщился Сорен.

— Так велено.

И ведь возразить нечего. Сам допрыгался. Да и чуть больше свободы, чуть меньше — сейчас без разницы. Не прорываться же с боем через эти редкие ряды? Хотя, с великаном пришлось бы повозиться, спору нет. Только он этого не заслужил, а староста из-за чужих спин вперед не выступит.

— Йерен?

— Да, я слышал.

Витки узкого ремня затянулись на запястьях.

— Ничего, зато уж теперь точно не растянусь по дороге.

— Не растянешься, — подтвердил верзила, сжимая тиски пальцев на моем локте.

Брат коротко глянул на нашу парочку и первым вышел за дверь.

Кто-то менее щепетильный наверняка даже сейчас послал бы лесом старосту с его алчными фантазиями, но Сорен считает, что придерживаться правил нужно всегда и везде. В первую очередь правил сугубо личных, конечно же. Правда, в нашем случае они слишком тесно и старательно переплетены с цеховыми.

Нет, в самом деле, временами брат перегибает палку, из-за чего многие в лоцманском братстве его недолюбливают. Скажем так, многие не настолько непоколебимые. И с недавних пор ходят слухи, что дело движется к общему сбору, на котором...

— Эй, полегче!

Да, понимаю, что другим способом меня было бы не удержать на ногах, но руку прострелило такой острой болью от плеча до кончиков пальцев, что добрых чувств помощь и поддержка верзилы не вызвала. Притом, почудилось в происходящем нечто уже давно и хорошо знакомое. Сорен ведь тоже предпочитает помогать именно так, чтобы запоминаться не самими благостными деяниями, а сопутствующими неудобствами и неприятностями. По крайней мере, в том, что касается братской помощи.

— Порог.

О, мы сменили тактику и решили заранее предупреждать о препятствиях? Зачем? Я не настолько тяжел, чтобы не проволочь меня лишние три шага. Или... Да не, ерунда.

— Ну наконец-то! — довольно выдохнул староста, от избытка чувств слегка приподнимаясь над креслом. — Полагалось бы вас поприветствовать, судари мои, но уместнее воздержаться от этого, не так ли?

— Очень тонкое наблюдение, — кивнул Сорен.

Выражались они оба вроде бы похоже: многословно, почти витиевато, плетя из слов странные узоры, но разница все же ощущалась. Брат всегда городил огород, чтобы не затронуть ничьих чувств, даже намеком, а староста без нагромождения фраз явно чувствовал себя незащищенным. Хотя я на его месте, с таким-то охранником, перестал бы притворяться. Тем более, ни праздных зрителей, ни полагающихся по случаю участников грядущего спектакля в комнате что-то не наблюдалось.

— Подходите, подходите! Вот сюда!

Длинный стол был совершенно пуст, и сие означало единственный вариант развития событий: вымогательство, ничего более. Благо, нашлось больное место, на которое можно надавить. И видимо, силы будет приложено достаточно, если не судебное разбирательство не устраивается даже для вида.

— Надеюсь, мне не нужно во всех подробностях представлять проступок вашего брата, любезнейший Сорен?

— Отчего же? Я при его совершении не присутствовал, в отличие от ваших соглядатаев, и могу только догадываться, сколько и каких провинностей вы приписываете Йерену.

Так, армия любителей топтаться по чужим мозолям удвоилась. Не слишком ли много на меня одного? Зачем брату-то во всем этом копаться? Он прекрасно знает или может себе представить вчерашние мои приключения. Зачем же...

— Как пожелаете, любезнейший, как пожелаете.

Староста, однако, огорчился не меньше меня. Ожидал, небось, что дело решится быстро и ко всеобщему удовлетворению. Но был готов и к такому повороту: несколько листов бумаги, свернутых трубочкой, тут же появились на свет из-под полы старостиного кафтана. Правда, разворачивать он их не стал, а лишь положил на стол справа от себя и любовно прикрыл ладонью.

— Мне трудно судить, нарушал ли ваш брат какие-либо иные законы и правила, но со всей уверенностью могу утверждать главное его преступление...

Последовала торжественно-трагическая пауза. Наверное, в планах господина судьи было тянуть ее до победного конца, но, как я мог видеть краем глаза, Сорен изобразил всем своим видом такую откровенную скуку, что томить ожиданием нас не стали, и староста почти выплюнул:

— Порча девицы.

Брат то ли хмыкнул, то ли фыркнул и уточнил:

— Этому есть доказательства?

— Предостаточные! Но довольно даже взглянуть на несчастную, чтобы... Позовите сюда Анеке!

Приказание исполнили быстро: я не успел сосчитать и до десяти, а моя 'жертва' уже стояла у того же стола, по левую руку от меня и, надо признать, выглядела жалко. Или даже жалостливо.

Ее, как и меня, заново одевали после вчерашнего, но платье, пошитое для первой деревенской красавицы, казалось теперь издевательством над поблекшей, скукожившейся и постаревшей чуть ли на дюжину лет девицей. К тому же она беспрерывно дрожала, то крупнее, то мельче, и это искажало ее черты еще больше, чем память о пережитом.

— Вам все хорошо видно? — с ехидцей протянул староста.

— Вполне, — кивнул Сорен.

— Желаете услышать что-либо из уст несчастной? В подтверждение?

— Не откажусь.

Староста вздохнул: видно, ему самому не очень-то хотелось беседовать с тенью прежней Анеке, но отступать было некуда и незачем. Он перегнулся через стол и поманил девушку рукой:

— Подойди поближе, милая.

Та послушалась, правда, до стола добиралась медленно, на каждом шаге сначала пробуя доски пола на твердость и только потом перенося вес.

Печальное зрелище. И все же, отнюдь не редкое. Насмотрелись вдоволь, было дело. Правда, чаще приходилось любоваться на детей, те ведь вечно норовят нарушить запрет, но с детьми и легче. Потому что не умеют бояться по-настоящему. Даже попав в похожую мясорубку, годам к двадцати забывают ровно столько, сколько во всем этом настоящего кошмара, и дальше живут спокойно. Ну, почти. Анеке, да, не повезло. Слишком взрослая оказалась. Хотя прикидывалась-то как раз юной и...

— Слышишь меня, милая?

Вроде кивнула.

Не думаю, что староста в самом деле испытывал к девице хоть какое-то сострадание, но показывал его убедительно. Так, что можно было поверить. Оно и понятно: трясущаяся, как в лихорадке, 'жертва' волей случая стала орудием достижения заветных целей, и плясать вокруг нее будут теперь с бубнами и скрипками.

— Где ты была вчера?

— В холмах.

Можно биться об заклад, что пока я безмятежно спал день и ночь напролет, бедняжку мучили вопросами и заставляли учить ответы, иначе этот допрос затянулся бы не на одну неделю.

— С кем ты была, милая?

— С господином лоцманом.

Староста всем своим видом выразил праведное удовольствие от услышанного, но на всякий случай повернулся к Сорену:

— Желаете, чтобы я продолжил?

— Будьте так любезны.

— И что же вы делали вдвоем, милая?

— Мы пошли вниз. На луг.

Староста наливался самодовольством все больше и больше. Конечно, что еще можно делать на лугу, если не...

— Мы смотрели на цветы.

Вот тут правды только половина. Мне та клумба и даром была не нужна.

— Что было дальше?

— Юлика.

— И?

— Юлика.

Дрожь стала крупнее, но староста не придал этому значения, продолжая допрос:

— Что было с ней?

— Юлика!

Если бы не мамки-няньки, обхватившие девицу с двух сторон, та могла и повредить себе что-нибудь, зайдясь в приступе. Впрочем, тепло объятий и пахучее зелье, силой влитое Анеке в рот, довольно быстро уняли буйство воспоминаний.

— Ты слышишь меня, милая?

Теперь ее голова оказалась заметно склонена на сторону, зато ответ прозвучал тверже:

— Да.

— Что было потом?

— Господин лоцман.

— Он что-то сделал?

— Он хотел схватить меня.

— И как свидетельствуют очевидцы, добился своего, — быстренько подытожил староста. — И положение, в котором были обнаружены...

Свою партию девица, по мнению старосты, отыграла, но сама Анеке явно считала иначе, потому что торопливо и настойчиво добавила:

— Я бежала.

— И господин лоцман бежал за тобой?

— Он бежал. И летел.

А еще нырял и плыл. У Прилива редко бывает устойчивый верх и низ, так что может почудиться всякое.

— Он держал меня.

Иначе ты бы ушла вслед за Юликой.

— И стало темно. Совсем темно.

Разве? С чего бы вдруг?

— Милая, ты устала, тебе не нужно больше ничего говорить. Все случилось днем и...

— Совсем темно. Сначала над лугом. Потом над холмом.

Сорен повернул голову и вопросительно посмотрел на меня. Я пожал плечами.

Не помню такого. Наверное, закрыл глаза раньше, чем...

— Тень. Тень поднялась в небо и раскрыла крылья.

— Милая, ну о чем ты говоришь? Какая еще тень?

Эту часть с ней точно никто не репетировал. Да и не нужно было старосте что-то большее, чем два сплетенных тела в лоскутах изодранной одежды. Но голос Анеке звучал все тверже, а под конец и вовсе обрел нотки какой-то радостной одержимости, когда девица поставила точку в своем рассказе.

Непонятную, необъяснимую, зато такую, что жирнее не бывает:

— Тень дракона!

* * *

— Вот, сами видите, судари мои: порченая. Насквозь порченая!

Когда 'жертву' увели (а это пришлось сделать, потому что, упомянув драконов, девица начала тараторить, совсем уж припадочно повторяя одни и те же слова), возмущению старосты понадобилось несколько минут, чтобы улечься.

Еще бы, все шло так гладко и ловко, и вдруг споткнулось. Я бы тоже возмутился на его месте. На моем же оставалось только ждать исхода. Хоть какого-нибудь, но чтобы от него можно было оттолкнуться, как от волны, и улететь прочь. Пусть даже драконьей тенью, о которой мой брат мог бы высказаться не иначе...

— Не могу с вами не согласиться, — скорбно кивнул Сорен.

Вот-вот, именно так.

Сказки у нас дома в почете никогда не бывали. Мне вовсе не запрещали смотреть ярмарочные представления или слушать странствующих выдумщиков, но брат предпочитал не обсуждать древние предания и легенды. И со мной, и вообще. Да и вообще, упоминание чего-нибудь мифического в его глазах было равносильно признанию если не в сумасшествии, то, по меньшей мере, в придурковатости. А раз на горизонте замаячил дракон, значит, несчастная Анеке помешалась на полную катушку. По мнению Сорена уж точно.

— Была здоровая, красивая дев... эээ, дочь счастливых родителей... А куда ее теперь девать?

Вопрос, исполненный очень даже искреннего негодования, примерно поровну предназначался и потолку, и нам. Вернее, моему брату. Потому что от меня в нынешнем представлении толку было не больше, чем от мебели.

Нет, всегда можно попросить слова, выступить, так сказать, с объяснительной речью, но тут-то на самом деле все решается между двумя людьми, обремененными опекой над не слишком или не всегда разумными младшими отпры...

— Попрошу яснее выразить свою мысль, сударь. Если вы не против.

— Да куда ж яснее? У нас товар, у вас купец. Размен — справедливее некуда.

Какой еще купец? Какой товар?

— Я уже не говорю о безутешной семье, горе которой хотя бы немного сможет утолить новое дитя взамен почти утраченного.

Скажите, что мне это все послышалось. Ну пожалуйста!

— Я вправе требовать и совсем другого наказания, куда суровее, как вы понимаете. Но нужды живых людей, вверенных моей заботе, гораздо важнее слепого следования букве закона. Особенно если она выцвела раньше, чем добралась до таких дальних уголков, как наш. Что скажете, любезнейший Сорен?

Хуже всего было то, что на меня брат не смотрел. Не покосился ни разу, пока староста проникновенно излагал свое видение сложившихся обстоятельств. Да и потом молчал слишком долго, глядя куда угодно, лишь бы не в мою сторону. Молчал так напряженно, что я уже начал готовиться к самому плохому. Ну да, к ней самой. К свадьбе. И надо сказать, мысли, одна за другой появляющиеся в голове, совсем не радовали.

Оказаться на всю жизнь... Хорошо, пусть даже всего на дюжину лет привязанным к сумасшедшей девице? Боги упаси! А еще страшнее застрять здесь, в этой гнилой глуши, под властью человека, который ни за что и никогда не откажется от своих алчных планов, будет сутки напролет подталкивать меня к запретным походам, а когда я все-таки соглашусь, он, разумеется, не успокоится на достигнутом и начнет искать все новые и новые...

Вот право слово, даже рабство честнее, чем это. Там все просто: приказали — делаешь, не сделал — огребаешь. А тут происходящее будет приправлено задушевными разговорами о бедных селянах, больных родственниках и общем благе, которое мне непременно зачтется, только явно не на этом свете.

А главное, если Сорен вдруг надумает проучить меня как следует, с него очень даже станется взять и...

— К сожалению, это совершенно неприемлемо.

Ох.

Мне бы выдохнуть с облегчением, но эта безмятежность в братовом голосе... Не к добру она. Совсем не к добру.

— Тем не менее, полагаю, остается что-то еще между вашим предложением и той несчастной выцветшей буквой. Не так ли?

Староста не удержался и потер ладони одна о другую.

— Вы крайне прозорливы, сударь. И думаю, догадываетесь, о чем идет речь.

— Пожалуй.

— И мне нет нужды напоминать?

— Нисколько.

— И я могу рассчитывать...

— Вне всякого сомнения.

Сорен никогда еще так быстро не сдавался. В самом худшем случае можно было ведь затребовать королевского суда, пусть дело растянулось бы на ту же дюжину лет, но тогда брату не пришлось бы поступаться своим словом.

Что же случилось? Ну не могло его настолько сильно обеспокоить будущее, уготовленное мне старостой. Я же не боюсь. Нет, правда! Привкус во рту гадостный, скулы сводит, ну да ничего, справлюсь. Да хоть на всю жизнь. Они меня еще плохо знают, а когда узнают...

Шаг через себя того не стоит, брат. И молчать больше нельзя.

— Не надо, Сорен.

А профиль-то совсем заострился. Значит, все-таки происходит что-то важное. Что-то прячущееся под волной.

— Давай, я сделаю, как он сказал. От женитьбы ведь никто еще не умирал.

— Это распространенное, но все же заблуждение.

Ну слава богам, улыбнулся!

— Я серьезно. С меня не убудет. А потом, глядишь...

— Я не собираюсь глядеть. Потому что мне это будет неприятно.

Значит, он уже не сердится? Ура-ура-ура!

— Можно что-нибудь придумать. Всегда ведь можно, да?

— Я уже придумал. И решил.

А вот это совсем плохо. Решения свои брат не отменял еще ни разу на моей памяти. По крайней мере, те, о которых я знаю. И если уж одно из них коснулось меня...

— Хорошо подумал?

Все-таки повернул голову. И снова улыбнулся, правда, едва заметно:

— Не смей воровать чужие вопросы.

Не буду. И много чего другого пообещаю не делать, если кое-кто вот прямо сейчас возьмет и откажется от глупого решения. Отказался ведь минуту назад от собственного же слова, так в чем беда?

— Сорен...

— Все хорошо, Йер.

А мне почему-то видится иначе. Хоть сам бы мозгами раскинул, честное слово! Ладно, господские развалины: они вместе с господами, похоже, благополучно стерлись из людской памяти, никто не появится с требованием наследства и не станет пересчитывать ложки. Но староста, будь он неладен, человек сметливый, и за дополнительную плату вполне может шепнуть интересующимся, что Сорен Данне, оказывается, не такой уж чистый и праведный, каким его привыкли считать. И начнут этим знанием пользоваться все, кому не лень. А кто виноват?

Я, конечно.

Желание намечалось безобиднейшее. Нелепое, не вовремя пришедшее, вдобавок дурно исполненное — это да, признаю. Но все должны были остаться довольны. И главное, живы и здоровы. Когда же я промахнулся? В самом начале или потом, уже при исполнении?

Эх, кто ж мог угадать, что девица побежит? Обычно стоят, как вкопанные.

Да, не дотянулся сразу. Промедлил, грешен. Понадеялся на силу взгляда. И тот должен был сработать. Но вышло наоборот.

А вдруг Анеке бросилась прочь именно от того, что увидела в моих глазах?

Да ну, не может быть. Ерунда. Просто резко обернулся, вот она и испугалась. Ну а за то, что бросился догонять, брат меня уже отчитал.

Выходит, сглупил я аж дважды и кругом виноват. И гнать меня надо взашей, а еще лучше — оставить в этой глуши, чтобы выбирался дальше, как сам сумею, без братской помощи.

А у Сорена все хорошо, значит?

— Нет, не хорошо. Совсем ничего хорошего.

Брат в ответ всего лишь сощурился. Пришлось сказать прямо:

— Ты не должен это делать.

— А кто запретит?

— Я! Хотите женить? Да на здоровье! Еще и папу с мамой любить буду, если прикажете. И жену любить буду так, что не оттащите. И...

— Господин староста, не обращайте внимания. Так часто случается после напряжения сил. Мой брат бредит.

— Я вовсе не...

— Но поскольку мы-то с вами остаемся в здравом уме, то должны завершить разговор ко взаимному удовлетворению. Как полагаете?

— Разумеется, любезнейший, разумеется! — подхватил староста. — Сейчас все подробно обговорим, а Борг пока за вашим братом присмотрит, и нам будет поспокойнее.

— Сорен, какого...

Он не шевельнул даже бровью в мою сторону. Зато верзиле досталась улыбка и чуть ли не ласковое:

— Да, вы уж присмотрите за ним, сударь, прошу вас.

* * *

Наверное, именно такого опыта мне и не хватало до сих пор: разозлиться на брата по-настоящему. Подозреваю, что рано или поздно каждый в своей жизни сталкивается с чем-то подобным, потому что у всех бывает если не старший брат, то старшая сестра, родители, дяди, тети и прочие члены семьи. Впрочем, если кровных родичей не завезли, не надо радоваться прежде времени. Обязательно рядом обнаружится человек, чье единственное предназначение — однажды довести тебя до белого каления, причем по поводу, который не стоит и ломаного гроша.

Конечно, у него были благие намерения. Кто бы сомневался! Но Сорен что, вдруг начисто позабыл, что кроме него родовое имя Данне носит еще один человек? Забыл, что все просчеты и ошибки старшего брата прямиком переносятся на мои плечи, хочу я того или нет? И тут не поможет даже бегство из семьи и отказ от наследства: смотреть станут еще кривее.

А больше всего бесит, что он даже не поинтересовался моим мнением. Первый раз за всю жизнь.

Смешно вспоминать: давным-давно, когда от меня всего-то и требовалось, что расти большим и здоровым, Сорен ухитрялся советоваться со мной по каждому подходящему поводу. Да, в те времена и заботы мои были крохотными, но брат чуть ли не заставлял соображать, что я думаю и что чувствую. И чем дальше, тем чаще и вдумчивее требовалось от меня относиться чуть ли не к каждому сделанному шагу. А сегодня, когда возник вопрос самой важной важности, брат просто сделал вид, будто меня вообще нет на свете. На его личном свете, по крайней мере.

За что, скажите на милость?

Я же сказал, что все исправлю. И исправил бы, уж в этом Сорен мог быть уверен. Но нет, порыв моей занывшей совести пролетел мимо. Вернее, от него отмахнулись, как от назойливой мухи.

Почему брат в одно мгновение превратился из добренького дядюшки в жестокого тирана? Нет, суровым он бывал и раньше, но всегда оставался рядом. На расстоянии руки, ладонь которой могла лечь мне на плечо, могла хлопнуть по затылку, но все равно обещала тепло прикосновения. А тут вдруг пролегла пропасть, да такая, что и не дотянуться, и не докричаться.

Не будь мы родственниками и напарниками одновременно, я бы подумал, что Сорен просто не хочет делиться награб... В смысле, ожидаемой добычей из особняка. Но даже в таком случае ему все равно выгоднее было бы взять меня на черную работу, и только потом, так сказать, устранить претендента. Вот это было бы вполне в цеховом духе. Но нет, брат сделал все возможное, чтобы от меня поблизости даже духа не появилось.

Зачем?

Да еще поставил на моем пути, по меньшей мере, три преграды, когда хватило бы и...

— Гляди, руки до костей не сотри.

Ой, спасибо за совет! Сам бы ни за что не додумался!

Хорошие узлы у верзилы получаются. Вязкие. Временами кажется, что вот-вот высвободишь хоть волосок, а петля тут же соскальзывает на новое место и только плотнее обвивается вокруг запястья. И чем больше трепыхаешься...

— А ты бы взял и ослабил. Или вовсе снял. Боишься, сбегу?

— Нет.

— Что — нет? Не боишься или не сбегу?

Великан по имени Борг оторвался от чтения потрепанной книжицы и спустил на кончик носа забавно маленькие для его габаритов очки.

— В первом я уж всяко могу быть уверен.

— Значит...

— А второе всегда можно проверить. Прямо сейчас начнешь пробовать или чуток погодим?

Ни сейчас, ни потом. После такого предложения что-то расхотелось. Шансов у меня сейчас против обученного охранника не очень-то много, тут к гадалке ходить не надо. К тому же, драка требует хоть капельку сосредоточенности на действиях, а мои мысли скачут вокруг совсем других забот.

Да и поздно уже. Пусть за окном еще вовсю жарит полуденное солнце, догонять Сорена не то что бесполезно, а даже вредно. У каждого лоцмана своя кромка прилива, и ты либо шагаешь за ним след в след, либо ждешь, когда все закончится.

Если бы еще ждать можно было спокойно!

Брат слишком давно не ходил между волнами в одиночку. Года два, наверное, или даже больше. Да и заказы брал не для выгоды, а для опыта: меня натаскивал, намекал, что пора готовиться к получению марки. А вот мне этого, прямо скажем, совсем не хотелось.

Лоцманская марка значила конец всему. Конец нашей привычной жизни. Знатоков своего дела всегда не хватает, и нам обязательно пришлось бы разойтись по разным краям земли. Да, иногда наши пути где-нибудь да пересекались бы мимолетными встречами и короткими пустыми разговорами, но что в этом хорошего?

И кстати, если бы я остался здесь, шансов видеть друг друга почаще было бы куда больше. Надзор за бывшими учениками еще никто не отменял. Конечно, многие лоцманы увиливают от такой надоедливой обязанности, но думаю, Сорен с удовольствием бы...

Нет. Ничегошеньки не понимаю.

— Значит, все-таки погодим, — заключил Борг, не дождавшись ответа. — Ну раз кости разминать охоты нет, может, разомнем языки? А то прямо видно, как тебя распирает.

Так уж и видно? Хотя...

Да, злости во мне сейчас порядочно. И растерянности не меньше. А еще обида есть. Кровная.

— Чего ты взвился-то? Все же удачно сложилось.

— Тебе почем знать?

Борг хмыкнул:

— Я в здешних краях задержался поболе, чем ты. И скажу по секрету: нынешняя жизнь еще скучнее, чем может представиться.

— Неужели?

— Унылые тут люди.

— А как по мне, те еще затейники. Староста, к примеру.

— Это потому что у него голову единственная мысль, как червяк, источила: как бы подальше убраться, только не с пустыми руками. Он бы и раньше уехал, да навара с селян маловато.

— Думаешь, в господском доме можно больше поживиться?

— Да мне-то что? — верзила пожал плечами. — Он так думает, его и беда. То, что есть, по памяти, богатое местечко, куда никто не может и шага ступить, горячит почище вина.

— Там могло совсем ничего не остаться. Особенно магического.

— А я что говорю? Хотя, не об этом речь. У старосты есть, чем себя тешить, а у прочих местных...

— Кто им мешает?

— Обойти старосту? По сути, никто. Но еще жива память о его прежнем положении, потому если кто-то и лелеет схожие мысли, то хорошенько их прячет. А спрятанное может найтись или само по себе, или когда нарочно ищешь.

— Так привыкли подчиняться, что не хотят обрести свободу?

Борг насмешливо сверкнул карим взглядом:

— Знакомое чувство?

Ну давай, кидай камни, кидай. У меня огород большой, проглотит, не подавится.

— Мы с братом напарники.

— Так чего он тебя с собой не взял?

— А сам как думаешь?

То ли верзила не захотел делиться своими размышлениями на предложенную тему, то ли что-то вспомнил, только улыбка из его взгляда вдруг дернулась и сгинула, словно ее и не бывало.

— Да никак не думаю. Не моя это забота.

Вот именно. А еще с разговорами полез. На кой ляд, спрашивается?

— А ты бы прилег пока, отдохнул. Нечего круги наматывать, как ошалелый.

Может, и стоило бы, да только не лежится мне. И не сидится.

— Знаешь, как говорят? В ногах правды нет.

А где она вообще есть? В пустом разговоре с незнакомцем?

— Он не должен был идти один.

— Не веришь в брата?

— Почему это не верю?

— Волнуешься так, будто ему без помощника не обойтись.

И что сказать? Если обижаюсь, значит, и впрямь не верю. Если же Сорену помощники и впрямь не нужны...

Призрак мысли мелькнул серебристым боком и снова ушел на глубину, вспугнутый новым вопросом Борга:

— А сложная у вас работа?

Ладно, потом додумаю. Если вспомню, куда меня потянуло.

— Как посмотреть.

— Ты-то сам чего насмотрел?

— Да много всякого. Работа как работа. У кого-то лучше получается, у кого-то хуже.

— А насчет вас с братом что скажешь?

— Свое дело знаем.

— Долго учиться надо?

— Я не считал. Но главное как с водой: или сразу поплыл, или камнем на дно.

Рассказывают, что раньше именно таким способом и проверяли, будет из ученика толк или нет. Много, наверное, неудачников сгинуло тогда в волнах. Жалко их, конечно, но пока приливы оставались неизведанной причудой природы, простых людей гибло куда больше, а плохой лоцман — это всегда чужие смерти. Много смертей.

— Склонность надо иметь. Магичить ведь тоже не все могут.

— И слава богам! Ты, как понимаю, выплыл?

Да я и не тонул.

— И все уже выучил, что нужно?

Понятия не имею. Практики у меня было больше, чем теории, так что...

Но ему это зачем знать? В лоцманы верзила явно не пойдет, а если когда нанимать станет, так хозяину обычно без разницы, как работник что делает, если с заданием справляется.

А, понял! Он меня отвлекает. Нарочно. Но и то хлеб. Может, к моменту возвращения брата успокоюсь достаточно, чтобы...

В дверь поскреблись.

Борг спрятал книжицу в поясной кошель, поднялся, слегка кривясь на один бок, наверное, от долгого сидения, и пошел открывать.

Кто приходил, я не разглядел: из-за широкой спины верзилы это было нелегко сделать, а неизвестный, к тому же, предпочел остаться за порогом. И о чем они шептались, до моего слуха тоже не долетело. Правда, разговаривали недолго, парой слов перекинулись, и разошлись каждый туда, откуда пришел. Только снова усаживаться на стул Борг не стал, подошел к нему и зачем-то взялся за спинку. А потом сказал, рассеянно глядя на недорезанную каким-то местным умельцем деревянную шишечку:

— Твой брат не вернется. Такие дела.

* * *

— Ты обещал.

— Да помню, помню!

Он тогда все-таки уложил меня. На пол. Одним ударом. А когда я очухался, прогнал звон из ушей и внятно высказал свое намерение еще раз, взял с меня слово... Кучу слов, если быть точным. Кучу самых страшных клятв, что я не стану делать глупостей и постараюсь не самоубиться.

— Я просто должен увидеть. Своими глазами.

Да, безрадостная весть была тем, что я ожидал услышать. Однажды. Но только не именно теперь. Не сегодня. Не после того, как...

— Хорошо подумал?

— Не хуже, чем всегда это делаю.

— Тогда согласишься, что у брата была причина уйти одному?

Да хоть тысяча причин. Сорен просто не должен был так поступать, вот и все. И не надо напрасных уговоров.

— А что, если он всего лишь хотел тебя уберечь?

Предположение Борга сбило меня с шага, но лишь на короткий вдох.

Глупость какая-то, а не объяснение. По крайней мере, не стоящее того, чтобы отменять поход к хозяйскому особняку.

— От чего уберечь?

— Разве в вашем деле мало опасностей?

Сколько угодно. Омуты, заливы, плавни, пороги, ключи, заводи и все прочее. Считать — пальцев не хватит. Но поверить, что брат мог легко и просто оступиться на задачке, решение которой сам часто расписывал мне в разных красках? Ерунда. Или ему попалось что-то совсем особенное, или...

Он ведь был совсем не старым. Ну, мне так думается. За моего отца его уж точно никто никогда не принимал.

Борг тем временем продолжил играть в заступника:

— Вот твой брат и попытался...

— Да не пытался он! Ясно?

То ли верзила наконец-то прочувствовал мое нынешнее настроение, то ли устал от собственных же увещеваний, но на аллею, ведущую к парадному входу господского особняка, мы вышли молча и в полной тишине.

Странно ступать по крупному речному песку и не слышать ни звука. С деревьями как-то понятнее, они ведь шумят только на ветру, а вблизи разломов воздух пускается вскачь очень редко и всегда не по своей воле.

Странно смотреть на полосу пустой земли, отделяющую дом с пристройками от сада. Да и не земля это, если быть точным, а густая взвесь крупинок праха и тлена, пружинящая под ногами. Как по болоту идешь, по мшистым кочкам и между, только тут ковер ряски прогнется, но не разорвется, а вытолкнет тебя обратно, словно советуя: шел бы отсюда, путник, куда подальше. И такому совету полезнее внять, чем пропустить мимо ушей.

Но слушать и слышать не все умеют. Или не хотят. Особенно большие и сильные.

— Дальше я один.

— Уверен?

В каком-то смысле мне все равно. И плевать, что верзила сможет подглядеть какие-либо лоцманские секреты, хотя за подобные проступки в гильдии по голове не гладят. Мол, непосвященные увидят, разгадают, растрезвонят, и тогда каждый, кто половчее, будет пробовать бродить по волнам. Что до меня, так пусть бы и пробовали. Без природной склонности здесь делать нечего, а без хорошего наставника только считанные единицы смогут пережить свой первый прилив. Но нет же, старшины трясутся над цеховыми секретами, как лихорадочные. Или я чего-то не понимаю, или сам когда-нибудь стану таким же скрягой, но поскольку одно меня не очень-то и волнует, а другое, скорее всего, неизбежно, то...

— Глупить не станешь?

Опять начинает? А я уж думал, он унялся.

— Не стану, не бойся.

Борг переступил с ноги на ногу, пробуя упругость пепельного ковра, и все-таки шагнул с полосы прилива обратно на твердую землю.

— Скоро ждать обратно?

— Зачем?

— Да любопытно, как быстро управишься. Тебе же надо только туда сходить, посмотреть, что к чему, и вернуться.

Вроде и без особой страсти все это сказано, но нажим в голосе ого-го какой. Целый приказ получился. И я, видимо, должен его выполнить? И разумеется, в точности?

Раньше мной мог командовать только брат. И даже если его последней волей стала дурацкая просьба присматривать за...

А ведь верно. Именно что последней. Больше ни я, ни Борг не услышали от Сорена ни слова. И как бы то ни было, желания ушедших принято уважать.

— Быстро не обещаю. Но дольше необходимого задерживаться не собираюсь.

— И поосторожнее там. Ладно?

Нет, не забота это о памяти мертвых. Вернее, не только она. Что-то у него свое есть. Родное. Потому что смотрит вроде на меня, а вот видит...

Да и пусть видит. Не мешает, и то хорошо.

— Ты лучше, чем надо мной квохтать, местных попридержи, чтобы следом не полезли. Я-то пройти пройду, а вот кто другой...

— Пригляжу за непоседами, не вопрос.

Так, позиции установлены, указания розданы, можно и за настоящее дело приниматься.

Все-таки с волнами легче, чем с людьми: они ничего не говорят ни до, ни после, ни во время, а просто действуют. И угадывать нужно куда меньше вещей. Главное, не перепутать направление течения, а к высоте волны и всему остальному можно примериться уже по ходу.

За полосой прилива песок захрустел от первого же моего шага, и сразу стало как-то спокойнее. Глупое чувство, конечно. Кто тут может подкрасться сзади? Уж точно не кто-то живой на двух или четырех ногах. Люди в местах разломов долго протянуть не могут, и пожалуй, больше от растерянности, чем от голода и жажды. Когда привычный мир вдруг начинает сворачиваться кольцами, сдвигаться пластами и вообще чудить, когда вокруг не остается ничего надежного...

Пару раз мне довелось видеть таких 'счастливчиков'. Печальное зрелище. Жить они сами по себе уже не способны, если только под строгим присмотром. Или в магических лабораториях. Лакомая добыча, кстати, бесценная для любого мага, потому лоцманы часто друг другу подножки делают, чтобы первыми добраться до свежего разлома в поисках свежих жертв. Но тут, похоже, в свое время никто мимо не проходил, а теперь, больше десяти лет спустя, не стоит даже пытаться искать что-то живое и дышащее. В лучшем случае камушки или золото попадутся под руку, но и то, если изначально были не зачарованными, что вряд ли. Потому как чары у нас давным-давно вешают, куда ни попадя.

Так и есть: замки все в труху на входных дверях, стекла в окнах словно и не ночевали, а ступени словно крот норами изрыл. Хорошо хоть, стены и балки не тронуло.

Что у нас внутри? Не лучше, не хуже. Убранство — лохмотьями, осколками и клочками, причем над половиной вовсе не прилив трудился, он бы таких следов не оставил. Волны вообще твари чистоплотные, слизывают все до последней крошки, особенно живое или недавно бывшее живым. Ни капли крови, ни косточки не остается. И уж тем более, ни узелка заклятия. Если вещь зачарована, магия пропитывает ее полностью, и значит, не могут валяться на полу оторванные ножки стульев. И зарубки на перилах лестницы появились по вполне обыденной причине. И следы от ногтей, которыми кто-то пытался держаться за перила парадной лестницы, лишь бы не...

Эх.

Вот такие штуки и бьют больнее всего. И в голову, и в грудь. Хуже только незримая пыль, мешающая сделать вдох.

Сильно пахнет смертью. Очень-очень. Если у порога со мной еще оставались сомнения и надежды, теперь итог был подведен окончательно.

Не дальше, чем в десяти футах от входной двери недавно погиб человек. И не простой искатель сокровищ, а лоцман, иначе аромат не закручивался бы по залу спиралями, становясь то невыносимым, то просто обжигающим глотку.

Так пахнет в местах, где был бой. Но здесь? Почему? Откуда?

Ведь совсем спокойно вокруг. Даже слишком. И не заметно ничего настолько опасного, чтобы...

Когда-то, в первое наше знакомство, я тоже принял этот странный рисунок за паутину, изодранную и висящую там, где ей не за что зацепиться. Собственно, она такой и выглядит издалека, а вот когда подойдешь поближе, увидишь, что она мелко-мелко дрожит, и услышишь ее звон собственной кожей, понимаешь: слова 'паутина трещин' если и подобраны ради пущей красивости, лучшего названия не придумаешь.

Значит, здесь возник разлом особого рода, не только пространственный, но и временной, в просторечии — заводь. Редкий случай. И далеко не всегда смертельный. Брат не мог на нем...

— Вам не нужно было покидать постель, госпожа моя.

Они дребезжат просто омерзительно, воспоминания эти. Нет никакой возможности понять, чей это голос, если не разглядеть в клочке покрытого трещинами прошлого носатое мужское лицо с резкими чертами.

— Что с ними?

Та же нота, тот же тон, но человек другой: женщина. Бледная, измученная, завернувшаяся то ли в простыню, то ли в занавеску.

— С детьми все хорошо, не беспокойтесь.

— Я должна их увидеть. Увидеть прежде, чем...

Она не договорила. Вернее, паутина вздрогнула, меняя картинку.

Теперь женщина не спускалась по лестнице, а стояла у окна, опираясь на подоконник так тяжело, как будто обтянутый платьем живот весил несколько пудов, а не таил в себе всего лишь две жизни.

— Вы хотели меня видеть, госпожа?

Мужчина все тот же. Но одет иначе, более вычурно, чем в будущем, которое мне уже показали.

— Они будут такими, как должно?

— Не извольте сомневаться.

— И получат все, что им причитается по праву?

— Я выполнил ваше поручение так хорошо, как только мог, госпожа моя. Будет ли этого достаточно, не мне судить и не вам. Все в руках божьих.

Короткий дребезг, почти всхлип, и новая смена времен.

Снова те же, только женщина еще стройна и привлекательна, насколько можно судить по ломаному изображению.

— Ты справишься?

— Не стану хвастать, госпожа моя, но...

— Ты справишься?

— Узы лягут крепко. Пока его величество увлечен вами, можно не беспокоиться о...

— Нужно успеть. Успеть, пока он не положил глаз на какую-нибудь юную красотку. А до этого дня осталось недолго, ведь так?

— Госпожа моя...

— Я знаю его. Знаю, как он бывает голоден до женского тела, уж поверь. И я никогда его не прощу.

— Это ваше право, госпожа.

— Не прощу, но не того, о чем ты думаешь. Он брал меня силой, как делал со всеми прежде, как будет делать потом, но тут боги ему судьи. Я не собираюсь прощать будущее. То, как он однажды выставит меня за дверь. Мое дитя получит все, что не достанется мне. Пусть чарами, если не законом.

— И все же я должен предупредить об опасности, госпожа моя.

— Я не дорожу своей жизнью.

— Это старое заклинание. Можно сказать, древнее. А древняя магия своевольна, она часто выбирает свой собственный путь.

Снова дребезг. И на сей раз в треснутом зеркале времени картинка смазана уже до полной неразборчивости. А потом все начинается сначала, с самого первого видения.

Эти двое... Должно быть, они из-за упомянутых чар и сохранились в памяти разлома. И магичили где-то здесь, в доме, если прилив так бушевал. Но я все еще не вижу, какая неведомая опасность могла...

Эй, это же его сумка!

В самом углу гостевого зала, всего в ладони от стены. Надорвавшаяся по швам, раскрывшаяся и почти вывалившая свое содержимое, словно брат зачем-то вдруг взял и швырнул ее прочь от себя со всей возможной силой. Эх, если бы разноцветные поплавки разлетелись, я бы заметил ее раньше. А так, среди останков мебели, почти под пыльной портьерой... Нет, не может быть.

Это мне кажется.

Чудится.

Бредится.

Неужели он взялся за посох только из-за тех мутных картинок свихнувшейся женщины и потакающего ей мага? Чем они могли помешать и кому?

Понятно теперь, почему брат так упорно отказывался от предложения старосты. Зная его трепетное отношение к чужим тайнам, легко понять, что произошло. Решил схлопнуть разлом, чтобы похоронить прошлое там, где оно и должно оставаться. Только могила сама выбрала, кого принимать в свои объятия.

Брат, брат, брат, ну как же ты так?

Надо было плюнуть на все это и забыть. Да какая разница, опасные секреты остались в особняке или никчемная чушь? Сюда все равно никто не пришел бы раньше королевских магов, а уж они придумали бы, что делать, тем более, женщина обмолвилась о каком-то короле. Раз король, пусть придворные заботятся о сохранности его тайн. Тебе-то зачем было сюда влезать?

Кто оценит твои верноподданнические чувства? Даже спасибо не скажут. А попробуешь рассказать, не поверят и рассмеются в лицо. Потому что ни один лоцман в мире не возьмется за дело, пока не будет уверен в оплате. Конечно, брат легко мог получить заказ так, чтобы я ничего не знал. Может, оно и случилось. Но риск ожидался слишком большой, и разумнее было бы...

Да, пожалуй, Борг прав. Меня хотели уберечь. Знать бы еще, от чего.

А, гадать все равно без толку. Если заказчик был, он либо рано или поздно объявится с вопросами, либо решит: лоцмана нет в живых, значит, не надо и старую память бередить. А по мне без разницы, будет так или иначе. Да, наниматель мог что-то утаить, в чем-то обмануть, но главную ошибку брат совершил не в тот момент, когда принял заказ, а здесь и совсем недавно.

Брат, брат, брат...

И посох еще теплый. Впрочем, он и будет теплым целую вечность, если оставить его здесь. Сохранит следы твоих пальцев и твою последнюю...

Нет. Это совсем бессмысленно. Я ведь не останусь у твоей могилы, так зачем сооружать святилище? Лучшей памятью о тебе станет кое-что другое.

Я просто закончу начатое тобой.

Заводь только кажется средоточием покоя и забытья. Да, она вполне безопасна даже для обычного человека, тот же староста мог бы пройти ее вдоль и поперек, не обронив и волоска. Но в здешнем треснутом сердце прячется буря.

Поговаривают, что кое-кто из диких магов платит полновесным золотом за одни лишь сведения о таком месте. И в другое время можно было бы польститься, выбрать выгоду, а не долг, но...

Где-то в глубине спящих волн наверняка осталось воспоминание и о моем брате. Короткое, мимолетное, но слишком болезненное, чтобы доверить его кому-то чужому. Я и сам не хотел бы его проживать. Незачем. Пусть покой остается покоем.

Но сначала грянет буря.

Узорчатое переплетение стальных нитей умеет звенеть, поначалу тонко и нежно, а потом срываясь на истошный визг. Только мне не нужны звуки, достаточно пульса под пальцами.

Непосвященный считают лоцманский посох чуть ли не живым существом, по крайней мере, хитрой магической поделкой, когда на самом деле это просто точный расчет. Узоры двенадцати сфер нарисовал несомненный гений, но он был не магом, а всего лишь первым из лоцманов. Первым из породы людей, слышащих волны.

Странно сознавать, что пространство — не единое целое, а тысячи струй, обычно слитых друг с другом, но способных легко разделиться, если на пути окажется что-то, имеющее особую форму. И как можно проложить новое русло для обычной реки, так можно поколебать и течение незримого прилива.

Требуется для этого от каждой волны немного. Струйка, не больше. Правда, сначала нужно найти самую свободную, а потом заманить ее в дебри стального узора, и тут уж будь добр не отвлекаться ни на вздох, если хочешь, чтобы волна родилась снаружи, а не внутри тебя.

Большинство и для поисков использует посох. Я предпочитаю чувствовать волны кожей. Да, бывает больно, со ссадинами, ожогами и прочими удовольствиями того же рода, зато как-то сразу понимаешь, твоя или не твоя. А уж когда нащупаешь, остается только подвести смутьянку, выбившуюся из стаи, к входу в узорный лабиринт. Струйке понадобится какое-то время, чтобы крепко увязнуть в расставленной ловушке, но едва она скользнет внутрь, можно начинать заниматься следующей.

Самое опасное — пытаться собирать воедино струи из воображаемых узлов некой правильной и гармоничной фигуры. Многие на этом попадались и заканчивали свой бренный путь. Так что нужно наоборот, отодвинуть в сторону все правила и законы, которые знаешь, все рисунки, которые когда-либо видел, и просто искать. Искать, не жалея времени и сил. В итоге, когда все струи обнимут друг друга в недрах посоха, красота возникнет без усилий, сама по себе и останется определить только одну-единственную точку в окружающем тебя мире.

Устье.

Это даже легче, чем ловля струй. Вся штука в смене фокуса. Там тебе нужно было пространство, наполненное движением, а тут должна отыскаться полная и кромешная пустота. А дальше — проще некуда. Всего один удар посоха. И волны ринутся туда, где ничего не было и не будет, сминая реальность, пока все до последней капли не канут в бездну, находящуюся где-то за пределами даже мира приливов.

Тут-то и можно сложить голову, если не был достаточно внимательным и умелым охотником. Если же все сделал правильно, пойманные струи укроют тебя, как дерево своей кроной, рассекут созданный тобой прилив и увлекут за собой, прямиком в устье, пока не иссякнет и он, и они.

А потом и мне будет пора на покой.

* * *

— Всю ночь тут сидел?

Хотя, можно было не спрашивать: Борг оторвался от спинки кресла с видимым напряжением, явно боясь перегрузить затекшую спину.

— А что если и так?

Да ничего. Запретить не могу, разрешать, судя по всему, не требуется.

И моя спина, кстати, чувствует себя не лучше. Совсем тюфяк промялся, его бы перетряхнуть и перенабить, тогда послужил бы мне еще дней эдак... То есть, ночей. Ночей, которые я проведу где угодно, только уже не здесь. И даже 'спасибо' этому дому не сказать, чтобы прозвучало от чистого сердца. Всяко-разно в здешних местах случалось, но дурного больше, чем доброго.

— На тебе одежда прямо горит, — заметил верзила, глядя на то, как я проверяю швы очередной рубашки и тянусь за следующей.

— Ага. Вроде того.

— А я-то все думал, что ж тебя брат одевал хуже прислуги. Теперь понятно.

— Много ты думаешь, дяденька. Поди, больше заняться нечем?

Наверное, разозлить Борга было невозможно никакими силами, потому что в ответ он только усмехнулся:

— Не поверишь, но сейчас точно нечем. И в ближайшие дни тоже.

— А что хозяин твой об этом скажет?

— А он мне больше не хозяин.

Значит, нет у меня законных поводов выпереть верзилу отсюда? Ну и ладушки. Сам отвяжется, когда надоест играть в мамки-няньки. Я дверь запертой держать не стану. Да и неудобно за замками жить: то сидишь боишься, что кто-нибудь недобрый вломится, то встаешь и идешь открывать, когда постучат.

Или не идешь, если ждать тебе больше некого, а вестей получать не хочешь.

И пусть они стучат хоть день напролет.

— Любезнейший сударь Йерен!

И пусть голосят с крыльца до хрипоты, мне все равно.

— Позволите войти?

Не имею ни малейшего желания.

— Мне нужно передать вам кое-что и...

Борг принял очередное решение за меня и распахнул дверь перед человеком, которого, похоже, ничуть не огорчила недавняя гибель нанятого работника. Конечно, приличий ради староста скорчил скорбную рожу, но в искренность не стал даже играть: быстренько обшарил взглядом комнату и направился ко мне с листком пергамента наперевес.

— Ваш брат оставил это для вас.

Вот именно так, не свернув, не запечатав, а просто сложив пополам? Хотя, вполне в его духе. Доверяй перу не больше, чем можешь доверить человеку, и тогда не придется бояться, что кто-то узнает твои тайны — этому ты успел меня научить, брат. Но сколько всего оказалось безвозвратно отложено на потом, а? Сколько разных вещей, мудрых и смешных ты еще мог бы мне рассказать, если бы...

— Вы не станете читать?

— Не к спеху.

Как ни странно, мое равнодушие обрадовали старосту, и тот, нервно потирая ладони, тут же сменил тему.

— Позвольте выразить свое восхищение вашим вчерашним замечательным... — Уж не знаю, что именно вертелось у него на языке, но в конце концов изо рта вылетело чересчур восторженное: — Деянием!

Если бы староста являлся хотя бы малой частью причины гибели Сорена, нам сейчас было бы не до разговоров. Вернее, он бы уже никогда никому и ничего не сказал. А так... Пусть живет. Когда-нибудь все равно нарвется на кулак поувесистее моего.

— И что же замечательного вы увидели?

— Ну как же, как же! То, что вы сотворили... Это невероятно! Но гораздо удивительнее...

Эк его распирает. В самом деле, разве случилось что-то из ряда вон? Не думаю. Способ вполне обычный, разве только редко применяющийся. Потому что, начни лоцманы схлопывать разломы один за другим, и работы бы у них не осталось. Правда, лишь на какое-то время. Может, поколению хватило бы с рождения и до смерти, в самом удачном случае. А скорее, мирных лет набралось бы десятка на три, не больше. Хотя, многим из бедолаг, спасающихся от приливов, наверняка и десяток покажется несбыточной мечтой.

— Я взял на себя смелость лично посетить и убедиться... Ровное поле, словно ничего с ним и не случалось!

Вот-вот, того же старосту взять. Даже если вдолбить ему, что это все не навсегда, толка не выйдет.

— Скажите, любезнейший Йерен, и так вы можете поступить с любым местом?

— Если уточнить кое-какие мелочи.

— Сударь мой, это лучшая новость за всю мою жизнь! Я готов предложить хорошую цену за ваши услуги!

— Никаких цен. Никаких услуг.

— Да, я понимаю, что вам нужен отдых и... — тут он все-таки замялся. — И время, чтобы почтить память вашего брата. Но я ни в коем разе не тороплюсь сам и не тороплю вас! Вы вольны оставаться здесь столько, сколько захотите!

— Сколько захочу?

— Разумеется!

— Тогда — ни одной лишней минуты.

— Сударь мой, не извольте сомневаться, оплата будет настолько щедра, насколько это в моих силах!

Не всегда отказывать бывает приятно, особенно когда выполнение просьбы тебе вполне по силам. Но на такие случаи, как этот, у меня есть очень хорошая причина, с которой не поспоришь.

— Даже за все золото королевства я не смогу вам помочь.

— Но, сударь мой, неужели вы приняли так близко к сердцу... Я вынужден был лишь исполнить свои обязанности, и поверьте...

Ой, да верю-верю! И было ему мучительно больно устраивать судилище, и обидеть он никого не хотел, и все такое прочее. Ну конечно. Но тем приятнее улыбнуться и сообщить:

— Я пока еще не получил лоцманскую марку.

Лицо старосты судорожно перекосилось и вытянулось одновременно, а сбоку раздался смешок Борга.

— Любезнейший...

— Не смею более удерживать вас от ваших обязанностей.

И сам не стану задерживаться, пожалуй. Что мне надо? Кинуть в сумку смену одежды да кошель, куда брат складывал все, что хоть чего-нибудь стоит. Ну а потом беспечно пройти мимо ошеломленного старосты и вдохнуть полной грудью утренний туман.

* * *

— Строгие порядки у вас, да? — спросил Борг, пристраивая свой широкий шаг к моему.

— Строгие.

— И без марки ты действительно не можешь...

— Могу. Только права не имею.

А погода заметно испортилась. Или разлом вчерашний подгадил напоследок, или просто не везет. Вчера солнышко светило, сегодня с утра хмарь и чуть ли не морось. Плащ, что ли, раскатать?

А кое-кому закатать кое-что, чтобы не зудел над ухом своими расспросами:

— Кому есть дело до права в такой глуши?

Странный он. Наверняка знает больше, чем спрашивает, а ухитряется выглядеть совсем-совсем бесхитростным. Хотя, может и впрямь интересуется. Искренне. Всякое бывает.

— Королевскому землемеру.

— А ему-то с чего?

— Например, взять здешние разломы. Они в реестр занесены либо давным-давно, либо со дня обращения в гильдию. Значит, раз в год непременно жди визита. Конечно, малая или не очень малая мзда может застить очи, но лично я бы не пробовал. Опасная затея.

— А как же та штука, которую ты в комок скатал?

— Тот разлом оплачен смертью, и в уложении на сей счет имеются особые правила. С меня скорее спросили бы, если бы оставил все, как есть. А вот если лоцман пропал только один, а комков, как ты сказал, хотя бы вдвое больше, вопросы возникнут очень даже серьезные. По сравнению с цеховым судом старостино представление — просто забава.

— Сурово, — оценил верзила.

— Есть немного. Но справедливо. Потому что если здешний разлом закрылся, вскоре где-то еще обязательно жди беды.

— Где-то?

— Ага. В любом месте. И заранее нипочем не угадаешь.

Новая подробность заставила верзилу умолкнуть надолго. Мы уже успели выйти за границы селения, когда он задумчиво подвел итог своим размышлениям:

— Как-то сложно все это.

Да чего сложного? С одеждой то же самое: только в одном месте заплату поставишь, другое прохудится. По крайней мере, со мной всегда так случается.

— Так и не прочтешь?

— М?

— Письмо.

Которое я сжимаю в кулаке всю дорогу? А помялось-то оно...

— Там должно быть что-то важное.

Важное говорят лично, глаза в глаза. А это всего лишь отговорка. То есть, отписка.

— Я бы прочитал.

Чем бы его занять еще на пару часов раздумий? Жаль, подходящей темы не подворачивается, и придется все-таки расправить листок.

Но только чтобы верзила отвязался!

'Если ты читаешь эти строки, значит, меня больше нет рядом.'

Да уж заметил.

'Я сделал то, что считал необходимым.'

Кто бы сомневался!

'Решай сам, сердиться или нет.'

И решу. Обязательно. Когда-нибудь.

'На прощание попрошу только об одном.'

А что же так скромно-то?

'Навести родственника.'

Это еще что за новость?

'Я с ним не слишком ладил, поэтому не представил вас друг другу раньше.'

А теперь все разногласия устранены, так сказать, естественным образом?

'Поживи у него хотя бы первое время.'

Можно подумать, меня должны встретить с распростертыми объятиями.

'И тебе не будет одиноко, и ему.'

Какая трогательная забота!

'Дядя — хороший учитель. Если я чего-то не успел, он сможет закончить.'

Ага, сможет. Привести меня в бешенство, судя по всему.

'Ищи его в старой столице, над трактиром без вывески.'

И это все?

— Тьфу!

— Брат снова не оправдал ожиданий? — участливо спросил Борг.

— Вроде того.

Хотя события последних дней, пожалуй, доказывают обратное. Еще как оправдал! Только тот Сорен, которого я знал меньше часа. А тот другой, деливший со мной всю мою жизнь...

Странное чувство. Кажется, что и не было этой самой жизни. То есть, она вдруг взяла и ушла. Память осталась, да, но какая-то нехорошая. И что бы ни лезло в голову, какой поступок брата ни вспоминался бы, так и тянет посмотреть на все новым взглядом.

Замечательное наследство, ничего не скажешь. Целый сундук добра, которое либо закрыть и забыть, либо начать перетряхивать с самого начала. И как быть?

Последнее решение брат вроде бы оставил на мою долю, но сделал все возможное, чтобы...

— А чего тогда злишься?

— Скажи, тебе нравится, когда всё решают за тебя?

— Так уж и всё? — сощурил карие глаза Борг.

— Ну... Разные важные вещи.

— И что же именно решено? Нет, погоди, не отвечай!

— Почему?

— Потому что в руках у тебя что?

— Письмо.

— Не просто письмо. Последнее. Прощальное. Знаешь, как оно еще может называться?

Кажется, догадываюсь, куда клонит верзила. И его правота мне совсем не нравится.

— Завещание это, самое прямое. Неважно, что ты чувствуешь и о чем думаешь, но если в письме есть хоть одна просьба или предложение, отказывать нельзя. Не по-людски это будет и не по-божески.

Ладно, согласен. Тем более, прощальная уловка брата превзошла все прочие.

Мало того, что под благовидным предлогом поубавил мою свободу, так еще и позаботился, чтобы рядом со мной оказался эдакий ревнитель традиций и хранитель устоев. Чтобы, не дай боги, я все-таки не взбрыкнул и не послал все братские наказы в...

— Он желал тебе добра.

И добро привалило. Большое и непоколебимое.

— А обязательно было напоследок все запутать?

— В чем беда?

— В том, что это, с позволения сказать... — я помахал листком в воздухе. — Завещание, да. Оно отправляет меня, не знаю, куда.

— Неужели адресок не указан?

Я сунул письмо ему под нос, но вопреки моим предположениям Борг, пробежав взглядом по строчкам, улыбнулся. Чуть растерянно, но в то же время и лукаво.

— Чего смешного?

— Да место это. Знакомое. Дорогу показать — легче легкого.

Будь ты проклят, брат, со своими играми! Понимаю, что верзилу ты мог знать и лично, либо просто представлять, кто он и откуда. Но все вместе получается не цепочкой счастливых случайностей, а сетью, в которой я вязну с каждым новым открытием. Только вот кто ее расставил, а? Помогал ты, не спорю. Но сдается мне, что и сам ходил под рыбаком, который...

— Далековато немного, недели с две будет пути, но с божьей помощью, да если обоз попутный словим...

Две недели в обществе доброго дядюшки Борга? Ну уж нет! Да я повешусь от его нравоучений и липкой заботы на половине пути! Или утоплюсь. Или...

— Господин лоцман?

* * *

Это еще кто сквозь мокрый туман просочился? А, один из селян. Видел его пару раз то тут, то там. Может, соглядатай старосты, а может и сам по себе не прочь сунуть нос в чужие дела.

— Я за него. Чего надо?

Сорен бы меня за такое обращение отругал, а теперь даже это сделать некому. Одна надежда на верзилу, но тот, похоже, к бывшим соседям испытывает схожие чувства. По крайней мере, ни замечания, ни попрека я не услышал.

— Есть у меня к вам дельце маленькое, господин лоцман.

На другой поворот событий я и не рассчитывал. Все село, небось, смотрело и удивлялось, что там такое вытворяет пришлый умелец. Вот про последний разговор со старостой этот мужик явно не знает, но мне повторить недолго.

— С краю я живу, у самого леса. Уперся, а дальше ни шагу не сделать. А мне бы землицы еще немного... Совсем чутка.

Издалека начал, однако, но действует знакомо. Сейчас поплачется, всю свою горемычную судьбу расскажет, разжалобит, и останется либо поплакать вместе с ним, либо ринуться помогать изо всех сил. Попадались нам такие заказчики и чаще, чем хотелось бы.

— А я-то чем подсобить могу?

— Так вон вы что с господским домом наделали! Там теперь ровным-ровнехонько, целое поле. Хочешь — сей, хочешь — скотину паси.

— То особый случай был.

— И мой особый! — радостно подхватил селянин. — Тут в леске, чуть за опушку, тоже домик стоит, в который хода нет. Вы б его тоже... А?

— Я не с каждым домом могу работать. В особняке было гиблое место.

— Так и тут оно есть, родимый!

В лесном домике? Интересно дело поворачивается.

— Точно?

— Да вы сами гляньте, я провожу!

И он посеменил прочь, на каждом шагу оборачиваясь, чтобы проверить, иду ли я следом.

— Я чего-то не понимаю? — шепнул Борг, наклонившись к моему уху.

— Я пока не уверен. Но если все так, как думаю, обоз не обоз, а попутный ветер мы точно сможем словить.

Больше верзила спрашивать не стал, хотя всем своим видом дал понять, что за соблюдением правил будет следить очень даже пристально.

Идти пришлось недолго: сельская улочка вильнула пару раз, истончилась в тропинку, пробираясь через луг, и уперлась в знакомую полосу праха, за которой темнел в окружении деревьев невысокий домишко.

— Вот он, видите? Ведунья местная тут жила, а потом, как все случилось, так и сгинула.

Очень хорошо. То есть, плохо, конечно, особенно для мудрой женщины, зато нам подходит как нельзя лучше.

— Так что, господин лоцман, возьметесь?

Селянин был уверен, что я соглашусь. Наверное, с самого начала. Уж не знаю почему, но многие зеваки считают, будто лоцману разлом только покажи, а потом и силой прочь не оттащишь.

Что ж, поддержим это заблуждение.

— А давай! Почему нет? А ты смотри, не отставай, — повернулся я к Боргу, чем заставил селянина почуять неладное.

— Он-то куда? Разве ж можно?

— Мы вдвоем туда пойдем, иначе нельзя.

— А брат ваш ведь один...

— И нет больше брата. Смекаешь?

Но селянина нелегко было стронуть:

— Так вы после него тоже в одиночку все делали.

— Потому что плата была внесена.

— Какая еще плата?

— Кровавая. Разлом же крови просит всякий раз, когда ему уходить надо. Этот-то кто уже поил или нет?

— Да откуда ж мне знать? — чуть встревожился селянин.

— Я своей крови много отдать не могу, а то силы на работу не хватит. Кстати, можешь и ты пойти взамен, если хочешь. Правда, росту в вас слишком большая разница, значит, и крови может потребоваться...

Страх смерти оказался сильнее жажды наживы, как часто случается. И мы с Боргом, с благословения селянина, оставшегося переминаться с ноги на ногу у полосы прилива, двинулись к домику.

— Иди след в след, понял? Но если что, вытащу, пока ряби сильной нет.

— А когда начнется?

— Тоже вытащу. Только работать больше придется, а я сегодня с утра какой-то ленивый.

За спиной тихо хмыкнули.

— Правда-правда, неохота напрягаться лишний раз.

— Понимаю.

— Если бы не долгая дорога...

— Да с надоедливым попутчиком?

Ну что ты будешь делать? И все-то он знает наперед.

— Хочешь две недели шагать?

— Хочу, не хочу... дело привычки. Я человеческими дорогами хожу, других не знаю.

Еще издеваться будет? Правильно я придумал. Меня, пожалуй, и на день бы не хватило в такой компании.

— Так узнаешь. Может, еще добрее станешь.

Сзади промолчали.

А тем временем полоса закончилась, выведя нас к...

Вблизи домишко походил на решето. Реденькое, изношенное, с пролысинами, где надо и где не надо.

— Знатно ему досталось, — присвистнул Борг.

И наверняка еще больше досталось здешней хозяйке.

— Он нам на головы не рухнет?

— Может. Поэтому времени у нас маловато.

Если в особняке оставалось хоть что-то, напоминающее домашнюю утварь, то здесь прилив слизал всю магию подчистую, и даже в полу зияли глубокие черные дыры, между которыми пробираться было едва ли не сложнее, чем уворачиваться от волн.

— Что-то ищешь?

— Уже нашел.

Когда прилив переедает магии, он начинает сыто рыгать. И отрыжки эти витают вокруг да около, пока их не позовет за собой Поток — странная, но весьма полезная штука. Особенно для путешественников.

— У тебя есть какая-нибудь вещь из столицы? Сделанная именно там?

Борг виновато развел руками:

— Давно дома не был. А на память ничего с собой не брал.

Это плохо. Хотя...

— Дома? Ты там долго жил?

— И даже родился.

Ух. С живыми маяками я дел пока не имел, но принцип-то тот же. Вроде бы. Только придется быть внимательнее.

— Слушай тогда. Все, что тебе нужно делать — не делать вообще ничего. Главное, не пытайся сопротивляться: он даже не заметит, а ты шишек набьешь.

— Он?

— Считай это, к примеру, рекой. Так вот, утонуть ты не утонешь, обещаю, просто дай нести себя по течению. А я нас выдерну, когда поравняемся с нужным местом.

— Звучит просто.

— И на деле не очень сложно. Страшновато немного и непривычно в первый раз, это да. А может, даже понравится. Кто знает?

— Я уже весь в нетерпении, — съязвил Борг. — Когда отправляемся?

— Прямо сейчас!

Струи уже какое-то время крутились у наших ног, то щупая, то обвивая, и нужно было сделать всего лишь пару шагов к началу русла, чтобы, наконец, по-настоящему схватили и потащили. А потом очень быстро становится светло, цветно и весело.

Река, которая повсюду. Снизу, сверху, по бокам, а главное, внутри тебя самого. И если скользить в ее струях, не особо прислушиваясь к ощущениям, можно даже задремать. Но это, конечно, не наш случай. Борг уж точно не заснет, да и мне зевнуть некогда. Надо следить в оба, чтобы не проплыть мимо...

А вот и она! Точка выхода. Яркая-то какая, аж глаза режет. Наверное, потому что маяк живой. Осталось только подобраться к нему и вытянуть за собой в нужный рукав.

Ух!

Надо было заранее предупредить верзилу, что место приземления может оказаться любым, на усмотрение Потока, но сегодня нам повезло: попали на крышу. Вывались мы посреди улицы, это породило бы много неприятностей. Могло бы, по крайней мере. Хотя, может, в столицах дела обстоят иначе? При хорошей плотности магии на каждый квартал и даже дом, люди обычно легко привыкают к разным странным вещам вроде двух скитальцев, бродящих необычными дорогами.

Опасения у меня были, хотя и немного, но Борг по прибытии выглядел вполне себе молодцом. В том смысле, что удивился, конечно, но не испугался. Наоборот, потянулся, выпрямляя спину, окинул взглядом подножный город, торжественно откашлялся и провозгласил, распугивая пролетающих мимо голубей:

— Добро пожаловать в Виллерим!

* * *

Большой город всегда производит впечатление. Но как оказалось, стоит подняться чуть повыше, открывается совсем другой вид. И кое-что еще.

Что я видел снизу, когда бывал в городах? Затейливый или скучный лабиринт высоких стен, иногда прорезанных окнами и дверьми, иногда — глухих, как тоска. И люди, конечно. Много людей. А от них всегда шум, суета, бесконечное движение, которое затягивает не хуже Потока. Раз оступишься, другой раз не уследишь, на третий просто зазеваешься — и все, попался в жернова городской жизни. Зато с крыши даже не самого высокого здания все становится ясным, как на ладони.

Да, лабиринт никуда не исчез, но теперь ты видишь его если не полностью, то большую часть. Часть, достаточную, чтобы прикинуть, кто кого: ты разгадаешь город и найдешь дорогу к его сердцу, или он тебя запутает в своих сетях.

Крыши, крыши, крыши.

Сюда шум человеческой жизни тоже доносится. Наверное, потому что отражается от брусчатки. Но сил взлететь не хватает, и крики становятся шепотом. Мерным гулом набегающих и бессильно откатывающихся волн. Есть ты, есть небо над головой, есть мир, простирающийся во все стороны, и если чего-то не хватает, то лишь...

Сорен мог ведь сам меня сюда привести. То есть, не обязательно именно на эту ржаво-бурую черепицу, а куда угодно по своему выбору. Мог показать мне город с высоты хотя бы воробьиного полета, а потом спуститься вниз и зашагать по извилистым улочкам, попутно рассказывая о дяде, про которого я ничего и никогда не слышал. И все сегодня было бы иначе.

Всё.

Было бы.

Ну вот, опять в груди засаднило, словно сорвал корку с едва запекшейся царапины. Вроде и не особо больно, и почти привычно, и ничего нового, а обида уходить так и не хочет.

Даже если брат действовал правильно, если не хватило не знаний и умений, а просто удачи, все равно не прощу. Не могу.

Нам еще столько нужно было пережить вместе! Взять хоть эту прогулку по крыше. Если бы он стоял сейчас здесь, хоть рядом, хоть поодаль, ветер не трепал бы мою куртку, надувая противным пузырем, а расправлял большие красивые...

— Ты еще и летать умеешь?

— М?

Я обернулся, и она треснула. Черепичина под правой ногой.

Раскололась, разлетелась в стороны, лишая меня опоры, и я поехал вниз. К самому краю крыши. Но шанс лично измерить высоту дома пропал впустую, потому что Борг изловчился, извернулся, изогнулся и поймал меня за крыль... То есть, за куртку. Поймал, подтянул к себе, помогая снова оказаться на ногах, и заключил:

— Ну теперь точно вижу, что нет.

А далось то все это ему нелегко, вон как рот кривит. Можно было бы подумать, что от разочарования в моих невиданных талантах, но дело куда как проще. И спину свою болезную снова колом поставил. И из-за чего, спрашивается? Из-за моей дурной забывчивой головы. Извиниться бы...

Нет, лучше объяснить:

— Со мной всегда так.

— Что — так?

— Да все. Трескается, рвется, рушится.

— Брось. Крыша старая, давно не перекрывали, вот и не выдержала. Ты хоть и не здоровый, а жилистый, весишь все равно больше пушинки.

Он еще и оправдать меня пытается? Зря. Ой, зря.

— Ты не понял, дяденька. Я по жизни такой. Бью, крушу, ломаю. Меня даже брат прозвал: Йерен-руки-крюки. И не потому, что только руки, а вообще. Целиком.

— Не знаю, не знаю, — качнул головой верзила. — С лоцманским делом ты ловко справляешься, сам видел.

— Только может статься, больше ничего в жизни делать не научусь.

— Прости, не расслышал. Что ты сказал?

Да ничего. Подумал вслух. Хорошо хоть, не в полный голос.

— Сказал, что ну ее, эту крышу. На земле спокойнее.

— И то верно, — согласился Борг. — Сейчас спустимся и...

Когда слова вдруг глотают вот так глубоко, на вдохе, можно не сомневаться в причине. Я тоже, когда мне больно, люблю вдохнуть до самого позвоночника. То есть, не люблю, конечно, а наоборот. Но тренироваться приходилось часто.

— Что у тебя со спиной?

— Ошибки молодости.

— Лечить пробовал?

— Пробую, время от времени. Бывает, почти проходит. А повернешься не так и не туда, и все по новой.

Не так и не туда. Вот-вот. Мой случай.

И ведь не случилось бы ничего особого, улети я вниз. Сильно бы не расшибся. Может, вовсе бы отделался всего парой шишек и синяков. Так нет же, надо было корячиться и ловить...

Эх. Ну что тут скажешь?

— Ну-ка, заголи спину.

— Зачем вдруг?

— Взглянуть хочу.

— Ты еще и лекарь?

— Калекарь. Тебе что, трудно?

Борг недоверчиво нахмурился, но повернулся и подтянул рубашку с курткой наверх.

А хорошая у него спина. Натруженная. В смысле, трудился он тщательно и над ней, и над всем остальным. Хотя, в его деле тело — первая необходимость, никуда не денешься.

Так-так-так. Знакомый вид.

Желвак, успешно прикидывающийся бугорком мышц. Сразу не рассосали, вот он и окреп, и заматерел. Орешек эдакий.

Мясистый, небось.

Вкусненький.

Ням-ням.

Пришлось сглотнуть слюну прежде, чем предупредить:

— Сейчас будет... Ну, что-то будет определенно. Прошу только: не дергайся. Ладно?

Пальцы сами сложились хитрой щепотью, еще даже не приблизившись к спине верзилы. Оставалось только вонзить их в кожу по периметру желвака и...

Такие мгновения я ненавижу больше всего на свете, потому что они странные, неправильные, болезненные, но голод, который неожиданно просыпается где-то внутри, нельзя утолить никаким иным способом.

Это что-то вроде зверя, обычно дремлющего и в своем сладком сне лишь время от времени слизывающего верхний слой со всего, чего я касаюсь. Если не рассеивать внимание, не уходить мыслями далеко от реальности, можно легко избегать и таких проколов, как с черепицей, и любых других. Труднее всего, когда сам ложишься спать или по иным причинам отпускаешь сознание, но тут справляться проще: ниже пола все равно не упадешь, даже если кровать решит развалиться. А вот когда прямо под носом оказывается слишком плотный кусочек плоти...

Борг выдохнул резко-резко, но мою просьбу выполнил, и спина не шелохнулась. Правда, и терпеть ему пришлось два-три хлопка ресниц, не больше.

Следы на коже, конечно, остались. Синие-синие. Только совсем уже не аппетитные.

— И что это было? — спросил верзила, возвращая одежду на место.

— Лучше спроси, что есть. Да не у меня, у себя спроси. Я за других чувствовать не умею.

— Жжется.

— Это кровь побежала быстрее. Скоро успокоится.

— И тянет немного. Но совсем иначе.

— Пока тянет — не тянись. Не усердствуй со спиной, в общем. Хотя... В тебе мяса много, не одну такую прореху хватит закрыть.

— Руки-крюки, значит? — пробормотал Борг, осторожно пробуя напрягать мышцы.

— Они самые.

Оторвать что-то, выцарапать, вытянуть — это ко мне. Вот новую спину вырастить не смогу. Правда, говорят, маги тоже или не могут, или далеко не все на такое чудо способны, но тут-то обошлось бы совсем малой кровью. Чуток растянуть, чуток подвинуть, в одном месте пучком связать, в другом распустить, вот и все дела. Потому слегка странным кажется, что верзила...

— Давно бы мог сходить к медикусу, хоть силовому, хоть стихийному. Все бы поправил в два счета. Я, конечно, расценок не знаю, но на крайний случай отслужил бы, когда поправился.

— Намекаешь, что и твоя услуга денег стоит?

— Какая услуга? А, эта... Да ничего подобного. За эту мы в расчете.

— Уверен?

Вот когда он так щурится, даже чуть-чуть Сорена напоминает. Наверное, тем, что прячет между ресницами. Я точно знаю: смеется сейчас. Или посмеивается. В любом случае, мне не легче. Не получается выглядеть героем, хоть тресни. Хоть в лепешку расшибусь, буду чувствовать себя неловко. Если получилось помочь, уберечь, спасти, да еще и сам уцелел, то что в этом особенного? Брат всегда говорил: можешь — делай. Потому что оставлять беду на откуп кому-то другому опасно. Вдруг он, в отличие от тебя, как раз и не справится?

— Сказал же, в расчете.

— Да понял я, понял! А к магам, в самом деле, не ходил, грешен. Нельзя мне к ним было. Служба такая.

— Служба, на которой только и делай, что ноги протягивай по каждому пустяку?

— Такая, что негоже особыми приметами маячить, где ни попадя, — беззаботно пояснил Борг и подмигнул: — А чего это ты вдруг весь подобрался?

Что, правда? Да, действительно. Зябко как-то стало.

В наше-то время, когда козырнуть той или иной заговоренной штучкой норовит каждый встречный поперечный, прятаться и бегать от магических вмешательств? Тем более, будучи бойцом? Они же как раз вовсю пользуются услугами заклинателей именно потому, что...

А вот тут я, пожалуй, дал маху, и очень большого. Потому что среди всех бойцовых пород имеется и пара особенных. Знать бы еще, на какую из них нарвался. Хотя мне особо выбирать и не из чего.

— Что притих? Прикидываешь, как меня лучше с крыши скинуть или самому сигануть?

Ни то, ни другое.

Прыгать точно не стану, потому что не знаю, куда приземлюсь. Да и небезопасно это — кому-нибудь на голову свалиться. Прохожий ведь как подумает? Раз с крыши сверзился, значит, неспроста это все. Кто кроме кошек и голубей по крышам среди бела дня шастает? Только мутные люди с дурными намерениями. И разбираться с такими людьми кто обязан по долгу службы? Правильно, стража местная. А мы сейчас, как-никак, хоть и в бывшей, но столице, и шанс, что на крик, особенно женский, сбегутся все окрестные блюстители закона, ох как велик. Не знаю, как верзиле, а мне объяснять, откуда взялся посреди города без воротной марки или поручителей, как-то не с руки. Неплохо бы прежде на дядю хоть мельком глянуть.

Да, надо было думать раньше. Но уж больно хотелось поскорее убраться из того клятого села.

Поторопился — первая ошибка.

Притащил с собой невесть кого — вторая ошибка.

Ну как же, польстился на то, что проводят да покажут, силы сберечь решил. А теперь выходит, тратиться все равно придется. Да еще больше, чем нужно.

Плохо, что сумка за спиной, сразу не дотянешься. Можно, конечно, и без посоха работать, но с ним как-то спокойнее.

Или все же попробовать? На два счета? Ну, на три, самое большее?

— Долго думаешь.

— Да и ты вроде не спешишь.

— А зачем спешить, если до дома добрался?

О, вот и третья ошибка подоспела.

Куда меня мог вынести живой маяк? Ну конечно же, в место, к которому долгое время был привязан или телом, или душой. Значит, у него еще и это преимущество имеется? Ох, и болван же я.

Только одно утешает: если сгину, то можно считать, вместе с братом. Не день в день, но близко. А уж вычеркнут нас из регистра точно одним числом.

— Ладно, на солнышке погреться и потом можно будет, все лето впереди. Пошли, пока снова ногу не подвернул.

— Куда?

— Куда обещал привести. К дяде твоему. Если повезет, сегодня и представишься.

— А может не повезти?

— Может, — улыбнулся верзила, и как только он это сделал, почему-то сразу стало понятно, что бояться нечего.

То есть, не стал Борг выглядеть ни безобиднее, ни мягче, но повеяло от него словно бы теплом. Домашним.

Ну да, все правильно, он же как раз дома очутился.

Дома.

Нет, я не просто болван.

Четвертая ошибка — самая глупая и обидная из всех. Кто ж гадит там, где столуется и ночует?

Брат, мне тебя не хватает. Сильно-сильно. Ни к чему я, оказывается, не готов по-настоящему. И приготовить теперь уже некому.

— Идешь? — Верзила поддел ставень чердачного окна и сдвинул на сторону.

— Иду.

Внутри было сумрачно, запустело, но не пыльно. Наверное, потому что все насквозь продувалось через щели в кладке и крыше. Зато благодаря ним и света сейчас на чердаке было достаточно, чтобы видеть, куда ступаешь.

— Сюда давай.

Чтобы пройти в дверь, Боргу пришлось согнуться чуть ли не вдвое, но проделал он это легко и свободно, не обращая внимания на спину, а значит, лечение удалось.

— Ступеньки.

Сам вижу. Слишком узкие, хорошо хоть, немного их. А дальше у нас что?

— Сейчас все будет, подожди.

Верзила прошуршал чем-то впотьмах, щелкнул, и лампа, висящая на стене, пролила свой тусклый масляный свет в коридор. Не до самого конца или поворота, зато теперь по левую руку стали видны хотя бы контуры дверей.

Полностью успокаиваться, конечно, не стоит, но вот прямо сейчас Борг мог бы легко раствориться в темноте и застать меня врасплох. Если бы захотел. А он не хочет. Почему?

Остается последнее объяснение его поступкам. Чем-то мой дядя так хорош или так плох, что вызывает интерес. И подобраться к нему, прикрываясь мной, гораздо удобнее, нежели, скажем...

— Пришли.

— М?

— Его комната.

— Э...

Все прежние мои измышления можно рушить и сметать метелкой в угол.

— Дядина?

— Она самая.

Безумие какое-то. Если дядя живет здесь, а Борг уверяет, что это и его дом тоже, выходит мы что, родственники? Если так, почему не сказал сразу? А если нет, то как прикажете думать?

Дверь открылась с надсадным скрипом, пропуская меня в... Склад всякой всячины.

Шкафы, столы, стулья, сундуки, причем не рядом, а чуть ли не одно на другом, а поверх еще бумаги, тряпье, гусиные перья, на которые пошло, наверное, не меньше стада, свечи, подносы, кувшины, бутылки и все, что вообще может найтись в любом доме, где живет...

Наверное, я от волнения затаил дыхание, когда переступал порог, потому что когда понадобилось сделать вдох, голова поплыла от тяжести запахов, намешанных в воздухе комнаты. В этом облаке ароматов можно было различить все, что угодно, даже нечто очень неприятное и пугающее, поэтому невольно захотелось уточнить:

— Здесь что, кто-то умер?

Если Борг и собирался ответить, то не успел.

Примерно посередине всего этого бардака гора вещей вдруг шевельнулась, сползла вбок, над ворохом мусора воздвиглась рука с указующим в потолок перстом, и мне хрипло, с явным усилием и не менее явным злорадством сообщили:

— Не дождетесь!

* * *

Что-то небольшое, но явно тяжелое, просвистело рядом с моим левым виском и ударилось о стену.

— Не повезло, — вздохнул Борг, выдергивая меня из комнаты и захлопывая дверь, поэтому следующий метательный снаряд расшибся уже о дверные доски.

Наверное, стоило поинтересоваться, что и по какой причине сейчас происходит, но через грохот падающих вещей разговаривать было как-то неуютно. Да и, захоти я обратиться к своему спутнику, надо было соображать быстрее, потому что коридор справа от нас стремительно начал желтеть светом еще одной масляной лампы.

— Сказано же было, не беспокоить без нужды!

Голос прозвучал от поворота очень даже женский, а на следующем вдохе его обладательница показалась нам во всей своей красе. Невысокая, чуть угловатая, тонкокостная. Девица, как девица, одним словом, разве что слишком сурово хмурящая брови. И подол платья подоткнут. Оно понятно, зачем: чтобы не путался в ногах, но мне горожанки с голыми икрами еще ни разу не встречались. Щиколотки обнажить, туфельки показать — это да, бывало. Но выставить на обозрение чуть ли не колени... Странновато. Хотя дальнейшее вызвало еще больше вопросов.

С одной стороны это походило на спектакль, в котором у каждого участника есть своя собственная роль, заранее придуманная и твердо заученная. С другой — выглядело то ли танцем, то ли поединком. Из тех, где важно не наносить удары, а раз за разом аккуратно оказываться в точно предписанном месте.

Вот девица, приближаясь к нам, замедляет шаг ровно до той скорости, чтобы, проходя мимо верзилы, успеть повернуть голову и выдохнуть тому прямо в подбородок:

— Через парадную дверь войти духу не хватило?

Вот Борг, ровно за три шага до этого чуть ли не прижавшийся к стене, выпрямляется во весь свой рост, словно перед ним не какая-то пигалица, а чин не меньше генерала. И остается стоять неподвижно, пока девица распахивает дверь и ныряет в гущу мебели и мусора.

А потом да, словно занавес опускается: верзила уже оказывается в пяти шагах от места, где только что изображал статую и сообщает:

— Нам лучше подождать внизу.

Улыбается он, что ли? Точно. Значит, все хорошо или хотя бы обычно. Для него, для этого дома, для девицы, для... Будем считать, дядя тоже встречает день в привычной для себя манере. Не то, чтобы она меня радовала, но у каждого из нас свои заскоки, и даже про брата я мог бы вспомнить не одну дюжину подробностей, со стороны выглядящих донельзя стран...

— Под ноги смотри.

Да смотрю, куда ж деться. Кто, интересно, в городском доме такую лестницу соорудил? Пол-оборота винта — и уже не видно, кто идет перед тобой или тебе навстречу. Только по огрызкам масляного света можно понять, что где-то там первым шагает Борг. Или просто — кто-то, потому что поручиться за личность шагающего я не рискну. Теперь, по крайней мере.

А все дело в чем? В застарелой привычке. Когда рядом с тобой почти каждую минуту, считай — всегда, находится человек, способный... Помощник, защитник, наставник. Друг, в конце концов. Так вот когда он есть, чувство свободы туманит глаза.

Кажется, что можешь все-все-все, а если вдруг ошибешься, то твою промашку прикроют, а огрехи исправят. Пусть поругают или даже накажут, беспечность от этого никуда не исчезает, а только крепнет. И только оставшись наедине с миром, начинаешь прозревать.

Это чужая земля, Йерен, и все, кто мне здесь может повстречаться, тоже чужие. Если не щадить собственные чувства, можно сказать и прямее: враги. Не в том смысле, что вдруг возьмут и кинутся убивать или грабить. Так, кстати, было бы проще и понятнее. Нет, они враждебны просто потому, что живут и жили здесь по своим правилам, а теперь вдруг появился ты. Новый, другой, незнакомый.

Мы с братом проходили это много раз, путешествуя по городам и весям. Но когда пришел быстро сделать дело и убраться восвояси, это одно. Тогда с тобой мирятся и порой прощают мелкие житейские проступки. А вот если пришел жить, все иначе. Кто ж чужака просто так пустит на свое пастбище, прикормленное и пригретое? Тут или прорываться с боем, или...

— Ты где там отстал?

И правда, замешкался. Наверное, потому, что света стало больше, и надобность в маяке лампы отпала сама собой. А вот ставни в трактирном зале могли бы быть открыты и пошире, а то день вроде бы виден, но не угадать, ясный или хмурый.

Хотя, лучше не надо. Если в этот трактир и заглядывают, то сплошь выпивохи, уже не способные удержать в руке кружку, наполненную до краев. Пятен много, пятна везде, пятна темные, замысловатые... Тьфу. И липкие, конечно же. Тут не то, что самому задницу приткнуть, даже сумку кинуть и то некуда.

Зато воздух удивительно свежий, и это приятно. После комнатного смрада — вдвойне.

— Уж извини, запаршивели мы маленько, — развел руками Борг, поймав мой взгляд.

Это еще слабо сказано. Скорее, руки опустили все, совсем и навсегда.

— Ну ничего, будет время — поправим.

Особенно хорошо прозвучало в его речи множественное число. Такое впечатление, что поправлять придется и мне тоже.

Постойте-ка.

Он что, серьезно? В самом деле, уже записал меня в... Вернее, приписал ко всему этому безобразию?

Судя по добродушному прищуру, да.

И как мне теперь с этим жить? Вроде бы, радоваться должен, но не получается. Наоборот, как-то тревожно стало.

— Ты не смотри, что хозяйство захудалое, оно еще не один год простоит. На твой век с лихвой хватит.

Да что ж ты будешь делать! Я и впрямь выгляжу так, будто оцениваю фамильное имущество? Или он все-таки надо мной издевается?

Нет, с виду не похоже. Но тем как раз и опаснее. Значит, Борг нисколечко не сомневается в моем будущем, что ближайшем, что отдаленном. А поскольку тугодумом его назвать нельзя, и с местными обычаями он знаком...

Без меня меня женили, иначе не скажешь.

Ну да ладно, есть еще дядя, и его слово явно будет решающим. А учитывая тот кавардак наверху, не верится, что неизвестный родственничек жаждет неожиданного пополнения семейства. Если за столько лет Сорена и меня не удосужился ни повидать, ни позвать домой, то и теперь, скорее всего...

— Ты на него не обижайся. Он не со зла.

А с чего? С козла?

Хотя, может так оно и лучше. Неприятно, зато все сразу встало по местам. Если ты — пьяница и самодур, честнее об этом объявить при первой же встрече.

— Ничего не хочешь спросить?

Да я с уже полученными новостями пока не знаю, как поступить, меня еще одной горстью знаний сейчас добить можно.

— Не-а.

— А я спрошу. Разрешаешь?

— Да пожалуйста.

Борг двинул плечами, проверяя спину:

— Как ты это делаешь?

— Никак. Само получается.

— Была бы тут замешана магия, я бы поверил.

Сделай он голос хоть немного суровее, прозвучало бы обвинением. А так... Просто приглашение к разговору. Правда, возможность отказа почему-то не просматривается.

— А магии, по-твоему, не было?

— Ни крошечки.

— Уверен?

— Вполне. Есть способы проверять. Одни похуже, другие получше.

— И каким ты пользовался?

— Надежным.

К чему он это все, а? И что я должен сделать? Испугаться?

— От твоего брата магией разило вовсю, а вот ты — чистый. Очень-очень.

— Даже чище тебя?

— Как небо чище земли.

* * *

Вообще-то, так оно и должно быть. Пожирать магию мой зверь любит не меньше, чем все остальное, и никакое заклинание, будь оно даже накачано Силой по самое горлышко и выше, не удержится на мне или рядом более суток. Хотя, это согласно старым наблюдениям, а сейчас предельный срок мог и измениться, недаром Сорен время от времени заставлял меня играть с чарами. Проверял, могу поклясться.

Но интерес верзилы явно касается чего-то совсем другого, а значит, надо спросить прямо:

— И давно чистоту назначили преступлением?

Борг усмехнулся.

— Давно, недавно... В главном ты прав. Человек, не несущий на себе ни малейшего следа заклинаний, вызывает подозрение.

Возможно. Если задуматься и припомнить получше, брат всегда предпочитал брать заказы на самых задворках Шема, где обычно закрывают глаза на любые странности. И на цеховые сходки таскал меня не всегда, а только если собирались в укромных уголках.

— Сейчас ведь колдуют, кто во что горазд. Булавки по городу ни одной не найдешь не зачарованной.

Конечно. Отчего бы не насыщать чудесами все вокруг? Магия и красоты несуществующей добавляет, и еще чего-нибудь полезного. Особенно хорошо, наверное, удается с ней всучивать залежалый товар беспечным покупателям.

— Каждый хоть немного, но чарами светит. А если человек будто нарочно дочиста отмылся, знаешь, что подумать могут? А сведущие люди подумают обязательно?

Все еще не понимаю. Казалось бы, должно быть наоборот: чем больше магии, тем опаснее. По крайней мере, в том, что касается разломов. Человек, хотя бы раз в жизни увидевший Прилив, будет обходить скопления чар стороной. И к себе в дом лишнего не потащит. Конечно, твердой уверенности во всем этом нет, но если полистать лоцманские архивы, поневоле задашься вопросом, с чего бы трещинам раз за разом выбирать для своего появления именно те места, где ворожили много и сильно?

Вот и выходит, что по моему опыту — чем чище, тем для жизни полезнее. Но или я еще слишком мало знаю, или...

— И что они подумают?

Борг скрестил руки на груди.

— Природная чистота — редкая штука. Даже если таким родился, мамка на тебя сразу оберег нацепит, да не один. Пока вырастешь, вымажешься чарами с ног до головы. А они хоть и сами отваливаются со временем, но оставляют след, по которому твою жизнь можно прочесть с самого начала.

А это и без магии сделать можно. По привычкам. По одежде. По инструментам, которыми пользуешься. Да даже по распорядку дня. В чем же подвох?

— Отмыться можно, особенно если хорошо постараться. Но кому в голову вдруг придет подчистую стирать свое прошлое? Избавляются ведь обычно от того, что мешает или может помешать. Смекаешь?

А должен? Дикость какая-то и нелепость. Чем прошлое может помешать? Это твое происхождение, твоя жизнь, твоя память, твои заслуги и... Ошибки, конечно. Но куда же без них?

— Можешь сказать прямо?

Верзила вздохнул, как мне показалось, чуть разочарованно. Наверное, рассчитывал, что я окажусь сообразительнее.

— Отмываются, когда хотят скрыть, откуда и зачем пришли. Или собираются занять чужое место.

И только-то? Ну ладно, соглашусь, случаются в жизни разные вещи, неприятные и неприглядные, о которых люди не прочь забыть. Но если кроме тебя все это видел кто-то еще, какой смысл чиститься? Разве что...

— Если по уму мыться, это сколько же мыла смылить надо?

Борг хмыкнул и подмигнул:

— А из чего нужное мыло варят, объяснять нужно?

Эх, ударило же его в какую-то жуткую жуть...

Конечно, я могу представить себе кого-то совершенно отчаянного или безумного, решившего похоронить все прожитые года и встреченных людей, но что же это должна быть за выгода, по такой-то цене?

— Хочешь сказать, за каждым 'чистым' обязательно тянется кровавый след?

— Я других не встречал.

— А много их было?

Он не ответил, только улыбнулся. Уголками губ и непонятно, то ли печально, то ли удовлетворенно. Так, будто у всех этих встреч исход получился одинаковым. А уж каким именно, спрашивать почему-то не хочется.

Самое дурацкое в сложившихся обстоятельствах то, что верзила меня вовсе не запугивает, а страшно все-таки становится. И по-хорошему, следовало бы убираться из этого города куда подальше, пока по мне колокола не за...

Нет, уже звонят. Совсем рядом. Переливчато, хотя и коротко. У самого порога.

Взгляды на дверь мы перевели, считай, одновременно. Правда, Боргу для этого понадобилось лишь чуть повернуть голову, а вот мне — сделать полуоборот всем телом. Хотя не мешало бы заодно самому себе треснуть по затылку.

Чужая территория, Йерен. Чужая! Пора уже вызубрить.

Парень, вошедший в трактир, наверняка мог двигаться совершенно бесшумно, если позволил многочисленным пряжкам на своей одежде зазвенеть только перед самой дверью. Кстати, достаточно широко отворенной, так что если бы он захотел...

— Борг.

Приветствием это не выглядело. В лучшем случае, прозвучало как вызов. О худшем варианте я подумать не успел, потому что верзила ответил. Сначала почти бесстрастно:

— Хок.

А потом уже совсем другим тоном, неожиданно мягко и чуть растерянно:

— Братишка.

Судя по тому, что лицо парня дало заметную косину, в упомянутых родственных связях крылось что-то не слишком приятное. Впрочем, не для Борга: тот только широко улыбнулся, причем на удивление беззащитно.

— Ректор принимает почту?

Лучше бы парень, право слово, выпустил свои чувства, или что там еще у него имелось, наружу, потому что попытка казаться бесстрастным провалилась. Не удалось спрятаться даже за ярко-синий с серебром мундир, хотя им бледное от злости юное подобие Борга явно гордилось куда больше, чем старшим братом.

— Не в ближайший час.

Если речь идет о разрушителе с верхнего этажа, пожалуй. Принимать он если и будет, то что-нибудь горячительное или прохладительное, на свой выбор.

Хок, если его и впрямь так звали, скривился еще больше, только теперь уже от чего-то больше похожего на презрение, и швырнул на стол перед нами свиток, перевязанный нарядной лентой.

— Если ректор собирается сегодня прийти в себя, то пусть поторопится. Приглашение действительно только до вечерней зари.

Золотое шитье, массивная печать, пергамент с перламутровыми переливами — слишком дорогая штучка, чтобы ею разбрасываться, даже если внутри накарябана какая-нибудь ерунда. Кто бы устоял? Но Борг даже не успел протянуть руку к драгоценному посланию.

— Оно не для увечных.

Не знаю, сколько и каких чувств было вложено в эти слова. Лично я четко расслышал злорадство и торжество, а вот верзила — явно что-то иное, потому что сжал губы, но не зло, а разочарованно. Словно ждал, надеялся, верил, а реальность все равно выбрала самый глупый вариант для исполнения.

Младший брат наслаждался нанесенным ударом недолго: видно, служба не позволяла тратить время на удовольствия. Но перед тем, как развернуться на каблуках и со звоном удалиться восвояси, брезгливо добавил, наверняка имея в виду меня:

— И не для бродяг.

* * *

— А я думал, что это у меня с братом не все гладко...

— Все, как и должно быть.

— Но ты ждал чуда.

— И буду ждать.

Наверное, мы с ним оба одинаково двинутые. Я ведь тоже ловлю себя на мысли, что простил бы Сорену все, что угодно, лишь бы тот выжил и вернулся. Пусть даже никогда не стал бы прежним, неважно. Я бы приспособился. Притерпелся, в конце концов. И улыбался бы примерно так же, как сейчас Борг, только не виновато, а...

— Всю жизнь так прождешь без толку!

Вот на ней совсем ничего не звенит и не шуршит, а вес небольшой, и там где даже подо мной ступенька завсегда заскрипит, эта девица пролетит, как перышко. А если еще встанет в серые тени ставень, ее и вовсе не заметишь, пока голос не подаст.

— Пора уже вдолбить себе в голову, что яблочко не уродилось.

Интересно, она всегда такая сердитая или исключительно в присутствии верзилы? И ведь едва достает ему до груди, а кажется, что может сбить с ног и смять одним движением.

— Дия, он мой брат.

— А по делам не скажешь! И всего-то надо было, что выпороть один раз, но от души. А ты все молчишь, все глотаешь... Смотри, так и подавиться недолго.

Пожалуй, я с ней согласен, с этой русоволосой воительницей. Попрекать слабостью или увечьем — не по-братски. Особенно если в остальном твой брат вполне жив и здоров.

— Он одумается, Дия.

— А там найдется, чем думать? За него не голова, мундир теперь думает.

Тут она попала не в бровь, а в глаз, и Борг пошел по пути младшего брата. То есть, скривился. Правда, чуточку и мимолетно, а потом быстренько вернулся к обычному благодушию, разве что слегка печальному.

Может, и не стоило бередить его раны еще больше, но я не удержался от вопроса:

— Что за мундир?

Борг если и хотел ответить, то снова не успел, потому что девица наконец-то выделила меня на фоне мебели и насела на верзилу с другой стороны:

— Что за человек?

— Наш человек.

Уж не знаю, хотел верзила этим ответом удружить или услужить, а мне послышалось, будто гвоздь в крышку гроба заколотили. Последний.

Впрочем, девица как раз таким поручительством удовлетворилась, хотя и не вполне.

— А если наш, то почему на вас обоих как болван пялился?

— Новенький потому что. Не успел еще узнать.

Поскольку на сем Борг снова замолчал, я решил уточнить сам:

— Местное предание?

— Местное предательство! — рыкнула девица.

— И кто же кого... э... предал?

С минуту оба поиграли в гляделки, выбирая, кто станет рассказчиком, причем верзиле это явно доставило удовольствие. Он и выиграл: русоволосая Дия что-то недовольно буркнула и повернулась ко мне.

— Вот этот... — указующий перст едва не воткнулся в грудь Борга. — Эта дубина решила подыграть братцу в учебном бою. И доигралась!

— Я всего лишь хотел его подбодрить.

— Ну да, ну да! И он тебе тут же очень бодро ткнул в спину. Из чувства благодарности, наверное.

— В поединке бывает всякое.

— В поединке случается только то, чему ты сам позволяешь случиться!

— Дия, все уже прошло.

— Служба у тебя прошла. Мимо. И все по милости...

— Я не жалею.

— А я...

Она осеклась прямо на вдохе, подозрительно порозовев, но поспешила вернуть себе вид недовольный и угрожающий:

— Моя бы воля, я бы его и к порогу не подпускала!

— Он повзрослеет.

— Чтобы прощения попросить, годы ждать?

— Иногда они нужны, Дия.

— Так и жизнь вся выйдет!

Судя по широкой улыбке, Борг мог часами вот так препираться с этой девицей, вернее, любоваться тем, как она злится, пинает и попрекает. У меня же происходящее вызывало не умиление, а вопросы.

— Простите, что вмешиваюсь... Я правильно все понял? Борг участвовал в поединке со своим младшим братом и поддался, чтобы брат победил?

— Видишь? Любой тупица сообразит, что за глупость ты сделал!

Ой, спасибо. За тупицу. А вокруг меня одни мудрецы, что ли? Впрочем, с девчонкой воевать — та еще слава. Пусть думает, как хочет. Если хочет, пусть вообще не думает.

Но история занимательная, ничего не скажешь. И как нельзя лучше подходящая к месту. Сколько времени я знаю верзилу? Пару дней, не больше. И каждую минуту он старательно соответствовал всему тому, чем сейчас возмущается девица.

Кого другого можно было бы заподозрить в притворстве, а Борг... Похоже, он просто такой. Родился, наверное, с желанием помогать и защищать, потому что в муштру я не верю. Если вбить в голову чужие мысли еще как-то может получиться, то вложить в сердце чуждые тому чувства...

И все-таки, перегнул он палку с братской заботой. Получилось, что Хок брата то ли презирает, то ли ненавидит, то ли еще что. Или все вместе. Не знаю, что я чувствовал бы на его месте. Зато знаю точно, что Сорен не стал бы мне поддаваться ни при каких обстоятельствах. Правда, мы с ним ни разу не сходились друг против друга, но уверен, поблажек я бы не дождался. С другой стороны, зачем Боргу понадобилось подыгрывать?

Есть одно предположение. Правда, что-то оно мне не нравится.

— Он настолько слаб в бою?

Дия фыркнула, но на этот раз не стала встревать со своим мнением, а выразительно посмотрела на верзилу.

— Нет, он вовсе не слаб, — признал Борг.

— Зачем же тогда...

— Затем, что мы честные и благородные!

— В тот день были не лучшие условия. Даже жребий оказался против нас.

— Или тот, кто его тянул, — многозначительно заметила девица.

Во второе верится легче. Наверняка имелось немало желающих взглянуть, как родные братья будут калечить друг друга. Работали мы однажды в краях, где кровавый бой почитается за развлечение, было дело.

— В любом случае... Я же сказал: все уже прошло. — Борг чуть пригнулся и положил ладони на талию девицы. — И спина тоже.

Уверен, он легко смог бы поднять и пяток таких худышек, ну а Дия прямо-таки взмыла вверх в его руках, словно в мгновение ока научилась летать.

— Пусти! Ты же...

— Не надорвусь, не бойся.

— Твоя...

— Больше не болит.

Или мне показалось, или в уголках ее глаз что-то блеснуло. Впрочем, в следующий же миг девица каким-то чудом вывернулась из объятий, соскользнула на пол, одернула платье и погрозила Боргу кулачком:

— Больная спина или здоровая, уж не знаю, а лапы загребущие я и без чужой помощи оборвать сумею!

— Буду ждать, сколько понадобится, — пообещал верзила.

— Дурак!

Если бы она тут же не сбежала в комнату за трактирной стойкой, Борг совершенно точно снова подхватил бы ее снова и уже больше не выпустил, пока не укачал до изнеможения. А так просто проводил ее взглядом и повернулся ко мне.

— Не одобряешь?

— Я-то тут причем? Тебе нравится, значит, порядок.

Он растерянно сощурился, потом усмехнулся:

— Да я не о Дие, ты же понял.

— Понял, не понял... То дело еще меньше мое, чем это.

— Извини, что не рассказал сразу.

Как по мне, лучше бы ты и сейчас промолчал.

— Видишь ли, я...

— Даже слушать не хочу. Сам решил, сам сделал, сам расхлебывай. А вот братцу твоему клюв начистить не помешало бы. Чтобы не пинал кого ни попадя по больным местам. И если случай представится...

— Так он уже. Случай. Бери и пользуйся.

Голос с лестницы прозвучал хрипло, словно что-то внутри его обладателя треснуло или пересохло. Впрочем, как выяснилось чуть позже, когда невысокая фигура подошла поближе к оконному свету, и первое, и второе мое предположение были одинаково верны.

Дядя, значит?

Отдаленно он, пожалуй, напоминал Сорена. Отдельными сторонами. Например, острым носом и бритой головой. Но различий было больше.

Плотный, почти тяжеловесный. Хотя это впечатление могло быть и напускным, сложенным из нетвердой походки, напитой одутловатости и многочисленных складок домашнего платья, жарко распахнутого на широкой груди.

Суровый. Или просто чем-то глубоко недовольный. Главное, не пытающийся скрывать свое раздражение и в то же время до странности равнодушно глядящий на все и всех вокруг.

Хотя, с таким старым шрамом наискосок через голову мне бы, наверное, тоже на многое было бы плевать. Череп раскроен, будьте нате. Чудо, что мужик вообще жив до сих пор, ходит на своих двоих и внятно изъясняется. Не всегда, конечно, как показала первая встреча, но сейчас — вполне.

Пока я таращился на него, зачем-то пытаясь одним махом изучить и запомнить все, что вижу, дядя доплелся до стола со свитком, положил ладонь на алую с золотом печать и выпал из реальности. Минуты на три, не меньше. Выглядел он при этом прямо-таки величественно, но, скорее всего, думал о том, достаточно опохмелился или стоит продолжить лечение.

Потом явно принял какое-то решение, но для надежности помолчал еще немного и прокаркал в сторону Борга:

— Блудный птенец вернулся?

Тот вытянулся струной, хотя никто кроме меня не мог сейчас видеть его старания:

— К вашим приказам, командир!

— Заскучал на сельских нивах?

Лицо верзилы стало совсем серьезным. До окаменения.

— Нивы созрели и сжаты, командир! До нового урожая!

— Урожай бы нам не помешал... — задумчиво поглаживая печать, сказал дядя. — Слишком много было голодных лет. Преступно много.

Судя по поведению Борга, откликаться здесь следовало только на прямые вопросы, а если пьяница со шрамом на полголовы разговаривает сам с собой или с мебелью, лучше не подавать признаков жизни. Только я-то стоял напротив дяди, через стол, а не за бритым затылком, а потому рано или поздно...

— Начальство глазами едят, когда больше жрать нечего.

Кстати о еде. Не надо так резко напоминать: живот сразу недовольно сжался. Ведь начиная с бурного утра, что в мой рот, что в рот Борга не попало и маковой росинки. Правда, пока можно притвориться, что сил еще много, но очень хотелось бы в самое ближайшее время...

— Их благолепнейшие высочества снова изволили что-то отписать к исполнению? Что ж им прыть никто не уймет? Так, глядишь, и себе шею сломят, и народа без меры потопчут.

Вот тебе и еще одно отличие, к тому же, похоже, не самое безобидное.

Сорен предпочитал не только не обсуждать власть предержащих, но всячески старался поворачивать любую беседу так, чтобы подобные темы просто не могли возникнуть. Не знаю, что его пугало, раздражало или отвращало от упоминания титулованных особ. Не спрашивал. Мне вполне хватало того, что важные переговоры брат всегда брал на себя и весьма ловко с ними справлялся. Разве что однажды я слегка обиделся, когда в очередной раз был отставлен в сторону, и обиду скрыть не успел.

Помню, после Сорен усадил меня на лавку и заставил выслушать длинную лекцию о всех ветвях власти, под сень которых можно попасть в Западном Шеме. А потом проверил, насколько хорошо усвоен урок. Названия и степени влиятельности я путал еще долго, но главное запомнил сразу.

Пока каждая из сторон делает свое дело сама, они равны. Но когда та или другая не могут справиться без помощи соседа, или, тем паче, начинает перекладывать на него собственные заботы, потому что не хочет тратить силы, чаши весов приходят в движение, и выравнивать их становится все труднее и труднее. До полной невозможности.

А говоря проще: есть наниматели, а есть покровители, и менять одних на других не стоит торопиться. Вот только к какой стороне мне отнести человека, медленно и брезгливо развернувшего свиток?

— Милостью божьей и верностью подданных... Волей и надобностью... Нынешнего дня сего года...

Читая послание, он щурил глаза и бормотал, то совсем неразборчиво и словно разговаривая с самим собой, то зачем-то повторяя одно и то же слово несколько раз. Дошел до конца, вернулся в начало, пожевал губами.

— Сколько их было?

Спрашивали точно не меня и явно не Борга, потому что тот остался недвижим и тих, несмотря на нарастающую в голосе дяди грозу.

— Сколько их было, я спрашиваю?

— С полдюжины. А хоть бы и больше, ваш покой во сто крат дороже!

Ого-го. Я бы, пожалуй, поостерегся мутного взгляда, постепенно наполняющегося молниями, а девица даже не вздрогнула. Наоборот, воинственно задрала подбородок, словно приглашая к драке. То ли смелая до безумия, то ли игра у них такая, вроде той, что с Боргом устраивали. Но лично мне проверять, что из этого правда, первое или второе, почему-то не хочется.

Чужая территория. Все еще чужая.

— Каждые три дня?

— Как заведенные.

Дядя оперся о стол обеими ладонями, нависая над пергаментом.

— И никто не набрался смелости распечатать хоть одно послание?

Дия только фыркнула.

— И даже подлости ни в ком не нашлось достаточно?

Молчание.

— Измельчали. Ох, и измельчали... Стыдоба. Ни героев, ни предателей не осталось. С кем теперь судьбы мира вершить?

Может, он и шутил, но мне почудилась в дядином голосе самая настоящая тоска. А еще — горечь.

Как написал Сорен? 'И тебе не будет одиноко, и ему'.

Откуда брат мог знать?

Нет-нет, он наверняка имел в виду совсем другое одиночество без родной или родственной души, затворничество старого человека и прочую печальную поэтику. Не собирался же Сорен в самом деле рассчитывать, что я заполню своим присутствием пространство не просто рядом с дядей, а...

Они ведь оба стоят и молчат. Ладно, девица, с нее взятки гладки. Хотя недавнее буйство внушало надежды. Некоторые. А Борг куда смотрит? Ему ведь этот человек куда ближе, чем мне. По крайней мере, знакомы они намного дольше, может даже всю мою жизнь.

Вот уж, действительно, ни героев, ни предателей, ни опереться, ни размахнуться. Остается только...

Именно. Примкнуть.

И не потому, что где-то внутри неуютно заворочалось желание предстать перед родственником в хорошем свете. Не станет он оценку выставлять вот так сразу, а если и станет, то не за одно-единственное дело. Просто...

Плохо, когда один, это я уже успел почувствовать. Это и еще какую-то дурацкую то ли беспомощность, то ли бесцельность. Еще вчера было понятно, куда идти и что делать, главное — вместе, а сегодня перед тобой куча дорог. Не нравится идти по дороге? Так топай прямо по стерне, никто не запрещает. Но беда в другом. Не видно места назначения.

Вот об этом Сорен точно догадывался, потому на прощание и сунул мне в руки цель. Да, пусть немного сомнительную, в чем-то даже неприятную уже сейчас, а в будущем, возможно, и вовсе неподъемную, учитывая все, что я успел увидеть и услышать, зато...

Какое-то время я хотя бы буду знать, зачем топчу эту землю. А потом, глядишь, и сам соображу, чем заняться.

— Что сделать-то надо?

Голову дядя поднял не сразу. Сначала долго смотрел на мои ладони, упертые в противоположную сторону стола. Потом уже взглянул на меня, как-то болезненно щурясь.

— Да всего ничего. Уши надрать паре выскочек.

Паре? Хорошо бы, чтобы не больше.

— Еще какие-нибудь пожелания будут?

— Там увидим.

Ну и ладненько. Теперь бы прояснить подробности, но это не начальственное дело, значит, спрашивать придется у...

— Столбом-то не стой, хватит церемоний, — ворчливо полетело в сторону Борга. — Дела делать пора.

Дядя еще раз внимательным взглядом изучил свои и мои ладони, лежащие на столе, выпрямился, запахивая мантию, взял с подноса, протянутого Дией, медную кружку, поднял и провозгласил:

— Дай боги, не последнее!

И не знаю, кому как, а мне показалось, что сказано это вовсе не о выпивке, а о листе узорчатого пергамента.

* * *

— И как тебя угораздило?

Борг спросил это не сразу за порогом, не за первым поворотом улочки и даже не через три квартала, а только там, где ручейки прохожих начинали сливаться бодрой рекой. Как по мне, так здесь чужих любопытных ушей было куда больше, чем рядом с трактиром, но наверное, верзиле все-таки виднее. С такой-то высоты.

— Ты хоть понимаешь, на что согласился?

— Не особо.

Борг сложил рыжие брови домиком, скорбным и вопросительным одновременно. Пришлось объясняться:

— Ага, не подумал. В смысле, долго не раздумывал. Но это и ни к чему.

Домик стал еще выше, примерно на чердак.

— У дяди вообще как с головой?

— Мыслит он ясно, на шрам не смотри.

— Ну и вот.

— Ну и что?

Уфф. Если бы меня не вытянули из потока людей за рукав и не втиснули в узкий сумрачный простенок, было бы намного легче отмахиваться от вопросов, а так...

— А то. Дядя соображает, что делает? Ты говоришь, что да. Дядя представляет, куда и зачем нас отправил? Видимо, да. Дяде нужен хороший итог нашего приключения? Судя по разрухе — да. Стало быть, он уверен, что мы сделаем все, как надо. Так о чем беспокоиться?

Борг хмыкнул.

— Раз меня однажды уже пристыдили за молчание, признаюсь. Когда с тобой о помывке заговорили, я сначала хотел еще кое-что сказать. Кого и когда чистят особо тщательно. Хотел да передумал.

— С чего вдруг?

— Решил, обидишься.

Очень надо. Изо всех людей на свете только один мог заставить меня обижаться, но это уже в прошлом. Хотя, он-то ушел, а обида как раз осталась.

— На что?

— Детей обычно отмывают добела. Когда крадут или прячут. Или все вместе.

Говоря это, верзила смотрел мне прямо в глаза, хоть и с прищуром, за которым было не угадать цель.

— И чего ж передумал?

— Сначала не успел, а потом увидел вас обоих над столом, и все сомнения рассеялись. Одна кровь, без вопросов.

Если и одна, то дурная до огорчения.

Беда ведь не в том, что я полез в непонятную заварушку. Пугает то, что дядя тут же дверь распахнул и ковром дорогу выстелил.

Нет, справиться можно. Со всем. На крайний случай — геройски погибнуть и долго служить потом пугалом для будущих оторвиголов. Что из этого предпочтительнее для старика с разбитой головой?

Навскидку видится два варианта. Либо дядя уверен в безнадежности устроенной затеи и таким путем скоренько избавляется от обузы в моем лице, либо знает обо мне чуть больше, чем можно было бы ожидать. Знает, например, что я не берусь за то, к чему не готов. А еще знает, что меня готовили.

Первый вариант, кстати, очень даже хорош, потому что разводит нас по разные стороны фронта еще до начала сражений и разговоров. Вот со вторым, если он случится, будет труднее. Во много-много раз.

Кто рассказывал дяде о моих успехах, а тем паче оплошностях? Сорен? Тогда он заранее знал, что сведет нас, или рассчитывал на это. А если сведения приходили из других рук и уст, значит, мы оба шли навстречу друг другу.

Зачем?

Чтобы вдвоем стать сильнее. Это брат мне внушал всю мою жизнь. И вспоминая, по какой причине он... Ну да, пусть она была не самой главной, но все же. Будь мы там вместе, неизвестно, чем бы закончилось дело. Когда у тебя нет своих глаз на затылке, хороши и глаза кого-то еще, только рядом, локоть к локтю, плечо к...

— Насчет крови. То есть, головы. Откуда шрам?

— Со службы.

— Да понятно, что он не о стену бился от нечего делать. Но хоть с толком или без толка искалечился?

Борг чуть повернулся и прислонился к стене. Путей к отступлению у меня от его маневра не прибавилось, зато теперь верзила делил свое внимание примерно поровну между мной и проходящими мимо горожанами. Видимо, затронутая тема была слишком серьезной и совсем уж не предназначенной для посторонних.

— Было покушение. Слава богам, неудавшееся.

— На дядю?

— На наследного принца. С дюжину лет назад. И так получилось, что защитник оказался всего один.

Герой, значит. Спаситель короны. Ну что ж, хоть гордиться можно.

— Тогда его и...

— Он справился со всеми нападавшими.

Об этом можно было и не говорить, да еще с таким нажимом. Понятно, что справился, иначе получил бы еще один удар. А может, и не один.

— И с того дня...

Борг сурово повторил:

— Он справился. И справляется до сих пор.

Вот так послушаешь, посмотришь, и задумаешься: а каким лядом я могу дяде пригодиться, если у него под боком уже давным-давно имеются верные и преданные? Дела передать? Так верзила с любым делом поладит, тут и к гадалке ходить не надо. Не может же все упираться в одну только кровь? У меня к дяде чувств особых нет. Сердце не екает. Разве только, щемит тихохонько.

Хотя, складывая тяжелое ранение и прожитые лета, можно получить какую угодно дурость, и чем больше лет, тем упрямее за нее могут держаться. Был у нас один дряхлый наниматель, так тот лично каждому поплавку свой цвет назначал. И чтобы складывались эти цвета друг за другом только одним особым образом, повторяя ритм какой-то древней и донельзя занудной баллады. Еще однажды случился наниматель, который...

— Только приступы многое портят.

О чем это он? Ах, да. Рана. Шрам. Приступы.

— А лекарские травы командир не признает.

Сорен тоже не особо любил зелья пользовать. Не все, конечно. По большей части лишь те, что утоляют боли.

Как он говорил? Любое препятствие, нарочно и чужеродно поставленное между телом и сознанием, нарушает их хрупкую связь. Поначалу это проходит почти незаметно, и волоконца нитей ухитряются сплестись друг с другом обратно, но если продолжать усердствовать, рано или поздно обрывы невозможно станет зарастить. А чем тоньше ниточки, тем хуже человек различает добро и зло, особенно те, что он отправляет во внешний мир. Теряются старые смыслы, зато приходят новые, не отягощенные материей, а потому...

— Слушай. А может, тебе попробовать?

— М?

— Дядю полечить. Вдруг получится?

Не-не-не. Ишь чего удумал! Конечно, рвение похвальное и заслуживает самого искреннего одобрения, но лучше бы как-нибудь без меня. Если что лишнее изничтожить, завсегда пожалуйста. Но сдается мне, в дядином черепе и так плоти не достает, чтобы натравливать на него вечно голодного зверя.

— Чего молчишь?

— Глупости предлагаешь потому что.

— Так-таки и глупости?

А смотрит-то как... Одним глазом, искоса, но азарт в карем взгляде вовсю заплескался.

— Слишком сложно.

— Сложнее, чем очертя голову броситься в неизвестность?

— Ага. С неизвестностью проще. Пока не знаешь, что под ногами трясина, как-то легче шагается.

— Совсем-совсем отказываешься?

Упертый он. И могу поклясться, не отбросит эту мысль прочь и насовсем. Нет, положит аккуратно на полочку где-то в своей голове и будет ждать случая, чтобы...

— С магами не говорили на этот счет? Ладно, тебе нельзя чарами светить, пока служишь, а дядя? Уж извини, но в его возрасте вряд ли может понадобиться такая таинственность.

— Это как посмотреть, — протянул Борг.

— Да как ни смотри. Лучше, что ли, от боли на стенку лезть и посуду бить?

— Не станет он мага к себе подпускать. От магов больше бед, чем выгоды.

— И верных людей среди них не сыщешь, так?

— А ты-то откуда знаешь?

Да чего тут знать? Где есть гильдия, там всегда правила, хоть она магическая, хоть рыболовная. Получил гильдейскую марку? Будь добр подчиняться. Не нравится? Гуляй на все четыре стороны, только один, без помощи, без поддержки, без защиты, на свой страх и риск. А уж бывшие твои согильдейцы найдут, как тебя поймать, обвинить и потребовать суда. Причем уже не своего, семейного и тихого, а королевского. Бывает, конечно, что и корона идет наперекор заключенным соглашениям, но вряд ли кто-то по доброй воле откажется от вечной дружбы с теми же магами. Пусть даже эта дружба больше видимость, чем реальность.

— Могли бы тогда по глухим уголкам побродить, знахарей поискать там, куда анклавы не добрались. Глядишь, и свезло бы.

— Бродили, — кивнул верзила. — Да ни на одного не набрели. То ли повывелись они, то ли...

— Сбежали подальше. Есть такое. Разломы их больше любят, чем ученых магов. Они же к стихиям совсем близко стоят, на самой кромке. Их прилив издалека чует, и если где-то трещины пошли, одно спасение — бежать, сломя голову.

— Эх, раньше бы кто сказал! Сколько сил можно было сберечь... — вздохнул Борг и уточнил: — А это, случаем, не тайна?

— Не то чтобы совсем, но... Почти.

— И тебя за такие разговоры...

Пожурить могут. Хотя кому, кроме знахарей, нужны подобные сведения? Они и сами давно сообразили, что к чему.

— Вряд ли.

— Если это точно, значит, можно заранее узнать, где беду ждать, а то и...

Он замолчал, словно удивляясь собственным выводам.

Пришлось подзадорить:

— И?

— Подложить нужной магии в нужное место, чтобы рвануло.

Быстро верзила соображает. Наверное, потому, что сам чем-то похожим время от времени занимается. Я когда первые разы теорию слушал, даже мысли такой не допускал. Дико было, прямо скажем, после того, как месяцами напролет земли чистил и людей спасал, узнать о втором конце уже знакомой тебе палки. Даже верить не хотелось. И слава богам, что...

— Не так это просто. К счастью.

— Но если потребуется?

— Если сдюжишь да грех на душу взять не побоишься, скатертью дорога.

— Что за грех?

Я отлепился от стены, потягивая спину.

— Жертва нужна будет. Живая, полная сил. И Силы. Сам понимаешь, поймать такую и стреножить — дело хитрое.

— Но если получится...

Будет больно. И жертве, и мирозданию.

Об этом не принято громко говорить, тем более, с непосвященными. Даже внутри гильдии и то обходятся скорее слухами, а не установленными фактами. Но кое-кто кое-где, в обход общих правил и с высочайшего соизволения совета цеховых старост...

— Это опасно. Особенно без хорошего лоцмана.

Девушка была совсем юная. Много моложе той, что сгинула в Филезсских холмах. Хрупкая, изголодавшаяся в заключении, но мощи изрядной. Понадобилось перебить ей каждую косточку на ногах, чтобы удержать в колодце. И она все равно пыталась вылезти, на одних руках.

Преступницей несчастная была на самом деле или оговоренной, никто не разбирался. Эдикт с королевской печатью прилагался, и ладно. К тому же маг, пожелавший наблюдать за опытом, мог предоставить хоть сотню бумаг, лишь бы ничего не сорвалось. И лоцманы не подвели своего нанимателя, но поработать им пришлось тяжело.

Мало расставить ловушку и снабдить ее приманкой — нужно еще уметь увернуться от разъяренного хищника и отвернуть его от прочих возможных жертв. А еще, когда мир вокруг тебя сходит с ума, почти невозможно самому сохранить рассудок. И если ухитряешься уцелеть...

— Чего помрачнел?

— Да так. Вспомнилось.

— Про разломы и жертвы?

У них была благая цель, кстати. Понять, изучить, проверить. Научиться латать трещины еще до того мига, как становится по-настоящему поздно.

Получилось ли? Хочется верить, что да. Хочется верить, что пролитая кровь одного позволила сберечь многих других. Но так ведь обычно и бывает, правда? Кто-то всегда должен оказаться впереди, на самом острие, и честнее делать это по собственной воле.

Как мы сейчас. Если не опоздаем.

— До которого часа у нас срок?

* * *

Я больших городов стараниями брата, почитай, не видел, но все равно картина, представшая взгляду, когда мы выбрались из торговых рядов, явно была неправильной.

Там, где заканчивался рынок, не начиналось ничего. От линии домов вперед чуть ли не на целую милю до самого дворца простиралась пустыня вроде тех, что пылят песками намного южнее. И песок тоже был. Только не кварцево-прозрачный, сияющий в лучах солнца любой краской, какая найдется в природе, а безжизненно-серый, очень похожий на прах, собирающийся в полосе Прилива. Я даже нагнулся и зачерпнул его ладонью, чтобы убедиться: нет никакой опасности, просто покинутая жизнью земля.

— Что здесь случилось?

— Твой дядя назвал это Большим исходом.

— Кого и куда?

Борг посмотрел на пустыню. Неодобрительно и печально.

— Когда-то здесь были целые кварталы. Богатые. Знатные. Но если король снимается с места, придворные следуют за ним. Если хотят остаться при своем.

— И они все-все...

— Как видишь.

Разобрать дома, расковырять брусчатку, срыть клумбы, выкопать деревья, снять ограды, погрузить скарб и домочадцев... И впрямь Большой. Больше некуда.

Как-то я иначе себе представлял 'старую столицу'. А кстати:

— Короля-то что дернуло переезжать?

— А что обычно движет королями? Желание жить и править подольше. Лоцманы твои его уверили, что опасность идет с севера на восток, вот он и подался южнее, туда, где о разломах и прочих ужасах никто ничего еще не слышал. Как думаешь, надолго это?

— Не навсегда.

Но бегать можно долго. Пока сил и средств хватит. Хотя, при королевской-то казне неужели не нанять умельцев, чтобы те денно и нощно берегли покой престола? Тут либо скупость подвела, либо...

Ну да, было же покушение.

— Переезду этому ведь лет столько же, сколько дядиному шраму?

— Угадал.

Видимо, страшное было дело. И подельники — соответствующие.

— А злоумышлял, конечно же, кто-то из доверенных лиц?

— Как водится.

— И охрана...

— Участвовала.

Значит, страхов набралось достаточно для любого малоумного поступка. И побег — еще не самое худшее из возможного.

— Крови было много потом?

— Ни капельки.

— Как так?

Борг криво улыбнулся.

— Король просто отказал от двора всем, кого подозревали. Всем из уцелевших.

Но тогда возникает другой очень интересный вопрос:

— А дядя?

— Он сам отказался. Сказал, что старому псу нечего делать в новой конуре.

И наверное, король принял такой ответ с облегчением. Люди, обладающие властью, не любят быть кому-нибудь обязаны — видел лично. И хорошо запомнил один такой взгляд, наполненный ненавистью.

— Почести, привилегии, звания оставили при нем. Только проку от всего этого здесь...

Немного. Зато мишуры у нас, выходит, в избытке.

Вот только какой именно?

— Я, пожалуй, спрошу. А ты ответишь, ладно? И чур, не смеяться!

— Смеяться? — непонимающе вскинул бровь верзила.

— Ну, не плакать, не удивляться, не разочаровываться и так далее. Сможешь?

— Спрашивай.

Не то чтобы я ждал каких-то изменений между нами. И менять-то почти нечего, не сватья же, не братья, не друзья, не враги. Так, попутчики, временно сошедшиеся на одной тропе. Но поскольку вот-вот зашагаем рядом на расстоянии меньшем, чем вытянутая рука, стоит упомянуть о своих слабых сторонах. Хотя бы некоторых.

— Чем этот ударенный в голову вообще занимался и занимается?

Борг честно постарался выполнить все то, о чем я просил, но полностью удивление скрыть не смог:

— Ты не... Хочешь сказать, что все это время...

Я отряхнул ладони от пыли:

— Ага.

— Но когда вы друг с другом...

Он должен был купиться, и купился. Вот на счет дяди остаются большие сомнения, ну да это уже совсем другие проблемы. Семейные.

— Видишь ли, я тоже не все о себе рассказываю при первой встрече. Так что будем квиты.

Верзила хотел было возразить, да взвесил прегрешения каждого по отдельности и, похоже, решил, что мы друг друга стоим. Но все-таки признал:

— Ловко врешь.

— Ты не поверишь. Ни слова лжи, никогда.

— А как же тогда все это называется?

— Привычка. Цеховая. И я от нее тоже не восторге.

— Неужели?

Над пустырем подул ветерок, и пыль пришла в движение, хорошо еще, что очень ленивое.

— Лоцман должен внушать уверенность, и это не обсуждается. Поэтому даже если чего-то не знаешь, не умеешь или сомневаешься, всё всегда остается внутри тебя. Неважно, что именно нужно сделать, помочь или отказать: на лице должно быть одно и то же выражение.

— А на самом деле... Зачем же мы тогда сюда пришли?

Он здорово соображает, но всякий раз на свой особый лад. Хотя, так любому существу и положено, об этом Сорен никогда не уставал напоминать.

— Если лоцман не отказался, значит, дело ему по силам.

— И никаких сомнений?

Теперь язвит. Это уже лучше, конечно, но зато и обиднее.

— По месту будет ясно. Если мы до него когда-нибудь дойдем.

Борг хмыкнул и наконец-то попылил в сторону дворца. Я — за ним, по левому борту. И только на второй половине дороги осознал: помимо пустыря в сердце города присутствуют и другие странности. Например, полное отсутствие ограды вокруг дворца. Какой она была, цельно-каменной или ажурно-кованой, оставалось только догадываться, и вот теперь настала моя очередь рассеянно спросить:

— А правда, зачем?

— Чего? — обернулся Борг.

— Пришли. То есть, идем.

— Никак сомнения появились?

— Пожалуй. Но не в собственных силах.

— А в чьих?

— Да подумалось: будет ли стоить эта овчинка выделки?

— А раньше иначе думалось?

— Еще как! Королевские высочества же. Вроде бы. Ладно, что без короля. Бывает. Но чтобы даже без ограды?

Верзила только хохотнул и махнул рукой, приглашая продолжить путь и любование окрестностями.

По мере приближения стало ясно, что и дворец не избежал переезда: часть башенок и куски флигелей исчезли, оставив рваные раны на каменном теле. Наверное, разобрали и увезли самое любимое и самое дорогое королевской душе, что тоже говорило о многом, причем не лучшим образом. Потому ливрейный привратник у высоких дверей выглядел поистине предметом роскоши, а не обыденной принадлежностью этого места. Правда, заметного интереса к нам он не выказал: глянул на свиток, помял пальцами печать и просто чуть посторонился, так что дверную створку Борг открывал сам. За порогом провожатых тоже не нашлось, но верзила уверенно направился по одной из галерей прямо вглубь дворца.

Внутри разрушений оказалось куда меньше, чем снаружи. Снятые двери, голые стены, пустые комнаты — это встречалось, да, но какими-то островками, из чего можно было заключить: на новое место с королем уехали совсем-совсем немногие. Хотя, оставшихся я тоже пока вокруг не видел. Мелькнули слуги пару раз в проемах, и все.

Вообще, анфилады без дверей оказались удобной штукой. Для прогулки, по крайней мере. Потому что когда на нашем пути все-таки возникло двустворчатое препятствие, Борг справился с ним не без натуги. А уж обитателю комнаты, в которую мы вошли, такой подвиг, наверное, и вовсе был не под силу.

Со спины я подумал, что перед нами человек, достигший того возраста, когда каждый день начинаешь все больше и больше походить на щуплого куренка. Но попутала меня не хрупкость фигуры, а как раз предмет из обихода стариков, потерявших или бодро теряющих волосы. Богатых стариков, конечно же. Но во дворце ведь не могло оказаться других, верно?

Парик был громоздкий и длинный, глянцево блестящий жестко скрученными локонами, слишком крупный для человека, глядящего в окно, и вопиюще искусственный. Такой, чтобы из самого далекого далека заявлять о себе всем и каждому. А потом его носитель обернулся на звук шагов, являя нашим взглядам свой фронт, и я почти пожалел о своем решении принять участие в дядиных делах.

— Чем могу быть обязан?

Голос у него вполне соответствовал возрасту и обстоятельствам: звучал звонко, чуть срывался и подрагивал. А вот лицо парень держал спокойным, пусть даже тратил на это больше усилий, чем следовало бы. Лучше бы добавил румянца щекам, чтобы не норовили слиться своим цветом с бледно-серой тканью камзола.

Лет четырнадцать. В лучшем случае пятнадцать. Начал израстаться, но до возмужания еще долго. Да и заматереет ли такая узкая кость вообще? Скорее получится что-то сухое и жилистое.

Глаза светлые, взгляд ясный. Кисти рук в тучах кружев не разглядеть, но судя по колыханию последних, пальцами крутит туда-сюда. Волнуется? Я что-то тоже. Начинаю. Хотя это и поздно, и теперь уже бессмысленно.

— Господа?

Принц сделал шаг в нашу сторону, изгибая шею то ли вопросительно, то ли под тяжестью парика, и Борг тоже шагнул навстречу, протягивая свиток:

— Согласно запросу и поручению, ваше высочество.

Тот мигнул. Дважды. Потом тупо упер взгляд в собственное же послание.

— Нам здесь не рады?

Обращался я даже не к верзиле, а просто вслух сам для себя отметил сложившееся впечатление, но принца это встрепенуло: вышел из оцепенения и судорожно закивал.

— Рады-рады-рады! Простите, господа, все это так неожиданно...

Худшие опасения всегда оправдываются, на это они мастера.

Хотя, когда дядя спрашивал насчет писем, сколько их оказалось? Полдюжины? Значит, по меньшей мере, шесть раз его высочество пробовал верить, ждать и надеяться. Впустую. Пожалуй, и я бы слегка растерялся, получив, в конце концов, желаемое. Потому что с таким опозданием оно вряд ли исправит положение.

Или все же есть шанс?

— Поверьте, нам это приглашение тоже вручили очень неожиданно, — чуть виновато подтвердил Борг и умолк, как по команде.

Пришлось помахать ему руками: мол, продолжай уж, если начал, будь добр. Можно, конечно, было и самому спросить, но из нас двоих больше доверия все же вызываю совсем не я.

— Не сочтите за дерзость, ваше высочество... Расскажете, что требуется и зачем? Подробных распоряжений мы получить не успели.

Принц все еще не верил происходящему, а может, в глубине души считал все это чей-то злой шуткой, поэтому с ответом спешить не стал. Зато за время взятой паузы пристально оглядел нас еще раз с ног до головы.

— Вы держите в руках приглашение на Малую охоту, сударь.

Лично мне это название не говорило ни о чем. Боргу, видимо, тоже.

— И в чем заключается суть сего действа, ваше величество?

— Затравить зверя, — коротко ответил принц и почему-то опустил взгляд.

Не маловато ли ловцов тогда зовется? Хотя да, забыл: охота же Малая.

— И что же это за зверь?

Светлый взгляд уперся в пол еще надежнее.

— Я.

* * *

Есть места на свете, где охота на человека считается занятием веселым, почетным и благородным. Правда, до них отсюда многие месяцы пути и мало желания там побывать. Но чтобы посреди Западного Шема, да еще в королевском дворце... Хорошо, дворец — бывший. Но принц-то, надеюсь, всамделишный?

-И кто же будет на вас охотиться?

— Ее высочество. Нет, не сама она, не подумайте, что я мог бы... Она выставит двух людей со своей стороны. И мне позволено выставить столько же.

Чисто родственная потасовка намечается, стало быть. Весь вопрос, с чего и зачем. Но наверное, не стоит углубляться в чужие причины, пока у нас перед носом маячит вполне осязаемая задача.

— Каковы условия победы, ваше высочество?

— Не дать охотникам достичь цели.

Судя по тону, которым принц пытался растолковать нам смысл предстоящего соревнования, этой самой цели к поражению было не привыкать. Но чего-то пока все-таки не хватало для полной картины. Какого-то яркого штриха.

Ах, да! Приз. Иначе зачем вообще рыть землю? То есть, дворцовый паркет.

— Что получает победитель?

Принц вскинул было на меня взгляд, но тут же вернулся к разглядыванию рисунка на ковре.

— Победитель... Он... Она забирает прядь волос у проигравшего.

Наверное, меня следовало бы за это высечь или вовсе казнить, но рука сама дернула за букли парика, стягивая его с головы принца.

— Фуф, — только и выдохнул Борг.

А можно было высказаться и покрепче, потому что под завитой и напомаженной шапкой пряталось полное безобразие.

Насчет шести раз Дия явно то ли приврала, то ли чего-то недоговорила: отстрижено было гораздо больше. И поскольку тот, кто стриг, старался делать это заметно, голова его высочества напоминала куст, который чем-то не понравился садовнику и получил за это соответствующее наказание.

Но мой маневр, безответственный и предсказуемо безответный хотя бы заставил принца покраснеть и стать похожим на человека. Очень юного, очень беспомощного и очень...

Знакомого?

Где-то я уже видел похожие черты в рамке темных волос.

— Ваше высочество?

Парень качнул головой, прерывая попытку Борга извиниться:

— Не надо. Я все это заслужил.

Сорен советовал мне никогда, ни под каким предлогом, даже во имя высшего блага и собственного удовлетворения не влезать в отношения между родственниками, тем паче близкими. Намекал, что при неудачном раскладе это чревато всякими разными неприятностями, причем с обеих же сторон. Но раз уж у меня не хватило ума отказаться сразу...

— И конечно, по условиям соперничества приводить все это в порядок нельзя?

— Да. До... До окончания турнира.

— И как скоро оно ожидается?

Принц невольно коснулся пальцами еще нестриженых прядей.

— Ско... Довольно скоро.

Пожалуй. Оставшихся попыток — всего ничего. А раз так, при любом исходе сегодняшнего дня общий счет вряд ли изменится, что для стороны принца выглядит весьма и весьма...

Печально.

Да. Именно. Сестричка настолько привыкла выигрывать, что даже одно-единственное поражение запомнится ей сильнее десятка побед. Правда, оно должно стать по-настоящему разгромным. Таким, чтобы не оставалось сомнений и вопросов.

Сдюжим?

Верзилу я подлатал, и на короткое сражение его нынешней прочности точно хватит. Конечно, неплохо было бы знать, на что он вообще способен. Хотя кое-какое преимущество у Борга имеется совершенно точно. И пусть злые языки обычно в таком случае поминают всем известного старого коня, надежный опыт всегда приходит лишь со временем.

Кто принес приглашение на охоту? Сопляк. Он может быть и умелым, и талантливым, но скольких противников успел осилить за свою жизнь? Вряд ли многих, а брат не в счет. И если Хок задирает нос, значит, другие бойцы его лагеря еще слабее. Главное, что числом они брать не будут, а двое на двое...

Нет, за Борга волноваться явно не стоит. Другое дело — я сам.

Это ведь совсем чужая история. Она вся где-то вокруг и около, но не во мне. Нелепая, глупая, жестокая, только даже взглядом зацепиться не получается, не то что сердцем.

И жалко принца, конечно. Самую малость. Но жалость и сочувствие — совсем ненужные сейчас чувства. Мне бы толику азарта, хоть какого-нибудь, и дело бы пошло бойчее. Но раньше любая задача решалась хотя бы для того, чтобы доказать: могу, знаю, умею. Доказать брату, что он не зря тратил время, что есть, чем гордиться, что однажды мы сравняемся, а еще чуть погодя и...

Теперь все иначе.

Вызовы еще будут. Наверняка. Но здесь и сейчас мне нет нужды меряться силами. Требуется всего лишь...

Ну да. Немного поработать. Повторить давно разученное упражнение. Одно из многих.

— На какой час назначена охота?

— Когда протрубят вечернюю зорю.

— Тогда не мешало бы кликнуть слуг.

Но вместо перезвона колокольчиков ответом снова стало молчание.

— Ваше высочество?

Не стоит этот ковер новой порции внимания. Нечего там разглядывать. А вот охоты точно пора прекращать: затравили парня так, что глаза поднять боится на любой чих.

— Мне нужны кое-какие вещи, ваше высочество. Которых в этой комнате нет.

— Скажите, что именно, сударь, и я постараюсь...

Пфф. Как же тут все плохо, а?

Но это не мое дело. Хотят так жить или не могут иначе, неважно. Пусть сами себя судят, если понадобится.

— Мука, вода и сковородка. Первого и второго — по кадушке. Найдется такая мелочь в здешних закромах?

Принц предположил:

— При кухне должны быть.

— Дорогу знаете?

— Я... Да!

— И Борг вам в помощь. А я пока осмотрюсь.

В лоцманском деле есть и уловки, и секреты, и даже очень страшные тайны, но досужих зрителей мы обычно гоним прочь вовсе не потому, что опасаемся нечаянного или намеренного воровства. Они просто мешают. Особенно если времени в обрез, а ошибаться нельзя или не хочется.

Конечно, это еще не совсем работа, а так, прикидка, но даже одна живая душа, не вовремя попавшая под руку, способна стать опасной помехой. А две — вдвойне.

Хотя к Боргу я, считай, почти пригляделся, не в последнюю очередь благодаря совместному купанию в Потоке. И это самое удачное приобретение последних дней в том, что касается дела. А вот принца нужно отставить в сторону, чтобы не путал ощущения.

— Вы еще здесь?

Ну, хоть со второго раза получилось их выпроводить, и то хлеб. Вернее, хлеб будет потом. Много-много хлебных крошек.

Судя по всему, обитаемых комнат во дворце сейчас немного. Рядом с принцевой, например, таковых и вовсе не видно, даже если отойти подальше. Но истинно пустыми анфилады, галереи и коридоры не станут еще очень и очень долго. Возможно, до того самого дня, когда стены обветшают окончательно и рухнут, рассыпаясь прахом. А пока...

Отчасти это приятно, но больше все-таки страшно. Потому что всегда есть шанс не собрать себя обратно, когда растекаешься чувствами по окружающему пространству. И всегда есть соблазн остаться именно таким, всеобъемлющим и всевидящим. Правда, никто не рассказывал, что случается с сознанием, у которого отняли материальную форму, а проще говоря, убили тело. Есть разные теории, и в часть их очень даже хочется верить, но проверять на личном опыте? Как-нибудь без меня, пожалуйста.

Это не Прилив: с ним все проще и нагляднее. Это сотни и сотни крохотных зародышей Приливов, каждый с едва различимым пульсом, и чтобы услышать хоть один из них, внутри тебя должна быть не просто тишина, а почти изначальный покой. Да, именно тот, что обычно бывает либо до, либо после.

Хорошо, что нырять так глубоко не нужно слишком часто. Потому что там, совсем рядом с покоем живет странный зверь, которого я...

Нет, не боюсь. Просто не понимаю.

Он вечно голоден, но может мирно спать месяцы напролет, не требуя никакой пищи.

Он смертельно опасен, но ни разу не ослушался моей воли.

Он чужд всему, что я вижу, слышу и ощущаю, но ближе него у меня никого нет.

И я точно знаю, что когда он однажды начнется всерьез и надолго, я не закончусь. Потому что даже самому странному в мире зверю нужен кто-то вроде меня. То ли друг, то ли хозяин, а может все вместе и сразу.

Но сейчас время не для начал и концов.

Вдох.

Глубокий. До самых пяток.

Выдох — еще глубже. Такой, чтобы вывернуло наизнанку, и то, каким ты привык чувствовать внутри, в границах собственного тела, вдруг захлебнулось открывшимся простором. Да и дворец все же немножко больше, чем просто дом.

Здесь бывало слишком много магии и бессчетное количество людей. Когда-то. И от всего остались следы.

Принято считать, что только заклинания способны упорядочивать материю. Мол, именно поэтому, даже будучи освобожденными от силовых вязей, пласты пространства еще некоторое время сохраняют заданную форму, разумеется, со временем все больше и больше сглаживающуюся. Но и человек одним своим существованием уже заставляет мир расступаться вокруг себя.

Это что-то вроде памяти. Конечно, в ней нет чувств, зато всего остального в избытке.

Вот здесь, к примеру, явно долгое время был выставлен караул. Зачем и для чего? Сейчас не угадаешь, ведь в череде комнате нет не то, что мебели, а даже самих дверей, некогда открывавшихся только перед избранными.

А вот тут часто случались какие-то собрания. Может, заседал королевский совет, а может, сплетничали придворные дамы.

Там, в галерее с высокими окнами, наверняка танцевали, не совсем ясно только, под музыку или под звон клинков.

И коридоры, конечно же. Самые осязаемые призраки воды в обмелевшем русле. Дальние родственники Потока, некогда жившие во всю свою силу, а теперь медленно утекающие в небытие. Но главное, что правила обращения с ними очень похожи. Почти что одинаковы, а значит...

Пора приниматься за работу.

* * *

Итогами путешествия на кухню Борг чудесно доказал, что не всегда исполнял и впредь не собирается только и делать, что исполнять чужие приказы: притащил помимо запрошенных мной вещей остатки то ли завтрака, то ли обеда. Я-то вспомнил о пустом животе, только почуяв копченый мясной аромат, но оно и неудивительно. Когда ухожу в работу, все остальное теряет надо мной власть. Даже голод и жажда. И если бы на кухню пришлось отправляться мне, как были мы все нежравши, так и остались бы.

— Маслом намазать?

— Э... Что?

А, это он о хлебе.

— Не сейчас. Потом.

— Потом не останется.

Ну да, не так уж много объедков удалось урвать. Правда, мне бы такого пиршества хватило раза на три, а то и четыре, но верзиле с его телосложением, а еще вкупе с бодро заживающей раной...

— Переживу.

Борг переложил мясом еще пару ломтей, поднял взгляд от снеди и вопросительно поднял бровь.

— На голодный желудок мне лучше работается.

Поверил он или нет, но согласно кивнул:

— Как знаешь.

Мука в бывшем королевском дворце водилась отменная: белая и пушистая. Вода тоже не подкачала, по крайней мере, своей прозрачностью. А для замеса подойдет... Да хоть эта чашка.

— Кухарить будешь?

Чего ж он к еде-то не притрагивается? Принц вовсю уже наяривает, словно не ел еще дольше нашего.

— То, что я напеку, в рот лучше не брать.

Вернее, взять можно. И проглотить. И даже выжить, наверное, получится. Но я бы никому не советовал пробовать. С другой стороны, это же не глина: размокнет и рассыплется в конце концов, так что...

Зато работать с тестом удобнее. Пусть оно тоже холодное, мокрое и скользкое, а к рукам льнет совсем иначе. Можно сказать, ластится.

— Ловко лепишь.

Если Борг отставил еду в сторону из солидарности, это он зря. Хотя теплом от этого жеста веет очень даже приятным.

— А ты кушай, кушай. До вечерней зари времени не так и много осталось, чтобы все наеденное улеглось.

В сыром виде шарики теста казались гладкими и ровными, но стоило бросить их на разогретую сковороду, каверны так и полезли по всем бокам.

Сорен говорил, что пока материал пропитан водой, ее струйки и другие, невидимые обычному глазу, смешиваются друг с другом, и благодаря этому прокладывать ходы для нитей пространства гораздо легче, чем, скажем, пытаться высекать их в изначальном сухом камне. А потом все лишнее выходит из поплавка паром, и остается только ловушка, попадая в которую...

— Да, пожалуй, в пекари тебя бы не приняли, — сказал верзила, дожевав очередной кусок хлеба.

Чистая правда. И вообще к готовке бы не подпустили. Разве что доверили бы посуду чистить — вот тут я мастер. Мой личный зверь любой мусор слизывает в два счета, только позволь. А сотворить что-нибудь к столу не смогу, по той же самой причине.

Оно только кажется спрятавшимся в глубине, это прожорливое чудовище, а на деле между ним и окружающим миром нет ни малейшей границы. Оно даже не наполняет меня от кончиков пальцев до кончиков волос — оно простирается за них. Гораздо-гораздо дальше. И может статься, что не будь его со мной, не оказалось бы у меня и всего остального. Поплавков тех же, да и вообще лоцманского дела. И в каком-то смысле это...

Ну да, жульничество.

Конечно, у каждого лоцмана есть свои секреты, но никто вот так, пустыми пальцами, не работает, насколько я знаю. Разве только тот, самый первый, тоже пропускал нити пространства через себя, но у него и выхода другого не было, пока не придумал всяческие приспособы. Я тоже с удовольствием ими пользуюсь, если есть возможность: существенно упрощают дело. Особенно если оно сложное. А шарики катать можно и в ладонях.

— Подгорят же!

Борг подхватил сковороду с огня, наверное, за мгновение до того, как стало бы слишком поздно.

— Невмоготу следить? Так дай помогу. Дело ведь нехитрое?

— Ага. Любой справится.

Но помощник — это все равно хорошо. Это мне сейчас пригодится, потому что каждый поплавок еще нужно проверить, сгодится он или нет для поставленной цели.

— Только сам руками их не трогай, ссыпай в миску прямо с пергамента. Ладно?

Верзила пожал плечами и скинул на сковороду новую порцию теста, а я уселся перебирать уже готовые печеньки.

Первые, по традиции, получились не очень. За редким исключением. Зато дальше дело пошло сноровистее, и скоро в моем распоряжении был уже целый мешок хрустящих шариков. А за окнами тем временем солнце начало медленно спускаться к закату.

— Готовы, ваше высочество?

Принц судорожно кивнул.

— Тогда позвольте предложить вам немного прогуляться.

— Мы пойдем в другую комнату? — уточнил юноша.

— В очень-очень другую.

— Но здесь, наверное, было бы намного...

— Удобнее? Кому как.

— Оборону держать неплохо, — высказал свое мнение Борг. — Насчет остального тяжелее.

— Пожалуй. К тому же мы не будем обороняться.

— Не будем? — глаза принца округлились.

Похоже, его высочество даже не представлял себе другой тактики в сражении с посланцами своей сестры. Впрочем, ему простительно. А вот двум здоровым молодым мужикам... Ладно, наполовину молодым и на три четверти здоровым, но все равно негоже прятаться по щелям.

Хотели охоту? Будет вам охота. И звери придут туда, где мы уже будем их ждать.

— Ну так что, двинулись?

Света вокруг больше не становится, а бродить по коридорам уже под самые сумерки как-то не хочется. Темнота мне в моем деле не помешает, но зачем усугублять положение, если можно успеть все и вовремя?

— А вы так и пойдете? — робко спросил принц.

Снова здорово. Пора бы ему угомониться, право слово. И довериться. Хотя это ему сделать, должно быть, очень трудно. И можно понять, почему. Начиная с родной сестрицы и заканчивая двумя незнакомцами со странными замашками.

— Как так?

— Без... Без оружия.

— А его нужно брать? — уточнил Борг.

— Н-нет. В правилах не сказано, — смутился его высочество. — Есть только пункт о магии, о том, что ее нельзя использовать, но все остальное...

Мы с верзилой озадаченно переглянулись.

Смертоубийства здешняя охота вряд ли предполагала: никаких бойцов не хватило бы тогда для королевских развлечений. Тем более, Хок, выступивший письмоносцем, наверняка ожидал в лучшем случае вовсе не встретить сегодня во дворце ни единого противника, а в худшем...

Брата он же за бойца пока не считает? Значит, и его напарник поступит не менее легкомысленно. Но кое-какие меры мы все-таки примем. Я, то есть.

— Обойдемся.

— А я могу взять?

* * *

Нечто, обмотанное полосами шелковой ткани, стоймя доходило парню до подмышки и явно было увесистым, но его высочество мужественно дотащил свою ношу до полукруглого зала, в который из лабиринта дворцовых коридоров было только два входа, на западе и на востоке.

Судя по всему, когда-то здесь почивал или сам король, или кто-то близкий к нему чином или другими заслугами: на полу можно было разглядеть следы от массивных кроватных ног. Да и вообще много следов на мутном лаке паркета. Утром, должно быть, целая вереница придворных встречала пробуждение своего повелителя, а вечером провожала ко сну. И происходило сие действо наверняка под пышными балдахинами, среди парчи, позолоты, бронзовых канделябров, мраморных статуй, пестрых гобеленов и прочей роскоши, заботливо собранной и увезенной прочь, в новую столицу и новую спальню. Не оставили перевозчики ничего, с половины стен сняли даже тканую обивку и вывернули ручки с рам огромных окон. Впрочем, оно и к лучшему: уж с этих сторон неожиданного нападения точно не стоит опасаться.

— Мы должны быть здесь?

Судя по голосу, у его высочества приятных воспоминаний об этой комнате не осталось. Но мы же здесь не затем, чтобы чьи-то чувства щадить, да?

— Здесь удобнее всего.

Принц слегка поежился, но обреченно кивнул.

— Это ненадолго, ваше высочество. И чтобы вам было удобнее ждать...

Для чего именно служила ниша в бывшем изголовье королевской кровати, оставалось сейчас только гадать, но с собой ее никто забирать не стал, а для моих целей она подходила как нельзя лучше. И я даже пожертвую курткой в качестве подстилки, тем более, день-другой, и все равно придется обзаводиться новой.

— Присаживайтесь.

Юноша послушно примостился в нише, положив шелковый сверток на колени. Поерзал, устраиваясь поудобнее.

— Что дальше?

— С вашей стороны пока ничего. Отдыхайте.

— А...

— Мы кое-что подготовим. И подготовимся.

Принцу наверняка до смерти хотелось бы взглянуть, что это будет за подготовка, но попроситься сразу он не посмел, а минуту спустя мирно задремал.

Борг посмотрел сначала на спящего юношу, потом на меня:

— Признавайся.

— В чем?

— А то сам не знаешь! Парнишка весь на иголках был, просто так заснуть бы не смог. Опоить тебе его было вроде нечем, значит... Дунул-плюнул?

— Вроде того.

— А если без вроде?

— Интересуешься просто так или с целью?

Верзила ответил укоризненным взглядом.

— Тебе мой способ не подойдет, не надейся.

— А я им пользоваться и не собираюсь. Наоборот.

О ком-нибудь другом я бы подумал: испугался, почувствовав угрозу, которую не может понять. Но с Боргом все иначе.

Если он не побоялся связаться с лоцманом, нырнул в Поток, а потом и отправился на странную королевскую охоту, еще одна моя маленькая хитрость уже ничего не изменит. Нет, ему нужно не научиться избегать ловушек, а...

— Это просто.

— Для тебя?

— И для меня тоже. Для лоцманов. Да и вообще. Вон, даже каждая кошка знает, как найти место для сна, абы где не ляжет.

— Значит, принц всего лишь попал в такое место?

— Ага.

— Твоими стараниями.

— Хочешь, чтобы он болтался за нами хвостом?

— Не особо, — признал Борг.

— Ну вот.

Верзила не дождался того, на что рассчитывал, и пошел напрямик:

— И много у тебя в рукаве таких штучек?

— Хватает.

— И ты, конечно, ни словечком не собирался о них обмолвиться?

Это уже похоже на обиду. Искреннюю и почти детскую. А может, и еще чего примешано до кучи, но извиняться все равно не стану.

— Я заготовил для тебя совсем другой рассказ.

Сразу он не отошел от своих заморочек. Просто изобразил вежливое внимание, и все.

— Если позволишь, на ходу поболтаем. А то можем и не успеть.

Верзила догнал меня в коридоре, продолжая очень красноречиво молчать.

— Видишь ли, то, с чем имеют дело лоцманы...

Хватит четырех перекрестков или нет? Должно. Других подходов к этому куску нет, сбоев не будет.

— То же самое, что и весь остальной мир.

По потолку явно никто скакать не будет. Да и не за что там зацепиться, все резные плафоны сняты, осталась одна штукатурка.

— Оно может выглядеть иначе, причинять боль, калечить и убивать, но это все тот же воздух, та же вода и та же земля.

Со стенами похожая история. Наличники не везде, а оставшиеся подсвечники такие хиленькие, что еле держат по паре свечей.

— Просто это не поверхность, где все живут, а то, что поглубже. То, чего люди обычно не видят, да и не должны.

Значит, пойдут они, скорее всего, по полу. Ну, может пару подоконников оприходуют. И уж дверные проемы никак не минуют.

— А прилив баламутит пространство, поднимая вверх всякую пакость. Иногда, кстати, она утихает сама. Если магии было мало.

На ярком солнце мои печеньки были бы хорошо заметны, но и то вряд ли обеспокоили бы кого, а в надвигающихся сумерках блеклые шарики будут и вовсе еле видны. Даже учитывая, что часть из них не лежит, а висит прямо в воздухе.

— В самой тихой заводи всегда найдутся течения, к которым можно применить лоцманскую науку. Чем я и...

— Мне это, правда, не мерещится?

Я повернулся к Боргу, сосредоточенно разглядывающему кусочек печёного теста, плавно покачивающийся в пустоте прямо перед носом, да еще поворачивающийся вокруг весьма заковыристой оси.

— Ни капельки.

— И в чем суть? Как-то мне не верится, что эти хлебные крошки смогут кого-то остановить.

— Они и не станут. Их задача — вовремя сообщить нам, откуда надвигается враг.

— И стоило ради этого мучаться? Они все равно придут одним из двух путей. Или поодиночке, или вместе.

— Вот видишь! Уже есть развилка. Если метнешься не в ту сторону, упустишь, по меньшей мере, время. А так мы узнаем заранее, кто куда двигается, и там, где им будет уже не свернуть...

— Хитро, — сощурился Борг.

— И совершенно нечестно. Это тебя волнует?

— Ни капельки, — повторил он за мной точно тем же тоном.

— В опочивальне места немного, да и нет смысла там устраивать поединки. А подходы мы перекроем.

— Пожалуй. Только кое-чего ты не учел.

— Неужели?

— У нас два подхода и два противника. Сосчитаешь, сколько получается?

— По рылу на нос.

— Значит, может понадобиться действовать без поддержки.

Честно говоря, это меня бы очень устроило. Потому что одно дело раскинуть сети с поплавками, а совсем другое — устроить пред ясными очами Борга представление, которое в гильдии не поощряют к исполнению. Знают, практикуют, но отводят взгляды и предпочитают молчать. В отличие от верзилы, спросившего:

— Справишься?

— Если не справлюсь — узнаешь первым.

* * *

Он должен был задать мне еще один вопрос. А может, и всего один, вместо того, пустого и лишнего. Но всю обратную дорогу мы провели в полной тишине, не считая шелеста шагов и растерянного шепота совести. Моей, по крайней мере.

Я ведь был сейчас здесь не только из-за дяди, последней воли брата и собственных заморочек, но и ради этого здоровяка тоже. Только сначала не понимал, не обращал внимания и не задумывался, почему что-то внутри вдруг взяло и дернуло меня принять чужой вызов. Все ведь решилось сразу, в тот самый миг, когда зазнайка по имени Хок процедил свое презрительное 'не для увечных'. Дурацкое открытие, но что поделать?

Может быть всяко, не спорю. Борг, в конце концов, не нежный цветочек, наверняка имеет в загашнике кучу недостатков и странностей, от которых и на стенку полезешь, и что другое нехорошее учудить задумаешь. Но бить его вот так, в поддых, меж открытых ладоней, да еще не в тихом углу, а на людях...

Это не больно, нет. Просто противно. И удивительно. Настолько, что мне даже захотелось попробовать кое-что понять.

— А мне такое местечко в доме подыскать сможешь?

— Какое такое?

Борг кивком указал на сладко сопящего принца, который, судя по всему, за наше отсутствие даже не подумал просыпаться, когда уронил свой сверток под ноги.

— Что, дурные мысли покоя не дают?

— Бывает.

— Посмотрю, что можно сделать.

А заодно посмотрю, что же такое его высочество так трепетно обнимал.

Разворачивать не пришлось: витки скользкого шелка сами сползли на сторону, открывая взгляду вычурно украшенные ножны, из которых торчала длинная рукоять какого-то клинка.

Обтянутая давно залоснившимся полосками кожи, местами заслуженно потертая, но совсем-совсем простая. Ни единого украшения, даже кисточки какой и то на набалдашник не повесили. Явно не королевское оружие, разве что случился в дальних предках у этого парня король-воитель, почитавший необходимость, а не роскошества.

А что, вполне возможно, старая ведь вещь. Очень старая. И внутри, под ножнами...

Клинок вышел легко, как по маслу. Но странность была в другом.

Я ожидал увидеть все, что угодно: патину, пыль, ржавчину, прочие признаки древности и дряхлости, которых не избежать, как ни старайся, но сталь оказалась совершенно чистой, недавно полированной и при этом непроглядно мутной, словно покрытой льдом. Такой, что я дыхнул на нее прежде, чем сообразил, что делаю.

Лезвие откликнулось. Всего на мгновение, еле заметно, но расцвело, показав свою красоту. А потом снова скучно потускнело.

— Надумал-таки вооружиться? — спросил Борг, наблюдая за моими исследованиями чужого имущества.

— Нет.

Я взвесил меч в руке, вернул витки шелка на место и положил сверток туда, откуда взял.

Нынешние воины такими махинами уже не сражаются. Зачем трудить руки, если даже распоследний лентяй может обзавестись парой-тройкой магических штук, придающих швейной игле мощи поболе, чем может найтись в самом увесистом копье? И я того же мнения. Впрочем, при желании или надобности...

Нет, пусть уж лежит, где лежала.

— Что, тяжеловата?

— Не тяжелее данного слова.

— Он бы не был против, если что.

Конечно, верзила имел в виду принца, но мне отчетливо послышалось за его словами совсем другое имя.

Сорен на любое оружие поглядывал снисходительно. Пользоваться не запрещал, но однажды, словно мимоходом, заметил: никому не нравится, когда в него тыкают ножом. И все, больше ни словечка на эту тему, дальше думай, как хочешь.

И я думал. Не сказать, что много, но если приходилось к случаю, в памяти все всплывало, как в первый раз. Особенно при взгляде на то, как бережно и чутко брат перебирает пальцами струны... То есть, струи.

Да, той музыки я больше никогда не услышу. Но колоть, рубить и резать все равно не стану. Потому что не хочу, чтобы Сорен, где бы он сейчас ни бродил, укоризненно качал головой.

— Мне оружие ни к чему.

— Как знаешь.

— У самого руки тоже пустые. Смотри, еще успеешь что найти, если пошаришь хорошенько. Или эту дуру возьми, она тебе как раз по плечу.

Борг только улыбнулся.

— И легче бы было. Кто знает, с чем охотники припрутся? А у тебя спина.

— Которая твоими заботами уже забыла о всех болезнях.

— И все равно, я бы на твоем месте...

— Как и я на твоем?

Ладно, не хочет — не надо. Значит, уверен в своих силах, и тут уж я ему не советчик и не судья. Может, он вообще боится лишних дров наломать, вот и...

Вот дурак-то.

— Не жалей их. Они тебя не пощадят.

Снова улыбнулся.

— Я серьезно. Пусть они моложе, слабее и дурнее, но уже не дети, и должны отвечать за все сами.

— Тебе виднее.

И опять умолк, дубина. Только посмотрел в мою сторону коротко и с прищуром, то ли хитрым, то ли изучающим, а потом снова уставился в окно. В закатное небо, которое мало-помалу покрывается золотистым пеплом.

Танец уступок и намеков я возненавидел еще стараниями брата. Шаг в сторону, чтобы освободить дорогу. Шаг назад, чтобы не отбросить даже тени на решение, которое нужно принять. Шаг и поворот, чтобы увернуться от неудобных вопросов. И если твой партнер достаточно искусен, ты остаешься сам себе господином посреди полной пустоты.

Борг не так хорош, как Сорен, но поднаторел в сем искусстве все же порядочно. И ведь наверняка чувствует, что есть у меня разговор к его младшему брату, но молчит, как рыба. Надеется на мою рассудочность? Ой вряд ли. Тогда зачем устроил всю эту пляску?

Напрашивается единственный ответ, и меня он совсем не радует.

Проверка. Одна из многих, которые верзила явно намерен мне устроить.

Да, Хок для него всегда будет ребенком, младшим братом, но больной на голову дядя — тоже. Потому что нуждается в заботе и присмотре. И просто так первому встречному Борг не позволит приблизиться к своему начальнику даже на расстояние прямого взгляда.

Поневоле начнешь размышлять, что ему дороже: родная кровь или служебный долг. Он ведь понимает, чем рискует, и нарочно не берет с меня слова в том, что...

А может, рискую как раз я один и сразу всем. Но это и хорошо. Это просто и приятно, потому что у меня есть все, что нужно для сражения.

* * *

Вместе с королем, придворными, слугами и дворцовой утварью должны были убраться прочь и всяческие ритуалы, но откуда-то издалека и сверху, наверное, с одной из уцелевших от переезда башен, едва солнце ушло за горизонт, протрубили вечернюю зарю. А следом зашуршали и мои поплавки-печеньки.

После первого же раздавшегося треска Борг недоуменно сдвинул брови:

— И должно быть так громко?

— Для нас — да. Чтобы не проспали. А те, кто проходит мимо, услышат, только если наступят.

Но даже в таком случае не насторожатся: мало ли кто в коридоре намусорил? Этим тесто и хорошо, когда надо в доме работать. На открытом-то месте хлебным крошкам обычно взяться неоткуда.

— Далеко они?

— У входа в галерею. Сейчас как раз разделились. Слышишь?

— Все равно, что сверчки на два голоса поют.

— Точно.

Только один поет заметно бойчее, значит, кто-то из охотников оказался нетерпеливее другого. А вот второй, судя по стрекотанию поплавков, движется размеренно, даже лениво.

— Бери того, что заходит с запада.

Это был последний шанс для Борга что-то прояснить, обозначить и определить. Но верзила упустил и его, спокойно кивнув и растворившись в сумерках коридора.

Что ж, так тому и быть.

Для встречи с противником на размеченной тропе можно было выбрать несколько хороших мест, каждое со своими удобствами, но меня устраивало всего лишь одно. Небольшая проходная зала, безжизненно пустая, как и добрая половина оставшегося дворца. Главное, с окнами от пола до потолка, через которые пока еще лился свет, достаточный для того, чтобы различить черты того, с кем оказался лицом к лицу.

И признаться, я до последнего шага, затихшего у порога залы, сомневался, того ли охотника себе выбрал. Но мои надежды не обманулись.

— Я разве не ясно сказал, кому предназначено приглашение?

А побрякушки свои он все-таки снял. Значит, как бы ни был самоуверен, на ровном месте глупить не станет? Тем лучше.

— Вернее, кому оно не предназначено.

Двигался он намного легче, чем Борг, что и понятно, при их-то разнице в габаритах. Так легко и плавно, что я упустил из вида пройденный фут или около того. Но дальше начиналась уже целиком и полностью моя территория, что подтвердили струйки пространства, лизнув пальцы сквозь кованый узор посоха.

— Нет, ты говорил очень даже ясно.

— Тогда к чему здесь ты и... Он ведь с тобой?

Ну как так можно выражаться? Надо было сказать 'ты с ним', а иначе получается, что из нас двоих главным меня назначил даже Хок. Впрочем, ему простительно, он же брата за достойного противника не считает.

— Да спросить кое-что захотелось, вот и решил воспользоваться оказией. В городе-то к такому важному господину бродягу близко не подпустят.

— Думаешь, тут сможешь подойти?

— Проверим?

В сгущающихся сумерках посох любому показался бы простой палкой, и даже если Хок уже видел лоцманскую работу живьем, сразу сообразить, что я держу в руке, он бы не смог, а мгновением спустя уже было поздно что-либо предпринимать.

Не помогло ни гибкое тело, ни отточенные навыки: струям пространства все равно, кто перед ним, искусник или олух. Хок успел сдвинуться со своего места на дюйм, не более, коснулся одной из стенок невидимого водоворота, и повис над полом, спеленатый по рукам и ногам. Но дара речи не потерял.

— Это против правил, тварь!

А голос все-таки понизил. Хотя на его месте впору было бы звать на помощь. Надеется на лучший исход? Ну-ну.

— Почему бы и нет? Что хорошего в правилах, позволяющих взрослым парням глумиться над беззащитным ребенком?

— Много ты понимаешь!

— Я говорю о том, что видел и вижу. Понимать тут нечего.

— Охота придумана не мной.

— Зато ты охотно в ней участвуешь. Не нашлось занятие подостойнее?

— Не твоя забота.

— Наверное, не моя. Но кое-что меня действительно заботит.

Чем хороши спокойные пласты пространства в работе, так это своей податливостью: обернул их парой струй, и больше никаких усилий прикладывать не надо. Конечно, рано или поздно ловушка рассосется сама собой, если оставить ее в покое, но бывает, что на такое ожидание не хватает и целой жизни.

— Почему ты так поступил со своим братом?

Хок помедлил с ответом, и только когда одна из струй легонько сжала его горло, зло выплюнул:

— Он получил то, чего заслуживал!

Хороший ответ. Главное, всегда правильный. В любой цепочке действий можно найти именно то звено, на котором ты оступился. А то и не одно. Я вот для себя насчитал целых... Да неважно, сколько. Итог известен, и ничего исправить нельзя. Однако в чужой беде кое-что не сходится.

Получать оплату по заслугам можно разными способами, у мира на этот счет имеется множество всевозможных придумок, а воспользоваться любой из них не составляет труда, на то он и мир, огромный и всемогущий. Но любому из людей брать такие весы в руки как-то негоже. Не доросли мы до того, чтобы направо-налево судить и рядить.

— И чем же можно заслужить предательство?

Хок только презрительно фыркнул.

— В спину обычно бьют, когда хотят убрать помеху. Не победить, не доказать что-то, а всего лишь освободить себе путь. В этом причина?

Он снова взял паузу, кривя губы. И вроде хотел бы гордо промолчать, но каждый новый вопрос давал еще немножко времени, а время вселяло надежду или выбраться самому, или дождаться помощи.

— У тебя есть старший брат?

Как же мне легко теперь отвечать...

— Нет.

— Тогда тебе не понять.

— А ты объясни. Попробуй.

Наверное, я мог бы предугадать каждое его слово, как свое, но из чужих уст они все равно звучали иначе, чем в моей голове.

— Ты всегда остаешься в его тени. Он старше, сильнее, умелее, и разницу не догнать. У него будут эти годы в запасе, и как ни беги...

Мы ведь с братом тоже когда-то соперничали. Вернее, соперничал я, а Сорен снисходительно наблюдал за моими попытками. И может быть, однажды мне тоже пришли бы на ум похожие мысли, но с нами получилось иначе. Когда выяснилось, что нам не нужно идти к цели по одной и той же дороге, а значит, и толкать друг друга бессмысленно.

Наверное, а этом мне повезло. Но вот в остальном...

— Так ты же его вроде как остановил. Неужели и потом обогнать не получилось?

— Он все равно впереди! Есть его имя. Есть то, что он успел сделать. И на каждый мой шаг смотрят, оборачиваясь на...

И что прикажете делать? Признаться, поначалу всплывала у меня даже идея потянуть парню спину так, чтобы годик-другой помаялся да призадумался над тем, каково было старшему. Но поможет ли это их примирить? Да ни в жизнь. Даже хуже станет, если Борг начнет кудахтать над младшим. И даже если сдержится, хорошего мало.

— Почему бы просто не гордиться своим братом, а? Если он во всех смыслах замечательный, на него равняться надо.

— А я не хочу равняться на кого-то! Я хочу...

— Чтобы равнялись на тебя?

— И что? Не имею права?

— Да на здоровье. Только пока получается, что топчешься на одном месте, когда тебе давно уже надо торопиться в дорогу. Путь же долгий. Пока мир тебя увидит и оценит, и семь потов сойдет, и боги знают, сколько лет сгинет.

— Я не...

— Топчешься и оглядываешься. Если уж брат тебе так ненавистен, так забыл бы его, и все дела. Люди помнят? Да и пожалуйста. А ты их удиви новыми фокусами, глядишь, они в памяти своей одну дверку закроют, а другую распахнут.

— Фокусами вроде твоих?

Это все, что ему интересно? Хотя, на непосвященные умы будничное лоцманское представление действует именно так. Завораживает. И не объяснишь же с полтычка, каких сил оно стоило и будет стоить, неважно сколько лет пройдет и сколько умений прибавится. Как и в любом другом деле, наверное. Нет, надо самому, пожевать-попробовать, мозоли нажить, шишки набить. С шишками наука в голову легче входит — проверено.

— Свои придумывай. Так надежнее будет.

Вот слабину Хок чувствовать научился: понял, зараза, что ему ничего не грозит, скривил губы и насмешливо спросил:

— Может, еще что покажешь? А то этот слишком скучный.

— Пожалуй.

Конец посоха нарисовал полукруг на полу, а пласты пространства повторили рисунок на свой манер, изогнувшись и перевернув пленника вверх ногами.

— Так веселее?

— Еще бы!

Отступать он явно не собирался. То ли по глупости, то ли из упрямства, а может, просто трусил. Наверняка ведь отряжавший его командир не допускал и мысли о поражении, так что проигравших подчиненных могла ожидать очень даже незавидная участь. Тем более, сдавшихся на милость победителя.

Чего греха таить, я бы тоже хорошенько подумал и взвесил все последствия. Погибнуть героем или жить слабаком — трудный выбор. Особенно для некоторых.

Можно было подождать, пока кровь зальет Хоку мозги до беспамятства, но сумерки становились все гуще, а блуждать по дворцу впотьмах не хотелось, и я потянул за пару струек, одновременно затягивая удавку и распуская сеть. На пол неудавшийся охотник моими стараниями не шлепнулся, опустился плавно, но только чтобы не печалить старшего брата.

Я знал, что Борг уже давно стоит в тени дверного проема: о победе верзилы над противником печеньки сообщили незамедлительно. Что ж, его право и его беда. Как говорят? Не любо, не слушай.

— Он просто поспит немного. Ну, вроде того.

— Мог и не церемониться. Тебе бы пощады не было.

— Догадываюсь.

Борг подошел, присел на корточки и провел кончиками пальцев по лбу Хока, растрепав челку.

— Но все же спасибо.

За то, что можешь вот так сейчас до него дотронуться?

Ох...

Я бы тоже благодарил. Ноги бы целовал тому, кто вернул бы мне брата хоть на несколько минут. Только бы успеть спросить... Нет, не надо даже вопросов. Просто еще раз поймать взгляд и почувствовать, что все правильно. Что все так, как и должно быть.

* * *

Рановато он все-таки пришел, как ни крути. Хотя, даже если бы успелось еще кое-что спросить, внятного ответа я бы не получил. Да и как бы все это звучало? Почему ты такой дурной, а старший брат тебя все равно любит? Бред. К тому же чужие рецепты мне уже не помогут. Применить не к кому.

Но ощущение от выполненной работы все равно смазано. И шелковые платки с тел поверженных врагов как-то не радуют. Тряпочки и только-то. Еще бы знать, какого они цвета, а то все вокруг уже настойчиво кажется исключительно серым.

— В этом доме будет темно до самого утра?

— А, совсем забыл!

Борг щелкнул огнивом и запалил свечу, вытащенную из ближайшего канделябра.

Намного светлее не стало, но пол приобрел более ясные очертания, а наши трофеи — темно-голубой оттенок.

— Интересно, а что сняли бы с наших тел в качестве свидетельства победы?

В ответ раздался только глухой смешок.

С зажженной свечой наступающая ночь стала казаться еще темнее, а когда мы вернулись в залу, где спал принц, за окнами стало совсем черным-черно. А ведь когда-то прежде в дворцовом саду, да и дальше, перед оградой и за ней по ночам наверняка горели тысячи огней и...

Магия всегда неприятно щекочет мне загривок, и здешняя не стала исключением: едва темнота ночи сгустилась окончательно, с треском и свистом одна за другой начали вспыхивать свечи. Все, которые имелись, и везде, где были поставлены.

— Шею потянул? — спросил Борг, видя, как я тру зудящую кожу.

— Просто устал. Пора бы вахту сдать.

Верзила кивнул и осторожно положил ладонь на плечо принца:

— Ваше высочество.

Но мы сами вряд ли быстро добудились бы этого соню, если бы из лабиринта коридоров вдруг не прилетело звонкое, зловещее и торжествующее:

— Крик-крак, Рике, крик-крак!

От этой белиберды принц вздрогнул, втянул голову в плечи, попытался зажмуриться еще сильнее, и наконец-то проснулся.

— Готовься, я уже иду!

О, что у него был за взгляд сразу после пробуждения... И ладно бы один только ужас, так к нему еще примешивалась обреченность, тяжкая-тяжкая. Наверное, даже у преступника перед самой казнью в глазах плещется больше надежды.

Правда, увидев наши с Боргом лица и осознав, что последняя охота проходила по другим правилам, принц чуточку пришел в себя, и к моменту явления своей родственницы-противницы выглядел почти хорошо. Еще не слишком уверенно, но уже спокойно.

Не скажу, что эта принцесса была первой в моей жизни: всякое случалось. Не так близко, это да. Обычно глядеть приходилось с другого края площади, а не с пяти шагов. Хотя, издалека куда легче воображать, что изящное создание в шелках и парче — кто-то сродни небожителям или сказочным героям. Нос к носу впечатление оказалось совсем другим.

Впрочем, принцесса была вполне себе миленькая. Как и принц. Они вообще были очень похожи, за исключением живости лиц и манер: девчонка от избытка воодушевления влетела в комнату как на крыльях, и даже остановившись, едва не приплясывала.

— Думал спрятаться в стариковой спальне? Не вышло!

Ленты на ее платье были того же оттенка, что и платки охотников, которые Борг рассеянно наматывал на кулак и снова распускал. А еще синевой стали сверкнули садовые ножницы, когда принцесса азартно клацнула ими в воздухе:

— Где мой новый подарочек?

Его высочество судорожно дернулся, видимо, в силу привычки, но взял себя в руки и остался на месте, что не прошло незамеченным, и девчонка грозно сдвинула брови.

— Рике? А ну иди сюда!

— Не пойду, Ри.

— Осмелел? С чего это вдруг?

Принц посмотрел на меня и верзилу, словно ища поддержки. И принцесса тоже. Посмотрела, отметила особым взглядом синие платки и тряхнула кудрями:

— Они тебе ничем не помогут!

— Они уже помогли.

Борг разжал пальцы, отпуская трофеи в недолгий полет к жемчужно-серому подолу, и ее высочество поняла, что жестоко ошиблась в своих предположениях. Побледнела, скривилась, прибавив себе этим сразу несколько лет и становясь похожей на...

Точно. То же самое лицо. В чертах принца сходство не казалось таким сильным, наверное, из-за мягкости и растерянности, но злоба в исполнении принцессы расставила по местам все мои ощущения.

Близнецы, зачатые одной отчаянной женщиной от короля наперекор его воле. Признанные отцом, но одновременно оставленные за порогом.

Что-то с ними должно быть не так, с этими детьми. Помнится, речь шла о древней магии, с помощью которой любовница короля хотела... Они что-то должны были получить. По праву. Если речь шла о титулах, то они в наличии. Только для такого дела ворожбы нужно совсем немного, морока хватило бы. И древность тут вроде бы ни к чему.

Нет, женщина явно рассчитывала на большее. Но на что именно?

— Теперь твоя очередь, Ри.

— Даже не думай!

— Это твои правила. И я не буду брать мно...

— Только посмей!

Лезвия ножниц сшиблись друг с другом у самого лица его высочества.

Звонко-то как. Почти хрусталь. Неоткуда грубой стали взять такой звук. Или это у меня с ушами непорядок?

Точно. Слишком все густо и гулко, словно кровь вдруг начала приливать. И воздух потрескивает, как морозный.

— Попробуй, подойди!

— Ри!

— Я сама с тобой справлюсь! Без тупой прислуги!

Принц попятился, приседая на корточки и пытаясь дотянуться до шелкового свертка.

— И рухлядь твоя любимая никак тебе не помо...

Наверное, игры в этом было все-таки больше, чем действительной ярости, но и я, и Борг на всякий случай придвинулись поближе к близнецам, чтобы успеть перехватить ножницы, если принцесса окончательно сорвется: без крайней нужды прикасаться к особам королевской крови — себе дороже. Однако нашелся тот, кто не стал сомневаться и ждать.

Изящная трость ударила по лезвиям ножниц, высекая веер искр.

— А ну-ка стоять смирно!

Так наряжают актеров для праздничных представлений: кружева повсюду, то ли короткое платье, то ли длинный камзол с пышными полами, чулки, туфли с пряжками-бантами и букли громоздкого парика, из-под которого по спине змеится туго заплетенная русая коса.

Бело-пепельно-серебряная кукла. Долговязая, тощая, острая, куда ни взгляни — от костяшек пальцев до длинного носа. Откуда она взялась, можно было только гадать, хотя в дворцовой ночи, пусть и утыканной горящими свечами, оставалось слишком много потайных мест. За принцессой в дверь точно никто не входил, могу поклясться.

Но кем бы ни была странная незнакомка, ее приказа высочества послушались беспрекословно: мигом прыснули в стороны друг от друга и замерли, дружно выдохнув:

— Дама На-ари!

Удивлены они были оба, разве что принцу появление этой куклы явно доставило куда больше удовольствия, чем принцессе.

— Соскучились по мне?

Можно было не ждать ответа, а всего лишь посмотреть на лица близнецов. Собственно, так женщина и поступила, после чего удовлетворенно признала:

— И я по вам не особенно.

Она несколько раз прошлась по комнате взад и вперед, поигрывая тростью, в последний момент резко повернувшись к принцессе, от чего та крупно вздрогнула.

— Помнится, мы не раз и не два говорили о том, что девице благородных кровей негоже лить чью-то кровь, тем паче собственными руками.

Кончик трости стукнул по ножницам, которые ее высочество безуспешно пыталась спрятать в складках юбки.

— Дама На-ари...

— Вы видите вокруг розовые кусты, нуждающиеся в обрезке? Я тоже не вижу.

Принцесса куснула губу и сама зарделась не хуже розы.

— Точно так же благопристойно воспитанной девице негоже находиться по наступлению ночи где-то кроме своей постели.

Кукла произносила все свои слова одним скучным тоном, но даже у меня в ушах они скрежетали статью, так что замешательство близнецов было вполне понятным. Возникал только один вопрос: кто же она такая, если запросто командует королевскими отпрысками, а те рта раскрыть не смеют?

— Если через четверть часа вы не начнете видеть сладкие сны, придется мне самой об этом позаботиться.

Любопытно было бы поглядеть. Хотя нет, лучше не надо.

— Доброй ночи.

Принцесса потупила взгляд на носки собственных туфель, коротко присела, изображая подобающий случаю поклон, и, стараясь не оказываться к кукле ни спиной, ни даже вполоборота, выскользнула в коридор.

Кукла некоторое время смотрела ей вслед, потом меланхолично заметила:

— Воспитанные юноши тоже должны вести себя пристойно, а не полуночничать в сомнительном обществе.

И без паузы рявкнула, кивком головы указывая принцу на нас с Боргом:

— Кто такие? Зачем здесь?

Его высочество замялся, долго и судорожно шарил по карманам камзола и наконец вытащил на свет божий злополучное приглашение.

— В-вот...

Кукла взяла листок кончиками двух пальцев, поднесла к лицу, прочитала и поморщилась:

— Откуда только берутся такие наклонности? Учишь вас, учишь, а наука впрок никак не идет.

— Дама На-ари...

— Глупость, как есть глупость. Но совсем необязательно ее разделять.

Принц покраснел ушами и тоже сосредоточенно уставился куда-то в пол, а может, и ниже.

— Оба так хороши, что и победителя не выбрать. А кстати... Сегодняшняя забава в чью пользу прошла?

Его высочество робко поднял руку.

— Хоть одна хорошая новость, — кивнула сама себе кукла. — А это, стало быть, победившая команда?

Она медленно и размеренно двинулась от принца сначала к Боргу, потом ко мне.

— Так-так-так.

На осмотр верзилы много времени не понадобилось, а может, кукле просто не нравилось задирать голову. Со мной было проще — наши носы оказались на одном и том же уровне.

— Так-так-так.

Глаза у нее тоже смотрели остро. Как бритвы. И явно что-то искали, впиваясь взглядом в мое лицо. Наверное, нужно было взглянуть ответно, так, как умею, но вдруг подумалось: а может, она только этого и ждет? Любого повода решить, что вызов принят? И когда кончик ее носа оказался почти вплотную к моему, я не удержался и дунул.

Пудра взвилась с кукольного лица белоснежным облаком.

— Апчхи!

Моргнула, фыркнула, тряхнула головой, зато взгляд слегка притупился.

— Мы еще обсудим эту победу, — пообещала кукла, больно ткнув тростью в мою грудь, и мне почему-то показалось, что имелась в виду вовсе не вечерняя охота.

— А принцам тоже давно пора отпустить слуг и отойти ко сну.

— Дама На-ари...

— Раскланивайтесь и марш спать, — отрезала кукла, направляясь к выходу, но на полдороге ее внимание привлек ворох шелка под ногами его высочества.

— Все нет и нет покоя старым костям...

Она подняла с пола растрепанный сверток, затянув пару новых витков, ловко привела его в прежнее состояние, сунула под мышку и зашагала прочь.

Какое-то время из коридора было слышно постукивание то ли трости, то ли каблуков, но скоро все стихло, и принц наконец-то смог выдохнуть. Да и мы — тоже.

— Прошу простить, что вынужден... Мне следовало бы как-то вознаградить вас и...

— Но с дамой лучше не спорить, да?

— Она... — замялся парень.

— Строгая?

— Да. Немного.

Борг только тихо хмыкнул.

— Нам, и правда, пора, ваше высочество.

— Да-да, конечно! Но я могу потом еще раз обра... Послать за вами?

— Поступайте так, как сочтете нужным.

— Да, я... Обязательно! — расцвел принц и тут же спохватился: — Но я даже не знаю вашего имени, сударь.

— Йерен. Йерен Данне, если целиком.

— Данне? — растерянно наморщил лоб его высочество. — А ректор Данне вам случайно не родственник?

Вот и все, ловушка захлопнулась. Я не хотел произносить это вслух да еще на людях как можно дольше, но отмалчиваться сейчас было уже бессмысленно, и пришлось ответить, затылком чувствуя широкую улыбку Борга:

— Он мой дядя.

* * *